Трудно найти для психолога и физиолога натуру, заслуживающую более обстоятельного и внимательного изучения чем император Павел I: воображение в нем было так сильно, что он представляемые предметы принимал как за действительно существующие.
В нем еще десятилетнем мальчике, особенность эта была уже замечена воспитателем его, Порошиным. Он остался тем же до конца жизни. Он верил в сны и предзнаменования.
Вспомним сон его пред днем вступления на престол, переданный в записке Растопчина: ему снилось, что его три раза поднимает к верху неведомая сила.
Армфельдт передает слова Павла о сне, который ему привиделся накануне дня его смерти: ему снилось, что ему на спину натягивали узкий парчовый кафтан и с таким усилием, что он готов был вспрыгнуть от боли.
Постройка Михайловского инженерного замка, в котором последние месяцы жил и умер император, находится также в прямой связи с этой верой в видения и предзнаменования. Иначе солдату, объявившему о видении ему Архангела Михаила на месте нынешнего замка, конечно бы не поверили.
В настоящее время медицинская наука в напряженном воображении, в видении призраков и т. д. видит результат расстройства пищеварительной системы и, перечитывая например "Записки Порошина", врач найдет в них прямое подтверждение этой теории.
Десятилетний Павел, сила воображения которого изумляла наставников, постоянно страдал плохим пищеварением. Рвота и головная боль были в нем постоянным недугом. Порошин, не зная чем объяснить это явление, приписывает его тому, что, обыкновенно не любивши долго сидеть за столом, великий князь глотал большие куски, не совсем разжевывая их.
Приводимый здесь рассказ великого князя о видении ему Петра I в связи с другими данными в том же роде ближе раскрывает нам психические особенности этой замечательной личности.
В 1782 году Павел Петрович вместе с молодой супругой своей Марией Федоровной путешествовал за границей. Немало подробностей об этой поездке находим мы в "Записках" баронессы Оберкирх. Баронесса Оберкирх, подруга детства принцессы Доротеи Виртембергской (после императрицы Марии Федоровны) путешествовала вместе с русскою великокняжескою четою по Франции, Бельгии и Германии.
Павел Петрович очень уважал баронессу, к которой великая княгиня, его супруга, сохраняла прежние чувства теплой девической привязанности. Подаренные раз баронессе великим князем фрукты бросили даже мимолетный колорит легкой ревности на отношения между супругами: но это был порыв той же почти шуточной ревности, которою например встретила великая княгиня рассказы супруга о королеве Марии Антуанетте, очаровавшей его в Париже.
10 июля 1782 в Брюсселе, Павел Петрович, путешествовавший под именем графа Du Nord, ужинал в обществе. Великая княгиня, утомившись путешествием и театром, который путешественники тотчас посетили по приезде в Брюссель, не была за столом. Ужин ли, жаркий ли летний вечер, дал особенное направление разговору, только беседа скоро обратилась к чудесному, к явлению призраков и т. д.
Каждый рассказал что-нибудь чудесное из собственного опыта; лишь один великий князь хранил молчание. Следующее заимствуем мы буквально из "Записок" Оберкирх (II, 94-100). Запискам баронессы смело можно довериться: все интересное, слышанное ею, она тотчас же передавала бумаге. Так, незадолго перед тем, она записала рассказ принца Де-Линя, тотчас после того как слышала его.
Великая княгиня Мария Федоровна сделала тогда тоже самое, хотя в сущности рассказ принца о том, как он в платье монашенки и под вуалью присутствовал при пострижении девушки, оставившей в нем неизгладимое впечатление, не представлял ничего особенно интересного.
— А что же вы, ваше высочество? - обратился принц Де-Линь к Павлу. — Или вам нечего рассказать? Разве в России нет чудесного? Или злым духам и колдунам не удалось расставить вам чары?
Великий князь поднял голову.
— Куракин знает - сказал он - что и мне было бы кой о чем порассказать, как и другим. Но есть воспоминания, которые я стараюсь удалить из памяти. Я итак уже вынес от них немало.
В комнате господствовало молчание. Великий князь посмотрел на Куракина и во взоре его выразилось грустно-тяжелое чувство.
— Неправда ли, Куракин, что со мною приключилось кое-что очень странное? — спросил он.
— Столь странное, ваше высочество, что, при всем доверии моем к вам я могу лишь приписать оное порыву вашего воображения.
— Нет, это была правда, сущая правда, и если М-me Оберкирх даст слово, что не скажет ничего моей жене, я передам вам, в чем было дело. Но позвольте, господа, и всех вас просить держать мой рассказ в тайне, — прибавил великий князь, смеясь — потому что очень неприятно было бы, если бы по всей Европе разошлась история о привидении, в которой я играю роль.
Мы все дали обещание, и по крайней мере что касается меня, - говорит баронесса Оберкирх - я сдержала свое слово. Если эти мемуары будут когда нибудь обнародованы, то не прежде как нынешнее поколение сойдет со сцены, и не останется в живых никого, кого мог бы интересовать этот рассказ. Передаю его от слова до слова, слышала от самого великого князя.
Раз вечером, или пожалуй уже ночью, я, в сопровождении Куракина и двух слуг, шел по петербургским улицам. Мы провели вечер вместе у меня во дворце, за разговорами и табаком, и вздумали для освежения сделать прогулку инкогнито при лунном освещении. Погода была не холодна; это было в лучшую пору нашей весны, конечно впрочем весны не южных климатов.
Разговор наш шел не о религии и ни о чем либо серьезном, а напротив был веселого свойства, и Куракин так и сыпал шутками насчет встречных прохожих. Несколько впереди меня шел слуга, другой шел сзади Куракина, а Куракин следовал за мною в нескольких шагах позади.
Лунный свет был так ярок, что при нем можно было читать письмо, и следовательно тени были очень густы. При повороте в одну из улиц, вдруг вижу я в глубине подъезда высокую худую фигуру, завернутую в плащ в роде испанского, и в военной, надвинутой на глаза, шляпе. Он будто ждал кого-то. Только что я миновал его, он вышел и пошел около меня с левой стороны, не говоря ни слова. Я не мог разглядеть ни одной черты его лица.
Мне казалось, что ноги его, ступая на плиты тротуара, производят странный звук - точно как будто камень ударялся о камень. Я был изумлен, и охватившее меня чувство стало еще сильнее, когда я почувствовал ледяной холод в моем левом боку, со стороны незнакомца.
Я вздрогнул и, обратясь к Куракину, сказал:
— Судьба нам послала странного спутника
— Какого спутника? - спросил Куракин.
— Господина, идущего у меня слева, по шуму производимому им.
Куракин раскрыл глаза в изумлении и заметил, что никого нет у меня с левой стороны.
— Как? Ты не видишь этого человека между мною и домовою стеною?
— Ваше высочество идете возле самой стены и физически невозможно, чтобы кто-нибудь был между вами и ею.
Я протянул руку и точно ощупал камень. Но все-таки незнакомец был тут, и шел со мною шаг в шаг, и звуки шагов его, как удары молота, раздавались по тротуару. Я посмотрел на него внимательнее прежнего, и под шляпой его блеснули глаза столь блестящие, что таких я не видал никогда ни прежде, ни после.
Они смотрели прямо на меня и производили на меня какое-то околдовывающее действие. - Ах! - сказал я Куракину, - я не могу передать тебе, что я чувствую, но только во мне происходит что-то особенное.
Я дрожал, не от страха, но от холода. Я чувствовал, как что-то особенное проникало все мои члены, и мне казалось, что кровь замерзает в моих жилах. Вдруг из под плаща, закрывавшего рот таинственного спутника, раздался глухой и грустный голос:
— Павел!
Я был во власти какой-то неведомой силы и механически отвечал:
— Что вам нужно?
— Павел! - сказал опять голос, на этот раз впрочем как-то сочувственно, но с еще большим оттенком грусти. Я не мог сказать ни слова.
Голос снова назвал меня по имени, и незнакомец остановился. Я чувствовал какую-то внутреннюю потребность сделать тоже.
— Павел! Бедный Павел! Бедный князь!
Я обратился к Куракину, который также остановился.
— Слышишь? - спросил я его.
— Ничего - отвечал тот — решительно ничего.
Что касается до меня, то этот голос и до сих пор еще раздается в моих ушах. Я сделал отчаянное усилие над собою и спросил незнакомца — кто он и что ему нужно?
— Кто я? Бедный Павел! Я тот, кто принимает участие в твоей судьбе и кто хочет, чтобы ты особенно не привязывался к этому миру, потому что ты долго не останешься в нем. Живи по законам справедливости, и конец твой будет спокоен. Бойся укора совести; для благородной души нет более чувствительного наказания.
Он пошел снова, глядя на меня все тем же проницательным взором. И как я остановился, когда остановился он, так и теперь я почувствовал необходимость пойти за ним. Он не говорил, и я не чувствовал особенного желания обратиться к нему с речью.
Я шел за ним, потому что он теперь шел впереди. Это продолжалось более часу. Где мы шли, я не знал. Куракин не хочет верить ничему этому. Посмотрите, он смеется. Он думает, что все это было не более как сон.
Наконец пришли мы к большой площади, между мостом чрез Неву и зданием Сената. Он прямо пошел к одному как бы заранее отмеченному месту площади; я конечно следовал за ним - и затем остановился.
- Прощай. Павел! — сказал он. - Ты еще увидишь меня опять, здесь и кой-где еще.
При этом шляпа его поднялась как бы сама собою, и глазам моим представился орлиный взор, смуглый лоб и строгая улыбка моего прадеда Петра Великого. Когда я пришел в себя от страха и удивления, его уже не было передо мною.
На этом самом месте императрица возводит монумент, который скоро будет удивлением всей Европы. Это конная статуя из гранита, представляющая царя Петра и помещенная на скале. Не я советовал моей матери избирать это место, выбранное, или скорее угаданное, призраком. И я не знаю, как описать чувство, охватившее меня, когда я впервые увидал эту статую.
Придя домой, я нашел, что мой левый бок положительно окаменел от холода, и я почувствовал некоторую теплоту лишь несколько часов спустя, хотя тотчас же лег в теплую постель и закрылся как можно теплее.
В. Андреев. Русский архив, 1869 (вып. 3), СПб.
Надеюсь, что вам понравилась моя история и что если я вас заставил подождать, то было из-за чего.
- Знаете, что это значит, ваше высочество? - спросил принц де Линь.
- Это значит, что я умру в молодых летах.
- Извините, если я не сойдусь с вами во мнении. Я полагаю, что это доказывает неоспоримо две вещи. Во-первых, что не надобно выходить ночью, когда клонит ко сну и во-вторых, что не следует ходить слишком близко к домовым стенам, промерзшим, в таком климате, как у вас.
Другого заключения из этого я не могу вывести. Призрак вашего знаменитого прадеда существовал лишь в вашем воображении, и я не сомневаюсь, что на верхней одежде вашей осталась пыль от домовых стен.
Этот рассказ (говорит баронесса Оберкирх) произвел, вы можете быть уверены, сильное впечатление на всех нас. Мало кто слышал его, потому что великий князь никогда не желал придавать ему огласки. Великая княгиня не слыхала его по сей день (1789): он бы перепугал ее. Удалясь к себе, я подробно записала его, как всегда делала с тем что находила особенно важным, ограничиваясь относительно предметов меньшей важности одними заметками; которые бы помогали моей памяти.
Читая далее мемуары баронессы, мы видим, что Павел, после как бы раскаивался, что сделал признание о своей тайне своей жене. Он старается убедить ее, что все рассказанное им было выдумано, с целью рассказать что-нибудь страшное в свою очередь (II, 119-120).
Но баронесса была тонкая наблюдательница, и ее не так легко было уверить и разуверить, 28/17 августа того же года Павел Петрович и его супруга была в Монбельяре, у родителей Марии Феодоровны, когда там получено было письмо из Петербурга, извещавшее, что 18 числа того же месяца памятник Петру I был торжественно открыт в присутствии императрицы. Когда читали письмо.
Павел приложил палец к губам, делая этим знак баронессе. Баронесса наблюдала внимательно и видела, как великий князь старался улыбаться, хотя мертвенная бледность покрыла лицо его (II,146-147). Это объяснило ей окончательно, шутил, или не шутил Павел в памятную ночь в Брюсселе.