Наставление молодому человеку о светской жизни

: без указания автора

Милый Николенька,
Родство, и еще более дружба с самого ребячества тесно соединила нас с твоей матерью. Итак, ты по крови и самому приятнейшему чувству принадлежишь мне почти столько же, как своему отцу и матери, потому я бы желал участвовать в твоем воспитании, но уставы природы и обстоятельств в том мне препятствуют.
Остается на мою долю, иногда скучная мораль; не время тебе еще пользоваться строгим и хладным рассуждением, но когда ты будешь в состоянии с вниманием читать это «наставление молодому человеку о светской жизни», которое перевел я с французского языка для тебя, приятно мне будет ежели почерпнёшь из оных правил, которые тебе, конечно, принесут большую пользу, но рассуди, когда своим примером наставишь своих братьев, которые моложе тебя несколькими годами. 

Вот счастье моей жизни, о котором я теперь уже мечтаю. Так вы будете друзья, сердце меня в том обнадёживает, и эта усладительная мысль заменяет тьму огорчений, которые я перенес в жизни моей. Дай Бог видеть мне тебя достойным всей моей нежности, с которой буду до самой смерти.
Дядя твой.

Быть счастливым, сколько наша природа только позволяет, состоит в осознании четырех вещей: Благоразумно расположить, что наша собственная и общественная польза требует или возбраняет; Избрав по сему расположению путь, и оному с мужеством следовать, не взирая ни на какие препятствия; Предпочитать честное выгодному; Обуздывать свои желании. 

Разделим наши суждения на четыре статьи: благоразумие, мужество, правосудие, умеренность. Четыре добродетели, уподобляющиеся трем Христианским добродетелям: Вере, Надежде, Любви.

Статья 1-я

Благоразумие есть наука избирать. Тот благоразумен, кто из многих предметов отличает то, что достойно предпочтения. Благоразумие имеет два употребления; оно освещает предмет и направляет волю. Оно предохраняет разум от предрассудков и стремительности.

(отсутствует 3-я стр.) 

…Первого рода тщеславие делает бесчеловечных победителей, хищников народных, и их прав и преимуществ, бичом чужестранцев, тираном своих подданных. Оно же делает презрительных чиновников, преданных страстям вельмож, бессильных подавать полезные к благу общественному советы, но не размышляя, произносить приговоры Самодержца; они делаются утеснителями народа, вместо того, чтобы быть им его обороною.

Удивительно, но справедливо замечено, что гордость всегда сопряжена с подлостью, гордец пресмыкается подобно змее, которая не может иначе возвысить свою главу, как крепко прилепляясь к земле.

Другого рода тщеславие, менее вредно, но боле презрения и смеха достойно, оно не возвышается к чинам и отличиям: оно довольствуется только брать на себя личину высокомерия.
Такого рода тщеславный совершенно уверен, чтобы казаться значащим, должно быть дерзким, а особливо произошедший из низкого рода, другого средства не находит значить в свете, как только имеет вид все презирающий, со всеми холодно обходиться, имеет в своей свите льстецов, подлецов, над коими шутит, презирает и по своей воле от себя отдаляет. 

Скромность есть, исчадие премудрости. Ведать, управлять своим языком есть редкая вещь, но полезная и нужная. Тот уже много успел в познании света, кто управляет своими мыслями, своими желаниями и своими чувствами, ибо язык не что иное, как истолкователь всех сих качеств; некоторые мысли, желания, чувства заключённые в самом себе бывают непорочны, но нарушают благопристойность став обнаружены. 

Скромность, останавливает злословие, коего убегать должно. Когда нужно обнаружить слабость или кроющийся какой порок, могущий нанести вред кому бы то ни было, в таком уже случае скромность неуместна. Например: непременно должно известить отца о дурном поведении его сына, правительство о злонамерении мятежника, общество о злонамерении лицемера; но оклеветать без причины отсутствующего, злословить невинного есть порок, который строго должен быть наказан во всех благоучреждённых правительствах.

Злословие, помощью которого в обществе делаются заметными, конечно мене опасно, но означает человека ничтожного, который иным чем не может заставить себя внимать, злословие обнаруживает зависть и ревность; унижать людей слабоумных или слабых в возражениях, называется колкостью или шуткою на счет ближнего, другой порок которому скромный человек не причастен.

Всякая колкость заочно есть злословие, а насмешка называется, когда острый человек поверхностью своей остроты в глаза шутит над другими, потому насмешка менее вредна, что тот кто бывает страждущим, будучи присутственен, может себя защитить, ежели насмешка не так порочна, зато гораздо обиднее она касается самолюбия, она оскорбляет, она приводит в замешательство, она изобличает тупость ума, изобличает незнание света, недостаток смелости, и присутствия духа. 

Но насмешка не всегда оскорбляет, ежели острота соединена с рассудком. Тогда она приятна, что редко случается, ибо к оному следовало бы еще присоединить осторожность, что противно главному действию ее, то есть скорости, без чего шутка бывает некстати, а потому она теряет свою цену, привыкшей к язвительным острым словами ни в коем случае не остановится, хотя бы предметом были друг, благодетель или сам отец. 

Истребить вовсе злословие и насмешку, это дать полную свободу пороку и буйству, насмешка умеренная, есть соль обращения; при излишестве эта соль становится едка, насмехайся, ежели ты в состоянии шутить остро и благоразумно. Уважай кто летами и заслугами тебя старше. Не извинительно шутить над стариком, заслуженным человеком, а порок величайшей шутить над отцом. 

 Снисходи кто тебя слабее, твоя над ними поверхность вызывает в них робкое к тебе уважение, почему против тебя они без обороны. А победа таковая подобна осилить ребёнка.

Насмешка позволительна только между равными, тогда она есть приятная игра остроты, но как скоро заметишь неравенство ума, тогда тотчас должно её прекратить.

Нескромность опаснее злословия и насмешки, благоразумной человек к сему также непричастен. Обнаружить вверенную тайну, то как бы располагать чужим имением. Этот порок в числе главнейших, ибо его уже ни чем исправить невозможно. Расточив имение тебе вверенное, может быть еще найдется случай его возвратить. 

Но вырвавшееся слово возвратить невозможно. Ежели имеешь тайну, то за лучшее храни ее про себя, не вверяя ни благоразумному, ни скромному, равно как и болтливому, ежели тебе самому была она в тягость, то вверяя оную, почему же обязаны другие быть более твоего молчаливы.

Ежели тебе была доверена тайна и ты с теми людьми поссорился, хотя бы они были твои друзья или даже не заслуживающие никакого внимания, но тайна сия тем не менее должна быть сохранена, подобно как бы долг не был еще тем заплачен, что ты поссорился cо своим заимодавцем, гнусная измена воспользоваться доверием приятеля, употребить оную на орудие злобы нередко несправедливой, но всегда презрительной. 

Глупый может расторгнуть самую приятнейшую связь в своей жизни, но ничто не разрешает его от правоты и честности.

Человек распутный по привычке к кругу распутных людей, привык бесчинно изъясняться, к сожалению порок сей становится повсеместным; иногда двусмысленность извиняется в коротко знакомом обществе, она имеет свой скрытый смысл, который даже украшает само удовольствие; оно накидывает прозрачное покрывало, не скрывающее прелести в виде благопристойном; таковой язык есть людей благовоспитанных; и таковой может быть употреблен в беседе женщин, но совсем не должен быть, где есть девицы: благопристойность и целомудрие воспрещает говорить о том, что они не должны знать, а потому и слушать. 

Острому, тонкому, благопристойному изъяснению, пример есть благовоспитанное общество, оно только в состоянии научить молодых людей приятному, свободному и скромному обхождению. Изобразим сие благовоспитанное общество, с которым полезно познакомится.

Удалим из оного грубых людей, не знающих ни вежливости, ни нежности, не имеющих ни нравственности, ни вкуса; удалим также из оного педантов и надменных, ханжа так же из сего общества исключается, весь остаток составит приятное и почтенное общество. 

Это будет собрание людей благовоспитанных, добрых, нраву кроткого, в котором добродетель, порядок, благопристойность, будут уважаемы, в оном соединясь ум, веселость, удовольствие и свобода водворятся, а распутство удалится; удовольствие в оном обществе всегда управляется благоразумием.

Недовольно, чтобы добродетель была только в сердце, должно ее обнаружить. Должно, чтобы она во всех наших деяниях нас осеняла светом ни чем не омрачённым; ибо люди не видя нашу внутренность судят нас по нашим деяниям, а не чувствам. 

Итак собственно для своей корысти, и по должности общественной, должно не подавать ни малейшего случая, которое бы вредно было доброму имени гражданина; для своей корысти, для того, что имея всегдашнюю нужду в пособии себе подобных, тем заставить себя уважать; по должности общественной, для того что каждый благомыслящий человек должен способствовать к всеобщему совершенствованию.

Пример есть надежнейшее средство к произведению сего в действо, что по большей части остается только одно во власти благомыслящего человека. Не всякой имеет дар и способ сочинять книги, проповеди и законы, это ничто иное, как только мёртвые картины, которые редко возбуждают сердце.

Напротив, пример или образец есть картина одушевленная. Он представляет добродетель в действии, он сообщает впечатление, действующее во всех сердцах. Побуждая многих быть самим образцом добродетели. Каждый может в своем кругу просвещать и оживлять добродетель: тем более человек, бывший на высокой ступени распространяет гораздо далее свой луч благотворения, не для того, что бы он более блистал в среднем состоянии людей, но для того, что боле устремлено на него глаз.

 
Уважать честность, во всех ее отношениях, должно поставить себе за самую строгую должность, которое налагает общество на всех своих сочленов. Уважай целомудрие в женщинах, тогда женщины редко будут удалятся от добродетели украшающей самые привлекательнейшие их прелести. 

Супруг не должен посторонних делать свидетелями своей нежности, первое потому, чтобы нежность не истощилась, не имея праздного времени, второе, чтоб не произвести зависти, порочных желаний, без чего может быть ни кто бы и не помыслил, а сверх того благопристойность и вежливость воспрещает. Вот все, что я хотел сказать о благоразумии, теперь рассмотрим в чем состоит мужество.

Статья 2-я

Мужество есть чувство возвышающее душу и заставляющее пренебрегать в нужде опасность, болезнь и несчастье. Страдать когда зло необходимо, или где требует благосостояние общества в настоящем времени, называется терпением; добровольно терпеть в надежде будущих благ называется мужеством. 

Скорби делятся на четыре рода, коим подвержена наша жизнь, и которые только терпением преодолеваются: Скорби естественные, которым мы подвергаемся сложением нашего тела; Скорби, от которых благоразумным поведением можно бы было себя предохранить, назову я наказанием; Скорби, которыми испытывается постоянство благовоспитанного человека. Наконец, беспрестанно встречающимися противоборствования чувств, образа мыслей, противного свойства или нрава тех людей, с которыми живем.

Детские болезни, страдания родителей, потеря драгоценных нам людей, изнеможение сил в старости и смерть, вот естественные скорби, прочие же, или мнимые, или плоды неблагоразумия, или непорядочной жизни, или неги, или невоздержания. Из всех естественных скорбей, смерть нам близких людей требует только душевного мужества, для остальных требуется несколько только добродетели, и малого количества терпения. 

Детские скорби скоро забываются, мучение рожениц, говорят, нестерпимы: если бы было так, то конечно не нашлось бы вдов, охотно совокупляющихся брачными узами. Небольшого терпения требует и старость, ибо их чувства тупеют вместе с изнеможением сил, a желание еще несколько прожить облегчает и само страдание. Но потерять друга, детей, отца, милую супругу, суть тяжкие удары, раздирающие сердце, сие вместилище нашей чувствительности. 

Против сих-то поражениев должно собрать все мужество душевное. Жалобы, сетования, слезы есть только малодушие, которое нимало не облегчит страдания, терпеть - есть из близких ступеней к добродетели.

Повиноваться року - близкая степень к рассудку, а притом, ежели только здраво обдумать, усмотришь, что огорчение как бы сильно ни было, всегда однако, от времени слабеет.

Скорби второго рода, которые я называю наказаниями, может быть и они есть также скорби естественные, ибо сама природа, определила им быть последствием развращенных нравов, как например: потеря телесных сил и здоровья есть последствие невоздержности, бедность есть последствие расточительности, презрение есть последствие подлости. Все пороки влекут за собою свойственное им наказание. 

Тиран заставляющий себя бояться - трепещет от стража ежеминутно; отец семейства не искореняющий распутство в своем доме наказывается распутным поведением своих дочерей; распутство матери передается во нраве дочери, которой посрамление падает на нее самую; кто обманывает людей, не избегает язвительного угрызения своей совести. 

Последователи добродетели неминуемо подвержены гонению; не их есть удел богатство, почести, знатные чины; они подобны сироте оставленной без приданого. Но собственного сердечного их довольства, спокойствия совести, ни за какую цену иметь не можно.

Порочные люди ненавидят добродетель, но не дерзают открыто ее гнать; порочащие токмо пустыми толками, укрывая сам порок в ее личину. 

Например: прямодушие и честность называют простотой; снисходительное извинение своих обид называют трусостью; мудрую осторожность педантством, презрение к корысти глупостью; великодушие слабостью; напротив - гордость называют благородством; пронырливость и предательство – искусством; коварство – политикой; обман – благоразумием; жестокость - храбростью; но хвала их есть ругательство, берегись, чтобы не быть достойным оной, они очернят твое поведение презрительной клеветой, подадут извет на тебя пред самим судилищем, где страсть правит и судьями, пусть не справедливо тебя осудят. 

Но неужели ты за лучшее поставишь быть виновным в самом деле, а страдание твое облегчится ли угрызением совести? Истинное мужество состоит в твердом следовании добродетели, не взирая ни на какую пропасть какая бы ни предстояла; ежели случится от того беда, она необходима, ибо нельзя не унизив себя никак избежать оной; чувствовать тягость терпя за добродетель, есть уже шаг к пороку.

Приучай твой нрав к противоречию; сколько природа произвела различных лиц, столько же она произвела и людей разных свойств и мнений, столько же глупо требовать, чтобы все свойства и мнения были с тобой согласны, как бы желать, чтобы черты всех лиц твоим уподоблялись. Как мало людей желающих себя познать, и старающихся себя улучшить. 

Себе все позволяют, а другим ничего не извиняют, желая исправить весь свет кроме самих себя. Хотя бы все люди любили добродетель, но, наверное, в некоторых статьях были бы различного мнения; положим, что общество составлено из честнейших людей, и все готовы снисходить один другому; ум острый и скорый наскучит тупым и медленным; веселость никогда не уживется с задумчивостью, быстрота с тихостью. 

Ты несовершенен; сноси же несовершенство других, или не требуй и от них снисхождения; хотя бы ты не имел ни малейшего в себе недостатка, тем менее имеешь право ругаться над теми, кто их имеет; напротив сострадание твое и снисхождение к ним должно увеличиться. Итак усмотрели мы нужду в терпении, рассмотрим теперь нужду в мужестве.

Я называю мужеством, ту твердость души, которая производит дела для строптивых кажущиеся невозможными. Первая ступень мужества научает побеждать самих себя, и называется величием души; вторая ступень мужества состоит в ниспровержении препятствий и называется геройством.

Величие души не в том состоит, чтобы пренебрегать собственные выгоды, но токмо в желании постоянных и истинных благ. Честный человек столько же желает быть счастлив, как и злонравный; но он знает лучший и кратчайший путь к счастью. 

Он ставит спокойствие своей совести превыше всего, ежели не расстроив оную, может себе доставить жизнь без нужды приятную, конечно предпочтет той которая сопряжена с препятствиями, нуждою, нищетой и страданием. 

Но предложи ему поступок добродетельный, который его разоряет и поступок порочный, который его обогатит, он ни на мгновение ока не усомнится в выборе. В его руках богатое наследство, которое оставил ему его родственник, и которого он считал себя единственным наследником. 

Сей родственник, умирая, завещал отдать оное сыну своему, которого не признают законы; ежели он отдаст то наследство, то впадет в нищету; ежели оставит себе никто не узнает, считая ему принадлежащим; но он знает, и исполняет свой долг.

Геройство отличается от простого величия души тем, что сопровождается блеском; оно вперяет (вызывает) удивление и уважение. Герой в чистом смысле человек решительный при затруднениях, твердый в опасностях, неустрашим в сражениях. 

Твердость и упрямство имеют большое сходство. Упрямство - своенравие несправедливое, происходящее от скорого или необдуманного суждения, чем часто ошибаются; в таком случае хотя после и чувствуют свою ошибку, но несмотря на самые вредные последствия утверждают, думая помрачить свою славу признанием, тогда когда уже все доказываете оную; порок сей присущ большей частью людям не здравомыслящим и не совсем добронравным.

Неустрашимость, есть следование твердости, она будучи независима, искушаема, от нее опасностями и нуждами наиболее знаменует героя; причем должно отличать неустрашимость от неистовства, производящего иногда одинаковые деяния, истекающие от различных источников. 

Неистовство жертвует своею жизнью химер, почестям ложным, словом вещам ничтожным, которых благомыслящий человек никогда далее и не пожелает. Неустрашимый, напротив, знает цену своего бытия, прелести удовольствия, и приятность спокойствия. Он не иначе пожертвует своею жизнью, как только, когда истина и должность потребует.

Истинная храбрость, есть свойство героя, притупляемое в общежитии. Она возбуждается только в поле кровопролития, под стенами крепостей, в сражениях. Рассмотрим украшенных именами героев, достойны ли они похвал им воздаваемых? Храбрость есть конечно добродетель великой цены; она требует великих жертв. 

Молодой воин, из недр изобилия, веселостей, забав, слышит звук трубный, идет, летит к сражениям. Любовь, удовольствия, для него были только отдохновения не стоящие внимания; они занимали его праздное время, но никогда не занимали его сердце; он тогда чувствует свое бытие, когда их оставил. Но того ли я вижу человека? 

Пыль, пот, кровь, голод, жажда, труды изменили черты его, я только узнаю его по силе мышц, по блестящим его подвигам. Все уклоняется пред ним, все уступает его ударам; смерть вручила ему свои права и свой убийственный меч. Полки неприятельские незначащие для него преграды; он их низлагает и пожинает, как слабые растения. 

Я в нем признаю героя, ежели честь, должность, прямодушие его вооружило. Но он гнусное чудовище, если потоки крови пролиты им для того только, чтобы утолить свое корыстолюбие или тщеславие.

Человек сотворен злым, потому война неизбежна; но зло сие, как бы счастливо не окончилось, не в состоянии вознаградить удары им нанесенные. Война дщерь свирепости, порождает лишь злодейства, убийства и бесчеловечие; она раздирает сердца матерей, жен, любовниц. 

Она опустошает целые государства, обращает в прах города, развращает нравы, истребляет художества, и на развалинах общественной добродетели и наук оставляет невежество и злодейство. Тогда бесчеловечие блестит под названием храбрости: тогда не познают иной добродетели, кроме жажды к пролитию человеческой крови. 

Презирай жизнь, подвергая ее опасности только тогда, когда подвиг сей ведет к благому и полезному окончанию. Смерть славна, защищая свое отечество, свою честь, свою совесть; постыдно умереть став жертвой своих страстей, своей надменности, своего ненасытного корыстолюбия, своего неистового мщения. 

Итак, тот есть герой, который не ищет случая оным быть, но имеет мужественный дух, твердый рассудок, кто терпеливо сносит болезни и гонения.

Статья 3-я

Правосудие вообще есть добродетель, когда мы по делам воздаём себе, всем и каждому; быть таким образом справедливым тоже значит, что и быть добродетельным. Связь соединяющая людей основана на любви, преданности, и благодарности. Правосудие не знает оных, ибо они препятствуют ее деяниям. 

Не из дружбы, не из побуждения к благотворению, не из сострадания должны мы быть справедливы, хотя бы должно было чрез то оскорбить тех, к которым влечет нас самая нежнейшая склонность, ибо правосудие должность самая строжайшая, священнейшая, не терпящая ни малейшего попущения, которую всякий посторонний человек от нас требовать имеет право. 

Правосудие делится на две части. Одна называется общественная, то есть: правосудие которое обязан каждый частный человек воздать другому, по добрым или злым его качествам. Другая; разбирающая и воздающая; сия последняя в руках Государей.

Справедливость есть основание правосудия общественного; она состоит в искреннем обхождении, и в честности договоров. Искренность внушает доверенность, а честность оную утверждает. Ежели бы наши души были отделены от тела, тогда бы они безо всякого изъяснения постигали друг друга; мысль была бы ясна, слова не нужны, искренность была бы принужденною необходимости. 

Но они заключены в тела, сообщение мыслей происходит с помощью звука; язык создан на то употребление; но не язык бывает причиной лжи; слова коварного человека текут от души.

Большою частью нынешнего века люди позволяют себе не быть искренними в некоторых случаях, как например солгать в угодность, чтобы кого-нибудь одолжить, чтобы не противоречить кому-нибудь, для шутки, или чтобы рассказать что-нибудь. 

Честный человек забавляется также как и другие, но ложь забавой не почитает.

Клевета есть также ложь, но все ее презирают не из любви к истине и честности, но страшась быть самому жертвою клеветы. Чтобы не клеветать, надежное и единственное средство есть то, чтобы никогда не злословить. Ежели хочешь требовать искренности от других, будь сам искренен и справедлив. 

Добродушие добрыми и злыми уважаемо, честный человек желает обращаться с добродушными людьми, плут желает также, чтобы все люди были добродушны, для того чтобы свободно можно обманывать.

Добродушие и честность - одно и тоже, и столь оно почтенно, что известные бездельники конечно не отдалились бы от нее, ежели бы гнусное корыстолюбие их не отвлекало. Для того лже-жрецы устроили безгласных истуканов, вымыслили жертвоприношения, отпущение преступлениям за цену злата. 

Для того любострастный любовник уверяет женщину которую соблазняет, что святость брака есть химера, а свою жену уверяет что брак есть священное таинство. Для того разбойник кладет вину своих злодейств на нищету искусившую его, ведая, что трудами мог бы оной избегнуть. Для того купец не любит продавать при ярком свете, чтобы скрыть от покупщика порчу в его товаре, ведая, что добродушие от того страждет (страдает). 

Для того судья справедливое дело опорочивает, понеже (поскольку) не соблюдена была форма, а несправедливое дело правит для того, понеже документы кошелька сутяги были полновесны.
Многие нарушают честность не краснея, то есть берут в займы без отдачи; кража состоит не только в том, что бы взять, но и в том, чтобы не отдать. Заёмщик, который заняв сумму и истратив оную, заплатить не в состоянии, есть вор своего заимодавца. 

Правосудие, разбирающее и воздающее есть из числа первых нужд в мире. Честных людей к несчастью самая малая часть, то должно было соорудить оплот алчности людской, который был бы не нужен, ежели бы все были справедливы, но корыстолюбие есть источник множества тяжб неправедных, и множества злодейств.

Итак нужно было предупредить ужасный беспорядок, который мог бы поколебать и разрушить общество. Должно было с самого начала учредить законы правосудия, вознаградить миролюбивых и наказать буйных.

Это важное право воздавать правосудие, вверено было тем людям, которые заслужили это всех мнение в беспристрастной справедливости и честности; а в последствии право сие перешло в руки Государей. Чем боле распространялись границы их владения, тем боле Государи принуждены были умножить правителей от них зависящих, вверяя им правом сие. 

Не всегда выбор подчиненных падал на людей достойных или способных, но в руках сих судей участь многих. Внимают они или нет, постигают они или нет, но, тем не менее, располагают законом.

Если бы судьи избираемы были с достаточным желанием только из благородного побуждения быть полезными себе подобным, тогда бы суд и расправа была самая истинная; но сомнительно, чтобы кто захотел принять на себя добровольно сию скучную должность. Каковы бы ни были твои судьи, чти их, они хранители твоего спокойствия, без них, как ни дурны они есть, преступления в обществе умножились бы. 

Они не все доставляют благо, которого от них ожидать надлежало бы: представь, что может быть ты еще мене бы сделал добра, оказавшись на их месте. Какие бы порочные связи ни соединяли общество, берегись разрушать оное. Время может сделать счастливую перемену, ибо оно скрыто. Поспешность в сем случае может обратить все в хаос. 

Справедливое воздаяние заслуг состоит в верховной власти, но мнение общее подтверждает. Все знаки почестей малы, если граждане не признают быть достойным оных. Терпеливо сноси угнетающее тебя неправосудие, но помни, что ничто тебя не освобождает быть самому справедливыми против других.

Приступим к окончательной статье самой труднейшей.

Статья 4-я

Умеренность во всем пространстве смысла состоит в благоразумном пределе сохранять свои чувства, свои страсти. Она узда удерживающая влечение нашего тела от излишеств, делая наши склонности не только позволительными, но и полезными. 

Главнейший порок искушающий нас есть похоть и невоздержание в пище и питье, прочие преступления проистекают из сих двух источников, потому два основания умеренности есть целомудрие и трезвость. Вот примеры, где целомудрие как первейшая добродетель составляет благо общества и где ее предел.

Юноша, рассудок коего еще не созрел, без согласия своих родственников вступать в важное обязательство не должен: напротив, безжалостно было бы предоставить его дерзкой и неопытной воле, свойственной его летам. Молодая девица живя во власти скупого отца, с терпением ожидает, пока отец ее и опекун отдаст во владение ее знатное имение после ее матери. 

Молодой человек видит ее и влюбляется, его звание, его родственники, его состояние, все ответствует его желанию, он открывается и ему отказывают. Отец не объясняет причины к тому его побудившей, но легко усматривается, что скупость есть действие оного: затруднения видеться двум влюбленным умножает их пылкость. 

Они предпринимают меры, которые кажутся им вернейшими исторгнуть согласие упрямого старика, средство то посрамляет их, и не имеет желаемого действия. Бесславие дочери подает отцу право или лучше сказать предлог, вынудив ее на раскаяние и слезы, самому пользоваться временно ее имением. Кого же должно обвинить? Конечно всех трех. 

Отец жестокий, корыстолюбивый, несправедливый; любовник-соблазнитель своей любезной, дочь презревшая власть отеческую, все равно виновны.

Союз двух любящих, скажет безрассудный, не требует пустой церемонии. Но отложив таинства брака рассудим политически. Обществу нужно, чтобы брак был союз неразрывный; от законного брака истекает родительская нежность; эта нежность печется о воспитании, делает счастье детей. 

Чтобы они были лишены сего старания и чтобы им заменить могло, ежели бы брак был только обязательство временное? Законы, установив святость брака, утверждают законы естественные. Чем величественнее и пышнее обряд, тем труднее расторгнуть оный. Цепь тайноустроенная гораздо легче разрывается; но какую силу получает союз свидетельством людей уважаемых, утвержден властью отцовской, посвященный уставом государственным.

Но положим, что чета молодых людей в полной свободе, будучи ни от кого не зависимы не связанные узами брака, взаимно сопряжены верною любовью. Они непрестанно страшатся расстаться; этот страх поддерживает любовь. От того рождается непрестанное снисхождение друг к другу. В их собственной воле расстаться, но эта воля и укрепляет боле их связь, ибо все то, что есть должность, есть тягостно. 

Я согласен, что связь сих двух любовников не нарушает прав естественных. Конечно, в начальных веках других обрядов не существовало, кроме взаимного согласия двух супругов. Но теперь, когда все народы согласны из уважения к законам гнушаться таковым союзом, как ты осмелишься, ежели ты любишь свою любовницу предложить ей союз, который ее посрамляет? Какими глазами предстанешь ты пред судом испрашивать закона, по которым твои побочные дети буду не признаны, когда должно будет объявить пред оным, что дети твои прижиты позорно.

Но сколько же виновны в распутстве утопающие, которые наслаждаются подобно скотам, не различающие, не знающие самих предметов их порочного удовольствия. Природа, как ни снисходительна, но такое любострастие отвергает; она только позволяет то, которого предмет есть потомки и вот чего распутные страшатся и убегают.

Сколько ни постыдно то распутство, но оно еще есть слабое преступление против нарушения и развращения брачных уз; ибо к сказанным пороками присовокупляют лже- клятву и измену. Супруга изменив своей клятве, грабит детей законнорождённых своего супруга, заражая злым примером неопытную невинность. 

А ее сопричастник порока, ужели менее виновен? Нет: эта женщина может быть осталась бы невинна, ежели бы не была соблазнена, но ежели она сама соблазняла, сотоварищ ее распутства также виновен, ибо всякий участник преступления и измены есть сам преступник и изменник.
Но сколько к несчастью людей в свете, живя без всяких правил не только не краснеют, но и хвастаются сим преступлением. 

А более сожаления достойно то, что общество не только не гнушается таковыми, но их еще и ободряет. Рассуди молодой человек: разбойники так же хвалятся между собой своими злодействами; и когда бы следовало наказать убийство, ужели спрашивать на то мнения убийц?

Трезвость не в одном пьянстве состоит, но в умеренном употреблении пищи, и в добром употреблении богатства. Сие последнее так в нравственности, как пища в физике, от одного зависит сбережение здоровья, от другого зависит сбережение добродетели. Чтобы вперить в молодых лакедемонцах (спартанцах) трезвость, им казали упившихся рабов, и сей развратный вид в их еще не образованных органах вызывал глубокие чувствительные впечатления. 

Теперь это средство уже не нужно; множество всякого звания людей охотно заменяют то древнее спартанское позорище. Везде можно встретить сих развращенных, провождающих свою жизнь в пьянстве и сне; но уроки сии остаются без желаемого действия, ибо они делались часто употребительными.

Природа определила нам нужное количество пищи и пития; всякий излишек вредит здоровью и сокращает жизнь; добровольно разрушать свое бытие, значит противиться закону естественному, который требует, чтобы себя сберегали.

Трезвость, как и всякая другая добродетель имеет свою средину между двух противных стремнине, разрушать свое здоровье неумеренной прожорливостью или алчностью также постыдно, как сокращать свою жизнь неумеренным любострастием. 

Тот, кто принимает медленно действующий яд, не такой ли же самоубийца, как и не истовый, прерывающий свою жизнь острием; ежели предосудителен поступок одного, для чего другой менее извинителен?

 
Погрешность против трезвости в смысле употребления богатства, гораздо менее пьянства, ибо наружность оного не так обезображена, но зато действие ее более наносит зла. Из разных состояний богатых людей число благоразумных превосходит тех, которые наследовали от предков, и сами в изобильном состоянии; главнейший и самый обыкновенный их порок состоит в не сострадании к бедным и несчастным; но это одно только и есть в чем можно их укорить, впрочем общество от таковых если не имеет пособий, то по крайней мере ничего не терпит. 

Но те, которых фортуна обогатила из низкого сословия, коих жадность к злату увеличивается с каждым новым приобретением не только не уделяют из своих избытков неимущим, но и теснят всех тех кто к несчастью от них зависят. 

Их гордость, их высокомерие и наглость при всяком шаге изображается на их лицах, большей частью, наглость сия исчезает скоро вместе с непомерною их расточительностью, а потому и лишением неправедного их стяжания.

В свете говорят, хорошо употребляет свое имение тот, кто имеет великолепный дом, наполненный драгоценными уборами, имеет драгоценные вещи, множество в богатой ливрее слуг, щегольской экипаж, роскошный стол, дает роскошные пиры. 

И я согласен, ежели все то можно иметь не расстраивая своего состояния, пользоваться всем тем благоразумно, а наипаче не упускать из виду то удовольствие, которое неисчерпаемо; оно состоит в делании благополучных сколько можно более людей, достойных без чего самому благополучным быть не можно.

1805
Перевод с французского

ПИСЬМО СТАРОЙ ЖЕНЩИНЫ К МОЛОДОЙ

Ты непременно хочешь, чтобы я почитала тебя несчастной! В самом деле, мой милый друг, тебе восемнадцать, ты остроумна, красива, имеешь молодого любезного мужа; но ты женщина - какой ужас! 

Последнее твое письмо, в котором с таким глубоким сердечным огорчением ты жалуешься на судьбу свою, заставило и меня почти оплакивать несчастный жребий нашего пола, хотя я давно и очень давно уверена, что провидение, в раздаче своих благ, нимало не обидело женщин. 

Это мнение может показаться тебе странным - будь терпелива и выслушай мои доказательства; но прежде советую тебе вспомнить, что мне 63 года, что я женщина опытная, и что, наконец, я имела время думать, ибо женщины, как ни говори, начинают думать весьма поздно: в молодости впечатления и чувства, слишком живые, слишком приятные, отымают у нас свободу, необходимую для размышления; и только тогда, когда улетает молодость, когда уже не окружают нас удовольствия, получаемые от других, обращаем мы взоры на самих себя, начинаем знакомится c собой, начинаем спокойно рассматривать то место, которое по назначению судьбы должны мы занимать в свете. 

Мой друг, эта эпоха жизни моей, от которой ты пока отдалена своей молодостью, может быть для тебя весьма интересна и поучительна, воспользуйся ее плодами.

И женщины и мужчины счастливы, могут быть одинаково: я никогда не позволю себе в этом сомневаться; но также не позволю себе и утверждать, чтобы женщина, не руководствуясь рассудком, могла найти свое счастье; напротив, то, что обыкновенно называется хорошим поведением, для женщины более необходимо, нежели для мужчины; это слово я употребляю в обширнейшем смысле, а не только в одном отношении к связям любви. 

Для женщины труднее, нежели для мужчины, заслужить общее уважение - кто против этого спорит! но ты в своем гневе называешь это невозможностью - и ошибаешься. Чем мужчины отличаются один от другого? Чем приобретают они общее уважение? Делами добродетельными! Имей прекрасный характер и будешь уважаем, даже если и не имеешь никакого другого достоинства.

Можно быть славным, можно удивлять своими талантами, и в то же время не быть у других в уважении: сколько разительных тому примеров имели мы перед глазами! сколько можем назвать людей необыкновенных умом и дарованиям, но презренных светом! сколько писателей, сочинениями которых восхищаются, но которые, будучи отвергнуты обществом, живут в пренебрежении, как будто в доказательство великой истины, что быть достойным уважения всего необходимее для человека. 

Итак - если доказано, что уважение людей приобретается одними добродетельными делами; то женщины имеют такое же на него право, как и мужчины. Запрещено ли им быть столь же молчаливыми, искренними, твердыми в слове, благотворительными, преданными друзьям своим? 

Можно сказать, что некоторым добродетелям придают они особенную прелесть: женщина утешает c большей нежностью, и лучше умеет успокоить несчастного своего друга - правда и то, что все добродетели, связанные с чувствительностью, для нее легче и ей свойственнее; но с ними весьма нередко соединяет она и те, которые не столь обыкновенны для ее пола, например молчаливость, самую необыкновенную. 

Нас женщин не без причины называют несколько болтливыми, но верь мне, что в ту минуту, в которую молчаливость сделается добродетелью всех женщин, мужчины перестанут поверять свои тайны один другому - для них в тысячу раз приятнее было бы открываться нам, когда бы они могли не опасаться последствий своей откровенности. 

Я знаю некоторых женщин, которые пользуются совершенной доверенностью своих друзей, у которых, просят совета во всех важных делах - каковы же они? Женщины рассудительнее и в поведении своем порядочны! Итак, моя милая, нашему полу не будет отказано в общем уважении, как скоро он сделается его достойным.

Всего более огорчаешься, друг мой, тем, что слава делает женщину всегда несчастной. Женщина, имеющая дарования необыкновенные, утверждаешь ты, не может ими наслаждаться и принуждена их скрывать, в противном случае она сделается предметом насмешек. 

Мужчины, в этом случае, поступают c нами так, как будто бы наше соперничество было для них опасно! Не думаю, чтобы мужчины его опасались, или имели причину опасаться. Женщины, милый друг, никогда не могут похитить них первого места: свидетельствую опытом всех веков! Когда обширное предприятие приходило в голову женщине? 

Пол наш способен производить приятное и даже полезное; но Лаокоон, Мизантроп, Гораций - горе той, которая пожелает достигнуть до сей высокости! Одна уже мысль о таком намерении производит кружение в голове. Но женщина, которая занимается искусствами или словесностью, обыкновенно делается смешною! 

Почему же? Разве не от нее зависит избежать странности? разве не может она пользоваться своим дарованием, не удивляя им целой Европы? И эта страсть возбуждать удивление, не есть ли доказательство посредственности? Чего мы ищем в свете? Счастья.  Очень хорошо! 

Теперь спрашиваю у всех писателей, которые минуты в жизни почитают они истинно счастливыми? Конечно, минуты работы! удовольствия ума столь сладостны сами по себе, что нет никакой нужды присоединять к ним посторонних! 

Иная книга не имеет никакого успеха в свете, но автор, не смотря на то, обязан ей минутами живейшего наслаждения - он был совершено счастлив в то время, когда над нею трудился, и этих минут никто уже у него не похитит. 

Вот наслаждения, которых женщине позволено искать, но только в тени, без всякого шума, не думая о блеске. И если ее сочинения достойны быть славными, то верь мне, что слава сама найдет скромного автора в его убежище, он будет предметом искреннего удивления и милая стыдливость, краса добродетелей женских спасет его от посмеяния.

Свет укоряют несправедливостью. 

Заблуждение! Он справедливее, нежели как мы думаем. Он обращает в странности одни бесполезные усилия самолюбия, но уважает простоту и скромность. И может ли он щадить такую женщину, которая желает одной шумной известности, которая, не уважая приличия, находит способ греметь своим именем, в то время как знаменитые произведения ума ее покрыты забвением или осмеяны. 

Я совсем не насмешлива; но признаюсь, не могу не улыбаться, когда, встречаюсь с женщинами, которые решились сделаться необыкновенными, и, отделив себя от женского пола, не пристали к мужскому. Последуй за ними в общество женщин: как стараются они доказать, что им скучно! как они уверены что, пренебрегая женщин, доказывают свое превосходство! 

Позвольте спросить у вас - сказала я одной из них, разве ум ваш препятствует вам быть любезной? признайся же, милый друг, что женщины сами причина тех неприятностей, которые так часто встречаются им в свете. Остается; одно, и самое важное - положение женщины в состоянии супружества!

Я знаю, мой друг, что c этой стороны ты счастлива совершенно. Ты пишешь, однако: Судьба соединила меня c человеком добродетельным и любезным - счастье весьма редкое! как много женщин, которым оно неизвестно, для которых супружество есть тяжкая, мучительная неволя. 

Не понимаю. Мне кажется, что эта ужасная неволя существует только у тебя в воображении. Представляю себе женщину благоразумную - она свободна в поступках своих, если имеет мужа столь же благоразумного; и повелевает мужем своим - если он глупец, где же неволя? 

Поверь, мой друг, что муж и жена имеют равные участи в неудовольствиях семейной жизни; и если женщины жалуются на них чаще, то это более от праздности: надо иметь тему для разговора - они принуждены были бы большую часть времени молчать, когда бы не имели прибежища к своим неистощимым жалобам. 

Мужчины, занимаясь делами, политикой и тому подобным, не имеют ни привычки, ни времени говорить о домашних ссорах; в противном случае мы скоро бы узнали, что и мужчины имеют свои семейные печали. Справедливо ли обвинять молчащего?

Ты оскорбляешься ничтожностью женщины? Признайся, однако, что не внутри семейства женщина может назваться ничтожною: напротив, здесь ее настоящее владычество, здесь она самовластна и занимает первое место? 

В семье женщина царствует, в ее бережливости и расточительности заключено благосостояние домашних; и мать и отец имеют одинаковое влияние на детей, законы дают им одинаковые над ними права, но в этом случае природа на стороне женщин, и дети, по тем страданиям, c которыми произведены они на свет, могут назваться скорее собственностью матери, нежели отца: мать принимает на себя первые попечения о сыне, мать разрывает в голове его первые понятия, и так естественно, что добрая мать должна первая пробрести его доверие? Первая овладеть его любовью. 

Мать, Эмилия! подумай о тех нежных и сладких обязанностях, c которыми неразделимо это высокое звание! Можно ими пленяться, и называть жребий женщин несчастием, и думать что женщина существо бесполезное! Теперь, Эмилия, в чем еще остаётся тебе упрекать свой жребий? 

Завидовать ли мучительному честолюбию, которое гнездится в душе мужчины? ужасная стезя его для нас закрыта! Нам не дано возможности быть Государями, вельможами, полководцами - но взглянем-ка на картину света, прочтём историю, и будем благодарными к Провидению.
(с французского)
октябрь, 1808

Редакция и адаптация текста Libra Press, 2017