В Архангельском губернском архиве имеется "дело", заключающее в себе любопытные подробности "о постройке в Лапландии обсерваторий для наблюдения прохождения Венеры мимо диска солнца 23 мая 1769 года", при близком участии императрицы Екатерины II и Академии наук, в лице своего президента графа Владимира Григорьевича Орлова.
17 апреля 1767 год архангельский губернатор Головцын (Егор
Андреевич) получил следующий указ: "Господин архангелогородский
губернатор. Для некоторых астрономических примечаний надлежит построить в Коле
3 обсерватории, каждую длиной и вышиной в 4 сажени, а шириной в 3 сажени, чего
ради потребный на то лес прикажите там заблаговременно заготовить нынешним
летом или будущей зимой, о чем не оставите меня уведомить. Екатерина".
Этот указ был получен в Архангельске 9 мая 1767 года. С его
получением Головцын затребовал от инженерного ведомства "смету, сколько
потребно будет лесу и прочих принадлежностей к постройке 3-х
обсерваторий".
Сообщая требуемую смету, инженерное ведомство писало
губернатору, что "время для рубки леса уже ныне упущено, так как в
Кольском уезде плавить лес всего удобнее весной, а рубить его зимой. Но чтобы
исполнить высочайшую волю, обращало вникание губернатора на контору
Архангельского порта, которая, при помощи своих ластовых судов, может доставить
требуемое количество леса морем в Екатерининскую гавань, где и сгрузить его
морскими же служителями".
Это указание во многом упрощало дело, и Головцын не замедлил
обратиться в контору над портом. Контора, за подписью командира порта
генерал-майора Шельтинга (Алексей Елеазарович), сообщила, что "она готова
исполнить высочайшую волю, но лесов требуемого размера при порте нет, а есть-де
более или менее тёс, стекла и другие принадлежности; что с очищением ото льда
Лапоминской гавани будет послан в Екатерининскую гавань пинк, идущий к
Кронштадтскому порту с лесными материалами, но до получения с моря от
иностранных купеческих судов известий "чисто ли море ото льда", пинк
отправлен не будет по прежним примерам".
На это сообщение, Головцын распорядился назначить "к
погрузке на пинк лесов 30 человек из гарнизона при офицере, с платой от себя по
2 коп. в день".
Погрузить требовалось:
бревен от 4-6 саж. - 747;
тесу от 3-4 саж. - 705;
кровельного тесу - 435;
кирпича 12 тысяч.
О сделанном распоряжении губернатор доносил Ее И. В.,
относясь с похвалою "об усердии и готовности конторы над портом
содействовать исполнении высочайшего повеления".
Выгрузку леса предположено было произвести не в самой
Кольской губе, а у урочища, именуемого "Дровяной", лежащего от Колы в
4-х верстах, куда проводка пинка поручалась губернатором "гарнизонному
солдату Лукину, как знавшему местность".
Не согласная с этим последним пунктом, контора отвечала, что
"такому лоцману, она, по силе морского регламента, поручить судно не
может, а имеется-де на оном пинке командир, которому она, контора, и даст
надлежащую инструкцию, куда именно следовать и где остановиться, прося при
этом, для выгрузки леса, до 100 человек работников.
А как всего лесу на пинк погрузить не можно, - добавляла
контора, то она распорядилась послать в помощь и другое судно", но при
этом спрашивала: "может ли губернатор заплатить деньги за морской
провиант, ежели Адмиралтейств-коллегия того потребует?".
Такой вопрос поставил Головцына в немалое затруднение. Он
отвечал, что "сам собою сего решить не может, но надеется, чтобы вторично
не утруждать Ее И. В. донесением, что контора, разделив лес на два судна,
пошлет их в Екатерининскую гавань, как "казенный интерес во исполнение
высочайшей воли", потому что пинки-де следуют в Кронштадт".
"Так-то оно так, - отвечала контора, но пинки, идя с
лесом для Кольской гавани, по выгрузке будут потом "свободны" и
должны отправиться в Кронштадт с неполным грузом".
Чтобы и это затруднение миновать, контора предложила
"особое для сего ластовое судно, и погрузить в него провианту на 3 месяца,
по числу 30-ти человек команды, и сколько времени оно пробудет в море, то б за
то время были уплачены деньги из губернской канцелярии, как бы "за наём
судна", до 200 рублей.
Если же судно возвратится раньше, "утешала"
контора, и морской провиант не будет съеден, тогда и менее можно
заплатить". Головцын должен был и на это согласиться.
В начале июня 1767 года погрузка леса была окончена, и 3
портовых судна: пинк "Лапоминк", гукор "Сант-Андрей" и
палубный бот "Лебедь" отправились в путь.
Доставка леса в Кольскую гавань, за три судна, обошлась
губернской канцелярии в 855 рублей. В эту сумму было включено и жалованье
офицерам и служителям. Губернатор протестовал против такой, по его мнению,
несправедливости, и донес об этом Ее И. В.
В январе 1768 года последовала "высочайшая
резолюция" на донесение Головцына: "Оную сумму адмиралтейству
записать в "расход", а с губернатора не требовать". В феврале,
Головцын спрашивал у президента графа Орлова, - "где именно надо построить
обсерваторию?".
Последовал ответ: "Милостивый государь мой, Егор
Андреевич. Хотя от Академии и назначены были места к северу, в которые
обсерваторов отправить была намерена, однако Соловецкий монастырь из
объявленных вами неудобств (Соловецкий монастырь призван неудобным потому, что
наблюдение предполагаюсь в ноябре 1769 г., а в эту пору года прекращается
сообщение с монастырём, и астроному пришлось бы жить там до следующего лета)
Академии за лучшее положила "отставить", а места Кемь и Сумский
острог по низкости солнца при вступлении в него Венеры не очень надежны, что с
западной стороны окружены, может быть, горами, то прошу ваше превосходительство
уведомить:
"нет ли по северному берегу Кольского уезда и в
обведенном красными чернилами на посланной при сем карте пространстве - других
жилых мест или островов, в которые бы можно отправить обсерваторов, а особливо
прошу уведомить о месте Bapaнгepe, лежащем близ острова Варгуза при норвежской
границе и о местечке Поной, лежащем при море между 67 и 63 градусом широты:
- есть ли там жители?
- каким образом туда ездят?
- можно ли туда доехать с инструментами зимним путем, а оттуда возвратиться по окончании наблюдения в июне или в июле месяцах;
- можно ли построить обсерватории, и могут ли в них обсерваторы, не терпя большой нужды, препроводить месяца 2-3?
- и как далеко отстоят от Колы и Кандалакши?
Я о сих упоминаю для того, что они на карте обозначены;
может быть в пространстве, красными чернилами ограниченном (карта не
прилагается), есть другие вам лучше известные в том, что "удобно к ним
доехать можно и оттуда возвратиться и иметь нужное пропитание и построить
обсерватории".
Все сии места "в рассуждении наблюдений", по
положению своему, довольно удобны, между тем как о Кеми и Сумском остроге, так
и о всех прочих объясните сие обстоятельство: не окружены ли они с западной или
восточной стороны высокими горами?
Ее величеству угодно, чтоб "на север отправлено было 4
экспедиции"; места для двух назначены, а именно: "Кола и
Кандалакша"; остается еще выбрать 2, которые "на выбор без помощи
вашего превосходительства", может быть столько же будет неудачен, как
Соловецкий монастырь.
Сколько мне помнится, ваше превосходительство сказывали в
Москве, что "в Коле на 2 обсерватории материала заготовлено"; ежели
так, то в Колу больше материалов заготавливать не надобно; ежели же на одну
заготовлено, то приказать на другую заготовить в Кильдине, ежели же на две, то
из Колы перевести на одну в Кильдин; а наше намерение, в рассуждении
"близости Кильдина от Колы, наблюдение в обоих местах препоручить одной
экспедиции".
Кандалакша "избрана от нас для наблюдения", как вы
из письма изволите видеть, то, прошу в оной приказать "заблаговременно
заготовить материалы", ежели еще оное не сделано. Я надеюсь от вашего
превосходительства на все сии обстоятельства получить ответ, как скоро можно
будет с вашей стороны оное сделать.
Препоручая себя в вашу непременную дружбу и любовь, пребуду
с почтением покорный слуга граф В. Орлов. 1768 г. 7 февраля".
Чтобы лучше исполнить желания президента, Головцын обратился
с просьбой в контору над портом "о командировании, для осмотра местности
близ Колы, двух штурманов или мичманов, присоединив к ним по одному
служителю".
Им предписывалось: "Ехать обоим от Архангельска до
урочища, называемого Кандалакша, где разделившись, ехать одному из них из
Кандалакши в Порье-губу и в губу Варгузу, в Кузомень, и оттуда через Пялицу в
Поной, далее по северному берегу до о. Кильдина, и затем в Колу.
В случае "препятствия выполнить этот маршрут",
предписывалось ехать из Кандалакши в Екотостровский, Ловозерский, Лопский
погосты, а из Ловозерского в Иоканский, Семиостровский погосты и в Понойскую
волость, а оттуда через те же погосты в Воронежский и Кильдинский погосты и - в
Колу.
Другому же из Кандалакши в Бесбенский погост, потом в Сонгейский,
в Нотозерский, в Пазрецкий и в Нявденский погосты; затем от урочища,
граничащего Россию с Данией, по берегу до Колы.
"Если же, - говорилось далее в инструкции, явятся
препятствия ехать по северному берегу, то через Поченский и Мотовский погосты следовать
прямо в Колу, где соединясь, - возвратиться в Архангельск".
На такой немалотрудный проезд выдано было обоим 120 руб.
авансом.
Контора послала двух прапорщиков-штурманов: Дмитрия
Воробьева и Гавриила Козьмина и двух подштурманов: Михеева и Журавлева.
Доехав до Сумы, штурмана донесли Головцыну, что "место
для обсерватории здесь самое удобное, нет гор и лес мелкий". Прибыв в
Кемь, нашли "эту местность неудобную для обсерватории по причине больших
гор, равно и Кандалакшу и Поной". Те же неудобства оказались и в Варангере
и в Вардегузе.
"Зато в Коле, - доносили штурмана, очень удобно иметь
обсерваторию на горе Соловарака, а также и на Кильдине".
Между тем в апреле 1768 года Академия наук выслала к
губернатору план обсерватории, и ее модель.
Наступало лето, и Головцыну предстояло опять хлопотать
"о перевозке морем леса". Зная уже по опыту, какие "затруднения
могут встретиться со стороны конторы над портом при этой операции", он
обратился за содействием к президенту Академии, который и доложил о сем императрице.
На доклад графа Орлова состоялось высочайшее повеление от 5
апреля в Адмиралтейств-коллегию: "Адмиралтейств-коллегия имеет приказать
для перевозу лесов в назначенные для наблюдения Венеры места, также и
наблюдателей, туда отправляющихся, и на возвратный им путь, давать от
Архангелогородской Адмиралтейской конторы суда, по требованию тамошнего
губернатора".
Получив указ, коллегия сообщила Головцыну, что она "уже
распорядилась предписанием конторе над портом снять с кораблей, для должности
командиров, по одному лейтенанту и одному штурману, а служителей по 10 человек
с корабельной эскадры".
По соображению Академии наук, сообразно с донесением
Головцына о результате поездки штурманов, было наконец решено построить 4
обсерватории: в Коле, на Кильдине, в Понойском остроге и в Ковде.
При обсерваториях предположено "иметь домики, а самые
обсерватории приготовить так, чтобы когда с будущей весной прибудут
обсерваторы, то по их усмотрению, можно было эти обсерватории приладить на
места".
В самой же обсерватории строить особого покоя для
обсерватора уже не следовало, а велено построить "одну только теплую
караулку, из которой сделать выход в обсерваторию".
Эти домики "протопить заблаговременно", и строить
их "не подле обсерваторий, а в расстоянии 30 сажен, чтобы горизонт у
обсерватории был чист".
Само собой, разумеется, что обсерватории и домики должны
быть "разборными".
Провизию предписывалось "заготовить в Поной, Колу и
Ковду на одного обсерватора и двух помощников". Солдаты и рабочие были
назначены и от гарнизона, и от адмиралтейства.
В июле 1768 г. гукор "Св. Андрей", под командой
лейтенанта Маленкова, прибыл в Поной со своим грузом, а бот "Лебедь",
под командой Одинцова, в августе прибыл к Ковде и выгрузил лес в Умбской
волости, так как "в самой Ковде, и даже вблизи оной, место для выгрузки
оказалось неудобным".
Экспедиция ученых отправилась из Петербурга 16 февраля 1769
года. Ее составляли астрономы:
- Румовский (Степан Яковлевич; по результатам этих наблюдений вычислил расстояние от Земли до Солнца, получив величину, весьма близкую к современной), назначенный в Колу,
- Пикте (Жан Луи (Pictet); Швейцария) в Умбу;
- Малле (Жак Андре; Швейцария) в Поной.
Благодаря предупредительной любезности архангельского
губернатора Головцына (Егор Андреевич), экспедиция, на пути следования (здесь
для постройки в Лапландии обсерваторий для наблюдения прохождения Венеры мимо
диска солнца 23 мая 1769 года) не встретила никакого препятствия и, как
свидетельствовал Румовский (Степан Яковлевич), встречала всюду ласковый прием и
участие.
По окончании наблюдений все обсерваторы, за исключением
Румовского, благополучно прибыли в июне на портовых судах в Архангельск.
Румовский, 3 июня 1769 года, писал из Колы к Головцыну:
"Ожидаемый день 23 мая, наконец, прошел, но для меня
был не очень счастлив. Хотя я Венеру, как при входе, так и выходе, видел, -
однако за облаками, а особливо при входе, не мог толь верного и надёжного
сделать наблюдения, какого желали астрономы. Несмотря на то, я надеюсь, что
наблюдение мое не совсем будет бесполезно".
Надеждам С. Я. Румовского "скорее прибыть через
Архангельск в Петербург", не суждено было исполниться, по обстоятельствам
от него непредвиденным, о каковых он пишет к Головцыну 16 июня 1769 года.
"Превосходительный господин губернатор, милостивый
государь. Попечением вашего превосходительства судно от Архангельского города,
сверх моего и всех здешних жителей чаянья, прибыло сюда июня 11-го дня.
Какую я почувствовал тогда радость, лаская себя надеждою,
что скоро буду иметь счастье за милости вашего превосходительства принести мою
наичувствительнейшую благодарность.
Но, как теперь лишился надежды, персонально исправить долг
мой перед вашим превосходительством, то сим принимаю смелость засвидетельствовать
всепокорную благодарность за ваши ко мне милости и уверить, что они вовеки в
памяти моей останутся.
Причина, которая меня понудила здесь остаться, есть
следующая:
По прибытии судна в Колу, г-н лейтенанта Кишкин тот же день
пожаловал ко мне с г-м майором Алексеевым. День препроводил я с ними в
дружеских разговорах, и под вечер, по просьбе его, ездил с ним на судно и
расстался благополучно.
Июня 14-го дня было второе наше свидание; пополудни около
5-го часа опять "пожаловал" он ко мне со здешним священником Иоанном.
При самом входе показалось мне, что он не трезв, но сам я в
себе помышлял, что "может быть ошибаюсь". Между разговорами услышал я
от них, что "и г-н майор Алексеев на горе: я спросил, для чего же он не
пожаловал"; г-н Кишкин отвечал, - что делать, когда он к вам ходить не
хочет.
По сих словах, послал я "искать и просить г-на
майора". Между тем временем, г-н Кишкин беспрестанно просил меня, чтобы
"я показал ему обсерваторию". По долговременных отговорках принужден
я был, не дождавшись майора, пойти с ним и со священником в обсерваторию, с тем
уговором, чтоб "без спросу моего в обсерватории ни до чего не
касались".
Г-н Кишкин на сие говорил, что "он 100 тысяч готов
заплатить государыне, ежели что-нибудь попортит".
В обсерватории зрительные трубы оставлены были от 23-го дня
мая в таком положении, в каком были во время наблюдения, потому, что от того
времени даже до сего дня продолжается здесь пасмурная погода, и делать было
ничего не можно.
Вошедши в обсерваторию, навел я грегорианскую трубу на
видимое из обсерватории судно, священник стал в оную глядеть; а г-н Кишкин
полез на лесенку, чтобы глядеть в другую, доллондову (здесь доллондова
зрительная труба), на машине лежащую трубу.
Я, увидя сие, просил его, чтоб "он ее не трогал, и
помнил бы данное обещание". На просьбу мою ответствовал мне смехом, и
издевался над моею осторожностью, поворачивал трубу с места на место. Тут я
узнал, но поздно, свою оплошность, и его нетрезвость. Между тем пришел г-н
майор Алексеев и штык-юнкер Андреев: я обрадовался увидев их, думая, что они по
дружбе его с ним удержат может быть от нахальства.
Он и в самом деле, по приходе их, сошел с лесенки, и я не
успел с майором, со штык-юнкером и со священником промолвить слов десяти, как
труба, которую он двигал, упала на пол и расшиблась.
Не трудно вашему превосходительству будет рассудить сколь
мне сие приключение было прискорбно. А г-н Кишкин, вместо сожаления, продолжал
свой смех и издевки, и когда я ему сказал, что "я не надеялся от него
такого поступка", то он меня стал обвинять, что "я сам трубу
изломал".
Но г-н штык-юнкер, которому, стоя со стороны виднее было
прочих, при всех и при нем сказал, что "я ничего не сделал, как только что
трубу поднял с полу". Тут г-н Кишкин невоздержнее стал смеяться и
говорить: "так я трубу испортил, так я трубу испортил – эка беда".
Сии первые слова мне памятны, прочие, - сим подобные мне
были уже не приметны.
По выходе из обсерватории, уже без просьбы моей, все зашли
ко мне в домик. Объят будучи помышлением о сем несчастном приключении, мало я
внимал, что гости мои говорили, и не смотрел, что кто делал.
Но вдруг, взглянув на г-на Кишкина, увидел, что он сидит в
шляпе. Я спросил у него, что тому была за причина? На сие он мне отвечал, что
"он сидит для того в шляпе, что я в колпаке". Сказавши ему, что
"велика разность между шляпою и колпаком, и что я дома, а они в
гостях", просил его, чтоб "пожаловал, по крайней мере, для
посторонних, и снял с себя шляпу, и ежели ему шляпы снять не хочется, то бы
пожаловал оставить меня в покое и вышел вон".
В ответ мне от него сказано было, что "он шляпы не
снимет по тех пор, пока я колпака не сниму, и вон не выйдет". Я тотчас, к
удовольствию его, снял колпак, а он бросил с себя шляпу на пол, которую я велел
стоящему при том случае "поднять и положить на стол".
Помнится мне, что он бросал ее и другой раз на пол. Между
тем стали около домика моего показываться служители его. Видя сие, дал ему волю
"коверкаться и говорить, что он хотел". Бывшие при том, по большей
части, молчали; а он слуге приказывал "подать себе то воды, то полпива,
спрашивая у других, не хотят ли они пить, и, потчуя их"; потом, видя
священника на стул облокотившегося, многократно ободрял его сими словами:
"не унывай бачко, что это безделица"...
Ясно я тогда видел, что он был пьян, но удержать его уже не
было способу, кроме как одним молчанием.
И так, видя он, что я ни слова не говорю, спрашивал у меня
наконец презрительным и насмешливым образом: - скоро ли я отсюда поеду?
На сие сказал я ему, что "я тогда отправлюсь, когда
дела мои окончу". Да мне надобно про это знать, - говорил он. Я ему
отвечал, что когда "я окончу, тогда его уведомлю". Мало времени
спустя, майор встал, и, простившись, пошел вон. Г-н Кишкин последовал с прочими
за ним...
Вообразите, ваше превосходительство, мой страх, в котором я
был, видя около домика толпящихся служителей его; и теперь приношу Богу
благодарность, что избавил меня от худших последствий, и открыл "натуру
г-на Кишкина".
Я не могу вообразить, какую бы он имел причину, увидясь со
мною другой раз, поступить так неистово, и когда при втором свидании, не слыша
от меня ничего, кроме учтивости, и не видя ничего, кроме ласки, оказал такое
нахальство, то чего я не мог опасаться, когда бы отдался в его руки!
По долгом размышлении, - опасность понудила меня отписать к
г-ну Кишкину письмо, с которого при сем прилагаю копию, а вашему
превосходительству обо всем донесть подробно и просить, чтоб "сделали
милость отправили немедля приложенное при сем письмо к его сиятельству графу
Владимиру Григорьевичу Орлову", в котором то же самое происшествие и теми
ж почти словами описано.
Чтоб спасти себя, не осталось мне иного способу, как
"пробить здесь до зимнего пути". Сколь ни горестно будет сие
пребывание, однако я предпочитаю, терпя нужду в потребных мне вещах, снедать
сию горесть, нежели в столь удобное время, но с таким человеком, или с добрым,
но в позднее время, жизнь свою и многих других отдать в опасность; ежели бы
вашему превосходительству на мысль пришло "употребить иное какое средство
к препровождению моему морем в Архангельск город, после июля месяца".
Принявши "намерение возвратиться в С.-Петербург зимним
временем", писал я в Кандалакшу, чтобы "саней оттуда к Архангельскому
городу не отправляли". Какие г-н лейтенант в тот день под горою и 15-го
числа июня на судне чинил наглости, о том, кроме меня, думаю, вашему
превосходительству донесено будет.
Происшествие до меня касающееся я приписывать должен
наущению г-на майора, и подозреваю, что у них что-нибудь "еще худшее
предпринято", потому что, в тот самый день, когда г-н лейтенант был у меня
на горе, штурман Воробьев, будучи инде, говорил, что "ему непременно надобно
со мною повидаться, и нечто мне сказать, ежели-де что сделается, то всему два
человека будут виною".
Он и действительно на другой день ко мне приходил, но я его
к себе не пустил, для того, что был пьян. А понеже г-н лейтенант, без моего
согласия, отвел уже 11-го дня июня и каюту г-ну майору, то "два
человека", без сомнения, - будут г-н майор и лейтенант. Мое единое теперь
желание, чтобы Бог управил путь их. Степан Румовский".
Копия с письма к лейтенанту Кишкину:
"Государь мой Прокофий Василевич. По грубости, которую
вы в доме моем в воскресенье мне оказали, и по другим обстоятельствам,
следовать мне в Архангельск город на вашем судне невозможно. И для того прошу,
не ожидая меня, следовать с оным судном куда изволите, и когда
заблагорассудите. А я с должным почтением остаюсь вашего благородия покорный
слуга. Степан Румовский. Кола, июня 16-го дня 1769 г.".
Наглости, какие позволял себе Кишкин на Кольском рейде, и о
которых упоминает Румовский в письме к Головцыну, были поистине возмутительны.
Находясь на своем шкунаре, командир не пропускал мимо суда,
ни одной лодки с молодыми кемлянками, назначая за ними "погоню, и зазывая
к себе на палубу для наглых с ними поступков", так что воеводская кольская
канцелярия приносила жалобу в губернскую канцелярию и в контору над портом,
прося "остановить такое бесчинство, наведшее страх всему молодому женскому
населению Колы".
Основываясь на указе Сената, от 16 января 1769 года,
повелевавшего "отправленным в Лапландию господам обсерваторам чинить
всякое вспоможение и удовольствие", губернатор Головцын не на шутку
встревожился происшествием с Румовским, и боясь ответственности за последнего,
выставлял конторе над портом "на вид", что у "г-на профессора
вся ныне вышла провизия, и что с отчаянья он может лишить себя жизни, через что
навлечется справедливый гнев Ее И. В. на виновных", и поэтому просил контору
"послать другое казенное судно с командиром добрым, а не таким, как
Кишкин".
В свою очередь и контора над портом встревожилась за участь
г-на профессора. 13-го июля было послано за Румовским судно "Бабаев"
под командою лейтенанта Одинцова, который 17 августа и доставил в Архангельск
г-на профессора с инструментами и служителями, а 1-го сентября Румовский уже
выехал в С.-Петербург.
Что за тем сталось с лейтенантом Кишкиным, прибывшим в
Архангельск 25 июля 1769 года, по делу не видно.
