Целебный сон! и ты, как свет, друг счастья,
И ты несчастных покидаешь: быстро
Летишь от горя на крылах пуховых
И на бесслезных почиешь ресницах.
Во сне, обычно-кратком и прерывном,
Я пробужден: блажен, кто спит сном вечным!
Блажен, когда мечтаний нет во гробе!
Я пробужден, восстал из моря грез,
Грез бурных, где без цели и надежды
Носилась мысль рассудка руль, утратив.
Ей пробужденье горькая замена
Страданий злых на злейшие страданья.
Мне для печали краток день и ночь,
Ночь, в самом мраке своего зенита
Есть ясный день пред тьмой моей судьбы.
Ночь, тьмы богиня! с чёрного днесь трона,
В величии безличном, ты над спящим
Свинцовый скиптр свой простираешь миром!
Как мрак глубок! Молчание как мертво!
Вотще предмета ищут взор и слух;
Творенье спит. Пульс жизни, мнится, стал;
В покое вся природа. Как торжествен
Покой сей! он пророк ее конца.
Свершайся ж предсказанье! опусти,
Судьба, завесу: что терять мне боле?
Молчанье, мрак! вы, двойни древней ночи,
Податели рассудку прочных мыслей,
Зиждители решимости (опоры
Величья в человеке) - вас зову я
На помощь; вам воздам благодаренье
За гробом; гроб есть царство ваше: там
Падет сей прах, хранилищ ваших жертва.
Но что вы?
Ты, начальное молчанье
Изгнавший в час, когда светило утра
Одело блеском новый мир впервые!
О ты, чей глас воздвиг из мрака солнце!
Ты и в душе моей воздвигни мудрость -
В душе, летящей, как скупец ко злату,
К тебе, ее сокровищу, надежде!
Простри во тьме природы и души,
В двойной сей ночи, свой отрадный луч
В утеху мне и озаренье! Дух мой,
Дух, рвущийся от зол своих всечасно,
Веди по царствам бытия и смерти,
И истину яви в виденье каждом.
Наставь меня в деяньях, как и в песнях;
Дай свет рассудку, воле правоту,
Душе стремленье к мудрости, столь долго,
Пренебрежённой; повели, да будет
Излит не тщетно мщенья фиал твой,
Мне на главу покорную излитый.
Бьет час. Мы только прошлое одно
Считаем время, в ему дашь голос -
Мысль мудрая! Как Ангела воззвание;
Проник мне душу звук сей. Он моих
Часов усопших погребальный звон.
Металл вещает: поспеши! Как много
Свершить я должен! Восстают в тревоге
Боязнь с надеждой; через грани жизни
Они глядят во глубь ужасной бездны
На верное мое наследье, вечность.
Но мне ль наследье вечность? Мне, одной
Временщику минуты благосклонной?
Как беден, как богат, почтен, презрен,
Как многосложен, дивен человек!
Сколь непостижным Существом он создан,
В нем крайностей так много согласившим:
Он свойств противных чудное смешенье,
Избранных миров далеких связь,
Отличное в цепи существ звено,
Ничтожества и Божества предел,
Эфирный луч, померкший, оскверненный,
Божественный и в самом униженьи!
Безмерного величья малый образ,
Наследник славы, праха бренный сын;
Ничтожный, вечный; слабый, беспредельный;
Червь, Бог! Я со страхом на себя взираю,
В себе теряюсь. Дома, как в чужбине,
Блуждает мысль, себе дивясь, себя
Не постигая. Как кружится ум!
Для смертного какое чудо смертный!
Как унывать он, как гордиться должен
Своею долей бедною и славной! -
Что жизнь отнять, что сохранить мне может,
Меня из гроба Ангел не воздвигнет,
Сонм Ангелов не заключить во гробе!
То истина: ее вещает все.
Когда покоит кроткий сон мне члены,
Зачем душой блуждаю я в мечтанье
В полях цветущих, иль в лесу дремучем
Скитаюсь грустно, падаю со скал,
Плыву, тону в бездне вод недвижных,
Иль на утес взбираюсь, иль по ветру
Ношусь с толпою призраков знакомых?
И сей полет души беспрерывный
Не говорит ли, что она нетленна,
Духовна, бестелесна, самобытна,
Жива, паденью праха непричастна?
Все, даже ночь, гласит ее бессмертье
Все, даже ночь, день вечный возвещает.
Нам все дано на пользу: учит сон нас,
И тщетные не тщетны сновиденья.
Зачем ж скорбеть о смерти не умерших?
Зачем блуждает мысль в преступной скорби
Вокруг гробов их? Там ли духи неба?
И спит ли с прахом в гробе огнь эфирный?
Они живут, божественно живут,
Безвестной здесь, непостижимой жизнью,
И лучше мне, причисленному к мертвым,
Да посвятятся слезы состраданья.
Сей мир пустыня! Здесь уединенье!
Как многолюдны, полны жизни гробы!
Здесь мрачная творения пещера,
Здесь елями усаженный дол смерти,
Страна видений, призраков пустых.
Все в мире сем мечта; все существо
За гробом. Кто не верит, тот безумец:
Там прочно все, где все неизменимо.
Здесь бытия начало только, сумрак,
Дня нашего заря. Здесь лишь преддверье;
Еще храм жизни заперт. Смерть одна,
Смерть мощная возможет с врат тяжелых
Запор снять, праха удалить препоны,
Освободить существованья семя.
От жизни истинной едва ли дальше,
Чем мы, еще сомнительный гость света,
Зародыш, спящий в матерней утробе.
И мы, как он, разрушивши свою
Лазурную темницу, вкусим жизнь,
(О радость!) жизнь Богов и Человека.
Но человек, безумный, беспечально
Свои все мысли погребает здесь,
Все райские надежды. Пленник мира,
Подлунный узник, здесь он средоточит
Свои желанья, окрылённый небом,
Там бесконечность обрести способный,
Где Ангелы бессмертье собирают
На древе жизни, у Престола Бога.
Какие чистых радостей плоды
Для правых там, благоухая, зреют,
Где нет веков мгновенных, там, где мертвы
Случайности и время, скорбь и смерть!
И краткому ль течению сей жизни
Изгнать из мыслей человека вечность,
Бессмертный прахом подавить наш дух?
Душа, в тщетах безумно расточая
Свои огнь и силу, радуяся в счастье
И унывая в горестях житейских,
Подобна моря разъярённой бездне,
Колеблющей громадой волн пушинку,
Подвигшейся на потопленье червя.
Кто заслужил упрек сей? Первый я.
О, как я сердцем погребен был в мире,
В каких цепях душою пресмыкался!
Опутан я, как шелковичный червь, был
В сотканную фантазией сеть мыслей,
Пока надежда вечного здесь счастья
Заткала вовсе ум мой, и забыл он,
Что он полет направить властен к небу.
Ночные грезы иногда утешны,
Мечты неспящих гибельны. Мечтал я
О невозможном (что же больше сны?),
О радостей на радости замене,
О прочном счастье на волнах зыбучих,
О дне погожем - вечно, в буре жизни!
Как пышно были все мои виденья
Расписаны картинами блаженства:
Все наслажденья в бесконечной цепи!
Но вдруг звон смерти, чей язык медяный
Зовет вседневно в снедь ей миллионы,
Взгремел, и я, погибший, пробудился.
Где ж пышный бред мой, золотые грезы?
Днесь хижина из бренной паутины,
Из персти тленья, царский мне чертог.
Нить паука тончайшая есть вервь
Пред нитью, нас связующей со счастьем:
Ее малейший разрывает ветер.
О, вы, картины прочных наслаждений,
Столь совершенных, полных, бесконечных!
Блаженство есть блаженства неизменность:
Одна лишь мысль о вашем прехожденьи
Пожрала бы век радости для нас
И царство света в ад переселила.
Мы верны только там, превыше звезд,
В пути своем влиянием зловредным
Лиющих долу бедствия в скорби.
Здесь каждый час свидетель изменений
И к лучшему столь редко! и быстрее
Всего на свете лучшее проходит!
Всяк лишь здесь держит серп соревнователь
Косы огромном времени, секущей
Одним размахом царства; всякий миг
Опустошает здесь теснейший круг
Семейных насаждений, подрезает
Краснейший цвет подлунного блаженства.
Подлунное блаженство! звук пустой,
Против законов божеских измена,
Отважное прав райских похищенье!
Я обнимал мечту; она исчезла:
Зачем ее не взвесил, не объял я?
Каких бы мук мое избегло сердце!
О смерть, всего владыка! Ты сметаешь
С лица земного царства, тушишь, звезды;
Ты попускаешь солнцу лишь сиянье
И некогда с небес его низринешь
Зачем же, средь столь великих дел, колчан твой
Опустошать для столь ничтожной меты?
Зачем меня разить с особой злостью?
Смерть алчная! Одной ли не довольно?
Трикраты стрелы ты свои метнула;
Трикраты, прежде чем свой путь луна
Прошла трикраты, сердце мне пронзила.
Зачем бледна ты, Цинтия? Грустишь ли
О нас, несчастных? Сетуй: наша жизнь
Всех перемен твоих непостоянней!
Где ты, мое заемное блаженство?
Фортуны ласка, свет несамобытный,
Не добродетели небесный луч ты!
***
Всегда, повсюду, в каждой смертной доле
Как горестна о прошлом счастье мысль!
О мысль, рушитель моего покоя!
Сквозь тесные минувших дней врата,
Ведомая безмолвием и мраком,
Она выходит тайно, как убийца,
Скитается, несчастный странник, в прошлом
Там горестей неутомимо ищет,
Находит там пустыню, разрушенье
И радостей усопших тени видит.
Я о богатстве прошлых дней тоскую,
Над блеклыми утех цветами плачу,
О благах, прежде милых, трепещу,
И каждое мне горько наслажденье.
Зачем скорбеть? скорбеть лишь о себе?
Для одного ль меня сияет солнце?
Я ль только смертный? Ангелы ль иные?
О всех грущу я: доля всех одна!
За всяким, в виде том или другом,
Судьба участок укрепила муки;
Всяк земнородный бедствия наследник.
Зараза, глад, раздоры, брань, огнь, бури
И угнетенье, с сердцем облечённым
Трикраты медью, испытуют смертных.
Там человек, подобие Творца,
В тьме рудников забыл, как светит солнце;
Там он, бессмертный, как его владелец,
К веслу по смерть прикован, пашет волны
И с нивы сей отчаянье сбирает;
Иные в брани за Владык жестоких
Последних сил лишенны и увечны,
На нищету осуждены, и в царстве
Чрез них спасенном, просят подаянья.
Там бедность и, собрат ее, недуг
В беспомощной свирепствуют толпе
И гроб в приют желанный претворяют!
Сколь многие, стеная, мрут в больницах!
Сколь многие стенают о больнице!
Иной, средь неги вскормленный фортуной,
О хладном ближних молит состраданье,
И молит (мыслит тяжело!) вотще!
О вы, утех питомцы! утомившись
От посещений модных, отдохните
В жилище бедствий, накормите алчных,
И легче вам сносить избыток будет.
Но нет! вы низким чтите все благое.
И пусть бы сих лишь угнетало горе!
Оно разит как благость, так и мудрость:
Недуга зло воздержных постигает,
Невинных кара, и в глуши укромной
Небезопасен от тревоги мир.
Как нам зловредна часто осторожность!
Как гибельна малейшая беспечность!
Нам быть защитой счастие бессильно,
Желанного не властны дать желанья.
И как, почти всегда, предмет желаний
Далек от общей всех их цели, счастья!
Гладчайший путь здесь тернами обилен,
Друг лучший часто нам вредит невольно.
О, сколько бедствий даже без несчастья!
Какие брани без врагов! а сколько
Врагов имеет лучший из людей!
Но бесконечен счет всех зол: скорее
Нам вздохов, чем причины их, не станет.
Сколь малая земного круга доля
Населена! Остаток есть пустыня,
Пески иль море, скалы, степи, льды,
Чудовищ, яда, змей и смерти область.
Таков земли сей вид. Увы! он образ,
Вернейший образ жизни человека.
Так божеские наши наслажденья
Окружены пространным царством зла,
Где брань ярится, бедствия бушуют,
Язвят смертельно горести и страсти
И поглощает все судьбы пучина.
Что ж я, столь дерзко о себе скорбящий?
И в мужестве мы помощью чужою
Живем, и в детстве. Благость человеку
Урок природы первый и последний;
Своекорыстный зол своих достоин;
Но возвышают бедствия мудрейших;
Самопознанье укрощает муку.
С рассудком вместе мне велит оно
Другой исток избрать скопленным мыслям:
Делясь, слабость горести поток.
Прими же, свет, мой долг тебе, слезу!
О, сколь печален видь земного счастья
Для тех, чей взор проникнуть может дале!
О ты, чье сердце плавает в восторгах!
Желаешь ли, что б я хвалил твой жребий?
Желаешь верно: гордость жаждет хвал -
Так пусть же гордость мне твоя простит
Целебное напоминанье дружбы.
Счастливец бедный! слепотой счастлив ты,
Безумством к долгой присуждён улыбке;
Знай, гибелью своей ты веселишься,
И радости тебе задаток муки;
Несчастье есть злой заимодавец!
Оно возвысит плату за отсрочку,
Оно бичом протекшего блаженства
Разит тебя немилосердно станет.
Тебя лелеет счастие, Лоренцо!
Ты сердцем жадно пьешь Сирены песни!
Ты дорог мне! Не гневайся: упрочить,
Не омрачить твою хочу я радость.
Не помышляй, что страх священ для бури,
Не доверяй улыбке льстивой рока.
Ужасно ль небо в гневе? Несомненно.
Но в милости оно ужасно также;
Его дары суть только испытанье,
Не увольненье от забот, зов к долгу;
Они должны страшить нас, как и бедства,
Учить нас знать начало их и цель,
И трепеща наград незаслуженных,
Тушить огонь крови, укрощать восторги -
Иль их объятья наши умерщвляют,
Нет! их творят тяжеле всяких бедствий.
Былая радость как вражда друзей,
Как лютая междоусобья брань,
С неслыханной разит нам сердце злобой.
Страшись того, что счастьем здесь зовется,
И радостей чуждайся преходящих:
Кто не на вечном зиждет основанья,
Тот смерть своим готовит наслажденьям.
Мы с тобою умерли, Филандр!
Твои вздох последний уничтожил чары,
И красота земли исчезла. Где
Ее все грады? Где златые горы?
Все дикая пустыня, слез юдоль:
Волшебник умер. Бедная горсть праха!
Какая в день единый перемена!
О, как наградой долгожданной льстила
Тебя надежда! Как ты величался,
Самодовольный! Как гордился! близкий
К желанной цели! И тогда незримый
Зародыш смерти, разрастаясь в мраке
Мечтам твоим со злобой насмехался,
И поедал уж червь прелестный цвет,
И пал он мига одного добычей.
Предусмотренье лишь условно мудро.
Лоренцо! Мудрость иногда в безумство
Тогда ж преходит, как о ней родится
Надменная в нас мысль. Как слаб наш взор!
Ему лишь виден настоящий миг;
Миг будущий, как судный день, скрыть в мраке.
Мы проникаем и пророчим тщетно:
Частицами течет к нам время; рок
Частице каждой, прежде чем она
Сольется с жизнью, запретил под клятвой
Повествовать, где вечности начало.
Возможное возможно каждый миг:
В часах сей жизни нет часов заветных.
Какая ж мысль смелее и надменней
На завтра нашей дерзостной надежды?
Где наше завтра? В том, не в здешнем мире.
Сие для многих верно; никому
Противное неверно. И на сем
Обманчивом столь часто "может быть"
Как на скале гранитной созидаем
Своих надежд мы, предприятий горы,
Как будто все здесь вечно; созидаем,
И падаем, их созидая, в гробы.
И для Филандра саван не был сшит.
Предвестья Небо не дало! Сколь много
Не так готовых гибнет так нежданно,
По предвещаньям многих, все нежданно!
Страшись из зол последнего, Лоренцо!
Страшись кончины медленно внезапной!
О, как сия нечаянность ужасна!
Будь мудр сегодня; отлагать безумно:
Наставший день умчится за протекшим,
За ним другой - и позабыта мудрость!
Там времени - отсрочка: год за годом
Она уносит, и умчатся все,
И на случайность одного мгновенья
Всей вечности удел нам остается.
Cие не страшно, ибо повседневно,
Но тем странней такая повседневность.
Грубейшее из наших заблуждений
Есть мысль, что жить еще так долго нам,
Что рождены еще мы так недавно.
Мы льстим себе и некогда мечтаем
Умнее быть, а гордость от похвал,
Хоть от своих лишь собственных, растет,
И будущий мудрец собой доволен:
Тогда-то жизнь! Когда же? Никогда!
Все, что у нас из времени, безумству,
Что у судьбы, то мудрости дается.
Мы замыслам даем деяний титло;
Не презирать глупцов - не глупость вовсе:
Едва ль и мудрость властна сделать больше.
Обетами, медлители, богаты
Во весь свой век мы; в молодости, правда,
Самодовольны, дремлем мы беспечно,
И, как сыны усердные, отцам лишь
Ума и большей мудрости желаем;
Лет в тридцать мыслим: не подобны ль мы им?
Познав то в сорок, изменяем план;
Браним свои отсрочки в пятьдесят;
Потом с усильем твердым, на благое
Решаемся; решенья изменяем,
И умираем - таковы, как жили.
А все затем, что человек считает
Себя бессмертным, смертными всех прочих.
Промчится ли над ним судьбы перун
И ужасом его наполнит сердце -
Такая сердца язва в нас, как след
Стрелы, пронзившей невредимый воздух,
Как след орлиных крыл в лазури неба,
Как от весла бразда на Океане.
Нас мысль о смерти покидает вместе
С слезою грусти, с сей природы данью
В гроб милых падшей в час разлуки вечной.
Могу ли я забыть Филандра? Нет!
О сердце, полное печали! Дай я
Стенаньям волю, мне не станет ночи,
И жаворонок мои услышит вопли.
Он пробуждает звучным гласом утро;
В груди, язвимой тернием жестоко,
Во мне я песнью услаждаю горесть
Тебе подобно, Филомеле; звёзд,
Прошу, как ты вниманья, я вотще:
Они твоим внимают лишь напевам.
Но не гордись: иные есть певцы,
Их глас пленяет позднее потомство.
Одетым мглою, пленник тьмы, во тьме
Восторгов их и вторю излиянья,
Мучения тем сердца заглушая;
Мне чувства их доступны, но не пламень.
О если б, мрачный, хоть и не слепец,
Как Меонид, иль Мильтон, ты, имел я
Ваш глас, иль твои, соперник Меонида!
Ты человека пел, летя за жизнь
Бессмертного пою я человека.
Что ж днесь и важно, если не бессмертье?
О, если б ты избрал сей путь высокий,
Из царства мрака в вечный день ведущий!
О, если б ты на пламенных крылах
Взлетел туда, отколе пасть я должен:
Бесценным мир сокровищем владел бы
И тщетного труда не предпринял я!
С англ. М. Вронченко, 1829 г.
