Федор Васильевич Ростопчин. Письма в Англию к графу С. Р. Воронцову

Граф Семен Романович Воронцов, живя в Англии в течение с лишком двадцати лет, в звании русского посланника, остальные же двадцать семь лет частным человеком, был чужд самопроизвольного отлучения от родины. Его дом в Лондоне был маленькой русской колонией, в которой заезжие русские люди чувствовали себя как дома.
Граф Воронцов, во всю свою жизнь, поддерживал непрестанные сношения с горячо любимым Отечеством. Сношения эти были для него столько же потребностью сердца, как и требованием тонкого ума.

Отвечая живому, сердечному участию, которое он принимал в делах России, к нему обращались письменно (и с известиями и за советом) сначала бывшие его товарищи по службе: князь Безбородко, графы Завадовский и Морков, Д. П. Трощинский; потом люди младшего поколения: князь Кочубей, графы Новосильцов и Н. П. Панин; наконец, уже будучи в отставке и в глубокой старости, он имел усердных корреспондентов в своем сыне, который с ранних лет сделался участником и деятелем важных событий и в Н. М. Лонгинове, занимавшем место секретаря при императрице Елизавете Алексеевне.

Имена лиц, с которыми граф Воронцов состоял в переписке, сами свидетельствуют о важности последней: в ней содержатся драгоценные исторические показания. Граф Воронцов умел внушать к себе горячее сочувствие и прочную привязанность. В первый раз предлагаются здесь выдержки из писем в Англию графа Ф. В. Ростопчина.

Письма графа Ростопчина затрагивают важнейшие явления времени Екатерины II и Павла I и касаются множества лиц. Целое поколение давно сошедшее в могилу, находит в графе Ростопчине меткого и почти всегда оценщика и судью.

     1. 20 февраля 1791, С.-Петербург

Два раза имел я честь писать к вашему сиятельству в продолжение похода 1789 года и, не получив ответа, я полагал, что мне следует замолчать. С майором Ламсдорфом, посланным в Вену, отправлен мною для отдачи на почту пакет на ваше имя, и в нем планы Фокшанского и Рымнинского сражений, с заметками принца Кобурга.

Затем я всем рассказывал о ваших ко мне милостях и просил г-на Кочубея (Виктор Павлович, будущий канцлер, князь Кочубей послан был своим дядей, графом Безбородко, в Англию, где воспитывался под надзором графа С. Р. Воронцова) напомнить вам обо мне.

Не было никогда человека более меня неудачливого. Полный того усердия, которое заслужило мне вашу рекомендацию, я продолжаю служить и испытываю лишь невзгоды. Я участвовал в первом Финляндском походе (летом 1788 года. Весной этого года Ростопчин был еще в Лондоне в чине поручика Преображенского полка (граф Воронцов, страстно любивший военное дело, тоже начал службу в Преображенском полку). Ростопчин брал в Лондоне уроки кулачного боя).

Когда князь Ангальт (здесь: Виктор Амадей Ангальт-Бернбургский) приезжал из под Очакова, я причислился к нему и решился за ним последовать. Я видел, как турки бегали, и как брались крепости без боя.

Лишась брата (Петр Васильнвич), который погиб от шведов в морском бою 13 августа (1789 г.), я поехал навестить своего отца, в решимости не возвращаться более в армию, где чин не защищает от обиды и где надо скрывать свою честность, если желаешь успехов. Я приехал в Петербург, чтобы находиться при князе Ангальте, но он вскоре погиб (атакуя шведов, был смертельно ранен в правую ногу пушечным ядром, после чего доставлен в военный госпиталь в Выборг, где вскоре, после операции, скончался в апреле 1790 г. Дальний родственник имп. Екатерины II).

Его отличное обращение со мною внушило желание князю Нассау иметь меня при себе. Он дал мне в команду гренадерский батальон. В делах 22 и 28 июня я исполнил мою обязанность (здесь: русско-шведская война (1788-1790 гг.)); но молчал и ничего не получил, хотя отзывы обо мне были самые лестные.

Несколько раздосадованный этим, и просил князя Нассау, чтобы вместо креста, который он желал мне доставить, он выхлопотал мне звание камер-юнкера; потому что мое намерение всегда было не носить его только, а заслуживать. Императрица немедленно приказала заготовить указ о моем повышении.

Указ должен был быть подписан 8 сентября. Отложили до 22, но он и до сих пор остается в портфеле графа Безбородки. Между тем князь Нассау стал мной заниматься и приманкой награды, на которую он дал мне право рассчитывать, захотел женить меня на своей незаконной дочери, так как, по несчастью, оставшись единственным сыном, я имею состояние.

Такой бесчестный поступок привел меня в негодование и в бешенство. Как скоро я увидел, что со мною играют в такую игру, я уехал из Петербурга, покинув всякие надежды.

Теперь меня уверяют, что стоит только графу Безбородке сказать одно слово, и ее И. Величество вспомнит о своем намерении наградить меня.

Князь Антальт желал мне добра, но его нет на свете. Будьте моим благодетелем и признательность моя будет вечной, как и память, которую храню я о ваших ко мне милостях. Коль скоро будет заключен мир, успею ли я или нет в моем намерении, я попрошу у вас убежища от преследующего меня злополучия и посвящу мои дни на то, чтобы заслуживать ваше уважение, и пр.

     2. 7 октября 1791, Яссы

Я имел честь писать вам из Петербурга в мае месяце и прошлого года после кампании, в которой я участвовал с князем Нассауским. Не получив ответа, опасаюсь, не лишился ли я вашей благосклонности, тогда как мое живейшее желание состоит в том, чтобы удостоиться вашего доброго мнения.

Злосчастная судьба, преследующая меня во всех случаях жизни, заставила меня, вопреки моему ожиданию, предпринять сие последнее путешествие. Принц Виртембергский (Генрих Фридрих Карл), оказывавший мне искреннюю дружбу, пригласил меня сопровождать его, и я тем охотнее согласился, что великая княгиня (Мария Федоровна) желала, чтобы я сопутствовал ее брату. Едва приехав на место, он заболел и умер от желчной лихорадки.

Я хотел тотчас пуститься в обратный путь, но не мог добиться разрешения на отъезд и сожалел о потере принца, одаренного столь прекрасными качествами души. Он собирался путешествовать и с нетерпением ожидал случая познакомиться с вами.

Я приехал в Яссы, где болезнь сделалась повальной; все заболевали, но никто не умирал. Князь Потемкин (Григорий Александрович), пораженный мыслью о смерти (потому что в Галаце, на похоронах принца Виртембергского, вместо своих дрожек, ошибкой сел на дроги, привезшие тело), захворал, уехал в Берлат, в Гуш, и наконец, поселился на даче в здешних окрестностях.

Были у него лихорадочные припадки, но он поправился, возвратился в город и вновь заболел, наевшись гусятины и плодов. Он не согласился принять никакого лекарства и, слабый, но упрямый как всегда, непременно захотел оставить Яссы и водвориться близ Очакова, в Николаеве, посреди новых сооружений.

Он остановился ночевать, отъехав 25 верст, провел всю ночь беспокойно, обливал себе голову одеколоном и желудок холодной со льдом водой. В 8 часов утра, он отправился далее, проехал 6 верст и закричал, чтобы его выпустили и что он умирает. Хотели его удержать, но он выпрыгнул с босыми ногами, крича, что умирает и ничего уже не видит и, через пять минут предсмертного томления, испустил дух на большой дороге.

Кончина его была также необыкновенна, как и его жизнь. Все здесь притворяются огорченными, и никто не думает о последствиях. Г. Каменский принял начальство, как старший (Михаил Федотович). Верно то, что день смерти Потемкина есть день возрождения честных людей, и что никто из военных не сожалеет о нем; но многие думают, что лиши-лись новых чинов, орденов и проч.

Я несколько поправился после моей болезни; вскоре выеду отсюда и надеюсь еще увидеть графа Румянцева (Петр Александрович), истинно знаменитого европейского военачальника. Я счел долгом сообщить вам эту важную новость и покорно прошу вас уведомить меня, могу ли надеяться на продолжение оказанного мне вами расположения.

     3. 25 декабря 1791, Яссы

Редко в моей жизни испытывал я столь счастливую минуту, как при подаче мне бароном Бюлером (Карл Яковлевич) вашего письма. Оно уничтожило мои опасения быть вами забытым и, рассеяв сомнения, давно меня мучившие, внушило мне новую уверенность в вашем благорасположении.

Простите меня, граф, если я вообразил, что вы могли переменить свое мнение обо мне. Хотя, в мое кратковременное пребывание в Англии, я старался сделаться достойным вашего внимания; но судьба, неотступно меня преследующая, до того противодействовала моим начинаниям, что я не удивился бы, услышав, что некоторые мои поступки подвергаются в обществе невыгодному для меня истолкованию.

Я не имею перед вами иных заступников, кроме моих несчастий и моих чувств, которыми руководился я во всех случаях; а как мне никогда не отказывали в имени благородного человека, то я надеюсь, что оно же и даст мне право на ваше уважение и вашу благосклонность.

Вы не ошибаетесь, когда говорите, что несчастье во всем преследовало меня еще упорнее, нежели я против него боролся. Неудача была наградой за усердие, с каким я старался заслужить отличие. Может быть, я метил высоко, имея лишь слабые средства; но внушенная мне вами ревность и ваши наставления должны были, по мнению моему, расчистить мне путь.

К сожалению, опыт доказал мне, что человеческие усилия не могут преодолеть судьбы; целые три года неудач, гонений и неприятностей отвратили меня от поприща, избранного мной с пламенным порывом и на котором я чаял найти верные случаи отличиться и удостоиться почестей, которые раздавались так щедро, а на мою долю не выпали единственно потому, что я родился несчастливым и слишком заботился о соглашении моих поступков с моею совестью.

Вы удивляетесь, граф, моему скитанию во время обеих войн (русско-турецкой и со Швецией в семилетней войне). Вот моя история.

По прибытии моем в Петербург, я отправился на главную квартиру, мирно расположенную в Фридрихсгаме (крепость в Финляндии), и присутствовал на смотре небольшой армии, которую считали достаточной для защиты всей страны и которая более походила на обсервационный корпус во время перемирия. По возвращении в Петербург, я с нетерпением ожидал открытия другой кампании.

Опасаясь причисления к гвардейскому батальону и роли простого зрителя военных действий, я решился направиться в поход против турок. Я пожелал состоять при князе Ангальтском, заслужил его доверие и, следовательно, нерасположение князя Потемкина. По окончании этого похода сдачей Бендер, я поспешил вернуться в Россию и оставил армию, в которой личность главнокомандующего производила на меня мучительное впечатление.

Я дождался в Петербурге возвращения князя Ангальтского. Он приехал из Германии и, получив назначение в Финляндию (куда и я последовал за ним), был там убит. Тогда принц Нассауский принял меня под свое покровительство, в память брата моего, который служил под его начальством в предыдущую кампанию и был взорван на воздух, вместе со своею галерой, в день 13-го августа.

Я участвовал во всех делах, и между прочими в том, где шведский король, уже лишенный всякой надежды сохранить свое королевство, сделался победителем, сам не зная как. Князь Нассауский, который также легко забывает свои неудачи, как дурную погоду, возвратился, хотя и побитый, но весьма гордый, и не имел причин жаловаться: он был осыпан наградами и, более чем когда-либо, стал по прежнему героем и адмиралом.

Я говорил вам о скверной проделке, задуманной им против меня, заодно с его супругой. Видя, что награды даются только иностранцами и шпионам, я изъяснил ему в письме мой взгляд на это, и уехал в Москву рассеять свое горе.

Нынешней весной, видя, что приготовления к новой войне продолжаются безостановочно, я возвратился в Петербург, чтобы присмотреться к обстоятельствам. Принц Виртембергекий выразил сильное желание иметь меня при себе, и я тем охотнее согласился, что великая княгиня разделяла это желание (Мария Федоровна).

Я прибыл в армию с принцем и лишился его в Галаце. Я вновь попал под гнет вместе со всеми и заболел; а между тем смерть совершила свой тяжкий удар. Великий человек исчез, не унося с собой ничьих сожалений, кроме разочарования лиц, обманутых в своих надеждах, и слез гренадеров его полка, которые, лишаясь его, теряли также и возможность воровать безнаказанно.

Что касается меня, то я очень рад, что день его смерти положительно известен, тогда как никто не знает времени падения Родосского колосса.

Граф Самойлов (Александр Николаевич), назначенный быть первым уполномоченным на конгрессе (здесь: Ясская мирная конференция, где был заключен договор о мире (9 января 1792) года между Россией и Османской империей и положивший конец русско-турецкой войне 1787-1791 годов), пригласил меня в сотрудники.

Я поехал с ним в качестве секретаря. Граф Безбородко прибыл, одобрил этот выбор и, по отъезду г-на Машкова, мне поручено было составление журнала или протокола конференций.

Я крайне сожалею, что не получил вашего письма: оно избавило бы меня от многих тяжелых минут, проведенных мною в изыскании причин, которые могли навлечь меня ваше неудовольствие. После положительных уверений, данных мне в Петербурге, о согласии Императрицы сделать меня камер-юнкером, я воображал, что нужно только напомнить ей мое имя. Вижу теперь, что князь Нассауский, г. Турчанинов и прочие, не довольствуясь несправедливостью своих поступков, еще и потешались над моим легковерием.

Коль скоро так случилось, то я этому рад: подобный образ действия избавляет меня от благодарности, чувства очень тяжкого относительно лиц, которых нельзя уважать.

Не думаю, чтобы занимаемая мною теперь должность могла дать мне право на какие-нибудь значительные награды. Надеюсь только на вас; мне невозможно найти более достойного покровителя.

В новый год буду капитаном; чин полковника для меня слишком высок. Впрочем, война окончена, и вместе с тем служба теряет всякую прелесть. Армия наполнена иностранцами, людьми без рода и племени, казаками, которым даны лучшие полки; все это челядь покойного князя (Потемкин умер недалеко от Ясс 5 (16) октября 1791 г.). Только те, кто не имел к нему доступа, остались майорами. Найдется двадцать примеров, что люди, бывшие сержантами гвардии, в какие-нибудь два года, или даже менее, попали в подполковники; и я утешаюсь только тем, что не оставил гвардию, как предполагал сначала.

Дай Бог, чтобы порядок восстановился; но уважение к чинам потеряно. Здесь никогда не было речи о заслугах, за которые получалось повышение; говорили просто: это подполковник или майор, по милости госпожи такой-то. Вот почему я желаю сделаться камер-юнкером, дабы заслужить доброе о себе мнение и продолжать службу.

Меня уверяют, и я знаю, что это звание дается легко; но нужно его походатайствовать, а я так несчастлив во всех моих начинаниях. Мне сулят успех, предложения покровительства сыплются на меня со всех сторон; но у нас так много обещают, что под конец ничего не делают. Я стал недоверчив.

Больно, никогда никого не обманывая, постоянно быть обманутым.

После того к кому обратиться? Исполненный слепого доверия к вашей благосклонности, ожидаю моей участи. Желаю, чтобы вы были ее решителем. Пусть напомнят обо мне, от вашего имени, графу Безбородко, когда будут назначаемы награды бывшим на конгрессе; в таком случае я, наверное, получу желаемое, и во всю жизнь буду иметь повод гордиться моим покровителем.

По всем вероятностям мир будет подписан недели через три или ранее, если не представится к тому совершенно неожиданных препятствий. Бароцци, посланный от графа Безбордко к великому визирю, возвратился, и, по-видимому, исполнил свое поручение удачно.

Нет никакой вероятности, чтобы переговоры затянулись: ибо граф Безбородко, приехав сюда, послал турецким уполномоченным письмо (исполненное убедительного красноречия), в котором открыто изъяснил свое намерение не терять времени и потребовал решительных ответов.

Если теперь может возникнуть какое-нибудь затруднение, то, единственно, с нашей стороны. С посланниками высокой Порты обращаются строго и часто дают им чувствовать, что конгресс в Яссах не похож на конгресс в Систове (мирный договор, подписанный 4 августа 1791 года в городе Систове между Австрийской монархией и Османской империей), и что переговоры между нами ведутся без посредников.

В Шумле великий визирь и чума; приняты все необходимые меры, чтобы остановить распространение заразы и не дать ей проникнуть в наши квартиры.

Город Яссы, всегда грязный и нечистый, совсем опустел после вывоза тела князя Потёмкина и отъезда его свиты. Два месяца тому назад, он был настоящей больницей. Лихорадки страшно свирепствовали, и в августе месяце на Дунае две трети армии были больны.

Эта болезнь начиналась ознобом и бредом. По истечении четырех дней, опасность проходила; но нужны были недели для поправки и восстановления сил. Эти лихорадки, которые, казалось, утихли, возобновились от сырой погоды, и от них умерло несколько лиц, между прочими граф Гуровский и молодой Рибас (Эммануил, брат основателя Одессы).

Последний был кавалером св. Георгия и св. Владимира 3-х степеней. Он имел золотую шпагу и всем этим был обязан своей храбрости; при покровительстве старшего брата, который командует флотилией и хвалится своими подвигами, ссылаясь на свой большой Георгиевский крест и на великолепную шпагу, подаренную ему Императрицей за мнимую храбрость.

Этот человек, умеющий посредством разных происков сблизиться с кем захочет, делает невероятные усилия, чтобы угодить графу Безбородко, который своим приветливым видом и вежливым обращением подает ему надежду на успех. Граф Павел Потемкин (неблизкий родственник) болен, и полагают, что изнурение сведет его в могилу.

Брат его Михаил, который приезжал из Петербурга для ревизии дел комиссии и для поверки чрезвычайной суммы, не найдя последней, уехал, в полном убеждении, что имеет верный случай повредить г. Попову, своему врагу; но смерть расстроила его предположение, постигнув его внезапно, в карете, на расстоянии ста верст от Киева.

Раздел имений князя еще не состоялся. Наследники положились на решение Императрицы. Князь Потемкин оставил некоторые долги, 7000 душ крестьян в Польше, 6000 в России, и на полтора миллиона рублей бриллиантов.

Чудеснее всего, что он забыт совершенно. Грядущие поколения не будут благословлять его память. Он в высшей степени обладал искусством из добра делать зло и внушать к себе ненависть, расточая благодеяния небрежной рукою. Казалось, он определил себе задачей, во всех званиях унижать человека, чтобы ставить себя выше его. Вы не можете себе представить, граф, сколько повредила последняя поездка его в Петербург многим лицам, пользовавшимся до того времени уважением.

Низость восторжествовала над высокомерием и притворными чувствами. Последней слабостью князя Потемкина было влюбляться во всех женщин и прослыть за повесу. Это желание, хотя и смешное, имело, однако же, полный успех. Ему было очень легко стать в такую обстановку, и попытка эта обмануть публику на счет себя обнаружила все происки петербургского общества.

Немногие лица могли похвалиться своим поведением. Женщины хлопотали о благосклонности князя, как мужчины хлопочут о чинах. Бывали споры о материях на платья, о приглашениях, и пр. Князь обещал все и не мог ничего добиться. Он был почти сослан; значение его упало, и он уехал, истратив в 4 месяца 850000 рублей, которые были выплачены из Кабинета, не считая его частных долгов.

Его смерть повредила г. Каменскому, который оказался здесь старшим генералом. Он сотворил столько проделок и так надоел Императрице, что она приказала ему отправиться в Москву.

Граф Каховский командует здесь, хотя это и незаметно: у него нет власти, и он ничего не смеет делать. Графы Потоцкий и Ржевусский находятся еще здесь. Партия их в Польше становится очень сильной. Первого из них хотели на сейме выбрать в короли.

Войска республики стоят на границе и подают вид, будто намерены защищаться. Извините, граф, за пространность этого письма. Я вынужден был говорить вам о моих несчастиях и о моей благодарности за ваше участие. О грядущих событиях извещу вас при первом случае. Не замедлю вас уведомить о заключении мира. Я думаю выехать прежде графа Безбородко, чтобы повидаться с отцом моим в Москве.

Если вы захотите сообщить мне что-нибудь, потрудитесь адресовать письмо в Петербург вашему брату. Позволяю себе вложить письмо к г. Кочубею.

     29 декабря 1791 г.

Письмо мое осталось неотправленным, вследствие сегодняшнего счастливого события. Прибавляю это дополнение, более достойное внимания, чем все, что я имел честь говорить вам выше.

По приезде Бароцци, была 27-го числа конференция, на которой турки согласились безусловно принять две статьи, вызвавшие возражения с их стороны. В силу одной из этих статей, Порта делается ответственной за все беспорядки, могущие произойти от закубанских племен; по другой, она обязуется вознаградить из своей казны все убытки, нанесенные корсарами подданным Российской империи.

По принятии этих двух статей, оставалась только статья о денежном вознаграждении за военные издержки, которая не входила в текст договора, а составляла особое приложение, и которую турки никак не решались взять со стола, где она была составлена ими в день ее представления.

Однако же они, взяв ее наконец, согласились иметь на другой день конференцию для ее обсуждения; но граф Безбородко избавил их от этого труда неожиданным сообщением: вошедши в зал конференции, он объявил что Ее Императорское Величество, желая установить безопасность своих границ и видя готовность с какой господа уполномоченные высокой Порты удовлетворили её требованиям, отказывается от вознаграждения за военные расходы и дарует мир.

Турки едва могли этому поверить: так велика была их радость. Благодарения их соответствовали признательности, которую должно было внушать им подобное великодушие. Подчеркнуты мною строки выписаны из протокола. Я хотел послать вам копию со всех статей мирного договора, но гр. Безбородко советовал мне этого не делать, так как мое письмо пойдет по почте на Варшаву.

Граф Морков уезжает в Петербург. Он мне нечета относительно счастья: в три года, из майоров он будет генералом, и притом увешан орденами. Г. Бюлер-младший отправлен в Вену; г. Татищев, гвардейский офицер, в Константинополь; другой того же имени в Неаполь; подполковник Бороздин в Варшаву, куда хотели послать меня, что мне граф и предлагал; но когда я благодарил его, он был настолько добр, что выбрал для меня более приятное поручение: он через пять дней посылает меня к Императрице с тремя последними протоколами, объясняя притом, что они ведены мной.

Не знаю, чем я мог заслужить такой знак его расположения; но думаю, что я обязан этим вашему представительству. Генерал Самойлов едет чрез две недели с ратификацией великого визиря. Он берет с собой Раевского, внучатого племянника покойного князя. Граф Чернышев повезет ратификацию султана, и немедленно затем последует возвращение графа Безбродки.

Простите, граф, несвязность этого письма; радость взволновала меня. Я люблю мое Отечество, хотя должен в нем страдать; вижу, что оно озаряется новым блеском, и что наша Государыня увенчана славой, принадлежностью великого духа.

Если в этой войне вы не имели случая применить ваши военные дарования, быв вдалеке от мест, где так легко одерживались победы, то вы оказали другие услуги, достойные ва-шего высокого ума и вашей прекрасной души.

     4. 13 (24) феврали 1792, С.-Петербург

Я на днях произведён в камер-юнкеры и спешу принести вам дань моей благодарности. Как до объявления этой царской милости так к после, мне высказано были столько лестного, что я не решаюсь вполне уповать на открываемую мне будущность.

Впервые в жизни моей я получил то, чего мог желать при настоящих обстоятельствах. Чувство радости, которое овладело мною, не помрачается воспоминанием о средствах, употребленных для достижения этой цели: покровительством, которым я пользуюсь, и переменой моей жизни я обязан вашей благосклонности.

Мой образ мыслей удостоился вашего одобрения, и с той поры моей главной задачей было заслужить уважение ваше. Не откажите мне, граф, в чувстве, которого я домогаюсь и которое необходимо для моего счастья. Довершите то, что вам угодно было начать и руководите мной вашими советами в той сфере, где человека подобного вам не существует.

Я заболел на другой день по приезде моем из Ясс и до сих пор не выхожу из комнаты. Брат ваш (Александр Романович) почтил меня присылкой письма, и котором вы изъявляете ваше удовольствие за сообщение мной известий, какие мне казались для вас наиболее занимательными.

Я высоко ценю, граф, новые знаки вашего благоволения. Я очень рад, что вы говорите гр. Безбородко о моей признательности; он без сомнения поверит вам. Жду с нетерпением его приезда, чтобы встретить и принести ему мои благодарения. После вас, я этого человека почитаю более всех, не столько за сделанное им мне добро, сколько за благородный образ действий в этом случае.

Я с удивлением узнал, по прибытии сюда, что он неоднократно, в очень лестных выражениях, писал обо мне Ее Величеству, и она благоволила сказать г. Самойлову, что предназначает меня состоять при его посольстве (посольство графа А. Н. Самойлова в Константинополь не состоялось).

Вы вполне справедливо говорите, что граф Безбородко покрыл себя славой. Препятствия, которые он должен был преодолеть, отсутствие самых необходимых средств для переговоров с турками, известные свойства их уполномоченных, все было соединено, чтобы выставить в ярком свете его великие дарования.

Чем более я смотрел на его труды, тем более удивлялся его гению. Для успеха в самом трудном деле ему стоит только приняться за работу. Он теперь собирает на пути своем должную дань хвалений, и предполагает быть здесь около 20-го числа будущего месяца; но думают, что он ускорит свой приезд, вследствие письма Императрицы, где она говорит ему, что он окажет ей новую услугу, если прибудет к ней как можно скорее.

Принц Нассауский здесь и разглагольствует о блестящем успехе своего посольства в Вену, по его словам, он добился разрешения французским принцам жить в Кобленце, куда он сам намерен вскоре возвратиться. Сын князя Эстергази произведен в корнеты конно-гвардейского полка, вместе с сыном г-жи де Витт, который, во время последнего путешествия князя Потемкина, был его поверенным в разных кружках петербургского общества.

Офицеры его штаба получили повышение; его адъютанты произведены в полковники, но только за наряд, со старшинством по прежнему чину. Вот имена этих четырех новых полковников: князь Борис Голицын, г. Закревский, Коновницын, сын здешнего губернатора, и Самарин, юноша 18-ти лет.

Г. Попов получил Александровскую ленту, г. Бюлер чин действительного статского советника. Кроме этих главных лиц, имеется еще нескончаемый список офицеров разного звания, награждаемых чинами, сверх того, еще большее число ожидающих производства: ибо они при жизни кн. Потемкина были прикомандированы к его особе или, вернее, к местам его пребывания, для интриг и праздного препровождения времени.

Кирасирский полк из тридцати эскадронов, столь же огромный и чудовищный как его командир генерал Энгельгардт (Василий Васильевич, племянник князя Потемкина, отличался дородностью), недавно упразднен, причем Энгельгардт получил Александровскую ленту.

Много толкуют о производствах в армии. Манифест о мире будет обнародован на днях. Я намерен, прибыв в Константинополь с посольством, остаться там до его отъезда, и тогда предпринять поездку, через Швейцарию и Францию, в Англию: эта страна, пока вы ее не покинете, будет для меня тем же, что святые места для богомольцев.

Там я принесу вам выражение моей благодарности и буду еще пользоваться счастьем вас видеть. Я имею к вам особенную просьбу: позвольте мне заказать для себя копию с портрета, который вы прислали вашему брагу. Ваше благодеяние напечатлено в моем сердце, и я желаю иметь вас постоянно перед глазами.

     5. 8 июля 1792, С.-Петербург

Я до сих пор лишал себя удовольствия писать к вам, по справедливому недоверию к по-чте. Отъезд г. Чичагова (Василий Яковлевич) представляет мне случай к верной доставке вам моего письма, что дает мне возможность сообщить вам некоторые подробности о текущих событиях и вообще обо всем, происходящем в стране, которая носит название вашего Отечества и в которой я, уже четыре года, тщетно ищу человека, подобного вам.

Вторжение в Польшу (русско-польская война 1792 г.), хотя и не было названо войной, но доставило военные отличия людям, отправленным отсюда с дозволением отличиться. Г. Каховский (Михаил Васильевич) получил голубую ленту, за то что отрядил Маркова с 6000 войска за 35 верст от главных сил армии; последний, вместо того чтобы встретить авангард неприятеля, очутился лицом к лицу со всей армией Понятовского, числом в 24000 человек.

Он последовал примеру ген. Суворова в битве при Рымнике (1789 г.), пошел вперед, обратил в бегство поляков, которые не слишком любят сражаться, и получил за этот подвиг большой крест св. Георгия и шпагу с алмазами.

Удивительнее всего, что Салтыков (Пётр Алексеевич), полковник, племянник гр. Николая Салтыкова и друг фаворита, завязав по своей глупости дело, из которого князь Лобанов (Дмитрий Иванович) со своим полком выручил его чрезвычайными усилиями, тоже получил крест св. Георгия 3-й степени и шпагу, тогда как кн. Лобанов, старший по службе и начальник в деле, не был даже упомянут.

Эту битву называют уничтожением крамолы: я называю ее сражением по предварительному уговору. В эту минуту происходит очень забавная вещь: князь Долгоруков, генерал-лейтенант, заняв Гродно, прислал какого-то подполковника известить о том двор; но присланный курьер, целые два дня, не знает, кому отдать свои депеши и ходит поочередно от графа Салтыкова к Зубову, которые, ни тот ни другой, не хотят принять их.

Конфедерация, имея во главе маршалов Потоцкого и Коссаковского, уподобляясь "лекарю поневоле", прислала депутатов с уверениями в своем усердии и несогласии на новую конституцию.

Рассказывают, что король (Станислав Август) написал Императрице письмо, в котором, изложив причины, побудившие его принять новую конституцию, в доказательство своей преданности предлагает Польскую корону великому князю Константину Павловичу и выражает желание, чтобы он женился на дочери (Мария Августа Непомусена Антония Франциска Ксаверия Алоиза Саксонская) курфирста Саксонского (Фридрих Август I).

Вы, без сомнения, уже наслышаны о важном значении, какое приобрел граф Морков (Аркадий Иванович). Вы достаточно знаете этого человека, чтобы иметь верное понятие о его способностях и о возможности для него, заручившись доверием Императрицы, подняться на необыкновенную высоту.

Зубов избрал его советником, необходимым для прикрытия его невежества, впрочем, извинительного. Предполагается, что они трудятся вместе, и последний курьер получил свои депеши от г. Моркова, без ведома графа Безбородко и вице-канцлера. Все дела в его руках, и он идет быстрыми шагами к высокому положению. Теперь он домогается должности посланника в Варшаву.

Если его честолюбие на время удовлетворится этим посольством (в коем некогда он был секретарем при князе Репнине) то он, наверное, лишится доли своего влияния, и пример гр. Безбородко достаточно показывает, как много при дворе теряют отсутствующие.

Все дела распределены между Морковым и Поповым. Зубов считается главным руководителем всего и заявляет свое всемогущество возмутительным образом. Он по природе недалек, но ему память заменяет рассудок. Его изречения, то ученые, то таинственные, и технические выражения, которые он произносит, прикрывают его бездарность.

Он выказывает грубую и возмутительную гордость; все поступки его свидетельствуют о дурном воспитании, и бывать у него значит подвергаться унижению. Но так как многие имеют желания, не имея души, то его передняя наполнена презренной толпой, которая поклоняется его месту и молится его силе.

Он осторожен или, скорее, недоверчив; он опасается новых связей, окружен негодяями вроде Державина (Гавриила Романовича), Грибовского (доверенного человека, бывшего писцом у Попова) и грека Алтести, которого Булгаков прогнал за предательство и выдачу его бумаг.

Попов умел сделаться необходимым, отдавая отчет о предначертаниях князя Потемкина, память которого, хотя и ненавистна всем, имеет еще сильное влияние на мнение двора; к нему нельзя применить пословицу: morta la bestia, morte il venino (у мертвой змеи не остается яда).

Споры о разделе его имения между наследниками подают повод к беспрестанным столкновениям, которые несколько оживляют однообразную жизнь в Царском Селе. Вожаками обеих противных сторон выступают г. Самойлов и г-жа Браницкая, муж которой поехал в Польшу...

Как видно, наше посольство в Константинополь не будет отправлено в нынешнем году. Еще ни в чем не согласились и не захотят подвергать турка морозам, заставляя его зимою проехаться по России. Я не очень доволен сим замедлением, ибо желал бы еще сократить годовой срок, определенный вами для моей службы.

В настоящее время оказывается, и я не знаю право, по какому случаю, я вдруг сделался любимцем великого князя (Павла Петровича. Начало сближения, благодаря которому, через четыре с небольшим года, открылось графу Ростопчину поприще государственной деятельности). Вы знаете, граф, с какими неприятными последствиями бывают сопряжены слишком явные знаки его благоволения.

Девица Нелидова, в письме, поданном Императрице, просила дозволения удалиться в монастырь и покинуть двор столь же бедной и невинной, как при своем поступлении (Нелидова говорила правду: известно, что император Павел любил ее рыцарски. Имеются уверительные доказательства тому, что и отношения к Лопухиной были тоже следствием исключительно рыцарского, восторженного настроения нервной природы Павла Петровича).

Некоторые видят в этом хитрость и тайный замысел: думают, что она хочет раздражить великого князя и сильнее воспалить его чувства; но по всему видно противное, и нельзя сомневаться в искренности ее намерений, тем более что князь Голицын, который был душой этой интриги, впал в совершенную немилость и получил приказание никогда более не являться в Павловск.

Нелидова знает великого князя; она утомлена его настояниями; она видит, что ему наскучило ее сопротивление, и ум ее внушил ей средство сохранить уважение публики. Если это удаление состоится, то оно удовлетворит желаниям всех честных людей и положит конец огорчениям, причиненным этими дрязгами великой княгине, столь любимой всеми за ее высокие добродетели: нет женщины, которая более ее заслуживала бы лучшей судьбы.

Она единственную отраду находит в своих детях, которые подают блестящие надежды. Великий князь Александр Павлович соединяет с редкой красотой замечательное здравомыслие и благородный, откровенный характер.

Константин отличается живостью, впечатлительностью; он воин в душе. Маленькие великие княжны миловидны, как амуры, и удивляют своих наставников; словом, это семейство, помимо своего высокого положения, привлекало бы взоры всех и заставляло бы завидовать счастью родителей.

Моя жизнь имеет мало приятного: так много вещей мне колют глаза и, находясь при дворе, я призван все видеть, постоянно изумляться и каждый день находить новое лицо достойным презрения. Средства, которыми достигаются придворные успехи, внушают мне омерзение, и часто я жалею, что сделался чем-то. Утешаюсь надеждой прибыть к вам и начать новое существование.

Граф Сергей Румянцев поручает мне напомнить вам о нем. Ему предлагали поручение приветствовать шведского короля, но он отказался под предлогом нездоровья. Г. Морков преследует графа Николая (Румянцева) и глумится над его депешами. Эта ненависть возбуждена попытками графа Румянцева сделаться членом коллегии иностранных дел на место Моркова.

Меня уверяли, что посольство в Гагу обещано графу Головкину, камер-юнкеру, презренному и отъявленному лгуну, но он пользуется милостью любимца (Зубова) и вхож у него запросто.

Г-жа Загряжская (Наталья Кирилловна), у которой я живу на даче, поручает мне передать вам выражение ее искренних чувств. Я каждую неделю бываю в Царском Селе, где считаю часы. Мое спасение в доме графа Бозбородки.

     6. 10 сентября 1792, С.-Петербург

Вы требуете, чтобы этикет был устранен из моих писем. Повинуюсь вам. Всякие титулы от меня к вам, действительно, излишни; ибо только титул моего благодетеля достойно соответствует моим к вам чувствам и обязанностям.

Шестинедельная болезнь, последствие неполного излечения от молдавской лихорадки, заставила меня удалиться от света и от двора, уединиться в моей комнате, и дала мне случай познать людей, принимающих во мне искреннее участие. Г. Кочубей (Виктор Павлович) неотлучно проводил со мной все время, которым мог располагать.

Льщу себя уверенностью, что понимаю и ценю его более, чем кто-либо иной. Я часто удивлялся его чувствительности, его благодушию, и в образ его мыслей всегда находил безукоризненно-честного человека. Между нами бывает только один спор - о степени нашей привязанности к вам; но он имеет передо мной большое преимущество, и именно трехлетнее пребывание с вами.

Вы имели время узнать его вполне. Верьте, что если бы не отец мой, которому я обязан доставлять утешение, то, прежде всего, испросил бы вашего дозволение жить подле вас и окончил бы тем, что был бы счастливейшим из смертных.

Вы совершенно правы, когда говорите, что рано или поздно отдают справедливость истинному достоинству. Мы теперь видим тому явное доказательство, и я радуюсь этому, Я страдал, видя, что муж великих дарований (граф Безбородко) подвергался пересудам толпы и хулению негодяев.

22-го числа текущего месяца должны быть объявлены награды за конгресс. Я осведомился о фельдмаршале, и граф Сергей (Румянцев), который поручает мне засвидетельствовать вам свое почтение, сказал мне, что он все еще находится в Ташане (Малороссия, имение П. А. Румянцева-Задунайского), что он уже около трех месяцев никому из здешних не писал, что он вообще здоров, хотя у него болят ноги, и что он намерен купить дом в Москве и в нем поселиться.

Граф Сергей велел с бюста фельдмаршала (Петра Александровича Румянцева-Задунайского) написать портрет, который, говорят, очень схож: он изображен в мундире, с одним только орденов св. Георгия, который он прославил и сделал почетным.

Я чрезвычайно рад всему, что досталось Кочубею (назначение посланником в Константинополь), и уверен, что вы очень довольны, будучи виновником его успехов. Мне советуют съездить в Москву для перемены воздуха, и я думаю отправиться туда на шесть недель, в конце месяца.

Я не видел еще капитана Энкена, но я его узнал, будучи на корабле, на котором он находился. Двор очень весел; часто бывают балы, эрмитажи и пр. Кочубей обещал мне найти удобный случай для доставления вам письма, и я воспользуюсь этим (впоследствии женился на воспитаннице (племяннице) Загряжской, чем расстроил Павла I, который хотел женить Кочубея на своей фаворитке Анне Петровне Лопухиной).

Г-жа Загряжская вас очень любит и говорит, что хорошо знает вас. Я очень часто у нее бываю: она принимает порядочное, образованное общество, в котором я не встречаю ничего, что бы отталкивало меня.

Если вы мне запрещаете оканчивать мои письма обычными изъявлениями, то по крайней мере дозвольте сказать вам, в заключение, что я ваш на всю жизнь.

     7. 28 сентября 1792 г., С.-Петербург

Г. Кочубей взялся доставить вам мое письмо, и я пишу, не опасаясь вам наскучить, ободренный мыслью, что здешние события для вас не лишены занимательности.

Вы предусмотрели верно, что вновь обратятся к графу Безбородко; и если считали, что он впал в немилость, то поводом к такому мнению было добровольное удаление его от дел. Правда, его беспечность иногда трудно объяснить, и образ жизни его достаточно доказывал, что он ни во что не хотел вмешиваться.

Тонкие политики уверяли, что, потерпев неудачу в честолюбивом замысле захватить всю власть в свои руки, он выжидал более удобного случая для достижения своих целей. Другие говорят, что он небрежно относился ко всему, предполагая скоро выйти в отставку, и этот слух подтверждался высказанным им желанием продать свой дом, что было принято за ловкий намек с его стороны, чтобы получить увольнение.

Мне кажется наиболее вероятным, что граф Безбородко, видя большую часть дел в руках у Зубова, счел за лучшее предоставить ему свободу действий, сохраняя при этом свое влияние.

Суд над каким-то Ярославовым, председателем одной из судебных палат в Ярославле, недавно показал, что личные виды всеми руководят, все решают и определяют. Этот Ярославов, первый мошенник в мире, наделал столько неправды и столько награбил, что был отдан под суд и отставлен от должности.

Он приехал сюда с запасом денег, подкупил Зубова-отца, подал в Сенат просьбу о пересмотре дела и, благодаря всему этому, вышло, что он ни в чем не повинен, а судьи его остались виноватыми, приговорены к лишению мест с запрещением вновь поступать на службу; он же был восстановлен в прежней должности, объявлен честным человеком и, для увенчания этого достойного дела, Сенат сделал выговор г. Кашкину, Ярославскому генерал-губернатору.

Кашкин тотчас приехал сюда. Дело было доложено Императрице, которая страшно разгневалась, отменила сенатский приговор во всех частях, приказала Ярославова посадить в тюрьму, и объявила свое неудовольствие департаменту Сената и в особенности обер-секретарю Державину, великому мошеннику, одному из клевретов Зубова.

После этой передряги, многие части управления перешли в руки гр. Безбородко, в том числе, последняя переписка по делам Польши. Я должен сообщить вам о случае, который был с ним в Царском Селе у Императрицы, и который известен лишь немногим.

Явившись однажды с множеством дел для поднесения к подписи, Безбородко при докладе заметил на лице Императрицы выражение неудовольствия, и тотчас взял назад бумаги. Удивленная этим, она спросила о причине, на что он отвечал, что с некоторых пор замечает неодобрение его работы Императрицей и предпочитает удалиться, опасаясь ее прогневить.

Это подало повод к объяснению, в котором высказано было множество заверений и обещаний. Следует признаться, что граф Безбородко имеет редкие достоинства: его можно упрекать разве за леность и за лиц, терпимых ни около себя. Я не надивлюсь этим людям, которых Трощинский называет дикий народ: они ровно ничего не делают, а только пьют, едят и постоянно торчат на глазах у графа, который привык смотреть на них, как на свою домовую мебель.

Многие своей недоступностью навязали публике убеждение, что они пользуются самым близким доверием графа, и это доставило им поддержу влиятельных лиц.

Вы без сомнения были удивлены быстрым успехом Кочубея. Правда, ему повезло: счастье и нрав его, довольно несогласный с медленным ходом здешних дел, не подвергся испытанию в терпеливости.

Во-первых, ваше ходатайство произвело сильное действие; потом, любимцу очень польстило, что племянник гр. Безбородко обратился к нему, а не к дяде, и как во время путешествия в Тавриду, Кочубей казался Мамонову опасным соперником, то и Зубов, быть может, недоверчиво смотрел на крепкое сложение и здоровую наружность новоприбывшего, и поспешил отправить его на Босфор.

Излишним считаю сообщать вам о прекрасном поступке Кочубея. Ему предлагали Туринское посольство, которое хотели отнять у князя Белосельского за его идиллические депе-ши о французских делах. Он отказался, из опасения навлечь своему дяди вражду родственников Белосельского.

Словом, Кочубей должен служить образцом для молодых людей, особенно для путешествовавших. Он сделал честь своей родине; он понравился всем благоразумным людям своею скромностью, простотой обхождения и вежливостью. Не помышляя о введении новых мод, он придерживается здешней.

Он вовсе не выставляет своих познавай напоказ и ежедневно более и более доказывает, что руководствовался вашими советами.

Влияние Попова усиливается со дня на день. Он назначает на все должности по Екатеринославской губернии, принимает прошения и делает сотню тысяч вещей, устраняя все препятствия уверением, что такова была воля покойного князя Потемкина, что по-русски называется "предположением".

Когда Императрица приехала во дворец у конногвардейских казарм, названный по указу Таврическим, Попов на коленях благодарил ее за то, что она соизволит пребывать в доме его создателя; ибо он называет себя созданием князя Потемкина.

Этот Попов предан графу Безбородке, насколько негодяй может быть преданным. Он прилепился к графу, по невозможности преуспеяния в партии З. (Зубов), вследствие неприятностей, понесенных последним от кн. Потемкина, и в которых Попов служил орудием.

Вам покажется удивительным, что этот человек, несмотря на заведование всеми делами государства и десятилетний навык, совершенно неспособен к работе и лишен самых необходимых дарований. Он проводит время за карточной игрой, предается распутству и заставляет своих чиновников работать.

Его назначение у Потемкина происходило от привычки, слепой преданности, а может быть и сходства характеров, вследствие чего приказания исполнялись буквально и охотно. Я никогда не находил в том человеке ничего замечательного, кроме прекрасного физического сложения, которое позволяло ему проводить ночи за картами и выслушивать грубости.

Несчетны милости, которым сыпались на его жалкую особу в течение десяти лет: из майоров он сделался генералом, получил ордена св. Александра Невского, св. Владимира 1-й степени и св. Анны, и вместе с тем имеет 50000 рублей годового дохода.

Рибас, как бывший наперсник князя Потемкина, удостоился самого благосклонного приема. Он с утра до ночи занят происками, с коими свыкся. Он метит на посольство в Неаполь, где желает отдыхать на лаврах и быть предметом поклонения для своих родных.

Он роскошен и великолепен с тремя своими звездами, плодами флотилии. Однако ж он, в самый приезд, потерпел неприятность от великого князя за морской мундир; но итальянец отстоял свой парад и даже просил начальства над Балтийской флотилией.

Вы разделите удивление всей России по поводу назначения г. Самойлова генерал-прокурором. Он был первым членом Совета и директором государственного казначейства. Хотя он назначен только для исправления должности, но предполагают, что на ней и останется. Стараются узнать, кто будет посланником на его место.

Начинают подозревать, что все это придумано только с целью удалить г-на З., отослав его в Константинополь. Все это скоро выяснится; но между тем молодой человек печален. Напрасно: ибо он удалится с честью и как прилично министру, который сосредоточивал все дела в своей комнате.

Этот г. Самойлов, если удержится на своем месте, наделает много хлопот Императрице, но она хочет сделать из него подобие кн. Потемкина, хотя бы по наружности, тем более что ненавидит всех его родных, а его считает благородным человеком, что и справедливо.

Граф Салтыков, при распределении войск на квартиры внутри страны, преднамеренно отдалял к границе те полки, которые были особенно близки к Потемкину и пользовались его унизительными льготами. Павлу Потемкину, второму генерал-лейтенанту в армии, предложили сенаторское место, от которого он отказался, равно как и граф Сергей Румянцев, неоднократно просивший назначить ого директором канцелярии Совета; но ходатайство его было отклонено.

Он все еще желает получить назначение в чужих краях: но, хотя Императрица и обращается с ним очень благосклонно, я сильно сомневаюсь, чтобы он успел в том. Если честолюбие побуждает его домогаться отличий, то, с другой стороны, его отношения к г-же Нелединской налагают на него обязанность оставаться здесь.

Он 22-го числа этого месяца отказался принять звание сенатора, потому что это место заградило бы ему путь к другим. Императрица оказывает ему особенную благосклонность, и я искренно желаю, чтобы он получил назначение, при котором мог бы заявить свои природные дарования, не обнаруживая опять тех же недостатков, которые уже столько повредили ему.

Я вижу его почти каждый день и нахожу в нем философию, которой у него совсем не было четыре года тому назад.

Я очень люблю графа Николая (Румянцева). Его доброжелательные поступки со мной обеспечили ему мою благодарность. Я искренно предан ему; но он слишком далеко простирает свое добродушие. Он хочет делать добро всему свету и со всеми на свете быть в хороших отношениях.

Крайне сожалею, если это пристрастие к любезным французским принцам ему повредило и подвинуло его на необдуманные действия. Удивляюсь, как могут подобные люди вну-шать неподдельное участие. Я никогда не принимал бы в них иного, как то, какое может быть возбуждено трогательным театральным представлением: ибо эта нация существует только в виде комедии и для комедии.

Здесь не слишком довольны военными операциями герцога Брауншвейгского, ибо соображают его марши с расстоянием, и желали бы услышать, что он уже в Париже, мало помышляя о том, что делать, когда он там будет.

Наш граф Эстергази (граф Валентин Ладислав, посол французских эмигрантов (братьев короля Людовика XVI) после французской революции 1789 года при российском импера-торском дворе (сентябрь 1791-январь 1796)), великий говорун, занимает женщин целый день своим отчаяньем на счет судьбы короля (Людовик XIV); эти сетования, заранее при-думанные ночью, производят большое впечатление и заслужили ему звание человека чув-ствительного. Пока решится судьба короля, он доставил место сенатора г. Дивову (Адриан Иванович, женатый на графине Е. П. Бутурлиной, племяннице графа С. Р. Воронцова), который поселил его у себя в доме.

Фельдмаршал (Румянцев-Задунайский) вообще здоров, но слаб ногами. Он сказал г. Завадовскому, что не будь этой немощи, он отправился бы к Рейну посмотреть на войну. К нам наехало теперь много англичан, которые желают испытать, что такое зима.

Готовятся празднества к прибытию принцесс (будущая Елизавета Алексеевна (жена Александра I) и ее младшая сестра Фередерика Баденская), которых ожидают вскоре, по всей вероятности, гр. Шувалова (Екатерина Петровна, статс-дама Екатерины II) останется при них наставницей. Предназначаемые ей почести возбуждают зависть наших дам, которые проводят время в карточной игре и злословии.

Мне вовсе не нравятся здешние общества: в них нет никакой связи, а только милость двора и личные виды сближают людей. Приходится проводить очень неприятные минуты, но делать нечего.

Я сегодня уезжаю в Москву, где думаю пробыть до декабря месяца. Я совершенно сбился с толку в моих предположениях. По-видимому, Самойлов останется здесь, и неизвестно, кто поступит на его место. Вы желаете, чтобы я получил назначение. Я вижу к тому столько препятствий, что отказываюсь преодолеть их и победить мое решительное нерасположение к несправедливым домогательствам: ибо не имею никакого права на получение места.

У меня даже не достало духа сообщить о моих намерениях гр. Безбородко, который, кажется, желает мне добра: так сильно я опасаюсь внушить ему дурное мнение обо мне и заставить его переменить прежнее. Обращаюсь к вам, чтобы узнать, что мне следует делать; но я никак не могу прийти к убеждению, что я должен прозябать здесь и умножать собою число физических существ, населяющих двор.

Я очень дорожу моим предположением ехать к вам искать того, чего недостает у меня здесь и что почти не существует в этой толпе, которая о чести знает разве лишь по имени. Мне будет очень трудно выпросить у отца моего позволения отлучиться от него на несколько лет; но, я надеюсь, ему приятнее будет слышать, что сын его счастлив, чем видеть его страждущим.

Ожидаю ваших советов. Согласно с ними буду и поступать. Пошлите ваше письмо к ва-шему брату (Александр Романович Воронцов). Жду этого письма с нетерпением.

Вчера, у г. Загряжской, четыре особы, которые знают вас, вспоминали о вас и говорили об участии, которое вы мне оказываете. Желаю вам и вашим детям доброго здоровья. Говорят, что Мишенька (Михаил Семенович Воронцов) так на вас похож.

     8. 11 (25) апреля 1793, С.-Петербург

Я начинал сильно беспокоиться о вашем молчании, и ваше письмо доставило мне величайшее удовольствие, доказав мне, что я совершенно ошибался в моих догадках. В жизни моей случалось со мною столько неприятностей, что мне позволительно опасаться несчастья быть забытым вами.

Так как вы любопытствуете о здешних новостях, то я не премину писать к вам с каждым курьером и сообщать вам исправно о событиях, обыкновенных, необыкновенных и достойных смеха, которые здесь непрерывно чередуются. Не думаю, чтобы какой-либо иной город в настоящее время представлял столько занимательного и любопытного, как Петербург: путешественник мог бы здесь многое видеть, отметить и записать.

Уверенность в счастливом и спокойном положении, которым будет пользоваться ваш брат, должна уменьшить ваше сожаление о принятом им решении. Кто посвятил всю жизнь службе своему государю и оказал стране существенные услуги, тому, кажется, позволительно пожить и для себя.

Никто не превосходил его когда-либо в усердии к труду и к делам; его кабинет заменял ему место прогулки. Не знаю, позаботились ли, отпуская его, об его преемнике. Сто раз легче назначить на место, чем усмотреть, что оно занято достойным человеком (вскоре после заключения Ясского мира (1791) Александр Романович должен был подать в отставку (1794) и оставался вдали от дел до воцарения Александра I, который в 1802 г. назначил его государственным канцлером и главой Комиссии по составлению законов).

Готовятся большие празднества к торжеству миропомазания принцессы (Шарлотты, бу-дущая Елизавета Алексеевна) и ее обручения. Не дай только Бог, чтобы этот брак был неудачным союзом. Великий князь Александр Павлович можно смело утверждать это, не имеет подобного себе в мире.

Душа его еще прекраснее, чем его тело: никогда в одном лице не соединялось столько нравственного и физического совершенства. Чтобы дать вам понятие о чистоте его чувств, я приведу вам две черты.

Князь Волконский влюблен в графиню Салтыкову, которая отвечает ему холодностью. Великий князь, приметив его, возымел очень дурное мнение о девице и обвиняет ее в неблагодарности и жестокосердии, будучи убежден, что чувство имеет право на взаимность, и что невозможно не любить человека любящего.

Он не постигает, чтобы можно было лгать; он приписывает этот порок неумеренному самолюбию, которое провозглашает всякие небылицы, без намерения обманывать. Великая княгиня (Мария Федоровна, мать и жена Павла Петровича) опасается, не утратил бы он этих драгоценных свойств, увлеченный предметами и примерами, которые будут перед его глазами.

Эта графиня *** (здесь Шувалова Е. П.), предававшая распутству свою дочь (Александру Андреевну, в нее был влюблен Потемкин) во времена князя Потемкина и состоящая наставницей при молодой принцессе, граф Головкин, ее камер-юнкер, презреннейший из всех негодяев, - вот особы, которые должны блюсти за воспитанием супруги великого князи, украшенного добродетелью и падающего самые блестящие надежды (великий князь Александр ненавидел Шувалову за ее любовь к интригам, а отец его Павел Петрович не скрывал своего презрения к ней за ее нелюбовь к нему).

Его познания изумительны, особенно в истории и математике. Младший брат (Константин Павлович) одарен очень живым и проницательным умом. Он очень похож на отца.

Как видно, г-н З. (здесь Зубов Валериан) укоренился, и мнимые успехи обеспечивают ему его пребывание. Он чрезвычайно гордится последним разделом Польши, ибо он начертил план действий, которому г. Каховский соблаговолил последовать.

В недавнее время он окончательно сломил шею Попову. Вытребовав Екатериниславского вице-губернатора, он его устами довел до сведения Императрицы о поборах и грабежах, которые совершались и совершаются в этих краях. Каховский, Рибас и в особенности Попов разделяли между собою все подряды. На землях последнего никогда не бывало на работе менее 500 человек рекрут.

В праздновании мира, которое, как говорят, должно произойти в сентябре месяце, г. З., получит большое количества земель в новоприобретенных областях. Не знаю, насколько гр. Бозбородко заботится или нет о сохранении своего влияния; но он обнаруживает редкую беспечность, и хотя облечен первою ролью в делах, но кажется простым зрителем.

Он устраняется, сколько возможно и, не покидая двора, ищет спокойствия. Он достойнейший и добрейший человек, и если бы ему возвратили власть, которую он имел, то он сделал бы во сто раз более добра, чем все эти люди, которые только стараются унизить весь род человеческий и полагают великое счастье в надменности и нахальстве.

Вы увидите впоследствии, сколько пребывание гр. Эстергази наделало вреда: он так усердно проповедовал в пользу деспотизма и необходимости править железной лозой, что Государь-наследник усвоил себе эту систему и уже поступает согласно с ней.

Каждый день только и слышно, что о насильствах, о мелочных придирках, которых постыдился бы всякий честный человек. Он ежеминутно воображает, что хотят ему досадить, что намерены осуждать его действия, и пр. Г-н Нарышкин - его любимец. Это прекрасный человек, сердцем и душой преданный великому князю; но у него нет достаточно энергии.

Великая княгиня не имеет уже никакой власти; эта достойная и почтенная женщина обрекла себя на страдания и находит счастье в детях. Великий князь оказывает мне особенное отличие; но можно ли на это рассчитывать? Он принимает к сердцу французские дела и приверженность его к прусакам исчезла со времени дурного исхода их великого предприятия (т. е. после пышного и неудачливого похода против французов. Преемник Фридриха Великого, король-масон и его наследник вскоре потом открыли у себя доступ французской революционной пропаганде).

Пребывание графа Артуа (будущий Карл X, король Франции 1824-1830) очень занимало наших дам; они повторяли свои глупости времен кн. Потемкина и хлопотали о бессмертной чести удостоиться внимания принца бурбонского дома. Я думаю, он имеет достаточно поводов быть довольным своей поездкой к нам. Он уехал вполне счастливый: им нужно так немного. Он обещает возвратиться сюда, когда их дела поправятся.

Здешние эмигранты не обрадовались воссоединению Дюмурье; сквозь пошлые речи их видно было, что надежда иметь государем сына короля, так позорно покинутого ими, не представляется им особенно лестной, и я не думаю также, чтобы королева питала к дворянству чувство благодарности.

Граф Сергей твердо рассчитывает на свое посольство. Поручение состоять при графе Артуа сблизило его с Императрицей, и он опять в большом ходу. Стакельберг будет здесь в начале мая. Вам, может быть, неизвестно, что причиной жалоб на него регента была г-жа Дивова (Елизавета Петровна).

Уверяют, что она метила на Стокгольмское посольство для своего мужа (Адриан Иванович Дивов) и, в виду этой цели, начала с того, что поссорила посланника с герцогом Зюдерманландским. Распустили слух, что г-ж Дивовой велено отправиться из Стокгольма прямо в свои поместья; но это неправда, и она возвратится не ранее октября.

Происки ее дошли, однако ж, до сведения Императрицы. На посольство в Турин явилось несколько соискателей: наиболее замечательные из них двое князей Голицыных. Один из них племянник обер-камергера (князь Федор Николаевич), а другой - зять графини *** (Шуваловой? Михаил Андреевич Голицын, муж дочери Шуваловой, Прасковьи Андреев-ны?); но я думаю, что не будет удачи ни тому, ни другому: первому, вследствие внушен-ного о нем плохого мнения; второму, потому что он глуп, как животное. Если б можно было жену (Прасковья Андреевна) его одеть в мужское платье, или, по крайней мере, дать ей верительную грамоту, то миссия могла бы еще состояться.

Зиновьев (Василий Николаевич) здесь уже целый месяц и, по-видимому, очень слаб телом; но ум его исполнен живости. Он старается выхлопотать изрядную пенсию, чтобы провести остаток дней где-нибудь в Италии. Если это не удастся, то он вернется в Испанию.

Я хочу просить об отправлении моем отсюда с графом Румянцовым; это доставило бы мне случай видеть Север и приблизиться к вам, в чем и заключается моя цель. Главное - выбраться отсюда.

Очень завидую г. Корсакову, который явится к вам, имея рекомендацией уважение, питаемое к нему фельдмаршалом. Это один из наших господ, отличившийся постоянным благородством в поступках. Он может сообщить вам много подробностей о Финляндской войне, в которой он совершил два похода с большим отличием.

Вы узнаете от него, какую жизнь здесь все ведут, и как некоторые не издыхают со стыда. Я смертельно скучаю, Я вздумал было влюбиться в одну из племянниц г-жи Протасовой, или вернее мне она понравилась; но, поразмыслив, я не решаюсь высказаться и теперь нахожусь в борьбе с самим собою.

Эти племянницы получили превосходное воспитание, благодаря попечениям одной госпожи де Пон, которая случайно попала к г. Протасовой и усердно содействовала благодетельным видам этой почтенной особы. Она выражает искреннее расположение к вам.

Со старшей племянницей ее, которая замужем за князем Алексеем Голицыным, приключилось большое несчастье: у сына ее, девятимесячного ребенка, оказался перелом бедра, о чем кормилица умолчала. Опасаются, не осталось бы дитя изувеченным. Я напрасно говорю вам об этом несчастном случае: он напомнит вам о бывшем с Мишенькой. Простите меня.

Княгиня Голицына, Наталья Петровна, достигла вершины счастья: она сосватала свою старшую дочь за ее двоюродного брата, генерала Апраксина. Все замолкло в виду 90000 рублей дохода.

Вообще, мечты овладевают здесь всеми головами; сердца устоять не могут. Мне противно видеть ничтожных для меня людей, и я провожу время либо на прогулке, либо в домах, где люблю хозяев. Вот почему я каждый день нахожусь у г. Загряжской или у гр. Головина. Сожалею, что не вижу гр. Безбородки так часто, как я желал бы; но его образ жизни ставит преграду моему желанию.

Я предпочитаю его беседу чтению самой назидательной книги. Я иногда обедаю у г. Завадовского, который оказывает мне благосклонность.

     9. 6 июля 1793, С.-Петербург


Предполагаю, что вы получили мое письмо, посланное мною с г. Корсаковым. Я убедительно просил его доставить вам оное.

Хотя легко было предвидеть приключение с графом Артуа, однако же, никто не посмел сказать ни слова, и поход его был необыкновенно весел и оживлен; он покинул стены Петербурга с полным почти убеждением, что приедет прямо в Бретань, а, следовательно, и в Париж.

Окружавшие его люди были более способны угощать его кредиторов обещаниями, чем растолковать ему, сколько они нелепы. Неизменно верный Эстергази с грустью смотрел, как удаляется брат его бывшего государя, стремясь к славе (младший брат короля Франции Людовика XVI, казненного 16 января 1793 года во время французской революции 1789-1799).

Во время путешествия отсюда в Ревель произошли очень забавные вещи, о которых я слышал от гр. Румянцева. Находили довольно потешным, что граф Артуа сядет на Венеру (корабль), которую будет сопровождать Меркурий; хотели выпросить у Императрицы этот фрегат и сохранить его для потомства, как памятник столь славного путешествия.

Судьба и здравый смысл иначе порешили дело, и все пришло опять в прежний порядок, т. е. в гостиницу в Гамме. Когда пришла весть об этой отсылке (о недопущении графа Артуа поселиться в Англии), я сначала очень опасался, что Императрица, в первом порыве досады, разгневается на вас.

Я осведомлялся сколько мог, и меня уверили, что г. Морков очень правдиво изъяснил ей настоящее положение дел во Франции, что это ее успокоило, и что она сердилась только за недонесение ей о долгах, сделанные принцами в Англии. Эстергази был некоторое время в немилости, но он довольно ловко оправдал свою оплошность, объяснив ее совестливостью, которая будто заставляла графа Артуа опасаться, что упоминание о его долгах может быть принято за намек на их уплату. Теперь об этом нет более речи.

Она любит дать понять и почувствовать, что только она одна простерла руку помощи этим несчастливцам и приняла их при своем дворе (французским принцам в изгнании). Всем надоела уже эта революция, и получаемые известия читаются только но привычке.

Г. Эстергази чрезвычайно негодовал на воззвание Гастона и говорит, что не знает, в чем заключается преданность Отечеству, коль скоро хотят восстановить короля на престоле, чтобы предписывать ему законы. Он более всего недоволен молчанием Гастона о принцах, о регенте и в особенности об эмигрантах. С этого человека личина окончательно снята, и злонамеренность его стала всем известна.

Под его брюзгливой и грубоватой внешностью предполагали правдивую и чувствительную душу, и с удовольствием видели француза в необычайном образе; но теперь в нем разочаровались: это величайший проныра на свете. Он овладел умом г. Зубова и пользуется своим влиянием, чтобы устроить свою будущность. Он одинаково хорош со всеми дворами.

Он проповедует самовластье великому князю и приписывает бедствия Франции излишней любви короля к народу, который отринул его власть и презрел его особу. Ему дают 15000 руб. в год; он имеет хорошую дачу близ Царского Села, где живет с семейством, состоящим из жены, добрейшей женщины, занятой исключительно своими детьми и пресловутого сына Валентина; это офицер Конногвардейского полка, баловень Императрицы, мальчик восьми лет, великий шалун и буян, который уже слишком вошел в моду.

Дабы не употребить во зло воли, которую ему дают, он является заискивать одобрения, твердя грубую лесть и приветствия, которые дражайший родитель внушает ему на дому. Его две дочери еще слишком малы, чтобы иметь какое-нибудь значение; но их находят одинаково забавными, потому что они говорят по-французски.

Этот г. Эстергази теперь в большом затруднении по случаю прибытия графа Шуазель-Гуффье (посредник между Петербургом и Константинополем в заключении мира): несмотря на все его усилия заранее повредить последнему, новоприбывший, однако же, начинает нравиться: его принимают с большим отличием; недавно он получил в подарок 2000 червонцев, которые нашел на столе; старший сын его произведен на днях в поручики гвардии. Младший воспитывается в кадетском корпусе.

Г. Шуазель-отец имеет приятные черты лица, говорит хорошо, но с некоторой наклонностью к высокопарным выражениям; ответы его быстры и, когда представляется случай, он всегда умет вставить кстати какую-нибудь любезность. Когда Императрица спросила его, имеет ли он известия о гр. Сегюре, он отвечал: - Никаких, Государыня.

С тех пор как он уверился, что я не стану ему отвечать, Эстергази недавно пристроил некоего Шамборана, который слывет майором и кавалером Св. Людовика. Он прибыл сюда со своим сыном. Этот сын помещен в кадетском корпус, отец же принят в армию подполковником.

Князь Долгорукий (Юрий Владимирович) вновь поступил на службу и получит начальство над войсками, которыми командовал г. Кречетников. Г. Тутолмин, генерал-губернатор Архангельский и Петрозаводский, едет в Польшу для учреждения новых губерний и для введения нашего судоустройства в этой стране.

Г-н Зубов Валерьян получил разрешение носить орден Черного Орла, присланный ему прусским королем (Фридрих-Вильгельм III, сын Фридриха II), который при этом просил Императрицу принять во внимание, что для ношения этого ордена необходимо иметь чин генерал-поручика. Но эта хитрость не удалась и подала только повод к великой ссоре между братьями.

Младшему (Валериану) приказано было немедленно выехать; он теперь находится в Москве. Воображали даже в городе, что причиной такой ссылки была ревность; но, мне кажется, это время уже прошло.

Граф Гольц ездил в Царское Седо для вручения этого Черного Орла, который отныне будет менее высокопарен и очутится в неловком положении. Г-н Зубов старший делает все, чего только захочет; уже писали в Вену о грамоте ему на княжеское достоинство; он получит огромное поместье в Польше и, сверх того, право думать, что он великий государственный человек.

Г. Морков имеет большое значение: он пользуется доверием г. Зубова и заведует всеми иностранными делами. У него также должно быть крупное состояние; он, как видно, метит на существенное и мало хлопочет об орденах.

Недавно пожаловали таковой камергеру Колычеву, что всех потешило: он без дальних околичностей упросил графа Артуа, в то время как состоял при нем, исходатайствовать ему какую-нибудь ленту, что тот и сделал. Он написал потом из Гамма и напомнил Императрице о Колычеве. Это приводит в отчаяние всех, кто полагал иметь заслуженное право на орден.

Я уверен, что назначение графа Сергея (Румянцева) посланником в Швецию будет вам очень приятно. Он достиг этого своеобразным и неподражаемым способом. Он всегда обращался прямо к Императрице и каждый раз, когда хочет переговорить с нею, приходит и велит о себе доложить, и его тотчас принимают.

Кажется, г-н Зубов дуется на него, потому что очень дорожит своими исключительными правами на милость, а его любезность не соответствует любезности графа Сергея. Пока граф Артуа находился здесь, граф Сергей свободно выражал свой образ мыслей о положе-нии их дел и старался несколько развеять ослепление, в которое у нас были погружены: он предсказал то, что случилось с ними в Англии и утверждал, что их не примут, тогда как Эстергази толковал об усердии английского народа оказать покровительство графу Артуа, коль скоро он обратится за помощью.

Вы, кажется, знаете, что гр. Сергей получил знаки Польского ордена; они были вручены ему в такое время, когда он совсем и ожидал сделаться кавалером. Он говорил мне, что первым его движением было отказаться; но, получив удостоверение что на другой день его назначат посланником, он решился принять предлагаемое, высказав, однако же, Императрице, что он, сколько помнит, не оказывал королю Польскому никакой услуги, которая заслуживала бы столь блистательного отличия.

Он уезжает завтра для свидания с фельдмаршалом (Румянцевым-Задунайским) и думает возвратиться через шесть недель. Отъезд его в Швецию еще очень отдален; он говорит об устройстве своего дома, о выписке вещей из-за границы, и проч. Он был очень огорчен смертью одной из его дочерей. Этот ребенок был 8-ми лет и казался необыкновенного ума. Г-жа Нелединская неутешна.

Граф Безбородко уезжает послезавтра (в Москву, где у него строился дом); его отсутствие продлится месяц, и он предполагает посетить вашего брата. Ему поручено изготовить все бумаги, относящиеся к наградам по случаю празднования мира (Ясского). Они, до сих пор не подписаны, и даже у Императрицы никто не знает, когда будет это празднование; некоторые думают, что после свадьбы, а другие, что прежде.

Я вижу с крайним огорчением, что гр. Безбородко удаляется от дел, и что единственно страсть и привычка к пышности его удерживают: он ничего более не делает и ни о чем не говорит. Это я слышал от г. Завадовскаго.

Когда я сообщил ему о моем намерении ехать к вам и о моем объяснении по этому поводу с гр. Безбородко, который одобрил меня и обещал все уладить в два дня, г. Завадовский сказал мне, что этого не будет, что гр. Безбородко ничего не может сделать и ничего не сделает, и потому советовал мне обратиться к г-ну Зубову.

Несколько жалких людей злобно отзываются о гр. Безбородко, но его можно упрекать разве, за излишнюю доброту. Все, что он сделал хорошего, уже забыли, а помнят только некоторые слабости и еще выдумывают их.

На Штакельберга смотрят, как на шута, и, правду сказать, он заслуживает этого своей нелепой наружностью и своими притязаниями на остроумие, которые слишком трудно поддержать при таком дворе, где государыня есть гений, а временщик ревнует людей одарённых любезностью.

Штакельбергу назначено при увольнении 6000 руб. в год: 3000 р. пенсии и 3000 с аренды, которую ему дали. Уверяют, что он метит в министры; но я думаю, что он успеет наскучить императрице, прежде чем этого достигнет. Его младший сын, умный и даровитый малый, надеется быть посланником в Турине.

Зиновьев прибыл из Испании; он скоро должен опять уехать: его мысли так заняты страной, которую он оставил, что это делает его несколько забавным и вызывает насмешки.

Он живёт в Царском Селе, где жалуется на холод и постоянно воюет с Штакельбергом, который, чтобы рассмешить Императрицу, бранит Испанию. Г. Зиновьев, как видно, человек очень порядочный.

Пребывание двора в Царском Селе необыкновенно оживлено, благодаря новому двору и множеству дам, что влечет за собой всеобщую суету и бесконечные толки. Великая княгиня Елизавета всеми любима; но жаль что у неё перед глазами дурные примеры.

*** (Е.П. Шувалова) женщина в высшей степени лукавая, преданная сплетням, кокетству, и беззастенчивая в речах. Вообще выбор лиц к этому двору, за исключением графа Голо-вина и Тутолмнна, весьма неудачен: тут все либо дураки, либо повесы, либо молодые лю-ди, о которых ничего нельзя сказать.

Великий князь Александр Павлович, при добрейшем сердце, совершенно не опытен во всём, что касается знания людей и общества; окруженный тупоумными людьми, он свыкся с ними. Графиня Шувалова, вместо того чтобы исправлять и учить его с кротостью, выставляет на вид все его недостатки и добилась уже того, что великий князь и молодая великая княгиня ее возненавидели.

Первый имеет необыкновенно доброе сердце. Недавно один каменщик упал с крыши дворца и переломил себе ногу; великий князь прислал ему своего хирурга, денег и, собственными руками сняв с кровати свой тюфяк, отправил к больному.

Он слышит столько плоскостей и столько разговоров о предметах недостойных его внимания, что будет чудом, если он не поддастся дурному примеру. К тому же люди, его окружающие, не понимают ни важности его призвания, не должного уважения к личности молодого князя, стараясь только чем-нибудь его позабавить.

Он доселе довольно охотно выслушивает правду и заботится о своем улучшении. Я принял смелость высказать ему мой образ мыслей относительно острот и каламбуров, которыми он любит пощеголять в разговоре, и, как видно, он в этом отношении исправился: ибо я таковых более не слышу от него.

Он искренно любит Кочубея (Виктора Павловича). При обоих великих князьях состоит наставником прекрасный и достойный человек по имени Лагарп, швейцарец. Не знаю, каким образом и по какой причине, принц Hacсаутский и Эстергази сумели оклеветать его перед Императрицей под предлогом некоторых писем, написанных им на родину, во время смут в Ваатланде.

С беднягой обошлись очень сурово: его забыли при назначении наград кавалерам великого князя Александра Павловича. Он хотел удалиться, и это было бы великой потерей: ибо великие князья обязаны своими познаниями этому человеку. Но Императрица приглашала его к себе два раза, и швейцарец, объяснив все, как было, уличил г. Эстергази в обмане и вышел победителем.

Невозможно без содрогания и жалости видеть все, что делает великий князь отец (Павел Петрович); он как будто бы изыскивает все средства внушить к себе нелюбовь. Он задался мыслью, что ему оказывают неуважение и хотят пренебрегать им.

Исходя отсюда, он привязывается ко всему и наказывает без разбора. Имея при себе 4 морских батальона в составе 1600 человек и 3 эскадрона разной конницы, он с этим войском думает изобразить собой покойного прусского короля (Фридриха II).

По средам у него бывают маневры, и каждый день он присутствует при разводе, а также при экзекуциях, когда они случаются. Малейшее опоздание, малейшее противоречие выводят его из себя, и он воспаляется гневом. Замечательно то, что он никогда не сознает своих ошибок и продолжает сердиться на тех, кого обидел.

Он делает выговоры всем; то отсылает целую команду, потому что затерялась повестка, посылаемая накануне; то велит сказать г. Зиновьеву, что он должен оказывать более почтения лицам, пользующимся его благосклонностью. Гурьеву, что он не должен забываться, гофф-маршалам, что он научит их службе.

Недавно сын его с его невесткой приехали к нему в Павловск ужинать. Забыли приказать часовому, чтобы он пропустил их; пикеты были расставлены, и пришлось добраться до экипажей обходом через сад. Когда сказали ему об этом, он вспылил, но вслед за тем засмеялся и велел объявить благодарность караульному офицеру.

Младший сын (Константин Павлович) похож на него лицом, хотя ростом гораздо выше; он пылок и добр, предается военным занятиям с детским увлечением и восторгается своим отцом. Я, сколько возможно, уклоняюсь от его благоволения; он хочет, чтобы я приезжал в Павловск на все его маневры; но я опасаюсь излияний его доверия, которые ничего ему не стоят.

Здесь очень довольны, что при нем находится г. Нарышкин: это вполне благородный человек, преданный сердцем и душою великому князю и по доброте своей имеющий пра-во на блестящую будущность, вопреки всем дурным примерам.

Я подал г-ну Зубову письмо, в котором просил его исходатайствовать мне дозволение отправиться к вам, чтобы не оставаться в праздности. До сих пор я ничего не слышу о моей просьбе. Г-н Морков обещал оказать мне участие; но как я не имею никаких прав на услуги с его стороны, и как притом г. Зубов очевидно не благоволит ко мне, то я сильно сомневаюсь в успехе.

Если б вы согласились замолвить слово Моркову и поручили ему уладить мою отправку, то она бы конечно состоялась. Я здесь изнемогаю, и мне до такой степени опротивело и наскучило поминутно видеть неприятные вещи, что я ничего так усердно не желаю, как потерять их из виду.

Можно сказать, что мы живем в стране пороков и предрассудков; если не держаться твердых правил, то сохранение чести подвергается большим опасностям, и я сожалею о молодых людях, которые должны образовать себя в подобном обществе.

Я надеюсь на ваши благодеяния; вы изливали их на меня без моего ведома. Теперь я прошу о них. Я удовлетворил бы живейшему желанию моей души, был бы с вами, и в усталом духе моем вновь обрел бы силу и бодрость. У меня не достает ни благоразумия, ни философии, чтобы смотреть спокойно на то, что происходит.

Я питаю страсть, которая может только сделать меня несчастливым: я люблю племянницу г. Протасовой. Не могу никак удостовериться, нравлюсь ли ей или нет. Брак со мною не представляет ей ничего блестящего и, я, щадя свое самолюбие, живу в мучительной неизвестности.

Пожалейте меня, граф, и заставьте меня забыть вблизи вас о моих несчастьях. Почему бы вам для человека, который вам обязан всем, не сделать того же самого, чтобы вы сделали для многих, и недавно еще для Грейга? Отцу вы были другом; сыну вы покровитель. Я читал ваши письма.

Вы почтеннейший человек, достойный благоговения. Вы не встречаете неблагодарных, и всегда найдется на этом свете Кочубей, Грейг, Форсман, которые благословят вашу память. Прощайте, многоуважаемый граф.

     10. 6 (7) октября 1793, С.-Петербург

Эмигрант Монморт вручил мне ваше письмо. Мне кажется, что опасения ваши на счет впечатления произведённого при дворе вашим прямым и верным взглядом на вещи, лишены основания.

Я уведомлял в то время, что известие о поступках лондонского кабинета с гр. Артуа возбудило здесь неудовольствие; но это продолжалось недолго, и коварный Эстергази был, я думаю, единственным человеком, который подозревал вас в нерадении или в нежелании услужить знаменитым бродягам.

Императрица смотрит ясно, но граф Зубов собственными глазами ничего не видит и остался в ослеплении по излишнему самолюбию или слабости воли, следуя мнению Эстергази. Морков, который скорее другого был бы в состоянии доказать нелепость усердного преследования призраков держится уклончивых приемов с целью расчистить путь своему самолюбию.

Со времени последнего столкновения этого человека с гр. Безбородко я не допускаю мысли, чтобы он был способен к благородным чувствам. Может быть, он искал предлога к явному разрыву и хотел иметь повод покинуть человека, которому он обязан всем; как бы то ни было, но во время празднеств по случаю мира, взбешенный тем, что в списке наград прочтенным с престола не упоминалось о пожаловании ему земель, Морков пришел в ярость, достойную грубого мужика, свалил все на Безбородко, назвал его государственным вором, лгуном и обманщиком, наговорил дерзостей Судиенке, только что получившему орден св. Владимира и, не довольствуясь этим, повторил все свои ругательства в присутствии г. Завадовского, чтобы тот передал их гр. Безбородко.

Императрица, узнав об этой истории, разгневалась на Моркова и выражает свое неудовольствие усугублением внимания к графу Безбородко. Он держал венец над головой великой княгини Елизаветы Алексеевны при совершении брачного обряда. Вы знаете, как дорожит гр. Безбородко внешними отличиями; ему очень польстило это.

В самое недавнее время он решился на шаг, судить о котором предоставляю вам. Когда должность обер-гофмаршала сделалась вакантной за смертью г. Елагина, он написал гр. Зубову письмо, ходатайствуя о своем назначении и ссылаясь на свои заслуги. Этот последний, человек молодой и соединяющей в себе все звания покойного князя Потемкина (которому вчера была годовщина), пользуется безграничным влиянием.

Все проходит через его руки; он обо всем подает свое мнение, и помимо его ничего не делается. Эта депутация поляков, которые в числе 40 человек, явились просить новых законов, ставит его ещё в более выдающиеся положение: ибо он приписывает себе честь предначертания и совершения последнего раздела Польши.

Он, по-видимому, опять хорош с графом Николаем Салтыковым, который получил 7000 душ, 25000 руб. годовой пенсии и единовременно 100000 рублей за воспитание великого князя Александра Павловича, в котором он участвовал только тем, что жил при дворе.

Г. Протасов получил 1400 душ и 3000 рублей годовой пенсии.

Я очень боюсь, не повредила бы супружеская жизнь великому князю: он так молод, а жена его так хороша собой. Празднества не слишком блестящи вследствие неприятных отношений, существующих между Императрицей и сыном ее. Г-жа Нелидова, вместо того чтобы оставить двор, получив увольнение, остается при нем и пользуется успехом, который наносит ущерб достоинству великого князя и подвергает его всеобщим нареканиям.

Он удалил от себя Нарышкина, Александра Львовича, который был слишком доверчив и привязан к великому князю. Князь Александр Куракин, которого он звал "своею душой", потерпел жестокие обиды. Бедная великая княгиня остается в одиночестве, не находя никого, кому могла бы открыть свое горе и не имея иного утешения, кроме добродетельной жизни.

На днях она долго говорила мне о вас и хвалила ваши понятия о нравственности. Графиня Шувалова пылает гневом, ибо ожидала получить орден Св. Екатерины. Она выражается так грубо, как мужичка, и я никогда не находил в ней умной женщины, какой ее величали. Молодая чета ненавидит ее, особенно великий князь.

Граф Сергей уезжает недели через две и сядет на куттер в Ревеле. Опасаюсь, не повредили бы ему во время его отсутствия: ибо Зубов терпеть его не может с тех пор, как Императрица его отличила и охотнее беседует с ним, чем с другими.

Сегодня происходит въезд Турецкого посланника. Распространили слух, что Порта замышляет возобновление войны. Это было бы прискорбно и для нас, и для Кочубея: ибо на занимаемом им месте он может показать, что употребил время с пользой.

Полякам оказывают многие милости: раздают им места; некоторые из них произведены в сенаторы, в тайные советники, а Ильинский причислен ко двору в звании камергера. Военные переведены в нашу армию теми же чинами, и почти все состоят генералами, украшены Александровским орденом, и пр.

Если бы Фиппс не обанкротился, то легко мог бы для первого начала сделаться фельдмаршалом: ибо кто из них богаче, тому дается и наибольший чин, так как чины покупаются в Польше и утверждаются в России.

Наши собрания скучны. Некоторые из наших молодых женщин, желая возродить французскую любезность, убитую революцией, перестали быть добрыми матерями и порядочными женами, и сделались достойными смеха.

Граф Шуазель, бывший посланник, заискивает милости; но Эстергази слишком опасается его и не допустит достигнуть цели. Последнему подарили дом, стоящий 24000 рублей. Г. Корсаков счастлив, что находится с вами.

Я видел его письма. Он человек весьма достойный и один из тех, которых нельзя не уважать, особенно здесь. Когда я желаю ехать к вам, то не имею иной цели, как удовлетворить влечению моего сердца, исполненного благодарностью и священной привязанностью к вам. Я ничего не ищу; я отдалил от себя мечты, которые могли волновать мой ум; мой образ мыслей, отвращение мое от всякой подлости и должное самоуважение, заставляют меня отказаться от всяких видов на повышение и деятельную службу.

Я всегда заботился о том, чтобы быть человеком благородным и достойным вашего доброго мнения. Я хочу воспользоваться плодами моих стараний и получить от кого-либо одобрение моим поступкам.

Я нахожусь теперь в самом тревожном состоянии. Я пожелал рассеять сомнения г-жи Протасовой на счет моих отношений к ее племяннице. Я написал к ней письмо, в котором объяснил мои намерения. Я изобразил ей себя в настоящем виде и хотел знать, на что я могу надеяться. Ничего еще не решено.

Тетка просит меня подождать и иметь терпение. Я вижу, что племянница ее грустна, озабочена, неравнодушна ко мне; но для свиданий с нею встречаю все те же затруднения, и теряю голову и надежду обладать этим божественным созданием, о котором г. Корсаков даст вам понятие. Я никогда не могу быть счастливым; но если б это было возможным, то для этого мне были бы необходимы Протасова и ваша дружба.

     11. 1 (12) декабря 1793, С.-Петербург

Я очень сожалею, что внезапный отъезд курьера лишил меня случая иметь более подробные известия о вас. Надеюсь, что в другой раз вы меня вознаградите за это. Я с удовольствием вижу, что мои письма вам приятны и хотя я не смею думать, чтобы они могли вам быть полезны, однако же, поощряемый вашим одобрением, буду сообщать вам по мере возможности бесчисленные события, которые здесь чередуются с изумительной быстротой, и которые вследствие недостаточного внимания к ним, не производит столь сильного впечатления, как следовало бы ожидать.

Невероятно, до какой степени это петербургское общество, тесное и сомкнутое, способно размножаться и принимать различные формы. Отдельные лица, из которых состоит оно, ежедневно сменяются и никогда не остаются одним и тем же. Не знаю, насколько им весело, но они чужды однообразия.

Императрица была не здорова и не выходила в день своих именин: она страдает ревматизмами, которые довольно часто повторяются и переходят с одного места на другое. Она не подкрепляет себя никаким телесным упражнением, недовольна воздержанием в пище и слишком охотно предъявляет свое несокрушимое здоровье.

Великий князь-отец (Павел Петрович) возвратился 23-го в город; я состоял при нем в Гатчине и вернулся вместе с его свитой. Пребывание там стало под конец не только скучным, но даже небезопасным, и многим из нас от этого не поздоровилось. Какой-то злосчастный медик, по имени Фрейганг, уверил Великого князя, что ему необходимо усиль-ное и непрерывное упражнение тела.

По совету этого врача, е. и. высочество стал ездить верхом каждый день, присутствует на разводе, обедает иногда в окрестностях своего дворца, куда все возвращаются верхами, объездом в десять верст. Прямо с обеда отправляются на прогулку, которая продолжается полтора часа; великая княгиня (?) участвует во всех этих похождениях, и только дождь избавляет ее от них; недавно, мороз в 15 градусов показался очень благоприятной погодой для движения.

Нелидова (Екатерина Ивановна) наконец заняла приготовленное ей в Смольном монастыре помещение, богато убранное и снабженное всем, что только может быть придумано роскошью и вкусом. Эта маленькая чародейка приезжает, однако же, ужинать во дворец, и отшельничество ее не заметно.

Это удаление есть ничто иное, как смелая политическая уловка. Ее приписывали князю Николаю (Алексеевичу) Голицыну, но когда он стал просить места в московском Сенате, это сбило угадчиков с толку; он слишком умен, чтобы подвергнуть себя новому посрам-лению, и если когда-нибудь на нем остановится взор Монарха, то ему не трудно будет оставить этот московский Сенат и занять любое высшее место.

Великая княгиня-мать (Мария Федоровна), которая очень часто говорит мне о вас, главное свое утешение, по-видимому, находит в детях и религия подкрепляет ее в горестном положении, которое только она одна в состоянии переносить.

Великий князь не ладит с г. Зубовым (Платон Александрович). Они усиливаются доказать друг другу, что этот - не более как подданный, а тот - Великий князь, но насколько всемогущ первый, настолько второй безвластен.

Жаль, что его последнее пристрастие к Александру Львовичу Нарышкину очень повреди-ло последнему; ибо, как мне известно, Императрица сказала: "Я надеюсь, что все безрассудства прекратятся теперь, после отсылки этого толстого господина".

Я, однако же, свидетельствующий небом, что он был честнейший любимец, когда-либо находившийся при царственной особе. Он всё делал по искренней привязанности и получил плохую награду. Он съездил в Польшу к сестре и возвратился третьего дня.

Наши вельможи, или, по крайней мере, те, кому богатство и кредит позволяют содержать свои дома по-барски, дают праздники, на которые приглашают молодых великих князей и где сии последние ведут себя довольно легкомысленно, не имея никого, кто заметил бы им неприличность таких шалостей.

Старики негодуют, видя, что ими пренебрегают; они большую часть времени проводят с молодыми людьми, которым подражают, объявляя себя решительными приверженцами всех новых мод, вводимых очаровательным князем Борисом (Владимировичем) Голицыным (брат Д. В. Голицына, московского генерал-губернатора) вопреки здравому смыслу и пристойности.

Страсть к необъятным галстукам, закрывающим подбородок, возбудила здесь неудовольствие. Императрица вторично запретила носить их; но молодые люди, несмотря на запрещение, одеваются по-прежнему, и в минувшее воскресенье, когда графиня Салтыкова вздумала пожурить за это своего племянника, он так громко заговорил ей о свободе, что она побежала от него со всех ног, воображая видеть в этом семействе Голицыных зародыш революции.

Графиня Шувалова крайне раздражена отказом в ее домогательствах, которые не отличаются скромностью: ибо она толковала об орденском знаке для нее, о бригадирском чине для ее сына и ее зятя, и пр. Она жалуется на поднявшуюся подагру, но тем не мене останется при дворе.

Главный враг ее - граф Николай Салтыков. Орудием ее посрамления служит г. Протасов, который еще недавно, в день своих именин, получил перстень с портретом великого князя Александра Павловича. Великая княгиня Елизавета была больна простудой; у них в покоях невыносимо холодно, и большая комната о четырех окнах отапливается только фарфоровой печкой.

Говорят, что г-н Сиверс будет отозван, наделав глупостей по проискам короля, который снабдил его любовницей, дабы руководить им. Этот Яков Сиверс в течение шести месяцев получил 6000 душ, денежные награды и целый ворох орденов, а именно не менее шести различных наименований.

Марков здесь орудует всем, а при дворе г-на Зубова случилось важное событие: отсылка его главного секретаря, по имени Алтести (Андрей Францевич), греко-итальянца, человека несомненно заслуживающего виселицы. Г. Марков доставил ему место, потому что он был прогнан г. Булгаковым из Варшавы за предательство, продав вверенные ему бумаги.

Этот Алтести отличается даровитостью и необыкновенными способностями к письменной работе; но он негодяй в полном смысле слова. Он не удовольствовался пожалованием ему 800 рублей пожизненной пенсии, 600 душ крестьян в Польше и великолепного поместья в Тавриде; он пожелал еще иметь квартиру в Эрмитаже, приемную, и успел в этом.

Он был советником канцелярии и кавалером св. Владимира 4-й степени; последнее против воли, ибо он не хотел этого ордена. Желая придать себе изящную наружность, он остриг себе волосы и в таком виде расхаживал повсюду. Он явился на большой бал у г. Апраксина в башмаках с бантами и, развалившись на диване, отвечал множеству других прощелыг, которые приходили с ним беседовать.

Он так проворовался, что г. Зубов узнал о его грабежах и хочет прогнать его; но недоумевают, как это сделать; ибо ему доверили важный тайны и бумаги.

Граф Безбородко (Александр Андреевич) ничего не делает и, по-видимому, доволен этим. Должность обер-гофмейстера чрезвычайно занимает его; между тем Императрица взяла к себе его секретаря Трощинского, которому поручает многие дела. Он человек очень достойный, сведущий в делопроизводстве, неутомимый и честный. Он несколько суров, но его откровенность нравится Императрице, которой наскучили умничанье и лживость.

Графа Штакельберга схватила на днях падучая болезнь у кн. Долгорукова, где давали до-машний спектакль. Этот бедняга находится в незавидном положении при дворе, где он домогался места обер-гофмейстера, которое получил гр. Безбородко. Он имеет соперником графа С., самого низкого и презренного человека.

У нас везде опять дают домашние спектакли, нередко в ущерб благопристойности; так намедни у князя Долгорукова произносили вещи, едва терпимые на ярмарках; но говорят: нужно повеселиться.

Здесь много свадеб, между прочим камергера Щербатова с гр. Пушкиной, которой брат (Василий Валентинович Пушкин-Брюс) недавно женился на гр. Брюс (Екатерина Яковлевна); баронессы Строгановой с Демидовым, человеком имеющим 250000 р. годового дохо-да; графини Суворовой с сыном генерала Эльмпта, полковником, которого прислал г. Су-воров женихом к дочери. Он отдал орден Георгия 3-й степени, препровожденный к нему Императрицей, одному подполковнику, правителю его канцелярии.

Моя невеста (Екатерина Петровна Протасова) собиралась писать к вам, но она захворала вчера утром. Послали курьера и гр. Андрею Разумовскому, с дозволением ему приехать сюда, и тот же курьер везет инструкции Кочубею. Говорят о войне с турками.

Я забыл сказать вам, что Императрица сильно разгневалась на гр. Андрея Разумовского (тогда посол в Вене) за декларацию Венского двора о намерениях относительно Польши, которой в Вене хотели завладеть, заняв ее войсками.

Гр. Разумовский, отправляя курьера, чтобы известить о том правительство, сообщил эту новость г. Сиверсу (Яков Ефимович, посол в Польше), советуя ему отсрочить заседания сейма, впредь до разъяснения видов императора. Сиверс переслал это письмо Императрице, и она заговорила об отозвании Разумовского; но гр. Зубов и г. Морков смягчили ее гнев, и следует думать, что счастливое довершение этого приобретения заставит забыть о промахе посланника.

Граф Сергей поехал к фельдмаршалу и будет директором (sic) через месяц. Императрица в начале будущего месяца переедет на жительство в Таврический дворец. Она любит это место ради малолюдства и уединения, а также ради прогулок: ибо сад очень хорош.

Опять прощаюсь с вами, преисполненный благодарностью и желанием провести мою жизнь вблизи вас. Тогда я был бы менее несчастлив и, стараясь удостоиться вашего одобрения, мог бы забыть о неприятностях, которым подвергаюсь вследствие предвзятых понятий и непреклонности моего характера.

     12. 28 мая 1794 г., С. Петербург

Настоящее письмо доставит вам г. Швейцер, бывший офицер французской службы, близкий знакомый граф Николая Румянцева. Это малый очень умный и сведущий. Я узнал его в армии кн. Потемкина, где он участвовал в последнем походе в качестве охотника и получил крест за то, что был зрителем битвы при Мачине.

Он намерен просить разрешения поступить на службу в армию герцога Йоркского и уповает на ваше доброе содействие, о чем и я присоединяю мою просьбу.

Я сообщил вам по почте о великом и счастливом событии, о назначении фельдмаршала Румянцева главнокомандующим армиями. Нужда заставила всех склониться на сторону достойнейшего, и гр. Зубов, Салтыков и Безбородко указали в лице его на единственного человека, способного разрешить настоящий кризис.

Он уже принял начальство и, кажется, выехал в Литву. В числе писем, присланных им сюда, письмо к графу Зубову содержит некоторые язвительные насмешки. Он говорит, что ожидает с большим нетерпением приезда брата его Валериана, дабы обсудить сообща положение дел и воспользоваться его добрыми советами.

Он наказал одного полковника за беспорядки, лишив его полка и нашедши недостаточное количество лошадей в одном кавалерийском полку, сделал из него пехотный, чтобы угодить вкусу полковника, занимавшегося более своим обогащением, чем службой.

Нужно было находиться здесь, чтобы составить себе понятие о всеобщей радости, произведенной этою новостью: были люди, которые, не зная лично фельдмаршала, плакали от восторга, и никто не хочет более слышать о неудачах. Как видно, победа собирается вновь поступить на службу России вместе с порядком и дисциплиной, которые при Потемкине отставлены были без пенсиона, как старые слуги графа Румянцева.

Не знаю, довольны ли будут гр. Салтыков Иван и гр. Суворов этим начальником. Они слишком великие люди в собственном мнении, чтобы повиноваться тому, кто действительно велик во мнении целого света. Но фельдмаршалу предстоит много трудностей и огорчений в начале.

Я в этом уверен, ибо невозможно составить себе понятие о распущенности войск и офицеров: это все те же люди, но уже лишенные воодушевления и более похожие на разбой-ников, чем на солдат. Я не знаю, известны ли вам подробности ужасов, совершавшихся в Варшаве.

Похищали жен у мужей и дочерей у отцов, и никто не имел права жаловаться. Г. Игельстром по целым неделям не принимал почетнейших лиц страны. Крестьян грабили, доводили до отчаяния, и дворяне подвергались еще большим притеснениям, чем рабы их.

Неудачное дело Тормазова с Костюшкой усилило отряд последнего несколькими тысяча-ми польских солдат, которые бежали из нашей службы. Г. Игельстром выбрал Денисова, казацкого генерала и казака в полном смысле слова. Он отрядил Тормазова с четырьмя батальонами пехоты и тремя эскадронами кавалерии, чтобы атаковать неприятельский лагерь, укрепленный и занятый 12000 войска, большею частью конницей.

Тормазов не уронил воинской чести, но был опрокинут и смят в виду Денисова, который не тронулся с места, говоря, что не следует рисковать всем корпусом. Поляки отбили у нас 8 пушек, взяли одного полковника в плен, и мы потеряли 1500 человек убитыми. Костюшко издал свое воззвание, и взрыв произошел в Варшаве.

Игельстром имел 4000 войска и батальон артиллерии. Он покойно спал в ночь восстания, уверенный, что генерал Мандалинский (друг Костюшки, составивший план защиты Варшавы на случай нападения) сумеет пособить всему. Не подвергшись никакой опасности и без всякой надобности, начальник, сопровождаемый генералами Апраксиным, Зубовым и Пистором, вышел из города и скрылся в прусском лагере, обрекая своих солдат на резню и налагая вечное пятно на русское оружие.

Генерал Новицкий, интендант армии, спасая все бумаги и 30000 червонцев экстраординарной суммы, покинул город в наилучшем порядке. Некто майор Т., которого я знаю, совершенный болван, выступил, никем не тревожимый, и прошел через весь город ос своим батальоном. Майор Депрерадович, стоявший на карауле у арсенала, на требование одного польского генерала, чтобы он отступил, приказал стрелять (причем убиты генерал и 150 рядовых) и, после 5-ти часовой защиты, не видя помощи ниоткуда, оставил свой пост и город.

По этим примерам вы видите, что главный начальник и генералы могли удержаться в городе и, если б даже не справились с восставшей чернью, то, по крайней мере, могли бы спасти жертв разъяренной толпы. Полковник князь Гагарин находится в числе последних.

Несколько русских женщин взяты в плен, и никого не выпускают из города. Костюшко соединился с Варшавским отрядом войск и стоит лагерем под городом. Его движение совершилось без малейшего препятствия со стороны г. Денисова и прусского генерала Фаврата, который не сошелся с нашим казаком, чтобы атаковать неприятеля, потому что наш генерал не захотел действовать с ним сообща, дабы не уступить старшинства.

Он уже во второй раз совершает подобную проделку: в Финляндии он выпустил из рук шведский батальон с эскадроном конницы, потому что не захотел поступить под начальство генерала Арбенева, который был моложе его.

Князь Репнин не выступал из Риги. Под его командой будут генералы Нумсен и князь Голицын. Г. Игельстром получил отставку с сохранением жалования, и на днях, когда кто-то в обществе начал было резко отзываться о нем, Императрица сказала: "Потише, господа; не забудьте, что он служил мне 30 лет, и что ему обязана я миром со Швецией!"

Апраксину велено отправиться в Ригу и ждать там приказаний. Я не опасаюсь, чтобы с ним случилось то же, что с его отцом и чтобы он умер с горя. Его теща тем более опечалена этим событием, что она нахваливала достоинства своего зятя и сулила ему не менее, как ленту св. Александра Невского.

Восстание распространилось на всю Польшу и произвело множество тревог. В Вильне, генерал Арсеньев, возвратившийся в город переночевать со своей красавицей, взят в плен; а генерал Коссаковский, перешедший в нашу службу, повешен. Полковник Деев с одним полком пехоты, атакованный 8000 поляков, побил из них 2000 и захватил 6 орудий.

Подполковник Шпильман, с батальоном егерей, разбил отряд в 3000 поляков и взял у них 2 пушки. Генерал князь Цицианов, находившийся в Гродне с 2000 ч., забрал более 20 орудий, 30000 червонцев контрибуции и сукна для обмундирования всего своего отряда. Он получил за это Владимирский крест 2-й степени и 6000 р. денежной награды.

Я желал бы, чтобы появление графа Румянцева во главе армии произвело впечатление на турок. Хотя, по новейшим известиям от Кочубея, они, по-видимому, остаются спокойными и, судя по их заявлениям, нельзя ожидать войны; однако же, несомненно, что молдавский господарь получил от Порты приказание давать убежище всем выходцам из Польши.

Здесь очень довольны Кочубеем, который не щадит своих трудов. Вы не поверите, что у него до сих пор нет секретаря и что он принужден все писать и переписывать собственноручно; тут видно упущение со стороны графа Безбородко, и по этому случаю я заметил, что он питает неудовольствие на племянника со времени его последнего приезда сюда.

Некоторые истины, высказанные из усердия, явное презрение к прислужникам дяди, которых он видел каждый день, а в особенности пренебрежение, оказанное г-у ***, человеку недостойному, который неизвестно какими способами водит графа и покровительствует всей сволочи в империи, были причинами, навлекшими на Кочубея неудовольствие гр. Безбородко.

Гр. Зубов также могуществен, как прежде, и гр. Безбородко, вступивший опять в заведывание делами, нередко принужден ходить к нему с бумагами, в которых он иногда делает поправки.

Гр. Безбородко сам по себе никогда не будет опасен для тех, кто захочет овладеть исключительным влиянием: он слишком ленив, слишком дорожит своим спокойствием, и в то же самое время слишком уверен в своей полезности, чтобы стеснять себя и хвататься за власть, которую он столько раз имел в руках.

Грамоты гр. Зубову на достоинство имперского князя, и графская для Моркова, все еще остаются у гр. Кобенцеля. Она (Екатерина II) затруднялась этим делом с самого начала, и польские события заставили отсрочить это новое изъявление милости.

В городе думают, что Морков менее силен, чем прежде; но в этом ошибаются: он пользуется большим значением по своему влиянию на г-на Зубова, который в нем нуждается. Он не может быть ответственным за промахи г. Игельстрома, и так как его предначертания г-н Зубов вполне одобрил, то и не захочет отказаться от возможности выдавать их за свои собственные.

Другие полагают, что г. Морковым недовольны по поводу барона Армфельда. Здесь это хранят в строгой тайне, но он был в городе; а как шведский посланник отправил по его пятам людей для поимки, то полиция выслала для его охранения одного офицера и несколько солдат, которые стояли караулом у дверей гостиницы, в которой жил барон Армфельд (После убийства Густава III (26 февраля 1792 года) Армфельт замышлял тайком вывезти наследного принца Густава IV из Швеции в Россию).

Оттуда он перебрался в Чесменский дворец, в пяти верстах от города, а на третий день его повезли в Тверь, где он находится в настоящее время, тогда как его жена нисколько не скрывается и явно получала деньги у г-на Штединга (шведского посланника).

Такое покровительство Армфельду не возвратит нам дружбы регента, тем более что было обещано не давать здесь убежища этому вождю заговорщиков. Перехваченная корреспонденция его уже обнародована. Шведский посланник имеет один экземпляр. Все сводится на гг. Моркова, Штакельберга и гр. Разумовского.

Говорят, что княгиня Меншикова, которая путешествует, сильно замешана в этом деле.

Наш флот, под начальством Чичагова и Крузе, которые ненавидят друг друга, вышел на прошлой неделе. Он состоит из 18 линейных кораблей и 6 фрегатов, следовательно, слишком силен для мирного времени и слишком слаб в случае войны.

Шведская флотилия, в составе 300 флагов, стоит против Роченсальма, этого знаменитого залива, где принц Нассауский был сначала победителем, а потом побежденным. Наш гребной флот имеет недостаток в людях и не будет в силах противостоять шведам. Думают, однако же, что до войны не дойдет, потому что датский двор медлит решением. Если он вы скажется против нас, то мы будем в плохих обстоятельствах: ибо всех войск в Финляндии не наберется и 8000 ч., и дела находятся в том же положении, как в начале последней войны.

Князь Юрий Долгорукий отправился для осмотра границ и готовится принять начальство над армией. Дай Бог, чтобы не нуждались в нем.

Дабы пособить недостатку в деньгах, предположено вновь выпустить на 20000000 р. ассигнаций и увеличить на 30 копеек подушную подать. В Москве фунт говядины продавался уже месяц тому назад по 25 копеек, потому что кн. Сергей Голицын и московский губернатор князь Долгорукий скупили весь скот и завладели рынком.

Вот несколько маленьких анекдотов, которые дадут вам понятие о положении дел. Великий князь (здесь: Павел) находится в Павловске, постоянно не в духе, с головой, наполненной призраками, и окруженный людьми, из которых наиболее честный заслуживает быть колесованным без суда. Он теперь в гораздо лучших отношениях со своей супругой (Мария Федоровна), чем был прежде; потому что она решилась уступить г. Нелидовой (Екатерина Ивановна) и сблизиться с ней.

Это маленькое создание властвует неограниченно, при содействии некоего врача, по имени Фрейганг, который, сопровождая князя Орлова в его последнем путешествии, выхлопотал себе докторскую шапку в Монпелье. Этот человек, пекущийся о физическом состоянии его высочества, простирает свои заботы и на его нравственное существо, и одинаково отравляет и то и другое. Великий князь везде видит отбрызги революции. Он всюду находит якобинцев, и на днях четыре несчастных офицера из его батальонов были арестованы за то, что косы их оказались слишком коротки - верный признак революционного духа.

От него взяли еще хорошего и достойного человека, но который ничего не делает и удален по подозрению в искренней привязанности к великой княгине: это г. Плещеев (здесь: Сергей Иванович). После г. Нелидовой, главный всему вершитель - Иван Павлович (Кутайсов), некогда турок, потом христианин, а в настоящее время первый камердинер его высочества. При этом дворе состоит еще подполковник Линденер (Федор Иванович), пошлая личность, надутая самолюбием, выдвинутая из толпы минутной прихотью великого князя. Этот человек очень опасен, будучи подозрителен и недоверчив, тогда как властелин легковерен и вспыльчив.

Я, однако же, всегда остерегаюсь излишней ко мне милости, и в последнем моем дежурстве он, в продолжение нескольких часов, не говорил со мной, потому что я утверждал, что г. Тормасов (Александр Петрович) благородный человек.

Имел случай близко видеть великих князей, которые меня очень любят, и в состоянии судить, до какой степени не радели об их воспитании. Они не читали ничего и в настоящее время забывают то немногое, что знали. Великий князь Александр Павлович (17 лет) имеет от природы прекрасные качества: сердце у него доброе, непорочное и наклонное ко всему хорошему; но он ленив и ни чем не хочет заниматься. Я пытался уже возбудить в нем любознательность, подстрекая несколько его самолюбие; но это не привело ни к чему. Он никогда не дотрагивается до книги.

Некоторые из окружающих его внушают ему пристрастие к нарядам и модам, на что Императрица смотрит снисходительно, говоря, что мелкие слабости проходят сами собою. Она часто повторяет еще другую поговорку, что тот, кто ни чему не выучился до 15 лет, останется навеки невеждой.

Молодая великая княгиня (Елизавета Алексеевна, 15 лет) особа очень привлекательная, лучшего тона в обществе, имеющая самостоятельную волю и почти всегда поступающая по собственному разумению. Или я сильно ошибаюсь, или со временем она будет руково-дить всем. Ее супруг обожает ее, они между собой, как дети, когда нет никого. Но при посторонних, она становится вполне великой княгиней.

Собеседничество великого князя тем неприятно, что он страдает глухотой, и нужно кричать очень громко: он слышит только одним ухом. Граф Салтыков приходит только обедать с ними, а г. Протасов (Александр Яковлевич), хотя добрый и честный человек, неспособен воспитывать будущего наследника престола. За исключением Головина и Тутолмина, весь двор его состоит из негодяев или глупцов, набранных по лицеприятию или благодаря знатному имени.

Великий князь Константин (15 лет), пылкий и строптивый, начинает обнаруживать признаки сходства характера с отцовским. Он предается вспышкам гнева, никого не слушается и держит себя не всегда прилично. Он выказывает небрежность в одежде и часто носит вывороченное платье и грязные галстуки из черной тафты. Воспитатель его Сакен (Христофор Христофорович), человек тупоумный, пронырливый и завистливый, остается в ожидании награды, которая его минует.

Его правила также достойны порицания, как и его поведение. Хотят из великого князя Константина сделать воина. Он имеет сильную наклонность к военному ремеслу, выпро-сил себе 15 солдат из гренадерского корпуса, поместил их в своем Доме в Царском Селе и занимается ими целый день. На это направляет его и отец, который поощряет его наклонность и оказывает ему предпочтение, будучи недоволен особенным вниманием Императрицы к старшему сыну.

Забавно видеть обоих юношей в те дни, когда отец приезжает в Царское Село: они меняют весь свой костюм и появляются в длинных камзолах, узких галстуках, толстых буклях и пр., все для того, чтобы угодить отцовскому вкусу.

Общество в Царском Селе довольно многочисленно и кажется веселым, ибо при дворе видна только наружность. Г. Ламберт (Карл де), генерал-поручик нашей службы, живет в Царском Селе. Он кичится большой строгостью в нравах и немилосердно судит обо всех французах, кроме самого себя. Он выказывает смешную небрежность и, кроме Императрицы, графа Зубова, Моркова и некоторых других лиц, ни на кого не обращает внимания и никому не кланяется.

Он получил на днях известие о казни его шурина и его тестя. Его теща с четырьмя дочерями прячутся на чердаке, чтобы избегнуть той же участи, которая неизбежно постигнет их, если они будут отысканы. Когда изучаешь французов, находишь что-то до такой степени легкое во всем их существе, что нельзя понять, каким образом эти люди удерживаются на земле и, так как они не способны сохранить никакого впечатления, то я склонен думать, что они созданы из резинки, подающейся во все стороны.

Маленькие великие княжны очаровательны. Как видно, настоящие обстоятельства заставили отказаться от предположения выдать старшую за короля шведского. Для нее уже были отправлены бриллианты, и назначена была поездка в Петергоф; но теперь не желали бы, чтобы он туда приехал.

Высокопарный негодяй Головкин просил 60000 р. для уплаты долгов и, как теперь время обильное милостями, то надеялся их получить; но, к счастью, сделанная им глупость избавила графа Зубова от просителя и казну от убытка.

Хотя мне разрешено жить в Царском Селе все лето, однако же я приехал в город: моя жена (Екатерина Петровна) снимает с себя портрет для моего отца, и кроме того приятно оставить двор на несколько дней. Пребывание там слишком утомительно для человека чуждого происков.

Страдаешь за других, и кроме того есть двое или трое людей при виде которых меня в жар бросает. Жена моя, добрейшая особа в мире и принесла бы счастье любому мирному гражданину... Я люблю Анну Степановну (Протасова, тетка жены), но она слишком многим жертвует мнению света и задалась мыслью, которую так трудно привести в исполнение: быть философкою, находясь при дворе и оставаясь его рабой.

Моя свояченица княгиня Голицына (Наталья Петровна) едет на зиму в Англию. Вы найдёте в ней очень привлекательную особу.

Мне хочется написать письмо к императрице, дабы знать, на что можно надеяться. Прощайте. Сохраните мне место в вашей памяти.

Здесь много больных. Граф Ангальт умер; граф Панин очень не здоров. У г-жи Загряжской лихорадка, что ее крайне расстраивает. Принц Нассауский приезжал сюда с извести-ем о походе Прусского короля в Польшу во главе 24000 войска. Принцу дали 2000 червонцев; он не поехал в Берлин, а прусский король все еще остается в Потсдаме.

     12. 20 июля 1794, Царское Село

Вы очень удивитесь, узнав, что я сослан на год в имение отца моего. Это событие поразило всех. Привязались к одному письму, написанному мною более шести недель тому назад к обер-камергеру (И.И. Шувалову) с жалобой на моих товарищей, из которых ни один не хотел исправлять своей должности (т. е. дежурить при великом князе. От большего двора к двору малому, т. е. в Павловск или Гатчину, отряжались камер-юнкеры, которые могли небрежно и уклончиво относиться к своей обязанности, зная, что с них за это не взыщется; а иные, может быть, желая показать, что им хорошо только при большом дворе. Надо припомнить, что Ростопчин тогда только что женился, в отлучаться из дому без очереди было ему неприятно; но в тоже время он не хотел участвовать в искательстве и угодливости своих товарищей). 

Правда, что, в порыве раздражения, я некоторых из них обозвал негодяями. Они сделали все гадости, на какие только могут быть способны бездельники. Они подписались в пятером, требуя, чтобы я отрекся от моего письма. Потом, каждый поодиночке, в тот же день, предложили мне драться или отречься от моих слов. Я отвечал им всем. 

Двое только назначили мне встречу в городе, Голицын и Шувалов. Первый разделся, чтобы драться на шпагах, и не стал драться; другой хотел стреляться на смерть, и не принес пистолетов. Когда вся эта возня кончилась, тогда на меня взвалили новым дрязги. 

Г. Мятлев стал распространять обо мне слухи через некоего Всеволожского (не был ли это известный потом в Москве масон Николай Сергеевич Всеволожский? В таком случае объяснилась бы отчасти нерасположение Ростопчина к масонам), который, с обычным нахальством, везде рассказывал, будто я на коленях просил прощения у тех, кого обидел. 

Будучи дежурным у великого князя, я написал к нему, осведомляясь, от кого услышал вести, которые позволяет себе разносить. Получив уклончивый ответ, я несколько вспылил и отделал его, как следовало. Я сказать ему, что буду в городе в понедельник; но, до этого дня, мои письма были показаны Зубову. 

Обер-полицмейстер доложил императрице, что на другой день будет дуэль. Начали с того, что объявили мне неудовольствие ее величества. Всеволожский прибежал с письмом к императрице, в котором просил ее спасти честь мундира к носимого им креста. Дело было отложено. 

Отобрали мои письма, рассмотрели их, велели мне оставаться дома, и потом генерал Пассек сообщил мне приказание ехать к отцу. В указе не говорится ни о дуэли, ни об оскорблении чести Всеволожского; упомянуто только мое письмо к обер-камергеру. Заметьте, что она сама (Екатерина II) читала это письмо, что оно ее рассмешило, что она говорила мне о нем и велела написать историю камер-юнкера, обратившись за материалами к обер-камергеру. 

Я забыл сказать вам, что Мятлев предупредил обо всем обер-полицмейстера. В тот день, когда должна была произойти моя дуэль с Голицыным и Шуваловым, г-н Зубов пожертвовал мной графине Шуваловой, и ее величество, по слабости своей, выслушав только сделанные ей донесения, наказала меня одного. 

Единственным утешением служит мне участие, с каким отнеслись к моему приключению немногие существующие здесь, добродетельные люди. Душа моя полна негодования, и я с трудом переношу несправедливость, которой сделался жертвой. Я уезжаю сегодня, на год, в прекрасное имение, принадлежащее моему отцу в Орловской губернии. Моя жена, которая умная и рассудительная не по своим летам, поедет вслед за мной. 

Она рада провести со мною год. Помышление о ребенке, которым она уже занята, отклоняют ее воображение от неприятностей пребывания, скучного для не любящих уединения. Что касается меня, то у меня там будет много книг, и я займусь моим образованием, стараясь придать зрелость уму, часто еще слишком молодому и не со зрелому... 

Зубов все делает для гр. Шуваловой...

Молодой великий князь Александр одарен душой, каких уже не встретишь в нынешнем веке. По дружбе своей он соболезнует моему положению. Он не колебался ни минуты и посетил меня.

Он ничего не может сделать, но его слезы свидетельствуют о его сожалении. Я пользуюсь его доверием и смею думать, что мое сближение с ним могло бы послужить по крайней мере к удалению от его нравственной испорченности и ласкательства. Но я должен его оставить.

Великий князь-отец очень сожалеет о случившемся и прислал мне сказать, что я не должен сомневаться в его чувствах.

Для моего утешения напишите ко мне несколько слов. Обнадежьте меня продолжением ваши благосклонности: вы знаете, что ваше мнение для меня выше всего. Пришлите ваше письмо на имя г-жи Загряжской. 

Я поступил опрометчиво. Мне казалось, что я оскорблен. Остальное было делом человека, воодушевленного честью, который пришел в столкновение с подлецами. Прощайте, мой благодетель. Вы знаете, каких людей нужно при дворе. 

Я трепещу заранее, думая о моем возвращении, Я знал их и прежде, теперь я ненавижу их. Прощайте. Да сохранит Бог Вас и ваших детей от всяких огорчений и да наделит вас всеми благами,

     13. 26 сентября 1794, Ливны (Орловской губернии)

Оставляя Царское Село, я написал к вам письмо с известием о неожиданном событии. Я нахожусь в деревне уже два месяца, и вероятно проведу здесь еще десять, не прибегая ни к каким  ходатайством для сокращения срока моего пребывания. Жена моя заменяет мне все. В ней столько же кротости, сколько и твердости. Озабоченная исключительно моим счастьем, она радуется своему пребыванию в таком месте, где может вполне предаться своей наклонности к умственным занятиям. 

Она очень сведуща в истории и в литературе и владеет искусством рисования в совершенстве. Я имею большую библиотеку, надежду сделаться отцом через два месяца - сколько причин, чтобы не знать горя и скуки! 

Я могу себя упрекать за нелепый и неуместный порыв выступить Катоном; но я наказан. Впрочем, моя совесть спокойна, и я утешаюсь мыслью, что стоял за свою честь. Я нажил себе много врагов. Дворянин древнего, но малоизвестного рода, захотевший обходиться с людьми, как они того заслуживают, не мог ожидать ничего иного кроме неприятностей. Это очень долгая история, которую я объясню вам последствии.

Я получил ваши два письма и столько же ценю вашу дружбу, сколько горжусь мыслью, что заслужил ее; человек, удостоившийся вашего уважения, имеет надежное оружие против зависти и клеветы. Поэтому я почитаю величайшим счастьем в моей жизни, что вы меня знаете, и мне ничего не оставалось бы желать, если б я мог доказать вам мою преданность и мою признательность за оказанные мне благодеяния.

По известиям, полученным мной из Петербурга, видно, что успехи французов в нынешнем году значительнее, чем в прежние годы. Было бы очень прискорбно, если б им удалось, переменой системы и обращения в завоеванных странах, внушить сочувствие к их гнусным правилам, кои способны произвести совершенное потрясение в общественном строе. 

Они слишком уверены в своих силах и слишком ободрены быстрыми успехами, чтобы отказаться от распространения повсеместных беспорядков. Притом, их самозваные законодатели, или взаимные обличители, находят себе личную выгоду в том, чтобы занимать умы народа опасностями войны и удерживать армию вдали от родины, где она могла бы захватить власть. 

Следуя примеру римлян, они без сожаления вспоминают о Силлах, Мариях, и т. н. гильотина стоит, конечно, тарпейской скалы (с этой скалы Капитолийского холма сбрасывали осуждённых на смерть преступников, совершивших предательство, инцест, побег (рабов от хозяина)) и мешает некоторым бездельникам (более отважным, чем товарищи их по преступлениям) стремиться к правлению нацией, по крайней мере на некоторое время: ибо они все-таки останутся французами.

Кочубеем очень довольны. Его усердие, его дарования и честный характер заранее обеспечили ему успех. Г. Смирнов пишет мне, что вы приняли на себя труд велеть для меня снять портреты с ваших детей. Этим вы мне оказываете новую милость. Если б я мог иметь еще новое чувство, то оно было бы посвящено вам; но я весь ваш, и моя жена разделяет священную и неизменную приверженность мою к вашим добродетелям.
Ростопчин пробыл около года в Ливенской деревне своего отца и потерпел наказание за свою горячность. Обещанного им подробного рассказа об этой ссылке найдено не было; но во всяком случае его приверженность к великому князю Павлу Петровичу было вполне заявлена. Есть анекдот о том, что Ростопчин вошел в милость к Павлу, подарив ему воинские игрушки, вывезенные из Пруссии. 

Анекдот этот слышан от самого Ростопчина.

     14. 20 августа 1795, С.-Петербург 

После того как я сообщил вам радостное известие, что у меня родился сын (граф Сергей Федорович), я три раза принимался писать вам и три раза рвал мои письма: я мог писать только по почте, и благоразумие, с которым и начинаю несколько свыкаться, заставляло меня опасаться прочтения. 

В том положении, в каком я находился, письмо к благодетелю требовало надежности, я мог навлечь вам какую-нибудь неприятность, передавая о том, что случилось со мной и что доходило до моего сведения.

Вы упрекаете меня в неосторожности моего поступка; но мне сдастся, что вы не хотите назвать его настоящими именем, то есть страшной глупостью. Стечение мелких неприятностей,  неуемное тщеславие и презрение к некоторым моим товарищам вызвали это проклятое письмо (дерзкое письмо к обер-камергеру И. И. Шувалову), наделавшее мне столько хлопот. 

Через полчаса по написании я почувствовал, какой сделал промах; но уже нельзя было поправить дело. Я поступил, как мыслил во всю мою жизнь, которая была бы мне в тягость без сохранения чести. Для этого я пожертвовал всем. Я пострадал, что и было естественно. Я имел против себя влиятельнейшие фамилии, г-на Зубова и мою глупость, которая делала меня виноватым. 

Меня сослали в деревню. Я принадлежал самому себе в продолжение года. Я сделался отцом, будучи другом женщины, которая 20-ти лет от роду, заслуживает уважения и почитания, подобающих добродетели. Эти двенадцать месяцев протекли слишком скоро. Вот я возвратился. Я несколько отвык от двора; но надеюсь скоро опять привыкнуть и стану вести себя совершенно иначе, мыслить как можно тише и беречь мои думы про себя. 

Императрица велела мне сказать через г-на Пассека, что она никогда не имела намерения меня наказывать, но что сочла мое удаление необходимым, как единственное средство предотвратить последствия, еще более прискорбные и которые заставили бы ее прибегнуть к строгости законов; что она даже надеялась, что голова у меня освежится и что битый стоит двух небитых. 

В мое отсутствие всячески старались очернить меня в ее мнении, выставляя мою неосторожность как верный знак буйного и беспокойного нрава. Утверждали даже, будто я написал письмо к обер-камергеру по приказанию великого князя.

Вообще, я никогда не кончил бы, если б захотел передать вам все пошлы клеветы, которые разносились на мой счет. Я презираю общественное мнение, подчиненное придворному влиянию и направляемое наглыми глупцами, которые, не имея собственной репутации, посягают на чужую.

С моего отъезда великий князь не захотел видеть никого из камер-юнкеров и, как скоро узнал о моем возвращении, велел сказать мне, чтобы я в нему явился в Павловск. Он осыпал меня знаками благоволения и настоятельно потребовал, чтобы я, не стесняя себя, посещал его везде, где он будет находиться и когда мне заблагорассудится. 

Наконец, желая дать мне еще сильнейшее доказательство отличного внимания он дозволил мне носить у него особенный его мундир, что почитается за величайшую милость, которой он не удостаивает почти никого. Зная лучше других, на сколько его характер склонен к переменам, я мало полагаюсь на теперешние его чувства и буду всеми мерами стараться не заходить слишком далеко в сближении с ним.

Всего вернее ни во что не вмешиваться. Притом, его тайны не имеют для меня ничего привлекательного, и я предпочел бы явную опалу и его ненависть унижению себя неблаговидной угодливостью, которые многие считают дозволенной и нисколько не преступным средством. 

Великий князь уехал в Гатчину, где останется до 24-го ноября. С ним обходятся хуже обыкновенного и прошлым летом велели сказать ему, по поводу предположенной им поездки в Павловск, что это будет стоить слишком много денег, и чтобы он оставался на своем месте. 

Великому князю российскому, которому от роду 41 год и на которого будущие подданные смотрят с пренебрежением, есть с чего сохнуть на корню. Обращение его с супругой нисколько не изменилось...

Великий князь Александр, тронул меня изъявлением привязанности во время моего отсутствия и радости, с какой он встретил меня, когда я возвратился. Когда подумаю о лицах, его окружающих, и нахожу в нем такую прекрасную душу, то сердце моё обливается кровью при мысли, что этот молодой человек не был вверен вашему попечению. В ваших убеждениях он почерпнул бы все благо, которое осчастливило бы миллионы людей, и вы образовали бы лучшего из государей, внушая ему добродетель вашим примером.

Великая княгиня Елизавета довольно плоха здоровьем. Скука убивает ее. Она любит своего супруга, но он слишком молод, чтобы занимать ее вполне. Она отличается умом и поведением, редким в ее лета. Ее характер развивается и начинает проявлять внушительную твердость. С тех пор как она здесь, ее ни разу не могли упрекнуть в каком-либо необдуманном поступке.

По отъезде Головкина, Штакельберг, бывший посланник, заместил его во всех его должностях при графе Зубове; он ведет себя омерзительно. Граф Зубов здесь все. Нет иной воли, кроме собственной. Его власть обширнее той, какой пользовался князь Потемкин. 

Он все также нерадив и неспособен, как и прежде, хотя Императрица говорит всем и каждому, что это величайший гений, какого когда-либо производила Россия, что один Бог свидетель его усердия и трудов и что единственно он присоединил к России Курляндию и польские области. 

В настоящее время он старается вытеснить из службы графа Николая Салтыкова, с целью получить место президента Военной Коллегии и через то сделаться фельдмаршалом. Он очень сблизился с великим князем Константином Павловичем, которого скоро женят на одной из трех принцесс Саксен-Кобургских; они в будущем месяце приедут сюда с матерью. 

Он поместится в Мраморном дворце, который для него отделывается. Думают также составить ему двор, и находится уже довольно много отважных и себя не жалеющих, которые ищут при нем назначений.

Третьего дня роздано 62-м лицам 109000 душ польских крестьян. Графу Зубову досталось 13000 с доходом и 100000 рублей на серебро. Фельдмаршалам графам Румянцеву и Суворову по 7000 каждому; князю Репнину, графу Остерману н Безбородко по 5000, Моркову 3700, Тутолмину 3000, Трощинскому 1700. 

Вас приятно удивит, что Роджерсон (личный врач Екатерины II) получил 1600 душ: это доставит ему, по крайней мере 6000 руб. годового дохода, Эти милости породили более завистников, чем счастливцев.

Вы удивитесь, граф, услышав о женитьбе фельдмаршала (Румянцева-Задунайского) на вдове Капуани. Бракосочетание должно было совершиться вчера, и это удивляет всех. Некоторые приписывают это старинной страсти, а другие неудовольствию на детей. Верно то, что он открылся только г-ну Пассеку, который испросил ему дозволение жениться и распорядиться имением. 

Граф Сергей (ни один из сыновей П.А. Румянцева-Задунайского не женился) смотрит на это событие, по-видимому, довольно спокойно. Он все еще остается здесь, не помышляет об отъезде, совсем не является ко двору и не ладит с графом Зубовым. 

Граф Николай Румянцев скоро приедет сюда и вероятно не возвратится более во Франкфурт (в 1793-1795 годах был представителем Екатерины II при будущем французском ко-роле Людовике XVIII.). Вдова обер-шенка делает его наследником в ее части Нарышкинских имений из 10000 душ крестьян, городского  дома и дачи на Петергофской дороге. Уверяют, что граф Сергий желает уступить свое место брату, чтобы оставаться неотлучно при г-же Нелединской (Анастасия Николаевна, замужней, имел незаконных детей, которых богато обеспечил), которая овладела им вполне.

Г-н Морков, по-видимому, опять в милости; по крайней мере, это явствует из пожалования ему имения; граф Валерьян Зубов еще ничего не получил. Он живет здесь с одной графиней Потоцкой (Мария Федоровна Любомирская), в которую влюблен до безумия и на которой желал бы жениться, но ему не позволяют. 

Генерал-прокурор имел наглость тоже просить поместий, видя, что всем раздают; но ему порядком намылили голову. Г-н Пассек (Петр Богданович), который проводит жизнь у графа Зубова, тоже ничего не получил, Трощинский очень в ходу и очень влиятелен. Его приверженность к графу Безбородко заслуживает искреннего уважения тех, кто считает благодарность одной из величайших добродетелей. 

Кочубеем очень довольны. Он говорит все, как есть, и никогда не скрывает правды. Это, как я думаю, верное средство приобрести со временем доверие, испытав несколько вспы-шек оскорбленного самолюбия.

Получен положительный ответ от Берлинского двора, что он нисколько не желает воевать и расположен оказывать всяческое внимание к воле Императрицы, которая со своей стороны не на шутку сердится на толстого короля и сказала недавно, что она знала его кротким, но не думала, чтобы он был до такой степени угодлив. 

Дело в том, что она хочет войны. У нее уже готовы были распоряжения, по которым граф Суворов с одним корпусом должен был вступить в Пруссию через Польшу, князь Репнин занять границы Курляндии, взять Мемель и пойти на Кенигсберг, а граф Румянцев прикрывать новоприобретенные области.

Эмигранты наговорили и наделали столько глупостей, что начинают докучать. По-видимому, даже добродетельный Эстергази уже не столь значителен, как прежде. Сужу по приветливому виду и вежливому тону, которые я в нем заметил, возвратившись сюда. Некоторые из них поехали строить хутора в Крыму и, кажется, кончат голодной смертью.

Неприятное воспоминание о моем приключении ежедневно сглаживается новыми доказательствами приязни ко мне г-жи Загряжской, женщины редких свойств, которая достойно пользуется вашей дружбой и эту дружбу умеет ценить. Судя по всему, что граф Головин сделал для меня, я не могу, без явной неблагодарности, сомневаться в его дружбе, и на мне в настоящее время оправдывается поговорка: где найдешь, не знаешь, где потеряешь, не чаешь. 

Когда мне прошлого года, в Царском Селе, объявлен был домашний арест, мне пришла в голову мысль, что это дело может принять совсем иной оборот, и я сжег все бумаги, находившиеся в моем портфеле. Ваши письма для меня погибают: я жгу их тотчас по получении и лишаю себя лестных знаков вашего уважения, с той целью, чтобы быть покойным и не упрекать себя в неосторожности. 

Я имею только два желания: доказать вам когда-либо, насколько я вам предан, и чтобы вы имели случай узнать мою жену и отдать справедливость ее великим достоинствам. Ни одна женщина, в таких летах, не соединяла столько доброты нрава с такой разумностью. Скучая придворной жизнью, среди которой она воспитывалась и которую близко узнала, она любит большой свет лишь настолько, насколько необходимо бывать в нем, чтобы не казаться странной; мое счастье и наш ребенок - вот исключительно два предмета, ее занимающие. 

Человек ваших убеждений позавидует счастью моей тетки, которой удалось образовать двух таких женщин, как моя жена и сестра ее (Александра Петровна), княгиня Голицына.

Корсаков так много наговорил мне о ваших детях, что я начинаю верить, что вам более ничего не остается желать, как только прожить возможно долее для вашего общего благополучия.

Г-жа Загряжская просила меня напомнить вам об ее поручении относительно касторового масла, которое ей очень нужно. Г-н Колычев из Гаги скоро отправится в Берлин, и уверяют, что Алопеус получит назначение в Регенсбург.

     15. 14 сентября 1795 г., С. Петербург

Спустя неделю по моему приезде сюда, я послал вам длинное письмо с английским курьером и полагаю, что оно уже получено вами. Пользуюсь еще отъездом г. Эйттена, чтобы сообщить Вам несколько новостей.

Раздача земель произвела множество недовольных, так как награждены большей частью люди богатые и, следовательно не расположенные удовлетвориться имениями, которые составили бы большое состояние для людей с умеренными средствами. Эмигрантам не нравится, что добродетельному Эстергази даны земли, и эти господа, не шутя, воображают будто императрица не может сделать лучшего употребления из своих доходов, как продовольствовать им подобных.

Сословие врачей очень обижено тем, что один Роджерсон (лейб-лекарь Екатерины II) получил награду. Генерал-прокурор (здесь: граф Самойлов), с досады, что ничего не получил, затворился у себя и не является ко двору. Он имел дерзость написать к Императрице письмо, в котором просил ее принять во внимание расходы, неразлучные с его должностью, и расстройство его дел. 

Его пожурили порядком, а он, видно с горя, представил к награде орденом св. Владимира 3-й степени камер-юнкера Д., женатого на Строгановой, сущего "мещанина во дворянстве", которому в один и тот же день даны опекуны для управления его имениями и место в департаменте государственного казначейства.

Поистине кажется, что хотят следовать системе уничижения, по которой негодяям предоставляются отличия, подобающие людям честным и достойным.

Иностранная Коллегия представила Кочубея к ордену, и я надеюсь, что ему не откажут в кресте, который не будет "крестом из милости" (une croix de faveur). Начинают ценить нашего соревнователя, но мало говорят о нем; ибо заслуги везде находят завистников, а здесь производят клеветников (?)

После 13 месяцев невольной отлучки, я сделался восприимчивее к впечатлениям, которые производят на меня зрелище придворных низостей и подлостей, нередко почитаемых столь необходимыми, что они становятся как бы священным долгом для подлецов. Уезжая отсюда, я оставил дела, людей и деяния в самом гнусном виде, и должен признаться, что по возвращении моем все сделалось еще отвратительнее.

Здесь есть генерал-лейтенант К. (М. И. Кутузов), тот самый, который был посланником в Константинополе. Поверите ли вы, что делает этот человек? Он является к Зубову за час до того, как ему вставать с постели, готовит ему кофе (заявляя, что владеет искусством приготовлять его) и, на виду целой толпы посетителей, наливает чашку в несет ее наглому временщику, лежащему в постели.

Другой столп государства, генерал Тутолмин, который мнит, что он с помощью 120000 войска единственно своим гениальным умом удержал в повиновении новоприсоединенные от Польши области, осмелился сказать в полном собрании Сената графу Зубову, что он де не похож на некоего зловредного гения, который присоединил к империи одни только пустыни, рассадники чумы, тогда как он (Зубов) завоевал плодоноснейшие области Польши и жертвует своим здоровьем и лучшими годами для славы Императрицы.

Кому больше подивитесь? Этой гадине или дрянному мальчишке, дерзающему корчить Нерона перед раболепным Сенатом? Тот же самый Тутолмин получил поместья, приносящие 30000 рублей годового дохода, и накануне своего отъезда произведен в генерал-аншефы. Когда мне сказали об этом, моим первым движением было негодование. Он моложе вас по службе, но, наверное, давно обошел вас.

Вы узнаете этого человека, убедитесь, каковы его способности и, я уверен, что не почувствуйте ничего, кроме жалости. Ваши знакомые говорили мне, что им неловко сообщить вам эту новость, но я вам сообщаю ее в полной уверенности, что она огорчила меня более, чем вас.

Принцесс ожидают к 5 числу будущего месяца (октябрь-ноябрь). Они будут жить в Мраморном дворце, а для великого князя Константина Павловича приготовляют помещение в Шепелевском дворце, рядом с большим дворцом.

Еще неизвестно, когда будет свадьба; но вероятно Императрица желает скорее доставить себе удовольствие женить второго внука. Заранее соболезную о его супруге и о всех, кто будет состоять при его дворе.

После свадьбы, гр. Николай Салтыков намерен оставить службу; он намекнул об этом гр. Зубову, в надежде получить более значительные награды: ибо должность президента Военной Коллегии может доставить чин фельдмаршала г-ну генерал-фельдцейхмейстеру, чего он сильно желает.

Я в самых лучших отношениях с великим князем-отцом (здесь Павел I); но, зная его ближе, чем кто другой, не увлекаясь никакими льстивыми надеждами в будущем, веду себя так, чтобы избегнуть короткости. Я к нему являюсь и ухожу от него, как мне вздумается. Он ведет жизнь человека, не желающего ни на минуту оставаться наедине с самим собой. Он утомляет себя целый день, чтобы ночью заснуть спокойно. Он удостоил меня вели-чайшей (по его мнению) милости - носить мундир и шпагу его изобретения.

Великий князь Александр Павлович, с которым я вчера прогуливался, поручает мне передать вам приветствие и уверить вас, что он ничего на свете больше не желает, как заслужить ваше уважение и со временем иметь счастье пользоваться вашими советами. Чем чаще вижу великую княгиню Елизавету, тем более нахожу в ней разума, удивительного в ее лета. Большинство публики ее не очень любит, потому что ее застенчивость придает ей выражение холодности, которую принимают за гордость.

Третьего дня спустили на воду 74-х-пушечный корабль, названный "Елизаветой". При этом находилась Императрица. Так как погода, которая накануне вечером была очень дурна, с утра прояснилась, то Пассек заметил молодым великим князьям, что эта перемена погоды произошла от непосредственного действия воли Божьей, благоприятствующей всем начинаниям императрицы. Она держит здесь этого человека, зная, что он грабит вверенные ему области, не воображая, чтобы можно было бы грабить и через поверенного.

Мне очень досадно, что я кое-чем ему обязан. Г-жа Лебрен берет по 1000 и по 2000 рублей за портрет, тогда как в Лондоне и ей платили бы разве по две гинеи. Она очень в ходу; она преподает моды, и ей дают праздники. Музыкант Джиардини здесь с двумя своими учениками.

Народ сильно ропщет по поводу хлебного налога, который сам по себе был бы ничтожен, но при взимании будет для чиновников удобным случаем к наживе.

У нас имеется здесь некая г-жа Рек, сестра герцогини Курляндской. Она что-то вроде ученой женщины, и притом ещё искательница приключений. Она была когда-то приятельницей Калиостро, посвящалась в тайны магнетических палочек, но отреклась от старых связей. Императрица оказывает ей благосклонность, и некоторые полагают, что она получит назначение состоять при новой великой княгине.

Граф Безбородко живет на даче, потому что его городской дом отстраивается. Он еще прошлого года купил на 110000 рублей картин, причем некто Л., великий негодяй, был его комиссионером. Я имею искреннюю привязанность в графу Безбородко, по чувству благодарности, но огорчаюсь и не могу привыкнуть к мысли о том, как дурно он окружен и как мало надежды подает его племянник и будущий наследник, которого он здесь воспитывает.

Мои враги или, вернее, те господа, с кем я имел дело, встретили меня очень хорошо. Один из них, Всеволожский, которого я жестоко обидел, желая поддержать свою честь во мнении публики, просил меня обещать ему в присутствии свидетелей, что я не откажусь дать ему удовлетворение, если мы встретимся в чужих краях. Я не затруднился исполнить его требование, вполне справедливое.

     16.  8 (19) декабря 1795 г., С. Петербург

Я получил ваше письмо в самый день прибытия курьера; г. Витворт мне тотчас прислал его. Я столько же польщен изъявлениями вашей дружбы и внимания ко мне, сколько опечален, видя, то вы имеете огорчения, которые действуют на ваше здоровье.

Высоко ценя ваше благоволение, не имея ни достаточно сил, чтобы выразить вам мою признательность, ни смелости, чтобы решиться давать вам советы, и более чем кто-либо разделяю ваши огорчения и уважая ваши качества и ваши намерения, соболезную о государях, которые, никогда не находя случая лично распознавать людей, способных достойно служить им, являют неблагодарность к тем, кто способствует их славе и расточают благодеяния, вспоминать о которых последствии им бывает стыдно. 

Я радовался мысли, что вы некогда будете счастливы памятованием ваших дел, унося с собой в уединение благодарность народа, который ценит ваши добродетели и многим обязан вам. Здесь мало честных людей. Эту печальную истину горько мне заявлять вам, человеку чувствительному, детям которого придется жить посреди возмутительного развращения. Но есть еще несколько лиц, умеющих уважать заслуги и преданных вам душой и сердцем. У вас есть в России два или три друга, но вы можете рассчитывать на сотни почитателей.

Здесь очень довольны этим союзом, сближающей нас с нацией, которой русские так охотно сочувствуют (о сближении с Англией), но вообще очень мало занимаются политическими делами, и продолжительность смут во Франции внушает равнодушие к ее нынешним делам и положению. 

По просьбе французского короля, вызвали из Швеции графа Сен-При (его отец, служивший в период царствования Людовика XVI послом при многих иностранных дворах, эмигрировал из Франции в Россию вместе с детьми в 1791 году после Великой Французской революции) с целью дать ему необходимые наставления и отправить его (если будет возможно) к его законному государю. 

По-видимому, этот француз нисколько не похож на своих соотечественников, прибывающих сюда искать хлеба и приключений. Он прямо говорит, что очень польщен доверием короля и нашей Императрицы и готов исполнить свой долг, но что заранее уверен бесплодности своего усердия.

Граф Николай Румянцев находится здесь. Он приехал в отпуск, чтобы увидеть и утешить супругу обер-шенка (Александра Александровича Нарышкина) (двоюродную тетку графа Н. П. Румянцева Анну Никитишну Нарышкину). 

Морков, который зол на него, советовал отправить его в Верону поздравлять Людовика ХVIII, живущего в тамошней гостинице с восшествием на французский престол; но это назначение не состоялось. Неприязнь Моркова к гр. Румянцеву возникла в последний приезд графа. 

Супруга обер-шенка, чтобы удержать племянника при себе, вообразила, что нет ничего легче, как доставить ему место, занимаемое Морковым. Этот план не удался, потому что излишне рассчитывали на благосклонность Зубова, который, по мнению Нарышкиной, обязан ей своим положением, так как она склоняла всех раболепствовать перед ним, когда он водворялся (по дневнику Храповицкого (21 июня 1789) видно, что А. Н. Нарышкина ввела 22 летнего Зубова во внутренние покои Екатерины). 

Герцог Полиньяк, прибывший с известием о вступлении короля на престол, имел аудиенцию и находится ещё здесь. Вы, кажется, знаете, что граф Сергей Румянцев отозван вследствие неприятностей (имя русского посла было замешано в раскрытом в Стокгольме заговоре во главе с графом Армфельтом, целью которого было устранение от дел барона Рейтергольма. Екатерина II вынуждена была отозвать Румянцева). 

Со времени возвращения из Стокгольма, он не показывался и явился ко двору лишь через восемь месяцев, на другой день по приезде Саксонских принцесс (одна из них - невеста Константина Павловича). Императрица рассердилась и велела сказать ему через князя Барятинского, чтобы он более не являлся в ее малое общество; спустя несколько дней последовало его отозвание. 

В качестве поверенного в делах (здесь: в Швеции) послан некто Будборг (Андрей Яковлевич), состоявший при посольстве во время графа Стакельберга (Густав Оттонович, русский дипломат). Это молодой человек, воспитанный во Франции, который усвоил себе все дурные приемы, выражения и чванливость гарнизонных офицеров. 

Притом регент лично терпеть его не может за некоторые неуместные выходки. Но у нас делают все возможное, чтобы дойти до разрыва со Швецией. Императрица сильно негодует на предстоящий брак шведского короля с принцессой Луизой Мекленбургской (будущая королева Пруссии). 

Она прочила за него великую княжну Александру, и когда, в недавнее время, регент прислал камер-юнкера барона Шверина и другого придворного кавалера возвестить нашему двору о бракосочетании короля, Императрица отправила курьера навстречу этим посланцам, дабы оборотить их назад, и они должны были пуститься домой из Выборга. 

Она даже высказалась в приближенном кругу, что пока будет жива, этому браку не бывать. 

Она очень занята мыслью о завоевании Персии, и в этих видах вызван сюда фельдмаршал граф Суворов, который пользуется большим почетом, живет в Таврическом дворце, предается сумасбродствам, глумится над графами Салтыковыми, высказывает Императрице неприятные истины о дурном состоянии войск и на каждом слове обнаруживает безмерное самолюбие. 

Он представил список генералов, которых желает иметь с собой. С удивлением находят, что в этом списки не значатся ни Валерьян Зубов, ни даже гр. Николай (Румянцев), который, однако же, ему зять. Суворов хочет служить с генералами Исленьевым (Пётр Алексеевич), Буксгевденом, Шевичем и Исаевым. Для этого похода предназначается 15000 человек войска.

Персидский шах прислал сюда своего брата просить покровительства Императрицы и вместе с тем жаловаться на неистовства, совершенные генералом Павлом Потемкиным в бытность его главнокомандующим на Кавказе. Жестокости испанцев в Новом Свете и англичан в Индии ничтожны в сравнении с действиями нашего воина-философа, занимавшегося переводом "Элоизы" Руссо и то же самое время погубившего всех, после кого он мог обогатиться. 

Императрица назначила следственную комиссию из членов всех судебных ведомств под председательством адмирала Чичагова. Потёмкин вскоре приедет сюда, но полагают, что ему ничего не будет, потому что он слишком богат.

Некто Волан, инженерный офицер, который ездил с Кутузовым в Константинополь и ко-торому поручено было снять на карту тамошнюю местность, возвратился с плодами своих работ. Он привез великолепные планы и проект, по которому три колонны, отправляясь одна из Бендер, другая из Ясс, третья из Очакова и поддерживаемые многочисленной флотилией, должны к августу месяцу дойти до Константинополя, совершив весь поход в три месяца. 

Этот проект так хорош и так удобоисполним, что предполагают осуществить его при первом случае. В ожидании этого, Волан получил Владимирский крест 3-й степени и денежную награду.

Вследствие некоторых жалоб Неаполитанского двора на посланника нашего и благодаря многим лживым донесениям его, Императрица приказала отозвать негодяя Головкина, и кандидаты наперерыв домогаются этого привлекательного места. Полагают, что он достанется графу Панину, который находится при князе Репнине в Гродне, где нечего делать ни тому, ни другому.

Г-н Тутолмин, узнав, что со всех сторон подаются на него жалобы, придумал написать сюда, через одного из подвластных ему губернаторов, что во время объезда новых областей карета его опрокинулась, причем, будто он переломил себе руку и два ребра. 

В первую минуту были очень тронуты несчастным случаем, приключившимся такому усердному слуге: послали хирургов и операторов; но истина, всюду проникающая, успокоила всех на счет сохранения дней этого нового наместника, и оказывается, что он просто был вывален из экипажа и получил легкий ушиб в руку. 

В настоящие время Императрица очень недовольна этим господином. Он ограбил все области, точно они были взяты приступом. Пожалованные ему земли принадлежали некоему Чапке, который был за границей, когда началась последняя революция в Польше. Все это время Чапка провел в Карлсруэ и переслал в свое имение серебряной утвари на 8000 червонцев. Он возвратился домой тотчас после раздела и нашел свое имущество секвестрованным. 

Тутолмин предназначил оное себе и получил без труда, выдав этого Чапку за самого отъявленного якобинца. Теперь этот человек находится здесь, с одобрительными свидетельствами от фельдмаршала графа Румянцева, который принимает в нем большое участие.

Великий князь Александр Павлович поручаете мне сказать вам, что он желает, чтобы вы вспоминали о нем, когда вспоминаете о тех, кто вас уважает. Ему очень хочется иметь детей; но я думаю, что они оба еще слишком молоды.

Великий князь-отец возвратился в город к 24 ноября. Ему приключилась большая неприятность. Один проходимец по имени барон Борх, определившийся к нему в качестве управляющего Гатчинскими землями, вкрался в его доверенность и сделался главным директором по строительной части. В течение двух лет этот человек украл, по крайней мере, 300000 р., так как не мог дать удовлетворительного отчета в 500000 р., прошедших через его руки. Великий князь прогнал его. 

Это еще более запутало его дела, и у него с лишком на 600000 р. долгов. Уверяют, что Императрица теперь хочет заплатить все эти долги. Дай-то Бог! Я все в тех же отношениях с великим князем-отцом: избегаю его откровенностей, никогда не приучаю его видеть меня два дня кряду и говорю ему правду, насколько это возможно при его характере. 

Он говорит, что я также необходим ему, как воздух; но я хорошо знаю цену этим выражениям, и они не действуют на мои нервы. Я с ним езжу верхом, могу приходить к нему в кабинет, но имею свой неизменный план действий, от которого не уклонялся еще ни на минуту. 

Я ношу один из тех жалованных мундиров, которые он предоставляет лишь тем, кого желает особенно отличить. Вообще великий князь думает, что он великий воин; но я уже потерял прежнюю охоту и усердие к этому ремеслу, столь почетному и у нас столь опозоренному.

Архаров (Николай Петрович), прибывшей сюда несколько дней тому назад, назначен первозаседательствующим в С.-Петербургской губернии (генерал-губернатор). Выгодное мнение, какое он внушил о своих дарованиях, в бытность московским полицеймейстером (знаменит тем, что от его фамилии произошёл термин "архаровец"), и всеобщий беспорядок, царствующей в здешних присутственных местах, были виной этого назначения. 

Чтобы дать вам понятие о тупоумии здешнего полицеймейстера г. Глазова, я сообщу вам следующий случай. На даче князя Шаховского, находящейся в 3 верстах от города, на Петергофской дороге, произошел пожар. Глазов прискакал со всеми гасительными снаряда-ми; но, узнав, что эта местность принадлежит Софийскому уезду, поворотил назад, объявив, что это до него не касается.

Граф Безбородко скоро уезжает в Москву посмотреть на свой новый дом и немного освежиться, как сам он говорит. Он вдруг пристрастился к покупке картин, на которые в течение десяти месяцев, издержал около 120000 рублей. 

Вы можете себе представить, как наживаются те, кому граф поручает покупки, и во главе их г. живописец Гуттенбрун (Людвиг, в 1795 году по рекомендации российского посланника в Лондоне приехал в Санкт-Петербург и в 1800 году получил звание академика живописи), в котором вы принимали столько участия, кажется разбогател по многим причинам: прежде всего потому, что он довольствуется умеренными ценами и потому, что приехал именно в такое время, когда императрица была сердита на г-жу Лебрен. 

Преувеличенный восторг наших дам, страсть их одеваться по ее указаниям и множество разных вольностей помешали г-ж Лебрен иметь успех, какого она ожидала. Она написала портреты обоих молодых великих княгинь и, не будучи большим знатоком в картинах, можно сказать, что портреты очень плохи: есть очень крупные ошибки в рисунке и колорите, в котором преобладает лиловый цвет, что производит самое неприятное впечатление. 

Вы удивитесь, когда я вам скажу, что наши светские женщины не только наперерыв ухаживают за г-жей Лебрен, но что певец, итальянец Мандини, член здешней прекрасной труппы, тоже производит между ними ссоры. 

На этих днях княгиня К., жена князя Алексея (этого лицемера и низкого льстеца), рассказывая, как счастлива она была накануне, полагала это счастье в том, что провела вечер с г-жей Мандини, которая ничто иное, как старая содержанка, и вдобавок, что сам Мандини, весь в поту и в халате, появился тут же, вернувшись из театра после представления. 

Коль скоро не стыдишься говорить подобные вещи и до такой степени забываешься, неудивительно, что не внушаешь к себе уважения подобающего общественным добродетелям и порядочному поведению.

Г-жа В-ская, которая ездила повидаться с отцом, рассердить его и уехать, когда он был при смерти, возвратилась из своей поездки. Она хвалится тем, что привезла из Рима кости своей матери, которая была похоронена там прошлого года. Вместо дочерней нежности, которой она хочет отличиться, я тут вижу только жестокость: открыв гроб матери, и видя, что труп еще не совсем истлел, она, дабы избавиться от запаха, велела погрузить тело в негашеную известь, чтобы остались одни кости. 

Сколько я знаю, г-жа В-ская никогда не обладала качествами, отличающими добрых детей в отношении к родителям, и потому ее поступок, выхваляемый глупцами как нечто превышающее силы женщины, мне кажется более свойственным Медее, чем доброй дочери.

Принц Нассауский недавно возвратился из Испании, где хлопотал о получении генеральского чина. Он имеет некоторые притязания на земли, конфискованные у поляков, родственников его жены, участвовавших в последнем восстании. Здесь его приняли очень дурно. Ему намекнули, чтобы он более не являлся на придворные обеды. Неудовольствие Императрицы происходит от того, что он оставил службу. 

У нас толчется множество французов, которые вмешиваются во все и обо всем хлопочут, подавая записки, удостаиваемые прочтения. Граф Эстергази приехал осматривать пожалованные ему земли и пишет, что, приехав туда, нашел прежних владельцев, которые не хотят покинуть своего имения и желают знать, почему их вздумали лишить собственности, тогда как они, не отлучались ни на шаг из своих поместий, дабы не подать никакого повода к подозрениям. 

Это опять достойная черта почтенного генерал-губернатора Тутолмина. Сейчас я слышал, что фельдмаршал Суворов едет в Финляндию. Одно из двух: или не хотят держать здесь фельдмаршала-потешника, или желают уверить шведов, что серьезно думают воевать с ними.

Третьего дня приключился ужасный случай с шурином г. Зиновьева, некоем г. Дубянским, который был камер-пажом, гвардии-капитаном, а теперь советник Банка и кавалер св. Владимира. Он поехал на публичный бал среднего круга, называемый танц-клубом. 

Встретив особу легкого поведения, которая была когда-то на содержании графа Валерьяна Зубова, он сказал своему собеседнику: "говорят, что эта девка выходит замуж; нужно чтобы ее жених остерегся, как бы не потерять ему здоровья". 

Спустя несколько минут, один офицер подходит к нему и спрашивает его, правда ли, что он так выразился об этой женщине, и на утвердительный его ответ дает ему несколько пощечин, так что лицо покрылось кровью. 

Этот офицер оказался женихом распутной девки и принадлежит к числу тварей покровительствуемых Зубовым. Его безо всякого наказания отослали в полк, а г. Дубянского лишили права камер-пажей входить в тронный зал. Предоставлю вам судить об этом случае.

Я не совсем здоров. У меня ревматизм в руке, который меня очень беспокоит. Жена моя жалуется на грудь, что сильно меня тревожит. Один только сынок наш пользуются хорошим здоровьем. Вообще я нахожу, что трудно жить на свете: жизнь есть великое испытание. Пока продлится моя, всегда буду вам предан.

     12-го декабря 

Граф Сергей (Румянцев) появился при дворе. Не знаю еще подробностей. Уверяют, что императрица, отозвав Головкина из Неаполя, писала к г. Гримму и предложила ему это место. Он в Регенсбурге. Неизвестно, примет ли он назначение (не принял).

     17. 10 ноября 1796, С.-Петербург

Нынешнее утро я припадал к стопам Государя, благодаря его за то, что он вас пожаловал полным генералом (император Павел первоначально был благорасположен к графу С. Р. Воронцову потому уже, что сей последний некогда служил сподвижником  фельдмаршала графа Румянцева и заявлял особенное уважение к его доблести, несмотря на то, что Румянцев находился в полу-опале; у Павла же Петровича, до вступления на престол бывали тайные пересылки с графом Румянцевым. 

Кроме того государю и тогдашним деятелям было известно, как самостоятельно держал себя наш лондонский посол относительно последнего фаворита князя Зубова. Граф Ростопчин, будучи ежедневным собеседником и докладчиком, не скрывал своей преданности к Воронцову, которую он возымел со времени своего пребывания в Англии). Он сам сказал мне, что это пожалование совсем вскружило мне голову. Он знает все, чем я вам обязан. Он уважает вас. 

Ему очень приятно, что он выразил вам свою благосклонность. О, благодетель мой, как я был счастлив, как я и теперь счастлив! Слеза, пролитая мной на эту бумагу, да сгладит из вашей памяти огорчения, которые были причинены вам несправедливостью (здесь: Воронцов во время Дворцового переворота 1762 года принял сторону Петра Федоровича, о чем он рассказывает в своей автобиографии). 

Милости и благодеяния; пламенное желание быть любиму. Зубов оставлен при всех своих местах. Брату его Николаю пожалован Андреевский орден, Заботливость, внимание. Граф Николай Салтыков и князь Репнин - фельдмаршалы, вице-канцлер назначен канцлером, граф Безбородко возведен в первый класс  со званием фельдмаршала. 

Этот год не будет рекрутов. Уничтожат хлебную подать (в последний год Екатерининского царствования устроены были по всей России склады хлеба с взиманием подати натурой, что привело к великим неустройствам и злоупотреблениям). Прощайте. Напишите мне поскорее и изложите подробнее ваши мысли. Сообщите ваши намерения и чего вы желаете.

Бумаги Моркова опечатаны. Государь хочет посмотреть сношения со Швецией. Он уже сказал, что любит военное дело, но войну ненавидит. Да утвердит его Бог в этих намерениях!

     18. 25 февраля 1797, С.-Петербург

Сегодня я получил ваше письмо и тетрадь, которую я ждал с таким нетерпением. Не сумею как выразить вам мою признательность за этот чрезвычайный знак вашей доверенности.

Графа Безбородко сегодня не было у государя; поэтому я ездил к нему осведомиться касательно содержания вашего письма. Я прежде ничего не знал, что у вас отняты имение и был изумлен неправдой и всевластием князя Потемкина, перед которым "немели" закон и честность. Надо надеяться, что царствование нашего великого Государя заставит позабыть о несправедливостях предыдущего царствования. 

Мне кажется, что коронация представит к тому удобный случай, так что я почти уверен в успехе, тем более, что граф Безбородко расположен оказать вам услугу. Я поспешу сообщить вам эту добрую весть и терпеливо жду дня, когда в числе многих благодеяний наиболее заслуженное будет оказано моему благодетелю.

1-го марта Двор переезжает в Павловское и остается там дней на десять. Государя сопровождают (т. е. в Москву, на коронацию) немногие. Он сделал мне честь, приказав, чтобы я с графом Безбородко ехал с ним, и даже в одной с ним карете. 

Вы меня огорчаете, говоря, что у меня недостанет времени для того, чтобы писать к вам. Если бы у меня не было минуты свободной в течение дня, то я лучше не стану спать, а не лишу себя этого наслаждения. У меня много дел, потому что на моих руках вся воинская часть. 

Я должен рассылать все приказы государя и получаю все рапорты для представления и прочтения ему. Знаю по опыту, как мало можно иметь доверия к секретарям, я делаю все сам, а секретари только переписывают и держат в порядке книги. 

Я изменил образ жизни: обедаю всегда дома, ухожу в 4 часа и возвращаюсь в 9. Разобрав бумаги к следующему дню, в 10 часов ложусь спать. Встаю в 5 1\2 часов, а в 6 1\4 я уже у Государя, при котором остаюсь почти до часу по пополудни, занимаясь рассылкой приказов и чтением всего поступающего по военной части. 

Бывают минуты, когда мне тяжело не видеть жены и прекрасного моего малютку; но долг прежде всего, и лучшая для меня награда в том, что труды мои угодны Государю.

Жена моя останется здесь. Она займется устройством дома, и потом весной привьет оспу ребенку. Ей пришлось бы совершить путешествие в Москву и обратно одной; а в Москве, при моих занятиях, мне приходилось бы видеть ее лишь урывками. У нее там нет знакомых, а по отбытии Императора она должна бы была ехать назад. 

Его Величество предполагает 2-го мая отправиться в Казань, а оттуда в Пензу, Рязань, Тулу, Калугу и через Смоленск возвратиться в Петербург. Двое великих князей должны сопровождать его, а остальные члены царского семейства будут дожидаться его в Павловске.

Вы меня спрашивали о презренном Эстергази. Он у себя в деревне. Некоторые из его земель возвращены прежнему владельцу, ограбленные возмутительнейшим образом. Эстергази получил зато другие земли, и даже в большем количестве. Ему велено не показываться в Петербурге. 

Он написал к Государю письмо, в котором говорится о тяжбе и о том, что он возлагает надежду на Государя. Его Величество приказал мне сделать на этом письме нижеследующую помету и скрепил ее своею подписью: "Тяжба должна вестись обыкновенным судебным порядком; а что касается до моей милости, то ее лишаются посредством дурного образа действий".

Я был уверен, что вы огорчитесь кончиной великого полководца (графа Румянцева), Император приказал, чтобы вся армия носила по нему траур в течение трех дней. Вы знаете, что граф Суворов вынудил Государя, неприличиями и странными письмами, которые он к нему писал, дать ему отставку. Все спокойно внутри страны; злоумышленники между крестьянами в некоторых местах уступили увещеваниям, в других - силе. Виною глупость губернаторов, которые заставляли крестьян присягать на верность, чего не следует делать.

Возьмите на себя поручение, очень для меня важное. Вас так знают в Англии. Постарайтесь достать к весне двух хороших лошадей и отправьте их в Петербург. Денег не жалейте. Если лошади будут хороши, я их представлю Государю и отошлю к вам деньги, как только вы напишете.

Кончаю письмо, потому что уже полночь, a мне хочется еще до выхода из дому прочитать вашу историю (автобиографию). Чтение ее потребует тишины и ночного спокойствия. И так я ещё побуду с вами и узнаю много мне неизвестного. Чувствую всю цену вашей доверенности и горжусь ею.

     19. 9 апреля 1797, Москва 

Я не стану повторять вам того, что князь Безбородко наверное уже сказал вам по случаю милостей, полученных вами. Желательно, чтобы Император, исправляя ошибки своей матери, награждал вас за оказанные ей слуги (написано на четвертый день после коронации. Граф Воронцов получил обширные поместья в Финляндии, доставшиеся потом его дочери леди Пемброк).

Я, к сожалению, чрезвычайно занят делами в настоящую минуту и не имею досуга пространно беседовать с вами. Не знаю, известно ли вам, что на вас имеют виды для воспитания великого князя Николая и что вас, по прошествии четырех пли пяти лет, ожидает эта трудная задача. 

Я смертельно скучаю, привыкши жить вместе с женой и видеть моего маленького сына, Тоска меня гнетет в немногие свободные минуты, которые остаются мне в течение дня и которые я провожу у себя в комнате.

Я прочел это письмо, которое вы называете длинным, и желал бы списать оное своею рукой, дабы передать потом моему сыну и внушить ему благоговение к вашим добродетелям. Я оставил это письмо Роджерсону (доктор Роджерсон был другом братьев графов Воронцовых) для доставления вам по верной оказии. 

Привыкши говорить с вами вполне откровенно, я не скрою от вас, что князь Безбородко сделал большие неловкости. По проискам негодяев, его окружающих, он выхлопотал чин тайного советника некоему мерзавцу (…) своему управляющему, да великолепное имение в 850 душ и орден Св. Екатерины своей любовнице, госпоже Л., распутной женщине; а муж ее получил орден Св. Александра Невского. 

Вообще, все эти великие господа ведут себя дурно. Можно быть эгоистом, но не должно огорчать людей, которые, по чувству ли чести или по глупости поступали как добрые простаки относительно тех, кому считали себя обязанными. Легко забыть неприятное положение, но не следует его возобновлять. 

Наконец, позабыли о 5 и 6 числах ноября месяца прошлого года (смерть Екатерины II); имеют великодушного и милосердного Императора вместо неумолимого судьи, и сочли глупцами тех, кто служил ему верно, когда все прочие в ослеплении удалились от него или оказывали ему не уважение.

     20. 3 июня 1797, Царское Село

Император возвратился 27-го, и я очень не здоров. Вот уже целая неделя как я страдаю желчной лихорадкой и очень слаб. Князь Безбородко тоже сильно хворает запущенной простудой. Благодаря Бога, я вместе с женой и сыном. Не могу более писать, ибо у меня кружится голова. Прощайте.

     21. 18 июня 1797, Павловск

Конечно, в течение 32 лет, т. е. с минуты моего рождения, никогда еще я не испытывал четверти часа такого мучительного ожидания, как третьего дня, до окончания чтения вашей депеши, в которой вы извещаете о замедлении прибытия нашего Флота. 

(8 апреля 1797 г. командующему русской эскадрой, находившейся в Англии, контр-адмиралу М.К. Макарову был дан Высочайший указ: "По получении сего извольте со всею вверенною вам эскадрою следовать к своим портам в Финский залив. В путеплавании вашем рекомендуется вам без большой нужды не заходить в чужие порты; буде бы какая и потребовалась нужда исправления, то, в рассуждении нынешнего способного времени к плаванию, сделать только самонужнейшие, а прочие можно исправить в Ревеле". 

В момент отзыва эскадры М. К Макарова Англии грозила двойная опасность: внешняя - со стороны Батавского флота (в 1795 г. французы заняли Голландию, образовав из нее Батавскую республику) и внутренняя - восстание на английских военных судах. 

Опасность для Англии была настолько велика, что, когда было получено высочайшее повеление об отозвании эскадры М.К. Макарова, статс-секретарь британского кабинета лорд Гренвиль не находил слов, чтобы убедить нашего посла графа С. Р. Воронцова оставить хотя бы на самое непродолжительное время нашу эскадру: "Одна Россия оставалась союзной несчастной Англии, а теперь и та ее оставляет". "Тут я ему представил, - доносил граф Воронцов, - что три корабля и три наших фрегата, в сравнении с многочисленным их флотом - не что иное есть, как капля воды с морем". "Вы ошибаетесь, - отвечал Гренвиль, - всякие силы, велики они или малы, нам теперь необходимо нужны, и нужны более, чем во всякое другое время".

Снисходя к настойчивым просьбам лорда Гренвиля, граф С. Р. Воронцов задержал на три недели отправление в Россию нашей эскадры. Суда М.К. Макарова заняли пост эскадры адмирала А. Дункана при блокаде Текселя и занимали его, пока в английском флоте наводили порядок).

Вы последовали благородному движению, вы предались ему достойным образом, ваш поступок был одобрен. Благомыслящие англичане должны поклоняться вам. Но со всем тем меня охватила такая дрожь и такой страх, что я вам описать не могу. 

Я знаю, что Император желает прекратить всякое сообщение с зачумленными революцией, и в этом отношении ваш поступок мог показаться ему рискованным и даже слишком смелым. Благодарение Богу, на это дело взглянули так, как следовало. Вам воздана была должная похвала. 

Кавалер Витворт приходил сегодня благодарить за помощь, оказанную вами Англии. Выражение его благодарности, очень естественной, было принято милостиво, и я, вместе со всеми любящими вас, радуюсь неосновательности наших опасений.

Я совершенно выздоровел, но еще слаб. Моя жена живет в Царском Селе, где у нее прекрасное помещение. Я приезжаю сюда ежедневно в 6 часов утра и остаюсь до 6 часов вечера. Потом удаляюсь к себе и провожу остаток дня с женою и нашим маленьким сыном, который начинает много говорить и очень меня любит. 

Гвардия почти вся возвратилась из Москвы, и по одному батальону от каждого полка квартирует здесь для караулов. В Петров день будет здесь большое празднество, после которого уедут в Петергоф, а 5-го числа из Кронштадта отправятся морем в Ревель. 

Полагают, что эта поездка продлится две недели. Император очень доволен своим путешествием. Новоприсоединенная Польша представляет прекраснейшую страну. Правда, крестьяне всегда останутся в бедности от угнетения заимодавцами, которые заставляют их работать вместо уплаты, и от жидов, которые вовлекают их в неоплатные расходы и поят в долг. 

Горожане, за исключением Вильны и деревень нисколько не пострадали от войны и бывшего грабежа. Дворяне очень довольны, что подвластны Русскому правительству, ибо Прусский король притесняет их соотечественников возмутительным образом, а своими поборами доказывает им, что они его подданные.

Войска еще не обмундированы по новому образу, но уже обучены, и очень хорошо, если принять во внимание краткость времени. Из наших людей все можно сделать, и нет надобности говорить вам об этом.

Князь Р. ***- великий покровитель польского люда; но как этот "северный Танкред" сделался низким льстецом, то он лобызает прах перед всеми, у кого предполагает власть или влияние.

Вы уже знаете, что Кочубей назначен членом Коллегии иностранных дел, а Тамара (?) получит его место в Константинополе. Это назначение, по мнению кн. Безбородко, приблизит Кочубея к Императору и даст ему возможность сделаться лично известным, отчего он много выиграет. 

Князь Безбородо все болен и остается в городе для лечения. У него рожа на ноге, и он не может ходить. Я завтра поеду в город и намерен повидаться с ним, чтобы переговорить о ваших опасениях, все по поводу вашей депеши. 

Император здоров и делает большие прогулки, когда это дозволяют погода и дела. Жаль, что ему не дает покоя (…?), которая вмешивается в дела, суетится, сплетничает, окружает себя немцами и дозволяет негодяям ее обманывать. На днях она выхлопотала г-ну Шуазель-Гуффье две тысячи душ за то, что он поднес ей несколько рисунков и наговорил приторных любезностей. 

Она, для большей уверенности в успехе, вступила в союз с г-жой Нелидовой, которую справедливо ненавидела, и которая сделалась ее близким другом с 6-го ноября прошлого года. Нас трое или четверо, нетерпимых этими особами: ибо мы служим одному только Императору; а этого не любят и не хотят. 

Они желали бы устранить князя Безбородко и заменить его князем Александром К. (Куракиным?), глупцом и пьяницей, поставить во главе всего военного ведомства князя Репнина, и управлять всем через своих приверженцев. Таков замысел князя К. (Куракина?) (Алексея), величайшего негодяя, грабителя, который все путает и всего просит, с невозмутимой наглостью. От этого у него развилась желчь, но это ни к чему не ведет кроме барышей для докторов.

     23. 12 ноября 1797, С.-Петербург

Я два раза пытался писать к вам, но почта создана не для меня. Мое перо похоже на тех лошадей, которые, закусив удила, мчатся вперед, готовые сломать себе шею. Вот едет один из моих егерей, вот и письмо: Фигаро говорит, - Небо покровительствует невинности; а я скажу - благодарности.

Император возвратился в город 6-го числа. Он с сожалением покинул Гатчину: эта местность очень украшена им, и действительно великолепна. Но осеннее время и дурная погода заставили вспомнить о Петербурге. 

На другой день обедали и ночевали в Царском Селе, куда Его Величество отправится в начале апреля, ибо Императрица должна разрешиться от бремени (великим князем Михаилом Павловичем, родившимся 28 января 1798 года) в конце февраля.

Здешний дворец омеблирован очень роскошно, но не сумели согласовать подробности обстановки. Император занимает комнаты покойной Императрицы. Он имеет обеденный  стол на 12 приборов с главными (чуть не сказал великими) лицами двора, выходит в 7 часов вечера, иногда позже, и ужинает со своим семейством и довольно многочисленным обществом. Еженедельно будут два спектакля, и по одному концерту и балу. 

Нельзя себе представить, не видев, чем сделалась наша пехота, в течение одного года, Я видел (во время путешествия по Пруссии в 1786 году) ту, которая стоила стольких трудов покойному Прусскому королю, и уверяю вас, что она уступила бы нашей. Не могу сказать того же о кавалерии: вы знаете, как трудно нашим сделаться хорошими всадниками. 

Император, для утверждения штатов армии и, в особенности, расходов на содержание, назначил комиссию, которая собирается у великого князя Александра, под его председательством. Она состоит из генералов Ламба, Вязмитинова, Буксгевдена, Кушелева (моряка), генерал-прокурора и государственного казначея барона Васильева. 

Хотя Император определил 20 миллионов на содержание армии, но придется прибавить еще 10 миллионов. Князь Безбородко продолжает пользоваться большим значением и старается, по обыкновению своему, как можно менее заниматься делами. Если он не перестанет собирать картины, то его галерея, через несколько лет, будет одной из богатейших в Европе; ибо она уже стоит ему около 250000 рублей и содержит несколько образцовых произведений. 

Вице-канцлер (князь А. Б. Куракин, воспитанник Лейденского университета) расплывается в любезностях и ведет реестр благодарственным отзывам и хвалебным заявлениям, присылаемым ему со всех сторон немецкими учеными и студентами. Брат его хочет все делать один, или, по крайней мере, казаться таким. 

Кочубей должен приехать в марте месяце. У него маленький тайный враг в лице г-на Обрезкова, бывшего секретарем князя Безбородки, а ныне состоящего при Императоре. Это маленькое существо боится, что Кочубей вытеснит его, и хлопочет о его помещении где-нибудь еще до приезда сюда. 

Мы ожидаем принца Конде. Его сын приедет весной, а внук начальствует корпусом, который расположится в наших новых областях вдоль Днестра. Наилучшее для вас приобретение в этом корпусе, это инженерные офицеры и хирурги; что касается прочих, то они круглые невежды, которые, вместо того чтобы быть учениками, корчат из себя учителей.  

Король польский окружает себя подобием двора, дает целовать руку бывшим подданным и подписывает заемные письма задним числом, от прошлого года, для того, чтобы Император заплатил по ним. Некто Booт, голландец, главный приказчик Гопа, скупает все эти заемные письма и сделает выгодное для себя дело. 

Он пользуется особенным покровительством Императрицы, через посредство Николаи, которого этот Booт пленил любезностями, краснобайством, обедами и проч. Николаи, поэт и добрый малый, выдержал бы напор; но Николаи, действительный статский советник, кавалер Святой Анны первой степени, поддался искушению. 

Притом, он не русский, а даже между нами, так мало людей, любящих свое Отечество и Государя, который осыпал и осыпает нас милостями. Меня огорчают, меня делают несчастным все эти неблагодарные, а теперь почти только одних таких и можно увидеть. Зато я никуда не хожу. Остаюсь во дворце с 6 часов утра, работая с Императором, или один, а. в полдень возвращаюсь к себе, и более уже не выхожу, кроме случаев прибытия курьера, или присылки от Е. И. В. 

Ему льстят, но его не любят. У него миллионы подданных, а преданных ему людей мало. Дай Бог, чтобы ему не понадобились их усердие и кровь их. Наши Фельдмаршалы заняты различно: князь Репнин осведомляется, кто в милости при дворе, кто в опале; Каменский колотит офицеров и кусает солдат; Салтыков, президент, размышляет, выйти ли ему в отставку; другой Салтыков барышничает лошадьми в Киеве; граф Пушкин ничего не делает.

     24. 14 января 1798, С. Петербург 

Нового ничего нет, кроме истинно французского примера неблагодарности со стороны принца Конде. Ему, для начала, дали 20000 рублей на серебро, дом графа Чернышева и дачу на Петергофской дороге; назначили ему с семейством 70000 р. ежегодного содержания, и этот человек имел наглость спросить Императора, не будет ли ему еще чего, и не забывают ли, что он Бурбон. 

С ним обращаются невнимательно; но как это своего рода проходимец, герой и француз, то как-нибудь справится. Его величество король, повелитель его, скоро приедет на жительство в Митаву, где ему назначено пребывание.

     25. 22 декабря 1798, С. Петербург 

Ожидаю с нетерпением отъезда курьера и приблизительно рассчитываю время, когда вы можете получить добрые вести, которые он везет. Я нисколько не сомневаюсь, что лондонский двор поспешит принять условия, на которых Император так чистосердечно приглашает его к участию в войне против проклятого племени. 

Сколько можно полагаться на расположение Европейского двора, Берлинский, по-видимому вступает искренне в союз, и я думаю, что это очень благоразумно со стороны Прусского короля, владения которого в сильной мере подверглись нравственному зачумлению; а война, имеющая столь важную цель, может произвести только добро либо доставлением выгод стран, либо занимая собой умы. 

Надеюсь, что все это уладится. Но главное и труднейшее, это Венский двор. Никогда между частными лицами не бывало такой недобросовестности, никогда не терялось столько времени в недоумении. Я склонен верить, что, вопреки собственным выгодам, не смотря на предполагаемый брак эрцгерцога-палатина с великой княжной Александрой, они согласятся заключить отдельный мир с Францией, лишь бы им предоставлены были некоторые льготы. 

Впрочем, мы с возвращением курьера узнаем их решительную волю и намерения; ибо графу Разумовскому предписано, изложить австрийскому министерству виды Императора, потребовать точного ответа для сообщения, а в случае отказа дать почувствовать, что могут обойтись и без них. Эта великая политическая пауза не представляет ничего лестного для человеческого сердца и ума. 

При нашем дворе поступают так честно, даже слишком, а ваши союзники только хитрят и стараются тормозить все, что можно бы сделать для блага Европы и даже человеческого рода.

Командиром действующего корпуса будет князь Сергей Голицын (Сергей Федорович), который и поступил недавно вновь на службу. Дождутся ответа Берлинского двора и сведений о принятых вами мерах, дабы выступить, смотря по обстоятельствам, куда укажут надобность и польза дела.

Князь Безбородко уехал вчера в Москву, Он предполагает пробыть там до 20 января. Это его конёк, и вы знаете, как он пристрастен к мелочам. Г. Кочубей управляет Коллегией в его отсутствии. Так как Безбордке более нечего желать и лень им овладевает, то, для благовидного предлога, он  прикидывается, говоря, что пришлет из Москвы письмо с просьбой об отставке или подаст такую просьбу по возвращении сюда. Не думаю, чтобы его намерение было окончательным, ибо одно управление почтой составляет статью, не дозволяющую помышлять об оставлении службы, когда нельзя дать отчета в миллионах. 

Ему хотелось бы, чтобы Император либо не принял его просьбы, либо вновь призвал его, торжественно, по миновании некоторого времени. Но как в просвещенной публике всему находят причину, то все это мнимое неудовольствие кн. Безбородко взвалили на меня, приписывая мне виды на должность вице-канцлера, канцлера, и проч. 

Я имел об этом продолжительный разговор с Кочубеем; ибо насколько я равнодушен к толкам публики, настолько дорожу мнением людей, которых уважаю. Я не мог говорить Кочубею ни о поведении, ни о странных поступках его дяди (я уважаю его родственные чувства), но я распространился о себе, и мое оправдание ограничивается двумя пунктами. 

Я не намерен быть вице-канцлером, ибо не желаю этого места и не столь безрассуден, чтобы домогаться главного заведывания делами, когда едва только ознакомился с ними. Время и последствия лучше всего покажут, думаю ли я то, что говорю. Я служу Императору с неутомимым усердием по долгу чести, воодушевляясь верностью моей присяге и благодарностью за его милости. 

Он мой Государь, а я родился его подданным. Предоставляю времени, истории и врагам его произвести над ним суд; но я удерживаю за собою право давать самому себе отчет в моем поведении, и поэтому обдумываю малейшие свои поступки.

Вот знак благоволения, оказанный Императором. Посылаю вам список командоров, про-изведенных вчера с совершением блестящего обряда. Не могу достаточно нахвалиться поведением генерал-прокурора Лопухина (Петр Васильевич). Этот человек не знает ни чванства, ни тщеславия, и притом так несчастлив в своем семействе!

Какое жалкое положение для отца! Его жена - бездельница последнего разряда. Она не обнаруживает никакого желания копить, но пользуется всем, по мере сил. Мнимый друг г-на Лопухина, князь Гавриил Гагарин, никак не может добиться того, чтобы быть порядочным человеком, и презрение, заслуженное его прежним поведением, имеет влияние на малейшие обстоятельства, касающиеся его особы.

Граф Сергей (Румянцев) поссорился с гр. Завадовским по поводу облигаций Банка князя Куракина. Он не привык видеть, чтобы с публикой обращались, как со сволочью и зло-употребляли именем Императора. Он спрашивал этих господ: "Что мне делать с этой толпой, которая нахлынет, требуя от меня ассигнаций, как вы объявили на всю Россию?" Ему отвечали: "Вам остается только их прогнать".

     26. 16 марта 1799, С. Петербург 

Здоровье князя-канцлера (А.А. Безбородко, бывшего другом графа С. Р. Воронцова еще с молодых лет: они служили вместе при графе Румянцеве в первую Турецкую войну) очень плохо. 12-го вечером, с ним был удар; память и язык ослабели чрезвычайно. Правая рука поражена. Больной понимает вполне свое положение и не обольщается вовсе. Он почти ничего не говорит, и когда убеждается, что не в силах вспомнить о чем-нибудь, слезы видны в глазах его. 

Стараются доставить ему всевозможное спокойствие. Он отчаивается даже, в состоянии ли будет ехать на воды. Доктора Блок и Крузе, опасаются вторичного удара. Вчера и сегодня ему получше; он довольно хорошо спал, тверже на ногах и неровными шагами с полчаса прохаживается по комнате. Мысль о кончине не покидает его; он глядится в зеркало и трогает себе рот рукой, желая убедиться, не перекосило ли его. 

Вице-канцлер (В.П. Кочубей) хочет провожать своего дядю. Граф Ростопчин объявил Им-ператору, что если его повысят по коллегии иностранных дел, то он почтет это за наказание. Он сознаёт свою неспособность к управлению и вовсе не думает быть вице-канцлером. Он желает, чтобы приехал граф Семен; а если не он, то граф Александр (Воронцовы. Первый не согласился принять эту должность и отвечал отказом на предложение, сделанное ему Государем. Второму и не предлагали, так как Павел Петрович почему-то не любил его).

     8 апреля 1799, в 9 часов утра 

Друг ваш приближается к концу своей жизни (А.А. Безбородко). Надежды нет. Третьего дня был удар. Чувства нет, единственное, остается дыхание. Бог с ним! Добрые его дела превосходят слабости от доброго же сердца проистекшие. Люди все в слезах. Россия будет им гордиться, но он её не любил, как сын любит мать.

Кочубей третьего дня пожалован российские графы.

Я вам более писать ничего не могу. Я любил князя, привык видеть его главой дел и теперь вижу лишь преждевременный конец его. Жалею и жалеть буду, что он подозревал меня, мог быть ослепленным счастьем и алчностью - играть важнейшую роль. Бог с ним! Я не изверг, и все что он делал и хотел для меня сделать, забыто не будет никогда.

     27. 18 апреля 1799, С.-Петербург

Английский курьер привёз мне ваши письма. Я с великим нетерпением ожидаю, какой ответ вы дадите на приглашение Государя (соглашение заступить на место князя Безбородко в управление иностранными делами). Нужно предупредить вас об одном обстоятельстве, которое обнаружится по отъезду вашего курьера, но может успокоить вас, в случае, если вы решите отклонить предложение прибыть сюда: а именно, Государь Император ожидает нашего отказа.

Итак, он заранее мало рассчитывает на ваше согласие. Между тем Бог знает, как это все устроится. По смерти князя Безбородко, Кочубей, отчасти вследствие неприятностей, встречаемых в исправление своей должности, отчасти следствие Государева личного предубеждения против него, и лишившись поддержки дяди, решился оставить службу.

Он уже сказал об этом генерал-прокурору князю Лопухину (Петр Васильевич), и его просьба через несколько недель будет доложена Императору. Кандидатов много на должности канцлера и вице канцлера, но еще ничего не решено.

Они, большей частью, известны как творения Императрицы и едва ли будут иметь успех. Таковы Репнин, Куракин, Румянцев Николаи и Сиверс. Вы знаете всех этих господ.

Первый, какое бы место он не занимал, достоин играть главную роль в передних и ползать вместо того чтобы ходить прямо.

Второй - такой болван, что следовало бы ему быть немецким принцем, изгнанным из своих владений или же идолом у дикарей.

Третий - бесхарактерный, тщеславный, неспособный и француз в душе, может только быть придворным бревном и болтать вздор с утра до вечера. Четвертый почти впал в старческое слабоумие; я думаю, что он имел некоторые достоинства, но теперь на ни что не годен (говорится про престарелого графа Якова Ефимовича Сиверса). 

Граф, ваш брат - вот человек, которого следует призвать; но Государь очень предубежден против него. Морков имеет дарования, но Государь его терпеть не может. Сказав вам все это, не знаю, что еще сообщить. Увидим впоследствии. Я очень доволен одним обстоятельством, а именно тем, что не предстоит мне никакого перемещения или определения на должность, по-видимому, высшую. В городе думали и думают еще до сих пор, что я добиваюсь сделаться канцлером.

Но я убежден, что даже через десять лет я не был бы в состоянии принять на себя главное заведование делами, и не настолько я безумен, чтобы стать во главе их в настоящее время. Должность вице-канцлера, коль скоро будет канцлер и секретарь, или кто-либо для докладов Государю, останется должностью ничтожной и неприятной по отношению к иностранным министрам: тут приходится тратить время для того только, чтобы ставить себя в неловкое положение и выносить их нелепые притязания.

Я получил удостоверение от Государя, что останусь, как был, и теперь я спокоен (Ростопчин возглавил Коллегию иностранных дел 6 сентября 1799 года, до этого он был третьим лицом).

Вы будете горевать о князе Безбордко. Он вас любил и был к вам привязан. Вы тоже любили его, потому что ценили его ум и сердце; но вы потеряли его из виду. Вот моя история с ним. Передаю ее единственно вам. Вы поверили мне вашу (автобиографию графа Воронцова), которую я отослал обратно с курьером. Прочтите мое письмо и бросьте его в огонь. Судите меня строго. Я увижу по тону ваших писем, находите ли вы меня виновным, или продолжаете считать благородным человеком, каким я был и буду во всю мою жизнь.

По возвращении из чужих краев, я редко видел графа Безбородко. Он жил со своими приятелями, девками и разной сволочью. Он вспомнил, что вы поручали меня его благоволению. Самойлов просил обо мне. Он дал мне занятия на конгрессе (в Яссах), вместо Самойлова. Он послал меня курьером в Петербург.

Он писал к Зубову, но из этого ничего не выходило. Самойлов приехал, стал хлопотать, и я был произведен в камер-юнкеры. Я хранил чувство благодарности к графу Безбородко. Однако же, в истории моего изгнания, при покойной Государыне, он оставил меня без поддержки. Впрочем, тут он не мог ничего сделать.

Возвратившись из ссылки и удостоившись доверия Государя (тогда великого князя), я с прискорбием заметил, что Государь ненавидит графа, предубежденный против него многими из своих приближенных. Он до такой степени был вооружен против Безбородко, что я часто страшился последствий, которые могли бы сказаться по восшествии на престол.

В продолжение 18-ти месяцев я боролся против этого предубеждения. Я упросил Государя присутствовать на празднике, который был дан Безбородко Императрице, в бытность здесь короля шведского. Тут произошло примирение между хозяином дома и великим князем.

При самом восшествии на престол, когда Императрица лежала в предсмертных муках, граф Безбородко взял меня за руки и умолял, заливаясь слезами, выхлопотать ему отпуск, так как ему ничего не надо при 320000 р. доходу. Он ожидал опалы, или чего-нибудь худшего. Я успокоил его.

Вы знаете, что он получил в коронацию. Государь советовался со мной, чем наградить его за подарок дома (Граф Безбородко подарил Государю свой Московский дом в Немецкой слободе). Мне пришла мысль о княжеском достоинстве, и Государь благодарил меня.

Итак, с 6 ноября по 5 апреля Безбородко получил 10000 душ, приносивших ему 180000 р. годового дохода, 80000 десятин земли, стоявших, по крайней мере, 800000 р. (так как треть оных состоит в лесах Воронежской губернии); портрет Государя, первый и единственный доселе пожалованный; мать его сделана статс-дамой и получила орден Св. Екатерины большего креста.

Наконец, даны повышения и награды всем его родственникам и приближенным, которые все остались при нем, не смотря на происки Куракиных, домогавшихся удалить его и заместить князем Репниным. Меня заставили выйти в отставку (кратковременная отставка графа Ростопчина относится к маю месяцу 1798 года; 24 августа этого года он снова занял, прежнее положение при Императоре Павле, а 22 февраля 1799 пожалован графом Российской империи).

Он выказал холодность, неискренность и заочно осуждал мои действия, говоря: Он сам виноват. Как мог он не делать того, что делают все, и не кадить (sic) государю и другу его, Нелидовой? Я возвратился.

Государь был возбужден против него. Я старался все уладить. Князь очень сердился на маленького плута Обрезкова (Алексей Михайлович). О его действиях доложено было Государю, но вместо того, чтобы наказать плута, бравшего взятки и которого, по букве закона, можно было посадить в крепость, его произвели в сенаторы, дали ему 2000 рублей, и как никто лучше князя не умел пользоваться минутой, то он доставил место и повышение Кочубею, что не стоило большого труда: потому что Государь заботился, как бы загладить неприятность, которую мне сделали весной.

Он вызвал Пестеля (Иван Борисович), чтобы дать ему назначение в Москву. Государь, недовольный тем, что в продолжение пяти дней Безбородко не доставлял ему бумаг, прогневался и назначил Пестеля здешним почт-директором вместо Беклешова.

Тогда князь вообразил, что я покровительствовал этому плуту и в раздражении выразился: этого бы и Обрезков со мной не сделал. Это меня очень огорчило, Я написал вам о том тогда же (письмо неизвестно). Но я ссылаюсь на Кочубея, изменил ли я хотя в чем-нибудь мои отношения к его дяде.

Вот все, что происходило между нами; и вот причины, побудившие меня переменить мнение о человеке, к которому я чувствовал уважение и признательность, Я встретил в нем ненасытную страсть к наживе и приобретению. Он не брезговал никаким добром. Он набирал картин и бронзы от мошенника Вута, приехавшего разорять нашу страну своими проектами, которых достойным образчиком служит последний банк.

Князь получал все припасы для своего дома от раскольников, которых обнадеживал в своем покровительстве. Он выписывал множество запрещенных товаров, не платя никаких пошлин и разделяя барыши пополам с Соймоновым (Пётр Александрович), человеком достойным виселицы.

Он променял бы всю Россию за какой-нибудь бриллиант. Наконец все эти налоги, которые возбудили такой сильный ропот в народе и нисколько не уменьшили государственных долгов, придуманы им, а у него один эполет стоил 50000 рублей! Судите и произнесите приговор.

     10-го апреля

Я вполне разделяю ваше негодование на поступки Венского и Берлинского дворов. Хорошо еще, что сей последний высказался в пользу нейтралитета. Но ужасно, что оба эти государя словно печати или клейма, налагаемые на бумагу. Приходится иметь дело то с Тугутом (Франц фон) или Гаугвицем (Христиан-Август, премьер-министр Пруссии), то с танцовщицами, любимцами, любовницами и всякими перелетными птицами.

Сожалею, что Грабен (?) отчасти по миролюбивому настроению, отчасти по глупости, не донес, каким образом потребовали от него ультиматума; ибо это могло бы произвести не-что больше, чем развитее оборонительной системы. Успехи австрийцев меня очень радуют, как в виду пользы для общего дела, так и по соревнованию, которое они возбудят между союзными войсками.

Я опасаюсь, не возникло бы низкой зависти, которая губительна, мешая другим действовать на благо. Следует, по истине, простить шведам и датчанам их мелкие глупости, что-бы не сказать плутни. Эти страны так бедны!

Согласно желанию шведского короля, хотели приступить к исправлению границ, постоянно спорных со времени заключения мира в Або; но генерал Клингспор (Мориц), комиссар со стороны шведского короля, придал важность этому делу. Наш уполномоченный Кутузов возбудил затруднения, и дело не состоялось. Решили оставить его вперед до нового приглашения.

Вы получите с ближайшим курьером ответ на все, о чем вы и кавалер Витворт (посланник Великобритании в России) спрашивали. Но сообщаю вам теперь же сведения. Корпус Нумсена, вышедшего в отставку, вверен генерал-лейтенанту Корсакову, которого вы знаете. Он идет в Швейцарию. Я сейчас докончил инструкцию ему и с первым курьером пришлю вам копию.

Мы предоставили себе условиться о денежном вспомоществовании за отправку другого корпуса войск против французов. Мы должны поставить сильный отряд на границах Пруссии, особенно после недавнего нашего объявления ей, с которого прилагаю копию.

Для Гамбурга ничего нельзя сделать. Каким образом и через кого послать туда от 4-х до 5 тысяч человек, на жертву всяких случайностей? Если король Пруссии хочет поставить там гарнизон, то кто может помешать ему, особенно теперь, когда он заручился гарантией всей Северной Германии? Англичанам предоставлена неограниченная свобода действий.

Ханыков (Петр Иванович) получил позволение принять шпагу. Государь возвращает корабль "Леандр", взятый в Корфу. Тамаре пишут, чтобы Порта на это согласилась, в чем нет сомнения. Он недавно писал, что отправка албанцев в Италию продолжается безостановочно, и что набирают их.

Полагают, что обстоятельства, и в особенности успехи против общего врага, сблизят дворы Венский и Лондонский. Необходимость нередко связывала честного человека с мошенником. Таков и настоящий случай.

Но спешу дать вам отчет о действии вашего письма, присланного с курьером Винтом, который прибыл три часа тому назад. Государь не был удивлен вашим отказом, которого ожидал, слышав о вашей болезни.

Он поручил мне написать письмо, которое вы получите с первым курьером от Витворта, и сказать: Что намерением его, вызывая вас сюда, было поставить вас во главе дел, для их преуспения; но коль скоро пребывание здесь может вам повредить, то он отказывается от надежды иметь вас при себе и предпочитает, чтобы вы оставались в Лондоне, продолжая заведовать теми делами, которые ведете с таким отличием.

Вот угас для меня последний луч надежды обнять вас, видеть, слушать и подражать вам. Но вы здесь были бы несчастливы. Живите между англичанами. Вам не нужно жить между русскими, чтобы любить и служить им. Если б у Государя был другой, как вы, то он избег бы многих зол. Цари, по истине, несчастливы. У них так много подданных, но они так редко избирают добрых и, вместо друзей, оказываются возле них только люди неблагодарные.

Я забыл сказать вам, что вас благодарят за мысль послать уполномоченного в Америку и за готовность устроить это посольство. Узнайте, не желает ли г. Лизакевич (Василий Григорьевич, поверенный в Лондоне) принять это назначение. В случае его отказа, можно послать Форсмана, с чином статского советника и званием министра-резидента 3-го разряда.

В понедельник едут в Павловск, то есть 25-го числа. 24-го будет обручение великой княжны Елены. Принц (Фридрих Людвиг Мекленбург-Шверинский) - человек жеманный, в сущности простоватый и невежественный, но добрый малый.

Забыл сказать, что бывшие при князе Безбородко получили повышение. Пишу с эстафетой на имя моего отца, через Москву, к вашему брату, чтобы известить его о действии вашего письма.

     28. 27 апреля 1799, С.-Петербург

Завтра утром уезжают в Павловск, и я пишу вам эти строки, перед тем как ложиться спать, освободившись на короткое время от текущих дел и хлопот по случаю отъезда. Как был бы я несчастлив, если бы пришлось надолго расстаться с женой и детьми!

Вы увидите по письму Государя Императора, каким образом он принял ваш вежливый отказ. Он спросил, отправил ли я курьера: ибо, продолжал Государь, говоря о вас, может случиться, что он начнёт готовиться к перемещению, и будет лучше, если он как можно скорее узнает, что я желаю удержать его в Англии, и что он там остается.

Я сообщил и письмо ваше, и данный вам ответ на оное графу Завадовскому, и он написал обо всём этом вашему брату, который был уведомлен эстафетой, посланной мной в тот же день. Это был день моих именин, и государь, в виде подарка мне, произвел моего отца в действительные статские советники и в кавалеры ордена Св. Анны 1-й степени.

Очень прискорбно известие об отставке эрцгерцога Карла (Франц II?). Болезнь заставляет его возвратиться в Вену; вы знаете, вероятно, что он страдает падучей болезнью. Это очень важная потеря, особенно в настоящее время, когда так много ожидали от него. Эрц-герцог Иосиф (Австрийский (будущий супруг Александры Павловны)) получает после него главное начальство над войсками, а фельдмаршал Суворов командует один всей итальянской армией. Его приняли с отменным восторгом; а что всего лучше - это радость жителей по поводу возвращения австрийцев.

Что касается Мантуи, то о ней нельзя думать без содрогания: тут словно столица смерти. Получено утверждение брачного договора великой княжны Александры с эрцгерцогом Иосифом. Обручение великой княжны Елены (с Фридрихом Людвигом Мекленбург-Шверинским), отложенное по причине бывшего с ней лихорадочного припадка, последует в Павловске, через неделю.

Я сегодня задал себе праздник, побывав у Кобенцеля (Людвиг фон, австрийский дипломат) по его просьбе. Я упомянул ему о его переговорах с Бонапартом, и поверите ли, что этот старый плут и лгун рассыпался уверениях, как ему противно было переговариваться с этим мерзавцем и какой ужас внушают ему комиссары республики, а между тем он был в тесной связи с Жан де Бри, вербовавшим целый легион цареубийц, и давал бал г-же Бонапарт в годовщину смерти королевы.

Он сказал мне, что французы требовали от него и думали добиться уступки всей империи. - Но вы доказали им противное, - сказал я, - уступив им только часть? Он разразился хохотом и успокоился (это относится к переговорам о мире в Кампоформио, когда Бонапарт, тогдашний победитель в Италии, в беседе с Кобенцелем, разбил вдребезги фарфоровый сервиз, грозя, что так разобьет и австрийскую монархию, после чего Кобенцель уступил во всем. Кампо-Формийский мир (договор завершил успешную для Французской республики войну против Австрии и оформил выход её из 1-й антифранцузской коалиции)).

Государь с этим курьером написал Муравьеву (Ивану Матвеевичу Муравьеву-Апостолу), что он возобновит свое покровительство городу Гамбургу, коль скоро Сенат прогонит от себя клуб, называемый Филантропическим Обществом и выдаст английскому министерству задержанных ирландцев, в числе коих находится Наппер-Танди (ирландец, действовавший для освобождения своей земли от Англии).

     29. 10 мая 1799, Павловское

Напишу вам немного, потому что болен; но так как я терпеть не могу оставаться в посте-ли, то, по обыкновению, каждое утро выхожу из моего уединения, в котором протекают остальные часы моего дня.

У нас нет ничего нового, кроме этой вести об убиении французских уполномоченных (на Раштадском конгрессе, созданном для исполнения условий Кампо-Формийского мирного договора 1797 г.). Событие крайне несчастное, потому что правители Франции могут им воспользоваться, чтобы воспалить умы и вновь возбудить ненависть к союзникам.

Ваше поручение или вернее ваше приказание относительно Чичагова исполнено. Он опять принят в службу контр-адмиралом, что ему следовало по старшинству, и определен в эскадру Макарова. Он поедет к вам, женится и потом предаст себя смерти: все очень естественно.

Граф Кушелев всячески хлопотал, чтобы исполнить ваши желания; признается, что Чичагов - офицер великих достоинств, только держит себя с некоторой гордостью, и служит как сын адмирала. Опасения ваши на счет поездки сюда должны теперь вполне миновать, и вы уже видели по моим письмам, что я вовсе не знал о письме, которое Государь написал к вам.

     30. 21 мая 1799, Павловское

В одном из трех последних писем, полученных мной от вас, прочитал я упрек, который мной не заслужен; он касается эмбарго, наложенного на гамбургские суда. Эта мера принята по внушению вице-президента Кушелева, и я узнал о ней лишь несколько дней спустя. В настоящую минуту вам уже известно все, что произошло по этому поводу, и я нисколько не сомневаюсь, что город Гамбург, для свободы торговли своей, согласится на требования императора (Павла I) и английского короля.

Вы увидите из ответа, посланного вам по этому делу, что было некоторое неудовольствие; но уверяю вас, что оно прошло.

Что касается положения дел на материке, то вы не удивитесь, узнав, что барон Тугут (Франц фон, австрийский дипломат) вмешивается в составление военно-походных планов. Он просил через добрейшего Луи Кобенцеля, чтобы корпус генерала Корсакова, состоящий на иждивении Англии, вместо похода в Швейцарию, направился на Нижний Рейн и занялся осадой Филипсбурга, Эренбрейтштейна, Майнца и пр.

Но это не удалось, потому что в вопросе о назначении армии всегда будут предпочтительно следовать советам той державы, на чей счет она содержится, и в этих предложениях австрийского министра нетрудно распознать замышляемое разграничение между войсками его нации и войсками ее союзников, которым он желает предоставить труднейшую задачу.

Тугут даже привел весьма нелепый довод в пользу крайней необходимости занять Швей-царию австрийскими войсками, ссылаясь на тождество языка, как будто бы необходимо говорить по-немецки, чтобы восстановить французского короля на престол, и в особенности чтобы проникнуть в Лионскую область для похода на Париж.

В Италии барон Тугут недоволен тем, что граф Суворов не берет приступом Мантуи, Тортоны, Александрии и пр. Он знает, что наши солдаты идут на приступ как на катанье с гор во время масленицы; но зачем же губить их тысячами?

Война ведется с блестящим успехом в этой стране, и вы увидите из прилагаемой реляции графа Суворова, что французы дерутся плохо. О том свидетельствуют генерал Серрюрье и взятие Пескьеры, о котором тоже прилагаю реляцию: доказательство, что они защищаются еще хуже. Но пока Пьемонт в их руках с крепостями, и Мантуя занята французским гарнизоном, успех кампании нельзя считать решительным.

Посмотрите еще, какие подлости творят с этим бедным эрцгерцогом Карлом. Конечно, если размыслить обо всем, то в глубине сердца убеждаешься, что французы ничего не сделали кроме глупостей, и великими подвигами своими обязаны лишь развращению нравов, безбожию, неспособности министров и ничтожеству многих европейских государей.

Почти решено, что прусский король (Фридрих Вильгельм II) просидит у окна и будет глядеть, что происходит на улице. Всячески старались вывести его из этого оцепенения, но тщетно. Другой стал бы, по крайней мере, вооружаться у себя; но он не дает себе даже этого труда, и теперь пусть он лучше остается спокойным и не мешает другим действовать: ибо, если его затронут, он может найти себя вынужденным броситься в объятья Франции и сделается очень опасным врагом, особенно для нас.

По прибытии генерала Стамфорда займутся проектом завоевания Голландии с 20000 наших войск (голландская экспедиция 1799 года - совместное военное предприятие Великобритании и Российской империи, целью которого было освобождение от французских войск захваченной ими Голландии и последующего восстановления монархии Вильгельма Органского).

Государь велел устроить совещания между вице-канцлером, адмиралом Кушелевым и кавалером Витвортом. Мне кажется, что эта экспедиция едва ли состоится в настоящем году, ибо войска не могут быть доставлены в Голштинию ранее последних чисел августа, и то еще нужно иметь уверенность в успехе тотчас по прибытию в Голландию. Иначе эти войска должны будут отступить обратно к Гамбургу и оттуда переправиться в Англию на зимовку.

Я с удивлением узнал, как малоопытны англичане в употреблении судов гребной флотилии. Они хотели, чтобы эти 20000 войска переправлялись открытыми морем на галерах и канонирских лодках, тогда как подобные суда не могут удаляться от берегов без крайней опасности.

По просьбе кавалера Витворта, приказано адмиралу Ушакову отделить от своей эскадры два фрегата для присоединения к эскадре коммодора Сидней-Смита против Бонапарта. Визирь отравлен с войсками против последнего, и я надеюсь, что, с помощью генерала Келлера, эта экспедиция будет удачна. Но какое мнение можно иметь о силах Оттоманских, коль скоро эта высокая Порта снаряжает 200 тысяч человек для сражения 8 тысячами?

Извещаю вас, что дозволен вывоз хлеба из наших портов, чем избавиться часть Швеции и Норвегии от голодной смерти. Вывоз леса за границу также разрешен, но только всякий раз по прошениям, предоставляемым на усмотрение государя.

Вам сообщат проект господина Ла-Мезонфа. Кажется, это предприятие одно из лучших, ибо оно просто, и Баррас (Поль, французский политик), отдав в распоряжение короля письмо своей руки, рискует головой в случай неуспеха. Очень естественно, что этот француз помышляет о перемене настоящего французского правительства, главным образом потому, что оно ему надоело, что он может обогатиться и прослыть человеком, менее вредным, чем прочие злодеи.

Государь имеет в виду поддержать этот план военными действиями Корсакова, отправить короля с самой малой свитой, инкогнито, и провести его во Францию через Швейцарию, если все удастся, что более чем сомнительно. Самое лучшее в замышляемом перевороте есть то, что никто ничем не рискует, и что если проделка не увенчается успехом, то единственной жертвой будет негодяй Баррас.

Я живу совершенно как в деревне. Я даже не обедаю более при дворе. Но люблю тамошний воздуха, и если б каждый следовал моему примеру, то деля велись бы лучше: правительственные лица менее предавались бы интригам, и можно было бы жить более спокойно и, следовательно, более счастливо.

8-го числа великая княгиня (Елизавета Алексеевна, жена Александра I) родила дочь, которая наречена Марией. Мать здорова, а дитя тоже. Это взволновало всю челядь, ибо ко всему прицепляются и каждый хочет схватить что-нибудь.

Но я хочу, чтобы меня оставили в покое у себя и не могу этого добиться. Требуют, чтобы я ползал, а я ходил, хожу и всегда буду ходить прямо. Сплю хорошо, ни в чем себя не упрекая. У меня есть очень удобный дом в деревне, и я презираю все остальное. Теперь несомненно, что граф Кочубей ничего не получит из наследства своего дяди.

     31. 2 Июня 1799, Павловское

Пишу к вам с курьером, который поедет сухим путем, а копия с этого письма отправится морем, чтобы дать вам знать о предмете этого сообщения.

Капитан Пофам, прибывший сюда самым необычайным способом (он совершил в 6 дней весь переезд от Лондона до Кронштадта) был представлен сегодня Государю. Он имел с ним совещание, длившееся час с четвертью, обедал у Государя и должен опять явиться послезавтра. Вам известна цель его миссии; вот ее результаты.

Государь дает 17000 человек войска, взятых из Лифляндского корпуса. Эти войска будут посажены на суда в Либаве и в Риге. Транспорты будут от Англии и на ее расходах. Англия же должна довольствовать эти войска содержанием во время переправы и доколе отряд будет состоять в распоряжении и на жаловании Англии.

В случае если бы экспедиция в Голландию не могла состояться, войска будут перевезены в Англию на зимовку и для обратного доставления в Россию, или же вновь употреблены в дело, смотря по обстоятельствам.

Генерал Герман будет командовать этим корпусом. Он ученик Бауера, человек с дарованиями. Отправка войск назначена на 1-е августа. Король Шведский, по собственному побуждению, предложил отряд из 8000 человек для военных действий против французов, и флот из 8 кораблей и 4 фрегатов. Он просил Государя выхлопотать ему субсидий от Англии.

К нему отправили курьера с предложением отдать эти 8000 чел. для экспедиции в Голландию. Если он согласится, то их посадят на суда в Готенбурге (Гетеборг), и это с нашими составит 25000. Если же не согласится, то 17000 русских отправятся одни; на худой конец, это займет силы французов и озаботит их. Тогда Прусский король предпримет что-нибудь со своей стороны, ибо тут ему нечего будет терять, а напротив он много может выиграть.

Если король Шведский выскажется в пользу коалиции, то и Датский (Фредерик VI) к ней присоединится. По моему мнению, эта экспедиция, которая ни в чем не препятствует видам императора, может иметь самые важные последствия. Дай Бог, чтобы счастье сопутствовало нашим доблестным солдатам (голландская экспедиция кончилась победой французов, под начальством генерала Брюна)!

Венский двор, непонятный и надевающий на себя маску, выкинул еще новую фарсу: он позволяет жить в Tpиесте Гомпешу (Фердинанд фон Гомпеш цу Болхейм - 71-й гроссмейстер Мальтийского ордена. 72-м стал российский император Павел I), этой тени великого магистра. Там у него двор и посылка депутатов.

Скажу вам, что баварский курфюрст угомонился, и в Вену отправлен курьер, чтобы уладить все это дело. Не знаю, доволен ли будет барон Тугут этим умиротворением: ему хотелось, чтобы дали ему возможность поступить с Баварией, как они поступили с Венецией.

Граф Кобенцель очень болен; он в ужасном состоянии: слаб, покрыт ранами и убит духом. Доктора, думают, что ему не поправиться.

В день крестин были милости; Левашов получила голубую ленту; граф Головин, Толстой и: сенатор Ржевский - Александровскую; иным досталась св. Анна. Графине Шуваловой дали большой Екатерининский крест; Загряжской, Нарышкиной Марье Алексеевне, Тизенгаузен и баронессе Васильевой - малый крест.

Как я ни уклонялся, но Государь назначил меня главноуправляющим почтовой частью. Эта должность простирается на всю империю. Ни страшные доходы этого ведомства, ни чиновники не затрудняют меня; но я не знаю, как привести: его в порядок. Простите, граф; пожалейте меня и пожелайте мне больше здоровья,

     32. 12 июня 1799, Павловское

Я получил ваши два письма, которые вы называете очень большими, хотя я желал бы впредь получать еще более пространные.

По тому положению, которое вы приняли, с той минуты, как вам было приказано возвратиться сюда, я нисколько не удивлен, что дозволение оставаться в Англии принято вами за милость. Государь сначала не хотел верить, чтобы ваше здоровье было так расстроено. Теперь он совершенно убежден в этом и недавно сказал мне: "Я нисколько не имел намерения заставить его умирать здесь. Достаточно одной зимы, чтобы покончить с таким больным. Итак, пусть он там остается на здоровье, и мы все будем довольны".

Вы сообщаете мне о Кочубее мысли, которые я вполне разделяю. Но что прикажете делать? Государь уверен, что он предан Императрице, которая не так давно поручила генерал-прокурору князю Лопухину (Петр Васильевич) просить у Государя графского достоинства для Кочубея.

Сей последний твердо решился выйти в отставку и уже сообщил о том князю Лопухину, который не мог исполнить свое обещание, будучи с некоторых пор в немилости по причине разных мошеннических проделок его любимцев и бесконечных интриг, затеянных им в надежде на поддержку его дочери.

Труднее всего заменить Кочубея. Нет никого, ни даже одного честного человека. Таково наше оскудение. Государь выберет, кого захочет; во всяком случае, не я буду вице-канцлером. Предоставляю вам самим судить, до какой степени заманчиво иметь в виду товарища в лице какого-нибудь пройдохи или дуботолка. Между тем, это единственный исход, ожидающий меня.

Надеюсь, однако же, отдалить по возможности срок этого решения; но вы знаете, как трудно поколебать доводами предвзятую мысль, и таков, мне кажется, настоящей случай с графом Кочубеем.

Вы увидите, по сообщаемым вам бумагам, что предположенная экспедиция против Голландии устроена с замечательной скоростью, замечательной даже для Пофама, великого деятеля на скорую руку. Мы, конечно, теперь немногим рискуем, пожертвовав уже до 100000 чел. на благое дело.

Выгоды этой экспедиции очень важны и могут, наконец, вывести неподвижного прусского короля из его состояния политической смерти. Доселе он только прогуливается, и я немножко подозреваю графа Панина, что он есть жалкое игралище отсрочек и проволочек графа Гаугвица (Кристиан фон, прусский политик). Вы найдете, что новый договор о денежном содержании русской армии от Англии предусматривает последствия неуспеха, обеспечивая нашим войскам квартиры, содержание и хорошую погоду для возвращения в свои порты.

Дела в Италии идут изумительно хорошо. Главный залог успеха, это презрение нашего солдата к французу. "Да они хуже поляков, а с турками и равнять не можно; давай их сюда!" Ожесточение ужасно и, после дела при Лекки, где французский батальон сначала положил оружие, а потом стал стрелять в наших, французам не дают пощады. Следует ожидать кровопролитного сражения у Чени, где укрепился Моро с остатком своей армии, не превышающей 13 чел. Граф Суворов отрядил генерала Края с 28 тысячами человек против Макдональда, который шел на соединение с Моро; 15 тысяч оставлены для обложения Мантуи.

Если фельдмаршал разобьет Моро, Турин не устоит и повлечет за собой падение Мантуи. Директория направляет теперь свои усилия на Италию, и если брестский флот удачно выполнит свое назначение, то он снабдит провиантом Мальту, наведет сильный страх на Сицилию и может сделать немало вреда союзным флотам, развеянным по Средиземному морю. Надеюсь, однако же, что лорд Сент-Винсент одержит еще победу.

К нам приехал генерал Стамфорд, с таким же планом экспедиции, как Пофам. Найдя это дело уже устроенным, он уезжает на днях и вероятно будет участвовать в предпринимаемом походе, во время которого может оказать большие услуги, обладая превосходным знанием местностей.

Приобретение помощи Шведского короля - отличное дело. И, правду сказать, он отдает четвертую часть своей армии. Я очень люблю этого короля. Он исполнен прямодушия. Жаль, что женские сплетни при дворе покойной императрицы и тупоумие государственных людей того времени расстроили его брак с великой княжной Александрой Павловной.

Поговорив о положении дел вообще, хочу дать вам отчет в вашем недавнем поручении. Рескрипт, данный вам по этому поводу, изъяснит вам все. Он заключает в себя подлинные слова государя. Я надеюсь, что наш добрый и почтенный отец Смирнов будет доволен этим повышением оклада на 200 фунтов стерлингов.

Я живу здесь отшельником, и мои занятия так многочисленны, что я в течение дня едва могу найти время для необходимого моему здоровью движения. Впрочем, мое здоровье хотя и не в цветущем состоянии, но его достает на работу. Правда, я очень берегу себя, и нельзя вести более правильной жизни.

Кажется, я сообщал вам, что государь непременно захотел поручить мне главное управление почтою, и я принял эту должность. Это департамент очень обширный, богатый и приведенный в крайнее расстройство. Прощайте.

Я забыл связать вам, что г. Галло приехал сюда просить опять помощи. Кажется, однако же, государь сделал все, что мог для его Сардинского величества, и корпус, бывший генерала Германа, ныне Ребиндера, поспешно отправлен к армии графа Суворова для употребления на службу Неаполитанскому королю вопреки советам барона Тугута, который находит еще свободное время для сочинения военно походных планов.

     33. 18 июня 1799, Павловское

Известие о разрешении его Британскому величеству от вашего Государя употреблять корпус Германа для защиты Англии будет убедительным доказательством его готовности всегда ценить действия тех, кто поступает с ним прямодушно. Англичане еще более полюбят Павла I-го, когда узнают, что он по собственному побуждению предложил им услуги.

Мы на днях подпишем конвенцию, по которой корпус, называемый генерал-лейтенанта Ребиндера (Максим Владимирович, и предназначенный идти на Неаполь) переходит на содержание Англии. Часть его присоединится к армии Корсакова, другая направятся к Мальте, для ускорения завоевания острова, или для его занятия.

У нас теперь чрезвычайно много хлопот. Свадьбы, празднества, депутации из областей, посещения принцев и пр. Курфюрст Баварский прислал своего шурина князя Биркенафельда, недавно сделанного герцогом Баварским, который прибыл сюда под именем графа Нейбурга, чтобы приветствовать государя и удостовериться в его неизменном покровительстве.

Курфюрст решился на единственный шаг, который ему оставалось сделать: ибо, броситься в объятия Австрии значило бы доверить свой кошелек тому, кто протягивает руку, чтобы похитить его.

Наш добрый Луи Кобенцель страшно суетится, но с некоторых пор оставляет меня в покое, видя, что плоские любезности и общие места не действуют на мой образ мыслей, быть может, очень невыгодный для него с компанией, но, по-моему мнению, полезный для Государя и России, которым я предан сердцем и душою.

Благодарю вас за сообщение сведения об этом Ренье (Клод? Один из создателей кодекса Наполеона). Это величайший негодяй, и его прогнали. Сильно опасаюсь, не направился бы собранный флот в Немецкое (Северное) море, после появления у берегов Ирландии. Было бы большим несчастьем, если б наши храбрые солдаты попали в плен, не успев сделать выстрела. Не понимаю, как могли выпустить его из Гибралтарского пролива.

     34. 28 июня 1799, Петергоф


Генерал Толь, комиссар и доверенный человек Шведского короля, приехал с 8000 рейхсталеров в кармане, которые предназначены королем для Голландской экспедиции. Завтра у нас будет совещание с ним и Штедингом (фон, граф; шведский посол в России). Король желает, чтобы государь гарантировал договор о субсидиях, заключаемый с Англией; но мне кажется, что шведские требования несколько преувеличены.

Лишний расход и приобретение лишнего союзника заслуживают некоторого пожертвования. Государь предписал барону Крюднеру (Алексей Иванович) откланяться Датскому королю и оставить Копенгаген. Там решительно расположены в пользу французской партии, что повлечет прекращение всяких сношений и может произвести перемену системы.

Наш усердный союзник, барон Тугут, посреди самых важных дел, выкидывает штуки, свидетельствующие, что он гораздо более дорожит общим мнением о его могуществе, чем славой австрийской монархии. Я никогда не пожелал бы видеть этого человека ни министром у государя, ни моим другом, ни наставником моего сына.

Посылаю вам два портрета графа Суворова. Тот, на котором он изображен с жезлом главнокомандующего, поразителен по осанке. Другой более похож. Прошу вас отдать один из них леди Спенсер, как восторженной поклоннице этого истинно великого человека.

Она простит мне эту вольность, когда вы скажете ей, что я всецело принадлежу вам. Не она ли в 1787-ли году была в Бате (купанья в Англии)? Помню, что меня там заставляли говорить по-русски, у герцогини Девонширской, с г-жой Козенц, которая находилась при леди Гаррис, и что лорд Норт нашел наш язык приятным.

Государь, читая ваш похвальный отзыв о графе Панине (где вы говорите, что не имели тесных связей с его семейством) заметил: "За это я ручаюсь", и рассказал мне всю вашу историю с покойным графом Паниным (?).

     35. 3-го июля 1799, Петергоф

Вы уже знаете все великие новости из Италии (итальянский поход Суворова). Последние силы французов подавлены. Если падет Мантуя, то можно считать эту страну спасенной и вырванной из рук этих всемирных разбойников. Что скажете о нашем старом фельдмаршале? Каков ответ тем, кто уверял, что он обладает военными дарованиями только против турков!

Император Российский спасает Европу, и его фельдмаршал достойно служит его видам. Я очень рад, что в Англии отдают должную справедливость великодушным намерениям нашего государя. Да увенчают их Бог полным успехом!

Я опасаюсь, чтобы все глупости Прусского короля и проделки его гнусного министра не заставили бы государя решиться против него на какую-нибудь понудительную меру, что может очень невыгодно отозваться на России. Дело со шведами расстроилось, по неумеренности суммы, какую они потребовали. Но если этот договор о денежном пособии не состоялся теперь, то он легко может осуществиться на других основаниях, и в Стокгольм отправлен курьер с предложением дать 8 или 10 тысяч человек войска для присоединения к нашим против французов.

Я полагаю, что Англия в таком случае может сделать некоторые пожертвования для приобретения лишнего союзника, что может иметь самые счастливые последствия. Успех этих переговоров очень близко принимается к сердцу Государем, и я надеюсь на короля Великобританского. Что значат один или два миллиона в массе громадных расходов, которые одной только Англии по силам?

Сообщу вам сведения о Чичагове, которому вы покровительствуете. Он попал впросак, частью по незнанию двора, частью по желчности своего нрава. Он наговорил государю чересчур смелых вещей и, между нами будь сказано, не совсем приличных, особенно в настоящее время. Теперь все уладилось; ему поручено начальство над 1-ой дивизией эс-кадры, которая везет войска в Голландию, и потом он отправится в Англию, чтобы жениться и служить во флоте у Макарова.

Маркиз Галло, может быть, имел некоторые намерения, но все было сделано до его приезда. Корпус Ребиндера (бывший Германа) идет в Италию, и графу Суворову предписано назначить его непременно для службы Неаполитанскому королю. Если маркиз имел свои виды на мир, то не впопад. Государь хочет продолжения войны и чтобы помышляли только об истреблении французов.

После будет довольно досуга каждому кричать и толковать о дележе. Впрочем, этот крикун-маркиз человек ограниченный, шарлатан благородного знания, который, мне кажется, не умеет ни служить своему господину, ни понимать интересы своего отечества.

Ваш любимец Кобенцель все предлагает крайние средства, чувствуя, что его голова нездорова; не думаю, чтобы она могла породить что-нибудь опасное.

В течение последних 18 месяцев я только один раз не явился утром к государю. Я обязан этим моему образу жизни и строгому надзору за моими физическими и нравственными силами, которые, и те и другие, ничего не стоят.

     36. 10 июля 1799, Петергоф

Из государева рескрипта ваше сиятельство усмотрите, сколь будет важно, чтобы шведский король пристал к коалиции. Я нимало не сомневаюсь, что вы вразумите лорда Гренвилля (Уильям, премьер-министр). Им будет так легко действовать иначе относительно шведского короля, чьи мысли после последних его заявлений государю императору, представляются совсем не такими, как прежде.

Англия, даже и в эту минуту в состоянии делать денежные пожертвования, так как для вас, без сомнения, ясно, что она добивается (и по праву) торгового первенства, и ее издержки в пользу доброго дела вознаградятся с лихвой. Лондонский двор обращается со Швецией не без деспотизма.

Вы мне скажете, что надобно отнимать средства у того, кто их доставляет нашему неприятелю; но следует же соблюдать хоть какую-нибудь тень справедливости, а соблюдена ли она в последнем поступке Англии, наложившей эмбарго на шведские суда? К тому же интересы Англии в настоящую войну одинаковы с интересами государя.

Они заключаются в силе и единстве, и король шведский пособит им, в особенности послужив примером для Дании, который, коль скоро она станет уклоняться, может предстоять жестокий удел отказаться от торговли, так как англичане оную уничтожат.

Ваше сиятельство сделаете доброе дело. Государю угодно, чтобы этот трактат состоялся; но у нас нет денег и, не смотря на это, он готов дать свой собственный миллион в счет суммы, которую просит Швеция для снаряжения войск своих.

Кавалер Витворт спрашивает наставлений у двора своего. Устройте, чтобы их прислали ему поскорее. Позвольте вам заметить по сему случаю, что государь соглашался на все просьбы английского правительства. Часто предупредительность была с его стороны, а в дружбе нужна взаимность.

Голландская экспедиция скоро состоится. В Ревеле работают с необыкновенной скоростью. Боюсь только двух вещей: ветров и герцога Йоркского (опасения графа Ростопчина, как известно, были основательны: герцог Йоркский и Герман покрыли себя позором), тем более, что наш Герман после обеда никуда не годен; поэтому судите сами, какого успеха ждать для наших семнадцати тысяч русских, которые так весело идут драться, куда бы их ни повели?

Они уже не спрашивают, в какой части света им придется воевать, коль скоро знают, что воевать против французов. Я живу здесь недалеко от дома, где помещается человек двадцать красавцев-гренадеров государева батальона; проходя мимо, я разговариваю с ними. Однажды они мне сказали: - Попросите Государя, чтобы приказал французов то живых не оставлять. Уж этот род нечестивый весь перевесть должно.

Согласитесь, что трудно было бы проповедовать им равенство и настраивать их (les travailler), как говорят знатные эмигранты.

Французский король пребывает в спокойствии, поджидая, чтобы присутствие его где-нибудь понадобилось (Людовик XVIII проживал в Митаве с марта месяца 1798 года). С приездом королевы при этом дворе не оберутся сплетен. О герцогине Ангулемской (де Бурбон) говорят с чрезвычайной похвалой.

Государь нетерпеливо ожидает подробностей победы, одержанной над Макдональдом (битва при Треббии, продолжавшаяся трое суток. Сражение войны Второй коалиции между французской Неаполитанской армией и русско-австрийскими союзными войсками).

Сражение, должно быть, было кровавое. Итак. Сардинский король волен возвратиться в свои владения. Маркиз Галло представил записку о награждениях на случай мира, и судите о глупости этого господина, вообразившего, что он живет во времена царей, а про себя думающего, может быть, что он Адам Олеарий (здесь: создатель глобуса) или Тавернье (картограф): к своей записке приложил он плохую карту Италии и замечает, что это сделал из опасения, чтобы мы не перепутали.

По распоряжению государя, ему сказано в ответе, что теперь нужно думать только о том, чтобы драться, а записки пойдут в ход при всеобщем замирении.

Кобенцель по-прежнему плох; у него гниет кость на лбу, и нередко он громко стонет. У нас очень дурная погода; сыро, печально, и жизнь здешняя довольно неприятна. Князь Лопухин просил увольнения и получил его. Он замещен Беклешовым (Александр Андреевич, генерал-прокурор).

Князь Лопухин слишком светский человек; им легко руководят; он слишком раболепствует партиям, чтобы с самостоятельно управлять делами и везти их, как следует. Вдобавок, это один из таких слуг, которые домогаются сами управлять своими господами. Племянник ваш Татищев (Дмитрий Павлович, дипломат; он был дальним родственником графу Воронцову, по тетке сего последнего, Прасковьи Ларионовне Татищевой) сделан тайным советником и помещен в Коллегию иностранных дел с двумя тысячами рублей жалования.

Жена моя благополучно разрешалась дочерью Софьей (графиня Сегюр) я через день езжу к ней в Павловск. Кочубей по-видимому успокоился, и я этому очень рад. В этих случаях главное дело - уничтожить силу первого движения.

     37. 25 июля 1799, Петергоф

Генерал Герман, вручитель этого письма, передаст вам приказания Государя касательно Голландской экспедиции и других дел. Боюсь, чтобы морские ветры не подшутили над нашими мореходцами-завоевателями; а то начало этого предприятия вовсе не так трудно, как сам ход оного, требующий такого сопряжения обстоятельств, какое не всегда встречается.

Счастливо еще, что, в случае неудачи, войска эти могут зимовать в Англии и будут находиться под вашим попечением.

Письмо мое выйдет беспорядочно, потому что я взбешен известиями, которые сегодня привезены из Берлина и которые вероятно дошли до вас по донесениям Томаса Гренвиля (английского посланника в Берлине). Какая надобность возобновлять переговоры, когда они уже кончились, и к чему проект трактата, коль скоро не хотят заключать его?

Этой историей обнаруживается весьма дурное качество в особе его Прусского величества. Его считали упрямым и мало сообразительным; теперь оказывается, что сверх того он переменчив в мнениях и не имеет никакого самолюбия.

Граф Панин выехал из Берлина и, полечившись на водах, возвратится сюда. Жаль, что его дарования были употреблены понапрасну, потому что невозможно было действовать с большим искусством, а Гренвиль как нельзя лучше помогал ему. Государь приказал вызвать из Берлина поверенного в делах Сиверса.

Сказать вам правду: лучше, чтобы дела оставались в таком положении, потому что из этой проклятой страны приходят беспрестанно неприятные и раздражающие известия. Венский двор очень худо соответствует чистоте побуждений нашего государя. Зависть, вероломство и двуличие руководят малейшими действиями этого великого барона Тугута. Боже мой! Где находят они времени на изобретение стольких хитростей и каверз?

По счастью, граф Суворов не обращает внимания на интриги и, благодаря нашим доблестным войскам, и тому одушевлению, которое он умел внушить австрийским, занимается только спасением Европы.

Скажу вам, и только вам одному, что ему приказано, по очищении Италии, соединить свою армию (т. е. русские войска) с армией Корсакова и направиться во Францию через Швейцарию и Франш-Конте (показание чрезвычайно важное: стало быть, еще до победы при Нови (в начале августа 1799) Павел Петрович имел в виду непосредственное движение во Францию для восстановления Бурбонов; и след. Тугут имел довольно времени, чтобы не допустить русские войска во французские пределы и подвергнуть их истреблению в швейцарских теснинах (конец сентября)).

Как нравится вам предложение венского кабинета жаловать наших офицеров за храбрость
и отличные деяния орденом Марии Терезы? Если судить по этому, никто из наших офицеров не отличился, потому что ордена еще никому не дано. Кажется, однако ж, что граф Суворов и великий князь (Константин) составляют исключение.

Надо вам сказать, что этот молодой царевич (Константин, сверх моего ожидания), ведет себя как ангел, исполнен храбрости и усердия и думает только, как бы лучше действовать. Таковы его письма, от которых я в восторге. Вот вам копия письма, которое государь послал Суворову при своем портрете.

Неаполитанский двор дает о себе знать лишь через маркиза Галло и дюка Серра Kaпpиoлa; затем о нем ничего не слышно. Король охотится и ловит рыбу в Палермо, королева не имеет никакого значения, и генерал Актон боится перевезти двор, или вернее свою собственную особу, назад в Неаполь, где тем временем всех вразумляет кардинал.

Кобенцель поправился и выходит. Смерть на этот раз пощадила его. Ему немного не по себе, потому что государь замечает все их хитрости и соответственно тому относится к их действиям, которые всегда направлены только к их собственным целям.

Союзным дворам предложено прислать уполномоченных для совещания о будущем состоянии Европы и о способе восстановить политическое равновесие. Государь пожелал, чтобы совещания происходили в Петербурге; но я предвижу множество неудобств и опасаюсь их. Гораздо бы лучше назначить съезд во Франкфурте на Майне, и в таком случае представителем Государя и председателем за правое дело нельзя никого выбрать лучше, как моего благодетеля (т. е. графа С. Р. Воронцова), Если это состоится, граф Панин мог бы быть весьма вам полезен. Скажите, что вы об этой думаете.

Право не знаю, что делать и что сказать графу Кочубею. Он решительно хочет оставить службу, якобы из опасения разориться; но настоящая причина та, что служба ему наскучила и что он обижен холодностью, которую ему оказывает государь.

Скажите нашему почтенному отцу Смирнову, что Самборский поедет с великой княжной Александрой Павловной в Вену, а священник Данковский, находящийся в Берлине, вод-ворится в Роштоке при будущей наследной герцогине Меклембург-Шверинской (Елене Павловне).

12 августа 1799.

Мне недосужно писать, и потому ограничусь несколькими строками. Штакельберг едет в Швейцарию, чтобы совместно с Викгамом (состоявший при армии Суворова английский уполномоченный) восстанавливать французскую монархию и прежнее управление в Гельветических кантонах. Граф Кочубей оставил службу. Его место наймет граф Панин. Граф Суворов пожалован князем Италийским. Князь Чарторыжский назначен министром к Сардинскому королю.

Простите. Я болен. Работа убивает меня. Я все делаю сам. Позабыл уведомить вас, что государь приказал закрыть гавани датчанам, с тех пор как у них устроился "Клуб просвещения" и датское правительство имело слабость допустить его у себя.

     38. 25 августа 1799, Гатчина

Вы уже знаете, что предложен конгресс и что это не совсем нравится Венскому двору, который боится помехи своим видам. Говоря со мною об этом конгрессе, еще в Петергофе, государь тотчас же назвал вас. Он даже прибавил следующие слова:

"Если он боится здешней зимы, по крайней мере, его не испугает климат Германии, и он может туда поехать, чтобы трудиться на благо Европы". Была речь о назначении к вам графа Панина и Колычева; но как первый из них едет сюда, то не знаю, кого вместо него пошлют на конгресс.

Судя по ходу дел и зная, как государь недоволен Венским двором, я сильно опасаюсь, что в одно прекрасное утро пропадут без следа все эти успехи, эти прекрасные подвиги и радостные надежды. Тугут и Кобенцель, надмеваясь успехом, который достался им благодаря чужой помощи, и понуждаемые нами, не знают, как им быть.

Они слишком рассчитывали на дружбу государя и, чтобы подогреть ее, вздумали прислать сюда депутацию от богемского великого приората; но попытка не удалась. Все ограничилось тем, что государь принял депутатов в Петергофе и приказал мне дать им обед, на котором был Кобенцель, имевший позволение присутствовать и на аудиенции.

Забавно, что первый депутат, старый генерал-лейтенант Коловрат (Краковский, граф, австрийский фельдмаршал), принадлежит к отъявленным противникам Тугута: он громко порицает все действия этого министра, зовет его деспотом и эгоистом.

Но согласитесь со мною: покуда во Франции останется нынешнее ее правительство, Австрия легко достигнет своей цели. Она заключит с Францией отдельный мир и, пользуясь первыми минутами покоя этой разоренной и издыхающей державы, увенчает свои подвиги таким успехом, в котором некому будет помешать ей. Через несколько лет французы, пожалуй, опять придут хозяйничать в Италию; а до того времени страна эта сделается добычей Австрийского дома, который отнимет у Итальянских государей все, что ему будет угодно.

Но если настоящее правительство во Франции падет, если, благодаря междоусобице, революции или оружию союзников, в ней восстановится монархия, тогда Австрийский дом принужден будет удовольствоваться тем, что ему дадут; а Прусский король, теперь позорно бездействующий, поспешит подать руку на обуздание державы, которую он считает самым исконным и непримиримым врагом своим.

Турки будут в повелениях нашего государя; и я не удивлюсь, если вместо холодного величия, обыкновенно являемого Венским двором, мы услышим от него крики благодарности. Но в данную минуту, к его поступкам, возмущающим государя, прибавьте негодование фельдмаршала Суворова, который уже просил отозвать его и предполагает возобновить эту просьбу, как скоро будет взята Генуя; прибавьте недоразумения между Лондонским двором и Венским кабинетом и множество обстоятельств, способных подвигнуть на гнев государя, который даже и слышать не хочет о видах на какие бы то ни было возмещения и отзывается, что Венский двор и без того будет в большом барыше, коль скоро сохранит свои венецианские владения и снова водворится в Нидерландах.

Подумайте обо всем, что я вам говорю. Мелкими неудовольствиями стоит пожертвовать для уничтожения Французской республики. Впрочем, нам неизвестно, чего желает Лондонский двор. Он удерживает за собою право заключить по своей воле мир на морях, и если у него в виду Французские и Голландские владения в Индии, то не выйдет ли Англия вдвое богаче и могущественнее после войны, нежели была до войны?

Владея Гибралтаром и имея в Мальте союзником нашего государя, она станет владычицей Левантской торговли (Levant Company, английская торговая компания). Вы будете довольны назначением Штакельберга министром в Швейцарию. Я думаю, что этот молодой человек, когда ему было десять лет, был благоразумнее, нежели отец его в шестьдесят.

Бюцов (Евгений Карлович, русский дипломат) и Сиверс будут скоро повышены. Это люди с большими достоинствами. У нас в Коллегии с полдюжины отличных голов. Принц Баварский, зять курфюрста, только что приехал. Курфюрст стремглав кидается в объятия государя, чтобы спастись от плотоядности Австрийского дома.

Я вынес еще болезнь. Страдал горлом. Пью пирмонтскую (минеральную) воду. Следовало бы делать движение, да нет времени. Прибавьте к переписке по делам иностранным письма к государям и князьям, к начальникам армий и флотов, касательно их отношения к нашим послам. На меня возложена переписка с фельдмаршалом Суворовым и Корсаковым; я должен заведовать делами по бракосочетаниям.

Целый день у меня занят, и иной раз не знаешь, когда удастся поесть; потому что я люблю кончать, не откладывая до завтра. Не сердитесь же на меня. По истине, я устал и гублю себе здоровье, которое очень слабо после моей последней поездки на войну с турками.

     39. 23 сентября 1799, Гатчина

Сегодня утром, проснувшись, получил я ваше письмо и ваши депеши. Сии последние уже прочтены государю, и со следующим курьером вы получите приказание сообщить благодарность Его Величества герцогу Йорскому за те лестные изъявления, которые он выражал, видевшись с вами. 

Здесь слишком хорошо знают про хитрости барона Тугута; ибо, по несчастью, этот жалкий писака соединяет в особе своей и волю Римского императора, и дух Венского кабинета, и средства Австрийского дома, коему он готовит гибель. В разговоре с Витвортом, когда он стал говорить, что желательно, чтобы наш государь поудержался в изъявлении своего негодования, я отвечал ему, что может быть барон Тугут вынудит и Лондонский двор громко протестовать против его поступков. 

И вот что происходит сию минуту по поводу приезда лорда Мюльграва. Они не задумываются разглашать повсюду, что эрцгерцог со своей армией отступил из Швейцарии по настояниям Лондонского двора и по явному желанию нашего государя. 

Но прежде чем покидать Швейцарию, следовало образовать армию в 45 т. человек под начальством герцога Фердинанда Виртембергского, который должен был занять часть Швейцарии, расположившись между русской армией и войсками эрцгерцога. Не следовало оставаться все лето в бездействии, покидая на избиение своих генералов, нелепых, бесталанных и достигших этого чина лишь по долговечности.

Теперь эрцгерцог с приближенными своими оплакивает участь Швейцарии, которую якобы предоставят на разграбление нашим войскам. И вот возмездие за их геройскую доблесть. Горе тому, кто положится на Венский двор! 

Фельдмаршал Суворов прислал бумаги, удостоверяющие, что этот безмозглый Мелас, не спрося своего начальника, отослал во Францию французских пленных и дал им наставления, как пройти, чтобы не попасть в руки русских разбойников. Таковы его собственные слова. 

Вот увидите, что как только уйдут наши войска, этих негодных австрийцев поколотят в Италии, и весь великолепный поход выйдет лишь бесполезным пожертвованием на доброе дело.

Из копии предписаний фельдмаршалу вы увидите, что ему велено действовать одному в Швейцарии и во Франции, коль скоро умы там опять заколеблются. Но я боюсь, что, еще до прихода нашего старца-героя, Массена опрокинется на корпус Корсакова. У него 33 тысячи человек превосходного войска, но у неприятеля вдвое, и если сему последнему удастся разбить и откинуть корпус Гоце (предводитель местных швейцарских войск), он ударит на наших с боку и в тыл. Сохрани Боже от этого несчастья! 

Но после всего происшедшего между двумя императорскими дворами, нет возможности восстановить согласие. Находясь постоянно на страже против Венского двора, мы не можем ждать от него искреннего содействия. Вы знаете, что в Вене хранят молчание о судьбе Франции и об ее короле, которого там не признают. Испуганные успехами в Голландии, австрийцы спешат в Нидерланды, покидая совершенно Швейцарию и Италию. 

Кто поручится, что они не заведут переговоров и не заключат отдельного мирного трактата с Директорией, с которой они столь сходствуют в правилах? Как скоро войска их, рассеянные и разрозненные, будут разбиты неприятелем, и нечего будет ждать помощи от союзников, которым они изменили, тогда на выручку явится Кампоформио. 

Барон настоит, чтобы короли Сардинский и Неаполитанский, Папа и Генуя уплатили своими владениями за издержки Австрийского дома. Быть может я ошибаюсь, но теперь нужно принять все возможные меры для перемены правления во Франции. К чему бы ни повела эта перемена, во всяком случае, будет выгодно освободиться на год или на пол-тора от хлопот по поводу этой страны, поглощающей теперь все внимание кабинетов. 

Французы либо станут избивать друг друга, не зная сами, чего им хочется; либо устроится у них правление, на первых порах конечно слабое, и этим временем надо будет воспользоваться. Следует немедленно поукротить гордыню Австрийского дома, который охоч до захватов, хочет пробавляться чужим беспорядком, сеять смуты и от них наживаться. 

Прусский король не откажется помочь делу, целью которого будет унижение его заклято-го неприятеля. За турок можно, кажется, поручиться: они очень теперь тревожатся поступками Венского двора. Можно бы довести дела до того, чтобы барон не предписывал, а слушался. Но для этого необходимо избавиться от заботы о французах, чего весьма трудно достигнуть. 

Уверяю вас, что приобретение Лондонским двором этих 20 тысяч баварцев имеет в настоящую минуту большое значение.

Эрцгерцог (Стефан, жених великой княжны Александры Павловны) приезжает сюда недели через две. Он привезет с собою двух главных сподручников писаки-министра: принца Фердинанда Виртембергского, который куплен бароном и предложил свои услуги и свое неиссякаемое красноречие для приведения дел к желаемой цели, и графа Дидрихштейна: это поверенный и совместник барона. 

Он в числе трех камергеров, сопровождающих эрцгерцога. Ему поручено наблюдать, настраивать, возбуждать и пр. Барон находит, что у графа Кобенцеля убыло энергии, и я не удивлюсь, если Дидрихштейн, с целью занять его место, устроит, чтобы его прогнали. 

На Кобенцеля жалко смотреть: он точно преступник, которого ведут на казнь. Он не знает, куда преклонить голову и напоминает плохие картинки, изображающие воскресшего Лазаря. Мне в особенности забавно то, что барон удостаивает меня своей ненависти и в числе невинных наставлений, данных графу Дидрихштейну, предписано стараться о моем удалении. 

Сам эрцгерцог - отличный малый. Он очень влюблен, очень робок и очень не любит барона, который шесть месяцев дразнил его, обещая послать в армию и не посылая. Его отправили жениться и дали ему свиту; а чтобы трактовать о делах, об этом нет никакого заявления.

Вы же знаете, что кто не бывает у государя по утрам, тот может прожить здесь целый год, не увидав меня, разве на улице, когда я гуляю пешком или катаюсь для здоровья. Впрочем, если будет что-нибудь важное к сообщению, то сделается письменно.

Граф Панин немедленно вступит в обладание делами. Указ о том еще не подписан, так как я с неделю не выходил, заболев желчной лихорадкой, которую захватили вовремя. Граф Панин ласкает себя надеждой, что король Прусский двинется, побуждаемый с одной стороны завоеванием Голландии, а с другой, видами Венского двора на Нидерланды. Но инструкции, данные его здешнему повторенному в делах, удостоверяют, что Берлинский двор решился выносить все, лишь бы не дошло до разрыва. 

Граф Панин будет переписываться с графом Гаугвицем, в чью искренность относительно себя от верит, признавая также слабость его характера в управлении делами. Если усмотрится малейшая возможность начать переговоры е Пруссией, тогда, но мнению графа Панина, можно будет для разведки послать кого-нибудь и Берлин, снабдив на случай надобности полномочием и так, чтобы не показать, что мы заискиваем. Для подобного поручения всех пригоднее Барон Крюднер.

Это человек с большими дарованиями и опытностью. Из всех, кого можно послать, он один в состоянии как следует держаться на таком месте, как Берлинское посольство. Меня не удивляет, что до вас дошел слух о назначении этого финна Адопеуса. Перед выходом из службы графа Кочубея дипломатический корпус вообразил, что его место займет Алопеус. 

Но если Россия могла произвести Бестужевых, Воронцовых, Безбородко, Румянцевых и Суворовых, то ей нечего доверять свои дела иноземцам. Она найдет русских людей, может быть без гения и талантов, но не без преданности и не без усердия служить ей.

Разумовский получил орден с бриллиантами, по представлению фельдмаршала Суворова, который значительно переменил свое мнение о нем. Алопеусу дан Александровский орден за бракосочетание герцогини Меклембургской (Елены Павловны), так как он вел переговоры о том; он получил эту милость во время обручения, благодаря нашептываниям друга своего финна Брискорна, который лизал руки у этого бесстыжего князя Лопухина. 

Его отзыв обо мне обличает вполне душу негодяя, которому страшен даже взгляд честного человека. Он говорил про меня: "Как он на меня взглянул, то как будто в застенок хочет вести".

При следующем чинопроизводстве по Коллегии иностранных дел, Бюцов и Сиверс произведутся в статские советники. Посылаю вам декларацию, с которой государь обращается к членам Германской Империи, также копию с указа, который  делает честь душе нашего монарха. Мне бы хотелось, чтобы вы поместили их в английских газетах. 

Поход против французов ознаменован такими подвигами геройства наших войск, что я закажу нарисовать некоторые из них, наиболее достопамятные, и эти рисунки отправлю к вам, чтобы вы приказали их награвировать. Есть же гравюры, изображающие смерть Вольфа, Ассаза и пр. Отчего не награвировать черты русского геройства? 

Простите. Я слаб. Голова у меня кружится.

     40. 29 сентября 1799, Гатчина

Не могу довольно вам выразить, в какое негодование привело меня известие об этом несчастном нападении на Голландию. Знаю страну и бесчисленные препятствия, которые она представляет на каждом шагу; но не начальнику русских войск отдаваться в плен, даже не получив раны (Герман Иван Иванович неудачно командовал русским корпусом во время вторжения в Голландию в 1799 году. Решительная победа французов на суше, переход голландской военно-морской эскадры на сторону англичан). Время все выяснит. 

Меня огорчает также, зачем г-н Пофам (британский морской офицер капитан Пофам руководил погрузкой войск на корабли в Ревеле), не быв свидетелем дела, по крайней мере, не находившись там, где был Герман, пишет жене этого немца, что муж ее бросался вперед, но что солдаты за ним не пошли. Да будет он проклят! 

Вы знаете русского человека: его нужно вести и он всюду пойдет. В таких делах не люблю я, что правды не сыщешь под красками, которыми расцветят дело. Пофам пишет государю, что наши солдаты погрешили излишеством отваги. Также отзывается и герцог Йоркский. Но ведь храбрый солдат не покидает своего генерала, отчего же Жеребцов убит? Вот разница между русским и немцем, и г-н Пофам неверно судит о русских. 

Мне известна причина: ему хочется, чтобы Герман видел в нем себе друга и воспользовался средством, которое он ему предоставляет, для извинения своего поступка. Но если войска были расположены хорошо и столько оставалось их в запасе: отчего, с 4 часов утра до 6-ти вечера не посылали подкрепления отряду, направлявшемуся на Берген? 

Беда весьма поправима; но я полагаю, что голландцы станут драться и помогать этим негодным французам и что г-н Пофам есть кабинетный моряк и скорее австриец, чем англичанин.

У меня нечего вам сообщить, и я не могу писать, потому что это дело возобновило мою болезнь и отдалило выздоровление. Посланцы барона Тугута приехали, и его светлость герцог Фердинанд, явившийся вчера, весьма определенно услышал из уст государя, что он может оставаться, лишь бы не говорил о политике и о военных действиях. 

Эрцгерцог прибудет дней через пять, а свадьба великой княжны Елены Павловны состоится 5 октября. Граф Разумовский пожелал в течение зимы отлучиться из Вены на шесть недель и побывать у своего отца, Государь уволил его в шестимесячный отпуск и приказал Колычеву немедленно вступить в посольскую должность и исправлять ее в отсутствие Разумовского. 

Вот еще прекрасная черта Тугута. Уговаривались о посредствующей армии; она не существует. Затем, Гоце оставлен в Гризонах, и обещано его подкрепить; теперь эрцгерцог даст знать графу Толстому, что ему велено отозвать Гоце с его корпусом и что, не имея довольно людей, чтобы предпринять осаду Майнца, он пребудет в оборонительном положении. Таким образом, это армия на зимних квартирах.

Прощайте, граф. Вы разделите мою горесть. Но чем пособить? Русским приходится плакать по своим соотечественникам.

     41. 9 октября 1799, Гатчина 

Пользуюсь курьером, которого отправляет кавалер Витворт, чтобы поговорить с вами и поставить вас в известность относительно событий, следующих одно за другим с великою быстротой. Я вам сообщу о самых последних. 

Негодованию нашего государя нет пределов. Я разделяю оное и не могу не бесноваться, видя, как негодный человек, чьи идеи не должны бы выступать из круга мелкого секретарства, вырывает, так сказать, спасение Европы у ее освободителей и, губя собственную свою страну, погружает опять целую часть света в пучину зол. 

По истине, нужно быть или гением, или ничтожеством, или совершенным эгоистом, чтобы выносить тяготу дел. Ум изнемогает под действием скорби, и немудрено, что я умру с горя, если дела останутся в таком положении или если не поспешат освободить меня от них. 

Я беспрестанно простужаюсь. Нервы мои в страшном состоянии. Дела и доктора завладели мною, и в 34 года я совсем старик. Но как подумаешь, сколько храбрых людей гибнут в сражениях за государя и отечество! И мне погибнуть от изнеможения на службе тому и другому.

Эрцгерцог здесь. По письмам лорда Минто вы увидите, что свита его послана на похождения, схожего с похождениями аргонавтов. Этот величавый принц Фердинанд Виртембергский, за 60 тысяч флоринов, полученных от барона, приехал поверенным его неправд. Великим дельцом - Дидрихштейн, плут первого разряда. Он всем орудует. Недовольны Кобенцелем, и Дидрихштейн хочет его место. 

Вот предложения, на которые они всего более рассчитывают, чтобы восстановить доброе мнение нашего двора о Венском дворе:

1) Обмен Баварии на Нидерланды.
2) Из Пьемонта образовать государство для императорского сына, эрцгерцога Антония и испросить ему в супружество великую княжну Анну Павловну (которой всего четыре года).
3) Из трех легатств образовать княжество для эрцгерцога Иосифа.
4) Союз против Прусского короля, и для того держать две наблюдательные армии: одну русскую на наших польских границах, а другую Австрийскую на богемской границе.
5) Указать на невозможность вступления во Францию.

Все это поручено устроить Дидрихштейну. Принц Фердинанд должен был склонить августейшую сестру свою, чтобы она подкрепляла все нелепости барона, имеющего в виду выиграть время. Но по приезде эрцгерцога Дидрихштейн узнал, что ему нет помещения (в Гатчине). Он взбесился и должен был уехать назад в Петербург, взваливая всю вину на Кобенцеля.

Меня беспокоит поход Фельдмаршала (т. е. Суворова в Швейцарии, в это именно время только что кончившего бессмертные свои подвиги). Я боюсь больше австрийцев, нежели самих французов. Австрийская ненависть к этому удивительному воину не знает предела. Здесь было возвещено, что ему дадут орден Марии Терезы, и однако он не получил его.

Маркиз Шастелер (австрийский генерал-фельдцейхмейстер, в 1799 году генерал-квартирмейстер штаба Суворова), состоявший при фельдмаршале во время похода и очень им отличаемый, отозван в Вену, а по письму этого маленького Дидрихштейна грозят ему заключением в крепость за то, что он исполнил распоряжения фельдмаршала касательно Александрии. 

Вспомните, что в мае месяце барон говорил о том, что образуют две армии в Италии, одну для удержания неприятеля в окрестностях озера Комо, а другую для осады Мантуи. Теперь дело идет обо всей Италии. Любопытно мне знать что он сделает, когда государь отзовет свои войска; ибо французы не податливы на мир и может быть скорее чем когда-либо захотят предписать условия Венскому двору. 

Армии снова наводнят Италию, и я почти уверен, что не пройдет и двух лет, как Римский император тщетно станет искать себе убежище, преследуемый неприятелем, который будет хозяйничать у него в столице. Посмотрим, что скажет Тугут на предъявления Колычева. Он начнет притворяться, полагаться на великодушного и искреннего союзника своего государя, и все только чтобы выиграть время.

Венский кабинет внушает ужас всей Италии. О том свидетельствуют письма из Палермо. Кого жаль, так это короля Сардинского. Никакой оборот в делах не принесет ему выгоды. Его поверенный, кавалер Бальбо, едет сюда просить покровительства и помощи; но сколь бы искренно ни желал наш государь восстановить каждого в его правах, при всей доброй воле, что может он сделать в эту минуту? 

Всего важнее узнать, когда пройдет паралич Прусского короля и начнет ли он вновь пользоваться своими силами, в виду всех этих чудовищных притязаний Венского двора. Теперь он прав, уклоняясь от войны против французов, потому что все усилия союзников ограничиваются тем, что служат целям Австрийского дома и облегчают ему достижение их. 

Во сколько Венский кабинет лжив и коварен под величавой наружностью, во столько Берлинский низок и подл без застенчивости. Приступление Дании к видам государя произведет небольшой пролом в Северном нейтралитете. Вам надлежит доставить Дании безопасность, которой она добивается от Лондонского двора.

Из Голландии у нас нет известий с тех пор как приехал курьер, посланный генералом Ессеном (Иван Николаевич) и привезший подробности несчастного дела 19 числа. Наших выбыло убитыми и взятыми в плен 1420 человек; раненых с лишком 1000 человек. 

Свинья Герман в плену, а Жеребцов убит. Атака назначена на 26-е. Курьер выехал 25-го, и пишут из Гамбурга, по известиям, полученным от 28-го из Гааги, что взят Горн и вся северная Голландия. Дай-то Бог, чтобы это была правда!

Мы накануне свадеб, и весь город собирается сюда. 12-го будет свадьба Елены Павловны, а 19-го-Александры. Поверьте мне, что не к добру затеяли укрепить союз с Австрийским двором узами крови. Это только лишнее обязательство и стеснение; и такие связи пригодны лишь в частном быту. Но сделанной ошибки не поправить. Вдобавок, изо всех сестер своих она будет выдана наименее удачно. Ей нечего будет ждать, а детям ее и подавно.

Что скажете о турецкой истории в Палермо? На Порту можно рассчитывать надежно, на ее министерство меньше, а на ее подданных нельзя вовсе. Они воюют для своего удовольствия и по своей охоте. А когда война надоест, они уходят.

Маркиз Галло здесь, и я уже не понимаю, чего он ждет. Он объяснился обо всем, и ему не о чем просить. Конгресс, по-видимому, не состоится. Мне сдается, что маркиз затрудняется, как ему вернуться. Генерал Актон до такой степени завладел делами, что совсем перестал сообщать депеши министрам иностранных дворов.

Граф Кочубей женится тотчас после праздников и уезжает к себе в деревню, а оттуда в чужие края. Граф Панин уже исправляющим должность вице-канцлера. Он сам пожелал, чтобы его так именовали, в том расчёте, что тут он не лишается возможности при первом случае получить назначение за границу. Он чрезвычайно работящий человек; но я боюсь, выйдет ли он чист, потому что, между нами сказать, он не прочь поинтриговать и впутывается в истории. Впрочем, он благоразумен, воздержан и очень осторожен. Этим он побеждает самого себя, так как по природе он вспыльчив.

Бибиков и Алопеус возвращаются сюда. Они ничего не делали и стоили государю ежегодно по 32 т. рублей. Первый умен, но вовсе не рассудителен. Второй - прусак телом и душой, и хотя он член Коллегии иностранных дел, но не увидит ни одной бумаги: в этом я вам порукой. Вы не можете себе представить, как ненавидит меня немецкое племя; и оно право, потому что я не скрываю своего отвращения к нему. 

Штакельберг недоволен настроением умов в Швейцарии и полагает, что ему будет довольно трудно их образумить. Они под двойным страхом: австрийцев и французов. Я весьма опасаюсь будущего и теряю надежду.

Вы конечно знавали Зубову, Марью Воиновну, умную и любезную женщину во вкусе г-на Мортёдя в "Опасных связях" (Liaisons Dangereuses). Она умерла от удара за бостоном у Загряжской.

У нас две свадьбы: 47-летний граф Кушелев женится на 16-летней графине Безбородко (В одном из других своих писем граф Ростопчин говорит, что этот неравный брак устроен графом Завадовским), и наследник графа Остермана граф Остерман-Толстой на княжне Голицыной. Вот мои новости. Жена моя здорова, дети как нельзя лучше. Тугут не портит им крови. Будьте и вы здоровы: без того жизнь есть патент на скуку.

     42. 15 октября 1799, Гатчина

Франция еще раз возвращается к республиканскому образу правления, благодаря непре-рывным каверзам Венского кабинета. Я получил ваше письмо, в котором вы излагаете что может произойти вследствие не подания помощи Корсакову (Римский-Корсаков Александр Михайлович). 

Я прочел его вечером, а утром на другой день приехал курьер с известием о  победе, одержанной Массеной (Андре). 

Австрийцы не преминули свалить всю вину на Корсакова и приписывают несчастье недостатку осторожности. Судя по письму самого Корсакова, кажется, что успех Массены есть следствие неопытности генерала Дурасова, который фальшивую атаку принял за настоящую. Он не пришел в надлежащее время на помощь к другому отряду, который поэтому был опрокинут и тем дал возможность напасть с боку на позицию Корсакова, находившегося в центре с 10 тысячами человек и заслонявшего собою Цюрих. 

Массена успел окружить его и предложил ему сдаться, но Корсаков не согласился и на другой день пробился, сражаясь в течении целых суток. Весь его обоз, экипажи, казна, бумаги, все погибло; но не брошено ни одной пушки и ни одного знамени.

Пишут, что фельдмаршал Суворов, перебравшись через С.-Готард, находится в Люцерне. Дай-то Бог, чтобы они соединились и чтобы эти 54 тысячи русских героев, предводимые вождем, достойным начальствовать ими, могли возвратиться в Отечество, славу коего они возвысили своею доблестью.

Из двух предыдущих моих писем вы могли заметить, до какой степени в эти две недели возросло негодование государя. Граф Разумовский прислал государю ответ Тугута на вопросы, которые поручено было ему сделать. Барон вторично уклоняется и не разъясняет, какие у них проекты вознаграждения, что они думают касательно восстановления монархии во Франции и с какого повода они поступают с легатствами Пьемонтом и Сардинией как с землями завоеванными и распоряжаются в них именем своего императора. 

Кроме того, Сардинский король получил из Вены очень вежливое приказание поселиться во Флоренции, пока будет решено, может ли он возвратиться в свои владения. Видя, что Венский двор ведет войну для своих целей, а не для общего блага, и раздражаемый его вероломством, государь решился на меру, о которой вы узнаете из его собственного рескрипта, к вам посылаемого. 

Тут два довода, против которых нечего возразить, а именно: коль скоро Франции нельзя одолеть, то зачем усиливать Австрию? И потом: два порядочных человека могут ли иметь одну общую цель с негодяем?

Этот шаг нашего государя повлечет за собой неисчислимые бедствия для Италии. Вы мне скажете, что можно бы еще подождать; но после недавних поступков Венского двора кто отважится взять на себя ответственность за события? Переставая быть орудием их властолюбия, Государь неминуемо обрекает войска свои на невзгоды, и потому жизнь этих 54 тысяч русских дороже всей Италии и Австрии. 

Я очень доволен, что здесь еще не проведали о таком решении нашего государя относительно Венского двора. Через четыре дня назначена свадьба, эрцгерцога с великой княжной Александрой Павловной. 

Нечего и говорить, что Кобенцель и Дидрихштейн, если узнают о настоящем положении дела, то не преминут изобрести всевозможные предлоги для отсрочки бракосочетания, в том уповании, что государь, из желания устроить судьбу своей дочери, на многое посмотрит сквозь пальцы и склонится в какому ни на есть сближению, а между тем выиграется время, что больше всего и нужно Венскому двору.

И посудите, какова была бы участь шестнадцатилетней великой княжны, если бы брак ее во второй раз расстроился! Признаюсь вам, что я буду в очень добром расположении духа на другой день этой свадьбы. Как скоро Прусский король узнает, что ваша связь с Венским двором порвана, то я уверен, что он будет радехонек сблизиться и согласится на союз, который ему предложат, тем более, что не станут мешать ему в его отношениях к Франции, имея в виду лишь ослабление Австрийского дома. 

Конечно, лучше было бы, чтобы двор Берлинский заступил место двора Венского в нынешней коалиции; но я не смею на это надеяться. Желание приобрести себе что-нибудь и быть обеспеченным со страны России - суть два могущественные двигателя для этой державы, которая много рассчитывает и порядком трусит.

Утешаюсь мыслью, что воздадут справедливость чувствам нашего государя и пожалеют, что в Римском императоре он не нашел соответственных себе благородных убеждений.

Муравьев, который в Гамбурге, назначен министром в Копенгаген, а Лизакевич, бывший в Генуе, министром в Гамбург. Мне неловко давать советы человеку мне незнакомому, и потому, пожалуйста, скажите его брату, чтобы он написал ему, что относительно Дрозда-Боначевского он сделал непростительную ошибку. 

Имя этого человека, о котором он доносил, как об изменнике и приверженце французов, было прибито к позорному столбу; его привезли сюда, и теперь выходит, что все его преступление состояло в знакомстве с подозрительными лицами, жил же он в Пизе ради болезни. 

Так как наказание непоправимо за невозможностью проверить обвинение, а подозрение все-таки существует, то я просил государя послать этого молодца на жительство в Иркутск, под чужим именем, с выдачей ему по 400 р. в год.

Приступаем к переговорам по заключению трактата с Данией. Блом - человек очень достойный и благородно мыслящий.

Кажется, что голландские дела идут чудесно, и коль скоро Амстердам в наших руках, мы овладеем всей Голландией. Дело весьма естественное, которому я был свидетелем в 1787 году.

Если бы английское правительство захотело направить туда побольше своих сухопутных сил, то в Нидерландах можно было бы предпринять кое-что важное и возбудить их к восстанию. Но я не хочу и казаться подражателем Тугута, и мне самому было бы стыдно этого.

Великая княгиня Анна Федоровна возвратилась из своего путешествия. Она очень поправилась и удивительно подобрела. Очень хотелось ей остаться на родине, но она побоялась это сделать.

Наследный принц Макленбургский женился 12 числа сего месяца и поедет по первому санному пути, т. е. в декабре. Относительно эрцгерцога еще ничего не решено; но как в Вене, узнают о решении государя, то я полагаю, что его возвращение не замедлится. 

До сих пор милости ограничиваются Александровской лентой барону Люцову, гофмейстеру наследного принца или вернее его отца и фрейлинским шифром вашей племяннице Нарышкиной. Генерал Левашов держал венец над великой княжной Еленой Павловной. 

Дидрихштейн сознает, что он имел несчастье не понравиться. Он говорит, что уедет назад в Вену. Туда и дорога негодяю! Я имел совещание с Витвортом. Он очень недоволен происходящим, но оправдывать Австрийский дом трудно. Витворт надеется на Голландскую экспедицию.

Забыл сказать вам, что 16 сенаторов отправятся осматривать все присутственные места в империи. Они поедут по двое. Выбор сделан удачный, что довольно было трудно, так как сенаторов много, а ума между ними мало.

     43. 23 Октября 1799, Гатчина

Курьер из Голландии привез нам известие, что герцог Йоркский отступил к Гедьдеру. Можете судить, как это поразило государя. Присоедините к тому негодование, возбуждаемое поведением наших войск, в особенности офицеров. 

Арбенев исключен из службы с прописанием за что. Офицеры, которых список прислан Ессеном, будут разжалованы и ошельмованы. Но что из всего этого выйдет? Какая участь войск, в это время года, на морском берегу и без пристанища? Усилившиеся неприятели не преминут напасть на них, и тогда как отплыть? 

Хочу думать, что оно уже и случилось и что герцог Йоркский, чтобы не прогневить государя, ограничился уведомлением, что он примет оборонительное положение в ожидании благоприятной минуты для нападения. По-моему, лучше бы ему оставить Голландию. Экспедиция не удалась, но она не бесплодна, потому что голландский флот в английских руках. 

Ради Бога, займитесь спасением наших русских людей. Я не могу свыкнуться с мыслью, что они оплошали. Ими дурно управляют; им нужно русских начальников. Дела в Швейцарии еще того хуже. Нет никаких вестей о фельдмаршале Суворове. Мы знали, что он был в Вальштате (Пруссия), но потом ни слуху. 

Французские войска напали на Корсакова; он побил у них 3000 человек, и сам потерял 800. Принц Конде едва не был захвачен со всем своим корпусом по милости эрцгерцога, который велел ему занять Констанц вместо выведенных оттуда четырех австрийских батальонов. 

Не будь гусарского полка под командой Бауера, погибли бы эти три Бурбона и 1800 эми-грантов. Прибавьте к этому, что после Цюрихского дела Корсаков растерялся и не знает как ему быть. Вот плоды Тугутовой деятельности. Государь твердо решился отозвать войска и дождаться, какой оборот примут дела. Его охолодили порядком: он не захочет больше играть роль доблестного и правдивого рыцаря. 

Простите. Я страдаю страшно. В эту минуту хотелось бы быть скорее австрийцем, чем русским.

     44. 26 Октября 1799, Гатчина

По тому, что произошло у нас с Венским двором и по намерению перевезти весной назад русские войска, находящиеся в Голландии, вы видите, что государь твердо решился предоставить кабинетам вести войну между собой, как им угодно. Он желает союза только с Англией и с Портой. 

Дворы Стокгольмский и Копенгагенский будет легче удержать в спокойствии. Англия  возобладает на морях. Французы еще не станут мириться с Венским двором, потому что Директория нуждается в войне для сохранения своей власти. 

Адмиралу Ушакову посланы приказания через Константинополь, чтобы он попробовал овладеть Мальтой с находящимися у него шестью пехотными батальонами, а в случае не-удачи и если нечего будет делать у итальянских берегов, чтобы возвращался в Черномор-ские пристани и чинил корабли своей эскадры. 

Не взгомозилась бы Порта, видя, что государь отстает от коалиции! Пожалуй, она вздумает сближаться с Францией, у которой во всяком случае есть великое пугало - Бонапарт. Экспедиция великого визиря ведется плохо, и из нее ничего не выйдет. Войска непослушны, двор недоволен, и говорят, что визирь уже погиб в Константинополе. 

Тем не менее, весной придется дать им несколько кораблей, и хотя пользы от этого пособия не выйдет, но оно все-таки необходимо для поддержания доброго согласия и для того, чтобы турки по своей привычке не стали подозревать, что им изменяют. 

Я не знаю, удастся ли удержать их в добром расположении к нам: на них нападает боязливость, коль скоро они бездействуют, а делать им скоро будет нечего. Тамаре (нашему послу в Константинополе) посланы весьма подробные наставления, как ему держать себя. Мы в мучительной тревоге. От князя-фельдмаршала нет никаких известий. 

Не забудьте, что с ним великий князь Константин Павлович. Газеты противоречат: то он побеждает, то разбит и уничтожен. Какое коварство! И как могли склонить государя положиться на Тугута и доверить ему 60 тысяч войска и честь оружия! 

По письму Витворта кажется, что Голландская экспедиция теперь уже кончилась, следовательно, войска наши должны возвратиться в Англию. Мне досадно, зачем оборотили в Россию перевозочные суда. Это устроил Пофам: после первой неудачи он счел нужным услать эти суда, чтобы государю не вздумалось вызвать свои войска назад. Теперь он желает, чтобы до весны мы привяли их под свое попечение. Он пишет: "По крайней мере, уж я спокоен буду".

О конгрессе нет речи. Если заговорят о нем опять, я воспользуюсь  тем, что вы мне недавно писали, хотя государь будет очень затруднен…
 
     45. 1 Ноября 1799, Гатчина

Вы не можете себе представить, в каком находился я мучении до 28 числа, когда адъютант государя Кретов привез известие о великой победе, одержанной фельдмаршалом над французской армией. Его поход, прибытие в Швейцарию, тамошние обстоятельства и то что предстояло ему впереди, все это могло довести до отчаяния. 

И тем не менее он продолжал быть спокоен и даже не переставал шутить. Но после сражения он заплакал, выражая благодарность Богу, и сказал: "Бог спас российское войско и недостойного раба своего". 

Он мог бы предотвратить несчастье, которое постигло Корсакова, но Мелас обманул его, не доставив мулов в Беллинцону, вследствие чего он добрался до Швейцарии пятью днями позже. Число убитых у Корсакова не превышает 2000 человек, и он лишился 17 знамен и 14 пушек, о чем умолчал в своем донесении. 

Фельдмаршал сказал про Массену, что, будучи генералом после поражения Корсакова, он теперь опять стал капралом. Приходилось бороться с природой, стихиями и голодом, так как наши солдаты ни за что не ели швейцарский сыр, утверждая, что это гниль. 

Дождь шел десять дней сряду, и это многих спасло: те, которые скатывались с гор, не ушибались, потому что падали на размокшую землю. Вот доказательство, что людей погибло тут немного: на триста лошадей, низвергшихся в пропасти, не досчитывают только по семи солдат. 

Батальон стрелков переправился по Чертову мосту, в то время как он горел и готов был обрушиться. В другом месте сорок человек солдат спустились в пропасть по связанным офицерским шарфам и избегли неприятеля. Багратион с полком своим прошел четырехверстное болото по пояс в воде, и к вечеру настиг Лекурба. 

Словом, подвиги бессмертные, и я не могу постигнуть, что это те же самые русские люди, что и в Голландии. Но нашим солдатам нужно русских начальников. Нужно уметь говорить с ними, и тогда они пойдут хоть в преисподнюю. Голос достигает сердца, проходя через ухо, а иностранный выговор вместо внимания вызывает усмешку. 

Я не знаю, как говорил по-русски Вейсман (сподвижник графа С. Р. Воронцова в первую Турецкую войну при Екатерине); но другие как бы красноречиво не объяснялись, все им одно прозвище "бачка шафран". В этих двух последних делах в особенности отличился младший сын графа Каменского. 

Во главе полка своего он обманул генерала Монитора, пробравшись через одни из самых опасных проходов. Государь пожаловал фельдмаршала генералиссимусом и велел воздвигнуть ему статую (близ Мраморного дворца в Петербурге). Он теперь в Швабии, где останется для кратковременного отдыха. 

Итальянская его армия умалилась до 14000 человек, т. е. столько же погибло во время кампании. Он соединился с Корсаковым и будет готовиться к возвращению в Россию.

Случилось странное дело. Последний курьер из Палермо привозит депеши маркизу Галло от кавалера Актона, в которых маркиз назван одним из двух уполномоченных на имею-щем собраться в Петербурге конгрессе; а между тем король Неаполитанский в своеручном письме государю, отказывался от всего того, что маркиз здесь сделал, так как-де он поехал сюда по собственной воле, и король не давал ему никаких определенных наставлений, будучи всегда далек от того, чтобы желать какого-либо вознаграждения и имея в виду остаться при своем, как было до войны (status quo ante bellum), маркиз же Галло осмелился подать записку совершенно противную намерениям своего государя и проч. 

Таким образом, теперь обнаруживается, что маркиз прислан сюда любезным бароном (Тугутом), чтобы наперед пустить в ход мысль о вознаграждениях. Пользы от этого не будет Венскому двору, так как он сам не желает конгресса. 

Негодуя на таковое действие сего неаполитанского министра, Государь приказал внушить ему, чтобы он уезжал из Петербурга без прощальной аудиенции. Палермский двор встревожен отплытием Ушакова и уверяет, что флот этот мог бы заменить собою войска, назначенные на службу королю Неаполитанскому и перешедшие потом на английские субсидии. 

Герцог Серра Каприола говорит, что в присутствии нашего флота Австрия не стала бы действовать у них так бесцеремонно; но ведь Суворов и целая армия не обуздали же ее наглости, Разумовский, не зная о том, что посольство Дидрихштейна не удалось и, не смотря на то, что ему велено сдать дела Колычеву, пожелал остаться в Вене и предъявил, что воспользуется данным ему 6-ти месячным отпуском не прежде, как уладив все дела, относящиеся до разъяснений с бароном Тугутом. 

Можете себе представить, как это принято государем! Ему посланы отзывные грамоты с приказом ехать к своему отцу фельдмаршалу. Мне очень жаль его; но, сказать между нами, я не знаю никого, кто бы так был ослеплен этим мошенником Тугутом, как граф Андрей Кириллович (Разумовский).

Эрцгерцог уезжает 21-го числа, чтобы поспеть в Вену к новому году. Государь говорит, что пока барон Тугут останется в министерстве, он ни за что не сблизится с Венским двором.

Происходят частые конференции с испанским посланником, и есть слух, что некто Мил-лер, доверенное лицо барона, был послан в Швейцарию для устных переговоров с комиссарами Директории. Раз что они узнают о решении нашего государя, мир у них с французами будет заключен, во что бы то ни стало.

Я не знаю, что вы думаете о возвращении Бонапарта во Францию; но мне оно желательно. Армия, покинутая в Египте, будет истреблена жителями, либо без труда разбита турками; а Бонапарт, которого хотели спровадить из Франции, никогда не решится служить своим злодеям и скорее произведет, может быть, какой-либо переворот во Франции в пользу королевской власти, либо в свою собственную.

     46. 15 ноября 1799, Гатчина

Маркиз Галло уехал. Он предъявлял письма кавалера Актона, в которых король одобряет его поведение. Возвещая о его приезде, король писал государю, что маркиз Галло пользуется его полным доверием и что он поручил свои интересы сему достойному министру. 

Во всей этой истории замешано письмо от вас в Палермо или в Неаполь к кому-то играющему большую роль.

Ваш Дерябин (Андрей Федорович) приехал, и вот его история. Тотчас по приезде его я доложил о нем Государю. Наградить его чином асессора было бы мало, потому что этот чин ему следовал по старшинству; поэтому его сделали обер-бергмейстером, т. е. надворным советником. Он член Берг-коллегии и, участвуя в управлении всего рудного дела, имеет возможность принести еще большую пользу. 

Кроме жалования по должности ему назначено из Кабинета ежегодно по 1000 рублей и выдано 2000 на уплату долгов. По приказанию государя я написал Соймонову, чтобы Дерябина снабдили всем нужным для путешествия, которое он предпримет, и все на счет казны, не стесняясь деньгами.

Кажется, что он доволен; но всего более польстило ему то, что государь, у себя в кабине-те, изволил с ним разговаривать в продолжение часа. Мне сдается, что этот Дерябин кроме своего дела (горное) имеет и другие познания, и что он человек очень смышленый. 

Если настоящий его жребий вас порадует, я буду в восторге; потому что я исполнил ваши приказания, которые всегда буду исполнять, по возможности моей, с усердием, особливо, ежели вы будете поручать мне людей русских.

Очень я рад вашему намерению прислать в Петербург вашего сына. План его путешествия нахожу отличным и не вижу препятствий к исполнению его. Обратитесь к государю с письмом и просите у него также позволения Смирнову ехать вместе с вашим сыном. 

Пришлите мне имена тех лиц, которые будут сопровождать его, дабы выслать паспорта. Я с вами согласен, что всего лучше ему поместиться у г. Николаи. Я просил бы отдать предпочтение мне, но меня беспрестанно не бывает в Петербурге, и я не мог бы быть так полезен вашему сыну, как Николай; но если ему вздумается провести несколько времени в Павловске, Гатчине, или в Петергофе, я сильно огорчусь, коль скоро он остановится не у меня. 

Обстановка у нас простая; но если он любит слушать, как говорят об его почтенном отце и любит видеть людей, которые состязаются между собою в приверженности к нему, то ему всего лучше бывать у меня и моей жены. 

Я вас попрошу сказать мне заранее, чем угодно вам будет, чтобы я занял его здесь и какого рода работу вы предпочитаете: по-русски или по-французски. Он может с г. Рындиным съездить в Финляндию и посмотреть ваши бесплодные земли.

Граф Завадовский уволен вследствие кражи в его Банке. Он располагает уехать с наступлением зимы в свое прекрасное поместье (Ляличи). ГраФ Кочубей женился и, по первому санному пути, едет к себе в деревню, прежде чем отправиться в чужие края.

Эрцгерцог уезжает 21 числа нынешнего месяца, принц Макленбургский 15 будущего декабря, и около этого времени прибудет великий князь Константин Павлович. Ему прислали орден Марии Терезы, равно и генералиссимусу; командорский крест кн. Багратиону, а малые кресты в распоряжение кн. Суворова. 

Сей последний отдыхает в Швабии, его главная квартира в Аугсбурге. У Корсакова выбыло из строя 5800 человек. Генерал Эссен получил отставку, не просив ее. Эскадра Брейера еще не вступала в наши гавани; там были сильные ветры. 

У нас здесь балы и Флаксландер, тот, который принимал столь большое участие в восстановлении и главного Баварского приората. Это человек умный, хорошо говорящей, изящного обращения, старый щеголь, очень изысканный в одежде и посреди самого серьезного разговора беспрестанно подносящий к своему носу пузырек с духами. 

Я его видел два раза и надеюсь, что больше не увижу. Вчера кончились наши празднества. Я в них участвовал только тем, что был все эти дни вместе с гр. Головиным, который у меня останавливался; сам же я не бываю ни на балах, ни на спектаклях.

Мне праздник, когда я могу заниматься, ходить пешком, никого не навещать и быть покойным. Граф Иван Петрович Салтыков выдает свою младшую дочь, прелестную девушку, за сына графа Владимира Орлова, у которого будет со временем 300000 дохода.

     47.  22 Ноября 1799, Гатчина

Существенной опасностью Европы и известной преданностью нашего Государя доброму делу вызваны новые меры, о коих вам дано знать. Распад союза против Франции заставил призадуматься тех, которые хотели в этой решительной борьбе оставаться простыми зрителями. 

До марта месяца генералиссимус будет отдыхать со своим войском, и тем временем, коль скоро Венский двор не совершенно лишится здравого смысла и войдет вполне в намерения Государя, займутся вместе с ним и с Англией планом будущей кампании, так чтобы уговориться вперед на счет последствий. 

Государь весьма желает восстановить Италию в прежнем ее положении, как она была до войны, в начале прошлого года. Судя по последним донесениям Колычова, Римский император и первый министр его (который есть последний из его слуг) чрезвычайно поражены письмом нашего государя. 

Они трудятся над ответом, все еще надеясь, что дела снова уладятся. Надо, чтобы лорд Минто (английский посланник в Вене) сговорился с Колычовым и держал себя твердо, так как теперь не время поблажать лукавой державе: надо принудить ее, чтобы она содействовала спасению Европы. 

То, что случилось во Франции, расстроит Тугута, потому что надо будет принять какое-нибудь решение и, одолеваемый желанием оттягивать и вести переговоры с Францией, он будет затруднен, к кому обращаться посреди этой анархии.

Мне кажется, что Бонапарт, если только он уже не умерщвлен, будет то же что Оливье Кромвель, либо даст Франции своего короля: человека такого, как он, закала, после всего того, что с ним произошло, никогда не удовольствуется положением второстепенным и, имев возможность править самому, действовав самовластно в Египте, не захочет быть орудием в руках Cиeca или кого бы то ни было. 

Вы окажете большую услугу доброму делу, уладив поскорее с английским министерством
все, что относится до нынешней посылки. Я имел продолжительное совещание с кавалером Витвортом. Он сулит всевозможные вспоможения на 80000 войска и помощь на море и на сухом пути, если только найдут средства проникнуть во Францию, высадившись на ее берега; но лучше было бы действовать массой, под начальством одного вождя, который уже заявил себя своими победами. 

Cие последнее намерение государя сообщено здесь посланнику шведскому и министрам Дании, Неаполя и Португалии. Говорят, что граф Кобенцель будет отозван и на его место приедет граф Бельгард. Это статский генерал. Третьего дня уехал принц Фердинанд Виртембергский; оказалось, что у него были полномочия для переговоров с Государем Императором.

Этот принц есть существо наиболее лукавое. Вчера уехала также эрцгерцогиня Александра Павловна. Колычеву велено разглашать, что государь не подастся на сближение с Венским двором, коль скоро Тугут не будет удален. Королева Неаполитанская скоро приедет в Вену, а дочь ее терпеть не может Тугута. Но тут ничего еще нельзя сказать верного.

Мне весьма досадно, что перечат моему усердию и моей горячности к чести моего государя, следовательно, противодействуют успеху доброго дела, которое он поддерживает. Будучи в отчаянии от того, что союз распадается и, видя, что дело ее гибнет (это ее собственные слова) .., выходила из себя и все происшедшее взваливала на меня. Надо вам сказать, что она часто говорит, будто я заставляю государя подписывать что мне угодно.
 
Она уверяла, что я руковожусь вашими советами, что я куплен Англией, что вы подчиняетесь английскому министерству и проч. Но опровергая эти обвинения, слишком явно несправедливые, я отнюдь не вмешиваюсь в дела, не хочу и думать о них, ни подавать какое-либо мнение с тех пор как Государь прогневался на меня весной за то, что я заклинал его не объявлять войну королю Прусскому. 

Когда он посылал приказ генералиссимусу идти с армией назад, я изобразил ему положение дел и показал, что подобная мера не соответствует его достоинству; он трое суток дулся на меня за это. Теперь он чувствует, что я говорил ему как человек честный, и убедился в справедливости своего изречения на мой счет: он прям, да и упрям.

В том, что произошло с маркизом Галло, виной было ваше письмо. Во всем этом граф Панин действовал непрямо, и мне этого очень жаль, потому что он человек способный к доброму общественному служению, и внешность у него честная. Мы хороши между собою. Я никогда ни стану ссориться с человеком без настоящей причины, но убеждения у нас разные.

Я думаю, вы знаете этого Виомениля. Это верный француз, хороший офицер, деятельный, но слишком пылкий. Наконец, в предположениях ваших, как и всегда, надо положиться на провидение. В настоящую минуту дела так запутались, что никто не может опознаться в этом хаосе. Ответственность за события слишком велика, чтобы мне брать на себя что-либо.

Шведский король прислал великому князю Александру Павловичу орден Серафимов. У него родился сын, названный Руставом. Я грущу и горюю о том, что великих людей найти еще труднее, чем честных женщин. Кавалер Бальбо представлялся государю и должен быть доволен сделанным ему приемом.

     29 января 1800, С. Петербург 

Егерь Калинин передал мне все письма, которые вы поручили ему доставить. Вы жалуетесь на здоровье, а я и жаловаться перестал, потому что не помню, когда я был здоров. Желудок не варит, желчь разлита, ни минуты покоя и лихорадочное желание ничего не откладывать до завтра. Таким образом, жизнь мне не в радость, и остается одна отрада в сознании, что одушевляюсь желанием добра. 

Графу Панину я должен отдать справедливость: он отменно талантлив, усерден и честен в делах. По этой части мы отлично понимаем друг друга, и до сей поры разногласия между нами не было. 

Курьеры являются беспрестанно, и редко проходит две ночи сряду, чтоб меня не будили. Из Вены одни и те же вести. 

По желанию Венского двора, Государь приказал генерал-майору Милорадовичу ехать в Вену и присутствовать на военном совете, который соберут для расследования Анконского дела (блокада Анконы (Италия) вице-адмиралом П. В. Пустошкиным в войне второй коалиции). 

Между тем с графа Кобенцеля все еще не снято запрещение являться ко двору. Ежеминутно ждем известия о морском походе на Мальту, и если Ушаков сговорится как должно с лордом Нельсоном, то в успехе сомневаться нельзя. 

Барон Криднер, с производством в тайные советники, назначен посланником в Берлин, откуда посылают сюда г-на Люзи, бывшего прежде в Лондоне. Италинский - нашим представителем у короля Неаполитанского. Его произвели в камергеры и послали на место графа Пушкина-Брюса (Палермский двор жаловался на сего последнего). 

По новому учреждению Иностранной Коллегии вы увидите, что Лондонская миссия состоит в числе посольств. Назовите лиц, которых вы желаете удержать. Находящиеся при вас могут оставаться до мая месяца, когда войдет в силу новое учреждение. 

Я не позабуду о Смирнове: обнадежьте его. Юзефович поехал на два месяца в Минск повидаться с отцом. Жеребцов давно уже сделан переводчиком, и я удивляюсь, как до сих пор вас не уведомили о том. Весною к вам явится прекрасный молодой человек, племянник барона Васильева (граф Владимир Фёдорович Васильев), который мне сказывал, что вы согласились принять к себе на выучку этого юношу.

По желанию Государя, Французский король посылает ему орден св. Духа, а в замен получит Андреевскую ленту. Хотел бы я, чтобы и везде к нему относились также, как в Митаве и Петербурге. 

Вот все, что имею вам сказать, мой почтенный покровитель. Жена моя хворала с горя по умершей графине Ольге Николаевне Миних, урожденной Чоглоковой; она с детства была к ней привязана. Мне сдается, что воспитатель нашего Сережи человек превосходный, и вся наша малая семья, со мной во главе, были бы благополучны, если бы пустили нас на подножный корм, а здешний климат отвратителен: он сжимает нервы и заставляет вздыхать по хорошей погоде.
     22 февраля 1800, С. Петербург

Наши отношения к Венскому двору не изменились. Его привычная медлительность, низкие увертки и весьма естественное желание не признаваться перед целым светом в вине своей заставляют думать, что все эти сборы к расследованию Анконского дела, которые теперь происходят в Вене, не поведут ни к чему.

Римский император прислал сюда какого-то ландграфа Фюрстемберга с уведомлением о прибытии в Вену великой княгини Александры Павловны; но Государь не примет его, покамест не получит требуемого удовлетворения. Выбор папы еще не состоялся. Барону Тугуту по-видимому хочется, чтобы новый святой отец был надежным Австрийцем; но он позабыл, что нет такого кардинала, который не изменился бы в мыслях, надевши тиару.

Наши должны быть теперь уже под Мальтою и, судя по обстоятельствам, можно считать успех этого предприятия почти несомненным. В Вене все в восторге от нашей великой княгини.

В исходе следующего месяца должны возвратиться в Россию Итальянская и Швейцарская армия, равно и корпус принца Конде. Генералиссимус уже отправился было в путь, но дорогою заболел накожным воспалением и, по последнему письму его, прибудет сюда не ближе, как дней через 12. 

Он женит сына на старшей дочери покойного герцога Курляндского, за которой приданного три миллиона рублей  (брак этот не состоялся. Князь Аркадий Александрович Суворов-Рымникский женился вскоре на Елене Александровне Нарышкиной).

Капитан Пофам  едет сюда через Швецию, минуя Гаф. Генерал Дюмурье на следующей неделе возвращается в Голштинию. Это человек на все руки. Ему смертельно хочется, чтобы не прекращалась его известность, и так как он думает загладить прежние свои действия, когда он служил против своего законного государя, то конечно он может оказать большую пользу Французской монархии.
Вас удивит присылка орденских знаков св. Лазаря. Сам король просил позволения послать их вам, в воздаяние услуг, оказанных вами в его пользу. Он предлагал соединить этот орден с орденом св. Иоанна Иерусалимского, но предложение отклонили. Он послал также Государю орден св. Духа, и его привезет сюда почтенный аббат Эджворт де Фирмон. 

Король Сардинский прислал великому князю Константину Павловичу орден, взамен чего Государь пожаловал свои ордена герцогу Аостскому.
     28 марта 1800 г.

Больной, страдающий и разбитый, беру против воли перо, чтобы в первый раз от роду жаловаться на вас и вам самим. 

Я почел бы себя очень несчастливым, если б не был убежден, что лишь вследствие неведения и отдаления можете вы упрекать меня в слабости и малодушии. Я служил и служу еще на пользу моего Государя и земли моей. Труды мои напрасны. Я ни на что не годен, и только убиваюсь, глядя на то, что делается и чему воспрепятствовать я не могу. 

Узнайте же раз навсегда, что Государь ни с кем не говорит ни о себе, ни о делах. Он не терпит, чтоб ему заикались о них; он отдает приказания и требует беспрекословного исполнения. Он хорошо знает, что его не любят. Ближайшие люди боятся его. Он обманут в сердечных своих привязанностях и, кажется, что я буду прав, сказав, что он боится самого себя и не хочет сам обсудить свои действия. 

Вы зовете меня министром, а я не более как секретарь. На меня косо смотрят в публике, полагая, что я пользуюсь доверенностью Государя, которого не любят. Многие министры подозревают меня в приверженности к демократическим началам, потому что я был близок (и сначала к полному моему удовольствию) с графом Кутайсовым, находящимся под влиянием француженки Шевалье, муж которой слывет ярым якобинцем. 

Я убежден, что Императрица и Наследник терпеть меня не могут. А между тем, в четыре года адской работы, я разрушил себе здоровье и пришел к уверенности, что смерть застигнет меня врасплох, как скоро я захочу переупрямить себя и не перестану работать. 

Мне противно покидать службу на 36-м году возраста; но я сказал себе, что оставаться долее нельзя. Еще не знаю, когда именно настанет мое увольнение; но лишь бы отказ не состоялся в выражениях, после которых повторительное прошение может быть сопряжено с опасными последствиями, то через три месяца я поселюсь у себя в деревне и долго оттуда не выеду. Тогда увидят, имел ли я влияние и был ли усерден ко благу. 

Во всяком случае, желаю, чтобы отставка моя принесла пользу делам. Вот мое неизменное решение. Меня вынуждают к тому моя честь, мое семейство и моя приверженность к Государю, коего я буду любить, где бы ни находился, не переставая горевать, что Провидение и проклятый гр. Панин вселили в него подозрительность, вследствие которой усердие преданных слуг представляется ему желанием над ним властвовать. 

Я не могу ни переменить своего характера, ни надевать личину и гнуться, смотря по обстоятельствам. Я действовал прямо у себя дома, у Государя; не изменился бы и на виселице. Прошу от вас одной милости: сожгите это письмо и считайте, что ответ ваш не застал бы меня в Петербурге. 

Будь вы здесь, может быть вы отдали бы мне справедливость, которая мне подобает во всех отношениях; но Бог отказал мне в этой отраде. Простите! Как ни тяжело огорчение, которое вы мне нанесли, но я во всю жизнь сохраню чувства благодарности и приверженности к вам, которыми полна душа моя. Забудьте про обиду, мне нанесенную, и пожалейте о моей участи.  

     Писано цифрами
     4 апреля 1800, С. Петербург

Видите, что мне приходится подписывать (относится к внезапному увольнению графа Воронцова от службы), и могу ли я оставаться! Если с вами так поступают, чего ждать мне? Сердце мое обливается кровью, и мне жаль вас. Орошаю слезами ваши руки. Будем плакать вместе. Делать нечего  

     9 апреля 1800 г.

Я получил все ваши письма ко мне, посланный с г-ном Пизани и курьером Альбрехтом. Что граф Рехтерн не получил своего жалованья, отнюдь не виновата Коллегия Иностранных Дел, очень исправно высылающая деньги, а скорее дороги, которые, как вам известно, часто бывают непроездны. 

Что касается до Форсмана (Андрей Андреевич Форсман был нашим дипломатическим агентом в Португалии, а впоследствии в Гамбурге. Граф С. Р. Воронцов оказывал ему благорасположено и покровительство), то я уже занялся им и добуду ему позволение приехать сюда, со всеми льготами. 

По пути он может заахать в Лондон и побывать у вас. Коль скоро Яковлеву (Льву Алексеевичу, впоследствии московскому сенатору) нужно место, то мне кажется можно определить его поверенным в делах при Виртембергском дворе; он будет получать 3000 р. жалованья по курсу и может устроиться отлично. 

Вы вероятно знаете, что граф Николай Румянцов получил заграничный паспорт, не просив о нем; это в следствие ужасов, которые наделал обер-гофмаршал  (Александр Львович Нарышкин, женатый на М. А. Сенявиной (сестре покойной супруги графа С. Р. Воронцова) и племянник обер-шенка А. А. Нарышкина, коего супруга (урожд. Румянцева) была двоюродною сестрою фельдмаршала графа Румянцова). 

Он устроил, что завещания его дяди и отца признаны недействительными и сумел получить от Государя поместий на два миллиона; а граф Николай, которого считали наследником обер-шенкши Нарышкиной, перед отъездом удержал себе из своих доходов 15 тысяч, предоставив остальное тетке. 

Мне досадно, что Нарышкин вам свояк, потому что человек, уничтожающей отцовское завещание, способен на всякую мерзость. Дом их служит местом сборища для сутяжников, и супруга его, госпожа Нарышкина, слывшая добродетельною, осклабляется, сидя за туалетом и принимая дары в виде стенных часов, браслетов и пр. Очень и очень отвратительно! 

Министр торговли, князь Гагарин, получил Андреевскую ленту. Сын графа Кутайсова, 18-ти летний юноша, женится на второй дочери князя Лопухина. Говорят, что это брак по склонности, но, в сущности, это дело князя Гагарина-отца, который есть пройдоха большой руки. 

Прощайте, граф. Посылаю вам записку на счет графа Рехтерна. Жалованье он получит скоро; а 5000 р. на путевые издержки он уже получил.

     13 апреля 1800, С. Петербург
     Писано цифрами

То, каким образом поступают, меня огорчает; тем не менее, я рад за вас, что вы едете на материк. Вы устроитесь, будете с Кочубеем и Загряжской  (находившимися тогда в Дрездене); время возьмет свое действие, и вы вернетесь в Лондон. Пишу обо всем этом к графу, вашему брату (Вот обстоятельства опалы графа Воронцова: Вследствие неудовольствия Государя на Англию (пишет гр. Ростопчин к графу Александру Романовичу) желал он весьма, дабы возвращение нашего Флота и войск, зимующих в островах Жерзе и Гернзе, воспоследовало как можно скорее. 

Граф Семен Романович представлял, что отправление прежде исхода мая никак учинить невозможно, по причине приготовления обмундирования солдат и назначения судов для транспорта. За cиe Государь, прогневавшись, написал к нему письмо, где, между прочим предавал на его волю оставить службу, если оная ему в тягость; а через неделю после послал повеление: объявив министерству, что получил позволение ехать к водам, отправиться на континент. 

Известно, что Государь решился в это время на войну с англичанами, завладевшими островом Мальтой, который Павел Петрович, по своему гроссмейстерству в ордене св. Иоанна Иерусалимского, считал своей принадлежностью. 22 мая последовала отставка графа Воронцова с правом жить где угодно).
     13 мая 1800, С. Петербург 

Спешу отправить к вам эстафету, чтобы сообщить о действии, которое произвело письмо, присланное вами с егерем Нейманом. Государь растрогался, читая его; я проронил несколько слез. Пора вам иметь успокоение.

Известия о вашем здоровья, привезенные Нейманом, мне не нравятся. Берегите себя для двух существ, ради которых вы живете. Я дожидаюсь приезда свояченицы моей княгини Голицыной, чтобы распорядиться по семейным делам и доставить ей и жене моей отраду плакать вместе. Потом, вы уже знаете, что я сделаю.

     26 мая 1800, Павловск
     Писано цифрами 

Я не представлял вашего письма относительно приезда вашего сына  (еще не зная о своей опале, граф Воронцов писал прошение на имя Государя, чтобы дозволено было приехать в Россию сыну его, который уже при Екатерине числился в Преображенском полку, а потом, имея звание камергера, состоял на службе при Английском нашем посольстве): иначе могли бы его потребовать сюда на камергерскую службу. 

Я сообщил о том вашему брату. Роджерсон  (врач Екатерины, друг графов Воронцовых) говорит, что я поступил как должно. Государь гневен на вас за ваше донесение. Обдумайте теперь хорошенько ваш ответ. Вооружитесь терпением. Он уже говорил мне: - Когда Венский двор не даст мне полного удовлетворения, я отзову Колычева, и его можно будет послать в Лондон, если граф Воронцов обиделся моим последним письмом. 

Коль скоро вы оставите детей ваших, они принуждены будут возвратиться сюда, быть при дворе и служить, что удержит здесь и вас самих.

Гнев простирается на Англию. Горте (португальскому посланнику) отказали было в паспорте; но после обмена трактатов мысли переменились. Португалии не дадут войск и условленных денег. Про вас я не сказал ни слова, потому что прощать можно только виноватых.

     28 мая 1800, Павловское 

Не стану повторять вам то, что уже писал. Письмо ваше растрогало меня сердечно. По счастью Государь позволил вам водвориться в Англии, и мне бы хотелось, чтобы Ханенко застал вас еще в Лондоне.

Беды скопляются над головами нашими. Скоро мы останемся одни, и совершенно одни. Пока длится война, нас не потревожат; но после мы дорого поплатимся за это изъявление гнева. Простите. Не имею ни духу, ни силы писать к вам. Сомневаюсь даже, узнаете ли вы меня в том виде, каков я теперь.

     22 июня 1800, Петергоф

Государь прогневался на камергеров; некоторым велел служить в губернских присутственных местах, а 13 человек уволил, в том числе вашего сына.

Надеюсь, что это увольнение не только не обеспокоить вас на счет его будущности, а напротив обнадежит в том, что его не возьмут от вас. В 16 лет люди начинают жить, и обстоятельства меняются столь часто, что ему довольно еще будет времени послужить и быть полезну.

По представлении графа Кушелева, Смирнову  (Ивану Ивановичу, брату Лондонского священника. И. И. Смирнов был секретарем графа С. Р. Воронцова) дан командорский крест св. Иоанна Иерусалимского. 

Я торгую имение (Вороново, Ростопчин сжег дом, чтобы он не достался французам) у графа Артемия Ивановича  (Воронова), и у меня великие хозяйственные затеи. Племянница ваша Нарышкина выходит замуж за молодого Суворова. Брак почетный для человека недавней знати; но вашим зятем ему бы никогда не удалось быть.
     12 июля 1800, Петергоф
     (получено в Саутгемптоне, 7 сентября)

Письмо ваше доставило мне удовольствие, какого я давно не испытывал. Я полагал, что отправленная мною эстафета не застанет вас в Англии, и что вы уже находитесь в муках путешествия, столь тягостного для вас по многим отношениям.

Надеюсь, что, пребывание в стране, к которой вы привыкли нравственно и физически, возвратило вам душевный покой, а доброе здоровье графини освободило вас от тяжких мыслей о разлуке с нею. Вы насладитесь счастьем располагать своим временем по произволу. 

Что может быть отраднее, как вспоминать о прошедшем? В этих воспоминаниях, сколько для вас утешительного по отношении и к настоящему, и к прошедшему! Мы слишком преданы настоящему, а будущее нам неизвестно, тогда как прошедшее есть живая история. Горе человеку, который боится заглядывать в эту свою историю. К сожалению, ваша жизненная книга не может быть всем доступна: то был бы учебник нравственности для юношества.

Прежде я презирал барона Тугута; теперь он внушает мне еще и ужас. Возможно ли было пожертвовать этими несчастными солдатами и подставлять их под удары французского оружия из-за того только, чтобы во время предварительных переговоров захватить несколько мелких клочков земли?

Не думаю, чтобы Бонапарт или кто другой стал усиливать Австрию и давать ей средства против себя, расширяя владения ее в Италии. Вопреки несправедливостям, клевет и низкой зависти, которым подвергался генералиссимус, проигранное сражение при Маренго будет прекраснейшим памятником его славы. 

Без этой адской, чисто-австрийской политики, великий Русский человек был бы жив, победил бы и довел бы до конца дело коалиции. Как хорошо ваше письмо к графу Старембергу! Вы относитесь к нему, как к настоящему представителю его нации, - беспощадность при самом вежливом обращении. 

Государь написал прекрасное письмо к Рибасу. Завтра двор переезжает в Царское Село, оттуда, в августе месяце, в Гатчину. Думают, что нынешний год возвращение в Петербург последует раньше обыкновенного, так как новый Михайловский дворец хотят достроить к сентябрю  (Двор переехал в Михайловский замок лишь 8-го февраля следующего года). 

Завтра свадьба Нарышкиной с князем Суворовым. Простите, благодетель мой, забыл сказать вам, что в последнем производстве Рындину  (Кирилл Степанович, друг графов Воронцовых и военный сослуживец младшего из них) досталось в тайные советники, и он теперь старшим прокурором в Сенате.

     30 июня 1801, Вороново

Я получил письмо вашего сиятельства. Нечего говорить, какое удовольствие оно мне доставило. С той минуты, как я выехал из Англии и до самой моей смерти я почитал вас и не перестану почитать моим благодетелем. Я счастлив, что мне доводилось доказать вам на деле мою признательность.

Я перестал к вам писать, полагая, что переписка со мною не могла иметь для вас особенного значения. Покойный Государь был к вам несправедлив, и мне подумалось, не подозреваете ли вы меня в недостатке усердия в вашу пользу. 

Граф Панин (Никита Петрович) показал мне ваше письмо, в котором вы именовали его вашим другом. С этой минуты я не захотел более беспокоить вас моими письмами, хотя в глубине души моей оставалось неприкосновенной святыней чувство приверженности к вам. Я

 не понимаю, как существо столь почтенное, как граф Воронцов, может удостаивать столь презрительных людей, как граф Панин, именем своего друга. Чем мог он заслужить ваше уважение? Дарованиями? 

Но он употреблял их для личных видов и для низких каверз, ради которых не удались переговоры в Берлине, веденные мелкою личностью, его дядей, князем Репниным, и прервалась переписка с Францией, которую можно было бы тянуть долго, и все потому, что, не смотря на свой ум, он смотрит на Французскую революцию глазами Французского эмигранта. 

Потом, сделавшись вице-канцлером  (осенью 1799 года), он занялся образованием новой коалиции, естественными плодами коей были бесполезная трата нескольких тысяч храбрых Русских людей, вероятное усиление жадной Австрии и окончательно упрочение высокомерного деспотизма Англии. 

Я не стану распространяться о том, как вел себя граф Панин, лишившись вице-канцлерского места. Его поведение заслуживает презрения честных людей и удивления негодяев. По законам, его следовало бы повесить. Я горжусь тем, что он и ему подобные полагали, что именно меня надобно было удалить. 

Им удалось это при помощи безмозглого графа Кутайсова и его любовницы. Тщетно указывал я покойному Государю на продажность его любимца. Сему последнему я тоже напоминал, что он больше не брадобрей, а обер-шталмейстер. После этого немудрено, что меня прогнали от двора.

Что касается до политической моей системы, то я не мог ее иметь при государе, который все хотел делать сам, который требовал, чтобы повеления его исполнялись немедленно и не допускал никакого противодействия малейшим своим желаниям. 

Приходилось наблюдать крайнюю осторожность, ловить благоприятные мгновения и пользоваться добрым расположением его духа, чтобы достигнуть отмены отданного приказания, разубедить его в чем либо и склонить к мерам, который почитал я лучшими. 

Я знаю, что разрыв с Англией приписан мне; но я изложу вам как было дело и как я понимал его, заявляя притом, что я уважаю английское правление и английский народ, но ненавижу английское министерство  (любить это министерство было трудно: граф С. Р. Воронцов свидетельствует, что знаменитый Питт имел тайных агентов в Париже, разжигавших нарочно тамошние республиканские страсти, так как замешательства во Франции были выгодны для Англии).

Мысль о возобновлении Морской Конвенции принадлежит самому Государю. Первое запрещение на английские суда было решено вопреки моим представлениям. Это устроил князь Гагарин, имевший тут исключительно свои выгоды. 

Я добился, что это первое эмбарго было снято. Второе же вызвали сами англичане своими действами, именно захватом Мальты. Я думал и продолжаю думать, что минута была очень благоприятна для того, чтобы заявить права нейтральных держав и предоставить им свободную торговлю, вопреки державе, которая неправедно присваивает себе законодательство на морях. 

Перед кончиной покойного Государя, Англия находилась в очень трудном положении. Ей грозила Франция  (высадкой, для которой делались в Шербурге громадные приготовления), у нее отнимались все способы продовольствия, и закрывались кораблям ее все Европейские порты, кроме берегов Адриатического моря. 

Я очень хорошо знал, что эта система не повела бы ни к чему. Покойный Государь был слишком порывист в своих решениях. Кроме того, он имел химерическое желание владеть Мальтой в качестве гроссмейстера. 

Несчастную мысль о том подал ему князь Безбородко (скончался в апреле 1799 года), конечно не предвидевший, какие печальные последствия оттого выйдут. Безбородко думал позабавить Государя с тем, чтобы удобнее склонить его к союзу с Австрией и Англией, и заодно с ними восстановить, как тогда говорили, Бурбонов на французском престоле. 

Что права нейтральных держав необходимо должны быть сохранены, это убедительно доказывается твердым положением, которое приняли дворы Копенгагенский и Стокгольмский; двор же Берлинский, сверх ожидания, поступал уклончиво. 

А между тем у нас благоприятели Англии восстановляли Государя против шведского короля во время его последнего приезда в Петербург, склонили его к высылке Розенкранца  (датского посланника), человека честнейшего, и наконец, уже по отъезде моем, побудили предъявить Прусскому королю такие требования, после которых оставалось только объявить ему войну. 

Я же полагал, что отнюдь нельзя доверяться сент-джеймскому кабинету, который, последовательно, почти уже целое столетие, не щадит никаких усилий для полного возобладания на морях и в настоящее время достиг того, что война, обыкновенно убыточная и продолжаемая даже против желания народа, под предлогом по-видимому благовидным, обогащает Англию захватами и завоеваниями и приводит ее к конечной цели ее замыслов, т. е. к погубление Франции. 

Я никогда не думал, чтобы французское правительство, каково бы оно ни было, могло быть опасно для России. Отдаленность одной страны от другой, гигантские силы нашей империи, ее физические условия и опора, которую она представляет для остальных государей, обеспечивают ей величавое ее положение. 

Коалиции не страшны для нее. Доказательством служит французская революция. Коль скоро две державы, угрожаемые извергами, не сумели между собою согласиться, чтобы действовать единодушно против этой чудовищной анархии, ниспровергавшей престолы, алтари и всякий общественный порядок, то чего бояться России, когда она, кроме собственного своего могущества, служит еще оплотом для Северной Европы и для всей Германии?

На французское правление смотрел я как на нечто преходящее. Франция, кажется мне, пользуется лишь наружным спокойствием, и то благодаря своему утомлению и счастливым подвигам своего консула. 

Умри этот великий проходимец, и все может перевернуться вверх дном. А кто, в эту минуту, может ручаться за долговременное существование человека слабого здоровьем, изнуряемого трудом, точимого честолюбием и окружённого убийцами? 

Этот последний переворот во Франции совершился при таких странных обстоятельствах, что нет возможности предвидеть, какие выдут от того последствия. Это вроде бунта в доме умалишенных. Чтобы обуздать их сумасбродство, нужны меры быстрые и чрезвычайные, которые тотчас же становятся бесполезными, коль скоро разум вступает снова в свою силу. 

По несчастью, употребленные лекарства не соответствовали характеру болезни. Коалиции и девятилетняя война повели только к тому, что умы во Франции стали приходить в единение. Союзный государства хотели показать, как дорого они ценят державное величество Бурбона; но первый поход не удался и послужил только к тому, что обнаружились тайные виды кабинетов. 

Затем посмотрите: все остальные операции этой злосчастной и упорной войны происходили в странах, покоренных французским оружием, и в самую Францию ни разу не вступали войска союзников. Решиться на это было опасно. 

Я опираюсь на мнение покойного генералиссимуса  (Суворова), который смотрел на дела очень верно. Удостаивая меня своей доверенности, он многократно повторял, что вступление во Францию вызовет к защите ее всех ее обитателей и что покуда так называемая республиканская армия открыто не пожелает восстановления прежнего правительства, до тех пор подавление республики останется лишь на бумаге, в разглагольствованиях эмигрантов-проходимцев и в голове политических мечтателей. 

Вдобавок, еще неизвестно, будет ли Франция, раздробленная и приневоленная к прежнему монархическому образу правления, иметь достаточно значения, чтобы служить уздою для двух наших соседок и завистниц, Австрии и Пруссии. 

Какие бы, однако, ни возникли обстоятельства, и как бы ни менялись политические системы, но взаимное недоверие и ревность между Францией и Англией никогда не ослабеют. Эти соперницы будут непрестанно изыскивать новые способы, чтобы вредить одна другой. 

Между тем, в прошедшем году Европа находилась в таком положении, что им можно было отлично воспользоваться для обуздания страшного самовластия Англии. Теперь же обладание Мальтою и господство в Египте обогатят ее сокровищами этой земли, и вместе с Оттоманской Портой она подчинит своему игу всю левантскую торговлю. 

Таким образом, она с лихвой возместит свои издержки, получит еще более возможности возжигать в Европе новые войны и платить деньгами за людей, которые будут гибнуть для ее выгод. Я убежден, что стоит предложить ей сильную коалицию против Франции, и она согласится на раздробление Оттоманской Порты; а тут единственное поприще для того, кто хочет затевать новые проекты. Вот вам правдивое изложение мнений усопшего министра. 

Теперь буду говорить о себе лично. Я был доверенным лицом у императора Павла до его восшествия на престол; потом мне поручена была военная часть, потом я был уволен за неуступчивость  (весной 1798 года. Немилость продолжалась около четырех месяцев), потом опять призван и помещен в Коллегию Иностранных дел, так как князю Безбородке хотелось кем-нибудь заменить маленького Обрезкова. 

По воле случая очутился я во главе управления иностранными делами. Я дорого бы дал, чтобы это место занимали вы или ваш брат; но вы отказались, а к графу Александру Романовичу Государь не имел благорасположения, и таким образом я поставлен был в необходимость исполнить желание моего Повелителя. 

Смело утверждаю, что я оказал Отечеству существенные услуги. Три раза, по моему настоянию, отменялось объявление войны с Пруссией, два раза с Австрией. Я устроил подчинение Грузии, весьма важное как по отношению к туркам, так и по тем несметным выгодам, которые со временем можно будет извлечь из индейской торговли, коль скоро мы направим ее к портам Каспийского моря, а эти порты также перейдут во владение России. 

Я имел много случаев удовлетворять внушениям моего сердца и делать добро без огласки и самолюбивой похвалы. Я удовольствовался тем, что мне это удавалось и опасался заслонять собою Государя, ревниво желавшего, чтобы добро делалось по его собственному начинанию. 

Я устроил, что Лифляндия, Эстляндия, Финляндия и Польские губернии стали отбывать рекрутскую повинность наравне с остальными частями империи. Я выхлопотал указ об учреждении 80 командорств, каждое с доходом не менее 300 рублей в год, для офицеров отличившихся на войне, для вдов и сирот, коих мужья и отцы погибли на войне. 

Благодаря мне, отменен проект каверзника Пестеля (бывшего московским и потом петербургским почт-директором), который, под предлогом усиления почтовых доходов, выхлопотал постановление запретить перевозку писем иначе как по почте с тем, чтобы губернаторы, коменданты и другие городские власти имели право осматривать проезжающих, нет ни у них писем. 

Я исходатайствовал новые штаты для коллегии иностранных дел и дозволение исключенным снова вступать в службу. Мною передано в кассу почтового ведомства 2400000 рублей, и почтовые доходы удвоились при мне вследствие прекращения злоупотреблений и краж. 

Казна сберегала ежегодно по 30 тысяч рублей моего жалованья, потому что я довольствовался жалованьем по званию третьего члена иностранной коллегии, занимая должность канцлера и главнокомандующего почтами и не предъявляя права на дом почтового ведомства и пр. 

Два года я пользовался преобладающим доверием и никого не сделал несчастным. Женщины не имели надо мной влияния, потому что я слишком люблю и уважаю мою жену; я был недоступен проискам лести и низкопоклонства, потому что заранее знал и изучал людей. 

Я остался тем же чем был. Я сохранил мои прежние связи; мое сердце и моя честь вышли незапятнанными из этой пучины, сокрушающей в себе всякую доблесть. Но клевета не пощадила меня. Говорили, что я продан французам, что Бонапарт прислал мне золотую вазу, что я сочинял подложные письма, чтобы очернить графа Панина и проч. 

Предоставляю времени обнаружить правду, а между тем пользуюсь драгоценнейшим даром Провидения, возможностью вкушать чистое счастье в уединении, которое я сам себе выбрал и в котором устраиваюсь, как мне хочется. Думаю не покидать его в течение десяти лет, а потом доканчивать воспитание детей моих в чужих краях. У меня 50 тысяч ежегодного доходу и 280 тысяч долгу.

В этом долгом письме я ничего не сказал вам про покойного Государя. Он тридцать раз, в четырехлетнее царствование, оказывал мне благодеяния. Душа моя полна к нему вечной признательностью, и язык не поворачивается судить о нем. 

Похвала же моя его добрым качествам будет казаться пристрастием. История произнесет над ним слишком строгий суд; но я могу засвидетельствовать, что сей Государь, имея все средства к тому, чтобы царствовать со славой и быть обожаемым, не пользовался никогда ни одной минутой благополучия и кончил также несчастливо, как и жил.

Вот настоящая истина. Она не покоробит вас, потому что душа у вас возвышенная. Вы меня хорошо знаете. У каждого человека свои заблуждения; может быть, я ошибался; но намерение было чистое. Судите меня по этому и произнесите приговор.

Я нетерпеливо желаю увидеть вашего сына. К тому же мне пишут из Петербурга, что вы счастливейший из отцов. Вот достойная награда вашей добродетели. Живите долго, и когда будете умирать, утешьтесь мыслью, что вы останетесь на земле в лице сына, воспитанного вами для России.

Весь ваш граф Ростопчин.
Наверх