, или последнее путешествие сатаны по Вюртембергскому королевству
Нell is empty,
Аnd all thе devils are here!
Еще недавно люди полагали, что какое бы влияние не имел сатана на нас грешных, личные его посещения поднебесной прекратились; что хотя он и продолжает мучить проклятых в аду, однако ж, по зрелому соображению обстоятельств, решился не выходить из своего мрачного царства и действовать по делам внешней политики в духе строгой нон-интервенции (non-intervetion (невмешательство фр.)).
Последние его появления до того были неудачны, что даже никто не хотел им верить. Известно, что он тогда поссорился с полициею, и все думали, что учреждение будок на всех углах улиц, книга г. Пузины и газовое освещение, которого он терпеть не может, заставили его, наконец, убраться восвояси.
Это обстоятельство очень радовало тех, чьи робкие умы от природы расположены к ясновидению и напуганы романами госпожи Радклиф. Как приятно было верить, что мы живем в таком веке, когда нечистый не сможет уже показаться в собрании людей благовоспитанных; когда кладбища лишились всех своих ужасов, до того что сделались самым безопасным местом для ночных свиданий; когда добрый человек может смело выйти ночью за ворота, не думая споткнуться о длинный хвост, предательски положенный поперек улицы, или о козлиное копыто, подставленное под ноги.
Оттого все нынче стали очень храбры, и мы бы сами готовы были побиться об заклад, что сходим в глухую пору ночи на какое угодно кладбище и принесем любой череп из могилы. Но хорошо, что до этого не дошло, потому что, - черт возьми! - заклад мог бы стоит нам жизни.
Представьте себе, что случилось! Уверенные г. Пузино (Поликарп Иванович Пузино (1781-1866) - медик, писатель), что ни домовых, ни леших нет на свете, что чертей теперь нигде не видно, мы преспокойно принялись за разбор кипы немецких книг, привезенных к Санкт-петербургскому порту с последней навигацией, и в этой кипе вдруг нашли живого черта!
Вам смех, а мне так страшно подумать о столь нечаянной встрече с лукавым который, выходит, притворялся все это время смирным и добряком единственно для того, чтобы застать нас врасплох и явиться лукавее, чем когда-либо.
Одних заглавий этих книг уже довольно, чтоб обдать человека холодным потом; например: - Die Seherin von Prevorst, - Hereinragen der Geisterwelt und ahnliche Wendungen, - Geschichte Besessener neuerer Zeit, - Beobachtungen und Abhandlungen aus dem Gebiete der Gesammten - magnetischen Eschenmayer, - Reflexionen uber Besessenseyn und Zauber, - und so weiter.
Это значит по-православному: "Префорстская ясновидящая", сочинение доктора Юстина Кернера, - "Открытия о влиянии духов на наш мир", - того же доктора Кернера, - "История одержимых бесами в новейшее время", - "Наблюдения в области злодуховно-магнетических явлений", опять доктора Юстина Кернера, - "Размышления о диавольском наваждении и колдовстве", К. А. Эшенмайера. Каково! Есть о чем призадуматься. Содержание этих страшных книг еще ужаснее.
Года два тому назад мы имели честь докладывать вам о записках знаменитого в свое время колдуна доктора Ди (Dее), и о самом этом докторе, который жил в такой дружбе с чертом, что нечистый приходил к нему в гости по нескольку раз в день.
Ужасен был этот дневник приятельских совещании с врагом нашего рода; но все, что завещал нам Ди, все, что Обри, Юнг-Штинллинг, Дель-pио, Бодинус или Ремигий сохранили об этом предмете от пятнадцатого до семнадцатого столетия, - все это должно пасть ниц перед чертовщиной докторов Кернера и Эшенмайера, перед чудесами, которые случились при наших глазах в знаменитых деревушках Префорсте и Орлахе (Князь В. Ф. Одоевский под впечатлением от этой книги написал рассказ "Орлахская крестьянка" (1842)), что в Вюртембергском королевстве. Тут, по крайней мере, половина жителей состояла в связи с нечистой силой.
Куда ни обернись, везде перед вами - то черные, то белые, то синие, то серые духи, - и днем, и в лунную ночь, - и в сумерки, и в какую угодно пору, - то метут дома, то косят в поле сено, то рассказывают о старинных душегубствах и других адских потехах, то вмешиваются в благочестивые семейные занятия.
И не думайте, чтобы они являлись только в каких-нибудь "экстренных случаях", для открытия важной тайны или наказания необыкновенного злодейства. Ничего не бывало! Десяти грошей, не заплаченных сироте какого-нибудь покойника, который помер лет двести тому назад, достаточно, чтобы взволновать всю преисподнюю и заставить чертей привести под конвоем, должника с того света для расплаты с наследниками, как будто он украл кассу приказа общественного призрения или, разорившись покупкою акций, выдал на четыреста тысяч ложных векселей от имени своего хозяина и скрылся.
Словом, старинное поверие, что природа бережет свои таинственные силы только для самых важных намерений, судя по этим чудесам, совсем несправедливо. Сплутуйте на десять копеек, и, - увидите, - ввечеру сам сатана пожалует к вам в спальню для объяснения.
По мере того как мы читали все эти ужасы, описанные с такою "аккуратностью", во всех малейших подробностях, у нас волосы становились дыбом, свечи, казалось, теряли свой блеск и горели каким-то синим пламенем, которое издавало странный, точь-в-точь серный запах, в чернильнице что-то шевелилось, - известно, что Мефистофель любит купаться в чернильницах, - и, когда я взял в руки "Историю одержимых бесами нашего времени", одно, пустое на вид, обстоятельство заставило меня выскочить из кресел в испуге: в комнату вошла черная кошка, - по-видимому моя собственная, но с хвостом и длиннее, и прямее, обыкновенного, и весьма подозрительным.
Кому охота, прочитав книги докторов Кернера и Эшенмайера, оставаться ночью, в уединенной комнате, с черною кошкой? Перекрестясь, я осторожно взял ее за уши, поднял вверх и, изо всей силы, хлопнул ею об землю, в темном уголку печи. Вообразите, что, в этом месте, вспыхнуло с полулегкое пламя, а кошки как будто не бывало!
Я думаю, что это был черт, - непременно черт, - хотя один из Петербургских философов, который не верит в чертей, а верит в теорию электричества, хотел убедить меня, что я видел только электрические искры, и что кошка верно спряталась под печью.
Как бы то ни было, благополучно отделавшись от черной кошки, мы старались ободрить себя мысленно, что происшествия, описываемые в этих книгах, суть только грезы какой-нибудь опрокинутой головы, или может быть сказки, изданные нарочно для нянек, чтобы пугать детей.
Кто таков, спросили мы себя, этот велемудрый доктор Юстин Кернер? Верно какой-нибудь псевдоним, верно, сам он - призрак. А доктор Эшенмайер - что такой за доктор? Верно шарлатан, мономан, ипохондрик или что-нибудь в этом роде. Давай конверсационс-лексикон (то же, что энциклопедический словарь): не найдем ли их там, в числе разных немцев? Увы, эта справка опрокинула все наши догадки!
Доктор Юстин Кернер не только лицо подлинное, невымышленное, но еще поэт и хороший врач, и автор многих важных медицинских сочинений; ученый в полном смысле; человек живой, и с авторитетом. Отзывы конверсационс-лексикона о втором еще удовлетворительные.
О нем сказано: "Эшенмайер (Христиан Адольф), один из знаменитейших философов-натуралистов новейшего времени, родился 4 июля 1770 года в Нейснбурге, в Вюртембергском королевстве, определен экстраординарным профессором философии и медицины в 1814 году; а с 1818 ординарным профессором практической философии в Тюбингене".
За этим следует целый список философских и юридических сочинений, которые по-видимому пользуются большим уважением в своем отечестве и вероятно писаны в полном разуме. Он не только не принадлежит к числу слепых и суеверных мистиков, но даже сам вооружался естественными науками против некоторых теорий животного магнетизма и издал в 1816 году книгу под заглавием "Опыт изъяснения мнимых магических явлений животного магнетизма посредством физиологических и физических законов".
Это нанесло последний удар нашему неверию. Так все эти рассказы не деревенские сказки, высиженные в зимние вечера у очага, в табачной и пивной атмосфере, но подлинные факты, засвидетельствованные почтенным врачом и еще почтеннейшим философом! После этого скептицизм был бы неуместен, и мы предлагаем наблюдения докторов Кернера и Эшенмайера полному вниманию всех благомыслящих людей, которые уважают черта.
Первое из этих сочинений исключительно посвящено исследованиям чудесного дара ясновидения девицы Фридерики Гауффе из Префорста, небольшой деревни близ Ловенштейна, в королевстве Вюртембергском. Она родилась в 1801 и умерла в 1829 году.
С детского возраста, она уже избрана была предметом сверхъестественных влияний. Еще ребенком, и при совершенном здоровье, Фридерика показывала наклонность к предчувствию по и прорицательным снам. Металлы, казалось, производили в ней особенные ощущения: волшебная палочка, в ее руках, указывала прямо на металлы и воду.
В прогулках своих, из самого веселого расположения духа она вдруг впадала в задумчивость и начинала дрожать всем телом, особенно на кладбищах или поблизости их, как будто предчувствуя присутствие невидимых существ. Она очень желала быть свидетельницей явления духов, и это желание скоро сбылось: в полночь, в доме родственницы, у которой она жила, она увидела настоящее и весьма удовлетворительное привидение.
На девятнадцатом году вышла она замуж; но в этом, как говорится, новом положении, она еще более дала волю своей задумчивости и мечтательному воображению. Она плакала по целым суткам, и пять недель сряду лишена была сна. Уединенное положение дома ее мужа в Курнбахе (Kurnbach (нем.)), мрачном и диком месте, посреди скал и лесу, еще более усиливало ее природную склонность.
Kurnbach (нем.) наши дни
Она получила горячку, за которой последовало кровотечение горлом и судороги в груди, так, что весь ее организм пришел в расстройство. Она не могла смотреть на свет; каждый гвоздик в стене раздражал ее. В это время ей начал показываться почтенный дух ее бабки, который магнетизировал ее каждый вечер, когда она лежала в постели.
Kurnbach (нем.) наши дни
Она получила горячку, за которой последовало кровотечение горлом и судороги в груди, так, что весь ее организм пришел в расстройство. Она не могла смотреть на свет; каждый гвоздик в стене раздражал ее. В это время ей начал показываться почтенный дух ее бабки, который магнетизировал ее каждый вечер, когда она лежала в постели.
Неизвестно, где бабушка выучилась магнетизму, в могиле или еще на земле; умерла ли она после Месмера или еще до его изобретений. Но всего вероятнее, что магнетизм в большой моде в гробах, и что она познакомилась с ним на том, магнетическом, свете.
После этого внучка засыпала, и во время своего магнетического сна объявила родным, что одним только магнетизмом может быть вылечена. Обратились к магнетизму: действие его произвело в больной чудные явления. В стакане воды, например, поставленном на столе, она видела и наперед называла те лица, которые должны были прийти в комнату и через полчаса действительно приходили.
Это бабушкино средство оказало над нею вожделенное действие: по выдержании известного курса магнитного лечения, она поправилась в своем здоровье до того, что могла опять приняться за хозяйство. Но вскоре от однообразия супружеской жизни, она пришла в прежнее состояние; тоска, нервическая раздражительность, задумчивость, ясновидение, возвратились во всей силе; приятели ее, убедившись, что все это - диавольское наваждение, обратились к знаменитому заклинателю того околотка.
Но, видно, что диавол был не по силам колдуну, потому что, дав больной какого-то зеленого порошку, он произвел в ней только то действие, что ясновидящая заплясала Витов танец самым неистовым образом и заговорила с зрителями на незнакомом языке. В самом деле, замечено, что дар говорить на многих языках - почти общая черта этого рода болезненного состояния, и странно только то, что больные всегда выбирают такой язык, которого никто из слушателей не понимает, не то выражаются "высоким слогом", то есть, непонятным и бестолковым, который именно оттого и кажется прекрасным.
Как бы то ни было, бедная ясновидящая так крепко одержима была бесом, что амулет, положенный на ее груди заклинателем, ни под каким видом не хотел лежать на этом роскошном месте, и начал прыгать как живой по одеялу, пока не свалился на пол. Не думайте, чтобы это было видением самой Фридерики: прыжки амулета происходили в присутствии многих степенных зрителей со стороны, не говоря уже об ее родных, которым такие диковины были нипочем.
В таком-то отчаянном положении, друзья больной положили в общем совете отдать ее на попечение доктора Юстина Кернера, как самого искусного врача того королевства.
Хотя доктор Кернер впоследствии принужден был убедиться в ужасной истине присутствия демона, однако сначала он смотрел на это только как на раздражение нервов от чисто физиологических причин.
Хотя доктор Кернер впоследствии принужден был убедиться в ужасной истине присутствия демона, однако сначала он смотрел на это только как на раздражение нервов от чисто физиологических причин.
По-докторски, вместо того чтобы продолжать магнетическое лечение, которое сама больная предписывала себе в припадках магнетического сна, он обратился к обыкновенному способу, врачевания, а потом еще и к гомеопатии.
Но тут то и оказалось, что доктор ничего не знает, - в чем он и признается и мы не думаем прекословить, - и что Фридерика лучше его знала медицину: ей со дня на день становилось хуже, она исчезала как тень, друзья ее желали уже, чтобы она поскорее умерла, когда г. Кернер послушался наконец своей пациентки, и прибег к ultimum remedium, последнему средству, - магнетизму, удостоверившись, что тут скрывается нечто мудренее всей его докторской мудрости.
Книги его заключают в себе все подробности явлений, какие только обнаруживались в продолжение этой чудесной методы лечения, имевшей, должно думать, удивительное влияние на здоровье страдалицы, потому доктор Кернер употребил три года времени, пока ее замагнетизировал вконец.
Она решительно померла, - из чего видно, что магнетизм все-таки не заменяет эликсира бессмертия, хоть доктор и уверяет, что с тех пор как она перестала принимать его аллопатические (Аллопатия (греч. - другой, иной и - страдание, болезнь) и гомеопатические лекарства и питалась одним только магнетизмом, ей сделалось гораздо легче и она спокойнее переносила телесные и душевные страдания.
Очень занимательно изображение ее наружности, характера, необыкновенного действия над нею металлов и растительных веществ, сверхъестественной тонкости чувств, прорицательного и врачебного дара во время ее ясновидения.
Жаль, что место не позволяет нам передать подлинные слова визионерки о призраках, которыми она была окружена днем и ночью.
Но мы можем сказать что-нибудь об ее наружности и некоторых свойствах. Голос имеет сам доктор: Тело служило ей как бы покрывалом; она была небольшого росту, с восточными чертами лица; глаза, оттененные густыми бровями и длинными ресницами, блестели пронзительным взглядом прорицательницы.
Она была цветок денницы (доктор, вы знаете в то же время и поэт), который живет только лучом солнца. Она казалась очень, и непритворно, набожною; но, не получив никакого воспитания, кроме молитвенника и Библии ничего не читала. Однако она была не без дарования к поэзии, и писала много магнетических стихов вроде своего великого образца, доктора Юстина Кернера, которого ей, вероятно, хотелось затмить.
Вот образчик ее поэзии, - экспромт, сказанный в припадке лунатизма:
Wenn man boses von niir redet.
Lagen glaubt und Lugen spricht,
Und ... ihr's in den Оbren flotet,
Glaubt ihr's oder glaubt ihr's nicht?
Доктор, услышав эти стихи - не выдержал и, в восторге, отвечал ей также стихами:
… scheint du gut und rein:
Моgen andre anders denken:
I usern Glauben kann nichts lenkеu
Aus der ewige Augenscheinlich.
Магнетизм по-видимому никуда не годится для стихотворства! Впечатления Фридерики были в это время живее, деятельнее. Минералы производили над ней самые чудные и разнообразные действия. Горный хрусталь и марказит сообщали ей приятное ощущение, тогда как платина, алмаз оказывали противное; бемольная музыка располагала ее к веселию; вода производила обморок, красное вино и мускатель расстройство в голове (это случается с людьми и вне магнетизма); лавр имел для нее запах крепкий и неприятный; аврикула возбуждала веселость и бодрость; от белладонны, подержанной в руке, делалось давление в горле; три светляка, положенные на восемь минут в ее руку, усыпляли ее магнетическим сном.
Wenn man boses von niir redet.
Lagen glaubt und Lugen spricht,
Und ... ihr's in den Оbren flotet,
Glaubt ihr's oder glaubt ihr's nicht?
Доктор, услышав эти стихи - не выдержал и, в восторге, отвечал ей также стихами:
… scheint du gut und rein:
Моgen andre anders denken:
I usern Glauben kann nichts lenkеu
Aus der ewige Augenscheinlich.
Магнетизм по-видимому никуда не годится для стихотворства! Впечатления Фридерики были в это время живее, деятельнее. Минералы производили над ней самые чудные и разнообразные действия. Горный хрусталь и марказит сообщали ей приятное ощущение, тогда как платина, алмаз оказывали противное; бемольная музыка располагала ее к веселию; вода производила обморок, красное вино и мускатель расстройство в голове (это случается с людьми и вне магнетизма); лавр имел для нее запах крепкий и неприятный; аврикула возбуждала веселость и бодрость; от белладонны, подержанной в руке, делалось давление в горле; три светляка, положенные на восемь минут в ее руку, усыпляли ее магнетическим сном.
Во время грозы, она чувствовала на себе лучи молнии, и всегда в нижней части тела, прежде, нежели другие их видели. Когда она смотрела кому-нибудь в правый глаз, ей представлялось, позади ее собственного изображения, еще другое, которое не походило ни на нее ни на того человека, в чей глаз она смотрела.
Это, полагала она, был образ внутреннего человека. Напротив того, в глазах животных она ничего не замечала кроме небольшого синего огня: надобно думать, что внутренних животных нет в природе. Подобно другим лунатикам, она могла видеть, сквозь ямку живота, дальние предметы в мыльных пузырях и внутреннее устройство собственного или чужого тела.
Откровения ее о солнце луне, планетах и звездах вообще, были так необыкновенны, что если когда либо магнетизм заменить всякую другую мудрость, то Коперник, Кеплер и Ньютон будут признаны лунатиками, а госпожа Фридерика и доктор Кернер первыми астрономами в мире. Пока их магнетическая система вселенной утвердится, мы между тем поспешим к видениям духов.
Ясновидящая сообщает следующий общий результат своих наблюдений о виде, свойствах и правах духов, и, надобно сказать правду, по точности и отчетливости своих показаний, она стоит выше Сведенборга, Юнга, Юнг-Штинллинга, Обри и доктора Ди.
Способность ясновидения, говорит Фридерика, есть дар внутреннего взора, которому обыкновенное зрение служит только вспомогательным орудием. Во мне она не есть следствие игры воображения: я не нахожу в этом никакого удовольствия; напротив, мой несчастный дар есть виновник всех моих страданий.
С иными призраками я не имею никакого сношения; с другими вступаю в разговор и веду с ними знакомство и дружбу по нескольку месяцев сряду. Я вижу их во всякое время, днем, ночью, наедине, при других, словом во всяких положениях и случаях. Я не знаю, куда от них укрыться.
Часто приходят они к моей постели, будят меня, и не только они, - даже те, которые спят со мною, видят их во сне, хоть бы я ничего не говорила об их явлении. Они на вид похожи на легкое облако, и мне случалось видеть, что от них падала тень. Летом и в лунную ночь формы их гораздо явственнее.
Закрыв глаза, я их не вижу, чувствую, однако их присутствие, и слышу, даже заткнув уши. Кажется, как будто они действуют на нервы. Рост и объем их те же, какие они имели, будучи в живых, но весь образ сер и бесцветен; одежда та же, как при жизни, только туманна как облако. Лучшие и более явственные призраки иногда бывают одеты в особого рода платье, которое подпоясано посреди тела лентою.
Лицо также серое, и большею частью задумчивое, мрачное. Глаза ясные, часто пламенные. Но мне никогда не случалось видеть у них волос. Все женские духи являлись мне в покрывале, которое скрывает их голову. Походка как у живых людей, но лучшие и самые светлые духи отличаются поступью более легкою, тогда как злые - и видом темные, и тяжелы в движениях, так, что стук их шагов слышен и мне и посторонним.
Голоса их различны, и слабы как шепот. Они могут подымать и двигать тяжелые предметы, отворять и затворять двери: мне часто случалось слышать, как духи запирали дверь, не отворив ее прежде: вероятно, они входили сквозь стену. Вообще я никогда не видела, каким образом духи отворяют и запирают двери. Я не могу говорить с ними как мне угодно: и они тоже не в состоянии отвечать мне то, что я хочу.
Злые духи более расположены к пустословию, однако я уклонялось от всякого бесполезного разговора с ними. Всего чаще посещают меня такие духи, которые во время своей жизни были слишком привязаны к земному, которые померли без упования в будущее или которых душа была занята какого-нибудь земною мыслию в то время, когда она расставалась с телом.
Они просят, чтобы я помогала их горю и думают, что открытие какого-нибудь неправедного дела, лежащего на их совести, может принести им упокой. Они бы обратились к помощи лучших и более чистых духов, но тяжесть грехов влечет их к земле и людям.
Спросив однажды у явившегося мне духа, растут ли люди после смерти, - потому что некоторые, умерши в детским возрасте - приходили ко мне в совершенном возрасте, я получила ответ: "Да; если они расстались со светом прежде нежели совсем выросли. Душа до тех пор расширяется, пока не достигнет настоящего объема".
Эта физиология духов весьма любопытна: теперь сообщим несколько подробностей об их домашних делах. Мы бы могли попугать читателей рассказом о первом посещении тени старого Вейлера фон Лихтенберга, который помер за сто лет и унес на душе своей одно убийство, да еще несколько очень скверных грехов, или о духе детоубийцы Николы Периффера, который явился со странным требованием, чтобы Фридерика сходила с ним в погреб, где он совершил свое преступление, но все это вы, философы, припишите расстроенному воображению ясновидящей, хотя впрочем ее родные слышали стук, музыкальные звуки, шорох и неизъяснимое открывание дверей и окон, сопровождавшие приход и уход призраков.
Лучше привести вам один из тех случаев, в котором доктор сам был действующим лицом, случай тем более любопытный, что в справедливости его ручаются многие особы, имеющие по своему званию право на некоторое доверие.
В 1816 году, по совету доктора Кернера, Фридерика переселилась в Вейнберг. Она приехала туда в первый раз и не имела там знакомых. Ей отвели небольшую комнату в нижнем этаже. Большой винный погреб занимал все подвалы дома, подле находился дом камергера (kammerherr) Фецера. Был ли там погреб и как он был расположен, этого она еще не знала; с каммергером также не была знакома ни лично, ни понаслышке.
Скоро после своего приезда нашел на нее магнетический сон, и она сказала доктору: "Мне всё видится какой-то человек. Он приходит из погреба и мешает мне спать. Он теперь сидит в погребе. Я могу указать место, - вот позади четвертой точки, - в углу, по правую сторону. Он кос на правый глаз.
Да вот он подходит, и обращается ко мне, как будто желает, что открыть. На что это он указывает? На какую-то бумагу; немного поменьше обыкновенного листа; она вся исписана. Правый угол бумаги загнут; в левом числа. Я вижу цифры 8 и 0. Потом начинается письмо буквой З; дальше я не вижу. Бумага эта зарыта под другими; она забыта. Зачем же он меня так беспокоит? Зачем не откроется жене?
По этому описанию доктору не трудно было смекнуть, что дело идет о покойнике господин К., который помер не в большой святости: его сильно подозревали в укрытии значительного капитала одного торгового дома, где он был приказчиком или кассиром; кредиторы, догадавшись об его проделках, в это время допрашивали под присягой его жену и в суд ревизовали его счетные книги.
Таким образом, герой драмы был тут; оставалось только показать место, где лежит улика его плутни. Но и это открылось своим чередом. Бумага, продолжала Фридерика, находится в одном строении, саженях в тридцати от моей постели. Я вижу там одну большую комнату и одну маленькую. В той, которая поменьше, сидит высокий мужчина у стола и пишет. По временам он встает, выходит из комнаты и опять приходит.
В другой комнате, которая обширнее этой, стоят сундуки и большой стол. У одного сундука, который стоит у дверей, открыта крышка. На столе поставлен деревянный ящик с бумагами в трех кипах. В средней кипе, поближе к середине связки, лежит та бумага, которой он ищет и не видит, что она у него под носом.
После этого она проснулась слабая и измученная. В указанном строении, доктор, как умный человек, тотчас узнал немецкий приказ, обер-амтгериxт (местный судья), которого, по его уверению, больная никогда не имела случай видеть. Приняв сначала все это за простые грезы Фридерики, он потом не утерпел, и сообщил ее слова каммергеру Фецеру, предлагая освидетельствовать бумаги, о которых она говорила.
И умно сделал, что спохватился. Увидите, что вышло. Фецер, соглашаясь с мнением любезного доктора, что это было только игра ее воображения, признался, однако, что он действительно в то самое время как говорила ясновидящая, сидел в этой маленькой комнате, выходил в другую, возвращался, и сундук был открыт; и бумаги, точно, лежали на стол в трех кипах; только что касается до его носа, то - извините - ясновидящая врет, потому что он, каммергер Фецер, перебрал все три кипы по листочку, и этой бумаги там нет, - решительно нет.
Освидетельствовав среднюю кипу, - я не скажу ничего более, чтобы не повредить эффекту, с каким доктор остался в дураках, - Кернер пригласил председателя суда, господина Г., присутствовать при следующем прорицании больной.
Пришедши в магнетический сон, она строго упрекала доктора в нерадении, с каким он произвел обыск, снова назвала место, где лежит бумага, и сказала, что он ее найдет в серой обертке. Тут доктор, чтобы пристыдить ясновидящую и доказать ей, что она ничего не видит - с торжеством вынул из кармана какую-то старую бумагу, в которой и знаменитое число 80 также находилось - и вскричал: "Вот она! Не тут-то было: доктора самого пристыдили.
- Нет-нет! вздор! пустяки! отвечала Фридерика: это не та. Та бумага все еще на месте, и буквы в ней как то правильнее чем в этой. И опять начала она просить, чтобы пошли искать бумагу- присовокупляя что покойник не дает ей спать своим мерзким характером: от него нет отбою; он непременно добивается бумаги, которой открытие должно, по-видимому, доставить ему покой в могиле.
Доктору стало обидно, и он уговорил председателя сделать вторичный обыск в бумажных кипах. Это было исполнено. В такой точно обертке, как сказала ясновидящая, нашлась бумага, писанная мужскою рукой, в которой первое число было 80, а первая буква З; и верхний угол был загнут как будто очень давно. Под цифрами находилась подпись: Занесено в домашнюю счетную книгу.
Отсюда сметливый доктор вывел заключение, что покойник вел у себя особую счетную книгу, которая быть может еще существует, и что по ней можно будет вывести на чистую воду его денежные грехи.
Взяв с собой бумагу, доктор и председатель возвратились к Фридерике, но никому в целом Вюртембергском королевстве не сказывали о своей находке. Они застали ее, по обыкновению, в магнетическом сне.
- Вижу еще раз этого человека, - произнесла она. - Он, кажется, спокойнее. Где ж бумага? Ее нашли. Как она найдена? - спросил доктор: - и где она? После некоторого молчания, как будто устремив свой внутренний взор на отдаленный предмет, она воскликнула: - Да тут не все бумаги!
Первой связки нет. Прочие также не на своем месте. Странно! Та же бумага, которую мужчина держит всегда в руке, лежит открыто сверху. Теперь уж я могу читать: Занесено в домашнюю счетную книгу.
Он всё указывает на последнее слово, как будто хочет обратить на него мое внимание. - Что нам делать с этой бумагой? Ах, ее должно отдать бедной его жене. Когда она получит бумагу, он успокоится.
Доктор Кернер, очень удивленный тем, что Фридерика прочитала содержание бумаги, как он полагал, сквозь карман председателя, стал в тупик, заметив, что ясновидящая говорит о ней так, как будто она еще находилась в судейской.
Но представьте себе его изумление и радость, когда он, наконец, узнал, что председатель с намерением чтобы испытать обоих, доктора и больную, не взял с собой бумаги, а оставил открыто на судейском столе, точно в таком положении, как Фридерика указывала!
Завязка драмы ведь очень занимательна! Да та беда, конец не таков: он слаб и скучен. Фридерика, по желанию доктора, потребовала очной ставки с вдовой покойника, надеясь уговорить ее к выдаче кредиторам таинственной книги, чтобы тем дать возможность мужу подвести баланс свой на том свете.
Верно, никто не усомнится, что бедная вдова не посмела ослушаться могильного приказания дражайшего супруга, и книга тотчас была выдана. Не отгадали. Упрямая женщина на том только и стояла, что покойный муж никогда не удостаивал ее доверенности в денежных делах своих, что она не знает о существовании домашней счетной книги, и что готова даже дать в том присягу.
Впрочем, открытие книги не имело бы уже той важности, благодаря полюбовной сделке между вдовой кассира и торговым домом Ф., которому следовала недоимка.
Велики таинства, которые сообщает нам Фридерика из области бесплотных духов! Мы видели, как бесприютный мертвец нашел покой посредством отысканной бумаги, которую, - прости Господи нашу грешную догадку, - наверное, подсунул сам доктор, чтобы намекнуть на существование тайной домашней книги, которая хоть и не существовала, однако ж, так напугала вдову, что та, поскорее, согласилась кончить дело мировой.
Но вот другая история, еще лучше первой. Другой несчастный дух, осужденный долгое время скитаться по ночам, а днем томиться голодом в огне, кончает свои страдания и получает пропуск в лучшую обитель, решившись заплатить девять грошей наследникам своего кредитора, которому он задолжал, сто лет тому назад, десять тысяч червонных, более или менее.
Доктор Кернер и доктор Эшенмайер говорят нам, первый очень важно, второй даже с негодованием, чтобы мы отнюдь не дерзали этому смеяться, и советуют принимать платеж девяти грошей в значении чисто символическом, как "тип" или как "мистерию".
В том же году, Фридерике, гласит предание, начал показываться, в образе мужчины, новый дух, которого она называла "белым призраком". Сведения, которые он уделил ей о себе, заключались в следующем. Он при жизни обокрал двух сирот, и за то осужден скитаться по земле; он процветал в начале восемнадцатого века, и что его преступление совершено в 1714 году; помер он семидесяти девяти лет от роду; земное его имя было Беллон, а нынче называется он (по-санскритски!) Ямна; он имел жительство в Вейнсберге, в доме, принадлежащем теперь двум сиротам, очень похожим на тех, которых он обокрал в свое время.
Сообщив о себе эти обстоятельства, дух умолял Фридерику, чтобы она сняла с него грех и заплатила за него вышеописанным двум сиротам, видно прямым наследникам сирот обиженного кредитора, сумму девяти грошей, в удовлетворение всей претензии.
Такой легкий способ платить долги поразил, однако Фридерику своей странностью и несообразностью; и она решилась попросить своего посетителя, чтобы он ей пояснил, каким образом он полагает девятью грошами расплатиться во всей сумме, которой впрочем, он не называл.
Дух, нисколько не смутившись, открыл ей весь свой способ вычисления, показывающий в мертвецах удивительное дарование к Алгебре или к плутовству; способ, посредством которого сумма девяти грошей в точности изображает их, или искомое неизвестное число его долга. Приведем собственные слова духа, потому, что деньги любят счет.
Изобретение почтенного покойника так замысловато, что если только заемный банк согласен на магнетический способ платить долги, Россия завтра же выкупит все свои имения. "Прими ты каждый грош за талер; сосчитай годы вперед и назад от 1714 года; проценты каждого года сложи вперед и вычти назад, и ты получишь как большую, так и малую сумму, то есть, найдешь, что девять грошей совершенно равны настоящей, большой сумме долга".
Таков магнетический способ! Доктор Эшенмайер чистосердечно признается, что он находит выкладку немножко темноватою, но думает, что она верна и что к этому небывалому уравнению небывалой степени не достает только ключа, с помощью которого доказывается равенство грошей с талерами.
Когда все обстоятельства земной жизни духа, и чрезвычайно экономическое средство, которым бедный Беллон надеялся освободиться от чистилища, были сообщены доктору Кернеру, он ту ж минуту приступил к собиранию справок, могущих подтвердить показание духа; и их то результат составляет самую разительную сторону дела.
Имя Беллона никому не было известно в Вейнсберге; даже у старейших обывателей не оставалось о нем воспоминания. Не удовольствовавшись этим, доктор Кернер обратился к старым городовым спискам жителей, и в них-то наконец добился он, что в 1700 году жил бургомистр того имени, и что раздел его наследства последовал в 1740 году.
Потом наш доктор пересмотрел метрические книги, и отыскал, что в том же году он и помер, семидесяти девяти лет от роду. По другим еще актам того времени оказалось, во-первых, то, что Беллон был скуп и большой взяточник, во-вторых, что он жил в том самом доме, который теперь занимают "двое сирот".
Натурально, после этих доказательств, он не преминул, от имени покойника, расплатиться поскорей с наследниками. Он представил лично признательным сиротам девять грошей, и они нимало не усомнились принять этот медный капитал, как давно им следующий: при сей верной оказии они признались, что им то же случалось видеть в своем доме какие-то призраки и слышать стук, но что все это приписывали они присутствию домового.
Однако великодушному доктору не суждено было терять своих денег. Через несколько времени они к нему возвратились. Спустя около года все девять грошей были отсчитаны ему один по одному невидимой рукой в комнате Фридерики. Позвольте заметить, что если вся история и сущая правда, то бестолковые же понятия на том свете о денежных делах.
Книга доктора Кернера тем более занимательна, что он не ограничивается одними рассказами и действиями Фридерики; напротив, он приводит еще много любопытных эпизодов другого рода "из области" нечистой силы, Beobachtungen und Abhandlungen aus dem Gebiete der Gesammten - magnetischen Eschenmayer.
Таков, например, рассказ об удивительном происшествии, случившемся в 1806 году в Силезском замке Славенцике, принадлежавшем владетельному князю Гогенлоэ-Нейенштейн Ингельфинген, и который в 1831 году сгорел от молнии, именно в тот самый год, когда вышло первое издание Кернеровой книги.
Это знаменитое повествование принадлежит перу гофрата Hahn'a, бывшего главным героем описываемой адской оргии; гофрата, который со всею скромностью цезаря, говорит о себе и своих подвигах не иначе как в третьем лице. Долгом почитаем сообщить эту историю.
В ноябре месяце 1806 года, пишет он, после кампании против французов, гофрат Ган из Эрингена, был отправлен князем Гогенлоэ в Славенцик, с повелением дожидаться там его возвращения из Бреславля, где князь был губернатором.
В замке застал он Карла Керна, из Кюнцельзау (нем. Kunzelsau), корнета шотландского гусарского полка; этот корнет, был взят в плен французами и отпущен под честное слово, расположился себе, с позволения князя, в Славенцике. Ган и Керн, как старые знакомцы, поместились в одной комнате в нижнем этаже.
Подле не было никаких покоев, кроме небольшой кладовой, которая отделялась простою перегородкой от их комнаты. Дверь была заперта. Ни в той, ни в другой комнате не видно было ни какого отверстия, ни выхода, - предполагая, что двери и окна были заперты. Все население замка, кроме наших приятелей, состояло из двух княжеских кучеров и слуги гофрата Гана.
Оба, Ган и Керн, не "только не верили никаким призракам, но даже чувствовали сильное отвращение к подобным вещам, особенно гофрат Ган, который изучал "философию Фихте, и был совершенный материалист". Главное препровождение долгих зимних вечеров, у наших друзей, заключалось в чтении сочинений Шиллера.
Ган читал вслух. На третий день пребывания их в замке, около девяти часов вечера, когда они сидели у стола посреди комнаты, чтение их внезапно было прервано стуком, упавшего в комнате, небольшого куска штукатурки. Осмотрев потолок и стены, они нигде не заметили ни малейшей трещины, ни повреждения.
Пока они рассуждали об этом падении и о вероятных его причинах, вот начали сыпаться еще большие куски, так, что друзья принуждены были спрятаться в постель, проклиная ветхость стен, которой они приписывали это явление.
Встав утром, они немало удивились большому количеству штукатурки, которой усеян был весь пол, между тем как на стенах и потолке не было заметно никакого повреждения. В течение дня были они заняты другими делами, и не думали об этом до следующей ночи.
В девять часов та же сцена повторилась; и еще штукатурка вместо простого падения, была теперь бросаема с большою силою, так, что один кусок попал в Гана. Это сопровождалось глухим гулом, похожим на отдаленные пушечные выстрелы, то над головой, то под полом, и столь громкие, что нельзя было уснуть.
Сначала они подозревали друг друга в производстве этого шуму, и только когда оба вскочили с постели, а шум все продолжался, принуждены были убедиться в неосновательности своей догадки. Надобно было доискиваться других причин.
На третий вечер, вдобавок к штукатурке и ударам, послышался еще тихий барабанный бой. Вскочив этою тревогой, но, все еще не приписывая ее, ни какому сверхъестественному началу, они потребовали у управителя Книттеля ключей от верхней и нижней комнаты.
Первая была пуста, а в другой была кухня. Ган оставался в своей комнате, пока Керн и сын Книттеля осматривали покои. Они стучали там, но звук был совсем другой, - не тот, который нарушал их сон в последние две ночи. Когда Керн и сын Киттеля пришли назад, Ган шутя, сказал: "тут должен быть под полом домовой".
Они собирались лечь, как послышался шорох по полу, как будто кто-то ходил по комнате, упираясь на трость. Как ни смотрели они во все глаза, чтобы открыть свой невидимый бич, все было напрасно. Наконец, они решились заснуть.
Но и это было невозможно, потому что все вещи в комнате, ножи, вилки, шляпы, туфли, щипцы, мыло, начали метаться как штукатурка. Приятели позвали кучера и Книттеля, и все они были свидетелями той же демонской проделки. Досадуя на беспокойство, но еще не думая обвинять в нем никакой нечистой силы, они решились перенести свои кровати в смежную комнату. Опять то же! Шум, бросание вещей, все по-прежнему.
Мало того: не раз было замечено, что по комнате летали такие вещи, которые, они, наверное, оставили в смежном покое. Случилось раз, что когда Ган готовился брить бороду, мыльница с бритвой, положенные на уборном столике, как будто подпрыгнули, и упали к его ногам. Он налил воды в кружку, начал точить бритву, глядь, кружка пуста!
Вода ушла. До тех пор не показывалось еще никакого призрака. Но однажды вечером, когда Керн раздевался, Ган заметил, что его глаза устремлены были на висевшее на стене зеркало.
Посмотрев в него минут десять, он отошел, дрожа всем телом, и казался очень бледен. Однако ж Керн тотчас ободрился, и на вопрос Гана, что его так потревожило, отвечал, что он увидел в зеркале бледный призрак женщины, которая, казалось, на него смотрела, а за ней он ясно увидел собственный свой образ.
Сначала ему казалось, что он обманулся, и он нарочно не отходил от зеркала; но когда заметил, что видение продолжается и взоры призрака неподвижно устремились ему в глаза, дрожь пробежала по его телу и он отошел от зеркала.
Тут Ган сам стал перед зеркалом, однако ж, не открыл ничего необыкновенного. Вскоре, к показанию гофрата Гана и корнета Керна, присоединилось еще свидетельство капитана драгунского полка, фон Ворнета, и поручика Магерле, которые следовали к своему корпусу и остановились в замке. Магерле просил, чтобы ему позволили переночевать одному в комнате, на что фон Ворнет, Керн и Ган согласились.
Но не прошло десяти минут, как они услышали отчаянные крики поручика и отголоски сабельных ударов. Они бросились к комнате, в которой творилась нечистая сила. Магерле, отворив дверь, рассказал, что, лишь только он остался один, домовой начал бросать в него штукатуркой и вещами, всем, что ни находилось в комнате, так, что наконец он вышел из терпенья, и частью с досады, частью со страху, выдернул саблю и стал рубить во все стороны как сумасшедший.
Тогда и трое прочих решились остаться в комнате и провести ночь вместе. Новые гости внимательно наблюдали за Ганом и Керном, чтобы удостовериться, не их ли работа вся эта фантасмагория. Скоро пришлось им раскаяться в скептицизме.
Щипцы полетели сами со стола, у которого никто не сидел, и упали на пол позади Магерле; свинцовая пуля ударила Гана в лоб (и не пробила - видно лоб был медный!); послышалось, как будто кто-то просунул в окно ногу и, когда осмотрели, вместо ноги нашли на полу разбитый в дребезги стакан. Офицеры, убедившись в подлинности явления, и в том, что оно было следствием какой-то неведомой причины, поспешили оставить комнату в надежде уснуть в другом, более спокойном месте.
Мы не находим нужным продолжать отчет гофрата в этом странном происшествии, которое повторялось целый месяц, так что верный его историк перестал наконец записывать; однако ж нельзя оставить без внимания одного необыкновенного обстоятельства.
Мы не находим нужным продолжать отчет гофрата в этом странном происшествии, которое повторялось целый месяц, так что верный его историк перестал наконец записывать; однако ж нельзя оставить без внимания одного необыкновенного обстоятельства.
Однажды, когда Ган уехал в Бреславль, Керн, который, со времени своего приключения с зеркалом, чувствовал себя не совсем ловко, при мысли спать одному в комнате позвал слугу Гана, Иоанна Рейха, человека лет сорока, простого, но не робкого, и приказал ему лечь в постель своего господина.
Керн уже лежал в постели, а Рейх стоял еще и разговаривал с ним, как вдруг они увидели, что кружка с пивом поднялась со стола сама и начала наливать пива в случившийся подле стакан. Потом и стакан поднялся со стола, наклонился, как будто из него пило невидимое существо, и пиво исчезло.
Рейх, дрожащим голосом, вскричал: "О, Боже мой, ведь пиво-то все выпито!" Керну так же слышалось, что кто-то пил из его стакана. Однако на столе не видно было никаких следов пролитого пива, и стакан с такою же осторожностью поставлен был на стол, как и кружка.
Кроме лиц, о которых мы говорили, Ган ссылается еще на инспектора Кнеча, из Кошентина, который провел с ним целую ночь и был свидетелем, как две скатерти сдернуты были со стола, метались по воздуху и опять заняли прежнее место, и как хорошенькая фарфоровая трубка, принадлежавшая Керну, полетела со стола по воздуху и разбилась о стену.
По прошествии нескольких месяцев, шум и тревога вдруг прекратились, и не возможно было добиться никакого объяснения на счет явления. "Все что я сообщаю, говорит в заключении гофрат, видел я и слышал сам. В продолжение этих приключений, я находился в совершенном уме; и никогда не чувствовал страху, - ни даже тени его".
Это известие, напечатанное вполне в первом издании Seherin von Рrevorstе возбудило немало любопытства и подало повод к объяснению загадки по естественным законам. Некоторые приписывали ее замыслу Керна, который будто сам строил все проказы, чтобы пугать и дурачить Гана и его товарищей; другие ссылались на гораздо простейшую причину, утверждая, что вся компания порядочно напивалась каждый вечер: по привычке беспрестанно наливать стаканы мартовским пивом его светлости, подымать их со стола и наклонять к своему рту, им наконец показалось, что стаканы, оставленные на столе, наливаются, подымаются и пьют пиво сами.
Доктор Кернер сообщил все эти толки гофрату, который живет и здравствует поныне. Гофрат ужасно вознегодовал, и в ответе своем из Ингельфингена (нем. Ingelfingen), мая 5, 1834 года, старается опровергнуть мысль, будто бы Керн дурачил его высокоблагородие.
Керн умер в Глаце, спустя несколько месяцев после этих приключений, именно в осень 1807 года, а проказы, как утверждает гофрат, продолжались после отъезда Керна из замка, и даже некоторое время после его смерти.
Другой способ толкования он отвергает с достоинством, как недостойный даже ответа. Напиваться? Он - Ган - напиваться? Кто дерзает сомневаться в его нравственности?
Во-первых, вино было слишком дорого, а княжеская водка так дурна, что невозможно соблазниться его: кроме слабого пива, они ничего не пили. Это мерзкая, бестолковая клевета! Что касается до третьего объяснения, которое вырвалось будто бы у Керна, то есть, что колдун был сам Ган, и что цель шутки состояла в том, чтоб заставить бедного корнета переменить квартиру, на это гофрат просто отвечает, что не было другого места, куда перейти; и что, если б ему захотелось удалить гостя из своей комнаты, он, верно, придумал бы средство гораздо проще, - замечание совершенно справедливое, и с которым мы согласны.
Мы бы рады привести еще несколько новейших примеров из книги доктора Кернера и из "Истории одержимых бесами нашего времени", но, признаться, все они ужасно однообразны и тот, кто прочитал одно похождение беса, имеет достаточное понятие и о прочем.
Следствием открытий Фридерики и умозрений гг. Кернера и Эшенмайера были, кажется, особенное размножение привидений и склонность к сообщению с нечистою силой, сделавшаяся в Вюртемберге настоящею эпидемией. Она распространялась как болезнь.
Люди, совершившие святотатство или душегубство в 1438 году, женщины, пятнадцатого столетия, нарушившие обет целомудрия, мельники, повесившиеся за пятьсот лет, кузнецы, отравившие своих любовниц, Бог знает когда, и тому подобные, стали поочередно выходить из могил и терзать несчастных страдальцев своим присутствием, издеваясь над легковерными самым странным и жестоким образом.
Вся книга наполнена самыми чудесными, и подчас самыми страшными подробностями о наваждениях такого рода, которые напоминают ужасы средних веков и под стать только "Черной женщине".
Мы уже сказали, что всему этому верим, и не знаем, как отблагодарить отчаянных Германских докторов, которые, несмотря на гордость зазнавшегося и насмешливого века, открыли нам тайны невидимого мира.
Насмешки доктор Кернер оптом презирает, и уверенный в собственной правоте, говорит, по случаю истории "о девяти грошах" с трогательною простотой - man lache noch sosehr; esist dennoch wahr, - смейтесь, смейтесь, сколько угодно, а всё-таки правда!" Доктор смело утверждает, что опровержения недоверчивых доказывают только то, "что они не имеют ясного понятия об аде".
Юстин Кернер. Таинственная Пятница
(Богемская народная сказка)
Давно, очень давно уже, несколько столетий тому, в одной Богемской деревне, на берегу Эгера, жил-был зажиточный крестьянин. Предание не говорит, как называлась деревня, но полагают, что она находилась близ местечка Аих, на левом берегу реки. У Вейта (так звали крестьянина) была дочь - радость и украшение всей деревни.
Давно, очень давно уже, несколько столетий тому, в одной Богемской деревне, на берегу Эгера, жил-был зажиточный крестьянин. Предание не говорит, как называлась деревня, но полагают, что она находилась близ местечка Аих, на левом берегу реки. У Вейта (так звали крестьянина) была дочь - радость и украшение всей деревни.
Элиза была прекрасна, как солнце утреннее, и притом так хорошо воспитана, что в те времена трудно было найти ей подобную. Возле Вейта, жил молодой, бедный каменщик Арнольд. Незадолго пред тем вернулся он из далеких сторон в свою отчизну. Отец его умер. Арнольд, как добрый сын, плакал на его гробе.
Хотя у него и не осталось ничего, кроме полуразвалившейся хижины, зато он получил в наследство сердце честное, благородное н чувствительное ко всему доброму и прекрасному. Старик, отец Арнольда, не смог перенести радости нечаянного свидания сыном, и заболел, вскоре после его возвращения.
Арнольд, день и ночь не отходил от постели больного, и потому не мог он, прежде кончины отца, увидеться со знакомыми и друзьями детства. А всех более желал Арнольд видеть дочь Вейта, с которой вместе игрывал в детстве. Нигде не ославляло его воспоминание о милой девочке, любившей его больше всех товарищей, и горько плакавшей, когда он должен был отправиться на чужбину по воле отца.
На третий вечер после кончины родителя, грустно сидел Арнольд на его могиле, и горько плакал; вдруг слышит он, что кто-то тихо крадется сзади. Арнольд оглянулся: молодая девушка с корзинкой в руках пробиралась между могил.
Куст шиповника скрывал Арнольда от глаз Элизы (это была она). Тихо подошла робкая девушка к могиле его отца, встала на колена, и, сложив руки, тихо проговорила: - Спи покойно, добрый старик! да не отяготит земля прах твой! Каждый день буду я посещать твою могилу и украшать ее цветами!
Тут выскочил Арнольд из-за куста. - Элиза! - воскликнул он, и крепко прижал к груди своей испуганную девушку, - Элиза, узнала ли ты меня? - Это ты, Арнольд? - тихо шепнула Элиза, покраснев. - Ах, как давно не виделись мы. - Как ты выросла, как ты похорошела! Милая девушка, ты любила отца моего и все еще вспоминаешь о нем?
- А как же, добрый Арнольд, я очень его любила, - сказала Элиза, и тихо освободилась из объятий пылкого юноши, - мы часто говорили с ним о тебе; ты был его единственной радостью. - Неужели в самом деле он радовался мною? - стремительно перервал речь ее Арнольд. - Всевышний! как благодарю я тебя, что ты хранил меня от хитрых сетей порока и обрадовал мною отца моего!
Но, Элиза, как все переменилось! когда мы были еще малы, часто игрывали мы вместе на коленях престарелого моего отца: ты была так добра ко мне, мы не могли быть друг без друга - а теперь... Добрый старик покоится в хладной земле; мы живет порознь; хотя я и не мог всегда быть с тобою, но я никогда не забывал о тебе.
- И я также! - тихо прошептала Элиза, и ее большие голубые глава с нежностью обратились на Арнольда. - Элиза! - продолжал юноша с жаром, - Элиза, мы давно уже любим друг друга; я должен был с тобою расстаться, но вновь встретив тебя, думаю, что для нас нет уже более разлуки!
Моя детская к тебе привязанность превратилась в любовь юноши. Элиза! здесь на могиле отца моего, в первый раз говорю тебе: я люблю тебя! А ты? Но Элиза закрыла руками свое пылающее лицо и плакала. - А ты? - спросил Арнольд в другой раз. Тихо подняла голову Элиза и взглянула на него; из глаз ее текли слезы, но радость небесная блистала в них. - И я Арнольд! Я всегда, всегда любила тебя!
Счастливый юноша опять прижал ее к груди своей, и пламенный поцелуй запечатлел признание добрых сердец.
Долго сидели юные любовники, в сладостном очаровании, на могиле старца; Арнольд рассказывал свои приключения, говорил, что сердце его всегда стремилось на родину. Элиза говорил ему о старом отце его, вспоминала беспечные дни юности и были совершено счастливы! Уже солнце склонялось к западу; они не замечали захода солнца.
Наконец, уличный шорох прервал их очаровательные мечты. С быстротой испуганной лани, Элиза побежала домой. Мрачная ночь застала на могиле отца доброго юношу, все еще погруженного в радостные мечты и воспоминания; утренняя заря алела уже на горизонт, когда он, с сердцем полным блаженства, вошел в бедную отеческую хижину.
На другое утро, Элиза принесла своему отцу завтрак, и старый Вейт завел разговор об Арнольде. - Мне жаль этого бедного юношу, - сказал Вейт. - Я думаю, ты помнишь его, дочь моя; ведь в детстве вы всегда вместе играли. - Могу ли я забыть его, - тихо оказала Элиза, и покраснела. - Ну, я рад этому, а то я, было, подумал, что ты загордилась.
На другое утро, Элиза принесла своему отцу завтрак, и старый Вейт завел разговор об Арнольде. - Мне жаль этого бедного юношу, - сказал Вейт. - Я думаю, ты помнишь его, дочь моя; ведь в детстве вы всегда вместе играли. - Могу ли я забыть его, - тихо оказала Элиза, и покраснела. - Ну, я рад этому, а то я, было, подумал, что ты загордилась.
Правда, с тех пор я разбогател, а Арнольды остались по прежнему бедняками; но они всегда были добрые и честные люди: по крайней мере, таков был отец; да и об сыне я слышу много хорошего.
- Уверяю вас, батюшка, - забывшись сказала Элиза, - yверяю вас, что молодой Арнольд очень добр и честен.
- Уверяю вас, батюшка, - забывшись сказала Элиза, - yверяю вас, что молодой Арнольд очень добр и честен.
- Э? смотри, пожалуй! - сказал, улыбаясь отец, - да почем ты это знаешь?
- Так говорят о нем в деревне, - робко прошептала Элиза. - Радуюсь этому, и с охотой помогу ему, если он в чем-нибудь будет нуждаться. Элиза не могла бол скрывать замешательства, в какое приводило ее каждое слово старого Вейта, она постаралась поскорее окончить разговор, под предлогом, уборки комнаты, и вышла.
Тихо качая головой, старик посмотрел ей в след.
Еще до обеда, Арнольд встретил Элизу у калитки их сада. Она рассказала ему разговор свой с отцом, это обрадовало и обнадежило бедного юношу. - Так, - сказал Арнольд, - будет лучше; если нынче же пойду я к твоему отцу, поважу свидетельство мастеров моих, и скажут ему чистосердечно: добрый Вейт, я люблю дочь твою; она меня также любит: пусть будет она моею супругой!
Откровенность обрадует его; он даст нам свое согласие, и тогда, с радостным сердцем пойду я опять путешествовать, буду работать, скоплю маленькое состояние, и с пламенной любовью в сердце возвращусь к тебе. Мы соединимся навеки; будем жить весело и никогда уже не разлучимся, не правда ли Элиза? - Так, так! - вскричала в восхищении девушка, и упал в его объятия, - батюшка непременно согласится: он меня любит. Арнольд и Элиза расстались, очарованные сладостной надеждой.
В вечеру, Арнольд надел свой старый праздничный кафтан, и помолясь на могиле отца, с трепещущим сердцем пошел к Вейту. Элиза радостно встретила его и ввела в комнату своего отца. - Здравствуй сосед! - сказал старик, увидев входящего Арнольда, - что принес хорошего?
- Доброе сердце! - отвечал юноша. - Это значит... - спросил Вейт. - Сосед! - начал Арнольд, сперва с трепетом, но с твердости честного человека, - сосед, я беден, но я выучился кой чему, это тебе докажут эти свидетельства.
Весь свет открыт для меня, потому, что я не хочу остаться простым каменщиком: когда-нибудь я буду искусным архитектором, я это обещал покойному отцу моему. Все в природе, что стремится к цели, достигает ее, следовательно, и мои труды, достигнут своей цели, от которой зависит все мое счастье, а начало всего состоит в твоей воле.
Скажи, что ты готов исполнить мою просьбу, и тогда ты увидишь, какие силы придаст мне твое согласие! - Я не знаю, - прервал его Вейт, - в чем мое согласие для тебя так важно, признаюсь, что худо понимаю тебя. - Отдай мне дочь твою; мы любим друг друга.
По старому обычаю, пришел я к отцу, и прошу, чтобы ты, когда я возвращусь, после трёхлетнего моего странствования, честным человеком и искусным художником, дал нам свое благословение, на то, чтобы эти три года позволили твоей дочери быть моею невестой.
- Молодой человек, - начал говорить старик, - терпеливо выслушал я слова твои; выслушай же теперь меня. Ты любишь мою дочь; хорошо зная, что ты честный человек, радуюсь этому. Ты пришел к отцу, чистосердечно открыл ему любовь свою: это докатает твою добродетель, что более меня радует.
Твои наставники называют тебя искусным юношей, и говорят, что ты подаешь большую надежду; сердечно желаю тебе счастья; но надежда обманчива, и скажи мне: могу ли я основать на ней благополучие Элизы?
В три года, может быть найдется человек, который лучше понравится моей дочери, а если не ей, так мне. Скажи, неужели я должен отказать ему, потому, что может быть, ты возвратишься? Hет, нет! из этого ничего доброго не выйдет. Если через три года ты придешь, доставши себе кусок хлеба, и Элиза моя будет еще незамужней, поверь, я не буду противиться вашему счастью; теперь же об этом ни слова!
- Но, сосед Вейт, подумай... - сказал обманувшийся юноша, умоляющим голосом и, взяв старика за руку. - Тут нечего думать, - отвечал ему Вейт, - прощай! Если хочешь еще посидеть у меня, так останься; ты всегда будешь для меня дорогим гостем; только ни слова об Элизе! - И это твое последнее решение? - едва смог проговорить, со слезами на глазах, Арнольд.
- Последнее! - холодно отвечал старик. - Итак, да поможет мне Бог! - вскричал печальный Арнольд и хотел выбежать из комнаты. Стремительно схватил его за руку и остановил старый Вейт. - Молодой человек, только не наделай глупостей.
Если ты муж, если у тебя есть силы и твердость, укрепись, перенеси равнодушно горе. Свет велик: разнообразие его успокоит тебя; ступай и наслаждайся жизнью! Теперь прощай! счастливый тебе путь, - сказав это, Вейт благословил и отпустил его.
Со стесненным сердцем вошел Арнольд в свою хижину; со слезами на глазах завязал все свое имущество в узел и, повесив голову, побрел на кладбище проститься с могилой отца своего. Элиза слышала разговор его с отцом ее - плакала.
Еще раз желала она повидаться с Арнольдом, подошла к окошку, и, увидев, как он прошел мимо, быстро побежала за ним вслед. Арнольд стоял на коленях перед могилой отца и молился. - Арнольд, Арнольд, ты хочешь оставить меня! - вскричала Элиза и крепко обняла его. - Ах! я не могу расстаться с тобой!
Горестно взглянул на нее несчастный юноша. - Элиза, не жги сердца моего слезами, - сказал он, я должен расстаться с тобой! - Возвратишься ли ты опять? Ах! когда ты возвратишься? - Буду работать день и ночь, чтобы скорее достать кусок хлеба; через три года я вернусь. Будешь ты мне верна, Элиза? - До гроба! - вскричала она, рыдая.
- Но если отец твой будешь принуждать тебя? - Пусть влекут меня в церковь, но и там, пред алтарем Всевышнего, я скажу: нет, Арнольд! мы будем верны друг другу и здесь и там! Где-нибудь мы соединимся!
Луч радости блеснул из-под омоченных слезами ресниц Арнольда. - Прощай! - вскричал он, - прощай, Элиза! Теперь для меня нет ни препятствий, ни невозможного. Пусть этот поцелуй скрепит клятвы ваши! прощай!
Мужественно вырвался он из объятий ее. - Арнольд, Арнольд! - стенала Элиза, - зачем так скоро оставил ты меня! Но Арнольд уже исчез в чаще леса. Элиза упала в слезах на могилу отца Арнольда. Уверясь в верности Арнольда, она сделалась спокойнее, и с твердостью смотрела на отца своего, который строго на нее поглядывал.
Каждое утро ходила она туда, где в последний раз обняла Арнольда; старый Вейт заметил это, но не говорил ни слова; он довольствовался тем, что дочь его была спокойна, и даже иногда весела.
Так прошел год и, к радости Элизы, ни один из женихов, домогавшихся руки ее, не нравился Вейту. К концу второго года, вдруг пришел в деревню, после долгого отсутствия, человек, который прежде был выгнан из нее за дурное поведение.
Ганс Гейлингс (так называли его) ушел презренным бедняком, а возвратился богатым человеком. Сначала казалось, что он возвратился на короткое время, потому, что он говорил о важных делах, принуждавших его снова отправиться в далекие страны; но наконец, увидели, что Гейлингс намерен навсегда остаться в своей отчизне.
Про него рассказывали чудеса, и всякий честный человек пожимал при рассказах плечами; многие даже довольно громко говорили, что они знают причину богатства Гейлингса. Несмотря, однако, на все толки, Ганс Гейлингс важно расхаживал по деревне и вдруг начал посещать старого Вейта, рассказывать ему о своих странствованиях, о чудесах, виденных им в странах чуждых, и старику все это очень нравилось.
Ему чего-то недоставало, когда Гейлингс не приходил к нему, и Гейлингс начал ходить к нему каждый день. Многое слышать о нем Вейт от своих соседей, но всегда недоверчиво качал головою; только одно показалось ему странно, что Ганс Гейлингс каждую пятницу запирался в своей комнате и никого не пускал к себе. Увидев Ганса, он тотчас спросить его о причине этой странности.
- Я наложил на себя обет каждую пятницу проводить в молитве, - отвечал Гейлингс, и Вейт успокоился.
Гейлингс приходил каждый вечер, и с каждым разом обнаруживались более и более его виды на Элизу. Но Элиза ненавидела Гейлингса, и при каждом случае явно показывала ему свое отвращение. Несмотря на это, Гейлингс начал просить ее руки у старика Вейта и получил в ответ, что сперва должно искать любви его дочери.
Для этого воспользовался Ганс одним вечером, когда, как он знал наперед, старика Вейта не будет дома. Элиза одна сидела за вышивкой, и не заметила, что Гейлингс тихонько вошел в комнату. Увидев его, она испугалась и трепещущим голосом сказала, что отца нет дома.
- Ну, так что! - вскричал Ганс, со злобной улыбкой, - а мне не будет скучно с тобой, прелестная девушка!
Он сел подле нее; Элиза отодвинулась от него. Ганс, посчитавший это девической стыдливостью, и полагавший верным правило, что если хочешь выиграть что-нибудь у женщины, то надобно быть смелее, проворно обхватил ее руками и льстивым голосом сказал ей: - Неужели, прекрасная Элиза не хочешь посидеть со мной?
С омерзением вырвалась Элиза из объятий наглеца и хотела бежать из комнаты; но Ганс догнал ее и обнял, еще с большей дерзостью. - Отец твой уже согласился на нашу свадьбу, прекрасная Элиза; только ты скажи: хочешь ли ты быть моею женой? Я не выпущу тебя из объятий моих, пока ты не скажешь мне да!
Так говорил Ганс Гейлингс. Тщетно рвалась от него Элиза; он осмелился поцеловать ее; тщетно кричала она, прося помощи - Ганс делался еще смелее... Но вдруг увидел он крестик, который, подарила Элизе покойная, мать ее, побледнел, затрепетал и как бешеный бросился вон из комнаты! Элиза благодарила Всевышнего за свое спасение. Когда возвратился отец, она рассказала ему про дерзкий поступок Ганса.
Вейт, по-обыкновению, покачал головой, и казалось, рассердился. В самом деле, при первом удобном случае, он стал выговаривать Гейлингсу, а Гейлннгс начал извиняться пылкостью любви своей. Извинил его или нет старик, но сей случай избавил Элизу на долгое время от Гейлингсовых преследований. Она всегда начала носить на груди крестик, который, она сама не знала как, сделался ее спасителем. При виде его, каждый раз, Гейлннгс трепетал, а слова замирали на устах его.
Между тем, третий год приходил уже к концу. Элиза, всегда удачно отклонявшая предложения отца своего о соединении ее с Гейлингсом, делалась веселее. Каждый день ходила она на могилу старого Арнольда, а оттуда через Эгер на Пражскую дорогу, надеясь встретить возвращающегося милого Арнольда.
Между тем, третий год приходил уже к концу. Элиза, всегда удачно отклонявшая предложения отца своего о соединении ее с Гейлингсом, делалась веселее. Каждый день ходила она на могилу старого Арнольда, а оттуда через Эгер на Пражскую дорогу, надеясь встретить возвращающегося милого Арнольда.
Однажды поутру, хватилась она своего крестника: его не было на ее груди. Подозрение Элизы тотчас обратилось на работницу, которую заметила она накануне вечером вместе с Гейлингсом в жарком разговоре. Со слезами рассказала Элиза отцу своему о потере; но Вейт засмеялся, услышав, что Элиза почитает Ганса виновником пропажи, уверял, что Гансу совсем не нужен был ее крестик, что она, верно, где-нибудь сама его потеряла.
Не смотря на уверение отца, Элиза осталась при своем подозрении, и вскоре приметила, что Гейлингс начал снова и еще с большим старанием искать руки ее. Вейт становился день ото дня строже, наконец, решительно сказал ей: - Три года прошли; Арнольд верно забыл тебя: я хочу, чтобы ты вышла за Ганса!
Угнетаемая строгостью отца, преследуемая ненавистной любовью Гейлингса, мучимая мыслью о неверности Арнольда, Элиза не знала, что делать. Она со слезами умоляла Вейта отсрочить еще, хоть на три дня, ужасное супружество. Надежда, что Арнольд в это время, может возвратиться, все не погасала в сердце ее, удрученном несчастьями!
Старик, растроганный слезами дочери, согласился. Вечером, в тот день, с радостью, что общее желание их скоро исполнился, стояли Ганс и Вейт на улице, и разговаривали о приготовлениях к будущему празднеству. В это время шел мимо них пастор деревеньки, с крестом к умирающему. Почтительно снял шляпу старик Вейт перед Распятием, а Гейлингс затрясся и убежал в ближайший дом.
С удивлением и страхом посмотрел Вейт за ним, и крестясь пошел домой.
Элиза сидела в это время на холме, откуда была видна Пражская дорога. Она ждала своего Арнольда и горевала. Вдруг вдали, облаком взвилась пыль, сердце ее забилось сильнее; но скоро увидела она, что по дороге ехало множество богато одетых людей верхами, и надежда ее исчезла, подобно блеску молнии, во тьме мрачной ночи. - Это не он, не Арнольд! - сказала Элиза и грустно опустила голову.
Элиза сидела в это время на холме, откуда была видна Пражская дорога. Она ждала своего Арнольда и горевала. Вдруг вдали, облаком взвилась пыль, сердце ее забилось сильнее; но скоро увидела она, что по дороге ехало множество богато одетых людей верхами, и надежда ее исчезла, подобно блеску молнии, во тьме мрачной ночи. - Это не он, не Арнольд! - сказала Элиза и грустно опустила голову.
Впереди всадников ехал почтенный старец, а возле него прекрасный юноша; движения юноши обнаруживали нетерпеливость и беспокойство. Устрашенная множеством незнакомых людей, Элиза хотела удалиться; но вот слышит она знакомый, милый голос. - Элиза, Элиза! - громко кричал ей неизвестный юноша, вот спрыгнул он с лошади, и в одно мгновение очутился у ног ее. Бедная девушка испугалась, взглянула на юношу, и в восторге радости упала в его объятия; это был Арнольд.
С радостными слезами окружили их спутники Арнольда; старец, ехавший с ним, благодарил Бога, что он допустил его насладиться счастьем юного друга и никогда, заходившее солнце не озаряло пурпурным лучом своим людей более счастливых! Наконец Арнольда и Элиза вышли из блаженного упоения радости; Элиза рассказала о своем положении и преследованиях Ганса Гейлингса.
При этом имени старик задумался. - Ганса Гейлингса? - сказал он, - друзья мои, это верно тот негодяй, которого осудили на виселицу, и который бегством избавился от мстящий руки правосудия. Элиза, не бойся: мы избавим тебя от этого злодея.
С радостью повела Элиза Арнольда к отцу своему. Старика не верил глазам, увидев множество богато одетых людей. - Отец моей Элизы! - начала Арнольд, - я сдержал свое слово, возвратился, исполнить более, нежели обещал тебе: отдай же мне теперь дочь твою! - Как! - вскричал удивленный Вейт, видя богатое платье и свиту Арнольда, ты... ты бедный Арнольд, сын покойного моего соседа?
- Да, это он, - сказал улыбаясь старик, бывший с Арнольдом, это Арнольд, вышедший из вашей деревни три года тому, пешком, без куска хлеба, в отчаянии. Он пришел ко мне; я тотчас узнал в нем искусного художника, дал ему работу, и к всеобщей радости он кончил ее, как нельзя лучше. Начались другие работы; в короткое время я сделал его главным смотрителем над всеми пражскими постройщиками.
Во многих городах, искусство Арнольда приобрело ему славу и честное богатство. От любим всеми, богат, добр, честен; чего же более? Отдай ему дочь свою; человек, которому ты обещал ее, злодей и мерзавец; он уже насколько раз заслужил виселицу. Я знаю этого мошенника Ганса Гейлингса и могу рассказать тебе многое.
- Неужели все, что я вижу, что вы говорите, правда? - спрашивал изумленный Вейт. - Правда, правда! - отвечали ему все. - Так что ж медлить, любезный Арнольд! - сказал Вейт, обращаясь к юноше, а не хочу препятствовать твоему счастью: вот Элиза - она твоя; да ниспошлет на вас Всевышний свое благословение!
Безмолвные от восхищения, ували Арнольд и Элиза к ногам старика, но он прижал их к груди, и верная любовь увенчалась пламенным поцелуем.
- Добрый Вейт! - начал говорит незнакомый старик, после долгого молчания, прерывавшегося только одними поцелуями счастливых любовников, у меня есть еще одна просьбам - пусть завтра же будет и свадьба Арнольда, чтобы я имел радость видеть совершенно счастливым моего друга; которая я люблю, как сына.
Послезавтра, должен я вернуться в Прагу, а Арнольд может пожить у тебя долее. - Ну, раз вы этого желаете, - отвечал развеселившийся Вейт, - я согласен. Дети, завтра свадьба! Мы отпразднуем ее на берегу Эгера, в загородном доме доброго нашего господина. Я сейчас же пойду и поговорю с пастором, а ты, Элиза, ступай в кухню и приготовь нам что-нибудь поужинать!
Элиза вышла; Арнольд ускользнул за ней, и вскоре, в сладостных воспоминаниях, в веселом разговоре, любовники бродил по саду - и это очень естественно. Когда же восторги юноши несколько утихли, он вспомнил о своем отце, взял Элизу за руку и пошел с нею на кладбище. На могиле возобновили они клятвы свои; чувства их возвысились, и какое-то неизъяснимое удовольствие волновало сердца прекрасной четы.
- О, Элиза! - говорил Арнольд, обнимая свою невесту, не вознаграждает ли одна эта минута за все горести трех лет нашей разлуки? - Ах, если б и умереть когда-нибудь в таком же радостном восторге в объятиях друг друга, - говорила Элиза.
- Элиза, здесь на могиле отца моего, принесём Всевышнему, мольбу благодарности! Тиха и кратка была молитва их, но она летела из глубины сердец, и в упоении возвратилась домой Арнольд и Элиза.
Светло в ясно было следующее утро. Вся деревня оживилась. Девушки и юноши, в праздничных одеждах спешили в церковь. Только дверь Ганса Гейлингса оставалась запертой: день был - пятница, таинственный день, когда Гейлингс запирался в своем доме!
Светло в ясно было следующее утро. Вся деревня оживилась. Девушки и юноши, в праздничных одеждах спешили в церковь. Только дверь Ганса Гейлингса оставалась запертой: день был - пятница, таинственный день, когда Гейлингс запирался в своем доме!
В церкви все восхищались юною четой. Вейт и старец, благодетель Арнольда, плавали от радости, видя счастье детей. Наконец, торжественный обряд кончился. Для обеда избрал Вейт место под высокой липой, посреди деревни. Все пошли туда.
Светлая радость счастья блистала во взорах новобрачных. За столом, продолжавшимся несколько часов, беспрестанно слышны были восклицания: - Да здравствуют Арнольд и Элиза! После обеда, когда почти все разошлись, выключая и друзей Арнольда и подруг Элизы, повел их Вейт в загородный дом.
Дом этот был на берегу Эгера, и в нем приготовлена была комната для новобрачных. Там, в прекраснейшем саду, под тенью зелёных лип, накрыт был ужин. Кубки с пенистым вином опять заходили по рукам веселых гостей.
Давно уже смеркалось; собеседники не примечали того. Наконец, исчез последний луч солнца, и прохладная звездная ночь приветствовала пирующих.
Вино сделало старика Вейта болтливым; он разговорился о своей молодости, и не приметил, как наступила полночь; Арнольд и Элиза ждали конца его рассказов. Наконец старик замолчал, и обратясь к ним, сказал: - теперь, дети, добрая вам ночь. Он хотел благословить и проводить их, но... вдруг на деревенской колокольне пробило 12 часов.
Все невольно содрогнулась. Ужасная буря завыла из глубины леса, звезды померкли и - Ганс Гейлингс, со сверкающими от бешенства глазами, стоял посреди задрожавших от страха гостей. - Адский демон, Самиэль! - воскликнул он, еще не пришел срок; но я не спорю: я отдаю тебе душу мою; пусть раньше начнутся для меня адские мучения - погуби только этих счастливых людей!
Элиза бросилась в объятия Арнольда. Ужасно заколебалась земля, ужасно зарокотали громы, яркая молния осветила ужасный мрак ночи и все окаменели. - Ганс Гейлингс! - с адским смехом, заглушавшим раскаты грома, загремел ужасный голос, - требование твое исполнено: оно было последним, муки ада награда твоя: ты мой навеки!
С высоты утеса бросился Ганс Гейлингс в быстрый Эгер; зашипев, поглотили его ярые волны и никогда, никто не слыхал такого бешеного рева, какой раздался в волнах реки!
В сопровождении поселян с венками и цветами, пришли на другой день подруги Элизы поздравить юную чешу. Повсюду увидели они следы разрушений, и в каменных скалах узнали друзей и подруг своих. С воплем повесили юные девы свежие венки на каменные твердыни, пали на колени и молились.
В сопровождении поселян с венками и цветами, пришли на другой день подруги Элизы поздравить юную чешу. Повсюду увидели они следы разрушений, и в каменных скалах узнали друзей и подруг своих. С воплем повесили юные девы свежие венки на каменные твердыни, пали на колени и молились.
- Они счастливы, друзья мои! - вдруг вскричал один почтенный старик. Посмотрите: они умерли в объятиях друг друга, и души их, соединись вместе, отлетели в пределы небесные! Юные девы, украшайте всегда цветами вечные могилы их, и те скалы, да останутся всегдашним памятником того, что никакая злая сила не имеет власти над душами добродетельных!
С сего дня, каждая чета новобрачных приходила с венком, и, возложив оный на скалы Ганса Гейлингса, просила у Бога благословения. Это обыкновение, сейчас оставлено, но не исчезло предание в памяти народа. Еще и поныне показывают путешественнику, в мрачной долине близь Эгера, каменные скалы, и рассказывают повесть об окаменелых друзьях, об Арнольде и Элизе.
Из Библиотеки для чтения, 1836 г.
