: повести некогда модных французских писателей
Москва: - Libra Press, 2017. - 218 стр.
(Uncommon books).
СКАЧАТЬ КНИГУ В PDF: загрузить
Намерение наше было доставить читающей публике чтение приятное, и вместе с тем, не требующее постоянного и продолжительного внимания. Тайна побуждений человеческого сердца и исследование причин многих явлений нравственного мира будут составлять главное содержание и цель предлагаемого сборника. И главное: между первой опубликованной повестью и нашим временем стоит без малого 200 лет, и многие авторы этой книги будут читаться впервые.
Большое зеркало, вделанное в стену, на верху лестницы, еще ласковее повторило ей комплимент мужа: она остановилась, с небрежным прилежанием поправила свой убор, который совсем не был поврежден, и потом, утешенная и довольная, вошла в переднюю с величественной заботливостью женщины, у которой только головной убор в голове.
Все слуги засуетились около молодых.
— Как, Джон, ты здесь? ты служишь у Маркизы?
— Точно так, сударыня! г. Артур отпустил меня уже недели три тому назад, в самый тот день, как он... изволите знать, как он уехал, никому ни слова не сказав.
— Знаю… знаю. Странная встреча! Я не ожидала...
В эту минуту муж Матильды, отдал своему лакею плащ и салоп и обувь, обернулся к ней и увидел, что она гораздо печальней и бледней, чем была прежде; выходя из кареты.
Французская кадриль только что кончилась и взоры всех обратились на прелестную новобрачную. Шёпот похвал и удивления снова оживил её улыбку и румянец. Хозяин дома провел ее через несколько комнат в гостиную, где, недалеко от главного оркестра, было для неё приготовлено кресло подле самой Маркизы.
Маркиза побранила ее ласково за то, что она приехала так поздно.
— Поздно! поздно! - кричал на ухо Матильды насмешливый голос; она оглянулась: за нею никого не было.
— Странно! - подумала она, и холодная дрожь пробежала по шее и голове под блестящей уборкой волос.
Не единственная ли она дочь славного и всеми уважаемого виконта В***? Не любимое ли она дитя его? Не гордится ли он своею дочерью столько же, как и предками? Не пожертвовал ли он в продолжении двенадцати лет на её истинно княжеское воспитание более трех четвертей своего имения, расстроенного и расхищенного революциями? А теперь он сделал для неё еще больше, он пожертвовал предрассудками рождения и предков, для того, чтобы доставить обожаемой своей Матильде спокойную и блестящую будущность.
И сама Матильда разве не чувствует своего счастья?
Она теперь супруга молодого Карла Н***, одного из богатейших финансистов нашего времени, который еще в начале нынешнего месяца доставил ей сто двадцать тысяч ливров ежегодного дохода: и, как говорят в свете, принес самые блестящие надежды, то есть: надежду, что престарелая мать его недолго переживет потерю мужа, который сделался одной из первых жертв холеры; надежду, что единственная сестра его пойдет в монастырь, страдая от какого-то тайного недуга, который уже обратился у ней в явную чахотку; надежду, что брат его, эскадронный командир, будет убит на войне с голландцами; надежду, что обе тётки; каждая из которых, была для него второй матерью и сделала его единственным своим наследником, удрученные болезнью и старостью, не доживут до майских листьев; и еще несколько других надежд, почти столь же лестных у как и эти.
В замужестве этом для Матильды открылась перспектива, достойная королевы: только бы новая революция не разрушила её видов!
Но правда ли, говорят, что Матильда и двоюродный брат её, молодой поэт Артур, любили друг друга любовью пламенной и тайной, вероятно вопреки желанию их семейств?
Правда ли, говорят, что месяца четыре тому назад, ночью, они сошлись однажды у старой колдуньи, на Гюэнегодской улице, и там над кабалистическими иероглифами поклялись вечно любить друг друга, клялись на каком-то демоническом наречии, клялись таинствами Соломонова храма, клялись всем святым на небе и земле, что никогда ни мужчина, ни женщина не получит их руки, что судьба и сердца их будут соединены на веки; хотя бы им надо было ждать этого соединения до предсмертного часа?
О! если это правда, то зачем, по какому бедственному ослеплению, Матильда решилась обменять свое имя на богатство Карла Н***, тогда, как подождав немного, она могла бы, хоть ненадолго, хоть на одну только ночь, обменять красоту на гений и любовь на любовь?
Как не предвидела она, что все будет тщеславием в супружестве, где два тщеславия торгуются и покупают друг друга? Для чего, хоть из гордости, а в ней её так много! не предпочла она венка поэта сундуку банкира? И неужели не боялась она наказания свыше, изменяя своей адской клятве, данной обожаемому человеку? Нет.
Жемчуг, яхонт, топазы и бриллианты ослепили глаза её. Она примерила ожерелье, и оковалась им навеки: в эту минуту она видела только свадебную корзинку, а одной минуты достаточно, чтобы произнести роковое "да" на целую жизнь... И она его произнесла, произнесла без сердечного участия, и так быстро и невнятно, что сама не могла расслышать.
Правда ли, что Артур при первом известии об этой свадьбе, которая была затеяна и разыграна в несколько дней, упал, как громом пораженный, и когда опомнился, то бежал далеко из Парижа, в какую-то пустыню, и бросил все: труды, славу, друзей, родных и даже верного своего Джона, который один только в целом мире знал имя, так часто повторяемое им во сне?
Правда ли, что в продолжение этих роковых трех недель об нем не было ни слуху, ни духу; и одни только охотники рассказывали, что встречали в Морфонтенских лесах какого-то безумного, который оброс бородою, от всех бегал, пугал и разгонял вепрей: и все плакал?
Правда ли, наконец, что поутру, в день этого бала, на котором Матильда теперь блестит и ослепляет, она получила тайную посылочку с нотами и романсом, написанными кровью человеческой, и которые были мрачней и горестней болезненной тоски умирающего? О! если все это правда, то чему же удивляться? Она должна была не раз побледнеть под праздничным своим нарядом.
Через час после венчания муж увез ее в отдаленное поместье, и теперь только она вернулась в Париж, чтобы первенствовать на этом бале, который желала бы отложить на сто лет. Там, в уединенном своем Нивернейском замке, окруженном обширными прудами и запущенными садами, разделяя досуг только с мужем, который большую часть времени проводил на охоте, она, может быть, не чувствовала так сильно своего несчастья; может быть, она думала, что в этой глуши, печальные, однообразные дни её похожи на дни Артура и в этом сходстве находила какое-то удовольствие, какое-то роковое, невинное наслаждение; это было последнее тайное, короткое сближение, которое могли они иметь на земле.
Но в Париже, в его шуме, блеске и удовольствиях, она нашла только грустный контраст с настроем души своей и с отчаянием Артура.
И не смотря на то... взгляните! суетность бала вполне овладела ей: в быстром движении французской кадрили, она, как юный воин, трепещет от мужества и энтузиазма; волшебный стан её извивается сладострастно; летучая ножка едва прикасается к полу, чело её блестит светлее звезд небесных; она счастлива, потому что прекрасна...
Маркиза послала отыскивать Карла Н*** по всем карточным столам (если он не охотится, так непременно играет). Наконец он явился, взял жену свою под руку и вывел в другую комнату, где было прохладнее. Несколько дам, собравшись в кружок, помирали там со смеху над новым четверостишием одного из знаменитейших поэтов Франции.
Литературный спор ее несколько развлек. От поэзии дамы перешли к самим поэтам: они говорили, что стихотворцы не хотят ничего знать, кроме своего искусства; что они не знают другой любви, кроме самолюбия, и знакомы с грустью сердечной только в своих элегиях.
— Это слишком! - восклицала она внутренне, - Перст Божий надо мною... Я погибла! И руки её дрожали, и мяли роковой девиз, и раздирали его на тысячу клочков. Вдруг раздалась ритурнель галопа.
И вот галоп закипел; лёгкие пары обнимаются и сталкиваются, смеясь и шутя; букеты летят на пол; влажные молнии сверкают изо всех глаз; восковые свечи тают и зыблются от жаркого испарения; женщины, обессиленные от усталости предаются объятиям мужчин, которые перекидывают их друг другу, и снова подхватывают, и снова перекидывают, точно как балетные черти перебрасывают чучело Психеи.
В эту минуту схватил ее какой-то дансёр и так крепко сжал в своих объятиях, как будто целый век не хотел с нею расстаться. Матильда на него взглянула...
— Артур! - вскричала она, и крик её смешался со смехом и шумом и звуками, наполнявшими залу.
— Артур! - повторила она почти шёпотом... Так всё, что со мной случилось нынче вечером, было... Ах! ты чуть-чуть меня не уморил...Конечно, я это заслужила... Я перед тобой виновата, но ты меня прощаешь!.. Не правда ли, Артур! ты простил меня?
Он молчал, а галоп становился всё живее и живее.
— Но как ты сюда попал, Артур?
— Это бал в честь твоей свадьбы, Матильда, следовательно, и мой свадебный бал.
— О, не упрекай меня так бесчеловечно, или я умру! Передай меня другому кавалеру.
— На что? разве тебе неприятно в моих объятьях?
— О нет! я счастлива! Очень счастлива! Я тебя вижу — и умерла бы с тоски, если бы ты умер... Но пусти меня!
— Нет! нет! не пущу! Живей! музыканты, живей!
И галоп становился все шибче и шибче. Длинная цепь веселых пар полетела через соседние залы. Артур и Матильда последние промелькнули в двери и впереди всех появились из других дверей. Они неслись с неимоверной легкостью и быстротой; едва можно было заметить их тень, которая мелькала в длинных зеркалах залы.
Но беспощадный дансёр ничего не слушал и галоп становился все шибче и шибче. Маркиза просила, чтоб их остановили: невозможно! Они ускользнули в игорную залу и там завертелись посреди столов и кресел, опрокидывая свечи, стулья и играющих.
Карл узнал свою жену; все игроки вскочили со своих мест.
— Артур с ума сошел! сказал какой-то молодой человек.
— Стойте! стойте! - кричал Карл.
Но неутомимая чета, как две вырвавшиеся птицы, кружась, порхая и прыгая, пробегала по всем залам, будуарам, коридорам. Она достигла до передней и ринулась по лестнице, все вертясь и прыгая. За ними бежали: никто не мог понять, чтобы это значило.
В эту минуту одна из дам, взглянув в окно, увидела их в аллеях сада: они все еще галопировали, ужасно, безумно галопировали!
— Помогите! помогите! Матильду хотят похитить! - кричали со всех сторон.
Все гости бросились в сад и побежали по мокрой траве. Издали было видно, как Артур с Матильдой еще кружились по куртинам и палисадникам. За ними гнались, их настигали, хотели схватить... Но вдруг петух запел, и они исчезли на перекрестке двух аллей...
Содержание:
ТЕОДОР МЮРЕ. ЦЕЦИЛИЯ;
ОНОРЕ ДЕ БАЛЬЗАК. ИСПАНСКАЯ ЧЕСТЬ;
АМАБЛЬ ТАСТЮ. ЭСФИРЬ В СЕН-СИРЕ;
ЧУДНАЯ МАТЕРИЯ. Испанская сказка, пересказанная МАНЮЭЛЕМ;
АЛЕКСАНДР ДЮМА. МАСКАРАД;
АДВОКАТ (кое-что для водевиля). Рассказано Г-ЖОЙ ДОРМИЛЬ;
ПОЛЬ АНРИ ФУШЕ. УБИЙСТВЕННАЯ ПРЕДОСТОРОЖНОСТЬ; АУКЦИОН. АМЕРИКАНСКАЯ ПОВЕСТЬ (без автора);
ЭМИЛЬ ДЕШАН. СВАДЕБНЫЙ БАЛ
Эмиль Дешан. Свадебный бал
Если бы этого подлинно не случилось, если бы происшествие сие не имело свидетелей, и притом таких свидетелей, которых мы все уважаем, то ни один поэт не решился бы пересказать его, под опасением, что ему не поверят, или назовут его безумным мечтателем.— Что с тобой сделалось, Матильда? ты так печальна, задумчива... Уж не больна ли ты? Вспомни, друг мой! что этот бал дается для тебя: ты его царица! И странно было бы войти в залу с такой мрачной физиогномией! Пожалуй, подумают, что ты меня не любишь... что ты со мной несчастлива...
Плиний
Полно! развеселись! Прими на себя торжествующий вид молодой супруги двадцати лет и двадцать дней, только что обвенчанной. Пусть глаза твои горят, как эти бриллианты, и если можно, будь столько же весела, как ты прекрасна!
Эти последние слова в первый раз пролили улыбку на побледневшие уста Матильды. С самодовольной гордостью поблагодарила она ловкого своего супруга благосклонным взглядом: и маленькие её ножки, затянутые в белый атлас, с неимоверной легкостью побежали по коврам лестницы, уставленной деревьями и цветами и блестящей ярким освещением.
Эти последние слова в первый раз пролили улыбку на побледневшие уста Матильды. С самодовольной гордостью поблагодарила она ловкого своего супруга благосклонным взглядом: и маленькие её ножки, затянутые в белый атлас, с неимоверной легкостью побежали по коврам лестницы, уставленной деревьями и цветами и блестящей ярким освещением.
Большое зеркало, вделанное в стену, на верху лестницы, еще ласковее повторило ей комплимент мужа: она остановилась, с небрежным прилежанием поправила свой убор, который совсем не был поврежден, и потом, утешенная и довольная, вошла в переднюю с величественной заботливостью женщины, у которой только головной убор в голове.
Все слуги засуетились около молодых.
— Как, Джон, ты здесь? ты служишь у Маркизы?
— Точно так, сударыня! г. Артур отпустил меня уже недели три тому назад, в самый тот день, как он... изволите знать, как он уехал, никому ни слова не сказав.
— Знаю… знаю. Странная встреча! Я не ожидала...
В эту минуту муж Матильды, отдал своему лакею плащ и салоп и обувь, обернулся к ней и увидел, что она гораздо печальней и бледней, чем была прежде; выходя из кареты.
Слуга, отворив настежь двери в залу, громко объявил об их приезде, и те предупредил объяснение, которое могло произойти и между мужем и женою.
Французская кадриль только что кончилась и взоры всех обратились на прелестную новобрачную. Шёпот похвал и удивления снова оживил её улыбку и румянец. Хозяин дома провел ее через несколько комнат в гостиную, где, недалеко от главного оркестра, было для неё приготовлено кресло подле самой Маркизы.
Маркиза побранила ее ласково за то, что она приехала так поздно.
— Поздно! поздно! - кричал на ухо Матильды насмешливый голос; она оглянулась: за нею никого не было.
— Странно! - подумала она, и холодная дрожь пробежала по шее и голове под блестящей уборкой волос.
Между тем двадцать молодых людей кинулись к ней и приглашали танцевать. Ритурнель* (инструментальное вступление, интермедия или завершающий раздел в вокальном произведении или танце) заиграла; скрипки и гобои одушевили Матильду; она с трепетом поднялась с места, пошла за своим кавалером... но едва, начала танцевать и все было забыто! И как не забыть?
Одушевительные мелодии Маэрбера и Россини; и эти люстры с тысячами свечей, с миллионами кристальных призм; и почтительное обожание дансёра, и завистливое одобрение других женщин; и мысль, что, мое бриллиантовое ожерелье лучше всех на бале, а я лучше моего ожерелья, и завтра целый Париж заговорит об этом... и эти толпы мужчин, которые с любопытством осаждают все двери залы, и которых удерживает и привязывает один только газовый шарф; и этот воздух, напитанный благовонием, теплотой и живыми словами; и наконец самое движение бала... все так чудно, прекрасно, волшебно, упоительно...
И какие горести, какие мрачные предчувствия, какие жгучие угрызения устоят долго против этих очарований! Итак, пускай молодая женщина упивается гармонией, танцами и жертвами обожаний! Что такое радость? Минутное забвение! К чему тревожить память того, кто ищет забвения? Будем снисходительны! Уважим удовольствие:
Ainsi que la douleur le plaisir est sacre.
И радости души, как горести священны!
Но от чего же прелестная новобрачная так бледна и задумчива? От чего она, иногда так видимо, смущается и дрожит посреди блеска и празднества, ей посвященного? Какой черный волос всучился в блестящую нить её жизни?
Ainsi que la douleur le plaisir est sacre.
И радости души, как горести священны!
Но от чего же прелестная новобрачная так бледна и задумчива? От чего она, иногда так видимо, смущается и дрожит посреди блеска и празднества, ей посвященного? Какой черный волос всучился в блестящую нить её жизни?
Не единственная ли она дочь славного и всеми уважаемого виконта В***? Не любимое ли она дитя его? Не гордится ли он своею дочерью столько же, как и предками? Не пожертвовал ли он в продолжении двенадцати лет на её истинно княжеское воспитание более трех четвертей своего имения, расстроенного и расхищенного революциями? А теперь он сделал для неё еще больше, он пожертвовал предрассудками рождения и предков, для того, чтобы доставить обожаемой своей Матильде спокойную и блестящую будущность.
И сама Матильда разве не чувствует своего счастья?
Она теперь супруга молодого Карла Н***, одного из богатейших финансистов нашего времени, который еще в начале нынешнего месяца доставил ей сто двадцать тысяч ливров ежегодного дохода: и, как говорят в свете, принес самые блестящие надежды, то есть: надежду, что престарелая мать его недолго переживет потерю мужа, который сделался одной из первых жертв холеры; надежду, что единственная сестра его пойдет в монастырь, страдая от какого-то тайного недуга, который уже обратился у ней в явную чахотку; надежду, что брат его, эскадронный командир, будет убит на войне с голландцами; надежду, что обе тётки; каждая из которых, была для него второй матерью и сделала его единственным своим наследником, удрученные болезнью и старостью, не доживут до майских листьев; и еще несколько других надежд, почти столь же лестных у как и эти.
В замужестве этом для Матильды открылась перспектива, достойная королевы: только бы новая революция не разрушила её видов!
Но правда ли, говорят, что Матильда и двоюродный брат её, молодой поэт Артур, любили друг друга любовью пламенной и тайной, вероятно вопреки желанию их семейств?
Правда ли, говорят, что месяца четыре тому назад, ночью, они сошлись однажды у старой колдуньи, на Гюэнегодской улице, и там над кабалистическими иероглифами поклялись вечно любить друг друга, клялись на каком-то демоническом наречии, клялись таинствами Соломонова храма, клялись всем святым на небе и земле, что никогда ни мужчина, ни женщина не получит их руки, что судьба и сердца их будут соединены на веки; хотя бы им надо было ждать этого соединения до предсмертного часа?
О! если это правда, то зачем, по какому бедственному ослеплению, Матильда решилась обменять свое имя на богатство Карла Н***, тогда, как подождав немного, она могла бы, хоть ненадолго, хоть на одну только ночь, обменять красоту на гений и любовь на любовь?
Как не предвидела она, что все будет тщеславием в супружестве, где два тщеславия торгуются и покупают друг друга? Для чего, хоть из гордости, а в ней её так много! не предпочла она венка поэта сундуку банкира? И неужели не боялась она наказания свыше, изменяя своей адской клятве, данной обожаемому человеку? Нет.
Жемчуг, яхонт, топазы и бриллианты ослепили глаза её. Она примерила ожерелье, и оковалась им навеки: в эту минуту она видела только свадебную корзинку, а одной минуты достаточно, чтобы произнести роковое "да" на целую жизнь... И она его произнесла, произнесла без сердечного участия, и так быстро и невнятно, что сама не могла расслышать.
Правда ли, что Артур при первом известии об этой свадьбе, которая была затеяна и разыграна в несколько дней, упал, как громом пораженный, и когда опомнился, то бежал далеко из Парижа, в какую-то пустыню, и бросил все: труды, славу, друзей, родных и даже верного своего Джона, который один только в целом мире знал имя, так часто повторяемое им во сне?
Правда ли, что в продолжение этих роковых трех недель об нем не было ни слуху, ни духу; и одни только охотники рассказывали, что встречали в Морфонтенских лесах какого-то безумного, который оброс бородою, от всех бегал, пугал и разгонял вепрей: и все плакал?
Правда ли, наконец, что поутру, в день этого бала, на котором Матильда теперь блестит и ослепляет, она получила тайную посылочку с нотами и романсом, написанными кровью человеческой, и которые были мрачней и горестней болезненной тоски умирающего? О! если все это правда, то чему же удивляться? Она должна была не раз побледнеть под праздничным своим нарядом.
Через час после венчания муж увез ее в отдаленное поместье, и теперь только она вернулась в Париж, чтобы первенствовать на этом бале, который желала бы отложить на сто лет. Там, в уединенном своем Нивернейском замке, окруженном обширными прудами и запущенными садами, разделяя досуг только с мужем, который большую часть времени проводил на охоте, она, может быть, не чувствовала так сильно своего несчастья; может быть, она думала, что в этой глуши, печальные, однообразные дни её похожи на дни Артура и в этом сходстве находила какое-то удовольствие, какое-то роковое, невинное наслаждение; это было последнее тайное, короткое сближение, которое могли они иметь на земле.
Но в Париже, в его шуме, блеске и удовольствиях, она нашла только грустный контраст с настроем души своей и с отчаянием Артура.
И не смотря на то... взгляните! суетность бала вполне овладела ей: в быстром движении французской кадрили, она, как юный воин, трепещет от мужества и энтузиазма; волшебный стан её извивается сладострастно; летучая ножка едва прикасается к полу, чело её блестит светлее звезд небесных; она счастлива, потому что прекрасна...
Но вдруг лицо её помрачается, голова грустно поникла, грудь сильно заволновалась... Оркестр, странное дело! оркестр заиграл первые аккорды романса, который получила она сегодня утром от Артура и который только ей одной известен!.. Она вслушивается: точно! это он! его раздирающие звуки.
Только музыканты изменили каданс и меру; в уме её невольно подпеваются под него кровавые слова; и когда до нее доходит очередь делать фигуру, ноги не идут, сердце залегло; едва достало сил дотащиться до своего стула; она извиняется перед кавалером, жалуясь на легкий припадок головокружения...
А в душе невольно родилась мысль: От него все это? Непонятное, роковое что-то творится со мною нынче вечером. О горе! горе мне!
Маркиза послала отыскивать Карла Н*** по всем карточным столам (если он не охотится, так непременно играет). Наконец он явился, взял жену свою под руку и вывел в другую комнату, где было прохладнее. Несколько дам, собравшись в кружок, помирали там со смеху над новым четверостишием одного из знаменитейших поэтов Франции.
Матильда вздумала защитить его, так, как защитил бы его сам Артур, если бы был здесь; она гордилась тем, что научилась от Артура говорить о поэзии и понимать ее.
Литературный спор ее несколько развлек. От поэзии дамы перешли к самим поэтам: они говорили, что стихотворцы не хотят ничего знать, кроме своего искусства; что они не знают другой любви, кроме самолюбия, и знакомы с грустью сердечной только в своих элегиях.
На этот раз Матильда им не возражала; она с жадностью ловила выставляемые ими примеры поэтов неутешных и безотрадных по их стихотворным сборникам и знаменитых своей всегдашней веселостью в свете.
Угрызения её мало-помалу исчезали: она ожила. Слуги стали разносить на подносах фрукты, прохладительные напитки и конфеты: она взяла несколько больших конфет, чтобы позабавиться поэзией их девизов. Вот стихи, которые она нашла на первой сахарной дощечке:
Они твердят тебе: Предчувствие — обман!
Зачем душе болеть страданьями поэта? —
И можно ль верить им? — Как утренний туман,
Их горести пройдут среди веселий света!
Оставлен вдруг поэт: и жизненный покров
В минуту первую с души сорвать готов;
Потом — утешится — и песней погребальной
Честит свою любовь в элегии печальной!
Все ложь и клевета! не верь Матильда! нет!
Пробил нам час и свадьбы и кончины...
И скоро явится с отмщением поэт!..
А ты светла...
Она не могла дочитать; облако мрака набежало ей на глаза.
Они твердят тебе: Предчувствие — обман!
Зачем душе болеть страданьями поэта? —
И можно ль верить им? — Как утренний туман,
Их горести пройдут среди веселий света!
Оставлен вдруг поэт: и жизненный покров
В минуту первую с души сорвать готов;
Потом — утешится — и песней погребальной
Честит свою любовь в элегии печальной!
Все ложь и клевета! не верь Матильда! нет!
Пробил нам час и свадьбы и кончины...
И скоро явится с отмщением поэт!..
А ты светла...
Она не могла дочитать; облако мрака набежало ей на глаза.
— Это слишком! - восклицала она внутренне, - Перст Божий надо мною... Я погибла! И руки её дрожали, и мяли роковой девиз, и раздирали его на тысячу клочков. Вдруг раздалась ритурнель галопа.
Сын Маркизы подошел к Матильде и припомнил ей обещание танцевать с ним. Она пошла, с мутными и неподвижными взорами, но с твердой поступью, как Королева, которую ведут на казнь.
И вот галоп закипел; лёгкие пары обнимаются и сталкиваются, смеясь и шутя; букеты летят на пол; влажные молнии сверкают изо всех глаз; восковые свечи тают и зыблются от жаркого испарения; женщины, обессиленные от усталости предаются объятиям мужчин, которые перекидывают их друг другу, и снова подхватывают, и снова перекидывают, точно как балетные черти перебрасывают чучело Психеи.
Матильда, бледная и мрачная, посреди этого неистовства похожа была на призрак мертвеца, который хочет развеселиться.
Пробило полночь.
Пробило полночь.
В эту минуту схватил ее какой-то дансёр и так крепко сжал в своих объятиях, как будто целый век не хотел с нею расстаться. Матильда на него взглянула...
— Артур! - вскричала она, и крик её смешался со смехом и шумом и звуками, наполнявшими залу.
— Артур! - повторила она почти шёпотом... Так всё, что со мной случилось нынче вечером, было... Ах! ты чуть-чуть меня не уморил...Конечно, я это заслужила... Я перед тобой виновата, но ты меня прощаешь!.. Не правда ли, Артур! ты простил меня?
Он молчал, а галоп становился всё живее и живее.
— Но как ты сюда попал, Артур?
— Это бал в честь твоей свадьбы, Матильда, следовательно, и мой свадебный бал.
— О, не упрекай меня так бесчеловечно, или я умру! Передай меня другому кавалеру.
— На что? разве тебе неприятно в моих объятьях?
— О нет! я счастлива! Очень счастлива! Я тебя вижу — и умерла бы с тоски, если бы ты умер... Но пусти меня!
— Нет! нет! не пущу! Живей! музыканты, живей!
И галоп становился все шибче и шибче. Длинная цепь веселых пар полетела через соседние залы. Артур и Матильда последние промелькнули в двери и впереди всех появились из других дверей. Они неслись с неимоверной легкостью и быстротой; едва можно было заметить их тень, которая мелькала в длинных зеркалах залы.
Пот струился по лицу Артура; несмотря на то, Матильде казалось, что руки его, сквозь сукно и лайку, как ледяные, обвились около её тела. Все танцующие остановились, чтобы на них подивиться. Громкий смех и рукоплескания преследовали их по зале.
Но вдруг заметили, что ноги Матильды уже не прикасались к полу, а голова её моталась на плечах.
— Довольно! довольно! - кричали со всех сторон.
— Довольно! довольно! - кричали со всех сторон.
Но беспощадный дансёр ничего не слушал и галоп становился все шибче и шибче. Маркиза просила, чтоб их остановили: невозможно! Они ускользнули в игорную залу и там завертелись посреди столов и кресел, опрокидывая свечи, стулья и играющих.
Карл узнал свою жену; все игроки вскочили со своих мест.
— Артур с ума сошел! сказал какой-то молодой человек.
— Стойте! стойте! - кричал Карл.
Но неутомимая чета, как две вырвавшиеся птицы, кружась, порхая и прыгая, пробегала по всем залам, будуарам, коридорам. Она достигла до передней и ринулась по лестнице, все вертясь и прыгая. За ними бежали: никто не мог понять, чтобы это значило.
В эту минуту одна из дам, взглянув в окно, увидела их в аллеях сада: они все еще галопировали, ужасно, безумно галопировали!
— Помогите! помогите! Матильду хотят похитить! - кричали со всех сторон.
Все гости бросились в сад и побежали по мокрой траве. Издали было видно, как Артур с Матильдой еще кружились по куртинам и палисадникам. За ними гнались, их настигали, хотели схватить... Но вдруг петух запел, и они исчезли на перекрестке двух аллей...
Через час пришло известие, что Артур накануне умер.
