Родители его были богаты; трем сестрам дано было обеспеченное приданое или отдельное состояние; одна из них, оставаясь девицей и перейдя в другое исповедание, скопидомством сберегла свое состояние, которое после ее кончины перешло вдове Павла Воиновича и детям, доведенным до крайней бедности, еще при жизни его.
После смерти отца, молодой Нащокин, избалованный богатой матерью, предался свободной и совершенно независимой жизни, так что, живя на всем готовом в доме родительницы, он нанимал бельэтаж какого-то большого дома на Фонтанке для себя, а вернее для друзей.
Сюда он приезжал ночевать с ночных игр и кутежей и сюда же каждый из знакомых его мог явиться на ночлег, не только один, но мог приводить и приятелей (незнакомых Нащокину) и одиноких, и попарно. Многочисленная прислуга, под управлением карлика Карлы-головастика, обязана была для всех раскладывать по полу матрацы, со всеми принадлежностями приличных постелей: парным - в маленьких кабинетах, а холостякам, в больших комнатах, вповалку.
Сам хозяин, являясь позднее всех, спросит только, много ли ночлежников, потом тихо пробирался в свой отдельный кабинет; по дороге, если встречал кого-то не из спящих, перебрасывался с ним несколькими словами. Утром все обязаны явиться к кофе и чаю: тут происходили новые знакомства и интересные эпизоды.
В 1833 году, летом, в театре на представлении балета Kиa-Кинг (Постановка Антуана Титюса, в период с 1838 по 1848 годы был главным балетмейстером С. петербургских Императорских театров, композитор Дж. Россини (15 мая 1832)), мы с Нащокиным сидели в 8-м или 9-м ряду кресел. В антракте, из первого ряда, не сводя глаз с Павла Воиновича, пробирается к нам высокий, плотный, по всем статьям солидный господин с орденом на шее. Остановясь против Нащокина, и, учтиво поклонясь, он спрашивает его, немного конфузясь:
- П. В. Нащокин?
- Да-с, я.
- Хотя много лет не виделись, я издали, сразу узнал вас. Вы совсем не изменились, вот я и поспешил засвидетельствовать свое почтение.
- Извините, пожалуйста, я, или не узнаю вас, или не имел чести знакомства с вами?
- Xa-xa, немудрено, xa-xa. Мне теперь даже несколько совестно и напомнить случай нашего знакомства: я с товарищем моим Никитой Левашовым иногда ночевал в вашем приюте и видел вас за утренним чаем.
После Нащокин объяснил мне все, что выше мною сказано об этом приюте, даже с многими подробностями. Случалось, что в торжественные дни рождения его, гвардейская молодежь с красотками, после великолепного завтрака и множества опорожненных бутылок, сажали в четырехместную карету, запряженную четверкой лошадей, Нащокинского Карлу-карлика с кучей разряженных девиц, а сами, сняв мундиры, в одних рейтузах и рубашках, засев на места кучера и форейтора и став на запятках вместо лакеев, летели во всю конскую прыть по Невскому проспекту, по Морской и по всем лучшим улицам.
Конечно, все это могло случиться в начале 1820-х годов; в 30-х об этом времени вспоминали только с сожалением. А раз, по инициативе Пушкина, тоже в день рождения Нащокина, пригласили друзья его самого в собственный его приют, где при входе приготовили ему сюрприз, до того циничный, что невозможно описать. Следовательно, Пушкин был знаком с Нащокиным еще в период их буйной, и, пожалуй, и безумной молодости, (разумеется, в переносном смысле).
Как Павел Воинович прожил, вернее, проиграл все доставшееся ему имение по смерти матери, как перебрался на постоянное жительство в Москву не знаю; знаю только, что в конце 1820-х годов имя его сделалось в Москве известным и даже популярным; тогда же и я имел счастье познакомиться с ним.
В Москве Нащокин тоже вел большую, но уже воздержную игру у себя, у приятелей, а впоследствии постоянно в английском клубе, где в то время свирепствовала, хотя дозволенная, но безрассудная и разорительная игра. Нащокин, проигрывая, не унывал, платил долг чести (карточный) аккуратно, жил в довольстве и открыто, и где только требовалось делал добро, помогая бедным и давал взаймы просящим, никогда не требуя отдачи и довольствуясь только добровольным возвращением.
Вскоре по переселении своем в древнюю столицу, он на всякий случай (любимое прибавление, впервые им пущенное) интимно сблизился с хорошенькой цыганкой Ольгой Андреевной. Не помню, на Пречистенке или на Остоженке он занимал квартиру весьма удобную в одноэтажном деревянном доме. Держал карету и пару лошадей для себя, а пару вяток или казанок для Оленьки, с летним и зимним экипажами.
У него чуть не ежедневно собиралось разнообразное общество: франты, цыгане, литераторы, актеры, купцы-подрядчики; иногда являлись заезжие петербургские друзья, в том числе и Пушкин, всегда останавливавшийся у него. Постоянным посетителем его дома был генерал князь Гагарин (Федор Федорович, прозванный Адамовой головой), храбрец, выигравший в 1812 году у офицеров пари, что доставит Наполеону два фунта чаю, и доставил: и только по благосклонности Наполеона благополучно возвратился в русский лагерь.
При всей разнокалиберности гостей, хозяин умел оживлять всех, находя такой разговор с каждой отдельной личностью, который мог интересовать и других. От цыганки у него был сын, дворняжка. Находя сходство в мальчике с приставом их квартала, Павел Воинович велел портному сшить на мальчика полный мундир квартального того времени; заказал треугольную шляпу и оправдывался в этой проделке так: ведь наряжают же детей гусарами, уланами, казаками, почему же мне не нарядить его квартальным, когда я так уважаю полицию?
Играя с богачами, Нащокин не отказывался от любимого занятия и с такими, у которых выиграть нечего, каким был, например, Николай Филиппович Павлов. Однажды, пообедав у Павла Воиновича, Павлов предложил игру; пока игроки с увлечением занимались делом, Оленька, приготовив закуску и чай, поехала кататься по Москве на своих вятках; вечером, напоив игроков чаем, еще долго, до полуночи, следила страстно за переменой счастья, но, утомлясь, ушла спать.
Что же ожидало ее при пробуждении? Нащокин, проиграв деньги, ставил на карты золотые часы, столовое серебро, наконец карету с лошадьми, даже Оленькины сани с парой вяток Павлов, прихватив серебро, вещи, и в выигранной карете, еще темным утром, поехал домой, приказав сани с вятками отправить за ним. Нащокин добродушно посмеивался над этой аккуратностью Николая Филипповича.
Цыганка - милая, беспечная, добродушная девушка, любившая искренно Нащокина,- узнав об исчезновении вяток, нисколько не огорчилась: вероятно, привыкла или знала, что все скоро возвратится. И действительно, вскоре они зажили прежней роскошной жизнью. Но бедная Оля. С ней случилась впоследствии потеря не казанок или вяток, но самого сожителя. В одно прескверное (для Оли) утро, проснувшись, она не находит своего Павла, а только письмо от него, в котором он, прощаясь навсегда, оставляет ей порядочную сумму денег в шкатулке, все вещи, все принадлежности хозяйства, - экипажи, лошадей, словом все в ее собственность.
В это время Павел Воинович влюбился в прехорошенькую барышню-однофамилицу, Веру Александровну Нащокину, женился на ней и на некоторое время исчез из Москвы: жил в деревне у тестя, потом, кажется, в Туле. Когда же снова появился в Москве, он вел жизнь уже не на цыганский лад, игру вел только в английском клубе, где от графа Мусина-Пушкина, проигрывавшего огромные суммы, на долю Нащокина достался порядочный куш.
Тогда нанимается в приходе старого Пимена прекрасный двухэтажный дом, мебель Гамбса, отличные обеды, вина и сигары первого сорта. Из прежних гостей остались только князь Гагарин, артисты Московского театра, да приезжавшие из Петербурга или из-за границы иностранцы, которых он и угощал, и дарил. Вьетану, например, он подарил скрипку, с которою знаменитый артист объехал всю Европу; В. А. Каратыгину устроил овации, обед в английском клубе и подарил коллекцию портретов всех великих людей мира, с кратким описанием их жизни подвигов, выписанную из Парижа и в три ряда по стенам украшавшую его кабинет.
В начале 1830-х годов приехал посмотреть Москву молодой петербургский актер В. В. Годунов, прожился в ней и ему не с чем было возвратиться, а тогда ездили в дилижансах. Павел Воинович, узнав эту тайну от его товарищей, после обеда деликатно и незаметно, во время восторженной речи Годунова о любви к сцене, вдруг перебивает: "Ах, батюшка, Василий Васильевич, у меня до вас есть просьба: сделайте одолжение, оставьте для меня в ваш бенефис 1-й бенуар с правой стороны, мы с женой собираемся в Петербург. Молодой артист, сконфузясь отвечает: - Я только начал службу, мне еще не скоро дадут бенефис.
- Вздор, вздор, я головой отвечаю, что скоро... вы только уведомьте меня за недельку, мы и приедем с Верой Александровной. Вот вам и деньги, которые я не привык бросать; видите, как я уверен, что буду вашим гостем, - и с добродушной лаской заставил отказывавшегося юношу взять сто рублей ассигнациями.
Деньги не привык бросать. А кроме добрых дел, бросал, с позволения сказать, до глупости и на глупости. Чего стоит ему известный уже из газет "Домик"? Он предположительно, в размер среднего роста детских кукол, по этому масштабу, заказывал первым мастерам все принадлежности к этому дому: генеральские ботфорты на колодках делал лучший петербургский сапожник Поль; рояль в 7 1/2 октав - Вирт: Вера Александровна палочками играла на нем всевозможные пьесы; мебель, раздвижной обеденный стол работал Гамбс; скатерти, салфетки, фарфоровую и хрустальную посуду, все, что потребно на 24 куверта - все делалось на лучших фабриках.
Несколько измененное общество постоянно посещало радушного и занимательного хозяина с утра до полудня, так как он на все вечера и на известные обеденные дни уезжал в английский клуб. Ему были приятелями все замечательные люди того времени: Д. В. Давыдов, Толстой (американец) и др. Он знал множество анекдотов, умел рассказывать их и сообщал Пушкину о курьезных новостях Москвы; не стесняясь плохим правописанием и леностью, он, на основании данного слова, постоянно в письмах уведомлял его. Так, например, о приеме Брюллова Загоскиным, на сцене, в антракте. С высоты величия, как директор и русский Вальтер Скотт, Загоскин, стуча по лбу Брюллова и трепля его по щеки, расхваливал: - Идея, идея глубокая лица, лица превосходные xa-xa-xa и такой маленький человечек произвел такую огромную картину.
Пушкина забавляли подобные сообщения, но никогда в жизни он так не смеялся, по его собственному признанию, как на вечере и на обеде, нарочно для него устроенном Нащокиным, когда Александр Сергеевич, по обыкновению, проездом через Москву гостил у него.
В Москве жила княгиня, которая в молодости страстно влюбясь в Потемкина, выпросила на память от него голубую ленту, с которой всю жизнь до старости не расставалась ни днем, ни ночью. Постоянно живя в деревне, скопидомничая, она сделалась скупой до скаредности, неопрятной и грязной барыней-замарашкой.
Вместо чепца на голове какой-то на сторону шлык из платка; платье, засаленное с заплатами; в этом виде она собственноручно приготовляла на зиму соленья, варенья и проч. т.п.; сама ходила на сенокос и на все полевые работы, где собственноручно колотила ленивых, а прислуге, особенно девушкам, весь день, правым и виноватым, рассыпала пощечины. И при всем этом, всегда и везде носила через плечо на груди потемкинскую ленту.
Редко, по важному какому-нибудь делу, она приезжала в Москву, что и совпало в этот раз с приездом Пушкина. Нащокин уверил ее, что, из уважения, для нее устраивает вечер, прося пожаловать ее в регалии, что она с удовольствием исполнила. Тут Павел Воинович так умел подогреть, поджечь ее воспоминания о молодости, об ее красоте, об ее любовных объяснениях с Потемкиным, о том, как за это на нее косились свыше, что от ее рассказов Пушкин, хохоча, катался по дивану.
В то же время фигурировал в Москве некто отставной военный известной фамилии, такой хвастун и лжец, что его для курьеза приглашали на обед и вечера, чтобы потешать гостей. Пушкин слыхал о нем и желал полюбоваться, тем более что Нащокин заинтересовал очень его, своими рассказами о нем. Военный врал совершенно сам в себе уверенный, что говорит правду; его не тормозили ни справедливые указания на невозможность рассказанного им, ни насмешки и хохот, он лгал, на лжи ехал и ложь ложью погонял.
Надо же было случиться, что тогда же приехал в Москву известный Петербургу, подобный же экземпляр, именно поэт Бахтурин (Константин Александрович. Поэт в юности поступил на военную службу в уланы. Там он познакомился с М. Д. Бутурлиным, который упоминает о нём в своих «Записках», как о «горьком пьянице, но не бесталантливом поэте». Некоторые товарищи «обходились с ним почти как с шутом, ставили за ширмы и заставляли декламировать оттуда стихи». Дослужившись до чина поручика, Бахтурин вышел в отставку и всецело посвятил себя литературе). Военный врал без нужды, con amoire, а Бахтурин из нужды, часто для обмана.
В этот раз, взявшись показать Москву какому-то богачу юнкеру, приехав за его счет и нарядясь в бальный костюм (башмаки, шелковые чулки и проч., все за счет эксплуатируемого им юноши), он делал визиты и приглашал как Нащокина, так и других на обед к Яру, где за все расплачивался юнкер, а благодарность принимал Бахтурин. Вот подобных-то молодцов совокупил Нащокин на обеде, чтобы показать Пушкину. Так как это было не в ресторане, то Бахтурин прицепил к фраку георгиевский крест (которого не получал). Павел Воинович имел особую способность подстрекать и раздувать подобных вралей; один перед другим они старались занять гостей и заметно начинали коситься друг на друга, если замечали, чья ложь больше произвела эффекта.
Наконец, Нащокин провозгласил подвиг военного: как он первый влез на стену крепости и тем помог взять ее и просил его рассказать об этом Александру Сергеевичу, который, может воспеть подвиг сей, достойными оного стихами. Воспламенясь, герой с жаром начал врать о сражении, где пули и ядра летали над его головой и где, не смотря на 1000 смертей, при команде "на приступ" он первый бросается со своей ротой... по лестницам и по спинам солдат - первый влетает на стену, а за ним, разумеется, и другие.
Роковая была минута! Вдруг бросается на меня страшный великан, просто Голиаф-турка... уже он поднял свою булатную саблю и чуть не рассек меня на две части... как в то же мгновение один из русских, видя мою неминуемую погибель, отпарирует удар и закалывает великана, а я добиваю его окончательно. Но, вообразите мое горе: толпа, смешавшись, разлучает нас, и вот, с тех пор до ceй минуты, я не знаю, кто этот герой, спаситель мой.
При этом Бахтурин с серьезным и изумленным лицом, поднимаясь со своего места, во весь свой маленький рост, спрашивает: - Как, mon cher, так это был ты? Так это ты первый влетел на стену и всех увлек за собой?
- Я. А что?
- Как что? (обращаясь к Пушкину): вот, Александр Сергеевич, вы увидите сейчас, как судьбы Божии неисповедимы (потом обратясь к вралю): - Mon cher. Ведь это я убил твоего турку-великана! Я спас тебя от смерти!
- Боже! Вот случай! Вот судьба! Обнимемся! - оба выскочили из-за стола, обнимались, целовались и закричали: - Павел Воинович, еще шампанского!
Вот это была комедия.
Я не удивлюсь, если читатель подумает или скажет: из всего многословного рассказа не видно сути: почему Пушкин так был привязан, вел постоянную переписку с человеком ординарным, даже пустым? а я прибавлю: мало этого, но и Гоголь, в самом апогее своей славы, гордый, ломавшийся перед друзьями и почитателями его таланта, перед Нащокиным был самый любовный, скромный и заискивающий хохлик, не заносился, без отговорок всегда читал перед гостями Павла Воиновича свои сочинения... почему же и это? А вышеупомянутая приязнь к нему известных личностей или таких придворных, как граф М. Ю. Вьельгорский, князь П. А. Вяземский и другие объясняется, конечно, ни прежним богатством, ни кутежами молодости с ночлежным приютом и т. п. Чем же Нащокин мог привлекать к себе людей такого сорта? - Умом.
Да, умом необыкновенным, переполненным не научной, а врожденной, природной логикой и здравым смыслом; а рассудок, не смотря на безрассудное увлечение или страсть к игре, владевшей им с юности до старости, во всех остальных перипетиях жизни,- рассудок царствовал в его умной голове и даже был полезен для других людей, обращавшихся к его совету или суду, при крайних столкновениях в жизни. Павел Воинович доказывал нам и мы согласились с его доказательствами, что если бы он жил в Петербурге в роковом 1837 году, - дуэль Пушкина не состоялась бы: он сумел бы расстроить ее, без ущерба чести обоих противников.
Воспитанный тщательно на французском диалекте и не знавший правил русской грамматики (см. письма ниже), Нащокин впоследствии подкрепил себя самообразованием: благодаря огромной начитанности, он знал хорошо французскую и русскую литературу, а через французские переводы знакомился и с литературой других народов. При его знании жизни, при его вкусе и любви к изящному искусству, он обладал критическим чутьем и стоял в этом отношении выше своего времени, так что его литературные оценки можно справедливо назвать: критикой чистого разума (отсылка к труду И. Канта?).
Когда Россия зачитывалась сочинениями Марлинского (Александр Александрович Бестужев, писал под псевд. Марлинский. За участие в заговоре декабристов 1825 году был сослан в Якутск, а оттуда в 1829 году переведён на Кавказ солдатом. Участвуя здесь во многих сражениях, он получил чин унтер-офицера и георгиевский крест, а затем был произведён и в прапорщики. Погиб в стычке с горцами, в лесу, на мысе Адлер; тело его не найдено), Нащокин хохотал над фантастически-вычурным слогом автора, предсказывая поклонникам его, что скоро они сами посмеются над своим увлечением. А сам, зачитываясь Бальзаком, заставлял нас, молодых людей, читать его, кричал о нем и дома, и в гостях, и в клубе.
О Марлинском предсказание его, действительно, скоро сбылось: уже в 1834-м году новое святило критики (Белинский), в первой статье своей, еще сильнее напал на бедного Марлинского и почти слово в слово с Нащокиным превозносил Бальзака. (Недаром впоследствии Павел Воинович указал Пушкину на Белинского).
Н. Ф. Павлов, прославившийся временно своими повестями, ужасно обижался и сердился, когда Нащокин указывал на его выраженья, а 1а Марлинский, причем особенно доставалось автору за следующую фразу: «в ней все было небесное: даже ресницы ее как бы тянулись к небу».
Конечно, Пушкин сумел оцепить критический талант друга молодости и ему первому читал свои сочинения, совершенно соглашаясь с его взглядом, вкусом и тонкими психическими замечаниями. «Бахчисарайский фонтан», «Кавказский пленник» и «Цыгане», напечатанные в отсутствие автора, разлученного и с критиком, при первом свидании их подверглись любопытной домашней разборке.
«Пленника» назвал Нащокин нелепым барином, не стоящим жертвы драматической Черкешенки, а восхищаясь вместе с поэтом стихами, описаниями и, этнографическою частью поэмы, он сказал:
- Приличнее бы назвать поэму «Кавказ и горцы».
А при разборе «Цыган», оба, автор и критик, хохотали над фантастическим Алеко. Нащокин уверял, что к бродящим по Руси цыганам из всех классов общества даже мужики не пристанут, разве беглые каторжники и подобные им, т. е. отпетые и изгнанные из среды людей. - Да вот я сам пример: ухаживая за Ольгой Андреевной, я не хаживал и в их табор, а здесь у себя на дому выдал им откупное с цыганской совестью они обобрали меня. Впрочем, нельзя иначе, - прибавил он, смеясь: при аристократическом происхождении Оли: она ведь дочь знаменитой Стешки, удивившей своим пением не менее знаменитую Каталани.
Многие лица из московского общества, споря об имениях, деля наследства, утомлялись от семейных раздоров, но не доводили дело до процессов. Зная и уважая Павла Воиновича, они обращались по взаимному согласию к его третейскому суду и он, выслушав внимательно спорящие стороны, так умно и справедливо решал дело, что они, охотно следуя его советам, мирились. Пользуясь знакомством, или, лучше сказать, уважением московских властей, он любил выручать захваченных полицией, по недоразумению, невинных лиц, даже иногда и виновных в легких шалостях. Раз я приехал к нему, куря всю дорогу трубку, и, приехав, даже похвастался перед ним таким удальством.
- Это прекрасно, либерально... особенно радуюсь, что вы этим отличились днем.
- Почему же?
- Днем я успел бы вас выручить из полиции, а случись такое вечером - вы переночевали бы в сибирке. Приехал в Москву знаменитый скрипач Гаухман (Теодор Хауман (Гауман; Haumann) - бельгийский скрипач и композитор. Впервые посетил Россию в 1837 году. Несмотря на превосходную технику, у него была сильная склонность к манерности. Немецкий поэт Генрих Гейне особенно резко критиковал Хаумана, классифицируя его как прототип "виртуоза пустоты"); услыхав игру на скрипке воспитанника театрального училища, А. Щепина (Артемий Мардарьевич), Гаухман предложил Щепину ехать в Париж на свои средства, а там обещал ему бесплатное содержание и учение.
Старший брат Щепина (Павел Мардарьевич), оперный режиссер и все артисты собрали деньги для молодого человека, и была подана просьба об отпуске в дирекцию. Директор, известный М. Н. Загоскин (писатель), храбрый патриот и трусливый администратора наотрез отказал Щепину не только в отпуске, но даже в ходатайстве о том у министра двора, ссылаясь на эмиграцию ученика певческой капеллы Иванова (Николай Кузьмич, несмотря на выраженное императором Николаем I желание видеть Иванова в России и обещание простить его, тот так и не вернулся на родину, результатом чего было запрещение упоминать даже его имя в русской печати).
Что тут делать? Оперные артисты послали Щепиных к Павлу Воиновичу. Выслушав все, Нащокин решил так: - От моего имени просите у Мих. Никол. [Загоскина] отпуск в Петербург на казенный срок; в Петербурге найдете Николая Ивановича (Греч?), (я тогда служил там), расскажите ему все подробно; скажите, что я прошу свести вас к кн. П. А. Вяземскому, и чтобы Никол. Иванович, тоже в подробности объяснив князю ваше дело, попросил его от меня непременно у министра выпросить ваш отпуск за границу...
Все было устроено, как пописанному и Щепин возвратился в Москву превосходным музыкантом, заняв место первой скрипки в опере и в балете (Информация об этом сохранена в письмах А. С. Пушкина, который участвовал в его судьбе и обращался по этому поводу к управляющему конторой московских театров М. Н. Загоскину 14 июля 1830 г., будучи в Москве).
В начале 1830 годов, летом, Нащокин и А. С. Пушкин с невестой и с ее семьей приехали в Нескучный сад погулять и посмотреть только что отстроившийся воздушный театр, где происходила репетиция. Артисты, увидав Пушкина, прекратили репетицию... и пока он осматривал сцену и места для зрителей, они толпой ходили за ним, не сводя глаз ни с него, ни с невесты Нащокин, поздоровавшись со знакомыми артистами, вдруг, взяв Ленского под руку и подводя его к Пушкину, сказал: - А вот тебе, на всякий случай, Дмитрий Тимофеевич Ленский (Был первым исполнителем роли Хлестакова на премьере в Москве комедии Н. В. Гоголя «Ревизор»).
Пушкин, ласково пожав руку Ленского, приветствовал сконфузившегося артиста так: - я очень желал познакомиться с вами, Дмитрий Тимофеевич, я с удовольствием смотрел вашу пьесу: "Хороша и дурна" («Хороша и дурна, и глупа и умна». Водевиль в 1 д. Переделка водевиля Э. Скриба и Мельвиля (А.-О.-Ж. Дюверье) «La demoiselle a marier, ou La premiere entrevue»), в ней нет и тени французского оригинала: от господ до слуг, по характерам, по разговорам - все чисто русское. Прекрасно, прекрасно! Вот я и хотел вам посоветовать, просить вас, не переводить, не переделывать, а сочинять... у вас все данные есть на это и талант, и знание сцены... послушайтесь, начните... Ленский возразил, что не может сам придумать сюжетов.
- Не могу ли я в этот помочь вам? Возьмите любую из моих повестей: Барышня-Крестьянка, Станционный смотритель, особенно "Выстрел", мне кажется, годятся для сцены?
Ленский пробовал, но не мог ничего сделать. Между тем предложение поэта разлеталось по театральному миру обеих столиц.
Н. А. Коровкин удачно переделал «Барышню-Крестьянку» в 2-х-актную комедию, где Сосницкий создал превосходный тип русского барина-англомана, а две сестры Самойловы: Марья Васильевна (рано оставившая сцену), а за ней Надежда Васильевна прелестно исполняли роль причудливой барышни. Пишущий это воспользовался «Станционным смотрителем» и пьеса эта до сих пор, почти 30 лет, не сходит с репертуаров многих театров. «Странная ночь», комедия в стихах, соч. А. М. Жемчужниковым, имевшая в свое время большой успех, прямо указывает на сюжет повести "Выстрел".
Напомню кстати о трагедии «Керим-Гирей» из поэмы Бахчисарайский фонтан, о трилогии «Финн» из эпизода поэмы «Руслан и Людмила», о драме "Пиковая дама", переделанных для сцены, по собственной инициативе, князем Шаховским, и о балете Дидло «Кавказский пленник». Одна светская дама читала нам превосходно сочиненную ею драму из "Капитанской дочки", но как там выведен был Пугачев, то цензура и не дозволила представления драмы.
В 1833 году Нащокин приютил у себя замечательного музыканта, бывшего полкового учителя и капельмейстера Андрея Петровича Эссаулова (Как отмечают современники, прекрасно играл на скрипке, но был человеком капризным и неуживчивым. Ссорясь с начальством, переходил из полка в полк, наконец, без места и без средств к жизни, в 1832-1833 годах отправился в Москву к Нащокину, который его приютил и способствовал определению в театральный оркестр в Петербурге.
Однако Есаулов вскоре и оттуда ушёл. А. С. Пушкин принимал в участие в его судьбе. Весной 1834 г. Пушкин писал Нащокину: «Андрей Петрович (Есаулов) в ужасном положении. Он умирал с голоду и сходил с ума. Соболевский и я помогали ему деньгами - скупо, увещаниями - щедро. Теперь думаю отправить его в полк капельмейстером. Он художник в душе и привычках, то есть беспечен, нерешителен, ленив, горд и легкомыслен; предпочитает всему независимость. Но ведь и нищий независимее подёнщика.
Я ему ставлю в пример немецких гениев, преодолевших столько горя, дабы добиться славы и куска хлеба»), капризного и неуживчивого артиста. Он, ссорясь с начальством, переходил из полка в полк, наконец, без места и без средств к жизни, явился в Москву, как-то познакомился с Павлом Воиновичем и, разумеется, воспользовался его квартирой и столом. Мало того: видя задумчивый, меланхолический нрав артиста, Нащокин устроил для него квартетные вечера; нарочно поехал с визитами к В. И. Живокини и к П. М. Щепину (см. выше) и пригласил их на квартеты; они играли первую и вторую скрипку, Эссаулов альт, а я виолончель.
В конце июня, после обеда и нескольких квартетов, Нащокин говорит, что скоро едет в Петербург крестить первого сына Пушкина и определить Андрея Петровича в придворный оркестр. Я, с юношеской восторженностью, только успел сказать: - ах как я завидую всем, кто едет в Петербург и за границу. Нащокин в ту же минуту, не думая, подхватил: - За границу не могу вас свезти, потому что и сам не еду, а на счет Петербурга вот что: сейчас летите к Верстовскому, кланяйтесь от меня и скажите, чтобы вас непременно отпустил со мной в Петербург... скорей, скорей! Мы вас дождемся к чаю.
Разумеется, все устроилось по желанию и мы (Нащокин, Эссаулов и я) в конце июня собрались в конторе дилижансов. Там уже ждал Нащокина известный певец Н. В. Лавров, (отец знаменитой артистки Б. Н. Васильевой и дед нашей талантливой актрисы Н. С. Васильевой); с ним была жена актера Третьякова. Они обратились к Павлу Воиновичу с просьбой: актер К. В. Третьяков, по капризу директора, был отставлен от службы, переехал в Петербург, и больше года не мог там не только определиться, но и дебютировать Лавров объяснял крайнюю нужду прежнего товарища, оставившего жену здесь без всяких средств; несчастная жена плакала...
Павел Воинович, не мог выносить подобных сцен, утешал ее, самоуверенно повторяя: - непременно, непременно будет там служить. Вот пусть Николай Иванович мне там покоя не даст, пока я не устрою это дело. Тут просьбы обратились ко мне, причем дилижанс тронулся с места.
Мы ехали почти четверо суток в сухое, жаркое время, задыхаясь от пыли, покрытые, ею с головы до ног и даже проникнувшей в поры тела. Отдыхали только на станциях за вкусными обедами, приготовленными для проехавшей тогда же в Москву В. К. Елены Павловны. Приехав в Петербург, мы заняли 2 комнаты, где, за неделю, как я писал сестре:
В известном Демута отеле
Берут с нас 50 рублей
И то за мягкие постели:
За кофе же, обед и чай
Особой платой отвечай.
И где каждому из гостей предлагались: водка, вино, закуска, завтраки, чего хочешь, того просишь:
А счет
Меж тем невидимо растет.
На другой день, 2 июня, рано утром, пешком, с Черной Речки, первым явился А. С. Пушкин. Поздоровавшись с дорогим гостем, Павел Воинович представил ему и нас, артистов; а относясь ко мне, прибавил: "а сей юноша замечателен еще и тем, что, читая все журналы, романы и следя за литературой, никак не смог дочитать Ивана Выжигина (роман Фаддея Булгарина)" Александр Сергеевич, пожав мне еще раз руку, сказал: - лучше сей рекомендации и не надо.
Вскоре собрались приятели Павла Воиновича: полковник Манзе (Николай Логинович, герой Отечественной войны 1812 года), князь Эристов (Александр Николаевич, генерал-лейтенант), Данзас (Константин Карлович, лицейский товарищ, впоследствии секундант Пушкина) и другие. Общая радость, веселый говор, шутки, остроты, воспоминанья о прошлом времени, анекдоты о настоящем, хохот, шум, крик. А между тем такой же громкий хохот, шум и крик со двора почти заглушал, даже мешал веселости друзей... они невольно оглядывались на окно, наконец, все подошли к нему.
Окна нашего № выходили на двор, загроможденного стеной сложенных кирпичей, на которых куча полупьяных каменщиков, устроили себе седалище и стол из того же материала, опоражнивая ведро водки и закусывая хлебом и кусками говядины из большой деревянной чашки, весело пируя, перекрикивая нашу компанию. Больше всех горланил лысый мужик с рыжими волосами. Пушкин лег грудью на подоконник; взглянув направо, сразу заметил крикуна и, повернув голову к нам, стоявшим у окна, сказал: - тот рыжий должно быть именинник. Повернув голову направо, закричал:
- Петр!
- Что барин?
- С ангелом.
- Спасибо, господин!
"Павел" (в такой куче и Павел найдется).
- Павел ушел.
- Куда? Зачем?
- В кабак... все вышло. Да постой, барин, скажи: почем ты меня знаешь?
- Я и старушку-матушку твою знаю.
- Ой?
- А батька-то помер? (очень вероятно у такого лысого).
- Давно, царство ему небесное. Братцы, выпьемте за покойного родителя!
В это время входить на двор мужик со штофом водки; Пушкин, увидав его раньше, закричал: "Павел с ангелом! Да неси скорей". Павел, влезая на камни, не сводил глаз с человека, назвавшего его по имени. Другие, ему объясняя, пьют, а рыжий не отстает от словоохотного барина:
- Так, стало, и деревню нашу знаешь?
- Еще бы не знать. Ведь она близ реки? (какая же деревня без реки).
- Так, у самой речки.
- А ваша-то изба, почитай, крайняя?
- Третья от края. А чудной ты, барин! Уж поясни, сделай милость, не святым же Духом всю подноготную знаешь?
- Очень просто: мы с вашим барином на лодке уток стреляли, вдруг гроза, дождь, мы в зашли в избу, к твоей старухе.
- Так... теперь смекаю...
- А вот мать жаловалась на тебя: мало денег высылаешь.
- Грешен, грешен.. да вот все на проклятое-то выходит, - сказал он, указывая на стакан, из которого выпил залпом, прокричав: "Здравствуй, добрый барин"!
Пушкин, пригласив Нащокина завтра обедать и слушать его новые сочинения, ушел; оставшиеся продолжали веселиться, особенно отличался князь Эристов, с его милым, привлекательным, чрезвычайно выразительным и подвижным лицом. Он, вероятно, занимал значительное место по службе, так как при молодой еще наружности, украшен был двумя звездами.
Но тут, чтобы потешить приезжего гостя, князь сбросил фрак, и начал представлять разные сцены: то известную особу, барыню-ханжу, с молитвой раздающую пощечины девкам, то с циническим оттенком крестьянскую девочку, то губернатора гр. Эссена (Петр Кириллович, санкт-петербургский генерал-губернатор), с мужиками, остановившими его коляску в проч. т. п. Наконец, драпируясь одеялом, вместо греческой мантии, он начал декламировать из какой-то трагедии отчаянную тираду, копируя А. М. Каратыгину (Александра Михайловна, жена В. А. Каратыгина) с ужасной утрировкой ее выговора на рр... Во время общего громкого хохота, вдруг увидали стоявшего при входе в эту комнату трагика Каратыгина (муж), пришедшего с визитом к Нащокину.
Павел Воинович встретил его дружески, все раскланялись и сейчас же разбрелись по домам; гость приятный, но в это время был хуже татарина. Впрочем, эти веселия собрания продолжались постоянно, исключая только тех дней, когда Нащокин уезжал на Черную речку. Там у Пушкина он встретил старика Боголюбова (Варфоломей Филиппович Греч о нем говорит: «Боголюбов представляет любопытное зрелище человека всеми презираемого, всем известного своими гнусными делами и везде находящего вход, прием и наружное уважение».
Сын эконома Смольного института, проворовавшегося и при ревизии кончившего самоубийством. В оставшихся детях приняла участие императрица Мария Федоровна, десятилетнего Варфоломея она устроила на воспитание к князю А. Б. Куракину. В его семье мальчик получил хорошее образование и светское воспитание. Служил по дипломатической части в Неаполе, в Вене, потом проживал в Петербурге, числясь по министерству иностранных дел.
Был он сплетник и мелкий мошенник, воровавший у знакомых деньги из плохо лежавших бумажников. Служил шпионом в Третьем отделении, но был оттуда прогнан за перлюстрированное московским почт-директором А. Я. Булгаковым письмо, где называл Бенкендорфа жалким олухом. Тот же Булгаков отзывался о Боголюбове: «Этот малый сущий демон, – везде поспеет и всем умеет услужить». С Уваровым у него были какие-то секретные связи, которых сам Уваров стыдился. Можно думать, что связи его с Уваровым, любителем однополой любви, коренились именно в этой области.
Боголюбов был знаком с Пушкиным, Вяземским, А. Тургеневым. Для Пушкина он в 1833 г. где-то добывал деньги. В 1836 г., в связи с появлением сатиры Пушкина на Уварова («На выздоровление Лукулла»), распространял позорящие Пушкина слухи, о которых Пушкин упоминает в письме к князю Н. Г. Репнину. Боголюбов подозревался в составлении анонимных писем, приведших к гибели Пушкина.), которого тоже начал частенько посещать его вместе с прочими.
Боголюбов, старик ловкий и подвижный, с отталкивающей сатанинской физиономией, носил две звезды и был известен, как креатура Уварова (Сергей Семенович, министр народного просвещения, враг Пушкина). Весь кружок обращался с ним сдержанно, как он ни юлил перед всеми, подражая им в сообщении новостей или смешных рассказов. Я и теперь с негодованием вспоминаю его скверное повествование о петербургском мальчике.
Отставной московский актер Е. В. Третьяков, по письму Лаврова, на 5-6 день явился к Павлу Воиновичу и обласканный, обнадеженный им, должен был на другой день явиться за ответом, так как, Павел Воинович, сейчас же отправился с визитом к директору театров А. М. Гедеонову, захватив с собой "на всякий случай" (одно из любимых выражений Павла Воиновича) Эссаулова. Гедеонов, тоже москвич, приятель Нащокина по клубу и вообще по картам, принял его отлично, сразу определил Эссаулова на службу в оркестр и обещал дать дебют Третьякову, прибавив, что ему уже давно, по личной его просьбе, разрешен дебют, но он пропал и с тех пор не показывался.
Третьяков, пришедший на другой день за ответом, объяснил исчезновение свое так: начальник репертуарной части, которому директор приказал допустить его до дебюта, назначил ему прийти через недельку, потом еще через недельку, далее через две, наконец, на святки перед новым годом, как время выгодное для дебютов и, отговорясь неимением времени для репетиции, так и довел его до закрытия театров в великий пост.
- Теперь идите к директору от моего имени: Бог даст вы, и пристроитесь, а мне потрудитесь принести известие о ходе дела.
Бедный артист принес хотя и приятное известие, но лицо его что-то противоречило радостной вести. Нащокин сразу заметил это и стал расспрашивать о подробностях. Директор, по словам Третьякова, особенно ласково принял его, позвал того же начальника репертуарной части, приказал позаботиться о дебюте, прибавив: - Я помню его по Москве... талантливый, полезный артист... Здесь нет такого на амплуа благородных отцов.
И начальник репертуарной части, с особенной лаской обратясь к артисту, потребовал список его ролей, внимательно пересмотрел все и, обещая свое покровительство, дружески посоветовал отложить дебют до конца августа, справедливо замечая, что для возобновления, например: «Сыну Любви» нужны репетиции, а артисты или в отпуску, или на дачах, да и сам Третьякову как опытный актер, видя летом отсутствие публики, наверно считает невыгодным дебютировать при пустом театре. С этим Третьяков согласился.
- Ну, все это хорошо, а вы, кажется, недовольны, - сказал Павел Воинович, пристально глядя на взволнованного артиста.
- Я больше года прожил здесь, Павел Воинович, и откровенно скажу, что Петербург не Москва: здесь все мягко стелют, да жестко спать.
- Так, знаю. Так вот что, почтенный Кузьма Васильевич: я сейчас еду с визитом к графу М. Ю. Вьельгорскому, поезжайте и вы со мной на всякий случай... я попрошу его об вас, даже возьму с него слово определить вас... он не такой маленький человечек, как я... для него Гедеонов, не смотря на препятствия и интриги, определит вас. Видите ли, голубчик Кузьма Васильевич, ваше определение на службу мне нужнее, чем даже вам, ибо я дал слово Николаю Владимировичу (Лаврову) и супруге вашей непременно пристроить вас.
Вьельгорский дал слово; просил только при неудаче в августе прямо идти к нему, теперь же вписать свой адрес в книге швейцара. Но Павел Воинович на этом не остановился. При первом свидании с Александром Сергеевичем, рассказал ему все дело бедного артиста с подробностями. Вот за что Третьяков получил отставку: играя резонера в комедии Загоскина, написанной 6-ти стопными стихами, Третьяков, по роли, принимает барина за шута и для того, чтобы он не сердился на него, дает ему денег, говоря: - На, гривенник возьми... Третьяков, играя в своей жилетке, где была мелочь, вынул пятиалтынный, да думая не о стихах, а о натуре, (чем отличался в игре) и брякнул: - На, возьми пятиалтынный.
Вспыльчивый от природы, директор вскочил с места, кубарем скатился с лестницы на сцену, крича: - Дайте мне его, дайте! И когда Третьяков вошел за кулисы, схватил его за грудь, трепля и крича: - Разбойник, варвар! Что ты сказал? Я бы тебе все простил: дурное поведение, грубость, пьянство... но этого не прощу Завтра дать ему отставку... но... с хорошим аттестатом, - одумавшись, добавил директор предстоящим тут чинам дирекции (конторы).
Пушкин, заливаясь смехом, сказал: - Дельно. Я и сам бы ужасно обиделся за такое искажение моих стихов, но, конечно, не лишил бы за это куска хлеба.
Тут Павел Воинович серьезно и настойчиво просил знаменитого поэта принять участие в деле Третьякова, говоря: - Граф сдержит обещание, но ты знаешь его беспамятство, рассеянность, - так я прошу тебя постоянно напоминать ему и требовать у него отчета, пока не поступит на службу Кузьма Васильевич. Ты мне окажешь дружескую услугу. Я дал слово определить его. Только заметь и передай это замечание графу, что по российскому обычаю, вся суть не в правителях, а в секретарях: Гедеонов и мне дал слово и графу даст обещание, но у него какой-то барин всем ворочает. Итак, если в августе не примут моего протеже, укажи Вьельгорскоиу на сего барина.
Так и вышло. Третьяков явился в свое время; начальник, не отказывая в дебюте, с участием и лаской говорил: - Я вам по чести обязан сказать, что как бы ни был удачен ваш дебют, на службу вас не примут, потому что на ваше амплуа у нас есть актеры, и притом и знаменитый артист И. И. Сосницкий думает переходить на те же роли.
Бедный артист, потеряв всякую надежду, в отчаянии бежит к графу; тот, допекаемый Пушкиным, с сердцем спрашивает Третьякова: кто в театре распоряжается еще помимо директора?
- Р. М. З.
- Э, малый друг. Давно бы так ин сказали: я сам определил в театр этого З. Успокойтесь... я за ним пошлю и за вами пришлю... оставьте адрес у швейцара.
Дня через два является к Третьякову в щегольской ливрее лакей: "пожалуйте сию минуту к его сиятельству". Приходит. Граф, очень веселый и довольный, встречает его такой радостной вестью: "поздравляю... и дебют дадут, и примут на службу, - это верно. Идите к З.". Так все и совершилось.
И со мной не обошлось дело без особенного приятного для меня столкновения с великим поэтом.
Раз утром, встав очень рано, переписывал я два письма мои в стихах к Ленскому и к сестре моей П. И. Орловой. Нащокин, застав меня врасплох, заставил прочесть ему, расхвалил, да и кончил так: - Очень рад, очень рад. Вот мы с вами порадуем и Александра Сергеевича... Он сейчас придет.
Я ни за что не соглашался... он настаивал... заспорили... я стоял на своем. Тут Павел Воинович, со своей неотразимой логикой, резко сказал: "Ну, так слушайте. Пушкин и весь кружок наш, где вы приняты на общих правах, не зная вас, верно, думает: "что за барина привез Нащокин? Ведь это еще неважная рекомендация, что вы Булгарина не можете читать. А вот, как Александр Сергеевич одобрит ваши стихи и все узнают об этом, и поймут, что Нащокин ввел к нам талантливого и умного юношу". Не успел я покориться подобной аргументации, как входит Пушкин.
- Рассуди нас, Александр Сергеевич, я к тебе с жалобой на сего юношу: во l-х, он вчера в 1-й раз сбрил усы, во 2-х, влюбился в Елену Яковлевну Сосницкую, а в 3-х, сочинил хорошие стихи и не соглашается прочесть тебе.
- Усы, - его собственность; любовь к Елене - грех общий: я сам в молодости, когда она была именно прекрасной Еленой, попался было в сеть, но взялся за ум и отделался стихами, а юноше скажу: берегись; а что касается до стихов, то в сем грехопадении он обязан покаяться передо мной. Говоря это весело, в pendant тону Нащокина, Александра Сергеевич взял меня под руку, ввел во вторую комнату, посадил на диван, сам сел, с правой стороны, поджав по-турецки ноги, и сказал: - Кайся, юный грешник.
Нащокин сел с левой стороны, а я вполоборота к нему, чтобы отвернуть пылавшее лицо от Пушкина, дрожащим голосом начал чтение. По прочтении письма к Ленскому, Александр Сергеевич сказал свое всегдашнее словцо: "ну вот и прекрасно, и очень хорошо".
Из второго письма к сестре, после описания сна, где я видел, между прочим: "Друзей, начальников, врагов..." указательный перст поэта быстро длинным ногтем чертил по запятой, как бы выскабливая ее: "запятую прочь маленькое тире, знак соединительный: начальники-враги слова однозначащие.
Я продолжал:
Ну словом всех во сне я видел:
И с кем живу я, и с кем жил,
Кого сердечно я любил,
Кого душевно ненавидел...
У сонного ж со всеми лад:
Я всем во сне был очень рад...
и проч., и проч. По окончании чтения благодушный судья сказал: - Вот мой приговор: можете напечатать эти стихи с подписью: Александр Пушкин, я протестовать не буду.
Я, конечно, понимаю теперь, что все это было снисхождением великой души; но можете, вообразить, какой восторг был в душе человека, на 21 году возраста.
А счет
Меж тем неделями растет.
Пушкин, приглашая Нащокина крестить [своего сына Александра], обещал вернуть две тысячи, взятые им у Павла Воиновича в Москве перед свадьбой, но исполнение обещания, по обстоятельствам, затянулось.
В это же утро собрались почти все приятели, но разговоры были натянутые, невеселые... и потом перешли в довольно бурную сцену... все вертелось на злобе дня, т. е. на безденежье. Слово за слово... и друзья начали обвинять самого поэта: почему он не печатает свои новые сочинения, читанные Нащокину и которых, по словам Павла Воиновича, - у него полный сундук? Зачем он нигде не показывается? для чего с прежними друзьями не видится? а из них, богачи, сейчас бы снабдили его тысячами. Можно любить жену, детей, но зачем погрязать в семейном болоте? А один выскочил с таким упреком: Да почему ты и у себя никого не принимаешь, кроме Боголюбова, этого уваровского шпиона-переносчика?
Вот некоторые из возражений Александра Сергеевича:
- Вы все судите по прежнему времени, когда я, с вами гуляя по Питеру, растряхивал карманы, наполненные золотом? Да, правда, теперь у меня полон сундук новых сочинений... это наследство детям, не печатаю затем, что теперь на мой товар спросу нет. Фадюшка охаял, а Смирдин спустил цену, вот я и припрятал товар (Поэт с обидой говорил о Булгарине на 4-ую или 5-ую главу Онегина, где сказано: "вот новое лицо Жук... не лучше ли он выдержит характер, чем другие лица поэмы"). Ведь мы - купцы, а ныне творчество - коммерчество и т. д.
Все это было высказано горячо, но несвязно, с каким-то задыханием или захлебыванием, тем более что нападающие перебивали его, подсмеиваясь, называли оправдания его ребяческими, словом: поодиночке и все вместе закидали некрасноречивого поэта словами.
Тут Нащокин, сидевший и слушавший все молча, поднялся с места, уставил в упор свои большие глаза на нападчиков и начал так умно, логично, красноречиво и, главное, справедливо защищать своего друга, что все прикусили языки. А поэт, от удовольствия, только подпрыгивал на диване, да поддакивал: "да, да, правда, правда. Вот и прекрасно, и очень хорошо".
Я, конечно, теперь не могу воспроизвести этой блистательной речи, тем более что многого не понимал из намеков в их приятельских отношениях друг к другу. Особенно ловко Павел Воинович кончил, обратись к попрекнувшему Боголюбовым: ты, брат, кажется, школу-то жизни изучил на опыте, прошел огонь и воду, так мог бы понять, что в людских отношениях и Боголюбовых создал Господь Бог, на всякий случай. Да, а вот и доказательство: вы нападаете с упреками, как лицемерные друзья на многострадального Иова, а Боголюбов ищет для него денег. Все расхохотались... все успокоилось, повеселело... а к довершению общего удовольствия является Боголюбов и подает Пушкину свертки золота.
Поэт, развернув свертки и высыпав на стол, кучу блестящих монет, превратился в совершенного ребенка: то пригоршней поднимет золото, то вновь рассыплет по столу, то хочет захватить одной рукой, да длинные ногти мешают, тогда, опрокинув кисть руки и подсовывая ногти под кружки, собирает их на ладонь и пересыпает из одной в другую, приговаривая: "люблю играть этой мелочью... но беречь ее не люблю... поиграю и пускаю в ход, ходячая монета".
Тут Боголюбов объявил новость, что сегодня утром из-за границы через Кронштадт приехал музыкант с запрещенным инструментом, вроде Эоловой арфы (?), а администрация распорядилась выслать его обратно той же дорогой в 24 часа.
Эта новость в высшей степени возбудила общее любопытство и все пристали к Пушкину, чтобы он сейчас же ехал просить, кого следует из властей о дозволении нынешним вечером в номере гостиницы Демута послушать необыкновенный инструмент, говоря: "тебе одному в подобной просьбе не откажут". И, действительно, не отказали.
Вечером собралось все общество, и привезли артиста с большим ящиком, т. е. его инструментом. По поднятии крышки, в ящике оказался вал, на котором от правой руки к левой насажены из толстого стекла круги, в форме тех, что ставятся под цветочные горшки: справа очень большие и уменьшающиеся до самых малых размеров к левой стороне. Артист, спросив стакан воды, намочил губку и воткнул ее на шпинек; от давления ногою педали завертелся вал; тогда артист, смочив о губку оконечности пальцев и чуть-чуть касаясь ими вертящихся кругов, начал играть симфонии, арии всех знаменитых композиторов старой и новой школы.
Что за гармония что за волшебные звуки поистине что-то неземное Рояли, арфы и др. подобные инструменты обыкновенно в басах и дишкантах теряют полноту звуков, а тут - бас звучит каким-то страшным гулом, сильнее и полнее дребезжащей струны контрабаса, также равно и сильны, и сладкозвучны маленькие кружки до последнего.
А еще главное преимущество этих воздушных колокольцев - это пиано и форте, зависание от легкого или тяжелого давления перстов искусного артиста. Ну, уж и искусник же попался к нам. Не только все были в восторге, но даже поражены, ошеломлены... Пушкин, лежа на диване, заложив руки под голову и закрыв глаза, повторял: - И замереть, и умереть можно.
В полночь, простясь с редким гостем и наградив его по достоинству, все, под впечатлением волшебных звуков и в память любимых поэтом прогулок в светлые петербургские ночи, согласились и эту ночь прогулять по площадям города и по набережной Невы. Все гурьбой вывалили на Невский, но поэт, любитель светлых ночей, торопился на дачу, отвечая на приставанье друзей: "гуляйте, гуляйте, для вас всегда время, а мое разгульное времечко прошло".
Из нашего приятного ночного шатания замечателен рассказ друзей о прежних прогулках с Пушкиным-холостяком; как они, бывало, заходили к наипочтеннейшей Софье Евстафьевне (содержательница известного в начале XIX в. увеселительного заведения в Петербурге, которое посещал Пушкин в холостые годы. Пушкин писал - "а хозяйка борделя жаловалась, тыча в меня кривым пальцем, что я развращаю ее девочек, и грозилась не пускать меня на порог ее дома.
Но девочки вошли в мое положение и потом сами клянчили деньги, предлагая повторить все снова, но по секрету от хозяйки". Сохранилась резолюция, собственноручно начертанная главой Третьего отделения Максимилианом Яковлевичем фон Фоком на полицейском рапорте: (Дворянина Пушкина в бордели не пущать, дабы не развращал дам), провести остаток ночи с ее компаньонками и где Александр Сергеевич, бывало, выберет интересный субъект и начинает расспрашивать о детстве и обо всей прежней жизни, потом усовещивает и уговаривает бросить блестящую компанию, заняться честным трудом-работой, идти в услужение, притом даст денег на выход и таким образом не одну жертву спас от погибели; а всего лучше, что благонравная
Софья Евстафьевна жаловалась на поэта полиции, как на безнравственного человека, развращающего ее овечек. Я не могу не засвидетельствовать такую прекрасную черту целомудренной души поэта, равно и нижеследующий рассказ об его жизни в Кишиневе.
Он там квартировал против тюрьмы или острога, куда, с позволения начальства, часто ходил разговаривать с арестантами, расспрашивать об их удальстве. Все они охотно друг перед другом старались занимать его своими похождениями, особенно главный, первостатейный каторжник, всеми уважаемый, до того полюбил сочинителя, что однажды вечером сказал ему:
- Ну, Пушкин, прощай... уж завтра не найдешь меня здесь.
- На Владимирку? (слово "Владимирка", вероятно, появилось с жаргонного языка уголовных преступников XVIII в., которых ссылали в сибирские остроги по большой Владимирской дороге).
- На все четыре
- Как так?
- А так: клетка надломлена, настанет ночь, а мы ночные птицы и вольные. Прощай брат, сочинитель.
- При такой дружеской откровенности, - продолжал Пушкин, я ни на минуту не допустил мысли о доносе, пошел домой, поработал и лег спать.
Ночью барабан бьет тревогу Я, взяв архалук, сбежал с горы в крепость... из ворот команда бежит во все стороны с криком: лови, лови Я вбегаю в ворота... Какая картина поражает меня: барабанщик, мальчик 16 или 17 лет, бьет азартно тревогу, а у него по лицу струится кровь и глаз, вырванный из своей орбиты висит на щеке. Этот молодец ночью зачем-то вышел на воздух и, увидев, что какие-то тени мелькают по стене, схватил барабан и забил тревогу... в эту-то минуту один из беглецов, пробегая мимо, ударил его ножом в глаз. Многих переловили, а мой друг убежал. Но этого героя-барабанщика я не могу забыть.
Накануне отъезда нашего в Москву, Пушкин повез Нащокина в английский магазин, где предоставил ему выбирать, что только понравится в подарок Ольге Андреевне. Павел Воинович, кроме мелких вещиц, взял шаль или индейский кашемир; но памятна мне большая цепь, составленная из цельных палочек червонного и белого золота (платины). Вероятно, этим и кончился расчет между друзьями, при неограниченном кредите поэту английского магазина.
В 1836 г., в конце октября, возвратясь из-за границы и немного просрочив 6-ти месячный отпуск, я решился еще погостить в Петербурге, так не хотелось мне возвращаться в Москву, притом хотелось видеть 1-е представление оперы Жизнь за царя" (опера М. И. Глинки. В опере рассказывается о событиях 1613 года, связанных с походом польского войска на Москву. Первоначальное название оперы было «Иван Сусанин», но за несколько дней до премьеры Михаил Иванович переименовал ее. Автор либретто - барон Егор Розен).
И. И. Сосницкий достал мне свидетельство доктора и полиции о болезни, он же записал и кресло на торжественный спектакль, что без протекции было трудновато. Здесь я видел в последний раз Александра Сергеевича: его кресло было крайнее у прохода в 11 ряду, мое - за ним в 12-м. В антрактах все общество из первых рядов подходило к нему с похвалами Глинке и вообще опера имела, блестящий успех.
Возвратясь перед Р. X. в Москву, я по-прежнему почти ежедневно навещал Нащокина, но когда в начале февраля 1837 года дошла до Москвы роковая весть о дуэли Пушкина, мы в ту же минуту с М. С. Щепкиным (актер) бросились к Павлу Воиновичу Он, конечно, из первых рук получил уведомление и подметное письмо с <соси>; впрочем, оно тогда же ходило по рукам не только в высшем кругу московского общества, но и в среднем. Боже мой, в каком отчаянном положении застали мы бедного Нащокина. Никогда при его собственных несчастиях он не терял присутствия духа, спокойного и веселого нрава. А тут он, как маленькой ребенок, метался с места на место, ласкался к нам, благодарил за посещение, то проклинал Петербург и даже ругал самого Пушкина.
- Если бы я в то время жил там, он не наделал бы таких глупостей. Я бы не допустил их до дуэли, я бы и Дантеса, и мерзавца отца его заставил бы уважать такого поэта, поклоняться ему и извиниться перед ним... ну, конечно, не допустил бы и пушкинское дерзкое письмо дойти к Геккерену. Щепкин заметил на это: почему же не сделали этого другие его петербургские друзья, как, например, Жуковский, Вяземский, Вьельгорский и главный участник дуэли Данзас, его лицейский товарищ?
- Данзас, - веселый малый, храбрый служака и остроумный каламбурист. Он мог только акуратнейшим образом размерить шаги для барьера, да зорко следить за соблюдением законов дуэли, но не только не сумел бы расстроить ее, даже обидел бы Пушкина малейшим возражением. А те, высокие придворные и поэтические друзья, по этикету деликатности, не решились бы проникать в тайны домашнего очага своего славного друга, да и сам поэт в такое щекотливое для его чести время ни за что не обратился бы к ним даже за советом, зная очень хорошо, что они, по влиянию их при дворе, непременно остановили бы дуэль, а это враги могли приписать трусости Пушкина, что для него хуже смерти.
Я же с ним в таких отношениях, - продолжал Павел Воинович, - что без меня, т. е. не посоветовавшись со мной, - он не начал бы ревновать, без спросу у меня не стал бы сердиться, а тем паче писать к Геккерену дерзкие, вызывающие письма. Сам Пушкин, все друзья его и большая часть общества, как пишут из Петербурга, воображают, что анонимные шуточки с <соси> рассылались из посольства? А я уверяю теперь вас и уверил бы тогда Пушкина, что они шли из русского враждебного поэту лагеря: у него есть враг сильный, влиятельный, злой и мстительный.
Да вот голубчик, Михаил Семенович, вы человек ума и опыта, подумайте, порассудите, и верно согласитесь со мной, что Дантес, счастливый или несчастный в любви в отношении жены Пушкина, ни в том, ни в другом случае не стал бы, да и не мог бы в подметных письмах называть мужа рогоносцем: это не в натуре вещей, не правда ли?
- Да, - отвечали мы оба со Щепкиным.
- А вот, я вам, кстати, приведу рассказ Пушкина, по которому вы увидите все это дело еще яснее.
Когда ходила по рукам известная эпиграмма:
"В академии наук
Заседает" ...
и проч. на вечере у Карамзиных к Пушкину подошел Уваров и свысока, внушительно начал выговаривать, что он роняет свой талант, осмеивая почтенных и заслуженных людей такими эпиграммами. Горячка-поэт, по обыкновению вспыхнув, резко возразил: - Какое право вы имеете делать мне выговор, когда не смеете утверждать, что это мои стихи?
- Но все говорят, что ваши.
- Мало ли, что все говорят, а я вам вот что скажу: я на вас напишу стихи и напечатаю их с моей подписью.
И вот когда известный богач смертельно заболел, а жадный наследник, заранее опечатывая его имения, так осрамился на всю столицу при неожиданном его выздоровлении, Пушкин на эту скандальную историйку написал стихи... и хотя замаскировал под заглавием: "На выздоровление Лукулла" (Сатира на министра народного просвещения и президента Академии наук Сергея Семеновича Уварова, написанная в форме оды (так называл стихотворение и сам Пушкин). В стихотворении говорится о случае, который приобрел скандальную известность.
Когда один из богатейших людей России, граф Д. H. Шереметев, находился при смерти, наследник его, С. С. Уваров, женатый на двоюродной сестре Шереметева (последний женат не был и не имел прямых наследников), поспешил опечатать своей печатью имущество Шереметева, рассчитывая на огромное наследство. Однако Шереметев выздоровел), то ни один петербургский журнал не решался принять их.
Тогда мы позаботились напечатать их здесь в одном из московских журналов, и только номер этого журнала прибыл в Петербург, как на другой день Александр Сергеевич получил любезное приглашение пожаловать в таком-то часу к графу А. X. Бенкендорфу.
- Вхожу... (так слово в слово рассказывал мне Пушкин): граф с серьезной, даже строгой миной, впрочем, учтиво ответив на мой поклон, пригласил меня сесть у стола vis-a-vis. Журнал с развернутой страницей моих стихов лежал перед ним, и он сейчас же предъявил мне его, сказав: "Александр Сергеевич. Я обязан сообщить вам неприятное и щекотливое дело по поводу вот этих ваших стихов. Хотя вы и назвали их Лукуллом и переводом с латинского, но согласитесь, что мы, да и все русское общество в наше время настолько просвещено, что умеет читать между строк и понимать настоящий смысл, цель и намерение сочинителя".
- Совершенно, согласен, и радуюсь за развитие общества.
- Но позвольте заметить, - строго перебил он меня, - что подобное произведение недостойно вашего таланта, тем более что осмеянная вами личность особа значительная в служебной иерархии.
Тут я перебил его: - Но позвольте же узнать, кто эта жалкая особа, которую вы узнали в моей сатире?
- Не я узнал, а Уваров сам себя узнал, принес мне жалобу и просил обо всем доложить Государю и даже то, как вы у Карамзиных сказали ему, что напишите на него стихи и не отопретесь, то есть подпишитесь под ними?
- Сказал, и теперь не отпираюсь, только вот эти-то именно стихи я написал совсем не на него.
- А на кого же?
- На вас.
Бенкердорф, пораженный таким неожиданным оборотом, опрокинулся на спинку кресла, так что оно откатилось от стола, и, вытаращив на меня глава, вскрикнул: - Что-о? на меня?
А я, заранее восхищаясь развязкой, - вскочил с места и быстро делая по четыре шага перед столом или перед его носом, три раза оборачиваясь к нему лицом, повторял: - На вас, на вас, на вас. Тут уж Александр Христофорович, во всем величии власти, громовержцем поднимаясь с кресла, схватил журнал и, подойдя ко мне, дрожащей от злобы рукой тыкая на известные места стихов, сказал: - Однако дослушайте, г. Сочинитель. Что же это такое. Какой-то пройдоха-наследник (читает):
"Теперь уж у вельмож
Не стану нянчить ребятишек"...
- Ну, это ничего (продолжает читать):
"Теперь мне честность - трын-трава,
Жену обманывать не буду".
- Ну и это ничего, вздор. Но вот, вот ужасное, непозволительное место (читая):
"И воровать уже забуду
Казенные дрова".
- А? что вы на это скажете?
- Скажу только, что вы не узнаете себя в этой личности.
- Да разве я воровал казенные дрова?
- Так, стало быть, Уваров воровал, когда подобную улику принял на себя?
Бенкендорф понял силлогизм, даже сердито улыбнулся и промычал: - Гм, да сам виноват.
- Вы так и доложите государю. А за сим честь имею кланяться вашему сиятельству.
Окончив этот интересный рассказ, Нащокин обратился к нам с вопросом: - ну-ка, решите, кто довел Пушкина до последней степени отчаянья анонимными письмами? - Ясно – кто, - отвечал Щепкин. Когда же дальше в разговоре Михаил Семенович намекнул на общественное мнение, что в Москве, многие, во всей этой несчастной истории обвиняют жену Пушкина, Нащокин вспыхнул: - Знаю. Из Петербурга пишут о том же.
Клянусь всем, это самая низкая и подлая клевета. Наталья Николаевна молода, легкомысленна, но она любит мужа, никогда не изменяла и не изменит, - за это я головой моей ручаюсь. Нет, вы теперь, друзья мои, подумайте только об ее настоящем положении? Вот мы здесь горюем о раненом поэте, а каково ей видеть его страдания? А если он так преждевременно умрет, какова будущность ее и детей?
Павел Воинович сквозь слезы говорил все это, Щепкин, сам заливаясь слезами, старался успокоить его: "Бог милостив, рана может быть не опасна... не такие излечивались.
Тут Нащокин, поцеловав и дружески пожимая руку славного артиста, неожиданно перешел к нижеследующему:
- Помните, почтенный Михаил Семенович, вы рассказывали Пушкину и мне, как вы, обремененный большой семьей, не могли выпутаться из долгов?
- Теперь, слава Богу, понемножку выпутываюсь, расплачиваясь бенефисами.
А все-таки еще должны, еще не расплатились?
- Так, тысченки две осталось.
- Так вот что-с: если Александр Сергеевич останется жив, я уплачу весь ваш остальной долг.
Был уже час одиннадцатый ночи; в это время приехал Гончаров, брат жены Пушкина (Дмитрий Николаевич). Нащокин, не дав сесть гостю, закидал его вопросами: "что? что? Нет ли какого приятного известия? Будет ли жив? Не смертельна ли рана?" Гончаров отвечал, что, судя по последнему письму, где описывают заботы докторов, особенно Арендта, присланного самим государем, можно надеяться на благополучный исход. Нащокин вдруг перебил его:
- Ты знаешь Дантеса?
- Да.
- Какой цвет волос у него?
- Белокурый.
- Конец. Конец. Надежды нет. Александр Сергеевич умрет от раны, никакие Арендты не помогут. Умрет непременно. Мы в недоумении, спрашиваем: - как? почему? какое отношение белокурых волос Дантеса к смерти его соперника?
- А вот какое: ему предсказана такая смерть. Это странная, непостижимая, даже, как и мы, тогда думали, невероятная вещь... а вот теперь оказывается вероятной. Вот что Пушкин рассказывал мне, а при мне и другим, об известной в Петербурге ворожее.
Раз, после пирушки, Всеволожский, я и актер Сосницкий поехали ворожить. Гадальщица, глядя на руку Сосницкого, с удивлением сказала: "ай, ай в первый раз вижу такого счастливого человека. Вас, господин, все любят... все, все, нет такого, кто бы вас узнал и не полюбил счастливчик ай-ай. Какой вы счастливчик. А Сосницкий, подмигнув нам, сказал тихо: "верно, шельма, знает меня по сцене?"
Когда дошла очередь до меня, продолжал Пушкин, ворожея начала тем: "о, голова, голова".
(Пушкин с удовольствием повторял в рассказе эти слова, заметил Нащокин).
- Вот и вы, господин, тоже любимы многими, но не всеми, у вас есть враги.
- Верю, но я прошу сказать мне, какой смертью я умру?
Ворожея отказывается предсказывать подобные вещи, я настаиваю, уверяю, что полиция не узнает, а я не боюсь смерти. Уговорили, упросили гадальщицу и вот что она сказала: - Вас убьет белокурый мужчина.
После рассказа Павел Воинович, убитый горем, с совершенной уверенностью прибавил: "вот увидите, что скоро придет известие о его смерти. Бедный, несчастный друг. Знаете ли, что из всех заблуждений молодости, даже воспетых им стихами, он за одно только укорял сам себя, с душевным искренним покаянием проклинал одно свое противо- религиозное стихотворение".
"Клянусь Богом (часто говорил он мне), я с радостью отдал бы полжизни, если б мог уничтожить существование этого мерзкого богохульства". И вот ровно полжизни отдает по воле Провидения. Будем же, друзья, молиться, да простить Бога за заблуждение поэта. И мы, почти уверенные в скорой смерти Пушкина, грустные и безнадежные расстались с другом его.
В начале 1840-х годов, вместе с А. Щепиным, возвратившимся из Парижа учеником Гаухмана, поехал я в Москву, где первым делом нашим было отыскать Нащокина, устроившего судьбу юного артиста. Недаром подчеркнул я слово отыскать Нащокина: где-то чуть не у заставы, в ветхом деревянном доме, проживал Павел Воинович с семьей, совершенно расстроив свои дела, но нисколько не расстроясь своим благодушным и веселым нравом.
Жена его, Вера Александровна, эта чудная женщина была истинно дорогая половина своего мужа: добрая, умная, любезная и приветливая, притом замечательно-хорошенькая, она любила Павла Воиновича безгранично и как в счастливой доле, так и в несчастной, была весела, покойна и довольна, увлекаясь неистощимо игривым умом мужа. Удивительно. При этой бедной, сравнительно с прежней обстановке, хлебосольный хозяин ни за что не отпускать нас без обеда.
- Как можно не угостить артиста, особенно парижского виртуоза. - Модест - на ноги! Модест - честнейшая слуга из крепостных, служивший ему с молодости до старости, полетел по равным направлениям Москвы, вот только вместо 2-3 часов обыкновенного обеденного времени Павла Воиновича, мы только к 6-ти часам сели за взысканный и роскошный обед с отличными винами и десертом.
Тут весело и добродушно рассказал нам Павел Воинович как он потерял, т. е. проиграл в короткое время запасной капиталец, и все что имел. Может быть, я наскучу читателю рассказывая мелочи, но иначе трудно выяснить двойственность природы человека, совокупность ума и глупых предрассудков, особливо в такой личности, как Нащокин.
- Я, после смерти Пушкина, - говорил Павел Воинович, с горя или к горю, постоянно проигрывал, но все еще при мелких ставках. Вдруг, вообразите, три ночи кряду я вижу один и тот же вот какой сон: в большой зале весь пол усыпан картами, крапом вниз, знаками вверх, а мы с Пушкиным будто ползаем по ним, но только встретим двойку (или фигурную карту, не помню теперь какую он называл), - Пушкин указывает на нее пальцем, значительно взглянув на меня. И все это точь-в-точь повторялось и 2-ю и 3 ночь, - с указанием на одну и ту же карту. Я так уверовал, как в указание судьбы, что в клубе, придерживаясь этой роковой карты, начал ставить огромные куши, - и все неудачно, но я до того настаивал, что наконец и ставить было нечего.
Павел Воинович был очень доволен, когда я преподнес ему (и ему первому) пародию мою на братьев-разбойников Пушкина, под названием «Братья-журналисты».
ДРУГ ПУШКИНА НАЩОКИН ПАВЕЛ ВОИНОВИЧ
Воспоминания Куликова, не лишенные живости, недурно характеризуют Нащокина в его московский период, но, кажется, еще более яркий портрет его дают воспоминания некоего В. Т-на (Толбин Василий Васильевич), помещенные в Искре Курочкина за 1866 год, № 47, под заглавием: «Московские оригиналы былых времен» (заметки старожила).
Живя в Москве, уже в достаточно трудном положении, Павел Воинович часто любил вспоминать, как втроем - он, П(летнев) и кн. В(яземский) разделили между собою последние деньги, оставшиеся у Пушкина в бумажнике после кончины, с клятвой хранить их навсегда, в знак памяти о постигшей их утрате. Это были три двадцатипятирублевые ассигнации, на которых они написали год, день, число и час его смерти. Оригинальный синодик этот сохранился у прочих, - не сохранился он только у Павла Войновича.
- Как же это? По какому случаю? - спрашивали его, бывало, знакомые с изумлением.
- Обстоятельства - наши деспоты, - отвечал он на этот щекотливый для него вопрос со вздохом. - Такие тяжелые дела подошли, что не только эту дружескую ассигнацию, собственную бы свою душу заложил. Совершенное безденежье, холод, голод, жена и дети чуть хлебом одним не питаются. Что было делать? Не мебель же продавать? Думал, думал, и, как назло, подвернулся мне на глаза конверт, в котором была у меня запечатана заветная ассигнация.
Приказал подавать карету и велел ехать к Павлу Петровичу, закладами и ростовщичеством занимавшемуся. Заложу я этому скряге, думал я, эту редкость, авось рублей сто, по крайней мере, даст. Не тут-то было. Объявляю ему всю для меня ценность бумажки, всю мою любовь к ней, все уважение, - плечами только невежда пожимает. «Да я, говорит, не только за нее ценного не дам, но и в промен даже не возьму: может быть, ее и сбыть нельзя. Эка вы на ней какую эпитафию написали.
Поезжайте к В., он до редкостей охотник, недавно обезьяну себе купил; может быть, он что-нибудь вам под эту ассигнацию и даст». Что было делать с этим каланьей. Однако же послушался его, поехал я к В. Объявляю ему, в чем дело. - Позвольте посмотреть, - спрашивает. Подал я конверт. В. осмотрел ассигнацию внимательно на свет, языком даже ее лизнул. - Она, говорит, не фальшивая. Извольте, пожалуй, ухо на ухо поменяемся; я вам за нее новенькую, с молоточка дам. Мне только оставалось поблагодарить этого подлеца и вернуться домой.
Тут меня самая печальная картина ждала: повар в прихожей, торчит за приказанием, что в тот день готовить. - Готовь, что хочешь. - Денег на провизию пожалуйте. - В долг возьми. - Не дают, слишком много задолжали, - говорят. Пришлось расстаться окончательно с моею драгоценностью; поплакал перед мраморным бюстом Александра Сергеевича, поцеловал его и отдал ассигнацию на закупки к обеду, приказывая повару просить пообождать и сохранить несколько дней. Со дня на день я ждал получения денег, по векселю, - так маленькую суммишку, тысяч в тринадцать, но дождался, к несчастью, только через неделю.
Послал выкупать... моей бумажки и след простыл. Глупый купчина отдал ее, вместе с прочими деньгами, за свиные туши и черкасскую говядину... Как на беду, это мое горе как раз перед Рождеством случилось. Поневоле вспомнишь про прежнюю петербургскую жизнь, когда у меня золото только куры не клевали...
Петербургская молодая жизнь Павла Войновича была завидной жизнью. Наследник громадного родового имения, гвардейский кавалерийский офицер, принятый в лучшем обществе, он удивлял многих и обстановкой своей холостой квартиры, и своими рысаками, и своими экипажами, выписанными прямо из Вены, и своими вечерами, на которых собирались литераторы, художники, артисты и французские актрисы, до которых Павел Воинович был очень падок.
Деньги были ему нипочем. Умный, образованный, человек со вкусом, он бросал их, желая покровительствовать художникам и артистам. Он любил жить и давал жить другим. Залы его были наполнены произведениями начинающих художников; одних собственных его портретов и масляными красками, и акварелью было до тридцати; молодыми живописцами перерисованы были все его кучера, прислуга, лошади и собаки.
Эту коллекцию, совершенно ему ненужную, которую Павел Воинович раздаривал первому встречному, называл он «выставкой молодых талантов». Он покупал все, что попадалось ему на глаза и останавливало чем-нибудь его внимание: мраморные вазы, китайские безделушки, фарфор, бронзу, - что ни попало и сколько бы ни стоило; в особенности дорого ему обходились бенефисные подарки актрисам. Причудам его не было конца, так что однажды за маленький восковой огарок, пред которым Асенкова учила свою лучшую роль, он заплатил ее горничной шальную цену и обделал в серебряный футляр, который вскоре подарил кому-то из знакомых.
Между замечательнейшими редкостями, находившимися в квартире Павла Войновича, был один двухэтажный стеклянный домик, аршина два длины, каждая отдельная часть и украшения которого были заказаны им за границей, в Вене, Париже и Лондоне. На этот домик, стоивший ему до сорока тысяч, съезжалось любоваться все лучшее тогда петербургское общество.
Подобные дорогие причуды, да, прибавок, карточная игра, в которой Павел Воинович являлся, впрочем, не игроком, алчущим выигрыша, а страстным любителем сильных ощущений, сильно, в начале тридцатых годов, порасстроили его состояние, тем более что он обзавелся цыганкою.
Наконец, когда цыганка ли сама его оставила, или он поставил ее, на честное слово, на карту, - вскоре по смерти А. С. Пушкина, он переселился в Москву (Нащокин переселился в Москву в 20-х годах). Тут только начала видеться ему оборотная, нерадужная сторона жизни. Но Павел Воинович, ставший втрое беднее прежнего, не унывал, и вел почти ту же самую петербургскую жизнь. Он ездил почти ежедневно в английский клуб, выписал себе из Парижа дорогой кий, хранившийся всегда под сбережением маркера, проигрывал и выигрывал, ни о чем не заботясь, памятуя утешительную русскую поговорку: «курочка по зернышку клюет, сыта бывает».
А насытиться Павлу Войновичу, «как курочке», было трудно, потому что он не отвык еще от прежних своих привычек, и при первых, появившихся у него деньгах кутил по-старому, задавал обеды, покупал дорогие уборы жене и раздавал взаймы деньги всякому, кто ни подвернется в такую счастливую пору.
Старая его экономка, жившая еще у него в Петербурге, и также никогда не оставляемая в такое время щедротами барина, бывало, частенько ворчала при виде такой добродушной расточительности. «Нашел, кого ссужать. Разве на том свете угольками ему отдадут. Уж подлинно у нашего старика-дурака разве только кобель на привязи ничего не вымаклачит».
Но горбатого исправит только могила, говорит пословица. И Павел Воинович продолжал играть, то привозя жене в подарок шкатулку с червонцами, то занимая у экономки, подаренные им же ей деньги; несколько раз, в самые критические минуты падало ему на карман то какое-нибудь незначительное наследство в сотню душ, от какого-нибудь дальнего родственника, то уплачивал ему кто-нибудь старинный долг по заемному письму, о котором сам он давно перестал уже думать. Но все эти неожиданные пособия судьбы скоро исчезали.
Павел Воинович начинал вести снова непродолжительную роскошную жизнь и потом все более и более впадал в недостаток и распродавал понемногу все, что было у него драгоценного: богатую коллекцию золотых и серебряных старинных монет и медалей, дорогое собрание разного оружия, свои венские экипажи, последние женины экипажи и пр., и пр. На эти продажи он и продолжал существовать сколько-то времени роскошно.
Во время своих житейских невзгод он познакомился где-то случайно с одним евреем, называвшим себя доктором, высланным за город за разные обманы и мошенничества. Этот доктор В. (Об этом мнимом докторе, очевидно, писал Пушкин Нащокину в октябре 1835 г.: Что Куликов и твой жиденок-лекарь, которого Наталья Николаевна так не любит? А у нее пречуткое сердце. Смотри, распутайся с ним. Это необходимо) жил в отдаленном захолустье Сокольников и привлекал к себе богатых москвичей уверением, что он, занимаясь алхимией, нашел средство делать золото и при лунном свете, помощью розы, сгущать его на ладони левой руки в настоящее изумруды.
Павел Воинович был один из самых легковерных добряков, еще верующих в людскую честность, и скоро очень коротко сошелся с В., который, для начальных необходимых приготовлений к разоблачению таинств природы, обирал у него последние крохи, но составление золота нисколько не подвигалось вперед.
- Плохо, - признался наконец В. - Недостает нам одного только растения, которого не найдешь в целой России.
- А какого же это? - спрашивает Павел Воинович.
- Мандрагоры.
- Что это за мандрагора?
- Трава, которая пищит на заре, как ребенок, когда вытаскиваешь ее за корень.
- А где бы можно было ее достать? - спрашивает Павел Воинович.
- Только в Германии, в горах Гарца, на вершине скалы, на которой ведьмы совершают свой шабаш.
- Что ж, - произносит решительно Павел Воинович, - мы можем туда съездить. В скором времени я должен получить тысяч десять от князя Г. Он проиграл их мне давно, на честное слово. Будем надеяться.
Павел Воинович точно получил, наконец, эти деньги и вероятно повез бы В. на Гарц; но В. уже в то время не было в Сокольниках. За разные новые мошенничества он сослан был на жительство в Уфу. Павел Воинович приуныл. Полученные деньги были истрачены, кредиту уже нигде не было. Жил тогда в Москве полковник К., человек более чем богатый, известный франт и волокита до поездки за границу, и ставший отъявленным филантропом по возвращению в Москву. Про него ходили по городу слухи, будто он, как Ч(аадаев), принял католицизм.
К. по первому требованию вручал пять рублей ассигнациями бедным обер-офицерам и десять рублей - штаб-офицерам. Павел Воинович не преминул воспользоваться таким благим настроением духа в критические свои минуты. «Подай вспомоществование бедному штаб-офицеру, Александр Степанович», - говорил он серьезным голосом. И Павел Воинович постоянно получал от К. этот пенсион, когда приходила ему крайняя нужда, а эта нужда приходила очень часто. В последние годы своей жизни Павел Воинович опять получил довольно порядочное наследство, принимал к себе перехожих калик, странников, странниц и разных бродяг, которые всегда что-нибудь у него крали.
ПЕРЕПИСКА А. С. ПУШКИНА И П. В. НАЩОКИНА
А. С. Пушкин из письма А. Н. Верстовскому
Вторая половина ноября 1830 г. Из Болдина в Москву
Скажи Нащокину, чтоб он непременно был жив, во-первых, потому что он мне должен; 2) потому, что я надеюсь быть ему должен; 3) что если он умрет, не с кем мне будет в Москве молвить слова живого, то есть умного и дружеского. Итак, пускай он купается в хлоровой воде, пьет мяту - и, по приказанию графа Закревского, не предается унынию (для сего не худо ему поссориться с Павловым (Н. Ф. Павлов - был страстным игроком и зачастую обыгрывал своего приятеля Нащокина, был женат на Каролине Яниш, писательнице), яко с лицом, уныние..
А. С. Пушкин - П. В. Нащокину. Декабрь (после 5) 1830 г. Москва
Сейчас еду богу молиться и взял с собою последнюю сотню. Узнай, пожалуйста, где живет мой татарин и, коли можешь, достань со своей стороны тысячи две.
А. С. Пушкин - П. В. Нащокину. Вторая половина (около 20) мая 1831 г. Петербург
Приехали мы благополучно, мой милый Павел Воинович, в Демутов трактир и на днях отправляемся в Царское село, где мой домик еще не меблирован (мой будущий адрес: в дом Китаевой). Паливанов сейчас был у меня; кажется, очень влюблен. Завтра отправляется к Вам. Дела мои в лучшем порядке, нежели я думал. На днях отправляю тебе 2000 р. для Горчакова. Не знаю, получил ли ты тысячу от Вяземского. С ним перепишусь. Что ты делаешь, душка? что твоя хозяйка? что Марья Ивановна? спровадил ли ты ее? и что твои хлопоты касательно моего дома и твоего долга. До сих пор я не получал еще черновой доверенности, а сам сочинить ее не сумею. Перешли поскорее.
Жена тебе очень кланяется.
Адрес: П. В. Нащокину.
П. В. Нащокин - Пушкину. Около (не позднее) 25 мая 1831 г. Москва
Ты не можешь себе представить какое худое влияние произвел твой отъезд от сюда на меня, я совершенно оробел, расстройство нерв я более чувствую чем когда-нибудь, всего боюсь - ни за что ни про што - не нахожу средств уединиться - одному же скучно. Чувствую в себе какого-то, в роде вампира, не кого ждать, не к кому идти, - одним словом - очень худо, - читаю - в пот бросает, музыкой я не доволен, - что со мной будет - право не знаю - не стану говорить о привязанности моей к тебе - что же касается до привычки видеть и заниматься тобою, она без меры.
Всё это ты и знал и предполагать мог, оно не нужно было, но само как-то написалось; извини, дом твой остался в большом беспорядке в нравственном смысле - М.[арья] И.[вановна] была на меня в неудовольствии, жаловалась на меня куда следует - и долженствовало бы быть процессу - но я задавил его, силою красной ассигнации, всё кончилось, уложены твои вещи и завтре будут отправлены; деньги я еще от Вяземского не получил - некогда было быть у него, все тебе велели кланяться, об отъезде твоем ничего еще не успел слышать, - сделай милость ошибок не поправляй - их много - и меня это будет конфузит.
Натальи Николаевне - мое почтение. Не забуть портрет - мне здается, боюсь вымолвит что я тебя иначе не увижу, но может это враки. Посылаю тебе доверенность, соверши ее в Гражданской палате - и не вырони ласкутка из пакета на котором написано как тебе подписать - присылай ее скорее. Жить ты будешь счастливо я в этом уверен - следственно говорить и желать тебе мне нечего, не забудь меня, поминай меня, да не лихом - я с своей стороны тебе был друг искренный, по душе, или по чему другому, всё равно. Сидя в карете я плакал - и этому давнишнему удовольствию я тебе обязан. Письма мои сделай милость рви, ибо им можно будет со временем смеяться, этому более, ибо оно совершенно писано слогом нежной московской кузины, но этому виноват ты, не позволив мне писать начерно. Прощай Александр Сергеевич, - прошу тебя сказать своим слогом Натальи Николаевне сколь много я ей желаю всякого счастья и удовольствия.
П. Нащокин.
Напиши мне - разбираешь ли руку мою.
А. С. Пушкин - П. В. Нащокину. 1 июня 1831 г. Царское Село
Вот уже неделя, как я в Ц.[арском] С.[еле], а письмо твое получил только третьего дня. Оно было застраховано, и я возился с полицией и почтой. Доверенность пришлю тебе немедленно. Очень благодарю тебя за дружеские хлопоты с М.[арьей] Ив.[ановной] и поздравляю с прекращением домашней войны. День ото дня ожидаю своего обоза и письма твоего. Я бы переслал Горчакову тотчас мой долг с благодарностию, но принужден был в эти две недели истратить 2000 рублей и потому приостановился. Теперь кажется всё уладил и стану жить потихоньку без тещи, без экипажа, следственно без больших расходов и без сплетен.
Как ты ладишь с влюбленным Паливановым? Едет ли он в Калугу вослед своей возлюбленной? У меня встретился он с теткой жены, К. И. Загряжской, и я рекомендовал его как будущего племянника. Только я боюсь, чтоб дедушка его не надул - смотри за ним. Что твои домашние обстоятельства? не отыскался ли жених на известную особу? Из [С. Ц.] Царск.[ого] С.[ела] приехал бы я на эту свадьбу, отпраздновать твое освобождение, законный брак О.[льги] А.[ндреевны], и увез бы тебя в П.[етер]Б.[ург]. То-то бы зажили! Опять бы завелись и арапы, и карлики, и сотерн и пр. - Прощай, пиши, и не слишком скучай по мне. Кто-то говаривал: Если я теряю друга, то иду в клуб и беру себе другого. Мы с женой тебя всякой день поминаем. Она тебе кланяется. Мы ни с кем еще покаместь не знакомы, и она очень по тебе скучает.
1 июня.
Я сей час увидел в Литературной Газете разбор Вельтмана, очень не благосклонный и несправедливый. Чтоб не подумал он, что я тут как-нибудь вмешался. Дело в том, что и я виноват: поленился исполнить обещанное. Не написал сам разбора; но и некогда было. Обнимаю Горчакова. Что Вяземского тысяча?
В Москве у Николы на Песках. В доме Годовиковой на Арбате.
А. С. Пушкин - П. В. Нащокину. 9 (?) июня 1831 г. Петербург
Вот тебе одна тысяча, другая досталась мне золотом. Извини меня перед Горчаковым; он получит всё прежде срока или в срок - но не позже. Если увидишь Вяземского, то спроси, как ему переслать его 1000? или нет ли у него здесь долгов, или не хранить ли ее до его приезда. Прости, любезный, будь здоров и не хандри.
П. В. Нащокин - Пушкину. 9 июня 1831 г. Москва
Виноват, что не писал - всякой день вставая, в продолжения всего дня всё думал как бы написать - на силу собрался. Это письмо тоже доставит тебе хлопот, оно тоже застраховое. Посылаю тебе контракт, который я заключил с подрядчиком, об отправке твоего обоза, и счет деньгам полученным мною от Вяземского. Обоз я думаю к тебе пришел. Будут просить прибавки - не давай. Александре Григорьеву дал я за месяц вперед т. е. 50 р. асс.
Просил он у меня за три но я не мог дать столько; с обозом твоим хлопот немало было, но не для чего описывать, интересного мало, а как водится были проводы и тому подобные вещи, о некоторых я по власти мне данной простил - и обещался молчать, - но для всякой предосторожности советую поверять изредка счеты и нынешнего твоего дворецкого. Доверенность я жду - но не думаю чтобы она была нужна так скоро, ибо - Рахманов хотя и предлагал мне хорошую сумму за мою претензию, но с условием: с таким условием - что ты верно бы не догадался. Жаль, что тебе нельзя подумать, что тут же я - должен решить задачу.
В чем условие; - в том, чтоб я себя застраховал - в случае смерти. Довольно, кажется объяснять нечего - почему несбыточно, - верно это тоже из тех штук, которые ни с кем кроме со мною не случалось, кажется, что я первый - в России, который на волосок был от страхования. Как жаль что я тебе пишу - наговорил бы я тебе много забавного, - между прочих был приезжий из провинции, который сказывал что твои стихи не в моде - а читают нового поэта, и кого бы ты думал, опять задача, - его зовут - Евгений Онегин. Хорошо.
Онекдотов разных приключениев в Москве, в клобе, - очень много, но предоставляю тебе узнавать через других, - как хочешь, - а тебе расскажу про Поливанова из Питера. Остановился у меня на сутки только, но что за сутки (влюблен уж очень, сердит, упрям, не слушает что ему говорят, совсем рехнулься, капризин - что моя Ол.[ьга] Ан.[дреевна]).
Кстати она тебе кланяется. Дмитрий Николаевич был у меня за час перед отъездом в Заводы, а потому говорить могли очень мало. Из малого заметил что он не расположен хорошо к А.[лександру] Ю.[рьевичу]. О Семене Ивановиче очень хорошего мнения. Следственно я и ожидал что Поливанову будет сначало не очень хорошо, так и случилось, по приезде к себе в деревню решилься он ехать к дедушке; - был - и ни кого не видал кого нужно - так и воротилься. Дедушко - ему сказал что он сам у себя - уже шестый день ни кого не видеть, что Наталья Ивановна - не здорова и не выходит и дочери тож. Дм.[итрием] Ни.[колаевичем] он очень недоволен, и так[им] образом он теперь у себя в деревне, не в красивом положении.
Вот мои донесении. О себе скажу что очень очень тяжело, и только, увидимся когда-нибуть всё узнаешь - и я думаю что скоро, ибо получать деньги скоро надо будет, и тогда как ты обещал должен сам приехать, день твоего приезда верно я буду и весел и здоров. - Мое почтение Натальи Николаевне.
Очень много говорят о Ваших прогулках по Летнему саду - я сам заочно утешаюсь - и живо представляю себе Вас гуляющих - и нечего сказать: очень, очень хорошо. Вам скучно в Цар.[ском] Се.[ле], будет весело, скоро. Прошу всенижайше Наталью Николаевну и тогда для меня оставить уголок в своей памяти. А что ж портрет. Портрет непременно, сде[лай] милость - напомни Натальи Николаевне - что она мне обещалась тебе об оном напоминать - почаще. - Прощай друг - будь счастлив и здоров.
Много бы еще кой чего надо написать - но вдруг не упомнишь - и Вы же меня развлекаете, я точно с тобой в кабинете - стою и мольчу и жду сам не знаю чего - ты перебираешь листы - Наталья Николаевна сидит за конвой. - Вот братец, не портрет - а картина, - найди-ко мне такого мастера, чтобы он так нарисовал живо как мне теперь представляется. - Прощай еще раз - ты не можешь вообразить - как много я Вам предан. Я сам покуда Вы были, не воображал - без тебя брат ты не можешь вообразить, я всё молчу - а иногда и отмальчиваюсь - и скоро разучюсь говорить - а выучусь писать - дай бог я бы очень этого желал. Письмо начать мне было очень трудно, теперь не могу перестать - однако пора, прощай в самом деле.
П. Нащокин.
Помнишь ли я тебе пророчил про Сергея Баратынского (через полгода после смерти Антона Дельвига, Сергей Абрамович тайно обвенчался с его вдовой Софьей Михайловной и вместе с женой и полуторагодовалой дочерью Дельвига, Елизаветой, уехал в Мару). Что каково, начинает сбываться? Вить не усидел в деревне.
А. С. Пушкин - П. В. Нащокину. 11 июня 1831 г. Царское Село
Послал я к тебе, любезный Павел Воинович, и доверенность, и деньги; получил весь мой московской обоз, а от тебя ни слова не имею; да и никто из Москвы ко мне не пишет, ни ко мне, ни к жене. Уж не теряются ли письма? Пожалуйста, не ленись. С Павловым не играй, с Рахмановым кончи поскорее, О.[льгу] А.[ндреевну] сосватай, да приезжай к нам без хлопот. Мы здесь живем тихо и весело, будто в глуши деревенской; на силу до нас и вести доходят, да и те не радостные.
О смерти Дибича горевать, кажется, нечего. Он уронил Россию во мнении Европы, и медленностью успехов в Турции и неудачами против польских мятежников. Здесь говорят о взятии и сожжении Вильны и о том, что Храповицкого будто бы повесили. Ужасно, но надеюсь не правда. Холера, говорят, всё не унимается. Правда ли, что в Твери карантины? Экой год! Прощай, душа моя. Жена тебя очень любит и очень тебе кланяется.
А. П.
Адрес: Е. в. м. г. Павлу Воиновичу Нащокину. В Москву на Арбате, у Николы на Песках, в доме Годовиковой.
П. В. Нащокин - Пушкину. 20 июня 1831 г. Москва.
Получил я от тебя, удивительный Александр Сергеивич и доверенность и деньги. Первое будет лежать у меня до времени - тысячу же отдал Горчакову, об Ваших более не знаю как то что я писал - а о Поливанове ни слуху ни духу; - думаю что ленится перестану, как скоро [по] чаще от тебя буду получать письма. Три или четыре дня я не отвечал, потому что был не много болен - теперь слава богу - у меня всё тихо и здорово - об игре мне не говори, у меня еще ее и в голове нет, с Рахмановым я тебе писал почему разошлось, О.[льга] А.[ндреевна] тебе кланяется и любит тебя, у нее на оборот Les absents ont toujours raisons (Отсутствующие всегда имеют основания (фр.)).
Живу я в чаду и не весело, ты живешь как в деревне, говоришь ты - а я как в городской кузнице, не для хвастаства скажу тебе, любезный друг - что не с кем мне здесь суриозно говорить - надо или буфонить или лукавить - и то и другое мне очень надоело: видеть - самому не для чего, тем более что и то и другое всегда для меня было или казалось ломовой работою. О Дибиче я не горюю, как вообще о всех мертвец[ах].
Москва тоже кажется его не жалеет. Замечено мною что Москва любит болтать обо всем, собственно чтобы убить только время, ветрена до совершенства, не об чем участия никакого не может иметь, и равнодушие удивительное ко всему, ни что ее за сердце не трогает - я полагаю что она из ума выжила, стара стала, глупа стала. Поляков я всегда не жаловал - и для меня радость будет, когда их не будет - не одного поляка в Польше, да и только. Оставших[ся] [всех долж[но]] в высылку в степи, Польша от сего пуста не будет, - фабриканты русские займут ее.
Право мне кажется что не мудрено ее обрусить. Вяземского ни как не могу застать дома: с утра всё на Выставке, на будущей почте отпишу к тебе как он расположится с своей тысячью. Холера много потеряла во мнении публики (не то что прежде), мало кто ее боится; про себя скажу что покуда здесь Федор Данилович я на счет ее совершенно безопасен.
Человек, который посылан был при начале ее, когда еще никто не знал что за холера, в русские губернии, лечил холерных и мертвых не видал, тогда когда в Москве не знали как приняться и чем лечить. - К стати брат он меня просил чтобы я к тебе отписал не можешь ли ты узнать в канцелярии у графа Закревского - или у него у самого - что будет ли ему какое награждение за две экспедиции, как за Турецкую - и Симбирскую, - все уже получили, он один бедный ничего, тогда когда он с большим успехом и чуму турецкую и холеру кочующею - истреблял лихо - отестован отлично, был представлен - не сколько раз. - Узнай сделай одолжение, отказали ли ему или еще он может надеется что-нибудь получить.
Посылаю тебе письмо из твоей деревни, которого я виноват ненарочно распечатал. Натальи Николаевне мое нижайшее почтение, не нахожу слов выражать мою благодарность за поклоны и за все ласки Ваши, а всё-таки не могу не напомнить - портрет, портрет - хороший портрет - я его право заслуживаю, и я требую мне должное.
А если милость будет Ваша, доказать мне на деле ваше общее ко мне дружеское расположение, в таком случае пусть Наталья Николаевна дозволит себя в твоем портрете представить себя хоть в зеркале или в преспективе. Я может никогда не увижу Вас (В болезнь мою я во сне довольно громко разговаривал с тобою - об чем-то горячился, уверял по обыкновению.
Андрей Петрович свидетельствует тебе почтение, он почти столько же тебя знает и любит как и я, что доказывает что он не дурак, тебя знать - не безделица. - Романс твой так хорош, что способу нет - переправлен - обдуман - чудо. Если б кто бы мог тебе его там разыграть я бы прислал. - Еще брат со всем позабыл: О.[льга] А.[ндреевна] напомнила, что ты обещал прислать фуляры. Как я охотно к тебе пишу ты не можешь представить. - Прощай мой славный Пушкин. Что твой брат, пишет ли к тебе. Я его право люблю. Напиши ему от меня поклон, сделай одолжение) на яву - мне быть в Петербурге не возможно. Прощай любезный друг. Пиши ко мне письма, а для потомства трагедии - и хоть один роман. Прощай буть здоров и счастлив.
П. Нащокин.
А. С. Пушкин - П. В. Нащокину. 26 июня 1831 г. Царское Село
Очень благодарен за твое письмо, мой друг; а что это за болезнь, от которой ты так скоро оправился? Я уже писал тебе, что в Петербурге холера, и как она здесь новая гостья, то гораздо более в чести, нежели у Вас, равнодушных москвичей. На днях на Сенной был бунт в пользу ее; собралось православного народу тысяч 6, отперли больницы, кой-кого (сказывают) убили; государь сам явился на месте бунта и усмирил его. Дело обошлось без пушек, дай бог, чтоб и без кнута.
Тяжелые времена, Павел Воинович! Тело цесаревича везут; также и Дибичево. Паскевич приехал в армию 13-го. О военных движениях не имеем еще никакого известия. Вот тебе общественные новости; теперь поговорим о своем горе. Напиши ко мне, к какому времени явиться мне в Москву за деньгами, да у Вас ли Догановский? Если у вас, так постарайся с ним поговорить, т. е. поторговаться, да и кончи дело, не дожидаясь меня - а я, несмотря на холеру, непременно буду в Москве на тебя посмотреть, моя радость.
От Вяземского получил я письмо. Свою тысячу оставляет он у меня до предбудущего. Тысячу Горчаковскую на днях перешлю тебе. Холера прижала нас, и в Царском Селе оказалась дороговизна. Я здесь без экипажа и без пирожного, а деньги всё-таки уходят. Вообрази, что со дня нашего отъезда я выпил одну только бутылку шампанского, и ту не вдруг. Разрешил ли ты с горя? Кланяюсь Ольге Андреевне. Фуларов ей не присылаю, ибо с Петербургом, как уже сказано было, всякое сообщение прервано. По той же причины не получишь ты скоро и моего образа.
Брюлов в Петербурге и женат, следственно в Италию так скоро не подымится. Кланяюсь Шнейдеру; никого здесь не вижу и не у кого осведомиться о его представлении. Кланяюсь и Андрею Петровичу. Пришли мне его романс, исправленный во втором издании. Еще кланяюсь Ольге Андреевне, Татьяне Демьяновне, Матрене Сергеевне и всей компании. Прости, моя прелесть. Жена тебе очень кланяется. Шитье ее для тебя остановилось за неимением черного шолка. Всё холера виновата.
Адрес: Его высокоблагородию м. г. Павлу Воиновичу Нащокину в Москве в приходе Николы Песк[овского] на Арбате в доме Годовиковой.
П. В. Нащокин - Пушкину. 15 июля 1831 г. Москва
Любезный Александр Сергеевич, давно я к тебе не писал, всё было некогда, и теперь пишу пот гитару и пот разные анекдоты. Я на счет твой совершенно покоен зная расположение Царского Села, холеры там быть не может - живи и здравствуй с Натальей Николаевной, которой я свидетельствую свое почтение - я уверен, что ты не смотря на все ужасные перевороты, которые тебя окружают - еще никогда не был так счаслив и покоен как теперь - и для меня это не нечего; без всякой сантиментальности скажу тебе что мысль о твоем положении мне много доставляет удовольствия; о себе говорить нечего, лечусь и точно такой как можно без тебя мне быть, коли не развлечен какими неприятными делами - тогда очень скучно, читаю теперь 1-ый том Карамзина, гулять не хожу - сижу дома, гости те же и я к ним привык как мельник к шуму колес своей мельницы.
Новостей много слышу, пересказать не одну не могу - одна новость для тебя - Юсупов умер. Не знаю почему а мне было его жаль; вреда кажется он не кому не делал, ибо никто не жаловался, а про добро не знаю, - умер же умно и равнодушно как мне рассказывали. Ему предложили перед смертью за час исполнить християнский долг - на что он спросил - разве пора, и послал за свещенником; - накануне был в клубе.
Кстати Александр Сергеевич, так как ныне смерть поступает и решает жизь человеческую уже не гражданским порядком а военным судом - т.е. скоро и просто, в таком случае буде она до меня доберется, то прошу покорно по всем векселям моим взыскать деньги, копитал храни где хочешь - а проченты половину на воспитание сына если не умрет, ибо твоей кресницы уже нет, а другую на содержание матери, - я еще не думаю - а всё-таки лучше сказать прежде - и это только в таком случае когда я сам не успею распорядиться, обременять же тебя я не хочу ни какой обязанностью, но зная твое доброе сердце - ты бы сам их не оставил, не думай чтобы я был в мерлихлюндие, со всем нет, я очень покоен - и в доказательство расскажу тебе анекдот про Лиску. О
льге А ндреевне приложили к груди пластырь. Мисосиха как горнишная потакунья, говорит: - Зачем Вы Ольга Андреевна прикладываете пластырь и всё лечитесь? - чтоб волосы росли: - вследствие сего ответа, Лиска как она успела, ее дело, намазала пластырь, и приложила там где еще у нее голо - какова девка,- теперь только и наказания каков Лиски пластырь. Ай да Мисосиха!
С Тагоновским говорить еще рано, и прошу тебя оставить это дело на мое попечение, и самому не беспокоится, и верно я лучше его сделаю чем бы я для себя cделал, надо говорить когда деньги в руках - а теперь только может быть пустой разговор, не к чему не служащий. Все тебе кланяются кого только вижу. Пробежал я где-то Разговор о Борисе Годунове Учителя с Помещиком, - очень хорошо - и кто написал ни как сего не воображает что лучше и похожее описать разговором - суждений наших безмозглых грамотеев семинаристов ни как нельзя - это совершенный слепок с натуры; думая написать на тебя злую критику - написал - отрывок - достойный поместить в роман; прочти сделай одолжение, ты по разговору узнаешь говорящих, и еслиб осталось место, я бы рассказал рост их, в чем одеты, словом сказать прекрасно Валтер Скот совершенный.
Прощай Александр Сергеевич. Пиши брат почаще, когда мне писать к тебе весело, то можешь вообразить что получать гораздо веселее; Натальи Николаевне не знаю что желать - всё имеет в себе и в муже. Себе желать только могу, чтобы Вас когда-нибудь да увидеть. Прощай Добрый для меня Пушкин - не забывай меня, никого не найдешь бескарыстнее и более преданного Тебе Друга как
П. Нащокина.
А. С. Пушкин - П. В. Нащокину. 21 июля 1831 г. Царское Село
Бедная моя крестница! вперед не буду крестить у тебя, любезный Павел Воинович; у меня не легка рука. Воля твоя будет выполнена в точности, если вздумаешь ты отправиться вслед за Юсуповым, но это дело несбыточное; по крайней мере я никак не могу вообразить тебя покойником. Я всё к тебе сбираюсь, да боюсь карантинов. Ныне никак нельзя, пускаясь в дорогу, быть уверенным во времени проезда.
Вместо трехдневной езды, того и гляди, что высидишь три недели в карантине; шутка! - Посылаю тебе посылку на имя Чадаева; он живет на Дмитревке против церкви. Сделай одолжение, доставь ему. У вас кажется всё тихо, о холере не слыхать, бунтов нет, лекарей и полковников не убивают. Недаром царь ставил Москву в пример Петербургу! В Царском Селе также всё тихо; но около такая каша, что боже упаси. Ты пишешь мне о каком-то критическом разговоре, которого я еще не читал.
Если бы ты читал наши журналы, то увидел бы, что всё, что называют у нас критикой, одинаково глупо и смешно. С моей стороны я отступился; возражать серьозно - не возможно; а паясить перед публикою не намерен. Да к тому же ни критики, ни публика не достойны дельных возражений. Нынче осенью займусь литературой, а зимою зароюсь в архивы, куда вход дозволен мне царем. Царь со мною очень милостив и любезен. Того и гляди попаду во временщики, и Зубков с Павловым явятся ко мне с распростертыми объятиями. Брат мой переведен в Польскую армию. Им были недовольны, за его пиянство и буянство; но это не будет иметь следствия никакого. Ты знаешь, что Вислу мы перешли, не видя неприятеля. С часу на час ожидаем важных известий и из Польши, и из Парижа; дело, кажется, обойдется без Европейской войны. Дай-то бог. Прощай, душа: не ленись и будь здоров.
P. S. Я с тобою болтаю, а о деле и забыл. Вот в чем дело: деньги мои в Петебурге у Плетнева или у Смирдина, оба со мною прекратили свои сношения по причине холеры. Не знаю, получу ли что мне следует к 1 августу, в таком случае перешлю тебе Горчаковскую тысячу; не то, ради господа бога, займи хоть на мое имя, и заплати в срок. Не я виноват, виновата холера, отрезавшая меня от Петербурга, который под боком, да куда не пускают; с Догановским не худо, брат, нам пуститься в разговоры или переговоры - ибо срок моему первому векселю приближается.
Адрес: Его высокоблагородию милостивому государю Павлу Воиновичу Нащокину. В Москве на Арбате у Спаса на Песках дом Годовиковой.
А. С. Пушкин - П. В. Нащокину. 29 июля 1831 г. Царское Село
Я просил тебя в последнем письме доставить посылку Чедаеву: посылку не приняли на почте. Я просил заплатить Горчакову остальную его тысячу. Вот сия тысяча; доставь ее с моей сердечной благодарностию моему любезному заимодавцу.
Что ты делаешь? ожидаешь ли ты своих денег и выручишь ли ты меня из сетей Догановского? Нужно ли мне будет приехать, как, признаюсь, мне хочется, или оставаться мне в Царском Селе что и дешевле и спокойнее?
У нас всё, слава богу, тихо; бунты петербургские прекратились; холера также. Государь ездил в Новгород, где взбунтовались было колонии и где произошли ужасы. Его присутствие усмирило всё. Государыня третьего дня родила великого князя Николая Николаевича. О Польше ничего не слышно.
Прощай, до свидания.
А. С. Пушкин - П. В. Нащокину. 3 августа 1831 г. Царское Село
Отец и благодетель! На днях послал я к тебе Горчаковскую 1000; отпиши, батюшка Павел Воинович, получил ли всё исправно, да еще покорнейшая просьба: узнай от Короткого, сколько должен я в Ломбард процентов за 40000 займа? и когда срок к уплате? Пошел ли в дело Дороховский вексель и здоров ли Корнилион-Пинский? Здоров ли ты, душа моя, каково поживаешь, и что твои? Что ж не присылаешь ты Есауловского романса, исправленного во втором издании? Мы бы его в моду пустили между фрейленами. Всё здесь обстоит благополучно. Жена тебе кланяется (И цалует. Замечание Натальи Николаевны). Портрета не присылает, за неимением живописца. За сим прощения просим.
P. S. Да растолкуй мне, сделай милость, каким образом платят в Ломбард. Самому ли мне приехать? Доверенность ли кому прислать? или по почте отослать деньги?
П. В. Нащокин - Пушкину. 2 сентября 1831 г. Москва
Ну, Александр Сергеивич, измучился я на твой счет; не писал и к тебе так долго, боясь удоставерится о смерти твоей. Вот что две недели говорили в Москве, что ты умер - жена осталась беременна, и так далее - но я не вслушивалься в подробности, не хотелось мне услыхать что-нибудь правдоподобного, одним словом я очень беспокоилься, - но ты жив, узнал я от клобного повара, к которому писал твой, что всё благополучно, и потому решаюсь писать.
Но и теперь прошу мне ответить как можно скорея, на предки ты можешь поручить Василью, извещать меня еженедельно о твоем здоровьи. Посылаю тебе горчаковский вексель, с Жемчужниковым дело идет довольно туго - ибо они не нуждаются деньгами, я просил уступки собственно для себя - нисколько тебя не компрометировая, вот каким образом: Александр Сергеивич буде узнает что я в хожу в переговоры, косательно его векселей, в таком случае он очень на меня рассердится, - и потому прошу их покорно не предпологать чтобы ты тут в чем учавствовал.
Но дело в том что я будучи тебе должен - обязан выплатить им по нашему между собою условию - но так как я из полученых мною денег, (которые я еще не получил буде тебе известно) уплатя им все дватцать тысяч, останусь без гроша ибо я только что и получу - следственно я прошу у них уступки собственно для себя, - теперь же скажу тебе - что если они не согласятся, в таком случае я с ними кончу; ибо Рахманов до получения моих денег дает мне сколько нужно денег на сделку - и потому прошу тебя как можно положится на меня - и не сколько не беспокоится.
Я сделал разные обещании - в надежде о не справедливости слухов таких гнусных - для меня; отвечай мне скорее, для исполнении оных обещаний состоят кому десять рубл. кому пять - и разные дворские подарки. Почтение мое Натальи Николаевне - как человек мнительный и несколько с воображением, я предполагаю - что работа, предосначенная по милостивому вниманию Натальи Николаевны мне докончена и перешла в руки ближайшие; - чтобы не сделать ошипки, напишу русскими буквами францускую пословицу: les absents ont toujours tort (отсутствующие всегда неправы), - не так ли, ибо я давно жду посылок от тебя, кроме чужих денег ничего не получал.
Правда ли что двор будет в Москву - будешь ли ты и когда и скоро ли? На будущее лето - предлагаю Вам мою деревеньку на житье, которая состоит в стошестидесяти верст от Москвы, я в ней жить не могу а мог бы приехать дня на три. Прощай Александр Сергеивич, будь жив и здоров и весел, пиши ко мне будущую почту, а я покуда прощай, пустяков писать не хочется.
П. Нащокин.
А. С. Пушкин - П. В. Нащокину. 3 сентября 1831 г. Царское Село
Любезный мой Павел Войнович, не отвечал я на твое последнее письмо, исполнившее меня радостию и благодарностию, в ожидании обещанного следующего. Но оно покаместь еще не пришло. [Дай] бог, чтоб успех увенчал дипломатику твою! жду [с] трепетом сердца решения Догановского. Всё ли у тебя благополучно?
Что твои спазмы, головные боли, поездки к Елене Тимофеевне, и прочие бури? У меня, слава богу, всё тихо, жена здорова; царь (между нами) взял меня в службу, т. е. дал мне жалования, и позволил рыться в архивах для составления Истории Петра I. Дай бог здравия царю! Дома у меня произошла перемена министерства.
Бюджет Александра Григорьева оказался ошибочен; я потребовал счетов; заседание было столь же бурное, как и то, в коем уничтожен был Иван Григорьев; вследствие сего Александр Григорьев сдал министерство Василию (за коим блохи другого роду). В тот же день повар мой явился ко мне с требованием отставки; сего министра хотят отдать в солдаты, и он едет хлопотать о том в Москву; вероятно явится и к тебе.
Отсутствие его мне будет ощутительно; но может быть всё к лучшему. Забыл я тебе сказать, что Александр Гр.[игорьев] при отставке получил от меня в виде атестата плюху, за что он было вздумал произвести возмущение и явился ко мне с военною силою, т. е. с квартальным; но это обратилось ему же во вред; ибо лавочник и, проведав обо всем, засадили было его в [ям]у, от коей по своему великодушию избавил я его.
Теща моя не унимается; ее не переменяет ничто, ni le temps, ni l'absence, ni des lieux la longueur ; бранит меня, да и только - а всё за нашего друга Александра Юрьевича. Дедушка ни гугу. До сих пор ничего не сделано для Нат.[альи] Николаевны; мои дела идут по маленьку. Печатаю incognito мои повести; первый экземпляр перешлю тебе. Прощай, душа. Да не забудь о ломбардте пораспросить.
А.П.
Жена тебе весьма кланяется. До свидания.
П. В. Нащокин - Пушкину А. С.
30 сентября 1831
Любезный Александр Сергеевич! Об тебе столько толкуют, что всего не перескажешь, а так как ты человек с необыкновенным умозрением, в таком случае, ты сам угадаешь, в чем толк. Что же касается до Догановского, толку никакого не добился; как я уже тебе писал, что денег я не получил, а давал мне Рахманов и теперь дает; но господа компанейщики не хотели и денег, лишь бы только взять вексель с Рахманова, чего я ему не предлагал, ибо знал, что он на cиe не согласится; меня же они совершенно обидели тем, что не хотели доверить мне пяти тысяч рублей.
Теперь, любезный друг, скажу тебе, что я в страшном сокрушении, что не мог с этими минотаврами кончить и потому предлагаю тебе либо дождаться моих денег, которые все сполна пришлю для удовлетворения сих и проч.; а не то, эти же 15 т. могу взявши тебе прислать. Догановский с Жемчужниковым едут к вам; ты там с ними и кончишь, додав своих 5 т. Кстати, если можешь, сколько ты жалованья получаешь? Это меня собственно интересует.
Чедаев (здесь: Чаадаев Петр Яковлевич) всякий день в клубе, всякий раз обедает, в обхождении и в платье переменил фасон, и ты его не узнаешь. Я опять угадал, что все странное в нем было не что иное, как фантазия, а не случайность и не плод опытного равнодушия ко всему. Еще с позволения вашего скажу (ибо ты не любишь, чтобы я о нем говорил), рука на сердце, говорю правду, что он еще блуждает, что еще он не нашел собственной своей точки. Я с ним о многом говорил, основательности в идеях нет, себе часто противоречит.
Еще что я заметил, и это мне приятно: человек весьма добрый, способен к дружбе, привязчив, честолюбив более чем я, себя совсем не знает и, часто себя будет наружно изменять, что ничего не доказывает. Тебя очень любит, но менее чем я.
О ломбарде не беспокойся. Я все забывал спросить у Дм. Вас. (Дмитрий Васильевич Короткий, служивший в ломбарде, т. е. в Ссудной Казне Опекунского Совета Воспитательного дома); заглажу тем, что попрошу его, чтобы он моими деньгами заплатил, а там сочтемся. Завтра будет продолжение, а теперь приехали гости, очень им рад.
Наталье Николаевне мое всенижайшее почтение. Повар солгал, что его хотели в солдаты; это есть или была отговорка, чтобы прилично отойти от тебя. Узнал я cиe от Власа (известный в Москве повар, бывший крепостной человек В. Л. Пушкина, который звал его по-французски Блез). Прощай. В великих занятиях не забывай меня. П. Нащокин
2-я часть Странника (роман А. Ф. Вельтмана) удивительно хороша. Высокое воображение, поэт а ла Байрон, а не Записки молодого офицера. Есть и пустяки. Печатается.
Портрет!
А. С. Пушкин - П. В. Нащокину. 7 октября 1831 г. Царское Село
Жалею, любезный Павел Воинович, что дело разошлось за 5000. Всё-таки я тебе благодарен за твои хлопоты, а Догановскому и Жемчужникову за их снисхождение. Ты же не сердись. Они не поверили тебе, потому что тебя не знают; это в порядке вещей.
Но кто, зная тебя, не поверит тебе на слово своего имения, тот сам не стоит никакой доверенности. Прошу тебя в последний раз войти с ними в сношение и предложить им твои готовые 15 т., а остальные 5 заплачу я в течение 3 месяцев. Мне совестно быть не окуратным, но я совершенно расстроился: женясь, я думал издерживать в трое против прежнего, вышло в десятеро. В Москве говорят, что я получаю 10000 жалованья, но я покаместь не вижу ни полушки; если буду получать и 4000, так и то слава богу.
Отвечай мне как можно скорее в Петербург, в Казачьем переулке в доме Дмитриева, О. С. Павлищевой, для доставления А. С. П. Прощай и будь здоров. Кланяюсь Ольге Андреевне и твоему наследнику.
Весь твой А. Пушкин.
А. С. Пушкин - П. В. Нащокину. 22 октября 1831 г. Петербург
Милый мой Павел Воинович, вот я в Петербурге, где я был принужден переменить мною нанятый дом. Пиши мне: На Галерной в доме Брискорн. Видел я Жемчужникова. Они согласились взять с меня 5000 векселем, а 15000 получить тотчас. Как же мы сие сделаем? Не приехать ли мне самому в Москву? а мне что-то очень хочется с тобою поболтать, да я бы сам кой-какие дела обработал, напр. брилианты жены моей, которые стараюсь спасти от банкрутства тещи моей и от лап Семена Федоровича.
Дедушка свинья; он выдает свою третью наложницу за муж с 10000 приданого, а не может заплатить мне моих 12000 - и ничего своей внучке не дает. Наталья Николаевна брюхата - в мае родит. Всё это очень изменит мой образ жизни; и обо всем надобно подумать.
Что-то Москва? как вы приняли государя и кто возьмется оправдать старинное московское хлебосольство? Бояра перевелись. Денег нет; нам не до праздников. Москва губернской город, получающий журналы мод. Плохо. Жду Вяземского; не знаю, не затею ли чего-нибудь литературного, журнала, альманаха или тому подобного. Лень. Кстати я издаю Северные Цветы для братьев нашего покойного Дельвига; заставь их разбирать - доброе дело сделаем. Повести мои напечатаны; на днях получишь. Поклон твоим. Обнимаю тебя от сердца.
Адрес: Его высокоблагородию м. г. Павлу Воиновичу Нащокину в Москве у Николы на Песках в доме Годовиковой.
А. С. Пушкин - П. В. Нащокину. 8 и 10 января 1832 г. Петербург
8 янв. Здравствуй, любезный Павел Войнович, я всё ждал от тебя известия. Нетерпеливо желаю знать, чем кончилось посольство, какой ultimatum твоего брата, и есть ли тебе надежда устроить дела твои? Пожалуйста не поленись обо всем обстоятельно мне описать. Да сделай одолжение: перешли мне мой опекунской билет, который оставил я в секретной твоей комоде; там же выронил я серебряную копеечку. Если и ее найдешь, и ее перешли.
Ты их счастью не веруешь, а я верю. Что Рахманов, и что мои алмазы? Нужно ли мне будет вступить с ним в переписку или нет? как ты думаешь? Кстати не забудь Revue de Paris . Напиши мне обстоятельно о посольстве своего немца. Дело любопытное. Когда думаешь ты получить свои деньги, и не вступишь ли ты в процесс (чего боже избави, но чего впрочем бояться нечего).
Жену мою нашел я здоровою, несмотря на девическую ее неосторожность - на балах пляшет, с государем любезничает, с крыльца прыгает. Надобно бабенку к рукам прибрать. Она тебе кланяется и готовит шитье. Ждет взяток обещанных. Sur ce обнимаю тебя. Ольге Андреевне посылаю фулары.
10 янв. Мой любезный Павел Воинович, дело мое может быть кончено на днях; коли бриллианты выкуплены, скажи мне адрес Рахманова - я перешлю ему покаместь 5500 рублей; на эти деньги пусть перешлет он мне бриллианты (заложенные в 5500) . Остальные выкуплю, перезаложив сии. Сделай милость не поленись отвечать мне. Весь твой.
Адрес: М. г. Павлу Войновичу Нащокину, в Москве у Пречистенских ворот в доме Ильинской.
П. В. Нащокин - А. С. Пушкину
Без указания даты
Начало 1832 года
Здорово ли доехал, и все ли без тебя дома было благополучно? Удостоила ли меня Наталья Николаевна каким-нибудь дураком за обновку новейшего покроя и лучший подарок на праздник, который мог я ей доставить - удовольствием встретить тебя после первого расставания?
Прошу поздравить от меня Наталью Николаевну и пожелать ей от меняв встретить также приятно новый год, как и тебя. (На старый не сердиться, с новым помириться). В самом деле, уведомь меня, что твое отсутствие ни малейшего вреда вам не сделало, и ножкой топать от нетерпенья Наталья Николаевна перестала ли, не смотря, что это должно быть очень к лицу.
Посылаю тебе твоего предка с чернильницами (которые открываются) и открывают, что он был за человек (a double vue). Еще корзинка, позолоченная с фальшивыми камнями. Решаюсь послать, потому что она уже получила цену настоящей золотой с дорогими каменьями после бала князя Сергея Голицына, где она удостоена, была иметь место в уборной комнате, приготовленной для Императрицы.
Вместо сих посылок задержал я деньги тебе, присланные из твоей деревни; не послал же тебе их по почте не так по их тягости (бездна серебра, но денег немного, менее тысячи), как потому, что ты мне говорил внести за тебя в Опекунский Совет проценты, почему и рассудил их оставить, вместо того, чтобы даром платить весовые деньги. Сколько именно их было, увидишь из письма твоего управляющего. Впрочем, ты можешь распорядиться, как хочешь: деньги готовы, и я жду твоего приказания. Твои дела Рахманов кончил, векселя получены; о бриллиантах справлялся, срок еще не выходил, все в порядке.
Приезд Анд. Хр. от брата (старший брат Нащокина Василий Воинович, женатый на Анне Николаевне Пановой, бездетный) меня более огорчил, чем утешил, я так был растроган рассказом о несчастном положении брата, что забыл о собственном своем деле.
Вообрази его засаленного, в табаке, с впалыми щеками, с синим лицом в прыщах, с ужаснейшей бородой, в ежеминутном раздражении, трясении в руках, всех и всего боится, окружен дьяконами, дьячками, кабачными, отставными обер-офицерами; еще какой-то обрюзглый Демидовский студент с ним пьет и еще имеет на него большое влияние.
Ко всему этому засадили его жить в запачканную горенку в Костроме, каким-то образом уверили его, что ему надо служить, определили его в удельную контору, посадили за него, вероятно, какого-нибудь по жене родственника, который обокрал и был таков, а брата моего теперь считают и судят и потому живет в городе, а жена в деревне и утешается свободою - ходит гулять с камердинером бывшим князя Грузинского: щеголь, в куртке, в плисовых шароварах, весь в бронзовых цепях и говорит басом.
Дома же она прядет вместе с девками, под песню посиделки-девки и т. д.; вечером ездит по деревням собирать с крестьян пряжу и проч. сам-друг с кучером Кирьяном: молодой парень, грубиян, вершков 10. Вся дворня ахает, говорит мне Павел камердинер: Петрушка все еще ничего, а от Кирьяна житья нет никому.
Вот главные лица, владельцы той усадьбы, откуда мой отец так чванно выезжал, где он и похоронен. Если там, где он теперь, душа также чувствует и понимает, как и здесь. Так вот ад, наказание за суетность.
Я занесся, любезный Александр Сергеевич; признаюсь тебе, брат мне до слез жалок, пособить ему нечем. Андрей ХристоФорович был у него, видел его. Я этого не желаю, заочно содрогаюсь: у человека 80 тысяч чистого доходу; не завидую, а жалею.
Поговорим теперь о человеке, у которого чистого долгу, с казенным, почти столько же, а доходу почти ничего. Богданов все пилит. Веер (московский ростовщик у Никитских ворот. Пушкин заложил ему бриллианты, которые не имел возможности выкупить) пугает, Рахманов сулит и проч. и проч. и проч., а я хорош в свою очередь!
Думаем мы с Андреем Христофоровичем перекрестясь, начинать кое-как наше заведение. Дело вот в чем: буде тебе легко достать денег, как ты сказывал; в таком случае достань и дай их Андрею Христофоровичу, который закупит что следует для нашего начала: буде же не так легко, как мы думаем, в таком случае моя нижайшая просьба себя нисколько не тревожить.
Много еще кой, что есть писать; но места только осталось на одно только то, чтобы ты не забыл портрет. П. Нащокин
А. С. Пушкин - П. В. Нащокину. (не позднее) 29 января 1832 г. Петербург
Твои дела кончены. Андрей Христофорович получил от меня 1000 на дорогу; остаюсь тебе должен 2 тысячи с чем-то. Если б ты был, то я бы мог и их тебе заплатить.
Ради бога, доставь как можно скорее письмо Рахманову. Ты не хотел отвечать мне на мое письмо, а это сделает мне чувствительную разницу.
Очень благодарю тебя за арапа. Фуляры пришлю с Андреем Христофоровичем. Портрет мой Брюллов напишет на днях. Письмо твое о твоем брате ужасно хорошо. Кончил ли ты с ним? Прощай, до свидания.
Адрес: Его высокоблагородию м. г. Павлу Воиновичу Нащокину. В Москве, у Пречистенских Ворот в доме Ильинской.
А. С. Пушкин - П. В. Нащокину. (не позднее 11-12) фев. 1832 г. Петербург
Посылаю тебе, любезный Павел Воинович, десяток фуляров; желаю, чтоб они тебе доставили десять дней спокойствия домашнего. О бриллиантах думать нечего; если завтра или после завтрого не получу ответа Рахманова, то деньги возвращаю, а дело сделаю после когда-нибудь. Всё у нас тихо и здорово. Обнимаю тебя сердечно.
Адрес: П. В. Нащокину.
А. С. Пушкин - П. В. Нащокину. 2 декабря 1832 г. Петербург
Сие да будет моим оправданием в неаккуратности. Приехав сюда, нашел я большие беспорядки в доме, принужден был выгонять людей, переменять поваров, наконец нанимать новую квартеру, и следственно употреблять суммы, которые в другом случае оставались бы неприкосновенными.
Надеюсь, что теперь получил ты, любезный Павел Воинович, нужные бумаги для перезалога; и что получишь ломбардные деньги беспрепятственно, в таком случае, извинив меня (как можешь) перед Федором Даниловичем, отдай ему его тысячу, а другую возьми себе, ибо вероятно тебе она нужна будет, остальной же долг получишь в январе - как я уже распорядился, продав Смирдину второе издание Онегина.
Sur ce поговорим о деле: честь имею тебе объявить, что первый том Островского кончен и на днях прислан будет в Москву на твое рассмотрение и под критику г. Короткого. Я написал его в две недели, но остановился по причине жестокого рюматизма, от которого прострадал другие две недели, так что не брался за перо и не мог связать две мысли в голове. Что твои мемории? Надеюсь, что ты их не бросишь. Пиши их в виде писем ко мне. Это будет и мне приятнее, да и тебе легче.
Незаметным образом выростет том, а там поглядишь: и другой. Мой журнал остановился, потому что долго не приходило разрешение. Нынешний год он издаваться не будет. Я и рад. К будущему успею осмотреться и приготовиться; покаместь буду жаться по немногу. Мою статую еще я не продал, но продам во что бы ни стало. К лету будут у меня хлопоты.
Наталья Николаевна брюхата опять, и носит довольно тяжело. Не приедешь ли ты крестить Гаврила Александровича? Я такого мнения, что Петербург был бы для тебя пристанью и ковчегом спасения. Скажи Баратынскому, что Смирдин в Москве, и что я говорил с ним о издании полных Стихотворений Евгения Баратынского. Я говорил о 8, и о 10 тыс., а Смирдин боялся, что Баратынский не согласится; следственно Баратынский может с ним сделаться. Пускай он попробует. Что Вельтман? каковы его обстоятельства и что его опера? Прощай, кланяюсь твоим - цалую Павла.
В Морской в доме Жадимировского.
Адрес: М. г. Павлу Воиновичу Нащокину. В Москве на Остоженки в приходе Воскресения в доме священника.
П. В. Нащокин - А. С. Пушкину
В конце 1832 года
Любезный Александра Сергеевич! Наконец получил твое свидетельство, которое тебе и отсылаю, ибо оно никуда не годится: нет по пяти десятин на душу, ты сам увидишь из оного, а потому добавочных не дают; к сему еще разногласие с прежним свидетельством: там 545 десятин, а здесь более.
Далее говорить нечего, ибо я сейчас еду в деревню сам хлопотать об том же. Здоров ли ты и почему ты мне ничего не пишешь? Для добавочных тебе остается два средства: либо выпросить у отца, чтобы он дал до тысячи десятин или свидетельство, вместо, чем на двести душ, на сто десять душ, на которое число только земли у тебя и достаточно. Больше мне времени нет тебе писать.
Кланяйся нижайше Наталье Николаевне и только. Еще просит позволения один артист, именно г. Варламов уведомить тебя, что он в концерте своем хочет сыграть сцену из Бориса Годунова, на что просит твое соизволение. П. Нащокин
Федор Данилыч, присылай денег, коли можешь (Ф. Д. Шнейдер, доктор и деловой человек, владелец большого дома на Зубовском бульваре. С ним Нащокин держал какую-то фабрику в Тюфелевой роще, близ Симонова монастыря).
П. В. Нащокин - Пушкину. 10 января 1833 г. Москва
Любезный друг Александр Сергеивич, давно я тебе не писал, был по обыкновенному всё в хлопотах - да скажи ради бога что твой управляющий или бурмистр, чорт его знает - не присылает мне бумаг. Из твоего письма видно что ты пологаешь что я их давно получил и по оным уже и деньги - но не того не другого, и без бумаг не смотря что я имею доверенность - ничего сделать нельзя - не пишет ли он тебе чего-нибуть - уведомь сделай милость.
Я хотя и очень плох финансами, но к этому я привык - Федор Данилович дело другое, он всё плотит на твой счет проценты по 25 рубл. в месяц.
Правда ли что ты Академик. Я очень рад. Прочим это не любо, но бог с ними. Наталье Николаевне мое почтение и с барышней, Полевой на тебе крепко грозиться, убью говорит он - покуда кайся; что с Левушкой, умер или пропал - об нем в газетах есть, но никто не понимает Мемории не начинал, некогда. Друзей у тебя в Москве нет - ибо любят тебя бранить, кроме меня разумеется. Что твой роман - Петр 1-й и т. д. - будет ли что нынешний год нового, о портрете я уже говорить не буду. - Окулов каммергер - и очень рад.
У Горчакова мать умерла. Велтман кланяется - и пишет роман (Кощей) я еще не читал. Приехал суда улан - который написал тьма-тьмущую стихов, бывает у меня - пишет мне оперу - но я расскаиваюсь что заставил - ломается и по сту раз читает свои стихи, хороши, гладки, есть и картины, но всё подражание всех, кто только известен, твои, Вяземского, Баратынского и Велтмана всего по многу.
Своего еще ничего нет. Сам он похож походкой и фигурой на твоего брата, - но лжив и хвастлив и болтлив - об себе, в проч. об чем другом более молчит - у всех совет требует, - и всех надувает; правда молод и очень молод - но и в перед надежды нет - фамилия его Бахтурин, - мне не только что скучно - но даже несносно. Народу у меня очень много собираются, со всяким надо заниматся - а для чего - так богу угодно: ни читать - ни писать время нет - только и разговору здраствуйте, подай трупку, чаю. Прощайте очень редко - ибо у меня опять ночуют и поутру не простясь уходят. Вот, каково на этом свете - на том хуже быть не может. Прощай, воскресение нравственного бытья моего, авось опять приедешь - в Москву - и отогреешь - а покуда, я костинею от стужи и скуки. - Пиши от скуки, иногда.
П. Нащокин.
Позабыл тебя с новым годом поздравить - Наталью Николаевну поздравь от меня и пожелай ей всего.
А. С. Пушкин - П. В. Нащокину. (не позднее) 25 февраля 1833 г. Петербург
Что, любезный Павел Воинович? получил ли ты нужные бумаги, взял ли ты себе малую толику, заплатил Федору Даниловичу, справил ли остальную тысячу с ломбарда, пришлешь ли мне что-нибудь? Коли ничто еще не сделано, то сделай вот что: 2525 рублей доставь, сделай одолжение, сенатору Михаилу Александровичу Салтыкову, живущему на Маросейке, в доме Бубуки, и возьми с него росписку. Это нужно, и для меня очень неприятно.
Что твои дела? За глаза я всё боюсь за тебя. Всё мне кажется, что ты гибнешь, что Веер тебя топит, а Рахманов на плечах у тебя. Дай бог мне зашибить деньгу, тогда авось тебя выручу. Тогда авось разведем тебя с сожительницей, заведем мельницу в Тюфлях, и заживешь припеваючи и пишучи свои записки. Жизнь моя в П.етербурге ни то ни сё. Заботы о жизни мешают мне скучать. Но нет у меня досуга, беззаботной вольной холостой жизни, необходимой для писателя. Кружусь в свете, жена моя в большой моде - всё это требует денег, деньги достаются мне через труды, а труды требуют уединения.
Вот как располагаю я моим будущим. Летом после родов жены, отправляю ее в калужскую деревню к сестрам, а сам съезжу в Нижний, да может быть в Астрахань. Мимоездом увидимся и наговоримся досыта. Путешествие нужно мне нравственно и физически.
Адрес: Его высокоблагородию М. г. Павлу Воиновичу Нащокину в Москве. На Остоженке в приходе воскресения в доме священника.
А. С. Пушкин - П. В. Нащокину. Июль 1833 г. Петербург или Черная речка
Посылаю тебе мою образину. Скажи, сколько стоит хочешь ты за свою карету? есть покупщики.
А. П.
П. В. Нащокин - Пушкину. 17-18 ноября 1833 г. Москва
Лишь только ты уехал - я пошел в верх - сел возле дивана, где лежала Ольга Андреевна и сидел мольча, слушая ее стенанья - бред приноровленный - праклятия ругательства - и тому подобные вещи. Наконец утишились оба, она не много с молкла я не заговорил - выбившись из сил я пошел спать - но не тут-то было - вопли - стенаньи поднели меня с постели, надев сапоги халад пошел и сел на то же место, продолжая мольчать и промольчал я около двух часов.
Наконец - естественность превозмогла искуство: захотели кушать - покушали и легли спать - в 9 часов. Спали смирно. В раннию обедню разбудил меня колокольный звон. Велел подать трупку, поставили самовар - лежа выпил стакан чаю, но по второму стакану Ольга Андреевна встала перешла на диван и прямо без всякого предисловия началось тоже только фортиссимо.
Я опять надел холат - и сел - самовар еще кипит - день чуть прежжит - а Ольга Андревна кричит но-страдалчески, - Ох батюшки, Ох боже мой, ох-ох-ох... и что мне делать - и что я - ой, ой, ой - с ума сошла, куда деваться. Постепенно прибавлялься смысл к незвязным словам - образовались упреки, с эпиграммами, наконец опять ругательства проклятья и стращания, кончилось табаком - я спросил пумагу и тут же придвинув стол, и к тебе пишу - всё тихо.
На вопрос - пишу ли я к Вере Александровне, я сказал нет - и что пишу к тебе с твоего отъезда; я более сего слово не сказал. Она кажется уснула, я однако ж боюсь окончить письмо, чтоб тем ее не разбудить - что будет далее я не знаю, - но вот тебе одно слово только про себя - грому боятся можно или позволительно, ибо он бывает смертелен - но кажется на счене нечего его боятся, а я всё равно его боюсь - где бы он ни был - и потому (дай бог не сглазить).
Я не понимаю, как меня ударом не прашибет, в пять лет можно узнать - что говорить нельзя и что надо молчать, но каково и молчать, - и что будет ей ей не знаю, сойти вниз мне нельзя - с Гагарином при ней я говорить хотя по-французски я не должен - принимать я никого не могу боясь и драмы и даже трагедии при свидетелях, не ужели я не шевелюсь - из слабо<сти>. Нет слабости, и какая слабость - что за пустяки, но вот от чего - что я ни как не теряю голову и все неистовства предвижу в каком бы я положении не был. Вот почему - кажусь я слаб, - делать ничего, до времяни, как сидеть - и не шевелится. Кошемар - в яве - а не во сне. Кричать хочется, голосу нет - т. е. денег, ни рукой ни ногой ни головой шевельнуть нельзя - и всё давит, давит и не задавит - когда-нибудь конец будет. Прощай.
П. Н.
А. С. Пушкин - П. В. Нащокину. 24 ноября 1833 г. Петербург
Что, Павел Воинович, каковы домашние обстоятельства? решено ли? мочи нет хочется узнать развязку; я твой роман оставил на самом занимательном месте. Не смею надеиться - а можно надеиться. Vous etes eminement un homme de passion, - и в страстном состоянии духа, ты в состоянии сделать то, о чем и не осмелился бы подумать в трезвом виде; как некогда пьяный переплыл ты реку, не умея плавать.
Нынешнее дело на то же похоже, - сыми рубашку, перекрестись и бух с берега; а мы - князь Федор и я, будем следовать за тобою в лодке, и как-нибудь - выкарабкаешься на противную сторону. Теперь скажу тебе о своем путешествии.
Я совершил его благополучно. Лелинька мне не мешал, он очень мил, т. е. молчалив - все наши сношения ограничивались тем, что когда ночью он прилегал на мое плечо, то я отталкивал его локтем. Я привез его здрава и невредима - и как река еще не стала, а мостов уже нет - то я и отправил его ко Льву Сергеевичу, чем вероятно одолжил его.
При выезде моем из Москвы, Гаврила мой так был пьян и так меня взбесил, что я велел ему слезть с козел и оставил его на большой дороге в слезах и в истерике; но это всё на меня не подействовало - я подумал о тебе. Вели-ка своему Гавриле в юбке и в кацавейке слезть с козел - полно ему воевать. Дома нашел я всё в порядке. Жена была на бале, я за нею поехал - и увез к себе, как улан уездную барышню с именин городничихи.
Денежные мои обстоятельства без меня запутались, но я их думаю распутать. Отца видел, он очень рад моему предположению взять Болдино. Денег у него нет. Брат во фраке и очень благопристоен. Соболевский выиграл свой процесс и едет к Вам. Пиши ко мне, кол[и] будет время. Записку отдай моему управляющему. Ольге Андреевне мое почтение.
Адрес: Его высокоблагородию м. г. Павлу Воиновичу Нащокину. В Москве. На Остоженки против Воскресения в доме священника.
П. В. Нащокин - Пушкину. Конец ноября 1833 г. Москва
Ах любезный Александр Сергеивич ты не можешь вообразить мое мучение и нет от него спасение. Я наконец должен сознаться что оно во мне, нет ничего на свете беспокойнее моей души, я страдаю не от того что денег нет - не от того что болен не от того что скучно, даже не от того что грустно, поверишь ли что мне не грустить - не скучать - не хворать - никогда время не было - всё мне некогда, и ничего не делаю видимого, но сколько по пустому работую, не скажу умственно ибо всё без цели и без пользы, но головою ибо от думанья она у меня ей ей! трещить.
Сердце мое преглупоэ, я не думаю чтобы у кого глупее оно могло быть - душа, что тут толковать. Ей ей мочи нет и не знаю что делать. С ума я ни как не сойду - я это наверно знаю, и что будет ей ей не предвижу. - Помнишь ты в Русалке или где, танцовщиков поневоле - я точно в таком положении. Хочу отдохнуть не могу всё у меня кипит пляшет, мнительность - ревность - досада, жалость - не решительность - и тут же упрямство - про любовь я не говорю, ибо это всё любовь дух замирает, голова горит, - рассказывать я не в состоянии ни коротко ни подробно, в волнении жестоком - пишу не останавливаюсь - что-то меня так в шею и толкает тороплюсь не знаю куда и за чем - везде где не бываю везде сердце сильно бьется говорю не глупо но никогда то что хочу сказать - дома трупка за трупкой чай за чаем.
Отвечает за меня язык а не я, в голове же моей кроме беспрестанных сцен - драматических со всеми лицами, ревнивые сцены владычествуют - ужасно - отвратительны, подлые - лукавые - и хитры до невозможности, т. е. до чего, как в картах говорится не ловится и вместе упрямство быть так, да и только, одним словом вот что я заключил - и как я представляю себя, - оно всё мое сердце мое предоброе, премяхкое, и препламенное, ум мой, пренедоверчивый и преотчетливый и занятный. Воображение мое или душа моя - возмущается каким-то подлым и тоже лукавым чертом. Черт возьми.
Сил нет не писать чего-нибудь - а писать так мудрено что способу никакого нет. Вертит меня точно на колесе. - Прости ради бога что пишу вздор право не чувствую что пишу. - Управитель твой приехал, бумагу выправил - а денег опять не дадут - ибо я тебе и писал и сказывал сколько раз что надо по пяти десятин на душу, а у него опять только по 3 - было прежде по 2. Ему надо ехать домой а мне перестать писать.
Прощай, на будущей почте - может быть письмо будет писано слогом повествовательным - теперь и нужно бы было и удивительные вещи можно бы рассказать - но не могу. Кровь слишком волнуется. Прости - не сердись - на письмо, - я так его писал как воду холодную пил, - мне нужно быть - настороже, ибо играть в карты я удерживаюсь - а не то бы я вот как бы согнул карту, семерку треф на пример, т. е. на чисто при греб бы всё золото - при мазал, бил, да еще при мазал и выиграл или и проиграл бы, а уж бы карту смял бы в кулаке хорошенько, да и бросил. Прощай еще раз утешитель мой радость моя. Я рад что я могу писать всякую глупость.
Кланяйся всем. Пиши коли можешь ко мне, а я не знаю что мне желать чтобы ты приехал или нет - впрочем приезжай я буду очень рад.
Первое письмо я давно написал.
П. Н.
А. С. Пушкин - П. В. Нащокину. (после 12) декабря 1833 г. Петербург
Я получил от тебя два грустные письма, любезный Павел Воинович, и ждал третьего, с нетерпением желая знать, что делается с тобою, и какое направление принимают дела твои домашние и сердечные. Но ты вероятно слишком озабочен; и я не знаю, чего надеиться: переменилась ли, успокоилась ли судьба твоя? Напиши-ка мне об этом подробнее.
В твои именины семья моя (в том числе Григорий Федорович) пила твое здоровье и желала тебе всякого благополучия. Об Леленьке не имею известия; он живет у Эристова, а я на его имя получаю из Москвы письма. Сумасшедший отец его написал мне сумасшедшее письмо, на которое уж мне поздно отвечать; он беспокоится о калиграфических трудах своего сына и о том, не плачет ли мальчик, и не тоскует ли о своих родных? Успокой старика, как умеешь.
Не знаю, буду ли я у Вас в январе. Наследники дяди делают мне дурацкие предложения - я отказался от наследства. Не знаю, войдут ли они в новые переговоры. Здесь имел я неприятности денежные; я сговорился было со Смирдиным, и принужден был уничтожить договор, потому что Медного всадника ценсура не пропустила. Это мне убыток. Если не пропустят Историю Пуг.[ачева], то мне придется ехать в деревню. Всё это очень неприятно. На деньги твои однако я надеюсь; думаю весной приступить к полному собранию моих сочинений.
Все мои здоровы - крестник твой тебя цалует; мальчик славный. С Плетневым о Павле еще не говорил, потому что дело не к спеху. Прощай - кланяюсь князю Гагарину - и желаю Вам обоим счастия.
А. П.
Адрес: Его высокоблагородию м. г. Павлу Воиновичу Нащокину. В Москве на Остоженке, в приходе Воскресения у священника в доме.
П. В. Нащокин - Пушкину. Январь (не позднее 26) 1834 г. Тюфили
Выехал я из Москвы в Тюфили с тем чтобы не возвращаться, не знаю куда и далеко ли заеду. Олюнька не знаетъ что я ее оставляю - и воображение мое на счет ее в грустном положении; возок уже заложенный и еду я в одну подмосковну, где думаю женится - на ком тебе известно, но не знаю еще как удастся, ибо покуда, кроме будущей и ее матери, никто не знает о моем решительном намерении, а кто не догадывалься никто не хотел и все отговаривали на разные манеры - но мне кажется коли что я захочу того бог хочет - и потому не смотря ни на что, что будит то будет, хуже не будет.
К усугублению моей чувствительности скажу тебе что Олинька последнее время была чрезвычайно мила и добра - и нежна до привлекательности. Всё у меня не в попать - было - не знаю какого будет. Писать ко мне ты можешь - на имя Андрея Христофоровича Кренцера машиниста, в Тюфили, который между прочим проситъ, чтоб ты позволил бы ему к <тебе> в случае нужды адресоватся, он же будит знать о моем пребывании.
Еще прошу тебя по заботится об деньгах, ибо мне никогда так они не нужны как теперь и буде ты можешь их прислать пришли их на имя А. Х. К. - должен же ты мне опять 4 т. считая проченты. Постарайся прислать все - и по скорея. После денежного разговора - ничего больше не нахожу тебе сказать что будь здоров - и не забывай a la lettre истинно преданного тебе друга П. Нащокина
А. С. Пушкин - П. В. Нащокину. Середина марта 1834 г. Петербург
Ты не можешь вообразить, милый друг, как обрадовался я твоему письму. Во-первых получаю от тебя тетрадку: доказательство, что у тебя и лишнее время, и лишняя бумага, и спокойствие, и охота со мною болтать. С первых строк вижу, что ты спокоен и счастлив. Каждое слово уничтожает сплетни, половине коих я не верил, но коих другая половина сильно меня тревожила.
У меня обедал Соболевский и Лев Сергеевич. Прочитав твое письмо сперва про себя, потом во услышание твоих приятелей, все мы были довольны, все пожелали тебе счастия. Наталья Николаевна нетерпеливо желает познакомиться с твоею Верою Александровною, и просит тебя заочно их подружить. Она сердечно тебя любит и поздравляет…
Но сперва поговорим о деле, т. е. о деньгах. Когда ты отправил меня из Москвы, ты помнишь, что мы думали, что ты без моих денег обойдешься; от того-то я моих распоряжений и не сделал. У меня была в руках, и весьма недавно, довольно круглая сумма; но она истаила и до октября денег у меня не будет - но твои 3000 доставлю тебе в непродолжительном времени, по срокам, которые назначу, сообразясь с моими обстоятельствами.
Здесь говорили, что ты проиграл в долг всё, что тебе следовало получить с брата. Ты не можешь вообразить, как это меня беспокоило; но теперь надеюсь на перемену жизни твоей. Тебе уже не нужно потрясений кенз-ель-ва и плие, для рассеяния своего домашнего горя. Говорят, что несчастие хорошая школа: может быть. Но счастие есть лучший университет.
Оно довершает воспитание души, способной к доброму и прекрасному, какова твоя, мой друг; какова и моя, как тебе известно. Конечно мы квиты, если ты мне обязан женитьбою своей - и надеюсь, что Вера Александровна будет меня любить, как любит тебя Наталья Николаевна.
Вообрази, что жена моя на днях чуть не умерла. Нынешняя зима была ужасно изобильна балами. На масленице танцевали уж два раза в день. Наконец настало последнее воскресение перед великим постом. Думаю: слава богу! балы с плеч долой.
Жена во дворце. Вдруг, смотрю - с нею делается дурно - я увожу ее, и она, приехав домой - выкидывает. Теперь она (чтоб не сглазить) слава богу здорова и едет на днях в Калужскую деревню к сестрам, которые ужасно страдают от капризов моей тещи. Долг Вяземского я еще до получения твоего письма перевел на себя. Андрей Петрович в ужасном положении.
Он умирал с голоду и сходил с ума. Соболевский и я, мы помогали ему деньгами скупо, увещаниями щедро. Теперь думаю отправить его в полк капель-мейстером. Он художник в душе и в привычках, т. е. беспечен, нерешителен, ленив, горд и легкомыслен; предпочитает всему независимость; но ведь и нищий независимее поденщика.
Я ему ставлю в пример немецких гениев, преодолевших столько горя, дабы добиться славы и куска хлеба. Сколько ты должен ему? Хочешь, я за тебя и ему заплачу? - Обстоятельства мои затруднились еще вот по какому случаю: На днях отец мой посылает за мною. Прихожу - нахожу его в слезах, мать в постле - весь дом в ужасном беспокойстве. Что такое? имение описывают. - Надо скорее заплатить долг.
Уж долг заплачен. Вот и письмо управителя. - О чем же горе? - Жить нечем до октября. - Поезжайте в деревню. - Не с чем. - Что делать? Надобно взять имение в руки, а отцу назначить содержание. Новые долги, новые хлопоты. А надобно: я желал бы и успокоить старость отца, и устроить дела брата Льва, который в своем роде такой же художник, как и Андрей Петрович, с той разницей, что за собою никакого художества не знает. Сестра Ольга Сергеевна выкинула и опять брюхата. Чудеса да и только.
Вот тебе другие новости: я камер-юнкер с января месяца; "Медный Всадник"не пропущен - убытки и неприятности! зато Пугачев пропущен, и я печатаю его на счет государя. Это совершенно меня утешило; тем более, что, конечно, сделав меня камер-юнкером, государь думал о моем чине, а не о моих летах - и верно не думал уж меня кольнуть. Как скоро устрою свои дела, то примусь и за твои. Прощай, жди денег.
П. В. Нащокин - Пушкину. Около (не позднее) 24 марта 1834 г. Тула
Пишу тебе, только для того - чтобы тебе напомнить обо мне, я здоров и счастлив и все еще в Туле. Сейчас сажусь кровь пускать. Моциону не делаю, сильных ощущений нет и потому кровь привалило до того что я голову нагнуть не могу. Прощай драгоценный Пушкин. Ради бога присылай денег - и отдай Вяземскому, общее наше почтение с женою Натальи Николаевне.
П. Нащокин.
Ради бога займи да пришли, у меня всего 5 рублей. Смерть хочется писать - но сил никаких нет, так голова и горит.
Адрес: Его высо<ко>благородию
Александру Сергеивичу Пушкину.
Против Цепного мосту в доме Оливье у Пантелеймана, в С. Петербурге.
П. В. Нащокин - Пушкину. Около (после) 22 апреля 1834 г. Тула
Ну, почтенный и любезный друг Александр Сергеивич, в какое положение ты, хотя и нехотя но меня ставишь. Вообрази что я в незнакомом городе живу в кредит - занимаю по не многу у хозяина, что я говорю - занимаю, занимал и уже теперь стал он отънековатся, и смотрит как он так и многие на меня с подазрением - меня понимают шарлатаном, - ибо - говоря откровенно, моя правдивая речь - кажется ложью, потому что уверения мои на скорое получение денег не много мне сомнительны самому - и от того слово мое бывает с запинательством - что и приводит всякого в сумнение, - жена моя ничего не знает - и не замечает - ибо я наружно очень весел и покоен, нет почты, что бы я раза три не посылал переспрашивать - не ошибаются ли, верно есть, должна быть ко мне повеска. - В маленьком городе всё известно, - и потому не мудрено, что я кажусь либо подазрителен - либо жалок и смешон, но это всё ничего - хотя некрасивая - роль, но сущность или существенность моего положения может быть очень жестока. - Не могу, силы нет - описать тебе могущее быть унизительное мое положение, - не то что бы не умел - в мемориях я в своих опишу, - но теперь какая-то русская амбиция мешает - не люблю ни представлять себя, ни сам себя видеть - в жалком положении - я думаю что это происходит от нравственного кокетства, - мне же всё равно что жалько - что гатько, - а я близок к гаткому - [но] и только от того, что я писал к тебе, бил наверное, но вышло [плие] по первой почте плиё, - и потом затянулось - не выходит - да и только, - знаю что выдет - да когда. - Прости великодушно - что я тебя не много огорчаю, - мне ей-ей бы не хотелось - но так пришлось - нутренной жар - какая-то нервическая хлопотливость - заставляет меня тебе писать - а приятного написать как бы не хотел не могу - понудить тебя не для чего - ты и сам почти столько же беспокоишся я уверен. Ускорить тебя в платеже, то же не имею в намерении, - ибо уже я не получа нынешнью почту к светой, не естественно получение, - ни по времени, ни почему - итак любезный друг я пишу - без цели, без надежды, а только надеясь на твою дружбу, - разъзрядил свое тяжелое сердце, и мне поверишь ли, что как-то гораздо легче. - Если тут будет - Соболевский, останови его, чтобы он на смех - не поднял - и не сказал что без денег лехко, - это шутька будет с его стороны не чистосердечная, потому что он как человек опытной знает - что без денег тяжело. - Кланяйся ему и брату твоему - мне кажется что ты писал что он сердит на меня. - Скажи ему, что это не прилично, беспечному и сладко-жирно-ество любителю, Лорду, сердится и ему, должно быть, лень сердится, я так и думаю, что он не может сердится, так же как и я, - ему - от лени, а мне от того, что некогда. Прощай, любезный Александр Сергеивич, хотя мне и очень плохо - но всё лучше того, что бы было - еслиб не жена моя - а была бы Ол.<ьга> Анд.<реевна> - Она ей-ей премилая, и прекроткая - только бы не с глазить, - хотя жена и не знает, что я тебе пишу, но кланяюсь тебе за нее и прошу засвидетельствовать наши почтения Натальи Николаевне.
Ради бога присылай мне все три тысячи, это одно может поправить мою репутацию - кредит и вообще дела - мои.
П. Нащокин.
П. В. Нащокин - Пушкину. Конец апреля 1834 г. Тула
Любезный друг - Александр Сергеивич. Крайне мне грустно будет если я узнаю что ты на меня сердишься. Нельзя и не сердится на того кто денег просить, особенно на четырех круглых страницах - но делать нечего - я еще и теперь к тебе прибегаю, с тою же прозьбою. Ты человек рассеянный - а я человек отдаленный - а потому я и напоминаю, что только и нужно. Письмо же это посылаю не по почте - а по аказий с тульским купцом - которому ты можешь если еще не послал ко мне денег - ему поручить мне оные доставить [и] всю сумму - или остальную - ибо я не надеюсь чтобы ты все в друг - деньги ко мне прислал - в твоем добром намерении я не сумневаюсь, но на возможность падаеть всё мое сумнение и то, что, со мною, такого благополучии никогда не случалось - обыкновенно - или мне со всем не платят - или раздробляют платеж на шесть лет, - такова моя судьба. Заимоваль же я [часто <?>] по сту рублей, и то с натяшкой, - ибо первый вопросительный ответ [был - на] [на] на мое требование бывал - на что тебе - возми четыре золотых. Желал бы, чтоб моя надежда совершилась - а я надеюсь что всё переменется - ибо я как мне кажется наперекор судьбы женилься, - и всё пойдет - ей теперь на перекор - а мне к удовольствию. Вяземскому ради бога отдай - 500 - а остальные 3 т<ысячи> - в Тулу по возможности. - Можешь еще достать столько же или хотя 2 т.<ысячи>- в таком случае - ты одолжи меня на год - и можешь быть уверен - что они тебе преберегутся лучше. Следственно ты не скупись - а дай мне их коли будуть - после слюбится; впрочем - сказать не беда, - а там - как тебе угодно. Жена моя и я тебе ниско кланяемся - и просим тебя покорно засвидетельствовать - от нас Натальи Николаевне нижайшее почтение. Я слава богу здоров - у нас здесь погода славная, и грязь ужасная. Жена моя брюхата, - без причут, только не любит табаку, - знать будет старовер. Я желаю дочь - она будет - сестрою Павлу Павловичу. Сын же того и гляди - вместо брата, сделается ему барином, чего я не хочу. Что мне приятно, что жена моя в большой дружбе с моим сыном. - Прощай, любезный друг - кланяйся всем – кто-то только вспомнить. Я всем доволен - кроме финансов. Отвечай мне хоть словом - если не делом. Писал ли ты Кнерцеру. Что делает Эсаулов - я об нем крепко думаю. Поцалуй Соболевского и брата - если они хорошо себя ведуть. Буть здоров.
Они добрые люди но больно молоды.
П. Нащокин.
П. В. Нащокин - Пушкину. 3 мая 1834 г. Тула
Любезный и почтенный друг Александр Сергеивич. Нет от тебя ни денег ни письма, не знаю что подумать - и то и другое для меня необходимо, - деньги чтобы успокоить - желудок, - письмо, чтобы успокоить - совесть, - мне совестно что я у тебя их прошу так настоятельно, и думаю что ты на меня за то в неудовольствие, но ей-ей с тех пор как я к тебе писал у меня денег уже не было и теперь нет - и других не будет до генваря месяца. Мне совестно перед тобою, мне совестно перед Тулою, - и совестно перед собою, описывать нужду, которую я терплю, мне оскорбительно я ни как не могу - довольно если я скажу - что еще ден без денег здесь - т. е. в Туле, я вообразить не могу - и этот ден будет - и ни как его не избежишь. Если ты уже не выслал денег - скажи ради бога был ли у тебя тульский купец, что ты ему сказал - дал ли ты ему денег, или не забыл ли ты мой адрес, в доме купца Кондрашева, на Сенной площаде, в Туле. Ради бога отпиши и не сердись. Прости великодушно, что о деньгах только и пишу - больше не о чем - не могу. - Отпиши хоть строчку. Прощай, боюсь надоесть, а то я в духе написать 10 страниц - и 1000 раз упомянуть об деньгах. - О деньги! деньги!
П. Нащокин
Уже 3-го мая, 1834-го года.
Тула. На Сенной площаде в доме купца Кондрашева.
Адрес: Его высокоблагородию
Александру Сергеевичу Пушкину.
Против Цепного моста в доме Оливье у Понтелеймана, в С. Петербург.
П. В. Нащокин - Пушкину. После 3 мая-июнь 1834 г. Тула
Почтеннейший друг и благодетель Александра Сергеевич.
Если б я пологал, что мои письмы до тебя доходят, то верно бы этого письма к тебе не писал, зная на опыте сколь неприятны письмы, по которым просят денег - в предыдущих письмах я слишком убедительно просил - и не получая ни денежного ни даже никокого ответу, думаю, что ты или переменил квартиру или тебя нет - в Петербурге, - и потому пишу к тебе чрез г-на Смирдина, у которого по проси извинения, что я его беспокою; - я писал к тебе пять писем - одно другого трогательнее, 1-ое писал к тебе, - тогда - когда у меня оставалось - полтораста рублей, 2-ое когда уже оставалось - пять рублей, 3-ие я был должен - слишком сто рублей кроме квартерных денег - 4, когда уже хозяин - переменил со мною свое обхождение ласковое, - на суровое. По 5-тому уже я всё продал что только можно продать, в четверо дешевле настоящия цены, должен слишком тысячу рублей, и в низ не смею съходить - как в комнатах не душно, потому что хозяин по прежнему суров - в дабавок и пьян. - Теперь, пишу шестое письмо, с сокрушением сердца, чувствую сколь оно для тебя неприятно, и так как - в место чисел, пишу положения1 моих обстоятельств, при каждом письме - при теперешним - вот оно каково, не говоря, о моем долге, по городе, в котором ни меня никто не знает ни я ни кого, ни о суровости и о пьянстве хозяина, которые очень неприятны, тем более что он единств<енно> пьет - на счет мой, ему смелее требовать у меня денег в этом виде - но хуже всего что я рискую заплатить штраф - как за своих дворовых людей, которых числом до тритцати - так и за деревню, жены моей, за не представление ревизских сказок, и штраф этот - не дай бог что бы был - состоит - в нескольких тысячах, и всё потому что я не могу выехать из Тулы, в которую я приехал на короткое время, именно дождатся твоих денег - и ехать - потом в деревню, провести лето, расспорядится и кой как дождаться или до тенуть генваря месяца. - Но вот мой план со всем разрушен, - и не могу начать другой - не получая от тебя никакого ответу - сделай милость - пришли ответ - на мои письмы, коротенько и добренькой, - Ты легко вообразить себе можешь, зная меня - как мне тяжело, и что мне стоит, что бы тебя беспокоить. Пришли мне адрес Соболевского, мне до него есть прозьба, не большая - денежная, - я не у него их просить буду - а по прошу его, чтобы он их получил - в Петербурге, - у одного барина, который мне должен - и предлогает мне заплатить, полагая что у меня руки коротки и от сюда не достанут получить из Петербурга деньги. Прощай любезный друг Александр Сергеивич. Ради бога не сердись, жду твоего милостивого ответа.
Адрес: в Тулу - на Сенную площадь - в дом купца Кондрашева.
П. В. Нащокин - Пушкину. (не позднее) 12 декабря 1834 г. Москва
Любезный Александр Сергеивич.
Теперь я в Москве. Жена моя родила мне дочь Катерину. К тебе я писал - но всё не в попат - ни где мои письмы не могли тебя застать. Пришли, сделай милость остальные все две тысячи, а в прочентах мы при свидании сочтемся.
Я пробуду здесь до марта месяца. Славу богу здоров но всё не так как в деревни. Помни друг мой обо мне как о человеке, который тебя любил и всё любит - как никто из твоих приятелей. Пиши ко мне в Москву на Знаменьку против бывшего Апраксина дому в доме г-на Дорошевича, еще прошу тебя не розни деньги - а коли можешь пришли все и поскорея. Весь твой П. Нащокин.
Ты мне большое благодеяние можешь сделать, оно состоит вот вчем, попроси Наталью Николаевну из должных тобою денег - купить жене моей для выезду шляпку - и модный материи на платья четыре, всего рублей - на 400. - Говорят есть какая-то материя называемая satain laine <?>. Жена же моя и я будем век богу за Наталью Николаевну. Цалую.
Нельзя ли к празднику прислать шляпку.
Адрес: Его высокоблагородию
Александру Филипповичу Смердину.
Близ Полицейского моста на Невском проспекте в книжный магазейн г-на Смирдина, а Вас всепокорнейши прошу доставить Александру Сергеивичу Пушкину.
А. С. Пушкин - П. В. Нащокину. (не позднее) 8 января 1835 г. Петербург
Любезный Павел Воинович,
Не можешь вообразить, с каким удовольствием получил я наконец от тебя письмо. Но прежде всего поговорим о деле: Соболевский, с которым имею денежные дела, немедленно тебе доставит 2000 р. Следственно будь покоен. Я бы нашел много что тебе сказать в извинение моей несостоятельности, но это по почте писать вещь излишняя; а дай бог, чтоб запоздалые мои деньги пришли к тебе в пору. Поздравляю тебя с дочкою Катериной Павловной; желаю роженице здоровья. (Ты не пишешь когда она родила). Всё лето рыскал я по России, и нигде тебя не заставал; из Тулы выгнан ты был пожарами; в Москве не застал я тебя неделью; в Торжке никто не мог о тебе мне дать известия. Рад я, Павел Воинович, твоему письму, по которому вижу, что твое удивительное добродушие и умная, терпеливая снисходительность не изменились ни от хлопот новой для тебя жизни, ни от виновности дружбы перед тобою. Когда бы нам с тобой увидаться! много бы я тебе наговорил; много скопилось для меня в этот год такого, о чем не худо бы потолковать у тебя на диване, с трубкой в зубах, вдали цыганских бурь и Рахмановских наездов! Пиши мне, если можешь, почаще: На Дворцовой набережной в дом Балашева у Прач.[ешного] мосту (где жил Вяземской), а не к Смирдину, который держит твои письма по целым месяцам, а иногда, вероятно, их и затеревает. С любопытством взглянул бы я на твою семейственную и деревенскую жизнь. Я знал тебя всегда под бурею и в качке. Какое действие имеет на тебя спокойствие? видал ли ты лошадей, выгруженных на П.[етер] Б.[ургск]ой бирже? Они шатаются и не могут ходить. Не то ли и с тобою? О себе говорить я тебе не хочу, потому что не намерен в наперсники брать московскую почту, которая нынешний год делала со мною удивительные свинства; буду писать тебе по оказии. Покамест обнимаю тебя от всего сердца и цалую ручки у твоей роженицы.
Адрес: Его высокоблагородию м. г. Павлу Воиновичу Нащокину etc. В Москве на Знаменьке против дома Апраксина в доме Дорошевича.
А. С. Пушкин - П. В. Нащокину. 20 января 1835 г. Петербург
Посылаю тебе, любезный Павел Воинович, 1500 р., остальные 500 должны были к тебе явиться, но вчера их у меня перехватил заимообразно молодой человек, находящийся в подмазке. Соболезнуя положению, в котором и нам с тобою случалось обретаться, вероятно ты извинишь меня великодушно. Однако, пожалуйста, пришли мне полный счет моего долга.
Жена кланяется сердечно твоей Вере Александровне; она у M-de Sichler заказала ей шляпу, которая сегодня же и отправляется в Москву. Жена говорит, что, comme M-de Нащокин est brune et qu'elle a un beau teint , то выбрала она для нее шляпу такого-то цвета, а не другого. Впрочем, это дело дамское.
Ты видел, вероятно, Пугачева и надеюсь, что его не купил. Я храню для тебя особый экземпляр. Каково время? Пугачев сделался добрым исправным плательщиком оброка, Емелька Пугачев оброчный мой мужик! Денег он мне принес довольно, но как около двух лет жил я в долг, то ничего и не остается у меня за пазухой, а всё идет на расплату. Теперь, обняв тебя от всего сердца, и поцаловав ручку Вере Александровне, отправляюсь на почту.
П. В. Нащокин - Пушкину. 21 января 1835 г. Москва
Уведомляю тебя Александр Сергеивич - что денег я 20 числа сего месяца не получил - и деньги тобою назначенные мне в уплату получить не могу, как я предполагаю - по моим замечаниям. Был у меня Завальевский, и я был у него, - он мне и говорил, что ждет Соболевского; я же сказал, что жду его тоже и вместе с ним жду и денег - на что Завальевский мне объяснил всё дело, что деньги от Полевого поручено ему получить - а он обязан взнести в Опекунской Совет, что он и сделает; и что он мне бы дал денег, но у него нет, и что он и Соболевскому принужден был отказать. Из сего ты сам [увидишь][?] заключишь и рассудишь, как знаешь. Я теперь более ни об чем писать не могу. Наше с женою почтение Натальи Николаевне, а ты будь здоров и весел.
Весь твой Павел Нащокин.
Адрес: Его высокоблагородию Александру Сергеевичу Пушкину. На Дворцовой набережной, в доме Баташева, у Прачешного моста в С.-Петербург.
А. С. Пушкин - П. В. Нащокину. 10-е числа января 1836 г. Петербург
Мой любезный Павел Воинович,
Я не писал к тебе потому что в ссоре с Московскою почтою. Услышал я, что ты собирался ко мне в деревню. Радуюсь что не собрался, потому что там меня бы ты не застал. Болезнь матери моей заставила меня воротиться в город. О тебе были разные слухи, касательно твоего выигрыша; но что истинно меня утешило, так это то, что все в голос оправдывали тебя, и тебя одного. Думаю побывать в Москве, коли не околею на дороге. Есть ли у тебя угол для меня? То-то бы наболтались! а здесь не с кем. Денежные мои обстоятельства плохи - я принужден был приняться за журнал. Не ведаю, как еще пойдет. Смирдин уже предлагает мне 15000, чтоб я от своего предприятия отступился, и стал бы снова сотрудником его Библиотики. Но хотя это было бы и выгодно, но не могу на то согласиться. Сенковский такая бестия, а Смирдин такая дура - что с ними связываться невозможно. Желал бы я взглянуть на твою семейственную жизнь, и ею порадоваться. Ведь и я тут участвовал, и я имел влияние на решительный переворот твоей жизни. Мое семейство умножается, растет, шумит около меня. Теперь, кажется, и на жизнь нечего роптать, и [смерти] старости нечего бояться. Холостяку в свете скучно: ему досадно видеть новые, молодые поколения; один отец семейства смотрит без зависти на молодость, его окружающую. Из этого следует, что мы хорошо сделали, что женились. - Каковы твои дела? Что Кнерцер (расхождение с поздним цитированием, в позднем - Куликов (см. выше)) и твой жиденок-лекарь, которого Наталья Николаевна так не любит? А у ней пречуткое сердце. Смотри, распутайся с ними: это необходимо. Но обо всем этом после поговорим. До свидания, мой друг.
Адрес: П. В. Нащокину etc.
П. В. Нащокин - Пушкину. 10-е числа января 1836 г. Москва
Любезный друг Александр Сергеивич, долго я к тебе не писал, давно и от тебя ничего не получал; впрочем мне бы хотелось тебя видеть и поговорить с тобою, чем переписываться. Авось удасся мне весною к тебе побывать. Я уже и был наготове ехать прошедшим первым путем, но Брянчанинову вздумалось взять с меня расписку о не выезде из городу, после этого не только ехать, но и говорить нечего. Теперь пишу тебе вследствие обеда, который был у Окулова, в честь знаменитого Брюлова. Он отправляется в Петербург по имянному повелению. Уже давно, т. е. так давно, что даже не помню, не встречал я такого ловкого, образованного и умного человека; о таланте говорить мне тоже нечего: известен он всему Миру и Риму.
Тебя, т. е. твое творение он понимает и удивляется равнодушию русских относительно к тебе. Очень желает с тобою познакомится и просил у меня к тебе рекомендательного письма. Каково тебе покажется? Знать его хорошо у нас приняли, что он боялся к тебе быть, не упредив тебя. Извинить его можно - он заметил вообще здесь большое чинопочитание, сам же он чину мелкого, даже не коллежский ассессор. Что он Гений, нам это нипочем, в Москве гений не диковинька; не знаю как у Вас - их у нас столько, сколько в Питере, весною, разносчиков с мясинскими апелсинами. Приехал он в Москву за два или за три часа до начала спектакля. Кресел он не достал, пошел в стулья, где встретил своего старого товарища, узнал его скоро по калмыцкому лицу - это был Каракалпаков, смотритель ламп и тому подобному Московского театра. Калмык же, не имея с своей стороны такого сильного авантажа, не узнал до тех пор, пока Брюлов не назвался: Каракалпаков рад, очень рад, как сам артист, что может объявить своему начальнику, артисту и литератору-автору, - все служащие при здешнем театре в каких бы должностях не были имеют звания артистов.
Любопытную новость бежит и докладывает Загоскину, что Брюлов здесь, и сидит в стульях. При сем известии, еще директор не опомнился, как все окружающие его, в том числе и мой Окулов, артист тоже, друг и наперстник Загоскина, пожелали видеть Брюлова, и это слава богу, и положили позвать Брюлова за кулисы. Крклп. привел его, и вот как его приветствовал Загоскин: Ну, брат, что за картина, уж подлинно картина, какие краски, что за лица, и всё это проговорено было с приличными жестами, от которых я думаю и теперь еще у Брюлова плеча болят. Потормошив его на порядках - посадили в ложу - продержали весь спектакль, и тем 1-й день кончился. Кркл. как первая ступенька, на которую вступил Брюлов в собрание Москов. артистов и литераторов - имел первенство: угощали его в Расписном трактире. На 3-й день обедал он у Тропинина. Вот он и у Окулова, я не был приглашен, а был. Приглашены же были Загоскин, Верстовский, генерал Жеребцов и прочие другие, не заслуживающие большого внимания. Во время обеда ему не давали говорить пошлости; хвастать. Хозяин и его гости закидали его новейшими фразами, как то, что все музы сестры, что живописец поймет поэта и проч. Когда устал играть в карты, я подсел к Брюлову и слушал его о Италии, которую он боготворит. Дошла речь о его занятиях - и о тебе. После обедал он у М. Ф. Орлова, где был весь Московский Наблюдатель. Теперь говорят, артисты хотят дать ему обед по подписки, хочется и мне в число артистов попасть, думаю, что буду не так, как артист, но как шурин артиста, всё равно, лишь бы быть! Человек весьма привлекательный, и если ты его увидишь и поговоришь с ним, я уверен, что мое желание побывать еще раз с ним - тебе будет вполне понятно. Статья о Брюлове к концу, и вот чем заключаю. Прошу тебя покорно, так как ты очень рассеян, не забыть - спросить его адрес у того, кто принесет тебе мое письмо; ибо оно очень длинно, - и я бы не хотел, чтобы ты его читал при нем, это неловко, если он сам пачи чаяния привезет его. Потом кому Рим удивлялся, кого в Милане и в Неаполе с триумфом народ на руках носил, кому Эвропа рукоплескала, того прошу принять с моим рекомендательным письмом благосклонно,
Весь твой П. Нащокин.
Коли увидишь Соболевского, скажи ему, что ругательные его письмы очень милы. Скажи ему, что я был в таких обстоятельствах, что если бы у меня и были деньги, то я бы может бы ему их не отдал - но у меня их и не было, и теперь такие слухи носются здесь по Москве, что уф как не хороши. Еще скажи ему, что я был болен, горячкою. Дела его делать с купчихой я не мог - ибо у меня дела были у самого не приятные, что деньги же его я отдам - на днях - Алек. Ник. Соймонову, который у меня был сам и видел лично, что у меня были другие хлопоты, а наконец скажи ему, что не смотря на то что он меня кастил - от чистого сердца, но что я неблагодарным быть не умею и что я во всей силе чувствую его одолжение. Хотя ему это покажется неудовлетворительно, как коммерческому человеку, - но авось когда-нибудь сделается банкрут, тогда мы ему на деле постараемся доказать нашу не коммерческую, а человеческую благодарность.
А. С. Пушкин - П. В. Нащокину. 27 мая 1836 г. Петербург
Любезный мой Павел Воинович,
Я приехал к себе на дачу 23-го в полночь, и на пороге узнал, что Нат. Ник. благополучно родила дочь Наталью, за несколько часов до моего приезда. Она спала. На другой день, я ее поздравил и отдал вместо червонца твое ожерелье, от которого она в восхищении. Дай Бог не сглазить, всё идет хорошо. Теперь поговорим о деле. Я оставил у тебя два порожних экз.Современника. Один отдай кн. Гагарину, а другой пошли от меня Белинскому (тихонько от Наблюдателей, NB) и вели сказать ему, что очень жалею, что с ним не успел увидеться. Во-вторых, я забыл взять с собою твои Записки; перешли их, сделай милость, поскорее. В-третьих, деньги, деньги! Нужно их до зареза.
Путешествие мое было благополучно, хотя три раза чинил я коляску, но слава богу на месте т.е. на станции, и не долее 2-х часов en tout.
Второй № Современника очень хорош, и ты скажешь мне за него спасибо. Я сам начинаю его любить, и вероятно займусь им деятельно. Прощай, будь счастлив в тинтере и в прочем. Сердечно кланяюсь Вере Алекс.[андровне.] Ее комиссий сделать еще не успел. На днях буду хлопотать.
Вот тебе анекдот о моем Сашке. Ему запрещают (не знаю зачем) просить чего ему хочется. На днях говорит он своей тетке: Азя! дай мне чаю: я просить не буду.
Адрес: Его высокоблагородию м. г. Павлу Воиновичу Нащокину etc. в Москве у Старого Пимена в доме Ивановой.
П. В. Нащокин - Пушкину. Конец октября - начало ноября 1836 г. Москва
Любезный друг Александр Сергеивич, много бы было об чем писать да некогда. Что ты не окуратен, это дело известное. Несмотря что известно - надо тебе это сказать и коли можно и помочь. Белинский получал от Надежина, чей журнал уже запрещен, 3 т., Наблюдатель предлогал ему 5. Греч тоже его звал. Теперь коли хочешь, он к твоим услугам - я его не видал - но его друзья, в том числе и Щепкин, говорят, что он будет очень счастлив, если придется ему на тебя работать. Ты мне отпиши, - и я его к тебе пришлю. Современник твой - очень хорош для меня, но не всем нравится. Предлагаю тебе помещать кой-что по художественной части, т. е. говорить о Брюлове, что он делает, там у вас художником работ очень много, для иногородных и московских жителей это будет любопытно. Еще скажу тебе любезный друг, что напрасно ты не надписываешь к кому, на Современнике, для раздачи, который ты ко мне посылаешь, ибо, я так пологаю, ты на этот счет мне не писал. Я раздавал как умел, припоминая тех, которым ты роздал 1-ый нумер - исключая Ив. Ив.Дмитриеву, которому без надписи не смел послать - и потому у него двух последних нумеров нету. Ты вероятно слава богу здоров, жена и дети тоже. Брат же твой, т. е. по жене, Сергей, - женится на баронессе Шенк; был сей час у меня и объявил мне - звал меня к себе. Завтре увижу я новую бел серу - Натальи Николаевны и тогда отпишу - как я ее нашел. Покуда скажу тебе, что по словам Сергея Николаевича у нее приданного не было и не будет. Теща твоя извещена им же, но ответу еще не имеется. Женится он в Туле. Мои же дела идут шершаво, т. е. ныне что завтра - плетусь помаленьку. Жена моя опять брюхата. Сердилась на тебя немного что ты ей не высылаешь никакой моды - теперь перестала, - забыла, и потому ничего не присылай - у тебя денег нет - а будут так сочтемся, комиссии же тебе давать нельзя - со старым счетом ты мне должен 3 т. Прощай. Приезжай ко мне в Москву - и прошу слово свое взять назад - не останавливаться у меня: иначи ты потеряешь - единственного преданного тебе человека. Прощай, будь здоров и счастлив. Жена моя и я - свидетельствуем наше почтение Наталье Николаевне.
Весь твой П. Нащокин.
Не можешь ли уведомить, где Гоголь. Куды ему писать - меня просили узнать.П. В. Нащокин - Пушкину. Вторая половина (после 16) декабря 1836 г. Москва
Любезный друг Александр Сергеевич - отпиши мне хоть строчку - жив ли ты, и каковы твои делишки. Мои и так и сяк - теперь - очень плохи - а может быть - и поправятся. Посылаю тебе повести Мухина - от самого автора. Я их читал - они мне очень понравились - в них много чувства - а автора в них совсем нет. Сделай милость - к собственным их достоинствам прибавь словечко. Ему нужно, он человек не богатый - семейный - ему нужны деньги, а повести право очень хороши. Еще попрошу у тебя для Щепкина - он тоже человек хороший и с семейством, и тоже не богатый - и нужны деньги. В феврале месяце у него бенефис - и Гоголь ему обещал пьесу. Но Гоголя нет - и может статься, что и пьесы не будет - ему же нужен сбор, и потому нужна такого роду пьеса, которая бы привлекла публику. Такую точно и нашли - это Дворянские выборы, соч. Квитки. Комедия сия была пропущена цензурой, - но 3-е Отделение императорской Канцелярии убедительнейше просило контору императорского Театра - не представлять ее до будущего разрешения; но формального запрещения не играть ее, еще не было. Итак нельзя ли попросить разрешения, хотя на один бенефис М. С. Щепкина. Буде это будет возможно - в таком случае, на посланном экземпляре, пускай пока пишут, что съиграть можно. Копию же и экземпляр, мною тебе посылаемый, во всяком случае не медля возврати ко мне. Прощай до свиданья. Я к тебе писал с П. А. Нащокиным; не знаю получил ли ты мое письмо или нет. Ждал я тебя в Москву - по твоему обещанию, не знаю почему ты не приехал. У нас много нового и очень любопытное. Между прочем - скажу тебе, что Н. Ф. Павлов женится на mademoiselle Яниш (Каролина, известная как автор, а более переводами твоих сочинениев). Жена моя просит поклонится Наталии Николаевне. Я тоже низко кланяюсь. Пишу тебе с Окуловым - ему можешь поручить ответ.
Весь твой П. Нащокин
Адрес: Александру Сергеевичу Пушкину.
