Детские годы государя императора Николая I (1796-1809)

Рождение великого князя Николая Павловича

Из "Записок" статс-секретаря барона М. А. Корфа

4 апреля 1795 года, в среду Святой недели, Великий Князь Павел Петрович уехал в Гатчину и с тех пор почти не бывал уже в Петербурге, даже не присутствовал почти ни на одном из важных придворных торжеств и праздников; если же и когда в столицу для свидания со своей родительницей, то лишь на несколько часов и тотчас после раннего обеда уезжал опять в Павловск или Гатчину.

В сентябре того же 1795 года Великая Княгиня Мария Федоровна, находившаяся тогда в Гатчине, почувствовала, что ей снова предназначено быть матерью.

Императрица Екатерина любила лично присутствовать при рождении своих внуков и внучек, и в дворцовых документах, рассказывающих о рождении Великого Князя Константина Павловича и Великих Княжон: Марии, Екатерины и Анны, именно упоминается, что за несколько минут до разрешения Великой Княгини Марии Федоровны от бремени, Императрице было доносимо о том, что время разрешения приближается, и она немедленно прибывала на половину Ее Высочества, где и оставалась до появления на свет младенца. 

Только при рождении Николая Павловича, последнего из внуков, рожденных при ее жизни, было иначе.

Екатерина находилась тогда в Царском Селе и туда же, ко времени предстоявшего разрешения, переехала Великая Княгиня Мария Фёдоровна со своим супругом. Императрица и Августейшая чета жили в старом дворце; последняя в комнатах близ церкви, выходящих окнами в сад, где впоследствии жила Императрица Елизавета. 25 июня 1796 года, в 3 1/2 часа утра, Ее Величеству дано было знать через присланного из комнат их Высочеств камердинера, что Великая Княгиня скоро должна разрешиться от бремени.

Четверть часа спустя, в 3 3/4 утра, тот же камердинер явился с докладом, что Мария Федоровна благополучно разрешилась сыном. Уже только по этому извещению Императрица прибыла на половину своего сына и, в ее присутствии, духовник ее, протоирей Савва Исаев, совершил молитву над новорожденным, которого нарекли небывалым в нашем Царственном доме, от времен Рюрика, именем: "Николай".

О рождении Великого Князя было объявлено в Царском Селе пушечной пальбой и колокольным звоном, а в С.-Петербург послано известие с нарочным, лейб-гвардии Конного полка вахмистром Ивашенцевым.

Ранним утром того же дня, родитель новорожденного один отслушал благодарственный молебен в Царскосельской придворной церкви, а в 10 часов утра явились к нему с поздравлениями придворные особы, причем жалованы им к руке. Парадное молебствие, в присутствии Императрицы и всего Двора, было совершено в полдень; после чего всеми придворными чинами принесены поздравления самой Императрице, которая также жаловала их к руке.

В Царскосельском дворце были: в тот же день парадный обед на 64 куверта, однако без пушечной пальбы, а 29 июня, в день тезоименитства Великого Князя Павла Петровича, большой бал для особ первых пяти классов, назначенный, по словам камер-фурьерского журнала, как для празднования сего тезоименитства, так и для принесения поздравления Императрице и Великому Князю с рождением ему сына.

Крещение новорожденная совершилось 6 июля, в воскресенье, В повестках, разосланных по сему случаю, не было сказано, "таким-то особам съезжаться" и проч., но после обычной формы: "Ее Императорское Величество Высочайше назначить соизволила быть крещению высоко-новорожденного Великого Князя Николая Павловича сего июля 6-го...", прибавлено: "кто при оном крещении быть пожелает первых пяти классов обоего пола особы должны быть в село Царское, дамы в русском, а кавалеры в обыкновенном цветном платье", и проч.

Восприемниками от купели назначены были: Великий Князь Александр Павлович и Великая Княжна Александра Павловна. Обряд крещения происходил, со следующими церемониями:

6-го июля, в 10-м часу по утру, при Царскосельском дворце и внутри его поставлен караул от одного только лейб-гвардии преображенского полка, в гренадерском уборе, с белым знаменем, так что не было даже кавалергардская караула, который в то время постоянно ставился у дверей Лионской комнаты.

В половине 12-го часа, Их Высочества Великие Князья Александр и Константин Павловичи с супругами, Великие Княжны: Александра, Елена, Екатерина и Мария Павловны, в преследовании штата своего и придворных кавалеров пошли в придворную церковь.

Вскоре потом Императрица с Великим Князем Цесаревичем, в сопровождении придворных кавалеров, пошла на половину Великой Княгини Марии Фёдоровны и, оставив, при входе в ее покой, свою свиту, прошла через ту половину в церковь на хоры. Между тем, новорожденный, из комнат своих, был принесен в церковь, на глазетовой подушке, под покрывалом из белой кисеи с кружевом, статс-дамой Ливен; по сторонам г-жи Ливен шли и подушки с покрывалом поддерживали: с правой стороны обер-шталмейстер Нарышкин, с левой - генерал-аншеф граф Салтыков.

Крещение и миропомазание совершал духовник Императрицы Савва Исаев. Во время крещения восприемник и восприемница стояли против купели, а между ними стояла и держала младенца статс-дама Ливен со своими двумя ассистентами. Согласно обычаям нашим, отца новорожденного в это время не было в церкви, и он прибыл на хоры уже по совершению обряда крещения.

Благодарственный молебен, с коленопреклонением, совершен: архиепископом казанским Амвросием, архиепископом псковским и рижским Иннокентием, епископом тверским и кашинским Иринеем, епископом вятским Амвросием, духовником Ее Величества и протоиереем Преображенского собора.

Перед окончанием молебна произведен троекратный (при дворцовой церкви) колокольный звон и сделан 101 пушечный выстрел с Царскосельской батареи.

После окончания молебна и принесения Их Высочествам поздравления от духовенства и членов Синода (с жалованием их к руке), духовником Императрицы отправлена соборная божественная литургия, во время которой Великий Князь Александр Павлович подносил новокрещенного брата своего к приобщению Святых Таин, а перед окончанием литургии возложил на него знаки ордена св. Андрея Первозванного, которые были поднесены обер-гофмейстером графом Безбородко, и, по возложении, оправлены Великой Княжной Александрой Павловной.

По совершении литургии, новокрещенный прежним порядком отнесен к родительнице и потом в свои покои.

В тот же день Императрица и Великий Князь Цесаревич принимали поздравления от всего Двора, после чего был парадный обед на 174 особы, кончившийся в 2 часа пополудни. В продолжение стола в зале была итальянская вокальная и инструментальная музыка, с хором придворных певчих. Первый кубок пит Императрицей за здоровье Великого Князя Николая Павловича, причем играли туш на трубах и литаврах и сделан был 31 пушечный выстрел с Царскосельской батареи. Вечером был придворный бал, продолжавшая до 10-го часу при обыкновенной камерной музыке.

По принятому при Высочайшем Дворе порядку, Великому Князю Николаю Павловичу немедленно назначили свой особый штат, в который многие лица были избраны еще до его рождения. Они были следующие:

1) Статс-дама Шарлотта Карловна Ливен.
2) Три дамы, исполнявшие обязанности гувернанток: полковница Юлия Федоровна Адлерберг, подполковница Екатерина Синицына, надворная советница Екатерина Панаева.
3) Англичанка Евгения Васильевна Лайон (Jane Lyon) - нянька.
4) Кормилица Ефросинья Ершова, красносельская крестьянка.
5) Две камер-юнгферы: Ольга Никитина и Аграфена Черкасова.
6) Две камер-медхен: Пелагея Винокурова и Марья Пермякова.
7) Два камердинера: Андрей Валуев и Борис Томасон.

Сверх того, при Великом Князе вскоре потом назначено было состоять: лейб-медику доктору Беку, аптекарю Ганеману и зубному врачу Эбелингу.

Муж статс-дамы Ливен (пожалованной уже во вдовстве, в 1799 году, ко дню Пасхи, в графини, а впоследствии в княгини) был генералом и киевским комендантом. Императрица Екатерина, издавна его знавшая, после его смерти определила его вдову к воспитанию своих внучек, а потом и Великого Князя Николая Павловича, до семилетнего их возраста. Будучи женщиной чрезвычайно доброй и умной, она не имела, однако же, высшего образования и даже не могла свободно и правильно изъясняться ни на каком язык.

Юлия Фёдоровна Богговут (Baggehufwud), сестра известного генерала, павшего впоследствии в кампанию 1812 года, вышла за полковника и командира Выборгского мушкетёрского полка Адлерберга. Стоя с полком своим в Выборге, муж ее и сама она имели случай близко познакомиться с доверенным секретарем Великого Князя Павла Петровича, бароном Николаи, владевшим под Выборгом известной мызой Монрепо (Monrepos).

Когда, по смерти полковника Адлерберга, вдова его с двумя детьми (граф Владимир Фёдорович и графиня Юлия Фёдоровна Баранова) остались без всякого состояния, то барон Николаи рекомендовал ее ко Двору, и она в 1797 году была принята гувернанткой к Николаю Павловичу, а впоследствии ее попечениям, вместе! с другими гувернантками, доверен был и Михаил Павлович.

Наконец, англичанка, как ее официально называли, или Лайон (впоследствии по замужеству Вечеслова) была дочь лепного мастера, вызванного в Россию, в числе других художников, Императрицей Екатериной II. Обстоятельства вследствие которых она была приглашена лично Императрицей занять место нянюшки при Великом Князе Николае, столько характерны и выставляют в таком ярком свете личность самой мисс Лайон, имевшей, по-видимому, весьма сильное влияние на образование характера Императора Николая I, что мы считаем нужным привести подлинными ее словами, из записки, поданной ей Его Величеству, в последние годы его царствования.

"Спустя четыре года после прибытия моего в Россию, к отцу моему, я получила приглашение от г-жи Чичериной ехать с ней в Варшаву, где она, по делам своим, должна была увидаться с мужем, командовавшим одним из драгунских полков, расположенных на границе. Я охотно согласилась на ее предложение.

После продолжительного путешествия, в апреле 1794 года, мы приехали в Варшаву, где г-жа Чичерина не застала своего мужа, но решилась ожидать его. Через неделю после нашего приезда, 17 апреля, в 3 часа ночи, мы были пробуждены необыкновенным шумом на улице.

Одевшись наскоро, мы обе подошли к окну: в это время пламя зажжённого вблизи нас дома русского посланника, Игельстрома, осветило толпы вооружённых людей, бежавших по улицам. В испуге, г-жа Чичерина, оставив мне двух детей своих, выбежала из дому.

Тщетно ожидая ее возвращения, я, наконец, решилась искать ее и едва могла найти в квартире хозяйки дома, куда она зашла в беспамятстве. Считая ее за сумасшедшую, эта дама дала ей у себя убежище. Но и тут мы оставались недолго: выгнанные из дому мужем хозяйки, офицером польских гусар, мы не имели бы никакой надежды на спасение, если бы живший в этом доме стекольщик, прусский подданный, не укрыл нас у себя в чулане.

Здесь мы пробыли три дня, пока прошли первые порывы ярости поляков, и тогда наш избавитель, не смея скрывать нас долее в городе, наполненном шпионами, уговорил нас отдаться в плен полякам; но, для большей безопасности, советовал мне, как иностранке, идти впереди с детьми и кричать по-польски, что я англичанка.

При выходе нашем на улицу, мы были поражены ужасной картиной: грязные улицы были загромождены мертвыми телами, буйные толпы поляков кричали: "Руби москалей!"

Один майор польской артиллерии в ту же минуту успел отвести г-жу Чичерину в арсенал, а я, имея на руках двух детей, осыпанная градом пуль и контуженная в ногу, в беспамятстве упала с детьми в канаву, на мёртвые тела. Не помню уже, каким образом я очутилась в том же арсенале, где была г-жа Чичерина и где скрывалось до 30-ти русских дам, и в числе их княгиня Гагарина с двумя сыновьями, генеральша Хрущёва с детьми, г-жа Багговут, Языкова и другие.

Здесь мы провели две недели почти без пищи и вовсе без теплой одежды. Так встретили мы Светлое Христово Воскресение и разговелись сухарями, которые находили около мертвых тел. Наконец, один нечаянный случай облегчил нашу участь: против наших окон поляки осматривали карету одного путешественника; узнав от часового польской милиции, что это был англичанин, граф Макарте, я обратилась к нему с просьбой помочь нам в нашем ужасном положении.

Он вошел к нам в комнату и так был тронут зрелищем, ему представившимся, что вышел от нас со слезами на глазах и в ту же минуту поехал к английскому посланнику ходатайствовать за нас. В тот же вечер нам прислали три огромные фуры с соломой, бельём, теплыми одеялами и другими необходимыми вещами, и мы, благодаря попечениям графа Макарте, последнюю неделю пребывания нашего в арсенал не имели уже такой нужды.

Отсюда мы были переведены в Брюлевский дворец, и хотя, по приказам Костюшки, содержание наше было довольно хорошо, но жизнь не была еще вне опасности. Пред нашими окнами, в глазах своего семейства, был повешен князь Четвертинский и с ним 18 поляков, преданных России; по словам наших часовых, та же участь ожидала и нас.

Через 4 месяца мы были переведены в дом, принадлежавший королевской фамилии, в котором содержались в плену члены русского посольства: барон Аш, Бюллер и другие.

Здесь мы пробыли до первых чисел ноября, когда Суворов, после штурма Праги, вступил в Варшаву. Тут я в первый раз видела этого необыкновенного человека. Все время нашего заключения мы были постоянно в таком страхе, что даже когда польские часовые нас оставили и явились наши избавители, то все дамы спрятались в последнюю комнату и оставили меня одну говорить с вошедшими офицерами.

Увидев странный костюм старика, я, не смотря на его ответ, что он русский, не хотела впускать, но стоявшие позади его Чичерин и Горчаков (как я узнала после) сделали мне знак, чтобы я не противилась ему - это был сам Суворов.

Войдя в огромную залу и увидев себя в зеркалах, которыми были украшены все стены, он схватил себя за голову и, прыгая, закричал: "Помилуй Бог! я 20 лет не видал себя в зеркале!" После этой сцены, Суворов вошел в комнату, где находились дамы, и поздравил их с освобождением от плена. Так кончилось наше семимесячное заключение. Впоследствии этот случай доставил мне счастье быть представленной Императрице Екатерине II, которой угодно было назначить меня на службу ко Двору".

Во время детства своего Николай Павлович, много раз слышал эти рассказы об ужасах и жестокостях, происходивших в 1794 году в Варшаве и геройстве своей, в то время 17-ти или 18-летней, няни. Впоследствии, будучи уже Императором, видаясь иногда с нею, он много раз говорил, что от нее наследовал свою ненависть к полякам и что чувство это укоренилось в нем со времени тех рассказов, которые он слышала от нее в первые годы своей жизни.

Николай Карлович Шильдер.  Император Николай Павлович. Его жизнь и царствование 


Кончина Императрицы Екатерины (1796) последовала менее чем через полгода после рождения Николая Павловича. В это время она почти ежедневно навещала его, как и прочих внуков и внучек своих.

Великий князь Павел Петрович и супруга его соблюдали то же самое; но с восшествием их на престол, этот порядок несколько изменился. Императрица Mapия Федоровна продолжала, как видно из камер-фурьерских журналов, ежедневно ходить на половину малолетнего великого князя, исключая, однако тех дней, когда какой-нибудь особенный праздничный случай препятствовал ей в том, требуя ее присутствия при празднествах или придворных церемониях.

Император Павел приходил на ту половину реже своей супруги и уже отнюдь не всякий день. Обыкновенно эти посещения делались вечером, после раннего обеда (никогда не кончавшегося позже 2 часов или 3), в промежуток времени между 7 и 9 часом.

Императрица оставалась всегда недолго, минут десять или четверть часа, очень редко больше. Иногда она заходила навестить своего сына, в случае невозможности выбрать другое время, после куртага, и тогда посещение бывало еще короче, потому что Императрица спешила к ужину, на котором присутствовала вся императорская фамилия, и который был в 9-м часу.

Император всегда приходил совершенно один и почти всегда после ухода своей супруги; только однажды (10 февраля 1797 г.) он навестил своего сына в сопровождении генерал и флигель-адъютантов.

Когда для торжества коронации (5 апреля 1797 г.) вся императорская фамилия отправилась в Москву, то в Петербурге остались одни только малолетние Анна Павловна и Николай Павлович; но по возвращении Императрицы, их повезли немедленно в Павловск, к их родительнице (8 мая), а оттуда в Гатчину (27 мая), и со времени этого небольшого путешествия великий князь уже всегда проводил половину года, вместе с остальными членами царской фамилии за городом: в Павловске, Гатчине или Петергофе.

7-го ноября 1796 года Николай Павлович был назначен шефом лейб-гвардии Конного полка, первому батальону коего присвоено его имя, и, в звании полковника, уже получил за сентябрьскую треть 1796 года и первое свое жалованье (1105 руб.).

В приходо-расходных книгах 1797 года находится известие, что в ноябре месяце, в числе прочих вещей, куплено для великого князя 20 аршин Андреевских лент и 5 аршин лент мальтийского ордена.

Великого князя Николая Павловича начали выносить на воздух с первых месяцев его жизни, не прекращая сего и в зимнее время, потому что в январе 1797 года в приходо-расходных книгах встречаются следующие статьи, сделанные портным Петерсоном в сентябрьской трети 1796 года:

Шуба атласная розовая на собольем меху;
Две рацеморовые черные (шубы) на горностаевом меху, на тафтяной подкладке;
Две шапочки венгерские, рацеморовые черновые, с собольими околышками.

Эти шубы имели весьма богатые украшения: в мае месяце 1797 года заплачен счет бахромщицы Гофштеттер за сделание золотого прибора с блестками к шубе. В ноябре того же года упоминается еще о двух шубах: голубой и розовой атласных, на собольем и горностаевом меху, с такой же опушкой и о трех шапках атласных, тех же цветов, на горностаевом и собольем меху.

Что касается до прочей одежды, то она состояла из канифасных платьев, сюртуков (surtut - верхнее длинное платье): розового атласного, черного рацемороваго, голубого гродетурового, пунцового, поплинного, с шелковыми кистями; из платья камлотоваго алого, халата тафтяного розового.

В июне 1797 года в первый раз упоминается об одной паре сапог, о башмаках, кожаных английских, и о белых бумажных чулках. Кушаки по платью были из лент, разных цветов, и летом соломенные шляпки (некоторые обшитые черной тафтой). Сверх того, на великого князя шло немало кружев, как видно из сумм, оплачивавшихся с его половины кружевной кастелянше.

Обязанности представительства начались для великого князя весьма рано. Всего еще одного года и четырех месяцев он уже присутствовал и даже танцевал на придворном бале, в Гатчине любимой резиденции Императора Павла, где в осень 1797 года, праздники, балы, концерты (концерты эти были даваемы иногда с участием самих членов Императорской Фамилии.

Так, например 18 октября 1797 года был комнатный концерт, перед балом, начавшийся в исходе 7-го часа и продолжавшийся до 8 часов 25 минут, в кавалерской комнате, который составлять изволили с музыкантами, Государи Великие Князья и Государыни Великие Княгини (Елизавета Алексеевна и Анна Федоровна) и все Великие Княжны (Mapия, Александра, Елена и Екатерина Павловны) и некоторые придворные.

Для сего поставлены клавиры и пульпеты, после обеда, от средины комнаты к дверям до коридора, где пост кавалергардов (впоследствии, уже будучи взрослым Николай Павлович весьма хорошо играл на флейте) и увеселения следовали одни за другими безостановочной чередой. На одном из таких балов, а именно 2-го ноября (в понедельник) принял участие и малютка великий князь.

Бал, начавшийся в 7 часов вечера открыла, Императрица Mapия Федоровна польским, с великим князем Александром Павловичем, также танцевать изволил великий князь Николай Павлович с великой княжной Анной Павловной.

На парадном выходе великий князь Николай Павлович впервые присутствовал одного года и четырех месяцев, а именно 2 февраля (вторник) 1798 года, в Зимнем дворце, по случаю принесения поздравлений Императору с рождением младшего его сына Михаила Павловича, родившегося 28 января того же года. Выход был весьма ранний, а именно в начала 8-го часа утра: в кавалерской комнате приносили поздравления и жалованы к руке генералитет, сенат, члены совета и знатные особы, имевшие вход за кавалергардов.

За этими особами следовали члены императорской фамилии. Сначала подходили великая княгиня Елизавета Алексеевна, великий князь Константин Павлович, великая княгиня Анна Федоровна и великие княжны; а также подходили к руке и государь великий князь Николай Павлович и великая княжна Анна Павловна.

В день крестин Михаила Павловича, 6 февраля, брат его во второй раз участвовал в парадной придворной церемонии. При торжественном выходе в церковь, новорожденный был несен статс-дамою графиней Ливен, с поддерживанием подушки двумя фельдмаршалами: князем Репниным и графом Салтыковым, а непосредственно перед ними находился в процессии великий князь Николай Павлович, следуя за находившимися позади Императора великими князьями: Александром и Константином Павловичами и их супругами.

20 март 1798 года посол мальтийский, граф Литта, на парадной аудиенции поднес Императору Павлу, для великого князя Николая Павловича, мальтийский крест, который, с соблюдением особенных церемоний, тут же был отнесен в покои великого князя.

Между тем еще с половины предшедшего 1797 года Императрица Мария Федоровна прекратила ежедневные посещения к своему сыну. Он настолько подрос, что ему более не опасна была перемена воздуха и потому уже его самого всякий день приносили или привозили к Императрице; для последнего служила колясочка, обшитая зеленой тафтой, с такой же бахромой и с вызолоченными металлическими частями.

Позже была также в употреблении небольшая комнатная карета, обитая зеленым бархатом, золотым гасом и сафьяном, и вызолоченная.

С этих пор свидания великого князя с его родителями происходили уже не по одному, а по два раза в день: один раз утром, в промежутке от 8 и до 12 часов, а другой раз вечером, также в неопределенные часы, между 6 и 9 часом. Держали великого князя в покоях Императрицы полчаса, иногда час, иногда даже (по вечерам) два часа, смотря потому, была ли Императрица свободна и оставалась ли она у себя в апартаментах, или должна была присутствовать на бале, либо на представлении в Эрмитажном театре и т. д.

Император, великие князья, великие княжны обыкновенно проводили время у Императрицы вечером, до начала бала, театра или другой придворной церемонии, а иногда, в простые дни, оставались тут до ужина.

С утренних и вечерних посещений у Императрицы, где Николай Павлович встречался со своими братьями, сестрами и невестками, и играл с ними, он возвращался в свои покои нередко в одной колясочке с великой княжной Анной Павловной, которая была старше его только полутора-годом, впоследствии же с великим князем Михаилом Павловичем.

В начале 1797 года и в первой половине 1798 г. посещения эти были весьма постоянны и регулярны; но потом встречается в камер-фурьерских журналах все более и более пробелов в этом отношении. Великого князя приносят или привозят к Императрице уже не с прежней точностью, так что весьма часто упоминается об одном только посещении в день (больше вечером), а иногда проходит даже по нескольку дней без посещения Императрицы ее детьми.

В мае 1798 года Император Павел уезжал на пять недель в Москву, и в течении этого времени пробелы встречаются чаще прежнего, так что, в общей сложности, от 5 мая по 1 июня (время отъезда Императрицы в С.-Петербург), Николай Павлович провел со своей родительницей не более 6 или 7 часов. Под конец того же года посещения становятся еще реже. В продолжение всего ноября, Императрица видела своего сына не более 14 или 15 раз, и то на недолгое время.

Вообще говоря, Императрица Мария Федоровна, этот воплощенный ангел доброты и милосердия, в младенческом возрасте своих детей была с ними довольно холодна и суха, находясь сама, в то время, в полном цвете лет и быв, как по вкусу, так и по обязанностям своего сана, развлечена многочисленными увеселениями и придворными пышностями, не всегда оставлявшими досуг для попечений материнской заботливости.

Но после минования первых лет молодости и увлечений величия, нежная и добрая душа ее возвратилась к исполнению обязанностей матери, и оставшись во вдовстве, она вся предалась надзору за воспитанием двух младших своих сыновей.

Император Павел, напротив того, страстно любил малолетних детей своих, особенно Николая. Когда только являлся досуг, он играл с ними и забавлял их, как отец семейства в частном быту (Из рассказа Анны Павловны: мой отец любил окружать себя своими младшими детьми и приглашал нас: Николя, Мишеля и меня, поиграть в его комнате. Пока мы его причесывали, он был так нежен и так добр к нам, что мы не хотели уходить от него).

Великих князей Николая и Михаила Павловичей он обыкновенно называл "мои барашки, мои овечки", и ласкал их весьма нежно, что никогда не делала их мать. Точно также, в то время, как Императрица обходилась довольно высокомерно и холодно с лицами, находящимися при младших ее детях, строго заставляя их соблюдать в своем присутствии придворный этикет, который вообще любила, Император, совсем иначе обращаясь с этими лицами, значительно ослаблял в их пользу этот придворный этикет, во всех других случаях и им строго наблюдавшийся.

Он дозволял нянюшке не только при себе садиться, держа великого князя на руках, но и весьма свободно с собой разговаривать. Нередко нагибался сам, чтобы достать с полу какую-нибудь игрушку или вещь, выроненную ребенком, или няней, которой тогдашние роб-ронды, прически, перья и фижмы были и без того уже значительной помехой во всяком свободном движении.

Императрица со своей стороны, не обращая ни малейшего внимания на эти неудобства и маленькие мученья няни или гувернанток, никогда не удостаивала их ни малейшего смягчения, а так как этот этикет простирался и на членов императорской фамилии, то Николай и Михаил Павловичи, в первые годы детства, находились со своей Августейшей матерью в отношениях церемонности и холодной учтивости и даже боязни; отношения же сердечные, и притом самые теплые, наступили для них лишь в лета отрочества и юношества.

В 1798 году, когда великий князь Николай Павлович начал ходить, большая часть его одежд была красного цвета (присвоенного офицерским виц-мундирам лейб-гвардии конного полка коего он был шефом (отметка Государя Императора Александра Николаевича). Так, например, в числе новых статей, приобретенных в 1798 году для великого князя находятся: 50 аршин кушачных лент алых, два платья алых, сюртук тафтяной алый, два платья пунсовых. Только легкие платья были все белые канифасные, а верхние выходные темного цвета, большей частью зеленого (гродетуровый зеленый сюртук, гроденаплевый зеленый сюртук, тафтяной зеленый сюртук и проч.).

Одна лишь шуба была сделана розовая. С 1798 года Великий Князь начал носить шелковые чулки (белые).

Из предметов, служивших к увеселению Николая Павловича, раньше всех прочих упоминается о маленьком фортепиано (красного дерева) и о гармонике, купленных, в конце января или начале февраля 1798 года, у Февриера, первого, в то время, фортепианного мастера в С.-Петербурге. Кроме гувернанток, великого князя забавляли музыкой и великие княгини, его невестки, и великие княжны, его сестры, которые все немало занимались этим искусством.

Из игрушек, у него раньше всех других было в рука деревянное ружье, купленное ему (за 1 р. 50 к.) в августе 1798 года; в феврале 1799 года придворный лакей Перфильев поднес разные чучела птиц, сделанные в трех рамках; в ноябре того же года сделаны для великого князя маленькие детские литавры (заплачено 60 руб.); в декабре куплено четыре деревянных шпаги (по 60 к.); в августе 1800 года шесть деревянных шпаг (по 50 к.), а в сентябре того же года выдано мисс Лайон 600 р. за выписанные из Англии разные игрушки, поднесенные ею великому князю.

Среди них находилось несколько механических, весьма замысловатых игрушек с движением, сделанных братом мисс Лайон, который сам их вытачивал и устраивал. Сверх того, для забав Великого Князя служила пара канареек, и еще более их, комнатная собачка, поднесенная ему конюшенным капитаном Гавриленковым в марте 1799 года.

Для нее сделан был ошейник замочком (Николай Павлович всю свою жизнь был привязан к комнатным собачкам и держал их в множестве). Подносимы были также в то время Великому Князю от разных лиц книги и эстампы, но какие не объяснено (графине Бальмен, за поднесенные ею книги, было выдано 1000 руб., а мисс Лайон за две французские книги со 100 эстампами 200 рублей).

В апреле 1799 г. великий князь выздоровел благополучно от привитой ему (тогда еще не коровьей, а натуральной) оспы и по выздоровлении, в первый раз надели ему первый военный мундир. Это был мундир малиновый гарусный, по цвету офицерский виц-мундир лейб-гвардии Конного полка, по новой форме, определенной в начале 1799 года.

В ноябре того же года было ему сделано два мундира алых шальевой материи, праздничных с лацканами бархатными и золотыми петличками, того же лейб-гвардии Конного полка (курсивом написано собственноручно Государем Императором Александром Николаевичем).

С этого же времени Великий Князь стал носить замшевые форменные перчатки.

В 1800 году не заказывалось уже более малиновых мундиров, и только однажды является пунцовый, шальевой материи. Зеленый с золотыми петлицами мундир Измайловского полка, которого великий князь назначен был шефом 28 мая 1800 года, сделан был в первый раз в следующем июле и с этих пор Николай Павлович почти исключительно носил мундир этого только полка. Другие встречаются редко, и то не прежде 1803 года.

Вместе с этими мундирами, Император Павел предписывал надевать своему сыну и орденские знаки; по крайней мере, по счетам видно, что в апреле 1800 года куплена для великого князя (в первый раз) Андреевская звезда и несколько аршин лент орденов св. Андрея и св. Иоанна Иерусалимского (Император Павел принял звание магистра ордена св. Иоанна Иерусалимского 11 января 1799 года).

Оставшись после кончины своего родителя пяти лет от рода, великий князь Николай Павлович, не смотря на этот нежный возраст, был в 1801 году, вместе с прочими членами императорского дома, отвезен в Москву, к коронации Императора Александра I, и делал там немало выездов, потому что, по окончании празднеств, от половины великого князя выдана была (по расчету в число трех половин) известная сумма денег поручику московской полиции «за выезды с Их Высочествами».

В сентябре 1801 года великий князь в первый раз садился на верховую лошадь (выдано, по повелению Государыни Императрицы Марии Федоровны, полковнику г. Ушакову, для отдачи ст. советнику г. Крупенникову за подведенную от него для Его Высочества Великого Князя лошадь, в пожалование человеку его 50 рублей). Ему за три месяца перед тем минуло пять лет.

В то же время (1801) куплены были для великого князя первые карманные часы (золотые).

Детский период жизни великого князя Николая Павловича (1802-1809 гг.) любопытен в том отношении, что уже в течение этого времени проявились задатки черт характера и наклонностей, составлявших вследствие отличительные черты императора Николая.

Настойчивость, стремление повелевать, сердечная доброта, страсть ко всему военному, особенная любовь к строительному инженерному искусству, дух товарищества, выразившийся в позднейшее время, уже по воцарении, в непоколебимой верности союзам, несмотря на вероломство союзников, - все это сказывается уже в раннем детстве и, конечно, подчас в самых ничтожных мелочах.

Дух товарищества развивался в Николае Павловиче под влиянием совместного воспитания с его младшим братом Михаилом Павловичем. Оба брата нежно любили друг друга. Если находившиеся при них кавалеры выказывали свое недовольство одним из них, то другой, не бывший виновным, жалел того и играл без всякого удовольствия. Их взаимная привязанность доходила до того, что если один был болен, то другой не хотел никуда идти, хотя бы даже к императрице Марии Фёдоровне, где им обыкновенно бывало очень весело.

Однажды, во время своего пребывания у императрицы, младший (Михаил Павлович) провинился в чем-то перед матерью, и когда они вернулись на свою половину, Николай Павлович рассказывал дежурному кавалеру, что у него все время были слезы на глазах от страха за брата, который мог рассердить императрицу своим упрямством, но что, слава Богу, она ему простила.

Удивительно, что вопреки стараниям, которые прилагались по воле императрицы Марии Фёдоровны, чтобы предохранить великого князя Николая Павловича от увлечения военной службой, страсть ко всему военному проявлялась и развивалась в нем тем не менее, с неодолимой силой.

Она особенно сказывалась в характере его игр. Как только Николай Павлович вставал по утрам, он почти тотчас же принимался с Михаилом Павловичем за военные игры. У них было большое количество оловянных солдатиков; зимой они расставляли их по столам в комнатах, а летом играли этими солдатиками в саду, строили редуты, крепости и атаковали их. Кроме солдатиков, оловянных и фарфоровых, у них быль целый арсенал других игрушек, напоминавших о военном быте: ружья, алебарды, гренадерские шапки, деревянные лошади, барабаны, трубы, зарядные ящики и т. д.

Любовь ко всему военному поддерживалась также и под влиянием одного из кавалеров, Ахвердова (Николай Исаевич), учившего великого князя строить и рисовать крепости, делавшего ему из воска бомбы, картечи, ядра и показывавшего, как атаковать укрепления и оборонять их.

Одним из любимых занятий великого князя было вырезание из бумаги крепостей, пушек, кораблей, а Ахвердов объяснял ему, как пользоваться этими фигурами для игр.

Вообще все военное было до того на первом плане в мыслях маленького Николая Павловича, что даже, когда он строил дачу для няни или гувернантки из стульев, земли пли игрушек, то он никогда не забывал укрепить ее пушками "для защиты".

Михаил же Павлович, более живой по характеру, столько же любил разрушать, сколько старший строить, и поэтому последний, заботясь о сохранности своих построек, боялся присутствия младшего.

Склонность Николая Павловича к строительной части начала выражаться очень рано: в его играх заметно было стремление ко всякого рода постройкам; рисовать любил он также не столько фигуры и другие предметы, сколько "домики" и "крепости", и однажды (15-го декабря 1802 года), когда за обедом был разговор об Александровской мануфактуре и о машине ее, которую собирались устроить вновь с особенной прочностью, потому что за год перед тем лед испортил ее, он вскричал: "А хотят, для этого надобно вот что: вбить сваи в Неву, или поставить столбы, обить их железом и сверху поставить машину". Ему было тогда шесть лет.

И впоследствии из всех учебных занятий своих великий князь всего более любил уроки полковника Джанотти, преподававшего ему инженерную часть; а когда он уже был на престоле, часто говорил: "мы, инженеры", "наша инженерная часть".

У Михаила Павловича, напротив, к строительной части вовсе не было симпатии, и его живость в играх составляла совершенную противоположность с терпением, спокойствием и усидчивостью старшего брата, когда тот принимался за свои постройки. Но оба они одинаково сходились во вкусах ко всему военному, и нередко, утром, один из них шел будить другого, надев гренадерскую шапку и с алебардой на плече для рапорта.

Иногда же, подражая часовым, которых у них так много было перед глазами, они по целым часам стояли на часах, и даже, несмотря на строгий присмотр кавалеров, иногда по ночам вскакивали с постели, чтобы хоть немножко постоять на часах с алебардой или ружьем у плеча.

Несмотря на склонность и пристрастие к военной формалистике, Николай Павлович в детстве не отличался вовсе воинственным духом и во многих случаях обнаруживал даже совершенно противоположные свойства: робость и даже трусость.

Так, например, он долгое время боялся выстрелов. Когда, уступив просьбам его и Михаила Павловича, им было разрешено заняться стрельбой, и Ахвердов готовился произвести выстрел, чтобы показать, как стреляют, Николай Павлович испугался, стал плакать и спрятался в беседке.

Под окнами Гатчинского дворца иногда производилось учение войскам, и происходила стрельба. И в этих случаях он пугался, плакал, затыкал себе уши и прятался. Однажды, еще при жизни императора Павла Петровича, услышав пушечную пальбу, Николай Павлович спрятался за альковом, а когда товарищ его игр, Адлерберг, нашел его там и стал стыдить, он ударил его прикладом ружья по лбу с такой силой, что шрам от удара остался у него на всю жизнь.

Впрочем не только стрельба, но даже один вид пушек страшил мальчика великого князя, и раз как-то, гуляя в Гатчине в 1802 году, он даже не решился обойти крепость, боясь выставленных жерл орудий. Когда его боязнь выстрелов была замечена, его стали приучать к ним, и к десяти годам он уже сам любил стрелять.

Очень долго Николай Павлович боялся также грозы и фейерверков. Как только замечалось появление грозы, он просил, чтобы закрывали окна, трубы и принимали другие меры предосторожности.

Робость восьмилетнего Николая Павловича и его младшего брата Михаила Павловича доходила до того, что они чувствовали себя неловко, находясь в лагере и среди большого собрания, а, встречаясь с офицерами, издали снимали шляпы и кланялись, опасаясь, чтобы их не взяли в плен.

Было также замечено, что Николай Павлович и брат его страшились ступить на маленький фрегат, стоявший в Павловске. Чтобы приучить великих князей к пугавшим их пушкам, снастям и проч., начальник императорских шлюпок, капитан Клокачев, подарил им в сентябре 1802 года небольшой 74-х-пушечный корабль из красного дерева, особенно понравившийся Николаю Павловичу.

На всех частях корабля были поставлены номера, и великий князь по целым часам расспрашивал Клокачева о названии, назначении и употреблении этих частей. Вскоре юный великий князь до того пристрастился к этому, что однажды на сделанный ему вопрос, какую службу он больше всего любит, Николай Павлович отвечал: "морскую и кавалерийскую".

Помимо ознакомления с морским делом, Николая Павловича посвящали также и в детали прочих отраслей военного дела. Так Ахвердов и другие кавалеры сообщали великому князю первые понятия об артиллерийском деле и об инженерном искусстве.

Известно также, что генерал Корсаков представил Николаю Павловичу, когда ему было восемь лет, небольшие нарочно для него сделанные пушки. Тот же Корсаков передал ему первые познания по пионерной части. Между прочим он поднес обоим великим князьям маленькие понтоны со всеми принадлежностями и инструментами, а затем прислал пионерных офицеров для объяснения построения и употребления их.

С этими понтонами связан случай из жизни Николая Павловича, характеризующий до известной степени взаимное отношение между собой Николая и Михаила Павловичей.

В 1803 году у Николая Павловича рос кривой зуб, который ему хотели вырвать; но он так боялся предстоявшей операции, что постоянно плакал и почти перестал есть. Михаил же Павлович, по отзывам кавалеров, отличавшийся большей смелостью, насмехался над трусостью брата и говорил, что "если он такой трус, то военные игры для него не годятся, и наконец предлагал выдернуть ему зуб понтонными их клещами".

Кончилось все тем, что зуб был вырван в то время, когда Николай Павлович с братом находились в половине императрицы-матери.

Обыкновенно весьма серьезный, необщительный и задумчивый, а в детские годы и очень застенчивый мальчик, Николай Павлович точно перерождался во время игр. Дремавшие в нем дурные задатки грубости, заносчивости и самонадеянности проявлялись тогда с неудержимой силой.

В журналах кавалеров с 1802 по 1809 год постоянно встречаются жалобы на то, что "во все свои движения он вносит слишком много несдержанности (trop de violence)", что "в своих играх он почти постоянно кончает тем, что причиняет боль себе или другим", что ему свойственна "страсть кривляться и гримасничать", наконец, в одном случае при описании его игр сказано, что "его нрав до того мало общежителен, что он предпочел остаться один и в полном бездействие, чем принять участие в играх".

Игры великих князей редко бывали миролюбивы; почти каждый день они заканчивались ссорой или дракой. Вспыльчивость же и строптивость Николая Павловича проявлялись обыкновенно в случаях, когда что-нибудь или кто-нибудь его сердили; чтобы с ним ни случалось, падал он, или ушибался, или считал свои желания неисполненными, а себя обиженным, он тотчас же произносил бранные слова, рубил своим топориком барабан, игрушки, ломал их, бил палкой или чем попало товарищей игр своих, несмотря на то, что очень любил их, а к младшему брату был страстно привязан.

Конечно, перечисленные недостатки свойственны огромному большинству детей того же возраста; что же касается отсутствия общительности со стороны Николая Павловича, о котором говорят его воспитатели, то в нем, несомненно, отражаются задатки гордого, замкнутого в самом себе характера, которым отличался впоследствии император Николай в сношениях со всеми, за исключением своем семьи.

К "недостаткам и шероховатостям" характера великого князя, помимо грубого обращения не только с приближенными (кавалерами) и прислугой, но и со своим братом, даже с сестрой, необходимо отнести и следующие черты его характера, отмеченные также в журналах кавалеров.

Так, в журнале 15-го декабря 1804 года упоминается о резком тоне, которым он говорил за столом о политических делах; в журнале 17-го февраля 1805 года - о том, что великий князь своим видом не раз в день обнаруживал желание противоречить тем, кто не одобряет его проступков, и уступал скорее настойчивости, чем увещаниям (témoigne par ses mines, plus d’une fois dans la journée, l’envie de contredire ceux qui désap -prouvaint ses fautes, et cédait plutot a la fermeté qu’aux remontrances).

В журнале 6-го октября 1805 года за ужином он доказывал возвышенным голосом, что следует освободить его от обязанности писать на следующей день под диктовку; в журнале того же года сказано еще, что недостаток, который сильно развит в нем, это постоянная наклонность сознаваться в своих ошибках лишь тогда, когда он, так сказать, бывает принужден к этому силою (un défaut auquel il tient encore beaucoup, c’est de ne vouloir jamais avou-er ses fautes, que lorsqu’il у est pour ainsi dire amené de force).

Притом замечали, что он охотно принимает тон самодовольства, когда все идет хорошо, и когда он воображает, что ни в ком не нуждается более (il prend volontiers un ton de suffisance lorsque les choses vont bien, et qu’il s’imagine ne plus avoir besoin des autres); за уроком же нередко утверждал, что знает все, и не слушал более того, что ему говорили.

Вместе с тем неоднократно случалось, что Николай Павлович спорил с учителями своими даже насчет самого предмета преподавания. Например, с Ахвердовым он спорил об орфографии некоторых русских слов еще в 1804 году, с учителем каллиграфии о том, как надо держаться во время писания, и как расстанавливать строки и проч., так что, как кажется, кавалеры пришли наконец к убежденно, что Николай Павлович обладает весьма ограниченными способностями.

Следующие два отзыва в рапортах кавалеров, от 1805 и 1807 годов, указывают на трудность для великого князя в то время сосредоточиваться на одном предмете. "Он любопытен, внимателен к тому, что ему рассказывают, очень любознателен, но как только ему приходится заниматься одному, его прилежание бывает крайне непродолжительно".

Характерной для Николая Павловича чертой его детства является постоянное стремление принимать на себя в играх первую роль, представлять императора, начальствовать и командовать. Любопытно, что, поняв своим детским инстинктом различие между собой и своим младшим братом, он старался по-своему пользоваться им.

Отдавая Михаилу Павловичу преимущество в остроумии, наружном блеске и ловкости, - пишет барон Корф,- он оставлял за собой командование и начальство во всех играх и с самоуверенностью хвалил одного себя, тогда как Михаил Павлович, чувствуя превосходство старшего брата, всегда хвалил его, а не себя.

Младший был с детства насмешлив, и Николай Павлович, не умея или не желая насмехаться над другими, употреблял для этого своего брата, которого нарочно подстрекал и подзадоривал на насмешки и подшучивания, и в то же время, со своей стороны, не сносил никакой шутки, казавшейся ему обидною, не хотел выносить ни малейшего неудовольствия.

Настойчивость и непоколебимость, которые Николай Павлович обнаруживал в своих играх, и которые могли в пору детства легко быть приписываемы капризу, представляли в жизни великого князя совершенно иное явление; они сохранились и в зрелом возрасте, составляя впоследствии отличительную черту его личности, как государя.

Благодаря этим особенностям его детского характера, произошло знакомство Николая Павловича с сыном состоявшей при нем гувернантки, полковницы Адлерберг; это был маленький Эдуард (здесь: Владимир Федорович), сделавшийся со временем генерал-адъютантом, графом и министром императорского двора.

Знакомство это произошло следующим образом. Однажды, в 1799 году, идя с мисс Лайон на половину императрицы-матери, Николай Павлович увидел мальчика Адлерберга. Последний так ему понравился, что он схватил его за руку и непременно хотел вести с собою, чтобы вместе играть у императрицы.

Графиня Ливен, госпожа Адлерберг и прочие гувернантки, зная строгость императрицы ко всему, что касалось этикета, и ее отвращение к малейшей фамильярности с частными людьми, стали отговаривать и останавливать великого князя; но он, как всегда, оставался непреклонен и с криком и со слезами требовал выполнения своего желания.

Тогда мисс Лайон, зная, что дальнейшие уговоры послужат лишь к усилению упорства со стороны ее питомца, взяла на себя всю ответственность за свое решение и позволила великому князю взять с собою Адлерберга. Сначала императрица была недовольна этим, но Павел Петрович взял представленного мальчика под свое покровительство, а затем он понравился и самой императрице, так что ему было разрешено являться к великому князю, чтобы играть с ним вместе. После этого для Николая Павловича было избрано еще несколько товарищей игр.

Прежде всех уроков начались занятия танцами с 1802 года. Первое время оба великие князья чувствовали необычайное отвращение к танцам, но затем сильно пристрастились к ним, так что в 1803 году даже танцевали у себя с великой княжной Анной Павловной сочиненный ею небольшой балет.

Что же касается музыкальных занятий, то они шли менее успешно, и в одном журнале 1802 года записано, что Николай и Михаил Павловичи неоднократно высказывали, что не любят музыки и предпочитают барабаны.

Если Николай Павлович не обнаруживал особенного сочувствия к преподаваемой ему музыке, то ему с самых ранних лет нравилось пение церковных певчих, трогавшее его до слез; любовь к церковному пению он сохранил в продолжение всей своей жизни.

Впоследствии, уже будучи императором, он часто пел с певчими, знал наизусть все церковные службы, сам показывал певчим условными знаками, какой петь номер "Херувимской" Бортнянского, и любил выслушивать малолетних певчих, набиравшихся в Малороссии и привозившихся в Петербург.

В 1802 году, начались уроки французского языка, которые первоначально давала ежедневно с большой аккуратностью сама императрица Мария Федоровна. Затем уже систематическое преподавание поручено было дю Пюже (du Puget Dyverdon). По-видимому, уроки французского языка не особенно нравились великому князю, потому что он прятал книги, чтобы как-нибудь уклониться от занятий.

Позднее Дю Пюже читал великому князю также историю. Рассказывая Николаю Павловичу о французской революции, он сумел вселить в него необходимое отвращение к ее деятелям, которое с течением времени лишь возрастало.

Первым учителем русского языка Николая Павловича следует признать мисс Лайон, учившую его русской азбуке. Правильные уроки русского языка начались в том же 1802 году и давались ежедневно дежурным кавалером. Занятия русским языком интересовали великого князя, и он учился даже с удовольствием. Но упражнения в сочинении как на русском, так и на французском языках доставляли ему немало мучений.

Так, в одном из журналов сохранилось указание, что даже в 1806 году, когда ему приходилось писать сочинение, "он начинал тем, что вздыхал и говорил, что для него это самая трудная вещь на свете (il commencait par soupirer et par dire que c’etait pour lui la chose la plus difficile du monde)", и не прекращал своих жалоб во все время писания.

Первый урок Закона Божия относится к февралю 1803 года и состоял в объяснении значений и употребления крестного знамения, необходимости молиться Богу, превосходства молитвы "Отче наш", ее содержания и разума.

Уроки немецкого языка начались в январе 1804 года; их давал известный Аделунг, преподававший впоследствии великим князьям и латинский и греческий языки. Русскую историю и русскую географию читал Ахвердов, всеобщую историю и всеобщую географию на французском языке дю Пюже.

Любопытны впечатления, которое производило на девятилетнего великого князя чтение русской истории: так, например, он сильно порицал вражду удельных князей и приходил в восторг от Владимира Мономаха, который, победив половцев, всю добычу оставил своим воинам.

С 1804 года начались также уроки рисования; к этим занятиям Николай Павлович чувствовал особое пристрастие и сделал по этой части большие успехи.

С половины того же 1804 года Ахвердов приступил к преподаванию арифметики, с 1806 года геометрии, а с 1808 года алгебры. Математические уроки великий князь брал неохотно.

Уроки физики поручены были с 1807 года статскому советнику Крафту, и уроки эти очень интересовали великого князя.

Уроки верховой езды начались летом 1803 года, и при них Николай Павлович не обнаруживал никакого страха.

Вставал он между 7-ю и 8-ю часами утра и одевался очень медленно и лениво, в особенности с тех пор, как отошла от него мисс Лайон. Утром пил чай, за обедом кушал обыкновенно очень немного, а за ужином иногда довольствовался куском чёрного хлеба с солью. Спать он ложился в десятом часу вечера и, прежде чем лечь, должен быль вести свой журнал, что, большей частью, делал очень неохотно, совершенно машинально и пытался устроить так, чтобы думал "за него кавалер".

Здоровье Николая Павловича в период детства было вообще очень хорошо, и только изредка его беспокоили желчь и глисты. Обоих великих князей приучали не бояться дурной погоды, и императрица Мария Федоровна приказывала им иногда оставаться в саду и продолжать играть даже во время дождя, пока он не особенно усиливался.

Николая Павловича стали рано водить не только в театр, но и в придворные маскарады, для которых приготовлялись и особые костюмы. Но Николай Павлович, страстно любивший театр и даже сам иногда игравший на половине великой княжны Анны Павловны в комедиях, операх и балетах, сначала не мог терпеть маскарадов и рассказывал кавалерам после первого посещения маскарада в 1804 году, что "домино показались ему смешным костюмом, а маски страшными и отвратительными лицами, и что он боялся бы их, если бы ее величество императрица не подумала вести его за руку".

Любимыми местопребываниями Николая Павловича были Петергоф и Павловск; относительно Петергофа великий князь однажды заметил (в 1802 году), что любит его более других мест. К Павловску же великие князья так были привязаны, что, когда приходилось оттуда выезжать, они обхаживали все любимые свои места, со всеми прощались весьма нежно и препоручали их, как и свои садики, осликов, кораблики и прочее, приставленному к их садикам солдату.
Наверх