- Странное дело, - подумал я, - в шестом часу утра такой разъезд - это что-то необыкновенное. Не знаешь ли, Асон, не остановился ли на Остоженке какой-нибудь министр, генерал-губернатор? - Не умею вам доложить! - Так давай же одеваться, пойду и узнаю причину тревоги.Одеваюсь - иду - но в самых дверях останавливает меня молодой Ролинский.
Увидев его, от изумления и страха я отступил на два шага. Я знаю, что Ролинский живет на даче своей, на Бутырках, и обыкновенно спит до полудня: появление его в 6 часу утра изумило меня, а лицо его, бледное, заспанное, страдальческое, поразило меня ужасом.
- Скажите, ради Бога, что случилось с вами? что заставило вас уехать с дачи так рано? - пробормотал я, сжимая его руку. - Ничего! ничего - совсем ничего не сучилось! я здоров - а нарочно заехал, чтобы предложить вам прогуляться со мной на воды. - На воды? - Да, на воды, в Карлсбад, угодно ли? - Как в Карлсбад? вы едете в Карлсбад? - С сестрой, с племянницей, - и с вами, если угодно, и еду сию минуту. - Вы шутите? - Нимало! - В Карлсбад - теперь? Прямо от меня? - Прямо от вас, в дом Солдана (ныне: Хилков переулок, дом 3 (дом полуразрушен). В. Я. Солдан (Вера Яковлевна Есипова), знакомая Пушкина. В 1828 г. Солдан продала дом для учреждения в нем заведения Искусственных минеральных вод в Москве и известный московский врач, X.И. Лодер устроил в нем первый городской курорт, просуществовавший почти полвека. Простые москвичи с интересом наблюдали за таким лечением и называли пациентов клиники лодырями. С тех пор слово вошло в русский язык в значении бездельник. А кучера, ожидавшиеся своих господ во время прогулки, говорили, что они лодыря гоняют).
- Знаю дом Солдана. - Так знайте же и то, что там ва найдете все европейские минеральные воды: карлсбадские, мариенбадские, эгерские, пирмонтские. - Так это туда промчались мимо меня множество экипажей? - Вероятно. - Я еду с вами: еду с большим удовольствием! и побежал к карете. Увидев меня, сестра Ролинского покачала своей умной хорошенькой головкой. - Вы решились? - С радостью! - Для того чтоб написать статью в Записки Москвича? - Может быть, но прежде надобно взглянуть, посмотреть, и тогда.
- Садитесь, садитесь! - сказал Ролинский; мы опоздаем! пора; скоро 6 часов! - Мы сели в карету, и чрез пять минута очутились у крыльца дома Солдан. Весь двор был уже уставлен экипажами. Сотни лакеев толпились у крыльца. - Но, mon cousin, как мы введем Москвича? Ты знаешь, что посторонние могут быть здесь только с 10 часов. - Не беспокойтесь, сказал я; - я здесь не посторонний, я больной - я приехал посоветоваться с доктором. Для советов назначен 2 час. - Все равно, сказал Ролинский, - один посторонний человек не заметен!
И мы вошли; но в ту же минуту один из водных служителей остановил меня вопросом: у вас есть билет? без билета теперь нельзя здесь быть! Не зная, что сказать на это внимание к моей особе я промолчал, - пошел вперед - и смешался с толпою больных.
Растревоженный с 5 часов утра, попав, Бог знает как, на воды, увидев себя в необыкновенное время в лучшем кругу московского общества, я потерялся. Глядел во все стороны, смотрел на лица, мелькавшие мимо мена, как на китайские тени, и только выйдя из галереи в сад, немного опомнился. Ролинский и сестра его с дочерью, исчезли в толпе жаждущих воды.
Я остановился в саду, против галереи, в которой прохаживались водопоицы. Осматриваюсь кругом. Так я в знакомом саду - вижу перед собой знакомый дом - припоминаю - да. Я читал в газетах, что с мая будут открыты здесь минеральные воды, по примеру дрезденских.
Отдыхаю! я нашелся! начнем же наблюдения; прежде всего, обойдем сад. Он невелик, но, как узнал я после, достаточен для гуляющих больных. Они обходят его кругом два раза в четверть часа; а четверть часа на водах - узаконенное время для прогулки. Выпив стакан воды, тотчас должно гулять ровно четверть часа - до следующего стакана, и т. д.
Обошед сад, я возвратился в галерею - потолкался между гуляющими - потеснился в комнатах, заглянул в питейную, где несколько мальчиков поят разными водами московских водопойц, - и ушел! ушел домой!
Мысли мои были в таком волнении, как воды невские 7 ноября 1824 года (страшное наводнение). Я не умел отдать себе отчета ни в том, что видел, ни в том, что заметил. Неожиданное и быстрое появление мое на водах, которые я полагал за несколько тысяч верст от себя, совсем возмутили мой рассудок; только выйдя на крыльцо, и увидев пеструю толпу ливрейных лакеев, а на дворе экипажи на русский лад, я догадался, что я в России и в Москве.
Ливреи и бороды, не постигая фантазии своих господ, забавлялись на их счет, и я невольно улыбнулся услышав, как один кучер со смехом уверял, что господ обманывали, что он сам своими глазами видел, как брали воду из Москвы-реки.
Возвратясь домой, я успокоился и нашел, что впечатление, оставшееся от вод было приятно для меня. Я искренно порадовался Остоженским источникам! О, Москва, Москва! Вечно юная, вечно веселая, - как не любить тебя! где, в каком другом городе русском, найдется такое пристрастие к новому, к новостями, к переменам? Новое гулянье, новый магазин, новый актер, занимают Москву более чем такая же новость всю Россию! а беспрерывный прилив нового, и новые увеселения, избавили Москву от скучного постоянства.
Давно ли гремела слава Кремлевского сада? Только и говорили что о его дорожках, липках, горках, резеде, с утра до ночи гуляли только в одном Кремлевском саду. Давно ли восхищалась Москва лошадьми и девицами Турнье? И сад и Турнье забыты теперь, - в чести Минеральные воды. Кажется, все, что есть лучшего в Москве - все на водах! Следовательно все лучшее нездорово? Нет - но теперь в моде быть нездоровым и пить воды!
Долго ли продолжится эта страсть к водопитию не знаю, но предсказываю, что воды наши год от году все будут славнее и славнее, и они не должны бояться моды. Она, может быть, переведет любимцев своих в другое место, может быть, заведет их в грязь морскую, кто знает ее причуды? Но всегда, всегда найдется множество людей, для которых необходимым и дешевым лекарством послужат Остоженские воды, потому что для людей нашего времени совершенно бесполезны три четверти лекарств, хранящихся в аптеках, и, однако ж, употребляемых! нами в силу докторских рецептов. Доктора все еще помнят Гиппократа; они еще в Университетах затвердили номенклатуру лекарств на известные болезни. Но их лекарства негодны для настоящего поколения!
Лекарства прошлых столетий также не годятся для нас, как парики и кафтаны наших прадедов! Мы выросли на лекарствах, а тело, к ним приученное, принимает их как простую пищу. Чтоб возбудить нашу чувствительность - нам нужно электричество, гальванизм, магнетизм, Леруа, холодные или горячие ванны, и наконец, 10 стаканов спруделя; натощак!
И я, и я буду пить воды! Уже давно голова моя кружится от волшебных опер: Невидимки и Твардовского; уже давно я приметил в себе отвращение от прогулки: все боюсь встретиться с Московскими молодыми задорными журналистами; аппетит уменьшился от не продажи моих Записок. Иду на воды! Они освежат мою голову, возвратят аппетит, избавят, от музыкальных чертей, литературных торгашей. Иду на воды! Но Автор предполагает, - Цензор утверждаете, и я целые две недели должен, был, просидеть не выходя из комнаты.
Меня посетила лихорадка. Два дня не чувствовал я уже ее припадков, и Доктор, (благодетель) объявил, мне, что для восстановления сил я должен пить мариенбадские воды! Получив этот утешительный рецепт, я едва не задушил в объятиях моего любезного Медика. Итак - я член водяной компании!
В следующее утро, ровно в 5 часов, иду в дом Солдана. Доктор Е. приветливый, вежливый, внимательный, расспрашивает о моей болезни - щупает пульс - расспрашивает об аппетите и прочем, - и разрешает меня на питье - Мариенбадских вод. Покуда продолжалась наша консультация, больные всех возрастов и полов, со всех концов Москвы, наполнили комнаты, галерею, сад. Каждая и каждый за непременный долг поставляли поговорить с доктором о своем нездоровье, - доктор почти у каждой и каждого брал пульс, - советовал, одобрял, выговаривал.
Мальчики, раздающие воду, едва успевали наполнять кружки и снабжать листочками шалфея для чищения зубов. Подрумяненные старушки, румяные женщины, бледненькие дочки, Генералы, Полковники, Поручики, любезники в серых и Усовых шляпах, Поэты, расслабленные, чающие движения воды, и наконец полицейские Офицеры, один купец и один крестьянин, - тянулись беспрерывной цепью сквозь комнаты, из сада, из галереи к источникам жизни и здоровья, к мальчикам, разливающим воды. Между тем, в саду, унылая, жалкая музыка, наигрывала стародавние марши и экосесы.
Как член-водопийца, я скоро ознакомился со всеми страждущими лицами. Походил недолго, - и все мне стало знакомо, как на моем письменном столике. Благодетельное заведение! Не говоря уже о стариках, расслабленных, больных, дряхлых например - как полезны эти воды прекрасным Москвитянкам! Привыкнув вставать в 12 часов, теперь - о ужас! - теперь их будят в пятом, в 5 часов они должны уже быть на водах - они должны прогуливаться - ходить беспрестанно 3 часа сряду 5 часа!
Когда это с ними бывало? Истинно ли он больны, или мода пригнала их сюда - польза очевидна. Посмотрите, как они будут свежи, румяны, здоровы, веселы - зимою! Вот настанут благородные собрания, начнутся балы, я тотчас узнаю девушку, которая пила воды! Она верно будет свежа как роза, как роза Майская; кроме того, какое торжество для этой розы, если она встретится в обществе с кузиною, приехавшей из деревни. - Я пила мариенбадские воды! - Я пила спрудель! - Я пила пирмонтские воды! Я пила эгерские воды! Ah, ma chere, как было весело на водах! какое общество!
Все путешественники уверяют, что наши воды устроены несравненно лучше всех заграничных! А бедная провинциальная кузина, слушая рассказы о водах, дает себе честное слово, непременно с мая пить воды в Москве, на Остоженке! И прекрасно! Она в свою очередь будет павлиниться перед своими соседками, - рассказывать им о чудесных водах, а папенька ее пустится в расчеты: как выгодно для русских московское заведение минеральных вод. Он ясно и понятно докажет: сколько сбережено через это в государстве денег, как полезны эти воды и для кармана и для окончательного воспитания детей; - и жители губерний Русских полетят в Москву, к нам на Остоженку, с женами, дочерьми, с племянницами, с внучками...
Благодетельное учреждение! Бесподобное заведение не только для дам, девиц, молодых людей, стариков, но и для авторов! для французского Кузнецкого моста, для искателей счастья, для спекуляторов, для рыцарей промышленности... и даже для самих Докторов!
Авторы, вместо того, чтоб губить золотые, утренние часы на сочинение чертовских опер и печальных водевилей - пьют воду, гуляют, и никому не надоедают, потому что более четверти часа нельзя говорить!
Француженки с Кузнецкого моста радуются водам, - perceque cela attire du monde a Moscou, и они уже сочинили давно и платья и шляпки a la для дам пьющих воды. Я слышал даже, что модным лорнетам дано название: seducteur aquatique!
Искатели счастья здесь видят своих благодетелей. Какой удобный, легкий случай поговорить о себе и показывать себя сряду 6 недель! За это иной готов заплатить не 80 рублей, а половину своей жизни!
Для спекуляторов воды также могут быть золотым источником, но их еще не видно. Погодите! они явятся! с картинами, с кольцами, с кружками. Погодите! А что Московские воды здоровы, полезны, доказательством я! Я не знал что делать, чем заняться с 5 часов утра до 9-ти! я скучал, - голова: - Мариебадская вода - диета - разнообразное общество - сделали меня совершенно здоровым, веселым, и я теперь так здоров, как молодой человек, не пьющий вина, как девушка, не пившая воды... после танцев!
ПУСТЯКОВ
Охота пуще неволи! я устал как поденщик, желал бы поскорее отдохнуть на мягкой постели; но должен писать свой журнал. Так у меня заведено. Пересматриваю свои прошлые записки и не нахожу дня мучительнее нынешнего. По обыкновению выпив чашку кофе, иду бродить по улицами и переулками. Вдруг слышу крики: Стой! Стой!
Останавливается карета и из нёе выскакивает Пустяков. Пустяков, мой давнишний знакомец, богатый помещик, живущий по зимам в Москве. "Здравствуйте почтеннейший, а я все к вам собирался! Приехал в Москву еще в декабре. Жена моя нетерпеливо желает вас видеть. Не угодно ли со мной в карету? Сделайте милость, вы нас много обяжете! Жертвую своей прогулкой, сажусь в карету и едем.
Дорогой узнаю, что он приехал в Москву закладывать имение, что старшая дочь его выходит замуж, а сын произведен в корнеты. Приезжаем. В гостиной на огромном диване сидела хозяйка и выкладывала на счетах издержки за товары, набранные на Кузнецком мосту. У окна сидели невеста и жених, в углу сын и человек семь молодых людей громко разговаривали, кажется о погоде.
Мое появление расстроило порядок. Хозяйка торопливо поднялась с дивана, и чепцы, блонды попадали на пол - жених с невестой разошлись по сторонам, молодые люди стали в одну линию. Хозяин, проводив меня до гостиной, скрылся в своем кабинете.
- Как я рада, что вижу вас! - говорит хозяйка. - Садитесь, садитесь. Здоровы ли вы? Аннушка, вели подать водку и закуску. А я в хлопотах - у нас свадьба! - Слышал сударыня. - Вот все ездила по мадамам, приступу нет, все дорого! Что ж водки-то Аннушка?
Аннушка между тем сидела уже опять подле жениха, а молодые люди вышли в зал. Жених, отставной подпоручик, мужчина видный и со страшными усами (хотя служил в пехоте, и то с небольшим два года). Все прочие молодые люди, которых я тут нашел, были статские, и все с усами.
В Москве теперь усы необходимы для порядочного молодого человека; а потому всякой регистратор, всякий конторщик, сиделец - с усами, с усами непременно. Невесты прямо отказывают женихам без усов! Послушайте, что рассказывает сама маминька: Аннушка моя, сама нашла своего суженого. Судьба, всему судьба! Мы и не слыхали про Карпа Ивановича (жених). Она увидела его в собрании - потом стал он ездить мимо наших окон раз десять в день. Потом познакомился в театре с моим Сидором Сидоровичем. Приехал к нам - Аннушка влюбилась - вот и все (на самом деле, кроме усов и долгов жених ничего более не имел).
Потом разговорчивая хозяйка рассказала мне о своих деревенских занятиях, соседях, и наконец, заключила: - Да ведь вы не видели еще мою Дашиньку (младшая дочь). Она в пансионе у мадам Гавот. Сегодня у них танцы. Не хотите ли с нами? посмотрите Дашиньку! Мы вас уже не отпустим никуда. После обеда поедем на бега, а после в театр.
Я согласился на все: мне хотелось прожить день по-пустяковски. Явилась закуска - явился и Сидор Сидорович. Другой разговор об опекунском совете, закладах, процентах - одним словом, до самого обеда, т. е. до двух часов я должен был терпеливо слушать рассказы или о деньгах и займах, или о приданом и дороговизне, и слушать не сходя со стула.
Сели за стол. - Ах, Боже мой! - закричала хозяйка, - нас тринадцать! Ванюша, выйди (сын), выйди скорее! Ванюша, корнет уланский, стал было доказывать маминьке что это пустая, ничтожная примета. - Вздор сударь, вздор, - закричала мать; - выдь из-за стола, нечего философию-то читать! Видишь - вы учены слишком стали! Ванюша поправил усы и с молодецкой улыбкой переставил свой стул к маленькому столику.
Разумеется после этого начался разговор о приметах. Как хозяин, так и хозяйка веруют в них от души, но по мне, лучше сидеть за столом тринадцати, чем кормить гостей сухим зайцем, гусем, рубцами, бараниной начиненной кашей и поить Сен-Жульеном московской работы, и шампанским ростовской фабрики. Здесь такое шампанское в большом употреблении и продается под скромным названием: Полушампанское! Мне очень хотелось поесть чего-нибудь, но охота пропала при виде грязной скатерти и масляных салфеток, а сухие гуси и баранина не возбуждают аппетита.
Голодный встал я из-за стола, но измученный от беспрерывного потчевания. Подали ячменный кофе. Они пьют его для здоровья. Потом дошла очередь до наливок, и всякая наливка лекарственная, по словам хозяйки: одна помогает от боли в груди, другая от водяной, третья от ревматизма, и каждая пьянее всякой водки.
Напрасно старался я уговорить моих Пустяковых не лишать себя удовольствия спать после обеда; они, в знак отличного своего благорасположения ко мне, пожертвовали сладкой привычкой, и предложили бостон. Карты прекрасная выдумка, благодаря ним, я всегда уживался с невеждами и дураками! Благодаря им, я, часто не слышу вздора и сплетней, и теперь с радостью взял карту. Сели: хозяин, хозяйка, жених, и я.
Мы сыграли только один круг, когда невеста прибежала к нам в огромной шляпе, с пребольшими перьями и в бархатном капоте. - Маминька, все готово, пора ехать на бега! - В самом деле, пора, - сказала маминька; мы кончим бостон в другое время. Подали четвероместные сани - цугом. В Москве очень нередко встречали прежде сани заложенные четверней или в шесть лошадей с двумя форейторами. Хозяин не поехал. Приезжаем к каменному мосту, и мы в ряду. Тысячи народа толпились на Москве-реке и по набережной. Жандармы и казаки суетились около экипажей как на пожаре.
Невеста не занималась гуляньем, она беспрестанно или смотрела на усы своего друга, или говорила с ним; зато маменька не уставала делать замечания на экипажи и шляпки, а встретясь со знакомыми, кланялась и головой и руками, и разговаривала как у себя дома. В этот раз, в самом деле, было большое гулянье, хотя мало хороших экипажей: по большой части, старые грязные кареты, уродливые коляски и сани. Отборная молодежь гуляла верхом или пешком, но не по набережной, а между рядов экипажей. Все с усами, в венгерках, в желтых фуражках и с лорнетами.
Прямо с гулянья в пансион к Дашиньке. Я удивился огромному зданию, в котором француженка просвещает русских девиц. Какое великолепие, какая богатая мебель! Я подумал, что вместо пансиона, нас привезли к какому-нибудь вельможе: но это был точно пансион мадам Гавот.
С гордым, торжественным лицом, вступает моя провинциалка в танцевальный зал. Мадам встречает ее, сажает, начинает громкую похвалу Дашиньке. Дашинька только что, кончив мазурку, запыхавшись, прибегает к маминьке (поцелуи, объятия).
Заиграли французскую кадриль и Дашинька побежала к своей паре. Танцмейстер хлопочет, бегает, кричит, бьет в ладоши. Все прыгает и вертится! Мадам расхаживает кругом танцующих, подходит к родителям, хвалит успехи дочек (я удалился в другой конец залы и сел).
Вдруг музыка перестает, танцующие столпились - крик - около моей провинциалки кружок. Иду узнать причину такой внезапной перемены, и наконец узнаю, что моя Матрена Савишна страшно обижена. Танцмейстер взял за руку Дашиньку и закричал на нее, что она делает не те па!
Матрена Савишна не вытерпела, вскочила с кресел и прямо к танцмейстеру. Громким, пронзительным голосом начинает ему выговаривать за его дерзость, потом обращается к мадам, требует, чтоб она отказала танцмейстеру. Мадам извиняется и извиняет танцмейстера, и раздраженная Матрена кончает историю тем, что берет из пансиона свою Дашиньку, и, бросая кругом себя убийственные взоры, оставляет зал.
Дашинька следует за матерью, а я за женихом, а жених за Аннушкой, и до самой квартиры, Матрена Савишна не уставала бранить танцмейстера и мадам. Я слушал ее с восхищением и радовался ее патриотизму, и благородной гордости.
Пробило шесть часов с половиной и мы отправились в театр. Сидор Сидорович, страстный любитель драматического искусства, поехал туда еще в 5 часов. Я, Московской житель, нередко бываю в театре по многим причинам; теперь же поехал единственно для Матрены Савишны, в полной уверенности, что ее ложа позабавит меня более всех актеров на свете.
Наконец спектакль кончился. Новая беда - я должен опять ехать к Пустяковым и доиграть бостон. Никакие отговорки не смягчили моих тиранов и меня принудили ехать и играть в карты, и быть свидетелем ужина, потому что я продолжал поститься, и с почтением отказывался от гусей и рубцов. И вот теперь уже четвертого половина. Я дома - журнал написал - пора спать.
КНИЖНАЯ ЛАВКА
Люди вечно недовольны своим состоянием. Всякий желает перемен, каждый по-своему рассуждает о счастье, и идет к нему своей дорожкой. Один желает быть генералом; другой посланником; третий вице-губернатором, а я всегда желал быть книгопродавцем.
В ребячестве, никакая игрушка так не прельщала меня как книга: я готов был пожертвовать всем на свете, чтоб сидеть в книжной лавке, и смотреть на полки, обремененные книгами. Входя в книжную лавку, я был совершенно счастлив. Книгопродавец всегда казался мне самым любезным, самым ученым человеком. Теперь не с такой жадностью смотрю на книги, не так высоко думаю о книгопродавцах: но также люблю сидеть в книжной лавке и разговаривать с книгопродавцами.
Чаще других, навещаю лавку N. Я воображал, что нет спокойнее и приятнее звания книгопродавца. Он всегда обращается с авторами, с переводчиками; он тотчас имеет всякую литературную новость; он свободно пользуется всякими книгами; он получает все газеты, все журналы, что может быть лучше?
Все нынешнее утро я провел в книжной лавке N.
Действия в книжной лавке. Входит пожилой человек.
П. ч. - Здравствуйте!
Книгопр. - Мое почтение.
П. ч. - Что новенького?
Книгопр. - Да вот сударь, журналы.
П. ч. - Я читал. Что ж о моем деле?
Книгопр. - Да как вам угодно, сударь, мне нельзя купить.
П. ч. - Помилуй!
Книгопр. - Как это можно, сударь? Вы хотите взять за эту трагедию 3 тысячи рублей, а ее и не играли, ее никто и не видал!
П. ч. - А вот как напечатаем, тогда и узнают.
Книгопр. - Да вы бы отдали ее на театр?
П. ч. - А что мне дадут в театре?
Книгопр. - Если трагедия, будет хорошо принята - можешь быть 500 рублей.
Пожилой человек отскочил на два шага от прилавка, и начал кричать о невежестве книгопродавцев, о несчастном состоянии литераторов, о несправедливости, зависти, гонениях.
Этот пожилой человек-автор писал до сих пор про себя. Публика не знает его имени и не слыхал о его трагедиях, которых у него с полдюжины, как он изволит рассказывать.
Приятно ли книгопродавцу слушать такого автора и подобные авторы, не причиной ли некоторого неуважения к авторам? Вслед за автором, является переводчик или вернее компилятор, известный изданием Хрестоматий, Азбук, Письмовников, Песенников.
Компилятор - Здравствуйте, А. С.
Книгопр. - Мое почтение сударь.
Ком. - Что, батюшка, не продали ли хоть сколько-нибудь моей азбуки?
Книгопр. - Экземпляра три или четыре.
Ком. - Так нельзя ли получить деньги?
Книгопр. - Как вам угодно. Извольте. А Письмовник то, сударь, у вас готов?
Ком. - Через неделю.
Книгопр. - Сделайте милость, уж поторопитесь, теперь время к ярмарке.
Ком. - Будет готов. Простите почтеннейший и любезнейший А. С.
Этот господин работает на книгопродавцев, и берет с них рубля по три с печатного листа. Азбуку напечатал на свой счет, и всякий день приходит мучить книгопродавца вопросами: не продали ли сколько-нибудь моей азбуки? Получает иногда рубль, иногда, впрочем, редко, рублей пять, и уходит. И такие господа называют себя Литераторами.
Вслед за этими молодцами, является автор одной исторической книги.
А. - Что ж, купите ли вы у меня мое издание?
К. - Извольте сударь, по 7 рублей за экземпляр.
А. - Как? Книга продается по 40 рублей.
К. - Что делать, сударь, я не могу дать более 7 рублей.
А. - Послушайте. Теперь мне нужда в деньгах; я возьму по 20 рублей за экземпляр, и отдам все издание.
К. - Не могу согласиться сударь.
Автор уехал. Как он отдаст за 7 рублей книгу, которая продается по сорок рублей? Подобные продажи не причиной ли бедности авторов? Являются двое: приезжий и здешний.
Здеш. - Ну, вот братец, это та лавка, которую ты искал.
Приезж. книгопродавцу: - Покажи мне братец, план Москвы, который получше.
Книгопр. - Извольте.
Пр. - Хорошо. Да это такой ли точно, какой посылали в Петербург, а?
Кн. - Точно такой.
Пр. - Очень хорошо. Знаешь ли, меня просил купить его наш губернатор. Так нельзя ли братец наклеить этот план на холст, и сделать футляр на него? Да все чтобы было точно так, как в том плане, который посылали в Петербург?
Кн. - Очень хорошо, сударь.
Пр. - Слышишь ли, точно такой, как тот план, который...
После этого провинциал начал торговаться в цене; потом стал рассматривать книги. Он не читал ни Карамзина, ни Дмитриева, не знает Жуковского, и не слыхал про Батюшкова.
- Кто перечитает все эти книги? - заключил он. Лучше всего Московские ведомости, в них все есть.
Такие господа, не виной ли, что наша книжная торговля не распространяется?
В продолжение этих посещений, человек десять приятелей книгопродавца, перебывали в лавке. Всякий спрашивал газет, журналов, новых книг и уходил, прочитав, что ему хотелось. Такие приятели книгопродавцев не виной ли, что журналы и новые книги расходятся так медленно?
ГАЗЕТНЫЕ КРИКУНЫ
Русская книжная торговля, милостивые государи! Русская книжная торговля, взятая в обширном смысле и так далее, и т. д. Вот как бы начал я статью свою, если бы я был литературный кудесник, или, по крайней мере, журналист, из числа тех, которые водятся у нас в Москве и в Петербурге которые обо всем говорят свысока, во всем находят центральное влеченье, воздушное давленье, эффект, отвлеченные идеи, и у которых набор слов (мистических и философских) производит над их сочинениями некий пар, сквозь который ничего не видно.
Нет! смиренно признаюсь, - у нас нет книжной торговли, и самые книгопродавцы наши смотрят на книги, как на вздорный фокус-покус, который едва выручает издержки на содержание лавочки. У нас, купец или мещанин торгует книжками, потому только, что ему случилось, как то собрать этот негодный товар, которому он сам не рад, и многие из них готовы променять его на лавочку с дегтем и салом, потому что они очень понимают всю важность и пользу дегтя и сала; знают, что сало всем нужно; что салом производят торг за границей, и по всем ярмаркам очень выгодно, с большой прибылью.
Нет у нас книжной торговли - нельзя же требовать, чтоб были и книгопродавцы понимающие свое дело. Виноват! Я не говорю обо всех вообще - Сохрани Боже! У нас есть в Петербурге, в Москве - молчу из уважения к их скромности. О, это истинные столпы просвещения, между тем, в ожидании дальнейших успехов русской книжной торговли, скажем тихомолком: Наши книгопродавцы правы, скучая своим товаром.
Бедные! утешительно ли смотреть на громаду книг, и продавать из них, едва, едва тысячную часть в год? Сами посудите! Их нельзя упрекнуть совершенным равнодушием к своему тлеющему капиталу. Нет! они с довольным видом, говорят, что по каталогу у них капитал очень хорош, (у иного тысяч на сто, на двести!) Из чего бы ни состоял капитал - все капитал! И все капиталы хороши - кроме невещественного, потому что он не осязаем, - а наслаждение видеть у ног своих всех представителей русской словесности?
(Жалкая словесность! бедные представители!) Разве не вознагражден скучающий купец, смотря, как эти грозные журналисты, гремящие по всем пределам России - эти страшные полемики, смиренно, скромно, шепотом просят его о деньгах? Этого мало: наши книжные торговцы истинные ценители дарований! Они платят сочинителям за их ум, они назначают цену уму; наши книжные продавцы, образуют вкус, приохочивают к чтению, одним словом просвещают отдаленные провинции!
Да не думайте, чтобы в нашей пространной империи стали справляться с вашими критиками, антикритиками, и перекритиками, господа журналисты! Нет! Вы сами знаете, что журналы у нас расходятся менее чем мало, за журнал надо платить деньги; самый дешевый стоит 25 рублей! Шутка ли это? У нас, вдали, в сердце России, за эту цену можно купить шесть четвертей муки! Нам дворянам не нужны журналы.
Мы ищем полезного, прочного, достойного стоять наряду с Историей Ролленя. Мы не с вашими журналами справимся, когда во время болезни захотим почитать книжку. Есть каталоги господ книгопродавцев. Каталоги раздаются даром; в них ясно напечатана цена книгам, и кроме того, всякая хорошая книга похвалена. Вот торжество книгопродавцев! Вот мед, подслащающий их горькую участь!
Я всегда немею (от удовольствия, вероятно), читая роспись книгам, продающимся в лавках такого-то и такого-то. Какое поразительное разнообразие! Оды Горация 1801 года поставлены рядом с Китайским Правлением 1789 года. Но эта незаметная прелесть ничто в сравнении с рекомендациями некоторым книгам.
Мучаясь страстно любопытством, я несколько раз пытался разгадывать, почему иная книга похвалена, другая (хорошая, заметьте!) не удостоена доброго слова? Это заставляло меня подозревать господ книжных продавцов в маленьком пристрастии к некоторым книгам, а наших любителей полезного и приятного чтения в слепой доверенности к газетным объявлениям и каталогам. Какова должна быть библиотечка Российского книгочтеца, если он изволит выписывать только то, что похвалено в каталоге, и в газетах?
Доискиваясь истины, я как то нечаянно и неприметно, забрел на Никольскую. Уже смеркалось. Я шел мимо книжной лавки и вспомнил, что мне нужно взглянуть на карту Театр войны с масштабом (карта изобретение наших книгопродавцев, карта, которую беспрестанно от них выписывают), вспомнил, и зашел в лавку. Подойдя к окну, я стал рассматривать знаменитое изобретение, то есть карту с масштабом. Сумерки, лубочная бумага, сбивчивые и сбитые подписи, заставили меня очень пристально ее рассматривать.
Я не приметил, что в той же лавке очутился другой посетитель; но громкий разговор его с книгопродавцем заставил меня отложить попечение разобрать карту с масштабом. Я насторожили ухо - слушаю и узнаю, что посетитель приятель книгопродавца, и, о радость! знаменитый, громкий, но скромный и безвестный автор каталогов и газетных объявлений о книгах. Решительный тон (принадлежности газетного крикуна). Спина его немного сгорблена, кажется он уже сед? труды, заботы, и вечная обязанность писать и писать, и все хвалить, и всему удивляться, и всем лгать хоть кого сгорбят и осеребрят (почтенными сединами).
Они сговаривались хвалить какой-то сборник прозы и стихов. Книгопродавец умолял его похвалить как можно поаккуратнее. - Вы будете мною довольны! послушайте: сейчас позвольте я скажу: одни только статьи нравственного или исторического содержания почему-нибудь любопытные и полезные, занимательные со стороны литературного слога, составляют сущность сей книги.
Издатель, член таких-то ученых обществ старался сколько мог, чтобы ничто, оскорбляющее разборчивость, вкус, и благородство чувствований - ничто... ничто с правилами чистой нравственности не согласное, не имело здесь места; ибо сия книга особенно назначается для чтения благ воспитанных молодых людей, желающих с успехом упражняться в отечественной словесности.. и.. Да и этого довольно!
Хорошо ли? - Мастерски! отвечал книгопродавец! Не забудьте, сударь, похвалить и тот перевод, корректуру которого вы читали. Мне хочется объявить и сборник и перевод в следующей газете. - Что ж, извольте; перевод, в самом деле, мне нравится - я скажу: творение cиe - есть произведение самого глубокомысленного ума. Оно единогласно признается учеными людьми за классическое сочинение, и может быть (виноват) и может по справедливости поставлено быть наряду с отличнейшими произведениями сего рода.
Каково? - Бесподобно, сударь! только надобно похвалить и перевод. - Сейчас. Слушайте: что же принадлежит до перевода сей книги на российский язык, то он имеет все достоинства лучших переводов - слог везде ясный, правильный, гладкий и сильный: показывает в переводчике основательное знание обоих языков и, что всего важнее - знание самого дела! почему перевод сей должен почитаться драгоценным приобретением для российской словесности!
Кажется довольно? - И предовольно, сударь! покорнейше благодарю! Нельзя мне не похвалить этой книжки, сударь! я печатал ее на свой счет - дал переводчику 200 экземпляров. - Прощайте же! я пойду писать, к утру все будет готово, а каталог вам к среде, непременно! простите! - прошу прощения, сударь! И знаменитый газетный крикун ушел.
Тогда только приметил книгопродавец, что я все еще стою у окна. Верно, ему совестно стало, что я слышал их разговор. - Вот, сударь, как мы стараемся за сочинителей и переводчиков! (сказал он мне) хлопочешь как угорелый с утра до ночи. Не знаем, как сбыть с рук своих товар; право ей Богу только одни иногородние нас и поддерживают мало-мальски: без них - хоть запри и лавочку. Прочтут объявление в газетах, прочтут рекомендации в каталоге, и если кудревато написано - выписывают, сударь, понемногу! - И, следовательно, вы хвалите в каталогах те книги, которые вами изданы? - Кто же их похвалит, сударь?
Однако случается, что мы рекомендуем иногда и те книги, которые отданы к нам на комиссию. - Скажите, пожалуйте, кто этот человек, который пишет газетные и каталожные похвалы? - Он, сударь из семинаристов, но мастер своего дела. Больше 30 лет работает на всю нашу братью, и мы все им довольны. - И что он читает книги, которым пишет похвалы? - Когда ему, сударь, когда ему читать? Он с утра до ночи пишет газетные объявления, составляет нам каталоги, просматривает корректуры. Он тоже, что журналист: вечно занят чужими трудами: хвалит на заказ и не читает книг, о которых пишет!
Я пришел домой в самом печальном расположении, но утешился, найдя у себя на столе каталог, изданный Смирдиным. Первый опыт - но прекрасный! Честь и слава ему! Ручаюсь: у нас будет книжная торговля, если все продавцы книг будут также пристрастны к своему делу, как молодой, но почтенный Смирдин!
ЛЕКАРИ-САМОРОДКИ
Брат мой занемог. Нестерпимая головная боль мучила его беспрерывно целые шесть недель. Лекари, штаб-лекари, доктора каждый день являлись к больному; рассказывали ему новости, анекдоты; писали длинные и коротенькие рецепты - напрасно! Наконец сжалились, над несчастным "домашние доктора" (известно, что нет человека, который бы не знал какого-нибудь чудесного целительного средства). И вот тетка прописывает больному кофе без сливок: - пить беспрестанно! - Это удивительное лекарство от головной боли, - говорит добрая тетушка, - мой покойный только этим и лечился! увидите, как это поможет.
Мы выбросили в окно склянки и примочки и начали поить больного кофеем. Но на другой день никак не смели давать его страдальцу, у него сделался, жар, бред, биение сердца, а тетушка только дивится, от чего лекарство, которое с пользой употреблял дядя, не годится для племянника.
Старая ключница Матрена предстала на консилиум. - Батюшка барин! - говорит она больному, - позвольте мне, старухе, сказать вам слово. Поверьте, батюшка, от моего лекарства как рукой снимет! Вот извольте привязать к головке мякиш черного хлебца, вымоченного в квасе: да как привяжете, батюшка, нюхайте все хрен, увидите, что и вперед никогда уже голова болеть не будет. Ей Богу так, батюшка!
В болезни человек делается малодушным, робким, причудливым; не удивительно, что и брат очень важно выслушал свою ключницу и велел обвязать себе голову по предписанию старой Матрены. Но и это Чудесное средство не помогло, как и множество других, прописанных сестрами, племянницами, друзьями и приятелями. Головная боль не унималась, и брат мой был в отчаянии.
В одно время прихожу к нему. Хочу войти в его спальню. - Нельзя, сударь! Нельзя, погодите! - шепчет мне Степан, братнин камердинер, - у него теперь доктор! - Какой доктор? - Доктор, сударь; славный доктор! В эту минуту дверь в спальню отворяется, и оттуда выходит человек лет 40, с бородой, в русском кафтане.
Потупив глаза в землю, он поклонился мне, и ушел.
Вхожу к брату, он хохочет. - Помилуй, что это за новый доктор? - Известный здесь своим лечением: он только что не воскрешает мертвых; по крайней мере, так рассказывал мне о нем Услужин. - Что ж он тебе прописал? - Нельзя сказать. - Почему? - Он не велел. - Вздор, но перестать же хохотать! - Невозможно! Рецепт так смешон, слушай.
Вхожу к брату, он хохочет. - Помилуй, что это за новый доктор? - Известный здесь своим лечением: он только что не воскрешает мертвых; по крайней мере, так рассказывал мне о нем Услужин. - Что ж он тебе прописал? - Нельзя сказать. - Почему? - Он не велел. - Вздор, но перестать же хохотать! - Невозможно! Рецепт так смешон, слушай.
Совсем неожиданно входит ко мне этот доктор, кланяется и садится подле меня. - Ну, что, говорит он, голова болит? - Болит. - И очень болит? - Очень болит? - И все болит! - И все болит. - Хорошо! - Да кто ты? - спрашиваю его. - От Услужина. Слушайте же, да, чур, никому не рассказывать, а то секрет пропадет! Возьмите лоскут сахарной бумаги, положите его под язык; потом возьмите правой рукой левую, и держите ее пять минут; через пять минут держите левой рукой правую. Вот все. Прощайте! После этого он встал - дунул на меня - пошептал про себя, и ушел!
- Что ж, - спросил я брата, - легче ли тебе после этого лекарства? Но он не мог отвечать и продолжал смеяться. - По крайней мере, это лекарство меня развеселило!
Увидевшись с Услужиным, я спросил его о том докторе. Надо было послушать его рассказ! Этот доктор, нигде, никогда, ничему не учился, но лечит все болезни, и нет никого, который бы не выздоровел тотчас после его лекарства. Я осмелился было сомневаться. - Спросите, у кого хотите, - отвечал мне Услужин; - здесь все его знают! Это не то, что Кирюшка-солдат. Тот лечит только от водянки; не то, что цыганка Марфа, которая мастерица заговаривать зубы. Нет. Этот доктор лечит от всех болезней - и я удивляюсь, что о нем не напечатано еще ни в одном отечественном Журнале.
РАЗДАВАТЕЛИ СЛАВЫ
Есть добрые люли, которые торопятся раздавать славу и бесславие, которые судят о человеке с первого взгляда и решительно произносят:
- Умен! Глуп! Хорош! Дурен! Эти усердные раздаватели славы встречаются на каждом шагу.
Недавно столкнулся я с ними в одном обществе. Разговор зашел о Вирском.
- Вирский преобходительный человек! - сказал один.
- Вирский? - возразил другой, - Вирский гордый, неприступный человек.
- Напротив, - сказал третий, - Вирский мил, любезен, умен.
- И угрюм, скучен, несносен, - прибавил четвертый.
- Вирский преобходительный человек! - сказал один.
- Вирский? - возразил другой, - Вирский гордый, неприступный человек.
- Напротив, - сказал третий, - Вирский мил, любезен, умен.
- И угрюм, скучен, несносен, - прибавил четвертый.
Разумеется, такое разногласие произвело спор. Спросили меня, знаю ли я Вирского?
- Очень коротко.
- Что ж вы о нем скажете?
- Я скажу о нем, что вы все правы; но не можете решительно говорить о нем, дурен он, или хорош.
- Как, сударь? Я у него часто бываю!
- Помилуйте! я всякую среду встречаюсь с ним у Князя!
- Я каждый четверг вижу его на балах у Графини.
- А я каждый день сижу подле него в театре.
- И все-таки вы не знаете его, потому что принимаете за характер минутное настроение человека.
Вы бываете иногда у Вирского - и видите его в гостиной, - сказал я первому, - и вы правы - в своей гостиной Вирский прелюбезный, преобходительный человек. Вы, - сказал я второму, встречаете его у Князя.Там бывает он по обязанности , по принуждению, по отношениям - и вы справедливо сказали, что Вирский там гордый, неприступный человек. Но он мил, любезен, умен на блестящих балах у Графини. И угрюм, скучен в театре и между незнакомыми.
Сказав это, я поклонился усердным раздавателям славы и ушел домой. После моего ухода, они взглянули друг на друга.
- Этот человек большой спорщик, - сказал один.
- И спорщик и грубиян, - прибавил другой.
- И спорщик и грубиян и невежда, - сказал третий.
- И спорщик и грубиян и невежда и педант! - прибавил четвертый
(Это рассказал мне после мой приятель N.).
БУЛЬВАР
Потолковав о турках, Махмуте, Молдавии, греках, мы пошли с племянником на Тверской бульвар. Уже несколько десятков лет бульвар этот мое любимое место прогулки. Не смотря на моды, нововведения, новые сады, новые бульвары, Тверской бульвара первенствует пред всеми прочими гуляньями. Тут всегда гуляющие: около двух и трех часов лучшая публика, Московская модная молодежь - после обеда, живущие около и идущие мимо, непременно зайдут пройтись на Тверской бульвар.
Надо признаться, что этот бульвар сделан лучше всех других. Множество цветов, фонтаны, беседки, лужочки, кустики, разбросанные в самом приятном порядке. Я обыкновенно бываю здесь по утрам до 12 часов, но не гуляю, а сижу на лавочке и смотрю на проходящих.
Мне хотелось показать бульвар моему приезжему племяннику, отставному конно-артиллеристу. Он приехал из деревни, чтоб посмотреть на матушку Москву, и повидаться со мной. Прекрасный, статный мужчина, но весь израненный в кампании 1814 года! Прочитав манифест о турецкой войне, мой безрукий, хромой племянник плакал от благородного рвения к славе. Если б не деревянная нога, если б не раздробленная правая рука, я знаю, он был бы уже за Дунаем.
Судьба не захотела его воинских услуг - оторвала ногу и руку, и велела жить в Москве и забавлять меня старика рассказами о Лейпциге, Люцене, Фершампенуазе, Париже. Кроме племянника, всегдашнего товарища моих прогулок, я имел на Тверском бульваре бульварного знакомца. Он непременный посетитель бульвара, и гуляет обыкновенно в одни часы со мной.
Он поэт Екатерининского века, - журналист прошедшего столетия и бывает на бульваре, чтоб подышать чистыми воздухом, собраться с мыслями, подобрать потерянный рифмы, и приготовить желудок к завтраку. Я иногда люблю слушать его горькие жалобы на нынешних журналистов, на романтиков, на молодежь, его рассказы о любезности женщин прошлого столетия, о уважении, которым пользовались литераторы того времени.
Он, как и все пожилые грешники недоволен настоящим. Но я люблю слушать его не потому, что принимаю участие в его скорбях. Нет! меня забавляют его кисло-сладкие фразы, его обветшалые замечания о людях, его устаревшие наблюдения, и которые известны всем и каждому. Всего забавнее в нем то, что он, как ни бранит настоящее, но силится подделываться к нынешнем ухваткам модной молодежи.
Вообразите его обветшалую фигуру, облепленную нынешним модным фраком. Его желтенький шейный платочек, который совсем не гармонирует с его оливковым цветом лица. Увидев меня, он подсел ко мне, сказал какую-то сладкую фразу из Стерна, и оборотясь к племяннику, стал за новость рассказывать подробности о Наваррском сражении.
Племянник молчал, я молчал, и поэт, который может быть в первый раз в 50 лет своих литературных подвигов нашел таких терпеливых слушателей: поэт рассказав до малейшей подробности обо всех кораблях, фрегатах и галерах, в заключение вынул из кармана стихи на победу при Наварине и давай читать! Кто не знает, что гг. поэты везде и во всякое время готовы читать свои стихи! Поэты прошедшего столетия еще неукротимее!
Пока что он читает, бульвар наполнился посетителями и все, проходя мимо нашей скамейки, приветствуют нашего поэта лукавой улыбкой и смехом. Но поэт тогда только увидел, что бульвар наполнен гуляющими, когда спрятал в карман свое сражение и корабли с фрегатами. - Нынешнее утро, - сказал он, посмотрев в лорнет на гуляющих, - благодаря божественной погоде, столпило здесь всех граций московских.
В эту минуту подошли к нам трое молодых людей, московских щеголей. Держа друг друга под руку, они с лукавой усмешкой устремили на поэта свои лорнеты, и, не обращая внимания на нас, приглашали его походить с ними. Поэт улыбнулся, сказал: Как вы добры! и пошел, стараясь подражать им походкой и манерами.
- Отчего это, - сказал мне племянник, - отчего это молодые люди, живущие в Москве, так отличны от Петербургских!? - Оттого, что в Москве своя мода, свои прихоти, и наконец, оттого, что в Москве всякий одевается, как ему угодно. - Прекрасно! Все прекрасно! А что молодые люди портятся в Москве,это правда. И в эту минуту, как нарочно в подтверждение слов моих, прошел щеголь, в белой пуховой шляпе, в серых штиблетах, в легоньком сюртучке из драдедаму.
Густые широкие бакенбарды и усы оттеняли желтенький платочек на шее. На обе стороны обращаясь с лорнетом, он бесстыдно всматривался в женские лица, небрежно кивал головой, встречая знакомых, и размахивал тросточкой, как тамбурмажор своей булавой. - Можно ли узнать, - сказал я, - что этот модник был некогда стройный офицер?
Никак! Вышел в отставку, влюбился, женился, бросил жену и тратит молодость свою, коверкаясь на бульваре и в гостиных! - Но зачем эти усы, зачем эти страшные бакенбарды? - Усы, любезный, усы принадлежность московского модника. Нужды нет: служил ли он в кавалерии, или нет, отставлен с мундиром или без мундира - ему нужны усы! - Чтоб отличится от статских или сидельцев из косметического магазина? - Совсем нет! и статские, и сидельцы, и купеческие сынки, - и цирюльники и маляры, - все носят усы! Это необходимо, как и бакенбарды!
В Москве ты увидишь множество лиц, которые достойны того, чтоб портреты их дошли до потомства. Они до того отрастили свои бакенбарды и усы, что надобен порядочной нос, чтоб с боку распознать в этом чудовищном образе лицо человеческое. Да и впрямь только нос и пару глаз видишь, а щеки, борода, виски - все закрыто волосами!
Представь же себе московского щеголя с этими бакенбардами, с этими усами, в плаще без воротничка, с лорнетом в руках, в мягкой круглой шляпе, измятой на подобие винной ягоды, что подумаешь ты, встретясь с такими уродом? - Тише, тише, дядюшка! Вот они в оригинале... вот эти исковерканные мягкие шляпы, эти плащи без воротников! и усы, и бакенбарды, и лорнеты... и белые фуражки. Пойдемте, пойдемте! Мне больно на них смотреть!
- Понимаю, понимаю тебя, мой инвалид! Ты жалеешь о несчастных, которые истребляют себя, празднуя по бульварам свое ничтожество, которые вместо полезной службы отечеству, прислуживают в будуарах, и окуривают свои усы не порохом, а табачным! дымом. Пойдем.
ПИСЬМА
Никогда не истребляю писем, полученных мною; люблю пересматривать и перечитывать их, и это чтение заменяет мне все книги. Три большие шкапа наполнены у меня письмами. Сегодня утром пересматривал я 1796 год.
ПИСЬМА
Никогда не истребляю писем, полученных мною; люблю пересматривать и перечитывать их, и это чтение заменяет мне все книги. Три большие шкапа наполнены у меня письмами. Сегодня утром пересматривал я 1796 год.
Вот письма моего доброго дяди. Его уже нет в сем мире! Нежное, чувствительное сердце, просвещенный ум, не спасли его от огорчений, досад, клеветы и отравили жизнь добродетельного. Руководимый собственными чувствами, не подозревая в людях ни обмана, ни злобы, сколько раз добрый дядя мой оплакивал свое доверие и жалкую участь человечества!
Сердце мое забилось сильнее. Я держу в руках письма Юлии. Где ты, бурное время юности? И где ты, моя Юлия? Она любила меня целых два месяца.
Вот письма Сидора. На каждом из них подписано: Твой верный друг. Ах, как он любил меня... когда у меня... были деньги!
Вот письма Вралева. С признательностью смотрю на них. Они питали меня целый год надеждой!
Я искал места. Вралев вызвался похлопотать за меня, и целый год играл со мной в вопросы и ответы посредством почты. Он пишет, не хочу ли я быть Секретарем у Князя М. Хочу, - отвечаю ему. Жаль, место занято, - отвечает он; но не согласишься ли ты быть Правителем Канцелярии в Департаменте? Согласен! - отвечаю ему. Жаль, очень жаль! - пишет он, - на это место только что вчера определили другого, но не хочешь ли быть Советником в Экспедиции? Хочу! - и он отвечает опять: жаль, очень жаль; место занято; но не желаешь ли? Таким образом, целый год Вралев предлагал мне места, и я получал только его письма.
Вот сверточек писем, которые получал я, когда фортуна улыбнулась мне. Сколько уверений в верной признательности, в неизменной благодарности, высоком и глубоком почтении, беспредельной и неограниченной преданности и эти благодарные люди теперь не узнают даже меня... и перестали кланяться мне, когда я вышел в отставку.
И вот обширные письма Вестина! Это не письма, а журналы новостей... собственной его фабрики! 20 лет покоятся они в моем шкапе, и новости еще не подтвердились. Множество добрых людей, которых он уморил и схоронил своим пером - и теперь еще живы! Множество супружеств, которые он развел, и теперь счастливо наслаждаются браком! Так, сидя за письменным столом, с кипами старых писем, забываю новые дурачества и наслаждаюсь прошедшими.
АНГЛИЙСКИЙ КЛУБ
- Приезжайте ко мне завтра обедать запросто, и привозите с собой своего инвалида. - Поедем к графине? - спросил я, прочитав записку, у племянника. - С охотой. Но мне странно, что графиня, не зная меня, приглашает меня обедать. - Ничего, братец, это московский обычай. Здесь рады приезжим гостям!
Зато и все приезжие господа Петербургские жители, хвалят Москву за хлебосольство. Пусть, говорят, что Москва смешна, что Москва большая деревня. Москва - угощает, и день ото дня становится красивее и пышнее. - Едем, но предупреждаю тебя, что графиня истинная московка, и горе тебе, если при ней найдешь что-нибудь дурное в нашей матушке Москве! - Не беспокойтесь! И мы отправились.
Графиня родилась и выросла, вышла замуж и овдовела в Москве. Имея блестящее состояние, славный дом, богатую подмосковную деревню, она конечно должна любить Москву, потому что ни в каком другом городе нет столько средств жить свободно, независимо и роскошно, как в Москве. И эта привязанность к родному городу нравилась мне в графине более, чем ее свежее личико, огненные глаза и любезность.
Нередко вдвоем удавалось нам с ней одерживать победы над гонителями Москвы. Победы не важные, потому более, что большая часть этих гонителей молодые люди, переселившиеся в Петербург из Москвы, из Малороссии и провинций. Прожив в Северной столице год-другой, они приезжают в Москву удивлять собой, выказывать покрой модных фраков и плащей, и остриться или чупиться на счет хлебосольства гостеприимной Москвы.
Но как они сами смешны, эти забавники, видевшие Петербург из окон своего департамента, и с тротуаров Невского проспекта! - У нас в Петербурге, у нас в Петербурге! твердят они при каждом сравнении с Москвой; как будто Москва непременно должна во всем походить на Петербург, как будто все дурное в одной Москве? - Позвольте спросить, - сказал я одному петербургскому любезнику, - давно ли вы поселились в Петербурге?
Он закраснелся. - На что вам? Уже два года. - А до Петербурга-с, где изволили быть-с, если смею спросить-с? - Я учился в Московском пансионе. - Стало быть, вы московской уроженец? - Нет-с, я из Саратова! Я не стал более расспрашивать, а он перестал делать сравнения и твердить: у нас в Петербурге. Не смешно ли? Не на этого ли саратовца похожи все молодые люди, бранящие Москву. Им непременно хочется, чтоб им дивились, и как Советница в комедии Фонвизина Бригадир ахает, слушая о Париже, так нередко и в Москве барышни ахают о Петербурге, слушая вятчан, нижегородцев и любезников из Прилук и Харькова.
Мы приехали к графине в 2 часа: условленный час в Москве для приездов на обеды, потому что почти везде обедают около 3 часов. Мы нашли ее окруженную по обыкновению племянницами, воспитанницами, сиротами. Только один мужчина чернелся в толпе белых платьиц хорошеньких московок - двоюродный брат графини, молодой человека, добивающийся службы - в Архиве!
Благодаря московскому радушию, мой инвалид скоро нашелся в этом обществе: и мудрено ли, когда хозяйка любезна? Перед самым обедом, брат графини взял шляпу.- Ты не обедаешь с нами? спросила она. - Помилуйте, ma cousine, разве вы забыли, что сегодня суббота. А, обед в Клубе? Как же я останусь у вас? - Конечно, это было бы ужасное клубооскорбление. - Смейтесь, смейтесь, а мне пора. Он поклонился и вышел.
Вслед за ним и мы пошли обедать.- Согласны ли вы со мной, - сказала хозяйка оборотясь ко мне,- что этот Клуб вредное заведение для Москвы? - Вредное, графиня? Я этого не думаю! - Да, превредное! Если б не было Клуба, господа мужья обедали бы дома, не просиживали бы там целые вечера, возвращались бы домой ранее, более занимались бы семейством своим, хозяйством, в обществе было бы несравненно больше приятности и приезжие еще охотнее стали бы хвалить московское хлебосольство.
Что вы на это скажете? Неправда? - Я согласен, графиня, что мужья, может быть, и обедали бы дома по средам и субботам, но не могу согласиться, что Клуб виной равнодушия и беспечности мужей. Муж, который любит жену, семейную жизнь, который привык заниматься хозяйством, такой муж никогда не сделается непременным заседателем Клуба. - Стало быть, виноваты жены? - И мужья, графиня! - Нет, вы не знаете всего вреда от этого Клуба.
Взгляните на мою сестру. Она была бы счастлива, жила бы спокойно со своим мужем; имение ее не было бы расстроено, если б не Клуб (я не посмел сказать графине, что не Клуб, а муж промотал ее имение). Она вышла замуж по любви - они любили друг друга как нельзя более. Для того чтоб жить неразлучно вместе, он вышел отставку и поселился в Москве. Порядочному человеку необходимо членство Английского клуба: он сделался членом.
Мало-помалу стал он реже и реже обедать дома - все в Клубе, и в Клубе! то приезжий, которого нужно познакомит с тем и другим, - то надо повидаться с нужным человеком, - то выгодная парная в вист, - одним словом, он забыл дом, жену, вверил хозяйство плуту управителю. Бедная сестра моя грустила, плакала, - заклинала его оставить игру, - ничто не помогло!
Наконец он совсем забыл, что у него жена, и кончилось тем, что они разъехались, имение продается с аукционного торга. Вот ваш Клуб, Графиня. Я не могу быть судьей в семейных делах: но вы мне позволите, старику сказать, что Клуб во всем этом так же виноват, как и театр. Страсть к игре, рассеяние, привычка во всем полагаться на управителя: - вот что довело вашего зятя до несчастного положения. Он и без Клуба мог точно так же расстроиться! - Но они все еще любили бы друг друга. Я не посмел сказать, что он любил не жену, а ее деревни.
Воспоминание о сестре затуманило ясные взоры графини: она задумалась, и мы печально вышли из-за стола.
Возвратясь домой, я вспомнила о словах графини. Не то, сударыня, не Клуб виною холодности между вами и мужьями вашими! Не Клуб виноват, что хозяйство ваше идет беспорядочно. Нет! любите друг друга, умейте нравиться друг другу - употребляйте свое время на занятия и мужья ваши будут с вами, и имение ваше останется при вас и при детях ваших! Но у нас, как и везде. Все неудачи, все промахи, все глупости свои слагают на судьбу, на лукавого, на Клуб: а мне кажется, что московский Английский клуб есть заведение ни с чем несравненное.
Хотите показать приезжему всех лучших московских жителей? Познакомиться с тем, до кого имеете интерес? Угостить его хорошим обедом, лучшими винами? Провести с ним вечер в большом обществе, где вы также свободны, как дома? Хотите ли познакомиться с новостями журнальными и перелетными? Ступайте в Клуб!
Ступайте в Клуб! Кроме свободы, удовольствия, какие разнообразные картины людей всех возрастов и состояний! Для наблюдателя Клуб - неисчерпаемый источник. Клуб драгоценен для мужей, которые как лишняя мебель в своем доме. Дома, не смея ничем распоряжаться, не смея пригласить обедать никого без позволения дражайшей половины, не смея отворить рта, не посоветовавшись прежде с глазками своей подруги, а в Клубе они герои, свободны, независимы! Они рассказывают новости, судят обо всем, говорят громко, требуют чего вздумается, угощают приятелей, - и только возвратясь домой, чувствуют всю свою ничтожность. Как же им не любить Клуб?
А люди, которые из экономии проживают жизнь свою в Английском клубе? Где бы нашли они такое общество? Столько занятий? Газеты, журналы, обед? И у них так укореняется привычка быть ежедневно в Клубе, что на Страстной неделе в последние дни, когда закрывается Клуб, они как мученики! Они чувствуют не скуку, не грусть, а истинно смертную тоску.
В эти бедственные дни они как полумертвые бродят по улицам, или сидят дома, погруженные в спячку. Все им чуждо! Их отечество, их радости - все в Клубе! Они не знают, как им жить, что говорить и делать вне Клуба! И какая радость! Какое живое наслаждение, когда Клуб открывается. Первый визит Клубу - и первое Христос Воскрес, получает от них швейцар. Словом: в Клубе вся Москва, со всеми своими причудами, прихотями, стариной...
Кто был в Москве, знает Россию, - сказал Карамзин; - а чтоб узнать Москву, - прибавить можно - ступайте в Английский Клуб!
КЛИМЫЧИ
Не любит узнавать никто себя в сатире!
Я даже видел то вчера;
Что, Климыч, на руку нечист, все это знают.
Про взятки Климычу читают,
А он украдкою кивает на Петра.
Крылов
Примечайте за людьми, и вы увидите, что всякий человек сколько-нибудь похож на Климыча.
Ипат, старик богатый и больной, отказывает себе в самом необходимом; умирает, а не зовет доктора. - Доктора нынче такие дорогие, - говорит он.
У Ипата только один сын. Ипат мог бы дать ему отличное воспитание; но Учителя ужасно дороги, - говорит он. Заговорите же с Ипатом о советнике, старик начнет рассказывать о скупости этого советника. Климыч!
В. Актер известный своей дурной игрой с диким голосом. Поговорите с ним о его товарищах актерах и актрисах? Он без милосердия начнет порочить их фигуру, пение, игру. Климыч!
Ни на что не похоже, - говорит мне Z., ни на что не похоже! Наши судьи моровая язва для карманов просителей! Кто ж этот Z? Судья, который своей примерной честностью нажил дома, деревни, заводы. Климыч!
Доктор, который улыбается рассказывая, что его товарищи, уморил больного. Климыч!
Журналист, который трубит перед публикой, что нашел опечатки и ошибки в издании другого журналиста - Климыч!
И все Климычи.
МУЖЧИНЫ И ЖЕНЩИНЫ
У Ленской сидел Милов. Им было приятно, весело - они смеялись, шутили - вдруг приезжает муж. Милов, не желая с ним встретиться, вышел в заднюю комнату - Ленской сделалось дурно на том самом диване, на котором она с Миловым... сидела - теперь лежит, бледна, слаба... чуть дышит. Встревоженный супруг тотчас едет за Доктором; Милов между тем выходит и уходит - Ленская... выздоравливает. - Женщина!
МУЖЧИНЫ И ЖЕНЩИНЫ
У Ленской сидел Милов. Им было приятно, весело - они смеялись, шутили - вдруг приезжает муж. Милов, не желая с ним встретиться, вышел в заднюю комнату - Ленской сделалось дурно на том самом диване, на котором она с Миловым... сидела - теперь лежит, бледна, слаба... чуть дышит. Встревоженный супруг тотчас едет за Доктором; Милов между тем выходит и уходит - Ленская... выздоравливает. - Женщина!
Легковерный муж с трудом мог отыскать Доктора. Нашел и не едет, а летит домой... в страхе, в отчаянии - на глазах слезы. Не опоздал ли я, - думает он, - не умерла ли? Но вот приехали. Тучный Доктор не успел еще вылезть из саней; а супруг был уже в комнатах. О чудо! Он видит мертвую ... за фортепиано! (Ленская учила новую мазурку, сочиненную Миловым) смотрит, не верит глазам своим, и в восхищении от чистого сердца благодарит Бога, что милая его в добром здоровье. - Мужчина!
Примерные друзья: Вспышкин и Крутицкий влюбились в Катю. Оба они были молоды, хороши собою, ловки, да к тому же военные офицеры... сколько причин Кате вписать их в пространный реестр счастливых своих адоратёров (обожателей)! И Катя отличает их: и на того и на другого смотрит не так, как на прочих, и с тем и с другим говорит не так, как с прочими; и танцует и подает ручку и... словом, отвечает обоим.
И казалось бы, что они счастливы оба? Но увы, и тот и другой скоро поняли, что отвечают и тому и другому. - Любовь оскорбилась, ревность воспылала ... примерные друзья, назначали уже место и час поединка. Катя услышала об ужасном намерении их накануне дня, в который приглашена была на бал ...Что делать? - Она поехала в магазин Madame le Grand за новыми нарядами. - Женщина!
Вспышкину и Крутицкому известно было, что Катя узнала о их намерении, и несмотря на это, отправилась, в магазин - но несмотря на это, как благородные рыцари, отправили они друг друга на тот свет. - Мужчины!
Вчера прогуливался и по Гостиному Двору; передо мною шел купец с купчихой. Нет, - сказал купец, - нет Марфушка, не охота мне идти в гости к Потапу. - А я хочу, - подхватила Mapфa, и потащила его за руку.
Коли так, - отвечал купец, - то пожалуй пойдем; я пошутил: мне и самому хочется повидаться с Потапом. - А коли так, то я не хочу, - вскричала в сердцах Марфа, - у тебя на неделе семь пятниц. Повернулась направо кругом и пошла домой. Женщина!
Как тебе угодно! - сказал купец, идя назад. Мужчина!
Блескиной наскучил бостон, она сажает вместо себя мужа; ей надобно навестить больную свою тетку - она посылает вместо себя мужа; к ней приехали деревенские соседки - она просит заняться со старушками мужа; Блескиной вздумалось ехать в театр - она приглашает с собой в ложу... Угарова. Женщина!
Муж сам ездил в театр за билетом; сам доложил ей, что уже пробило шесть часов; сам проводил ее с Угаровым с крыльца; посадил их в карету и со свечкою в руках раскланялся учтивейшим образом. Мужчина!
Когда Уныев был только знаком с Лизой и не обращал на нее особенного внимания, Лиза (тогда он ей нравился) занималась им особенно - так сказать, заставляла влюбиться в себя, Уныев действительно в нее влюбился - Лиза не примечает его. Женщина!
Полюбив однажды, несчастный селадон (ветренник), все еще любит. Долго не спит он по целым ночам, и со слезами на глазах, с гитарой в руках, пел (для мышей) жалобно: Надежда! ты моя богиня! Долго ходил он с этой надеждою в дом Лизы... напрасно!..
Лиза не переменилась. Уныев перестал наконец ходить - потому что уже не в силах; лежит теперь на постели, вздыхает, пьет от сухотки ячменный кофе!.. и любит! Мужчина.
Я прочел эти маленькие замечания двоюродной моей сестрице. Очень хорошо, - сказала она мне в глаза... отвернулась и едко улыбнулась. Женщина!
Я прочел эти маленькие замечания двоюродной моей сестрице. Очень хорошо, - сказала она мне в глаза... отвернулась и едко улыбнулась. Женщина!
Все так! согласен с тобой, - сказал зять, когда сестрица вышла из комнат - но (боязливо оглянувшись и почти мне на ухо) ... но боюсь утверждать, что это правда. Мужчина.
КАМИЛЛА
Природа отказала ей в красоте, зато щедро одарила умом. Камилла рано почувствовала желание нравиться; но как успеть в том без красоты? Читайте и узнаете. Окинув глазами толпу молодых людей, являющихся в доме отца ее, она избрала для опыта - Матвея.
Матвей, враг большого света, любит уединение, пастушескую поэзию - ему легко понравиться, и Камилла ему понравилась. Уехала с ним в деревню; бегала по полям и рощам, не переставала читать идиллии и элегии, проклинала город и общества.
Матвей восхищался, видел в Камилле все, что рисовало прежде одно его воображение: кроткую, верную подругу, добрую мать. Что наше, того нам и не надо, говорит старая пословица; пословицы справедливы! Наскучив принуждением, Камилла вернулась в город, и сменила чувствительного Матвея, живым веселым Григорием.
Григорий ничем не похож на отставного пастушка. Всегда весел, во всем находит смешное или глупое; беспрестанно поет арии, рассказывает забавные анекдоты. Как ему понравиться? И Камилла начинает петь арии, хохотать с утра до ночи, выдумывать и рассказывать анекдоты, вслух восхищаться милым Григорием, и Григорий перестал смеяться - он влюбился!
Явился чудак: не только на Матвея или Григория - он ни на кого не походил - оригинал во всей форме! то был чрезвычайно весел, то нестерпимо скучен; утром говорил умно, складно, а вечером глупо и дерзко; хвалил уединение, спокойную семейственную жизнь, и скакал за 2 т. верст для прогулки.
То заставлял любить себя человеколюбием, то отвращал неприступностью и странностями; то горд, то снисходителен; сегодня любит женщин - завтра читает сатиры на них же. Не было двух человек, которые бы согласно думали о его характере. При всем этом он был дурен лицом. Таков был Евгений! Как согласить все эти противоположности? Как понравиться ему? Но какие трудности устрашат решительную женщину? И чем труднее победа, темь она славнее.
Евгений, уверенный, что никакая женщина не возьмет на себя труда заняться его особой. Евгений не приметил первых нападений со стороны Камиллы. Напрасно вздыхает она; напрасно обнаруживает страсть свою, отличает Евгения! Он и не хочет думать, что им занимаются! Препоручения Камиллы, и просьбы отца ее, заставляли чудака бывать у них почти каждый день.
Известны следствия короткого обращения между молодыми людьми разных полов: или дружба, или любовь! И Евгений назвался другом Камиллы, и она поверила ему свои горести, свои надежды. Чудак слушал холодно, но любил ее слушать.
Наконец Камилла сама осмелилась поверить ему страсть свою; но кто опишет ее изумление, когда он прямо сказал ей: обманывать честных людей стыдно! Я знаю, что меня не может любить ни одна женщина! оставьте меня в покое! и ушел. Зачем он возвращался? Камилла больна, требует его, не говорит уже о любви своей, но ясно изъясняется взорами. Проходит месяц, другой - то же постоянство, та же страсть!
Евгений начал чаще думать о Камилле; прочел сказку о прекрасной царевне и счастливом карле, посмотрелся в зеркало - и поехал к Камилле предложить руку и сердце! Предложение испугало ее; она скрыла страх под видом радости, и запретила ему говорить о браке с отцом. "Он не согласится, она уже обещана другому, но может быть судьба смягчится". Слово: я люблю тебя, успокоило чудака. Он был в восторге, но недолго! Камилла уже не занималась им, смеялась его упреками и сделала нападение на графа Ивана.
Чудак Евгений побрел домой, изорвал сказку, разбил зеркало и сделался постоянным несчастливцем! Граф едва приметив внимание Камиллы - предупредил ее страстным изъяснением в вечной любви своей! Камилла торжествует, но узнав, что граф не любит платонизма, и смеется над ней в объятиях благосклонных.
Она разорвала связь и нечаянно напала на немецкого барона, который рассказывая, что фамилия его происходит от Карла Великого, не видел и не примечал ничего около него происходящего. Камилла уже старела, а старость некрасавицы ужасна! Что делать? Завоевать барона. Три дня перечитывает она историю всех баронов, восхищает немца. Наконец выходит за него замуж! Барон занялся сочинением истории ее фамилии - Камилла завоеваниями; но уже поздно - ей слишком тридцать лет.
ПИСЬМО МОЛОДОГО МУЖА О СТАРОЙ ЖЕНЕ СВОЕЙ
(к Редактору Вестника Европы)
Я нашел это письмо на Кузнецком мосту, и прочел его, потому что оно было не запечатано. По желанию бедного мужа, я доставил, его редактору Вестника Европы.
ПИСЬМО МОЛОДОГО МУЖА О СТАРОЙ ЖЕНЕ СВОЕЙ
(к Редактору Вестника Европы)
Я нашел это письмо на Кузнецком мосту, и прочел его, потому что оно было не запечатано. По желанию бедного мужа, я доставил, его редактору Вестника Европы.
Ваш журнал был верным прибежищем несчастных жен, тоскливых невест; их печальные жалобы напечатаны и прочтены всей Россией: они достигли своей цели - их жалеют и проклинают тиранов.
Письмо молодой жены о старом ее муже, жалобы молодой невесты на старого жениха, если не заставили образумиться Пролазовых и Вулкановых, имели, по крайней мере, ту выгоду, что сделали их смешными, странными в глазах всех порядочных людей; у нас также обидно слыть странным, как и в Париже. Сострадание ваше к несчастным обнадеживает меня, что вы не откажетесь быть предъявителем жалоб молодого мужа на старую жену.
Верьте, что участь такого мужа горестнее заточения - грустнее всего на свете. Не перестаю удивляться, почему до сих пор ни один молодой супруг не напечатал своих страданий? или от того, что мы привыкли молчать, имея подле себя половину, которая никогда не молчит?
Благодарение Богу, жены моей теперь нет дома, и я могу спокойно писать под рассказ моей памяти, которая слишком затвердила мои горести!
В 1816 году минуло мне 22 года; я жил тогда в Петербурге, служил у Министра финансов и блаженствовал, разделяя время с беспечностью, службою и удовольствиями. Недолго продолжалось такое житье. Я должен был ехать в Москву, для получения наследства после дяди, который совсем не во время вздумал переселиться в вечность, как вы скоро увидите.
Я приехал в Москву, оделся в траур, распорядился имением - и проиграл все в один вечер, сердечно жалея, что дядюшка, так много трудился для одного вечера. Чтобы утешиться в двойной потере, имении и дядюшки, я свел знакомство со всеми лучшими домами, и с вечера до утра кружась на балах, забыл и наследство и дядюшку!
Надежда поправить состояние заставила меня записаться в число почитателей одной вдовушки: она приняла почтение за страстную любовь - запылала сама, выгнала от себя домашнего доктора - и обвенчалась со мною. Жене моей было тогда 48 лет; но все ее прелести не столько пленяли меня, как ее 3000 душ в Малороссии! Говорят, что она была красавица: верю, судя по портрету, писанному с нее тому уже 32 года, когда она выходила в первый раз замуж.
Теперь красота ее едва приметна, зато душевные прелести в полном блеске. Она набожна, напитана чувствительностью; сочиняет стихи, французские и русские (какие угодно, ей все равно), поет итальянские арии, превосходно играет на фортепиано, и мастерски во все коммерческие игры. Я не заметил, как пролетела первая неделя после брака в праздниках, ласках, удовольствиях голова моя кружилась от быстрой и счастливой перемены: я был упоен всем, что видел, слышал, и воображал...
Прелестное настоящее красилось счастливым будущим: я мечтал о райских днях, которыми буду наслаждаться, имея все способы удовлетворить желаниям и воле! Как печально рушились мои воздушные замки, по прошествии первой недели! Все переменилось - и я из мужа сделался дворецким! Рожденный с тихим, уклончивым характером, я не люблю спорить и шуметь; избегаю малейшего повода к неудовольствию.
Из меня можно все сделать - и жена сделала из меня дворецкого; сперва ласками - потом требованиями. Я любил повиноваться ласкам, и, привыкнув к требованиям, привык и к должности мужа-дворецкого. Исправляя сию многотрудную обязанность, живу два года, ни раза не позволив себе ни одного упрека, ни малейшей жалобы, ни вида неудовольствия.
Вот моя должность: я должен вставать в 6 часов, идти прямо в конюшню, узнать о здоровье лошадей, и велеть при себе дать им корму. Покуда они едят, я стою у яслей и завидую их счастью, хотя участь каретной лошади и мужа довольно между собою сходны; но мне кажется, что лошадь подле овса гораздо счастливее молодого мужа подле старой жены.
Откормив лошадей, я должен идти в сарай, осмотреть экипажи; потом выдать повару муки, крупы, картофелю, кореньев. Возвратясь в покои, я должен справиться в календаре о дневном празднике, прочесть театральную афишу, узнать, не было ли приглашения на обед или вечер, и все это вытвердив наизусть, дожидаться пробуждения жены. Бьет 9 часов, и я вхожу к ней: целую ручки и рапортую о благополучии дома, о хозяйстве, о празднике, спектакле.
Напившись вместе шоколаду, иду в свой кабинет дожидаться приказаний от супруги моей. Обыкновенно дается мне каждое утро длинная записка, о том, что я должен делать, куда ехать, что купить и пр. Для примера прочтите вчерашнюю записку:
"Спросить у людей графини Лейкиной, здорова ли она и принимает ли к себе? Взять у мадам Демонси блонды, которые я вчера сторговала. Взять в театре две ложи. Узнать, много ли приглашено на вечер к князю Дудкину. Купить у Готье: Exaltation et piete par Mme Montolieu, и Saintes effusions de l'ame fervente (благочестие г-жи Монтолье, святые излияния пылкой души (фр.)). Взять y Розенштрауха четыре маленьких калейдоскопа. В опекунском совете выкупить мою бриллиантовую нитку. Возвратиться в 2 часа, непременно".
Получив записку, сажусь на дрожки в одну лошадь; мыкаюсь по Москве, и не теряя ни минуты возвращаюсь домой к назначенному времени. Другая записка о винах для стола и десерте дается мне тотчас, по возвращении; словом с 6 часов до 4 нет минуты свободной! Один раз я забыл заехать в театр: Боже мой! что я за это вытерпел! ни в трагедиях, ни в романах, не находил я таких громовых выражений, какими осыпала меня жена моя, в продолжении двух битых часов!
С тех пор, я, ни на шаг не отступаю от ее повелений: смиренно несу бремя мужа богатой и старой жены, молчу и повинуюсь.
За обедом обыкновенно я хозяйничаю; но мне дано заметить, чтоб я не вмешивался в разговоры, и смотрел более за порядком. После обеда, когда все усядутся за карточные столы, я бегаю и не перестаю суетиться; записка с приказаниями дается и после обеда. Вечером я должен провожать жену мою в театр, или собрание: ходить с нею под ручку, и сказывать, кого вижу и знакомых, потому что жена моя плохо видит.
Если мы приедем куда-нибудь на вечер, мне велено тотчас садиться за карты с людьми почтенными; отнюдь не танцевать, и не смотреть, как танцуют. Если у нас никого нет, жена моя заставляет меня переписывать свои стихотворения и молитвы ею сочиненные вечером, когда она лежит в постели, должно читать ей французский роман. Слово: довольно! прерывает чтение; складываю книгу и ухожу, если не приказывают оставаться!
Иногда, дивлюсь самому себе: как быв до сего рассеянным весельчаком, я мог так скоро преобразиться в хлопотливого и безответного мужа-дворецкого? Я завидую каретной лошади! не имею ни воли, ни рассудка, ни права говорить! Так обыкновенно думаю, когда жена забудет дать мне приказание; впрочем, такое редко случается, следственно я редко так думаю! Несчастье убивает человека, и если я проживу с моею женой еще год, то быть мужем-дворецким, сделается моею привычкой, необходимостью; а молчаливость, точность и слепое повиновение - характером.
Строгие, угрюмые старики, мужья молодых жен, скажут, что я сам виноват - зачем женился. Но я спрошу: кто не хочет быть богатым? а женитьба есть самое простое средство разбогатеть. Вот, милостивый государь, описание самое верное моей горестной участи! Напечатайте письмо мое: пусть все узнают судьбу молодого мужа женатого на старухе! Многие думают, что молодые мужья блаженствуют; даже те, которые нас посещают, так думают: говорят, что я всем управляю, делаю что хочу, и никогда не сижу дома! Пусть они узнают, как я всем распоряжаюсь, и где провожу время!
Что если жена моя прочтет? Но я слышу ее голос, простите, г. Редактор, иду рапортовать.
МЕДОР, ИЛИ СРЕДСТВО ПОЛЬЗОВАТЬСЯ ЛЮДЬМИ
Рожденный от бедных родителей и в звании, мало уважаемом обществом, Медор одному себе обязать своим образованием. С пылкой душой стремился он на поприще наук и скоро отличил себя от товарищей. Лишенный преимущества рода, он твердо решился достигнуть уважения чрез собственные свои достоинства. Сколько трудностей без покровителей, без богатства!
Медор, пылкий, с образованными умом, с чувством величайшего самонадеяния, не мог уже оставаться на месте, судьбой ему назначенном. С надеждой на будущее, с уверенностью в личном достоинстве, имея в памяти великих людей, отыскавших стезю в храм славы и фортуны, Медор начал трудиться над созиданием своего счастья, и вот как он принялся за дело.
Знакомства необходимы, думал он и познакомился со всеми товарищами по учению; многие из них имели хорошее состояние и ввели его в свои семейства. Чтоб пользоваться знакомствами и сохранить их, надобно нравиться. Но как? Где способы? Их много, вернейший - узнать характеры и соображаться с оными: так и сделал Медор. С одними читал Библию, с другими Спинозу; с одними ездил по церквами и монастырями - с другими в театр и на гулянья; плакал с чувствительными, смеялся над всеми с вольнодумцами, словом, с каждым и делал и говорил и мыслил то, что тот делает, говорит и мыслит.
Со всеми соглашайся, не противоречь никому и льсти страстям каждого! Вот правило Медора! Если случалось ему бывать в обществе людей между собою несогласных во мнениях, то он, скромным молчанием держал сторону каждого. Если требовали его мнения, Медор потуплял глаза и, положив руку на сердце, признавался, что не может отвечать решительно - ошибаться, есть участь людей, а впрочем, Платон думал так, Лейбниц так, Вольтер так. Все с восхищением слушали Медора, а Медор восхищался собой. Таким образом, Медор, тихонько прокрадывался в общество, и где только он не был принят, где только не могли им нахвалиться.
- Я понравился, - думал Медор, теперь надобно этим воспользоваться. И вот как воспользовался он этими знакомствами. Богатому описывая свое бедное состояние, растрагивал словами и жестами, и заставлял развязывать кошелек. Случайному представлял свое ничтожество, предлагал нижайшие услуги и просил покровительства - словом Медор узнав своих знакомых, всем понравился, и все заплатили дань его любезности.
Надобно иметь свой собственный угол, - думал Медор, и выстроил домик. Не дивитесь! Медор избрал самое верное средство нравиться и пользоваться людьми!
Благоприятство фортуны заставило Медора переменить немного тон в обращении с людьми. С покровителями он остался тем же бедняком, добреньким Медором; но с людьми, знакомство которых не приносило ему большой пользы, стал вольнее, осмеливался уже спорить, но так осторожно, так умно, что те признаваясь в своих ошибках, снова восхищались Медором!
В случае же малейшего неудовольствия со стороны какого-нибудь человека, он принимал смиренный вид и приносил торжественное раскаяние. - Еще не время, твердил Медор, и подавлял свое честолюбие и гордость. Но некоторые из приятелей Медора скоро его проникли и разлюбили. Те, которые хотели благородным образом достигнуть почестей и славы, явно презирали Медора; те, которым он предлагал свою дружбу, скоро приметили его склонность пользоваться людьми и оставили его. Медор не нашел себе друга, но не перестает искать его: твердость похвальная.
Я знаю много девушек, - думал Медор, - но еще не коротко знаком с ними; можно поправить ошибку фортуны женитьбой. Испытаем! Каждой девушке, имеющей приданого от двухсот до тысячи душ начал льстить, услуживать, писать романсы. Успел ли в этом Медор не знаю, но он еще не женат.
Между тем, чрез покровителей Медор достиг среднего звания людей и теперь с чином, с достатком. Он еще молод - запас надежд неистощен - честолюбие ужасное - средства к достижению цели верны. Скажите, если Медор достигнет ее, каков он будет?
БЕСПОДОБНЫМ ЧЕЛОВЕК
Отчего так бледен, так худ, так уныл Искателев? Кажется, ему приличнее было бы толстеть, здороветь, веселиться! Все его желанья выполняются, - он богат - в чинах. Чего ему недостает? О, многого! Очень многого! Желанья Искателева не имеют пределов; по словам его, все, что он имеет теперь, он не искал, не желал - все само собою пришло, по милосердию Божию! Ему еще надобно много трудиться на белом свете, чтоб выполнить свои желания.
Но в чем состоят его желания? Ему хочется не более, не менее, как остаться одному на этом свете - все иметь одному - ему тесно, ему душно. Видеть человека, имеющего лишнюю тысячу душ больше него, выше чином, известнее его, этого довольно, чтобы Искателев бледнел, худел, чернел, не спал. А сколько таких людей перед Искателевым, и скоро ли он перепрыгнет через них? Как ему толстеть? Где же исполнение его желаний? Стало быть, он завистлив? Немножко-с!
Я знали Искателева, когда ему было еще 17 лет: он был свеж, румян, весел, пылок. Сыну бедняка, никому неизвестному, Искателеву предстала трудная дорога, чтобы дойти хотя бы до золотой посредственности. Искателев весело глядел на жизнь: юношеское сердце билось для одних высоких чувств; свежая душа не знала еще светской премудрости! 17-летний Искателев был невинное, доброе создание.
Казалось поручиться можно, что Искателев всю жизнь останется верным чести, правде, дружбы, но явились демоны честолюбия, корыстолюбия, зависти, подлости, и в продолжение 20 лет так переработали Искателева, что его не узнали даже отец и мать. 17-летний Искателев так походит на 30-летнего Искателева, как снег на сажу, как персидский шах на герцога Девонширского! Зато Искателев из бедняка, ничего не значащего, сделался богатым, едва ли не знатным человеком, ученым, придворным, оракулом гостиных.
Правда и то, что вместе со всеми этими нравственными недугами, он получил и узнал все физические боли. Душа его, измученная беспрерывной тревогой, изнурила его. Как беден богатый Искателев. По непрерывной цепи желаний, бродит он уныло по белому свету и ищет простора своей воле. Счастье не отстает от него - удача везде с ним - но вместе с исполнением желаний теряет он возможность наслаждаться тем, что получает. Новые надежды манят его вперед и не дают ему свободы остановиться и отдохнуть. Бедный богатый Искателев!
Как уже настрадался Искателев на белом свете, отыскивая деньги, проталкиваясь между искателями чинов и мест проползая под ворота, вытягиваясь в передних. Чего он не делал, чего не испытал! Трудность этих испытаний не поколебала твердости Искателева, но отняла у него свежесть наслаждения полученным.
Он целые полгода, запершись в кабинете мудрого политика, слушал его сочинение о народном богатстве - слушал с восторгом, с восхищением во всех чертах лица - не находил слов для изъявления своего удовольствия к высокой премудрости ученого мужа - и за это геройское терпние сделался сам Доктором, получил библиотеку и титул: знатока политика, потому что ученый так заявил его перед всем светом!
Но мог ли Искателев наслаждаться своим торжеством, убив полгода на слушание бестолковых толков об истинах всем известных? Нет! он измучился, истерзался - и погнался за новыми надеждами. Он приютился к одной смиренной старушке. Добрый молодой человек, пример молодым людям, посмотрите! он не отходить от больной, читает ей нравоучительные книги, справляется о дневных праздниках, водит ее по церквам, разливает чай, дает ей лекарство, не допускает ее до малейшего беспокойства.
Бедная со слезами благодарит Бога за сокровище, посланное ей в Искателеве. Она умирает, и Искателев получает ее наследство; домик, деревушку. Но сколько потерял он времени, ухаживая за больной старушкой? Да и в праве ли он пользоваться домишком и деревнишкой, за то, что не шатался по бульварами и по театрам, а упражнялся в исполнении святых добродетелей? Но и для него наступило время разгульное: Искателев вошел в связь с миллионщиком.
У этого почтенного мужа, тысяча прикащиков и тысяча друзей управляют имением и заботятся о делах его; ему одна забота: веселиться! Надобно товарища - человека, который бы неразлучно был при нем, слушал то, что он будет говорить, рассказывал что-нибудь, когда ему скучно - сидел подле него в коляске или карете, и подставлял плечо свое вместо подушки, когда глава обладателя миллионов склонялся для успокоения.
И Искателев явился подле миллионщика - и обворожил его! Его миллионство не может жить без Искателева - особенно нравились ему рассказы Искателева, а Искателев рассказывает обыкновенно про себя, про свои нужды: как он бьется, чтоб достать денег; как бы он переделал свой дом, если б имел их; как бы он устроил свою деревушку, если б ему удалось прикупить к ней соседнее село, которое продается почти задаром; а Искателев купил это село - и Искателев устроил свою деревнюшку - отделал дом - завел мериносов.
Бог знает, под конец, кто стал бы рассказывать сказки и забавлять другого, если бы миллионщик не умер, и умер злодей скоропостижно! Искателев искренне плакал о его кончине и переселился в маленькую каморку, данную ему одним случайным человеком. Бедный! еще не отдохнув от горькой потери, он уже стал изнурять себя тяжелыми трудами! Не знает ни дня, ни ночи покойной, всегда за делом, всегда в занятиях!
Другие товарищи его гуляют, бывают в гостях, на праздниках, в публичных местах - один Искателев вечно в канцелярии, вечно пишет, считает, сидел, сидел и через 4 года встал со своего стула, чтоб пересесть на место своего начальника. Какое терпение! Какая убийственная безжизненная работа! Но Искателев недоволен - он давно имел в виду это место, оно давно принадлежало ему в мыслях. Ему надобно новое - что-нибудь лучшее.
Он желает - желания его исполняются, а Искателев все недоволен! Но труды, заботы, желания так изнурили, насушили его, что он при всем желании своем поправиться в здоровье - не успевает в том! Прежде он говаривал: счастлив тот, кто для усталости имеет лошадь, для спокойствия свой дом, для отдыха после трудов деревню.
Теперь у него все это есть - но он не пользуется ничем - ему некогда; он смотрит вперед - гонится за фортуной, видит, что у нее есть много даров, которые он может подобрать, следуя за нею. Когда ему думать о том, что уже его?
Пусть его гонится за фортуною! И может быть, кто-нибудь из моих читателей скажет, - мне он не нравится, этот Господин Искателев. Однако все знакомые Искателева в восхищении от него. Он в совершенстве выучил искусство пользоваться людьми. И философ, и ханжа, и ученый, и невежа, и поэт, и прозаик, и натуралист, и типографщик, и модная барышня и провинциалка, и деловой человек и ветреник, все восхищаются Искателевым, все говорят: - Искателев бесподобный человек!
ЗАПИСКИ МОСКВИЧА
(в Петербурге)
ОН МНОГО ОБЕЩАЕТ
- Он много обещает, - говорила про меня моя бабушка; у него большой лоб! Ах, бабушка, бабушка! не сбылось твое пророчество! Твой генерал, твой сенатор, твой министр живет в дымном чердаке, переписывает тяжебный дела - и умрет титулярным советником! Но одна ли моя бабушка обманулась?
Например - старая бабушка публика. Объявляют ей о новом журнале: редакторы, члены разных ученых обществ; люди известные всем книгопродавцам. Выходит первая, вторая, третья книжки. - О, этот журнал много обещает! - кричит публика. Надобно подписаться! Проходит год, и журнал кладут между кабинетом аспазии и модным вестником.
Русский барин, страстный любитель музыки, дает в своем доме концерт. Является скрипач, его воспитанник; играет, - и слушатели ахают от удивления и восторга. "Прелестно, восхитительно, он много обещает, он будет второй Роде!" Летом барин уезжает в деревню, возвращается в город зимою. Где же виртуоз? где второй Роде? Он отдан в солдаты за пьянство.
Молодому человеку удалось сочинить порядочные стишки в альбом сестры своей. "О, он много обещает!" говорят родственники и приятели; он рожден поэтом - он прославится! Увы! сколько таких поэтов поступило в свиту профессора Тредьяковского?! сколько таких поэтов и теперь добиваются этой же чести! А они много обещают, - говорят их покровители.
"Этот молодой человек с большими талантами! он много обещает, надобно послать его в чужой край!" Вот что говорят о живописце, который выучился в России. Проходят годы - десятки лет. Где же этот молодой живописец, который так много обещал? Он в числе канцелярских служителей в департаменте.
Является новый актер. Его образовали знатоки в драматическом искусстве: публика, еще не видав его, уверена, он - чудо! Актер дебютирует. Некоторые замечают, что он не умеет читать стихов, не умеет стоять, не умеет ходить, что у него тихий голос, самая бедная фигура для трагических лиц.
Напрасно. Все замечания заглушены рукоплесканиями; актера вызывают, и все кричат: "Он много обещает, он будет честью и украшением трагедий!" Проходит год, другой, третий. Актер остается при своем обещании, привыкает к рукоплесканиям, вызовам, привыкает не учить ролей; а публика привыкает к его усыпительной поговорке, и забывает, что этот актер много обещал!
Он много обещает, - говорят, и... но эти исчисления заведут меня слишком далеко. Утешаюсь мыслью, что не одна моя бабушка обманулась!
КАК ВСЕ ПЕРЕМЕНИЛОСЬ!
Все проходит! Все исчезает! все переменяется! И на этом свете нет ничего прочного и постоянного! Перемены следуют одна за другой так быстро, что современные историки и наблюдатели нравов не успевают замечать новостей - неутомимые издатели политических листков не успевают рассказывать о Вене, Ахене, Лайбахе, Вероне и проч.
КАК ВСЕ ПЕРЕМЕНИЛОСЬ!
Все проходит! Все исчезает! все переменяется! И на этом свете нет ничего прочного и постоянного! Перемены следуют одна за другой так быстро, что современные историки и наблюдатели нравов не успевают замечать новостей - неутомимые издатели политических листков не успевают рассказывать о Вене, Ахене, Лайбахе, Вероне и проч.
О как все переменилось, говорю поутру, читая газеты и журналы. Как все переменилось, думаю я, идя в клуб. О как все переменилось! шепчу про себя, посматривая на того и другого. Боже мой! как все переменилось!
Скажут, что слова мои - обыкновенная поговорка старика, который отжил свое время. Быть может. Однако я прав... Как все переменилось. В мое время... но что говорить об этом золотом времени? Расскажу лучше со всем простосердечием, что случилось со мною вчера.
Пройдохны пригласил меня на обед. В мое время обедали в 12 часов; но я, зная, как все переменилось, отправился к Пройдохину в 4-м часу.
Иду мимо огромных домов. В старину принадлежали такие дома знатным, коренным дворянам - теперь? - Купцам, подрядчикам, откупщикам. Как все переменилось!
Кареты, коляски, дрожки мчатся по улицам. В старину можно было узнать по числу лошадей, кто сидит в карете. Теперь? - Как все переменилось - все скачут четверками! Лучшие экипажи принадлежат - сынкам откупщиков, игрокам. Как все переменилось!
В старину можно было отличать по платью чиновника от купца, купца от ремесленника. Теперь? Все состояния имеют - фрак! Идешь по улице - встречаешь вельможу, продавца из английского магазина - титулярного советника, сапожника - все одеты одинаково!
Прихожу к Пройдохину. Обед. Хозяин и гости русские - а все говорят по-французски! и говорят как нельзя хуже - по крайней мере, большая часть. Не постигаю дерзости этих говорунов! Они очень знают, что русской язык известнее им всякого иностранного; что они свободнее могут объясняться по-русски. Нет? лепечут по-французски и коверкают фразы; а чтобы показаться совершенными парижанами - картавят, не выговаривают К, и нескладицу свою беспрестанно приправляют пословицами и каламбурами!
Тотчас после обеда пошел я в театр посмотреть Поликсену. Не умею изъяснить восторга, который волновал мою душу, смотря на игру Семёновой. Легче выразить досаду на прочих актеров, особливо этот Пирр!
Он там ужасно горло драл,
Он сильно так махал руками...
А ему аплодируют! Его вызывают! Как все переменилось.
Из театра еду на вечер к Промотаеву. На что ни взгляну, все не по-старому, все переменилось! С такими печальными мыслями сажусь за вист. Проигрываю - ужинаю и в три часа пополуночи возвращаюсь домой... Как все переменилось!
В передней никого - картины исчезли из залы - в гостиной осталась одна мебель - и в кабинете пустые шкафы, бюро мое разломано... меня обокрали! В изумлении осматриваюсь кругом; мертвое молчание и поразительная пустота! На письменном столе лежит лист бумаги. Утром, рассматривая журналы, невольно я написал: Боже мой, как все переменилось!
Под словами незнакомой рукой подписано: Точно так. Прежде старики или сидели дома или возвращались домой прежде полночи - оттого все на квартирах бывало цело!
Как все переменилось! В мое время - воровали просто... теперь и воруют и проповедуют! Боже мой, как все переменилось!
НОВЫЙ ГОД, ИЛИ ВСЕ ПО-СТАРОМУ, ВСЕ ПО-ПРЕЖНЕМУ
Все по-старому, все по-прежнему и люди переменяют только покрой своего платья. - Все переменилось! - лепечут старики. Не все переменилось - вы переменились, дедушки!
Посмотритесь в зеркало, где свежесть лица? Где румянец? Что сделалось с быстрыми глазами? Отчего колени ваши дрожат, и рука, которая так живо описывала любовь, надежду и отчаяние, теперь едва может, подписать ваше имя! Все прошло! все прошло! говорите вы, и до вас, точно также все проходило; следовательно, по-старому, все по-прежнему! Наденьте очки, прочитайте несколько страничек старика Ролленя: война, драки, убийства, измены! Завидуете ли старине и прапрадедам вашим? Загляните в Манштейна!
И этот новый год начался, продолжится и пройдет - точно также как прежние, счастливые для вас годы: все по-старому. Смотрите: вот идет пешеход в мундире, в треугольной шляпе. Лицо его пасмурно, он вздыхает. Это бедняк, который получил от судьбы позволение сидеть век свой за письменным столом, надеяться и терпеть! Он бредет с поздравлением, с желанием нового счастья, и сам остается все по-старому.
Вот мчится великолепный экипаж. Из кареты выглядывает молодой человек - этот молодой человек известен всем: он богат и никогда не узнает мучительного состояния бедняка с чувствами; никогда не узнает нужды в людях; никогда не услышит отказа в своей просьбе - он богат!
Вот смиренная двоица коньков, которые уныло тащат ветхую карету. В ней сидит Добров. Все знают его, как честнейшего, добродетельнейшего человека, и все знают, что пятидесятилетняя служба принесла ему только пенсион!
Мимо его скачет Бездушин. Этот не может похвалиться службой, но услужливостью, зато он живет, как вельможа. Теперь настало для него хлопотливое время! Сколько визитов! И с какою тонкою разборчивостью расположены у него эти визиты! Он знает всех знатных и богатых людей. Гибкая спина его неутомимо свидетельствует им его глубочайшее почтение - улыбка вечно готова на лице его, глаза вопрошают: не прикажите ли чего, Ваше Превосходительство?
Но не таков он с ровными себе, не таков с Низшими! С первыми он важен, холоден; рассказывает только о новостях, вчера полученных, о производствах, о предположенных переменах. Он рассеян, но душевно рад своим гостям, дает им хорошие обеды, ужины с низшими... о! с ними он ужасен, и бедняк никогда не благословлял его имени!
Рассказывать ли еще что вижу? но это будет опят одно повторение, давно виденное! Честин вздыхает; Плутов весел и доволен - женщины любят моду и перемены - лицемерие выгодно, откровенность опасна; Журналисты заманивают Публику первыми книжками; Поэты влюблены в свои стихи; Актеры и Актрисы славны, или дурны - по обстоятельствам; книгопродавцы богатеют; Авторы в плохих обстоятельствах; все это старое, известное.
И по-старому, все по-прежнему, и нет ничего Нового под солнцем!
СРЕДСТВА ПРОСЛАВЛЯТЬСЯ
Заставить говорить о себе значит - прославиться? А кто прославился, тот будет жить в будущем? Прекрасно - но трудно! Семь тысяч триста тридцать шесть лет стоит сей велелепный мир; найдется ли по одному истинно славному человеку на каждую тысячу лет? Что же делали прочие люди? Тоже, что и мы делаем! Ели, пили, и спали. Прекрасно - и легко!
Но, можно прославиться, и заставить говорить о себе, не быв завоевателем, не быв писателем, и министром? Очень можно. Правда, подобная слава не протрубит о делах наших во все концы земные, зато в маленьком городе, в столице, в своем кругу, можно наделать много шума! например:
Жил некто в мире сем - Чудесин. Достигнув семидесятого года своей жизни, пришла ему в голову великая мысль о славе. Сделаться известным, похитив удивление современников, казалось ему пределом всевозможного благополучия. Он отправляется путешествовать по меняльным лавочкам, площадям; покупает картины, бюсты, статуи, старинные табакерки, шандалы, трости, парики, и чрез неделю, три лучшие комнаты его дома убраны площадными драгоценностями; и эти три комнаты названы им музеумом!
И всякая картина у него - чудо! И всякая вещь - редкость! Этого мало: у него был сад или лучше огород. Чудесин махнул дубовой палкой, и огород исчез! Явился английский сад, а в саду парнас, Женевское озеро, остров св. Елены, Пантеон, чертов мост, Гибралтар, и что ж? Весь город заговорил о музеуме и саде Чудесина; и посетители с утра до вечера толпятся у него и путешественники после эрмитажа и кунсткамеры, едут дивиться горам, островам, озерам в саде Чудесина! и Чудесин прославился - и стал известен!
Просвещаться, и прославляться - никогда не поздно! Но пройдет год-другой, и слава Чудесина сделается молчаливее. Не станет Чудесина, и сад его опустеет! Он хотел славы временной - хотел только, чтобы о нем говорили. Для чего не желал обессмертить имя свое? И это легко! Сочиняйте, пишите что вздумается, и печатайте - умрете, но ваша книга останется; потомство будет читать ее, или, по крайней мере, ее заглавие, в каталогах и библиографиях - и вы бессмертны! Ручаюсь именем А, Б, В, Г, Д, Е, и проч.! Не переводи они, не сочиняй они, и кто бы знал об этих господах? Одни современные знакомцы!
Можно еще легче прославиться между современниками, и передать имя свое беспристрастному потомству. Подражайте Меценатину. Вы знаете, что он литератор? Знаете, что он знаток в литературе? Но, знаете ли, что этот знаток-литератор, никогда, ничего, не писал и не напечатал? Хотите ли узнать, чем он прославился, и почему имя его бессмертно?
Выслушайте: он богат; учился вместе со многими литераторами, и любит вкусный стол и хорошие вина. Поэты, прозаики, журналисты его лучшие гости. Он дает им обеды, ужины; слушает их споры, иногда и сам вмешается в общий разговор; обмолвится острым словцом; невзначай скажет новую мысль.
Друзья-литераторы тут! и браво! раздается в зале; и несколько простаков, которые слушают разговор о литературе, как проповедь на манжурском языке, дивятся, ахают, и кричат везде: Меценатин оракул сочинителей! без него некоторый из них ничего не смеет напечатать! Сочинители со своей стороны пишут послания к Меценатину, посвящают ему книги, дивятся в предисловиях его тонкому, разборчивому вкусу, его остроте, его любезности. И вот наш Меценатин навсегда попал в литераторы, прославляется, гремит - и бессмертен!
ПРИВИДЕНИЕ
В то скучное время, когда в Петербурге ничего другого не было слышно, кроме разговоров о холере, которая, всех ужасала, всем жестоко и надоела, в доме почтенной и милой Госпожи N. как и во многих других, был установлен штраф, коему подвергался всякий, кто только начинал говорить о сем несносном предмете.
ПРИВИДЕНИЕ
В то скучное время, когда в Петербурге ничего другого не было слышно, кроме разговоров о холере, которая, всех ужасала, всем жестоко и надоела, в доме почтенной и милой Госпожи N. как и во многих других, был установлен штраф, коему подвергался всякий, кто только начинал говорить о сем несносном предмете.
Штраф сей достигал до двадцати пяти рублей: сумма довольно значительная, которую, впрочем, употребляли на пожертвования. Однажды, когда у M-le N. было обыкновенное ее четверговое общество, молоденький, довольно интересный брюнет, Агатов, вздумал, забыв уговор, заговорить об универсальном предмете: и вот на него полился, (выражаясь словами Н. И. Греча) Ниагарский водопад упреков и притязаний на штраф; но хвать в карманах, ан книжник (сброшюрованные векселя) остался дома, а кошелек почти пуст: червончик, который там лежал за час пред сим дружно с гривенничками и с пятачками, спущен за дамской партией у Княгини Вистиной.
Как быть? Дело передано в дамский Ареопаг, и решено, чтобы m-eur Agatoff рассказал какой-нибудь анекдот, en attendant (в ожидании), что он заплатит штраф. Это для него было труднее того, чтоб оплатить штраф монеткой, но, собравшись с духом, он вынул из кармана смятый лист почтовой бумаги.
- Вот, - сказал он, - целая маленькая повесть, которую описывает мне в письме своем мой приятель Левин из деревни. От нечего делать он каждую почту наделяет меня подобными письмами, и сегодня доставил такой анекдот, который я могу предложить обществу для прочтения. Предложение сие принято было a l'unanime (единогласно) и началось чтение.
Все придвинули стулья, закашляли, засморкались, зашаркали, и через несколько минут воцарилась мертвая тишина в гостиной.
Агатов читал следующее:
Воспитанный в Москве белокаменной у старушки-тетушки, я перенял несколько ее предрассудков. Гусарская жизнь и вихрь света не помогли мне искоренить некоторых из оных, между коими боязнь к мертвецам была для меня самым несносным, тем более, что нередко я подвергался весьма колким насмешкам многих из моих товарищей; дамы также подшучивали надо мной; но я так и не смог оставить этой слабости.
Последнюю турецкую кампанию я провел очень счастливо: сабля за храбрость и Георгий 4-ой степени украшали меня; по раз, как-то ночью, при осаде Силистрии, после жестокой стычки с неприятелем, я спал спокойно, склонив голову на вальтрап (суконное покрывало, подкладываемое под седло), брошенный на траву моим денщиком.
Вдруг слышу хрип у самых ушей моих; сон воина чуток: я просыпаюсь, при бледном месячном свете вижу, что вальтрап мой лежит на страшном, со стиснутыми зубами трупе, изо рта которого клубится кровь и пена, а глаза вывалились. Волосы у меня стали дыбом, когда я в мертвеце узнал вахмистра Исаева, самого удалого рубаку из целого эскадрона, сражённого турецким ядром, и умиравшего подо мной.
Я сдавил ему грудь; он хрипел, и вот последняя борьба жизни со смертью страшно изобразилась на его искривлённом конвульсиями рте. Его стиснутые зубы, его померкшие, своротившиеся глаза, казалось грозили мне. Я бросился бежать, куда глаза глядят, и на утро нашли меня без чувств у палатки полковника. Жесточайшая горячка заставила меня остановиться на пути славы, и остаться в госпитале, откуда, по выздоровлении переслан я был к родственникам в Москву.
Слишком плохо поправляясь в моем здоровье, не смотря на искусственные в Москве воды, я подал в отставку, и вот живу себе преспокойно, то в городе, то в деревне, и уж месяцев шесть, как совершенно, освободился от моей боязни к мертвецам. Хочешь ли знать, как это случилось?
Имея нужду побывать у одного из моих приятелей, живущего на Пречистенке, в том огромном угловом каменном доме, где мы с тобой так часто веселились у доброй Графини N., я отправился к нему, иду на лестницу, красивую, мраморную, и на первой площадке вижу молодого человека в венгерке, в белой кавалергардской фуражке, в серых рейтузах с красными лампасами, и с хлыстиком в руке.
Он преважно покручивал свои черненькие усики; но вся фигурка его носила какой-то лакейский отпечаток. Иду выше, сворачиваю в длинный, предлинный, тесный претесный коридор, и воображение мое вдруг поражено чрезвычайным запахом ладана. - Верно здесь покойник, - подумал я, - верно, о! страшное предчувствие!
Так точно: вот брезжит свет сквозь стеклянную дверь; вот мелькает черный бархатный с серебренными галунами подрясник дьячка, читающего псалтырь. Невольный трепет пробежал по моим жилам; но глаза не могут отвратиться от сей картины; ноги движутся; я приближаюсь более и более к двери, которой не могу миновать.
О, если бы я был близорук; но к несчастью у меня чудесное зрение и вот я могу уже различить гроб; и вот в гробу покойник бледный, с опущенными глазами, с длинной седой бородой, слегка прикрытый тонким покрывалом. Грудь моя волнуется; я сам не свой: воображение живо представляет ужаснейшую картину: Боже мой! мертвец гонится за мной! Боже мой! он встал!
Он встал из гроба и с огромным тяжелым подсвечником в мощной руке плетется по коридору. Трепеща всеми членами, я бегу, куда глаза глядят; вдруг что-то белое на меня натолкнулось, и, взвизгнув, сильно дернуло меня за мой развевающийся плащ. Конечно: это верно привидение; да, да, вот и белое покрывало.
Я падаю без чувств подле мертвеца, который, запутавшись в плаще моем и споткнувшись об скользкую ступень, упал рядом со мной и громко кричит. Не знаю, что происходило около меня, только через несколько минут ли, часов ли, дней ли, право не ведаю, я вдруг вижу себя при ярком свете фонарей и свечек, которые в руках у дворников, лакеев, и служанок, выскочивших из своих углов.
Вышеупомянутый же франтик с лакейской физиономией, крича: негодяй! подлец, - сыпал на меня удары своего хлыста, конец которого до крови рассёк мне щеку. Выведенный болью из беспамятства, я пришёл в себя; кровь гусарская разыгралась во мне и через секунду франтик с усиками лежал подо мной, и я в свою очередь стегал хлыстом, вырванным у него мною, по его курносой физии. Насилу нас разняли. Смотрю: антагонисту моему какая-то миленькая субретка в белом платьице хотела, казалось, поцелуями залечить рану.
Все это дико и темно; но я объяснюсь в двух словах: пораженный жестокой мыслью, что мертвец от меня столь близок, я бежал, как сумасшедший; в это время с узкой лестницы третьего этажа, на который должен я был подняться, выбежала молоденькая девушка в белом платье, которую я и принял за мертвеца в белом саване.
Я упал, и она упала и закричала: на крик прибежал ее любовник, которому она, по-видимому, назначила rendez-vous на лестнице, пользуясь тем временем, что у барыни сидел один из ее племянников. Боясь, как и я, покойников, она решилась однако же, для свидания с милым, пройти мимо коридора; столкнувшись же, со мною, она думала, что столкнулась с самим сатаной; а любезный ее, который был никто иной, как денщик какого-то заезжего в Москву ремонтера, думал, что другой, и к тому ж какой-то франтик осмелился искать нежностей милой Пашеньки, счел за нужное наказать мою мнимую дерзость. Этот трагикомический переворот был причиной того, что я излечился от болезни, столь странной.
- Вот и вся история, - сказал Агатов: - я оною очень доволен, ибо не должен был выдумывать сам, и слушавшие Агатова также остались довольными этим анекдотом и не напоминали более ему о денежном штрафе, который, по их мнению, был уже взыскан.
Но будете ли вы так снисходительны, читатели?
ИСКУССТВО ОТКАЗЫВАТЬ
Толкаясь между людьми, и часто имея в них нужду, я приучился разгадывать даже улыбку, взгляды женщин, и прослушал полный курс искусства отказывать. Искусство важное, совершенно известное людям, живущим при дворе, и прекраснейшей половине человеческого рода. Как ни больно получать отказы, как ни грустно обманываться в своих ожиданиях; но если отказ приправлен ласковыми словами и улыбкою участья, мы вполовину чувствуем свое горе.
Приятелю моему обещано было очень хорошее место. Он был в восхищении. - Но кто обещал тебе эти золотые горы? - спросил я его. - Генерал N. Не радуйся, он же придворный. - Но он так обнадежил меня, так ласково говорил. - Обыкновенное обхождение и язык придворных! Когда же ты получишь место? - Он пришлет сказать мне. - Дай Бог, чтоб ты не напрасно прождал! так говорил я своему приятелю - и слова мои сбылись: он не получил обещанного места.
В то время, когда он так весело рассказывал о своем счастье, генерал N. совсем забыл о нем. Наконец мой приятель идет к нему. - Здравствуйте, - говорит генерал. Повремените немного: я сейчас отделаюсь. Садитесь, садитесь! и ушел в кабинет, оставив бедного в зале. Тотчас догадался бы я, что дело плохо; но мой неопытный приятель ждет, ждет час, другой.
Наконец приходит N., нюхает табак, смотрит на часы. Дурные признаки! - Я еще ничего не могу сказать вам удовлетворительного, - начинает он, посматривая в окошко - и вдруг остановился, как будто рассматривая кого-нибудь на улице (очень плохо!). - Скажу вам, - продолжал он, - что место, о котором, я вам говорил еще не занято.
Но со времени свидания нашего многое переменилось: и я уже не могу дать вам обещанного жалованья и квартиры. Впрочем, вы совершенно свободны, если хотите место ваше. Я говорил с министром, но он не утвердил моего представления, - после этого, он ласково улыбнулся, стал говорить о погоде, о новостях, потом поклонился и ушел.
Отказ! отказ очень учтивый! сказал я моему приятелю, когда он рассказал мне свой разговор с N. - Но я не постигаю причины этого отказа! - Очень легко постигнуть ее: N. нашел на твое место другого человека. - Почему ты это знаешь? - Потому что я видел этого человека. - Что же он говорит? - Он говорит, что N. сказал про тебя, что ты беспокойная голова. - Я? - Да, ты. Он слышал это от А; А слышал от Б; Б слышал от В, а В. твой бывший начальник. - В. никогда не был моим начальником! - Все равно! N. верит А.; А. верит В.; а Бю верит В. и от того ты без места. Но будь благодарен N. за его учтивый отказ: он даже не сказал ни слова, что слышала про тебя!
Я уже ангажирована! говорит девушка на бале, когда подходит к ней кавалер, с которым она не хочет танцевать. Прекрасный и учтивый отказ! Кавалер отходит прочь, и она идет танцевать с другим.
Предложение ваше для нас очень лестно! Мы в полной мере чувствуем честь, которую вы нам оказали! Но две недели назад тому, Лиза тайно просватана. Так отказывают жениху, который не нравится.
Пьеса ваша бесподобна! славная статья! с удовольствием бы поместил ее в своем журнале - но что делать, цензура не пропускает. Так говорит журналист сочинителю, вместо того, чтоб сказать просто: статья твоя мне не нравится, и я не хочу ее печатать.
Стихи ваши прелестны! но нельзя поместить их в трудах нашего общества. Вы знаете, большая часть наших членов люди напитанные древними классиками, и очень строго разбирают новейшие произведения словесности. Однако стихи ваши им понравились, они очень хвалили их. Но, знаете ли, почему не хотят печатать? В стихах ваших нет химандреи!
Так говорил остряк N. природному стихотворцу N. N. и простой сын природы взял назад свои стихи. - Я исправлю их. - Исправьте, но не забудьте химандреи.
В Париже делают кабриолетки, которые называются: эгоист. В них место только для одного человека. Я бы рад довести тебя, говорит молодой человек своему приятелю, но эгоист не позволяет! И у нас завелись дрожки и сани, которые называются: без одолжения. В них также место только для хозяина. Сделай одолжение, подвези меня, говорит офицер своему товарищу. Невозможно братец - у меня сани без одолжения!
НЕТ ХУДА БЕЗ ДОБРА
Человек рожден для деятельности. Печальная истина для ленивых и нашей братьи отставных стариков! На этом свете никак нельзя поставить себя так, чтоб не иметь до других дела, или чтоб другие не надоедали нам. Никак невозможно уединиться и жить с собою и для себя! Увы!
Человек рожден для деятельности, живи, и трудись! Виноват, я не совсем верил этой печальной истине: я думал, что отставка навсегда освободила меня от светских приличий, обрядов, отношений, сношений. Я думал, что навсегда простился с судьями, и людьми, жестокими людьми, до которых имеешь нужду. Мысль, что я свободный гражданин в этом беспокойном, хлопотливом мире, эта мысль восхищала меня, мне было так весело, когда я говорил себе:
Теперь связь моя с людьми кончена! Я не обязан против воли убивать свое время, не должен кланяться тем, которых презираю в душе; уже не имею горькой необходимости просить жестоких о месте! О, это меня радовало, и я жил, не зная забот, не зная, что делается в высоких, огромных домах, куда завлекали меня прежде честолюбие и нужды. Но человек рожден для деятельности!
Мой старинный приятель Б. имел тяжбное дело, которое началось еще при отце его. Дело справедливое. Мой приятель не дождавшись окончанья его, умер. Осталась бедная вдова - бедная, потому что лишилась доброго мужа, но не бедная по состоянию, и она-то пишет ко мне, заклиная дружбой, похлопотать о ее деле. Как быть? Я пожертвовал дружбе спокойствием и свободой, и сделался стряпчим.
Никогда не имея тяжб, не зная приказного порядка, я думал, что довольно для судей, если напишу подробную и ясную записку о деле, и словесно подтвержу, что дело справедливо. Я так и сделал. Ясно и подробно описал весь ход тяжбы, списал с записки моей несколько копий, и побрел к г. N.N. В девятом часу утра, он изволил еще почивать - в десятом проснулся, в одиннадцатом приказал сказать, чтобы я побывал у него вечером. Я вздохнул, но утешился мыслью, что теперь страдаю не для себя.
Но эта роль просителя тяготила меня, я задумался. - Позвольте сударь, узнать о вашем деле, - сказал мне молодой человек, который ходили докладывать обо мне N.N. - Вы секретарь у его высокородия? - спросил я. - Точно так, сударь. Я взглянул на молодого человека, он мне понравился, и я показал ему свою записку. - Очень хорошо, я знаю это дело, - сказал он, - что вы намерены делать? - Показать эту записку N. N. - Он читал все дело. Попросить об окончании.
Он потупил глаза, и улыбнулся. Я пристально смотрел на его бледное лицо и напрасные от письма глаза. - Где вы изволите жить? - спросил он меня. Я дал ему мой адрес, - я у вас побываю в 5 часов, - сказал он мне, - очень обяжете. Он хотел было сказать что-то еще, но услышал звон колокольчика в кабинете N. N. и побежал к нему.
Я вышел на улицу и остановился на тротуаре. День был прекрасный; экипажи один за другим мчались мимо меня; множество гуляющих с веселыми, довольными лицами толпились на бульваре: но мне было грустно, и я повесив голову побрел домой совершенно расстроенный неожиданным приемом. Опять дела, опять хлопоты, опять доклады и ожидания, думал я про себя.
Но я страдаю для друга, повторил я вслух и веселее взглянул на свет Божий. Будем же хлопотать, продолжал я про себя! - Без денег ничего не сделаешь, брат, - сказал позади меня голос, я оглянулся и увидел двух крестьян, - уж так заведено! Я остановился, и дал им дорогу, не слушая далее. Но эти слова: без денег ничего не сделаешь, рассмешили меня; они пришлись кстати к моим мыслям о хлопотах.
В 5 часов ровно явился ко мне секретарь. Разговор начался по обыкновению о погоде, наконец я заговорил о моем деле. - Оно совершенно справедливо, - сказал мне секретарь; но не кончается до сих пор за справками, которых мы еще не получили. - Послушайте, - отвечал я ему; - признаюсь, но я совершенный невежда в тяжебных делах и не могу постигнуть, как может дело тянуться 10 лет; и потому прошу вас, научите меня, что нужно для скорейшего окончания этой тяжбы, и долго ли она продолжится? - С полгода. - Итак, что мне делать?
Старики (не все впрочем) скромны, и молчаливы; я не буду рассказывать, что говорил мне секретарь: довольно и того, что я узнал, что и справедливое дело решается так же, как и несправедливое, и что надобно много хлопот.
Кроме того, я узнал, что мне нужно иметь:
1) Экипаж, чтоб не опаздывать и чтоб развозить деловых пешеходов, которые навестят меня.
2) Нанять хорошего повара, и брать вина, не иначе как из английского магазина.
3) Иметь список дней рожденья и именин моих судей, супруг и детей их.
4) Нанять переписчика.
- Об этих последних статейках не беспокойтесь, - сказал мне секретарь, - я доставлю вам список об именинах, а брат мой будет у вас переписчиком. - А вы будете моим поверенным и полномочным! - отвечал я ему. Расставаясь со мной, он вдруг остановился, и вынул из бокового кармана бумагу: - Не угодно ли вам? - сказал он, подавая мне ее.
Я взял лист, и читаю: разыгрывается в лотерею лошадь, ценой в 500 руб., цена билета 10 руб. - Дядя мой, бедный человек разыгрывает эту лотерею, - сказал мне мой полномочный, - не угодно ли вам взять несколько билетцев? - С удовольствием, с удовольствием, - отвечал я ему, и подписался. Но в счет, который после отослал к вдове, я не забыл включить за билеты в лотерею.
В полной мере постигнув мудрую науку, как выигрывать дела, пошел я к N.N. и расстался с ним как нельзя лучше. Он провожал меня до крыльца, просил к себе всякий день обедать, на вечер, на вист; извинялся, что поутру ему совсем не так обо мне доложили. Дело началось, с непонятной деятельностью - через полгода кончилось, и мы выиграли его!
Вдове стоило оно много забот, а я в продолжение этого полгода чего не вытерпел? Утром занимался дома с моим переписчиком, потом скакал в разные присутственные места, обедал с благодетелями; играл с ними в вист и бостон; беспрестанно брал билеты в лотереи и ничего не выигрывал. Наконец, дело кончено и я свободен; рассчитываюсь с извощиками, с поварами, с лакеем, официантами - и говорю: все по-прежнему!
Мой переписчик сверх договорной платы получил от меня небольшое нaгpaждeниe. Это тронуло его, и он с низкими поклонами просил меня навестить его вечерком - осчастливить своим присутствием, выпить чашку чаю. - Если вам непременно хочется, я буду! и мой писарь не знает, как благодарить меня. В назначенное время, т. е. в 5 часов иду к моему переписчику; но войдя в его комнаты, я заметил, что он совсем не беден.
Порядочная мебель, огромный шкап, за стеклами которого хранились фарфоровые чашки, молочники, куклы, серебряные ложки, сибирский поднос, и полдюжины лимонов; стены обвешанные картинами и портретами генералов; белые кисейные завесы у окон - все это показывало уже некоторое довольство.
Является малютка лет 10 с чаем. - Кланяйся же, - говорит мой хозяин, кланяйся! - А это ваш сын? - Старший сын, сударь, - когда же я закрыл чашку, мальчик подошел ко мне и взял руку, чтоб ее поцеловать. Я обнял его. - Проси у дядиньки ручку! - сказал отец, гладя по голове своего Ванюшу; проси ручку, дурак, - дядинька даст тебе новое платье. - Ванюша мо уж учится сударь и пишет изрядно; года через два и на службу готов. Я отошел к окну, вынул ассигнацию, и отдал ее Ванюше. - Целуй же ручку, дурачок, - повторил отец, - целуй ручку.
Ванюша выбежал, но вместо его подходит ко мне девочка лет 8 с яблоками и мальчик лет 5 с вареньем. - И это ваши дети? - Мои сударь, - отвечает хозяин, - что ж вы не просите дядиньку! Дядинька дал Ванюше гостинчик, и вам также даст. Опять отошел я к окну и, перецеловав детей, дал им по ассигнации. - А вот и последний, - сказал мне хозяин, неся на руках маленького ребенка, который плакал и вертел в руках гремушку. Другой только годок пошел! Зато преумный мальчик. Поцелуй дядиньку.
И он нагнул ко мне ребенка, и малютка, в самом деле, протянул ко мне ручонки. Не дожидаясь намеков, я и этому дал ассигнацию. У меня оставалось только 10 рублей, и я на всякий случай взял ассигнацию в руку, полагая, что найдется еще какой-нибудь племянник или племянница у моего любезного хозяина; но более никто уже не подходил к дядиньке.
После этого хозяин начал весьма любопытный для меня рассказ о своей родне; объявил, что женат на дочери квартального надзирателя; что сосед их недавно женился; дядя умер от чахотки; что в прошлую ночь собака на дворе беспрестанно выла, и что сожительница его не может иметь счастья видеть меня, потому что страдает зубной болью. Я изъявил чрезмерное сожаление о такой жестокой болезни, советовал лекарства, и взял шляпу. Хозяин мой хотел было попотчевать меня еще мадерой, но я поклялся ему, что ничего не пью - и ушел.
Ну, теперь совсем отделался от хлопот, думал я дорогой. Теперь я опять свободен, но ни за что на свете не соглашусь более стряпать дела. Вдове стоило это дело много забот; но она выиграла его. А я? И я выиграл! Я знаю теперь, что быть хорошим стряпчим значит иметь хорошего повара и экипаж; знаю, что приказный теперь не просит за труды, а предлагает билеты в лотерею; знаю теперь, что чем более семейство делового человека, тем лучше для него. А всего этого я не знал прежде. Итак - я выиграл, и нет худа без добра!
ЗАПИСКИ МОСКВИЧА
(в провинции)
НОВОЕ ЛЕКАРСТВО ОТ ЛИХОРАДКИ
Мой сосед Пахом занемог - я тотчас о том узнал, потому что Пахом, каждый день раз двадцать пробежит мимо моих окон, то с книгами, то с бумагами, то с узелком. И вдруг Пахома не видно! И день и другой. Посылаю узнать, что с ним сделалось, и мне отвечают, что у Пахома лихорадка. Пахом, не имея большого дела по службе, бегает по городу с утра до вечера, исправляя разные поручение своих товарищей.
Я пожалел о Пахоме и его товарищах - они лишились в нем самого деятельного, самого усердного помощника. Но к удивленно моему, Пахом является ко мне на четвертый день своей болезни - и здоровехонек!
- Ну сударь, помучился я с лихорадкой, - говорит он мне; помучился, и если б не повытчик, лежать бы мне и теперь в постели.
- Душевно рад видя вас здоровым, но скажите, каким чудесным средством вылечил вас господин повытчик?
- Извольте, средство это самое простое, и самое действительное: доказательство видите на мне. Поверите ли, что как бывало начнет трепать меня злодейка, так я на пол-аршина отскакивал от тюфяка? Ужасно!
Вот приходит ко мне повытчик, поглядел на меня, и сказал, что вылечит в один день. - Батюшка, сделай милость! - Слушай же, - говорит он мне: ступай к соседу с правой стороны. - Да я с ним незнаком. - Тем лучше: ступай к соседу с правой стороны и иди все задом. Как придешь к нему, сядь в комнате, в переднем углу, и сиди час, ровно час!
Что бы тебе не говорили, не отвечай, о чем бы тебя не спрашивали - ни гугу! Будут бранить - молчи; станут выгонять: ни слова! Сиди на одном месте, и как высидишь час, ступай домой, и до своей квартиры, ни с кем ни полслова. Если все это исполнишь, ты завтра же здоров! Я хотел было отказаться; как идти к незнакомому и сидеть у него час, не говоря ни слова? Да в ту минуту подхватила меня лихорадка, и я - решился!
На другой день пошёл. И Пахом начал мне рассказывать свое похождение; но я не вытерпел, и не мог сдержаться от смеха слушая его. Смех не остановил красноречивого Пахома, и он досказал мне свою повесть. Вот как было дело.
Пахом, на другой день, после посещения повытчика, оделся, и пошел к соседу. Переход был невелик, и раковое путешествие его, никем не было замечено. Вот он является к соседу, и садится, в передний угол, под образа. Сосед удивился его приходу, но ласково подошел к нему и вежливо спросил: что ему угодно? Пахом, по предписанию доктора-повытчика, молчит. Хозяин повторяет свой вопрос, Пахом молчит, вынимает часы, замечает минуту, и - ни слова, как будто он один в комнате, и не видит хозяина.
И хозяин замолчал: смотрит с удивлением на незнакомого гостя, осматривает его с головы до ног, поглаживает бороду, закладывает назад руки и останавливается перед Пахомом. Пахом молчит, и с важностью смотрит на хозяина. - Что вам угодно? Зачем вы пришли? Я здешний хозяин. Так говорит Пахому его сосед-мещанин; Пахом, разумеется, ни слова.
Между тем вошли в комнату хозяйка и двое маленьких детей, и в молчании становятся против гостя. - Что у вас такое? - спрашивает хозяйка. - Да вот видишь, его милость изволил пожаловать; я его знать не знаю; спрашиваю, зачем пришел? - молчит, и вот стою перед ним, и жду, не объявит ли чего? - Экой ты, - отвечает хозяйка: да он знать глухой, покричи-ка ему на ухо!
Пахом сморщился, а хозяин, обрадованный жениной догадкой, кричит на ухо Пахому изо всей мочи: - что тебе барин здесь надобно, а? я хозяин, что надобно тебе, слышишь ли? Пахом молчит. Хозяин в недоумении обращается к жене своей. - Видишь, молчит! И все с разинутыми ртами стоят перед Пахомом. - Что делать? - говорит хозяин. - Что делать? Выгнать его! - отвечает хозяйка. - Бог весть, отколь он пришел, мы его не знаем! Вишь, уселся как званый! - Постой-ка!
Слушай господин, - кричит выведенный из терпения хозяин; ступай отсюда как пришел, не то, я нечестно провожу тебя! Ступай, говорю тебе! Пахом ни слова! - Да что ж ты в самом деле! - закричала хозяйка, подступив к Пахому: убирайся вон! Эдаких гостей нам не надобно! Савельич, сгони его с лавки-то! - Слышишь ли? - кричит Савельич, - ступай вон! Молчание. - Экая собака!
После этих слов, Савельич садится подле Пахома и начинает ему панегирик: - Вот навязался гость, и т. д., и пошел, и пошел! Все выражения, изобретенные русскими в досаде, и злобе, полились рекою на бедного Пахома. Пахом молчит, Пахом ни слова, как будто не до него дело! Однако ж, каково терпеть ругательства от простого мещанина?
Но делать нечего: лихорадка мучительнее брани; Пахом молчит, хотя глаза и лицо его говорят, что он очень понимает ласки хозяев. - Е! да что ты, Савельич! - кричит жена; бранью его не выгонишь. - Полно, полно, не мешайся не в свое дело, - отвечает рассерженный муж: что у тебя все побои? или они тебе не надоели? - Вот я лучше схожу в часть, да приведу квартального - пусть его возьмут - на съезжей скажется. Дай-ка шляпу!
И с этими словами, Савельич встает с лавки, берет из рук жены шляпу, и идет в полицию. Жена остается в комнате, садится подле вольного страдальца, и начинает потчевать Пахома всякими увещеваниями, не забывая примешивать для красоты фраз, угрозы, брань и насмешки. Одним словом, Пахом был на иголках, оставшись с хозяйкой, потому что самый красноречивый мужчина не выдумает таких выражений, какие без приготовления отпускает раздраженная женщина.
Между тем Пахом взглядывает на часы - о, радость! остается только 10 минут терпеть. Часы подали хозяйке новую материю к насмешкам, но Пахом молчит, однако трусит прихода полицейских. Как быть, если его поведут на съезжую прежде истечения десяти минут? Но вот проходят эти мучительные минуты, и Пахом, с радостным лицом, встает со своего места. И хозяйка встает. Пахом к дверям - хозяйка заслоняет ему дорогу, и клянется, что не выпустит его до прихода мужа.
Пахом и без того озлобленный, одной рукой отталкивает женщину, другою отворяет дверь, и уже на крыльце. Но, увы! квартальный с будочниками и хозяином, встречают его в воротах и схватывают. Хозяин с торжеством предает его в руки полиции. Полицейский офицер начинает допрашивать Пахома: толпа кругом, но Пахом молчит; его ведут в полицию.
Наконец, они в комнатах - и Пахом, верный исполнитель предписания повытчика, заговорил! Объясняет офицеру причины своих поступков, объявляет кто он, и возвращается домой. И с тех пор, лихорадки как не бывало! Пахом превозносит благодетельного повытчика, и говорит, что это лучший доктор в целом свете! Не подумайте однако, что история тем и кончилась! Нет! Пахом подал просьбу, и требует с Савельича удовлетворения за бесчестие!
РАЗБОЙНИКИ
РАЗБОЙНИКИ
Все мирно и тихо было в городке Смиренном; все шло своим порядком, и в судах, и в гостиных, и в детских. Однообразная жизнь, отдаленность от прочих городов, и миролюбивые характеры первых лиц в городе, составили в Смиренном приятное, безмятежное общество. Сегодня у городничего, завтра у судьи, послезавтра у исправника, там у стряпчего, после у казначея, там у почтового экспедитора, там у землемера, и вот семь дней недели!
И это блаженное общество переменяло только место своего действия; впрочем, лица, и их занятия, были те же, и такие же, как вчера, и третьего дня. Где бы ни собрались - бостон, вист - а дамы в казино! Чай, кофе, наливки, шиповка: вот что подслащало мирную беседу. Но вдруг все переменилось: прекратились дружеские беседы, забыты бостон, вист и казино; шиповка уже не пенится в светлых хрусталях. Ужас и уныние распространились во всех домах: разбойники окружили город!
Разбойники окружили город!
Крестьянка Марфа, первая принесла это ужасное известие. В воскресенье, по обыкновению, несла она в город сливки и молоко, как вдруг из-за куста, выскочил человек высокий, страшный, черный, с усами, с дубиной, вырвал из рук ее кувшины и скрылся! Без памяти, в ужасе, прибежала в город бедная Марфа и объявила на базаре ужасное приключение.
Еще не успели слушатели обсудить ее дело, как прибежал на рынок огородник Лука. Бледный, без шляпы и без лотка, на котором обыкновенно, в самом живописном виде, умел он раскладывать морковь, репу, петрушку и пастернак.
Все собрание, забыв Марфу и ее рассказ, обступило Луку, и все с участием стали его расспрашивать, что с ним сделалось? - Ах, братцы! разбойники! разбойники отняли у меня весь лоток! - Где? - Там в овраге два злодея напали на меня, отняли лоток и скрылись. Взволновалось все собрание: разбойники! грабеж! и в течение одного часа распространилось в городе ужасное известие.
Стали уже говорить, что разбойников более ста человек, что они со всех сторон окружили город, что ими предводительствует известный татарин Хамид, что они хотят сделать ночью нападение на город.
Ужас на всех лицах. Мужчины собрались к городничему. Дамы сидят по домам и ни одна не смеет даже выглянуть в окошко. Дети притаились в своих комнатах. Все утихло в домах и на улицах Смиренного, некогда веселого! В эти ужасные минуты казалось, что Смиренный оставлен жителями.
Мертвая тишина среди белого дня не прерывалась даже лаем собак: и те, по какому-то непонятному сочувствию, попрятались в свои конуры, и боле двух часов продолжалось это гробовое безмолвие во всех концах города. Наконец совещание в доме городничего кончилось, и вот загремели по мостовым, дрожки исправника, заседателя и прочих бывших в совете.
Обрадованные жены встречают на крыльце мужей своих, дети с шумной радостью выбегают навстречу отцам, собаки выскочили из конур, и радостно перекликаются со двора на двор.
- Милостивые государи! - сказал городничий, когда собрались к нему первые лица города для совещания: милостивые государи: никогда еще не собирал я вас с таким неудовольствием; приготовьтесь выслушать мои слова: нам должно защищаться, ибо разбойники хотят сделать нападение на наш город!
Мы в опасности: теперь не время думать о спокойствии и веселостях; надобно предпринять решительные меры к истреблению нарушителей тишины и благосостояния нашего города. Какое, по-вашему, вернейшее и лучшее для этого есть средство? После этой краткой и выразительной речи, городничий умолк.
Думы омрачили лица присутствующих. Судья устремил вверх свои черные очи, и, перебирая табак в серебряной табакерке, вздыхал. Исправник захлопал шпорами, и наклонил свою кудрявую голову. Все прочие, в глубокой задумчивости, прислонились к стене.
- Лучшее средство, - сказал исправник: собрать людей (конных и пеших, прибавил судья) с ружьями, пистолетами, саблями, шпагами, мушкетонами (и прочим холодным и огнестрельным оружием, прибавил судья) и выступить в поле четырьмя отрядами!
- Прекрасно! - сказал городничий: это мы тотчас исполним. - Предводителем же всех войск буду я, - сказал исправник; вы в городе, я за городом! - Бесподобно! А отрядами будут командовать гг. заседатели; вы (к стряпчему) и вы (к землемеру).
Заседатели, стряпчий и землемер, молчанием изъявили свое согласие. - Слава Богу! - сказал городничий; главное устроено. Мы собираем войско, вооружаем его; вы главнокомандующие, ведете четыре отряда. Мы нападаем на разбойников, разбиваем их, ловим, и приводим в город. Так говорил исправник, хлопая шпорами и всклокочивая свои волосы.
- Позвольте же, - продолжал городничий: в городе, остаюсь я, со всей командой и остальными обывателями. Я расставлю караулы на всех улицах; и денно и нощно - бессменная стража! Это решено! теперь надобно позвать барабанщика, чтоб он ударил тревогу. Народ соберется на площадь, мы объявим наш план, и - победа! победа! - Победа! победа! - закричали все советчики, и разъехались по домам своим; они спешили к своим трепещущим супругам, которые не обедали еще, хотя уже давно наступил полдень.
Раздался барабанный бои на улицах Смиренного. Вздрогнули дамы, заплакали дети, а отцы, не докончив обеда, повскакали из-за столов, и вот все, в мундирах и в полной форме, явились на площадь перед собором. Городничий и исправник верхами, были уже там: на лицах их ясно видны были знаки нетерпеливого ожидания. Народ мало-помалу собирается, и толпится беспорядочными кучами кругом чиновников.
Гремит барабан, и с каждыми ударом палки, является на площади гражданин. Робкие жены остаются дома, затепливают чистые свечи перед иконами, и молят о сохранении жизни своих мужей. Но вот уже вся площадь закипела народом, и все голоса сливаются в один невнятный гул. Городничий навязывает белый платок на конец своей шпаги, машет ею на все четыре стороны.
Все умолкает. Он начинает речь: "Граждане! приспел час бед и славы! настала година испытаний! как тать, подкралась минута внезапного страха. Так, граждане! защищайтесь! Мы, и наш город, окружены злодеями, которые хотят разграбить наши, и ваши дома, а потому всякий способный владеть оружием да вооружится, чем кто хочет.
Вспомните, что вы спасаете свою жизнь, жизнь жен и детей ваших! спешите же в дома, и тотчас возвращайтесь вооруженные; одна часть из вас будет держать внутренний караул, под моим начальством, а г. исправник будет предводителем за городом. С нами Бог! ура! и воспламененные речью городничего, граждане разбегаются по домам; крики: ура! раздаются на улицах и в домах. Все закипело жизнью и деятельностью.
Восхищенный, растроганный усердием народа исправник, обращается к городничему, и очень кстати произносит следующие два стиха из Дмитрия Донского:
Для Россов добродушных
И слова одного довольно, государь!
И заблистало оружие на площади Смиренного: все граждане вооружились. Какое зрелище для нежных душ! Отцы семейств, окруженные детьми, благословляют их. Жены, в бесчувственной, немой горести, сидят у ног своих мужей: они уже не плачут! слезы их иссякли, глаза неподвижно устремлены на милых защитников.
Для Россов добродушных
И слова одного довольно, государь!
И заблистало оружие на площади Смиренного: все граждане вооружились. Какое зрелище для нежных душ! Отцы семейств, окруженные детьми, благословляют их. Жены, в бесчувственной, немой горести, сидят у ног своих мужей: они уже не плачут! слезы их иссякли, глаза неподвижно устремлены на милых защитников.
Юные невесты, сестры, тетки, племянницы, внуки стонут, рыдают, охают, плачут; словом, веселая площадь Смиренного, превратилась в место скорби, уныния и отчаяния. Любитель драм наплакался бы досыта, смотря на прощающихся, видя в одно и тоже время, самые поразительные и трогательные места из драм Коцебу и Ильина, и все на площади Смиренного!
Напрасно городничий машет платком, напрасно г. исправник кричит: вопль разлуки все заглушает, и ничему не внемлет! Вдруг раздался выстрел, и воины, матери и жены их, сестры, племянницы и дети - все и все попадали на землю, как будто над ними разразилась громовая туча. Единогласное и громкое: Ах! раздалось на всех голосах мужских и женских, и все затихло: все, как убитые, прилегли к земле.
Городничий и исправник как две скалы, или лучше, как две неприступные батареи, стоят недвижно среди пораженного народа: внезапный выстрел не поколебал их. Они громким голосом взывают к оробевшим гражданам, успокаивают их, и мало-помалу, головы начинают выказываться; все восстали, и говор пронесся между пораженными.
- Граждане! - говорит городничий; - пусть отделятся от вас, сто человек храбрейших! Молчание. Никто не отделяется. - Эти сто воинов останутся со мною в городе, - продолжает городничий и вдруг все закричали: Я остаюсь! Я остаюсь!
Неудачный вызов охладил красноречие городничего, и он, не тратя слов, сам, с помощью своих десятских, выбрал в свои телохранители и охранители города, сто граждан; прочие поступили в распоряжение исправника. Он разделил их на отделения. И вот потянулись они четырьмя батальонами к заставам.
Необходимое пояснение. Выстрел, от которого повалилось все воинство Смиренного, произошел от того, что в ближайшем к площади доме, слуга выстрелил из пистолета, приготовляя орудие своему барину.
Войско выступило из города. Городничий расставил везде караулы, на заставах, у каждой улицы, у каждого переулка, и не заезжая домой, сам, с оставшимися воинами, расположился биваками на площади. Какое новое зрелище для мирных жителей! Но они не могут видеть его: все окна закрыты ставнями. Обитатели Смиренного добровольно отказались от дневного света, и при ярком пламени сальных свеч, в слезах и в отчаянии, ждут вестей из армии.
Но всех печальнее, всех грустнее Гликерия! Гликерия, дочь одного из первейших негоциантов Смиренного. Дева, хотя уже и не юная, но чувствительная, хотя не прекрасная, но румяная и свежая. Она одна в своей комнатке; одна одинехонька: все счастье, и все ее радости, разрушены внезапным нашествием разбойников.
Ее жених, пылкий и храбрый исправник, теперь оставил ее, и окруженный опасностями, может быть, самою смертью, забыл ее. Нет, дева смиренная! нет, чувствительная Гликерия! успокой пылкое нетерпение своего сердца! - твой друг, твой жених, храбрый и пылкий исправник, верен тебе, видит тебя одну, и на равнине за заставою, и на блестящем оружии своих сподвижников, и в кустарнике, опушающим окружные горы! Он возвратится, твой герой, с честью и славой. Посиди покуда в своей комнатке и читай от скуки ужасные романы кавалера д'Арленкура.
Ярко пылают огни на площади Смиренного: неутомимая стража беспечно улеглась около пламенеющих костров, но внимательным ухом прислушивается к малейшему стуку. Все тихо и безмолвно и на земле и на небе. Городничий разъезжает на звуконогом коне своем по улицам и переулкам. Неутомимый отказался даже от чаю и ужина.
Спокойствие города отняло у него все спокойствие. Так прошла ночь, достопамятная в летописях Смиренного. Наступил день. Но какой день, великий Боже! Самый ненастный! Небо со всех сторон обложилось тучами, дождь так и льет; ветер воет; река волнуется, окрестности в седом тумане, и ни весточки, ни грамотки из армии!
Не так покойно провели ночь войска, выступившие на защиту города. Люди, при всем усердии, не понимали исправника, который, в жару, командовал ими как старыми воинами. Неисполнение приказов взорвало заслуженного исправника, он употребил строгие меры и ропот, неповиновение, увеличились.
Благоразумие землемера все поправило, он закричал громким голосом: - Разбойники! Разбойники! и в минуту ропот затих; и страх, поселил доверенность к начальникам. Пользуясь благоприятною минутой, исправник закричал: - Вперед!
Заседатели, стряпчий и землемер повторили: Вперед! и четыре колоны дружно двинулись под гору, и потом на гору. Выбрав самый возвышенный пункт, исправник закричал: - Стой! и армия остановилась. Исправник вынул из бокового кармана маленькую зрительную трубку, и начал осматривать окрестности - никого не видно!
"С кем же сражаться?" думает про себя исправник. Где разбойники? Где эти дерзкие нарушители нашего спокойствия, и завистники моего счастья, отдалившие день моего соединения с бесценной Гликерией? Но это, может быть, воинская хитрость со стороны разбойников. Они в засаде, мы их отыщем!" - Так думает храбрый исправник, и приказывает своим командирам с их отрядами, обойти гору и кустарники со всех сторон, чтобы открыть неприятеля.
Заседатели, стряпчий и землемер выступают, а исправник, с обсервационным корпусом, остается на горе.
Перед ночью, возвратились заседатели, стряпчий, землемер и донесли исправнику, что ничего не открыли и нигде не встретили ни одного человека. Но поход изнурил воинов: надобно было отдохнуть и подкрепить силы. Запылали огни, заварилась каша, и в полночь все улеглись, кроме исправника, и выбранных им людей, из которых он составил цепь около биваков.
Перед ночью, возвратились заседатели, стряпчий, землемер и донесли исправнику, что ничего не открыли и нигде не встретили ни одного человека. Но поход изнурил воинов: надобно было отдохнуть и подкрепить силы. Запылали огни, заварилась каша, и в полночь все улеглись, кроме исправника, и выбранных им людей, из которых он составил цепь около биваков.
Слушай! беспрерывно летало от одного стража к другому, и заглушало громкое храпенье утомленных поисками воинов. Исправник, вооруженный с головы до ног, сидел у огонька, курил трубку, приветливо посылал табачный дым, вместе с сердечными вздохами в город, в город к Гликерии! Во всю ночь не смыкал он глаз своих, и утренняя заря, застала его в том же положении - с трубкой в зубах, и с думой на челе.
Рассвело. Лагерь проснулся. Воины подкрепленные сном, воспрянули для новых побед, и, не смотря на дождь, который льется на них, они горят, пылают от нетерпения сразиться с крушителями тишины и спокойствия Смиренного. Исправник сзывает к себе своих командиров. Заседатели, стряпчий, и землемер, являются к нему, и военный совет открывается. Решено, чтобы стряпчий остался на горе - а исправник, соединив три отряда, пошел сам для отыскания трусливого неприятеля. Сказано и сделано.
Войско опять двинулось в поход. Бог вымочил, Бог и высушит, ребята, - сказала исправник своим воинам. - Вперед! дождь скоро пройдет, и более двух часов ходили они кругом города, около гор, в лесу, между кустарниками - нет разбойников! нет никаких следов, нет и малейших признаков, которые бы свидетельствовали, что в этих местах были вчера, или третьего дня живые люди. С досадой скомандовала исправник: Направо кругом марш!
Но довольный тем, что употребил со своей стороны все, что требовало благоразумие, опытность и личная храбрость, он поскакал к горе, на которой расположен был отряд стряпчего. - Что нового, господин стряпчий? - Честь имею донести вашему благородию, что я поймал двух беглых солдат. - Каким образом? - Мой кучер, которой стоял на часах под горой, заметил, что из оврага, влево от горы, выглянули две головы. Тотчас закричал он: Караул!
Мы все бросились к нему, узнали причину его крика, схватили людей, которые выглядывали из оврага, допросили, кто они, узнали, что это два беглые солдата; я велел их сковать и приставил к ним караул! - Прекрасно, господин стряпчий! честь и слава вашей деятельности! приведите ко мне этих молодцов! - Не видали ли вы здесь разбойников? Говорите, говорите правду! может быть вы их сообщники? не таите ничего!
Я обещаю вам прощение, если откроете всю правду. Так говорил исправник двум оборванным татарам, которые назвались беглыми солдатами. - Нет, бачка! мы не видали разбойников; вот уже две недели, бачка, мы здесь гуляем, и никого не видали. - Как? кто же отнял вчера утром молоко у крестьянки, и морковь у огородника? - Виноват, бачка, это были мы! - Вы? - Так, бачка, захотелось мало-мало покушать, мы отняли молочка и морковки. После этого ответа исправник ни слова! с четверть часа продолжалось безмолвие. - Ну, господа, пойдемте в город, делать нам здесь боле нечего! Равняйся, слушай, - и, не докончив команды, исправник поскакал в город.
Рассказывать ли далее? Извольте!
Исправник поскакал, командиры его за ним, а за ними вся армия побежала. Побежали бы и страшные разбойники, если бы не были скованы. В беспорядке, с шумом, криком, вбежали в город воины, как будто несли на плечах своих неприятелей. Исправник прямо к городничему: заперся с ним в кабинете, и долго, долго разговаривали они наедине.
Рассказывать ли далее? Извольте!
Исправник поскакал, командиры его за ним, а за ними вся армия побежала. Побежали бы и страшные разбойники, если бы не были скованы. В беспорядке, с шумом, криком, вбежали в город воины, как будто несли на плечах своих неприятелей. Исправник прямо к городничему: заперся с ним в кабинете, и долго, долго разговаривали они наедине.
А в городе, во всех домах смех и хохот. Воины, не смотря на дождь, и грязь нейдут с площади, и с громким смехом рассказывают о своих походах и победах. И все опять заликовало в веселом город Смиренном; отворились ставни в домах: отворились гостиные; раскрылись карточные столы, и запенилась шиповка. А исправник? Исправник, милостивые государи и государыни, женился на Гликерии.
МОЛОДЫЕ ЖУРНАЛИСТЫ
повесть
Москва рассадник литераторов, - сказал... положим, N. N. Это выражение мне очень понравилось; к тому ж я люблю литераторов - они моя слабость. Мне так много натолковали об них мои сестры, страстные любительницы чтения, и которым я верил более, нежели самому себе, потому что сестры мои были милые, благовоспитанные, кроткие девушки; но имели привычку щипать меня и ставить на колени, если я в чем-нибудь прекословил. Как им не верить?
МОЛОДЫЕ ЖУРНАЛИСТЫ
повесть
Москва рассадник литераторов, - сказал... положим, N. N. Это выражение мне очень понравилось; к тому ж я люблю литераторов - они моя слабость. Мне так много натолковали об них мои сестры, страстные любительницы чтения, и которым я верил более, нежели самому себе, потому что сестры мои были милые, благовоспитанные, кроткие девушки; но имели привычку щипать меня и ставить на колени, если я в чем-нибудь прекословил. Как им не верить?
Прошлого года я был в Москве. Не думаю, чтоб для читателей нужно был знать, зачем я был там. Это скучная история. Меня хотели женить там на девушке, которую я отроду не видал, и которая, как уверяли меня, все имеет; но которая и не взглянула на меня, когда ей объявили, что Петербургский жених приехал ...
Я узнал причины этого убийственного равнодушия от кухарки, которая от нужды исправляет должность горничной: – мальчик ряб и мал ростом! Мне отказали, и я должен был ехать в Петербург к величайшей досаде моего дедушки, который непременно хотел женить меня, несмотря на то, что я ряб, мал ростом и имею маленький чин. Старики упрямы — а как дедушка мой старик, то, и он должен быть упрям, и очень упрям!
В это самое время учредились между Москвой и Петербургом дилижансы. Как смирный человек, я обрадовался этому учреждению. Смирному везде худо - и в службе и дома и в дороге. В службе заставляют работать за четверых и обещают все ... но не исполняют обещаний. Дома - дома бесят, забывают приказания и за все это требуют денег. Дорогой - на каждой станции, если не ямщик, так смотритель найдут случай выместить на смирном проезжающем все, что терпели они от лихих. Что же должен делать смирный человек с грубиянами ямщиками, со слугами, с начальниками? Молчать? Не так ли, Милостивые Государи?
В это самое время учредились между Москвой и Петербургом дилижансы. Как смирный человек, я обрадовался этому учреждению. Смирному везде худо - и в службе и дома и в дороге. В службе заставляют работать за четверых и обещают все ... но не исполняют обещаний. Дома - дома бесят, забывают приказания и за все это требуют денег. Дорогой - на каждой станции, если не ямщик, так смотритель найдут случай выместить на смирном проезжающем все, что терпели они от лихих. Что же должен делать смирный человек с грубиянами ямщиками, со слугами, с начальниками? Молчать? Не так ли, Милостивые Государи?
Лишь объявили, что такого-то числа отправится из Москвы дилижанс бегу в контору, беру билет и с радостью возвращаюсь в Цареградский трактир. Там я нанимал две комнаты, там обедал и ужинал. Вечером по обыкновению, прихожу в общую столовую комнату и застаю трех молодых людей за ужином. Сажусь у особенного столика и из разговоров узнаю, что они студенты.
Не хвалюсь впрочем, проницательностью, они сами так называли себя. Потом узнаю, что они все трое едут в Петербург и едут в дилижансе. Так вот мои товарищи, подумал я, и, рассуждая о счастливой встрече, сел бифштекс, котлету, кусок телятины, выпил бутылку бархатного пива. Кончив ужин и мои рассуждения, встал я, и что редко случается в ресторациях, встал бодро и твердым шагом подошел к студентам.
- Честь имею рекомендоваться, господа, - сказал я им, - я ваш спутник до Петербурга. - Очень рады, - отвечал мне самый сухощавый студент, нам это чрезвычайно приятно. Потом я сел, разговор, оживился... узнал их имена; узнал, что они кончили курс учения и едут искать... счастья, поверив от души, что оно в Петербурге. Поговорили, посмеялись, пошутили. Так водится, если ужинают ровные и не видят пред собою отравы лучшего блюда — рожу какого-нибудь... После — после я ушел в свои комнаты; после... неужели должно сказать, что я разделся и лег спать? Впрочем, это не мешает — даже украшает многие путешествия. Через два дня после этого достопамятного дня мы отправились из помолодевшей столицы.
Ехать четыре дня в одной карете, видеть четыре дня сряду одни и те же лица, говорить четыре дня с одними и теми же людьми — кажется не нужно быть Лафатером, чтоб узнать людей. Я узнал моих товарищей, вероятно и они узнали меня. Что ж я скажу об них?
А что они обо мне скажут? Не знаю, ей-ей не знаю, я, я скажу, это они все трое чудаки - чудаки, каких можно только найти, не в Англии, Милостивые Государи, а в России, в благословенной России.
Знаете ли, что они затеяли дорогой? По приезде в Петербург издавать Журнал! Журнал исторический, статистический, политический, литературный, музыкальный, и всего не перечтешь! - Желаю вам успеха, - сказал я им, - но берегитесь! Вспомните несчастную участь Пустынника, Северного Наблюдателя, Аспазии, Демокрита, Журнала древней и новой Словесности, взгляните на издыхающий...
- Ничего, сударь! - закричали мои спутники, – ничего! Нужна одна благородная решительность, смелость; все прочее вздор! Я не понял что такое благородная смелость, но согласился с ними, что все вздор. Это слово вздор так приятно! Зато беспрестанно его и слышишь и видишь... И читаешь, прибавят мои читатели... Я краснею, и продолжаю.
По приезде в Петербург, я начал их навещать... Как не навещать таких милых молодых людей? Они литераторы из рассадника! Как порадовались бы мои сестры, увидев меня в кругу ученых людей! Где вы? Где вы, мои сестры. Но что за вопросы? Как будто я не знаю, что одна умерла, прочитав Балладу: Ольгу; другая в Рождественском монастыре, оплакивает прошедшую молодость, проведенную с точками и восклицательными знаками Путешествия в Малороссию.
По приезде в Петербург, я начал их навещать... Как не навещать таких милых молодых людей? Они литераторы из рассадника! Как порадовались бы мои сестры, увидев меня в кругу ученых людей! Где вы? Где вы, мои сестры. Но что за вопросы? Как будто я не знаю, что одна умерла, прочитав Балладу: Ольгу; другая в Рождественском монастыре, оплакивает прошедшую молодость, проведенную с точками и восклицательными знаками Путешествия в Малороссию.
- Радуйтесь! радуйтесь! - сказал мне самый толстый из Студентов. Через месяц выйдет первая книжка нашего Журнала. - Очень, очень рад. - Статьи отборные. Как обыкновенно водится в первых книжках нового Журнала, - Баллады...
Я вздрогнул, вспомнив о бедной сестре моей. - Повести. - Чувствительные? - Мистические, магнетические. Критика. Это страшно! Мы разобрали Поэму Пушкина. Ее все хвалят, ею все восхищаются. Тем то она и несносна, что ее все хвалят. Потом следует разбор Росомахи. Этой Драмы, освященной совершенным забвением и напитанной сугубой и тройной галиматьёй? - Мы ее хвалим!
Не буду рассказывать всего разговора - для образчика довольно и этого... Хорош Журнал?
После этого разговора я долго не был у них, месяца три. Не хотелось мне слушать их грозных суждений, и я человек смирный! Но смирный человек скоро забывает досады, и я пошел к Редакторам... квартира пуста. Вижу дворника.
- Где живут теперь господа Студенты? - спрашиваю его. - Да они уже два месяца съехали и разъехались. Один живет в Коломне, другой на Петербургской стороне, третий у Московской заставы. - Неужели? Да что же заставило их разъехаться? - Не знаю ... их поссорил какой - то господин. - Кто этот господин? Дворник поставил на пол ведро с водой, которое нес в пятый этаж, задумался, вдруг схватил ведро, махнул рукой ... Господин Журнал! Господин Журнал - сказал он, и пошел вверх.
Как? думал я, Журнал был причиною их ссоры? Вот дружба авторская! Не при мне ли заключили они братский союз? Не при мне ли клялись любить друг друга во все продолжение Редакторства? Вот как прочны эти братские союзы! Но где же они? Отыщем их, погорюем с ними! Я люблю утешать несчастных — и делить с ними, или дарить их, т. е. я хотел сказать про себя:
Дарил несчастных он, чем только мог - слезою.
Это недорогой подарок, но в большом уважении у людей с такими чувствами и карманами.
Но я не видал их! Журнал прекратился и Редакторы исчезли, как мечта!.. или как все исчезает в этом свете. Один, самый сухощавый сошел с ума, его посадили в желтый дом. Другой потолще утонул, едучи в Кронштадт, третий, самый толстый, пошел в Гусары. Конец великим предприятиям молодых Журналистов....и конец моей повести.
12 Августа 1821
ИСТОРИЯ БУТЫЛКИ
Sic transit gloria mundi!
Милые сестры! да послужит вам в пользу история жизни моей!
Среди густых брянских лесов возвышается огромное кирпичное строение: стеклянный завод Г. N. Там моя родина, там в первый раз отразились на мне лучи солнечные. Судьба, располагающая всем и бутылками, назначила меня не к тихой, семейственной жизни. Бессильная против велений всемогущей, я, лишь взглянула на родное небо, и обвернутая соломой, отправилась в Москву, вместе с множеством других сестер моих. Бедные мои сестры! Многих нет уже на свете - многие не доехали даже до Москвы... исчезли, несмотря на попечения нашего проводника, несмотря на солому и паклю, обвивавшие их нежные формы.
Я благополучно кончила мое путешествие, правда я ничего не видела во все время нашего переезда, и, следовательно, ничего не заметила ... но я ли виновата в этом? Мне не позволяли выглянуть из соломы... и к тому же, я ли одна путешествовала, ничего не видя? Если ж потребовали бы у меня описания моего пути, я, может быть, точно так, как многие, умела бы рассказать подслушанное, рассказанное, виденное другими... справьтесь с Записками Г. Z.; прочтите Воспоминания Г. D.; Географические и Статистические изыскания Г. L.; или Путешествие Г. М. по ... и по … Им честь и слава! а я - я буду рассказывать только то, что сама знаю, что случилось со мною, что видела собственными глазами и слышала собственными ушами. Впрочем предоставляю полную свободу верить, или не верить моим рассказам: зная по себе, что: le vrai peut quelques fois n'etre pas vraisemblable (Правда может несколько раз быть маловероятной (подстрочник)).
Вместе с другими сестрами, я досталась ресторатору Л.; нас принесли в погреб, налили красным вином и каждой наклеили особенный ярлычок... иным досталось представлять лафит, другим марго, третьим медок, на мою долю досталась надпись: медок му сент естер (Saint-Andre Medoc). Закупорили нас разными пробками, запечатали разными сургучами и оставили в погребе. Я видела, что сестры мои с ярлыками: Медок, беспрестанно уносились от нас, исчезли и Лафит и Марго.
Я начала уже скучать в темном и холодном заключении своём, но и мой час бил. Меня взяли, обвернули бумагой и понесли вверх. - Вот сударь винцо, удивительное, редкое винцо! - сказал трактирщик, сняв с меня бумагу и отирая салфеткой. - Извольте посмотреть пробку - настоящее привозное. Я достал его по случаю! Так говорил трактирщик исковерканным русским языком, и поставил меня на стол перед молодым человеком, у которого смыкались уже глаза. - Откупорь! - сказал молодой человек, показывая на меня. Пробка выдернута, вино мое полилось в стакан. Молодой человек долго любовался цветом, нюхал букет, говорил, что от роду не пивал такого нектара. Я поневоле была орудием обмана!
Что делать: пожив в свете, я узнала, что не одни бутылки обманывают ярлыками. Молодой человек выпил стакан, другой. Наконец все хваленое вино выпито. - Возьмите это бездушное тело, - сказал он прерывающимся голосом, и меня вынесли в буфет и поставили в темный угол шкафа. Бездушное тело! точно! Заметьте это, милые мои сестры! так и в свете бывает.
Пока у человека есть что-нибудь, пока человек может делить со своими друзьями и приятелями что-нибудь - его хвалят, превозносят - обеднел, и его с презрением оставляют, и он забыт, его прячут, или он сам прячется в какой-нибудь темный уголок. Заметьте это, милые сестры! Я довольно жила на свете. Бывало, когда поставят меня на стол с хорошим вином, оботрут, обдуют, всяк смотрит на меня с удовольствием, всяк бережно берет в руки - хвалят меня.
Иные целовали меня, обнимали как лучшего друга, или нежнейшую любовницу. Неопытная, я гордилась своей участью, я с презрением смотрела на графины с водой и квасом, но опытность и лета излечили меня от безумного тщеславия: я узнала, что люди любят не меня, но мое вино - выпито вино, и я забыта - нередко с презрением брошена на пол, часто обременена эпиграммками, насмешками. Заметьте все это, сестры мои! Точно также сбывает и с людьми!
Иной с гордым, самодовольным видом смотрит вокруг себя, как все пред ним преклоняется; он слышит как превозносят его, он видит с какою радостью принята его малейшая улыбка. Что он в самом деле? Бутылка с вином!
Забытая, в пыли, долго стояла я в темном уголке своем и с завистью смотрела на сестер моих, блиставших дорогими винами. Многие прежде наливались обыкновенно квасом и пивом; редко являлись в столовой - теперь я видела их, наполненных сотерном, мадерой, и в чести. Тогда я завидовала им - и не мудрено! Сами люди точно также завидуют выгодным переменам и возвышению своих товарищей и приятелей. Сколько раз случалось мне слышать жалобы и старые песни: Давно ли такой-то был писцом! Теперь он пошел в знать. Если бы эти господа примечали за нами, бутылками, они не дивились бы ничему! Они ясно увидели бы, что случай играет людьми точно также, как нами!
Наконец, в один вечер, меня берут, вытирают, наливают ромом! и ставят на самом видном месте, на одном подносе с ликером и водкой. Тут опять насмотрелась я на свет: Каждый день по нескольку раз подходили ко мне, пили мой ром и хулили! Сколько раз слышала я: не подходите к той бутылке! не берите эту бутылку! Многие даже советовали моему хозяину выбросить меня за окошко! Но, несмотря на это я стояла с ликером до тех пор, пока весь ром был выпит и меня отнесли опять в погреб. Не сказать ли вам, милые сестры, опять полезного замечания?
Что случилось со мною, бывает со многими людьми ! Человек, невольник случая и Судьбы, долго живет в неизвестности - вдруг мощная рука его покровителя, ставит его на вид и он невольно делается известным. Опять не его вина, если покровитель не отгадал его достоинств и способностей и дал ему место не по нем! Он, как умел, исправлял свою должность, но его бранят, его прославляют незнающим свое дело, и все несправедливо, точно так, как меня бранили за дурной ром!
После рома, налили в меня пива! Да, мои милые, пива! Что делать? Я тогда роптала на буфетчика и судьбу, но после, посл. благодарила и его и ее. За что же? спросите вы. А вот за что. Известно вам, что пиво напиток недорогой и его беспрестанно употребляют двадцать-тридцать раз в день, являлась я на столах и на столиках, и, употребляясь на одно пиво, в один только месяц, я узнала более чем во все продолжение моей жизни.
Так, мои милые! я была беспрестанно между людьми и не завидовала шампанским бутылкам, которые изредка только показывались! и, показавшись, исчезали. Сверх того, пиво доставило мне случай распознавать людей. Точно так и в маленьком обществе людей живут приятнее, точно также и люди маленького общества опытнее людей большого света, узнав людей посредством пива, я уже ничему не дивилась и смотрела на все, как на знакомое. Не от того ли люди, которые испытали несчастья - люди, которые должны были переходить службу постепенно, не от того, ли они опытнее, и умнее тех выскочек, изумляющих блеском минутным?
Не огорчалась я и теми посетителями, которые молча выпивали мое пиво. Есть трудолюбивые люди, которые весь век свой переписывают и пишут все, что им дадут: они похожи на меня, когда я подавалась молчаливому посетителю. Выпьет, уйдет, и ни слова о бутылке! Так и об них никто ни слова: видать труды их, не могут быть недовольными их трудами; но никто не спросит даже, кто это писал?
Замечала я также какое-то упрямое самонадеяние, или лучше, просто упрямство между людьми. Насколько раз я была свидетельницею презабавных споров. - Это вино нехорошо! это вино никуда не годится, - говорит какой-нибудь мнимый знаток - возьми эту бутылку, принеси другого вина. - Вина этого сорта нет лучше, сударь, - обыкновенно отвечает трактирщик, - но если угодно есть другое, подороже немного, но вино очень хорошее. - Принеси! Что ж?
Трактирщик берет из погреба точно, такую же бутылку, и точно того же вина - знаток пьет, и хвалит! - Да! - говорит он, вот это вино несравненно лучше! И цвет и букет!
Я полагаю, что многие не лучше умеют различать и людей; знаю даже это по моему хозяину. Он любил, а кто их не любит, честных людей! Не мог терпеть ни малейшего обмана и беспрестанно менял буфетчиков. Сгонит со двора вора и на место его определит точно такого же! И т.д. Это все равно, что находит различие в вине, налитом в разные стаканы, но из одной бутылки.
Все эти маленькие познания о свете и людях, милые сестры, доставило мне пиво. Не должно ничем пренебрегать на свете, и между людьми, часто маленький человек, гораздо полезнее большого.
15 или 17 лет провела я у ресторатора, наконец меня даже заметили. Хозяин и сын его, часто называли меня старухой. Несмотря на то, меня не отличили от других сестер моих. И вместо награды, надо мною же смеялись! Вот здоровая бутылка! - говорил хозяин. Я уже и не помню, сколько лет она у меня! Ведь не разобьется же! Бутылке можно хладнокровно снести такие слова, но если также говорили бы и о старом слуге? Каково бы ему было?
Месяца два, или три, была плохая продажа в нашей ресторации. Кто бы вы думали, был тому причиной? Я! по крайней мере, так сказал хозяин! Это несчастье от старой бутылки, - сказал он, - ее надобно сбыть, - и меня за все заслуги, за всю долговременную службу продали.
Я вспомнила Велизария... Леара и утешилась! Сверх того этот случай подтвердил мое замечание, что прошедшие услуги уважаются также, как изношенная шляпа, и что бедняк везде виноват! Но судьба, без воли которой малейшая стекляшка не погибает - судьба вознаградила меня за невинное страдание.
Я досталась князю Z. Меня вытерли, обдули, налили ароматическим Лафитом, надели на шею серебряную бляху с французской надписью: chateau lafite , и поставили перед самим князем! Сколько почестей вдруг! и Бог знает за что, но так водится на белом свете! На другой день налили в меня белого столового вина, и поставили перед княгиней. - Мерзкое вино! - сказала она, - возьмите прочь эту бутылку! Это уксус!
Князь вспыхнул с досады, кликнул метрдотеля, разбранил его и велел сей час переменить вино. Управитель взял меня, отнес к Итальянцу, у которого князь обыкновенно закупает все напитки. Итальянец вылил мое вино в бочку, потом начал подливать в нее разных жидкостей из пузырьков; когда микстура устоялась, он велел разливать ее в бутылки, и потом закупорил предлинными пробками с клеймами на боках, запечатал лучшим красным сургучом, и является к князю с пробной бутылкой. Эта пробная бутылка была я.
Князь похвалил вино; княгиня была в восхищении; а я чрезвычайно довольна, потому что опять попала в знатный дом самым невинным средством. Но недолго блистала я за княжеским столом! Вино мое выпили, и я очутилась в темной каморке княжеского лакея. Злодей налил в меня простое Русское вино! Но этого мало. Когда оно вышло, варвар насыпал в меня табаку!
Скажите для табаку ли сотворена бутылка? Но и тут я утешилась, вспомнив множество странных вещей, виденных мною на белом свете; так например я видела, что лакей, который езжал за каретой, сделался княжеским камердинером - видела как управитель князя, шестидесятилетний, дряхлый старик, женился на пятнадцатилетней горничной - я видела многое, многое не на своем месте, и не в настоящем употреблении.
Судьба еще раз улыбнулась мне: мой хозяин-лакей, женился. Молоденькая, хорошенькая жена его избавила меня от табака. - Я не хочу, чтобы ты нюхал табак, - сказала она мужу. - Не могу, милая, без него обойтись, я уже 20 лет его нюхаю. - Я не хочу, не хочу! мне противно смотреть на тебя, и если ты не перестанешь… - Что ж ты сделаешь? - Я, я никогда не буду тебя целовать!
Лакей не устоял против этой угрозы, поклялся никогда не нюхать, отдал жене табакерку и освободил меня от несносной, сухой травы. Я опять явилась с пивом! О, женщины, женщины! Чего вы не делаете в свете? Так как я была только одна во всем маленьком хозяйстве, то меня беспрестанно употребляли: я была с квасом и уксусом, с водой и молоком - трудно, очень трудно, но зато я не знала праздности.
И люди недаром говорят, что все излишнее вредно. Если б у моего хозяина было много бутылок, мне, может быть, досталось бы раз в месяц явиться за его обедом, а остальное время я бы валялась в каком-нибудь чулане, в пыли и грязи, а теперь меня беспрестанно выполаскивали, вытирали и я не могла роптать на свою участь. Я думала также, что и князь лучше бы сделал, если бы прогнал от себя тунеядцев, составляющих его дворню. Чем более услуги, тем хуже служат. Я думала также, что праздный поневоле портится все сравнивая людей с нами, бутылками.
Не помню хорошенько, как это случилось, но меня взяли опять в погреб княжеский и налили бишопом. Долго стояла я в холодном уединении и начинала уже скучать, как в один день меня берут, и приносят в комнату княжеского сына, молодого человека лет четырнадцати. Князя не было дома, княгини тоже, сын оставался с одним только гувернером-французом, француз получал от князя 5000 руб. жалованья - и правду сказать - не упускал ничего для образования своего питомца, учил всему, беспрестанно занимал маленького князя, рассказывал ему анекдоты, пел арии из всех известных опер, одним словом его очень справедливо называл князь: единственным.
Маленький князь уже говорил по-французски, как француз; танцевал, как балетмейстер; фехтовал, как фехтмейстер; умел приятно рассказывать эпиграммы, и каламбуры беспрестанно были на языке его. Но так как молодой князь не умел еще обращаться с бутылками, то француз не забыл наставить его и в этом важном пункте.
Принесли меня с бишопом и поставили на стол. - А, - сказал француз, - посмотрим, молодой человек, умеете ли вы обращаться с бутылками? - Нет ничего легче, - отвечал молодой человек, - пробку вон, вино в стакан! - Нет, нет! это не то! Вы будете служить в кавалерии, а кавалеристы нетерпеливы: итак, один раз навсегда, вот вам урок. Француз обнажает саблю, салютует князю, бросается на меня и удар! и моя бедная голова с пробкой полетела на пол! Vive la joie - закричал француз, наливая бишоп. Князь вне себя от восхищения!
Прости, обманчивый свет! Простите, радости земные! Прости, моя бедная голова! Меня вынесли из комнаты, и мальчик, помощник камердинера, налил в меня ваксу! И вот уже другой год стою я в темном ларе - запачкана, замарана, с терпением ожидаю конца своего земного странствования - и живу воспоминаниями. Милые сестры! да послужит вам в пользу история моей жизни и мои скромные замечания о бутылках и людях!
