Эварист Парни́, или поэт на службе Отечеству

Скромность и простота нравов были отличительными свойствами знаменитого Эвариста Парни́. Глубокая ученость и строгий вкус соответствовали отличному его таланту; но он не любил выставлять ни того, ни другого. При счастливой беспечности характера, он ничего не искал, кроме спокойствия. Веселость его была нешумная, непринужденная, но неистощимая. Приятная беседа Парни́ привлекала к нему сердца и заставляла всех и каждого, искать его дружбы.

Я причисляю к счастливейшим дням моей жизни то время, которое провёл я с Парни́, когда были мы членами Главной комиссии об училищах. Это было зимою 1795-го года. Царство ужаса уже миновало во Франции и бедственные его следы начинали, мало помалу, изглаживаться. 

Благотворный глас знаменитых и почтенных сограждан не был уже более заглушаем дикими воплями безначалия. Печальное зрелище необузданного юношества, предоставленного влечению буйных страстей своих, возбудило внимание Правительства и удостоверило его в необходимости новых учебных заведений. 

Для чего и была составлена особая Комиссия, состоящая из людей, известных своими литературными познаниями и беспорочностью нравов и, чудесным образом, спасшихся от бедствий революции. К сей-то Комиссии и был тогда причислен и состоял в числе моих сотрудников - знаменитый Кавалер Парни́, этот Тибулл Франции, который в это время должен был скрываться под скромным именем Эвариста.

Личное уважение и дружество, кои внушали мне любезный характер Парни́, вскоре сравнились с тем удивлением, которое всегда имел я к его таланту. Занятия наши были не обременительны и оставляли нам много свободного времени. 

Мы пользовались им, дабы читать вместе знаменитых поэтов нашего отечества. Расин и Лафонтен занимали нас более всех. Когда Парни́ проходил со мною их творения и сопровождал чтение тонкими и наставительными замечаниями; то живой восторг, возбужденный в нем сими неподражаемыми Стихотворцами, побеждал природную его застенчивость. 

Казалось, что их гений воспламенял его воображение новым огнем и придавал его красноречию новую, непреодолимую силу. При сем показывал он столь здравый вкус, столь тонкое эстетическое чувство, столь глубокие познания, что слушая Парни́, мнил я видеть пред собою сих двух великих Писателей.

Знаменитый сотрудник мой не мог долго противиться желанию, принести новые жертвы на алтарь богинь, осыпавших его столь обильными вдохновениями. Истинный талант может оставаться скрытым на время и, смешаться с толпой людей обыкновенных; но рано или поздно, против собственного ожидания, обнаруживается в полном своем блеске. 

Темное облако скрывает иногда лучезарное это светило от наших взоров; но минутное затмение вскоре проходит, и оно опять появляется в прежней своей красоте и величии.

Здоровье Парни́ было тогда весьма расстроено: его неутомимые занятия и душевные беспокойства наиболее тому содействовали. Он принуждён был наблюдать строжайшую диету и молоко сделалось главною его пищей. Дочь смотрителя Элеонора, молодая девушка 14-ти лет, приносила ему каждое утро свежие сливки. 

Привлекательная наружность, приятный голос, само имя, напоминавшее Кавалеру Парни́ ту женщину, которую он прославил в своих Элегиях - все предупреждало его в ее пользу, которую вскоре полюбил он с отеческой нежностью. 

Доброта ее сердца и невинное простодушие действительно этого заслуживали, как вдруг молодая девушка впала в жестокую горячку и находилась в очевиднейшей опасности. Тогда Кавалер Парни́ проводил целые ночи у ее постели; давал лекарство и оказывал ей все попечения, какие только лучший отец может иметь о любимой своей дочери. 

Но все старания были напрасны; все пособия искусного врача оставались без успеха. Юная Элеонора окончила дни свои, тихо и спокойно, обратив последние, угасающие взоры на почтенного своего благотворителя. Ее ранняя смерть сильно подействовала на Парни́. Следующие стихи написал он при мне, по сему горестному случаю:

     Давно ль сокрылся детства след?
     Давно ль, во цвете юных лет,
     Она пленяла, наслаждалась,
     Беспечны тратила часы,
     Казалась Ангелом красы
     И как Невинность улыбалась?
     Порывы бурные страстей
     Не возмущали мирных дней:
     Еще любви она не знала!
     Но непостижныя Судьбы
     Не вняли дружества мольбы —
     И роза юная увяла.
     Ее конец спокоен был;
     Она уснула без роптанья
     И после долгого страданья,
     На лёгких крыльях упованья,
     Дух кроткий к Небу воспарил!
     Так след улыбки исчезает,
     На алых юности устах;
     Так голос птички замирает,
     Поющей в миртовых кустах!

Трогательная Элегия вскоре сделалась известной в кругу наших сослуживцев, а от них перешла и к прочим любителям поэзии и словесности*. Тщетно автор скрывал свое имя, столь же знаменитое, как и драгоценное для всех истинных друзей изящного. 

Талант его предал сию тайну и в короткое время вся парижская публика с удовольствием узнала, что Кавалер Парни́, под скромным именем Эвариста, посвящал полезные труды свои отечеству и был одним из деятельнейших членов училищной Комиссии

Вскоре мой знаменитый сотрудник, без всякой с его стороны просьбы или старания, призван был к важнейшим должностям, сопряженным для него с большими выгодами. Жалованье его было не только достаточным для нужнейших потребностей жизни, но и открыло ему возможность, возобновить свою библиотеку. (Парни́, подобно прочим литераторам Франции, принуждён был продать все свои книги, во время всеобщих бедствий). 

С каким удовольствием отделял он для сего известную сумму из жалованья, которое выдавали нам каждый месяц! Он радовался, как ребенок, когда покупал новые и прекрасные издания любимых своих авторов: Горация и Тибулла, Расина и Лафонтена. 

Он охотно показывал приобретения своим друзьям и, обращаясь к книгам, восклицал с восторгом: Вы опять у меня, бессмертные образцы и лучшие друзья мои! Вы оживите мою старость, украсите дни мои и благотворным огнём поэзии воспламените вновь мое воображение. Теперь я надеюсь, что мы никогда уже не расстанемся.
*Влияние Парни́ было велико и в России.
О т к р ы т а я  т а й н а
     Скажи мне, отчего (жена меня спросила)
     Всегда такой огонь в Поэзии твоей?
     Мудреного тут нет — ответствовал я ей
     Элеонора мне чернильницу купила.

     Дивятся, что судьба слепая мне ссудила
     И в старости стихи любовные писать;
     Готов я в двух словах загадку разгадать:
     Элеонора мне бумагу подарила.

     С ребячества меня Природа приучила
     И в прозе и в стихах о страсти говорить;
     Состарился таков... и как иначе быть?
     Элеонора мне всегда перо чинила.

     Коль Муза иногда в унынье приходила
     И мрачные я с ней картины рисовал;
     Одну всегда тому причину примечал:
     Элеонора тушь свою со мной делила.

     Когда моя мечта весь мир лицетворила
     И неба и земли я списывал красы,
     Опять-таки в сии прекрасные часы
     Элеонорина мне кисточка служила.

     И так, мой Гений, дух любви, восторг и сила
     Элеонориных все действие даров.
     За что же я один так взыскан от богов?
     В натуре вам ответ: — она меня любила!
     И. Долгорукий

Парни́ обыкновенно покупал свои книги у книгопродавца Фрокара, человека просвещённого и честного. Фрокар почитал за особое удовольствие, доставлять ему лучшие издания, кои он сам покупал по большой части с публичного торга или по случаю. 

Лавка его была невелика и соответствовала стеснённому его положению, весьма расстроенному революцией. Книги, коих Фрокар не мог поместить в лавке, хранил он в особенном магазине, который он нанимал на одной из соседних улиц. Сюда попали почти все редкие и дорогие сочинения, имеющие цену в глазах охотника, но неизвестные большей части прочих покупателей.

Однажды Парни́ зашёл к нему по дороге в Комиссию и спросил об одной книге, в коей имел он надобность. - Здесь ее нет, - отвечал Фрокар, - она у меня в магазине. Если бы я не был один; то сейчас же за нею бы сходил. - Потрудитесь, - сказал ему Парни́; - а я между тем поберегу вашу лавку

При сих словах Стихотворец садится на место Книгопродавца и начинает заниматься сочинением, которое в то время приводил он к окончанию. Едва успел он написать несколько стихов, как отворяется дверь, и один из мнимых остроумцев, кои, выучив наизусть несколько чужих фраз, прикрывают оными совершенное свое невежество, с шумом входит в лавку. 

Сей литератор-самозванец, видя пред собой сухого и бледного человека, довольно просто одетого, принимает его за Книгопродавца и спрашивает отрывистым тоном, который люди его рода считают необходимым для модного писателя: 

- Есть ли у вас Маротические стихотворения? Кавалер Парни́, взявший на себя роль Фрокара, немедленно встаёт, отыскивает в лавке сочинения Клемана Маро и подает их незнакомцу. Тот раскрывает на удачу первый том и находит в нем известную балладу Беспечные (Les enfans sans souci). Он начинает читать первые стихи; но старинный язык поэта кажется ему непонятным. 

- Что это за вздор? – восклицает он с негодованием. 
- Но вы сами спрашивали Маротические стихотворения? 
- Конечно; но это не то, мой друг, совсем не то
- Сколько мне известно, других не существует. 
- Как? А те Маротические стихотворения, где упоминается о какой-то Элеоноре
- Вы верно говорите об опытах Парни́? - отвечает поэт, тихим голосом и с некоторым невольным смущением. 

- Парни́! точно! Ведь он писал Маротические стихотворения
- Вы хотите сказать: Эротические*. - Эротические или Маротические, не все ли равно
- Да, почти, - возразил Парни́, стараясь скрыть свою усмешку и подавая ему два маленьких тома в 16-ю долю, переплетенные в сафьян и с золотым образом. - Вот они! 
- Что цена
- Признаюсь, что я не могу вам вдруг сказать. 

- Вот забавно! Вы не знаете цены своим книгам
- Здесь переплёт может быть дороже самого сочинения. Кажется однако, что я могу отдать их за 6 франков. 
- Но вам известно, что учёным людям всегда делается маленькая уступка
- По совести, я не могу вам ничего уступить: это последняя цена. 
- Если так, то вот деньги.
* Сборник элегий «Эротические стихотворения», вышедший в 1778 г., отмечен непосредственностью лирического чувства, что не было характерно для поэзии XVIII века. «Нежный Парни́» был одним из любимых французских поэтов Пушкина.
     Évariste de Forges de Parny. À mes amis
     Rions, chantons, ô mes amis,
     Occupons-nous à ne rien faire,
     Laissons murmurer le vulgaire,
     Le plaisir est toujours permis.
     Que notre existence légère
     S’évanouisse dans les jeux.
     Vivons pour nous, soyons heureux,
     N’importe de quelle manière.
     Un jour il faudra nous courber
     Sous la main du temps qui nous presse;       
     Mais jouissons dans la jeunesse,
     Et dérobons à la vieillesse
     Tout ce qu’on peut lui dérober.
     Александр Пушкин
     Добрый совет
     Давайте пить и веселиться,
     Давайте жизнию играть,
     Пусть чернь слепая суетится,
     Не нам безумной подражать.
     Пусть наша ветреная младость
     Потонет в неге и в вине,
     Пусть изменяющая радость
     Нам улыбнется хоть во сне.
     Когда же юность легким дымом
     Умчит веселья юных дней,
     Тогда у старости отымем
     Всё, что отымется у ней.

Незнакомец расплачивается, берет с собою книги и выходит из лавки, бросив гордый взор покровительства на поэта, который так хорошо сыграл свою роль. Между тем настоящий Книгопродавец возвращается и приносит с собой сочинение, коего желал Парни́. 

Сей последний, с громким смехом, рассказывает ему свое приключение. - За сколько же продали вы свои сочинения? - спрашивает его Фрокар. - За 6 франков. - Возможно ли? они стоят в два раза больше! - Как? Эти две маленькие книжки в 16-ю долю? 

- Но вспомните, что они напечатаны на веленевой бумаге, украшены картинками avant la lettre, переплетены превосходно. Крайняя цена - 12 франков. К тому же, все издание теперь раскуплено и это был последний экземпляр

- Виноват! Я не думал, что мои сочинения так дороги. - Вы один не знаете себе цены. - Послушайте, любезный Фрокар, я не хочу, чтобы вы остались в убытке от моего невежества. Этот покупатель меня позабавил, и я охотно возьму на себя, вознаградить вас за сию потерю. 

- Вы шутите, г. Парни́
- Нимало: я был представителем вашей особы и дурно сыграл свою роль; следовательно, и причиненный убыток должно отнести на мой счет.

Во время разговора, остановилась пред лавкой богатая карета. Из нее вышла дама, соединявшая всю красоту молодости с привлекательной скромностью, этим верным признаком хорошего воспитания и неразлучною спутницей истинных достоинств. 

С ласковым видом подошла она к Книгопродавцу; тот принял ее с искренним уважением. Все удостоверяло Парни́, что сцена переменится и что прекрасная незнакомка была столь же умна и образована, сколько мнимый литератор самолюбив и невежественен.

- Любезный Фрокар, - сказала дама, - поспешите вознаградить меня за важную потерю, сделанную мною в последнее путешествие. Вы конечно помните дорожную библиотеку, которую вы собрали для меня с таким старанием: она включала в себя лучшие произведения наших стихотворцев - 100 томов в маленьком формате. 

Все это помещалось в богатом ящике, который вы же для меня заказывали. Вообразите, что этот ящик, вероятно дурно привязанный к моей карете, ночью был потерян. Я разослала людей своих по всей дороге; произвела всевозможные поиски; но - тщетно. Словом, я лишилась моих лучших друзей, приятнейших собеседников в уединении и утешителей в горести. 

Надобно, чтобы вы опять для меня собрали эту маленькую библиотеку, и притом как можно скорее; а пока, дайте мне Элегии Кавалера Парни́. - У меня их нет, милостивая государыня; минуту назад продан последний экземпляр, который бы мне приятнее было бы видеть в ваших руках, нежели у того, кто его купил. 

- Так постарайтесь отыскать мне другой. Это любимое мое чтение: я ставлю Певца Элеоноры наравне с Овидием и Тибуллом. 
- В таком случае, вы ему делаете много чести, - сказал Парни́ с усмешкой, которая прекрасной незнакомке показалась иронической. 
- Вы находите? - возразила она, бросив проницательный взор на поэта, коего приняла она за одного из завистливых критиков, которые всегда готовы унижать истинный талант. 
- А мне, напротив, кажется, что Парни́ превзошёл всех своих предшественников и современников чистотой и приятностью, языка, живостью чувства, прелестью картин и очаровательной непринуждённостью своей Поэзии. 

Стихотворец, который воспевал любовь, конечно, имеет неоспоримые права на снисхождение прекрасного пола. Имя Парни́ без сомнения драгоценно всякой чувствительной женщине; но оно не менее уважается всеми, кто только умеет ценить истинный талант. 

Что может быть нежнее его Эротических Стихотворений; что может быть трогательнее его Элегий? Он соединяет в себе таланты Катулла, Тибулла и Проперция, и всех их превосходит чувствительностью. Словом, Парни́ есть первый, единственный поэт в своем роде. 
- Признаюсь, - возразил Парни́, который едва мог скрыть приятное свое смятение, - что я не ожидал иметь сегодня ученый спор, и притом со столь опасною противницей. Сама Элеонора, если бы она была жива, не могла бы лучше защитишь своего друга

- Я совсем не знаю Парни́, - отвечала Дама, и никогда его не видела, хотя бы очень желала его встретить. Но ничто не заставит меня переменить свое мнение о прелестной его Поэзии. Я всегда буду говорить, что он принадлежит к числу Стихотворцев, что украшают наш век и отечество, и что в своем роде он не имеет ни соперников, ни достойных подражателей. 

Душевно жалею о тех, кто не могут или не хотят ценить его таланта. Сказав сии слова, прекрасная незнакомка бросила на него проницательный взор и ласково поклонясь Книгопродавцу, вышла из лавки.

- Скажите мне теперь, кто эта прелестная, красноречивая моя защитница? - воскликнул Парни́, обратясь к Фрокару, почти столь же восхищенному сею сценою, как и сам Стихотворец. – Это, - отвечал Книгопродавец, - любимая ученица знаменитого Дюкло, ревностная покровительница талантов, новая Жоффрен, которая почитает за особенное удовольствие, окружать себя литераторами и художниками, содействовать их трудам, ободрять полезные их предприятия, оказывать им всевозможные услуги и пособия; одним словом, это Герцогиня Р. 

- Я много слышал об этой женщине и был предубеждён в ее пользу благоприятнейшим образом; но признаюсь, что личное ее знакомство превзошло все мои ожидания. Прелестная женщина! Какой огонь в ее взорах! Какая приятность в обхождении! Какое живое, убедительное красноречие! И какой вкус, какие знания. 

- Согласитесь, что редко можно встретить подобное соединение превосходных качеств, и эти-то опасные оружия употребила она для того, чтобы защитить ваши прекрасные стихи от собственной же вашей критики! Повторяю вам, г. Парни́: вы одни только не умеете ценить своих произведений.

Парни́ простился со своим книгопродавцем и с живым, сердечным удовольствием вышел из лавки. Новая знакомая беспрестанно занимала его мысли: черты лица ее, слова, голос - все неизгладимо запечатлелось в его памяти. Лестные похвалы герцогини все еще отзывались в нем и, не смотря на свою скромность, Парни́ начинал уже думать, что был их достоин.

Через несколько месяцев после сей встречи, наше правительство озаботилось возобновлением гимназий. Образование этих полезных заведений возложено было на Парни́ и на меня. Мы употребляли со своей стороны все усердие и деятельность, дабы оправдать их выбор. Дом Комиссии ежедневно был наполнен прежними профессорами и другими учеными людьми, кои желали иметь места при новых заведениях. 

В их числе заметил я однажды человека, который, по важному своему виду и решительному тону, показался мне знатным чиновником или, по крайней мере, членом Института. Он подал мне просьбу, в которой изъявлял желание, получить место Профессора Словесности, при одном из помянутых заведений. 

Прочитав просьбу, я заметил просителю, что имя его было мне совершенно неизвестно и что ему надлежало бы представить одобрительные свидетельства людей, исправляющих публичные должности или, по крайней мере, уважаемых в городе. 

- Но я думал, - отвечал он, - что истинные достоинства не имеют нужды в заступниках. Я сам за себя отвечаю и - признаюсь вам откровенно - очень удивлен, что вы меня не знаете. Как кстати, - продолжал он, увидев Парни́, который в то самое время входил в комнату, - вот мой Книгопродавец! Он может сказать вам, что я имею некоторые права на то предпочтение, коего требую с вашей стороны
- Как? - спросил я с изумлением, - это ваш книгопродавец? 
- Конечно, - возразил Парни́ с живостью и делая мне знак. - Несколько месяцев тому назад, имел я честь продать этому господину Маротические Стихотворения Парни́. - Вы хотите сказать Эротические, любезный друг! - Эротические или Маротические, это почти все равно, - отвечал знаменитый мой сотрудник с громким смехом, от которого не мог более сдержаться. 

При сих словах, коих смысл казался мне непонятным, мнимый ученый взял обратно свою просьбу и с поспешностью нас оставил, не сказав ни слова. Тогда Парни́ рассказал мне, что это был тот самый Литератор-самозванец, который так позабавил его в книжной лавке Фрокара. 

Кто бы поверил, что сей дерзкий невежда, коего все заслуги состояли в счастливой памяти, осмелился стать наряду с почтенными и истинно учеными людьми, которые всю жизнь свою посвятили трудам и наукам?

Мы много смеялись этой странной встрече, и воспоминание об оной было нередко приятным развлечением после важных и многотрудных наших занятий. По прошествии нескольких дней, является в мое Отделение молодая дама, благородный и скромный вид которой, выразительный и приятный голос соответствовали прелестной наружности. 

Она просила профессорского места в Париже, для одного почтенного старца, коего таланты и познания известны были с весьма выгодной стороны. - Милостивая Государыня! - отвечал я незнакомке. - Училища столицы не принадлежат к моему Отделению. Не угодно ли вам пройти в другую комнату? Там найдете вы Кавалера Парни́, который исключительно занимается сей частью

- Как? - воскликнула она с приятным удивлением. - Кавалер Парни́ трудится в этой же Комиссии? Можно сказать, что он действительно на своем месте. Как я рада, что буду, наконец, иметь случай с ним познакомиться!

Прекрасная незнакомка не успела еще окончить сих слов, как мой знаменитый сотрудник вышел из своей комнаты, провожая просителей. - Что я вижу? - вскричал он с невольным изумлением, - г-жа Герцогиня… - Которая является сюда, чтобы возобновить наш спор об Элегиях Парни́, - продолжила она за него с кроткою улыбкой. 

- Милостивая Государыня, - отвечал он в приятном замешательстве. - Могу ли я теперь с вами спорить? Вы меня знаете и я не имею уже той выгоды, которою, пользовался, при встрече с вами в книжной лавке. Когда слышишь столь лестные похвалы из прекрасных уст; то мудрено, чтобы скромность не уступила признательности.

Затем, обратясь ко мне, рассказал он приятную встречу свою с Герцогиней и все подробности литературного спора, столь для него лестного. Любезная дама прибавила со своей стороны некоторые обстоятельства, которые в устах ее казались вдвое занимательными. 

Просьба ее исполнена была без всякого труда: почтенный старец, ею покровительствуемый, получил место, коего был достоин во всех отношениях. И с сего-то времени Герцогиня посвятила нашему поэту искреннейшее уважение и дружество. Парни́ пользовался ими всю свою жизнь. Лестное участие своей почтенной приятельницы немало содействовало к тому, что Французская Академия увенчала его таланты, избранием в число своих членов.

Происшествие сие служит новым доказательством, что достойные писатели всегда находят между прекрасным полом искреннейших друзей и ревностных защитниц; что лестная похвала образованной женщины нередко утешает знаменитого поэта, среди ударов жребия и преследований зависти.

Вместо приложения

Р О З А

     В тот славный день, когда из пены зыбкой
     Венера родилась, чтоб украшать любовь,
     И встретила восторженных богов
     С волшебною, небесною улыбкой;
     Когда вселенную день новый озарил, —
     В то самое чудесное мгновенье
     И розы сладостной свершилося рожденье,
     И фимиам ее на небо воспарил.
     Тогда она лилею превышала
     Своею нежною, приятной белизной,
     И прелестью чудесной, неземной,
     Подлунный мир она очаровала.
     Вдруг, буйный Вакх однажды уронил
     На розу пышную из изумрудной фляги
     Блестящий брызг пурпурной влаги,—
     И краску навсегда цветок переменил,
     Венеру он околдовал чудесно,
     И Пафоса теперь им изукрашен сад;
     Его пленительный, душистый аромат
     Отраднее амврозии небесной.
     Им нежные как пух рисуются уста,
     И в сладкие минуты неги, счастья,
     В минуты сна, в минуты сладострастья,
     Им блещет роскошно дев юных красота,
     И нежно потупя задумчивые взоры,
     Им разрумянившись, безмолвный, скромный стыд
     Пред обольщением застенчиво горит,
     Как летнею порой луч радостный Авроры.
     И. Галанин
     Апр. 1835

***

Я родился в одном из городов Этолийских, на брегах Ахилоя. Мне было шестнадцать лет, когда я увидел в первый раз юную Мирфею. Глаза мои очаровались, сердце предалось ей навсегда. С сего мгновения я позабыл мирные забавы детства. Часто ходил я мечтать в ближний лес, никем почти не посещаемый.

Я всегда останавливался перед небольшой статуей Любви, произносил имя Мирфеи, и вздыхал. В один вечер я сорвал розу, и положил ее к подножию бога. На другой день пришел, и увидел, что цветок мой соединен с другой, только что сорванной розой. Приятное удивление объяло меня, тысячи смешанных мыслей сменялись у меня в голове, и надежда оживила мое сердце, подобно как роса увядший цветок оживляет. 

Я нарвал еще цветов; украсил ими бога, и возвратился в мое жилище. Ночь помрачала уже синеву небес; она несла с собою сон и приятные видения; но видения сии проносились над моею хижиной; я не мог заснуть. Наконец день показался; я несколько раз уже приближался к жилищу Мирфеи; хотел ее видеть, пасть к ногам ее и поклясться ей в любви, достойной красоты ее; но видел женщину, которой строгий вид вселял только страх и робость. 

Я пошел опять к лесу и неприметно приблизился к изображению бога. Я видел молодую девушку, которая приплетала к моей гирлянде другую. Я тихо приближаюсь и беру ее за руку: она испускает вздох, оборачивается, потупляет взор и краснеет. Я бросился к ее ногам и сказал: я люблю тебя, прекрасная Мирфея; давно уже люблю тебя; и клянусь любить вечно. 

Клянусь богом, который нас видит и слышит, что буду любить тебя вечно. Мирфея открывает малиновые уста свои, и голосом, столь же легким, как зефир: я принимаю твою клятву, - сказала она, и клянусь сама этим же самым богом, что единственное мое желание будет нравиться тебе всегда.

Я почти ежедневно видел ее на том же самом месте; говорил ей о моей нежности; она меня слушала; говорил ей еще о том же - и она меня слушала с новым удовольствием. Я прижимал ее руку к моему сердцу; губы мои иногда прикасались к ее губам; я пил благовонный воздух, которым она дышала; большая дерзость оскорбила бы прекрасную Мирфею; гнев ее отвлек бы меня далеко от нее - и я умер бы с печали.

Однажды я приметил горесть в ее взоре. 
- Небо, - сказала она, - даровало мне жестокую мать; я боюсь, чтобы эта жестокость не была причиной наших бедствий…  
Поцелуй не позволил ей докончить: Верь мне, юная подруга, - сказал я, что предусмотрительность ужасна: не потеряем настоящего в сетовании о будущем.

На другой день я узнал, что Мирфея соединяется через три дня с одним из богатейших граждан Ферма: молния поразила бы меня легче. Прийдя в себя, я старался не верить моему несчастию. Я бегу к Мирфее, и вижу, что дверь ее дома убрана цветами - несомненный знак приближающегося торжества. 

Бешенство овладело мной: я начал срывать венки и топтать их ногами; потом побежал в лес, бывший свидетелем прежних наших радостей, разбил статую Любви, и удалился, проклиная место моего рождения.

Отдаление и разлука не погасили моей страсти. Я находил везде образ той, которой старался избегнуть. - Я хочу забыть ее, - думал я, или умереть, и пошел к мысу Левкадскому.

Прихожу туда: бесчисленное множество народа покрывало берег. Жрецы, после обычных возлияний, заклают двух горлиц, призывают Нептуна, и; сходят, потом в лодки, чтобы спасать любовников, которые ищут в волнах конца своих мучений.

Приходит молодой человек, Миртил; горесть видна на лице его. Прекрасная Цефиза является в то же время, при громе похвал красоты ее. Сии похвалы выводят наконец Миртила из его размышлений. 
- Неужели, - вскричал он, - будучи столь молода и прекрасна, ты могла найти любовника непостоянного. 
- Они все непостоянны. 
- По крайней мере, я знаю одного, который постоянен. 
- Но примеру его никто не последует. 
- Я хочу ему следовать; вот, до чего доводит постоянство. 
- Для чего сделал ты дурной выбор? 
- Разве твой лучше? - Я обманулась, и хочу за то наказать себя. 
- Я хочу тоже; но согласись, что это безрассудно. 
- Я согласна, что мой неверный один достоин наказания. 
- Мою неверную должно бы бросить в волны. - А я, вместо наказания, приготовляю новое торжество его тщеславию. 

- Гораздо лучше бы было отомстить ему. 
- Я согласна. 
- Мало быть согласной. 
-  Итак, я хочу мщения. 
- Неужели я уступлю тебе в том? Цефиза не отвечала ни слова, и потом, взяв один другого за руку, они удалились.

Мы видели, как потом пришёл один из жителей Эвадии. Он потерял обожаемую супругу. Он проклинал жизнь и кричал управлявшим лодками: - если ваши души не чужды сострадания, не спасайте меня; дайте мне соединиться с той, которую я люблю; именем Богов заклинаю вас, не спасайте меня. Он сказал, и бросился в море; но, едва достигнув волн, он простирает руки, и выплывает к берегу.
 
Юный Афинянин заступил его место. В руках держал он портрет и локон волос. Золото и жемчуг блистали на его одежде; волосы его были умащены благовониями; вид и поступь его дышали негой. 

- Циписка обожает меня, - говорил он, - и я, я чувствую, что начинаю любить ее: пора ее оставить. С сими словами он бросил в море портрет и локон, и пошел назад, напевая нескромную песню, и улыбаясь всем женщинам, которые встречались ему на пути.

После того пришли из Сиракуз две женщины знатного рода. Приятный румянец не украшал их лиц: вид их был столь же смел, как вид атлетов. Он сходят на песок, снимают свою обувь, прикасаются ногами к поверхности вод, и воздают Нептуну хвалу за исцеление. Возвратясь в толпу, одна из них взяла за руку афинского комедианта, а другая богатого самосского купца.

Взоры всех устремились на двух любовников, которые шли, держа за руку друг друга. Они едва еще вышли из детства. Слезы орошали их лица; они обнялись с нежностью, и приближались уже к краю бездны, как вдруг дрожащий голос старца остановил их. 

- Что вы делаете, дети мои, - сказал он: какая горесть томит вас? - Мы любим друг друга, - отвечал молодой человек: вот наше несчастье. Любовь есть наше мучение; одна мысль занимает нас; сон оставил наши вежды; улыбка убегает наших уст; ужасное изнеможение снедает наше тело; разлука для нас ужасна, это есть продолжительная смерть; но, при свидании, мы еще в большем беспокойстве; слезы мешаются с нашими поцелуями, мы боимся будущего, боимся, что будем когда-нибудь разлучены; ревность мучит нас; словом, любовь есть наше несчастие: мы хотим от нее исцелиться. 

Старец улыбнулся: - Видите ли вы эту скалу, - сказал он: на ней стоит храм Гименея; войдите в него и ваши муки прекратятся.

Юные любовники последовали совету старца, и место их заступила молодая вдова. Одежда ее и поступь означали горесть. Она вздохнула; приблизилась к краю бездны, посмотрела на волны, и вдруг: - благодарение и слава бессмертным, - сказала она: я исцелилась.

Тут явилась знаменитая Сафо. Множество зрителей толпилось вокруг нее: тысячи голосов хвалили ее и жалели о ней. В юности своей она оскорбила природу и любовь. Последняя ужасна в мщении: она зажгла свой пламенник в сердце бедной Сафо и оставила хлад в душе Фаона. Сия несчастная девушка держала в руках лиру, которую она столько усовершенствовала; на голове был у нее венок из лавров и миртов. 

Она приблизилась к скале твердыми шагами, и запела оду, сопровождая ее игрой на лире. Отдаление не позволило мне слышать ее; но я видел, как она бодро бросилась в волны. Одни говорят, что она, во время падения, превратилась в лебедя; другие, что морские нимфы приблизились и унесли ее.

Толпа неприметно разошлась, и я взошел на мыс. Там я колебался несколько минут. Я не боялся смерти - боялся равнодушия. Перестать любить! эта мысль меня ужасала, и я покушался остаться в моих муках. Наконец рассудок возымел верх: я хотел уже броситься в волны, как вдруг почувствовал, что кто-то держит меня за платье. 

Оборачиваюсь, вижу Мирфею, и заключаю ее в свои объятья. - О, неверная и вечно любимая Мирфея, - сказал я: что пришла ты искать в сих местах? При сих словах она открывает прекрасные глаза свои и говорит: - мог ли ты подозревать меня? как мог ты удалиться, не выслушав меня? 

Увы! в тот день, когда жестокая мать изрекла мой приговор, когда ты оставил наше селение, я искала тебя на местах прежних наших свиданий, и нашла только знаки твоего отчаяния. Я хотела предложить тебе бежать со мной, разделить мою участь и жить только для любви.

Ночью я возвратилась в селение и приблизилась к твоему жилищу. Отец твой сидел на пороге хижины и плакал; он звал любезного сына, и слезы его текли ручьями. Я удалилась; долго искала тебя, и, не надеясь нигде найти, решалась прийти сюда и молить Hептуна, чтобы исцелил меня от любви моей.

Надобно было чувствовать мои мучения, чтобы понять мое блаженство: оно продолжается и кончится вместе с моей жизнью. Я не забыл слов старца и поклялся Любви не входить в храм Гименея.
перевод с фр. А. Воейкова
Наверх