Князь Вяземский Тургеневу
(первые месяцы) Москва
Милостивый государь Лаврентий (кажется) Никитич!
Ты добрый человек, твой мне приятен вид,
И верно девушке не сделаешь обид.
(Из "Опасного Соседа" В. Л. Пушкина)
Хотя я и не из числа девушек, но не менее надеюсь на твое добросердечие и для того прошу всепокорнейше сказать мне два слова о твоем почтенном и безмолвном барине Александре Ивановиче Тургеневе. Не получая ни одной строки от сего таинственного высокородия, теряюсь в сомнениях, терзающих мою дружбу к нему.
"Он ленив, он равнодушен к друзьям своим", говорит мне рассудок. "Так точно", отвечает рассудку мое сердце. "Но он весьма деятелен за трапезою и усерден к кулебякам", говорит опытность, и сердце мое робеет.
Может быть, его высокородие изволил обкушаться и лежит теперь с ревом в животе, а может быть, уже пошел он отведать вина и адских пирогов?
Лаврентий (кажется) Никитич (а по другим догадкам) Дементьевич, реши мое сомнение! Сжалься над бедственным недоумением и скажи, умер ли Тургенев для всех, или только для меня одного? Повторяю тебе.
Ты добрый человек, твой мне приятен вид,
И верно москвичу не сделаешь обид.
Остаюсь к услугам тебе покорнейший слуга князь Петр Вяземский.
(примечания: Тургенев в это время имел чин коллежского советника и занимал с 13-го сентября 1810 г. должность директора Главного управления духовных дел иностранных исповеданий. Кроме того, с 9-го апреля 1812 г. он был назначен помощником статс-секретаря Государственного совета по Департаменту законов, а с 4-го мая 1812 г. членом Совета Комиссии составления законов (из формуляра).
Тургенев князю Вяземскому.
18-го марта 1812 г., С.-ПетербургПервой свободной минутой пользуюсь, любезный Вяземский, чтоб поблагодарить тебя за приятные минуты, которыми я обязан тебе. И прежде моего приезда в Москву я любил тебя и желал покороче с тобой познакомиться; теперь прошу тебя о продолжении твоей дружбы, а в знак благодарности за те удовольствия, которыми я наслаждался в твоей беседе, посылаю тебе панегирик, читанный Дашковым в "Обществе любителей российской словесности", при принятии графа Хвостова в почетные члены (Д. В. Дашков был против принятия).
Он все это выслушал с мученическим терпением и позвал автора к себе обедать и обещал напечатать на собственный счет все то, что на его счет написано будет. Я успел видеться с твоими приятелями и вручить им письма твои.
Они сбирались писать к тебе. И Блудов, и Батюшков хотят пригласить тебя в сотрудники к себе для преподавания курса дурной словесности (под "курсом дурной словесности разумеется "Собрание образцовых русских сочинений и переводов, изданных Обществом любителей отечественной словесности", 12 частей). Предисловие к сему курсу уже готово. Постараюсь прислать тебе его.
Порученья твоего я не забыл и уже советовался с кем надобно. Как скоро открою что-либо для тебя выгодное и сходное с твоим желанием, немедленно тебя уведомлю. Я надеюсь, что ты будешь доволен точностью, с которой я буду исполнять твои поручения.
Порученья твоего я не забыл и уже советовался с кем надобно. Как скоро открою что-либо для тебя выгодное и сходное с твоим желанием, немедленно тебя уведомлю. Я надеюсь, что ты будешь доволен точностью, с которой я буду исполнять твои поручения.
Приношу мою чувствительнейшую благодарность княгине (Вере Федоровне, вышла замуж на Вяземского в 1811 году) за ее ласки и за доброе ко мне расположение. Когда буду иметь более свободного времени, то буду и писать более. Надеюсь, что ты сдержишь данное обещание и со своей стороны. Прости, любезный друг, помни и люби преданного тебе Тургенева.
Поклонись всем приятелям, особливо Василию Львовичу (Пушкину) и прочим,
Князь Вяземский Тургеневу
4-го апреля, Москва
Благодарю тебя, любезнейший Александр Иванович, за твое письмо и за чувства, в нем выраженные. Дружба твоя мне драгоценна и надеюсь всегда ее заслуживать. Благодарю и за присылку похвальной речи, которую не могу похвалить. В ней заметно сильное желание быть острым и весьма слабый успех. Василий Львович разумеется, читая ее, бил себя по..., тер руки, хохотал, орошал всех росою уст своих и в душе повторил клятву и присягу боготворить Дашкова и дивиться каждому слову его.
Веселия с тобой улетели: все лица мрачны, разговоры всех еще мрачнее. Надобно дождаться Светлого Воскресенья, но когда оно будет? Скажи Батюшкову (Знакомство Вяземского с К. Н. Батюшковым относится к первой половине 1810 г., когда последний находился в Москве), что он повеса и мерзавец; скоро отрекусь я от него вовсе: вот уж с месяц как не получаю от него ни строки.
Поклонись всем приятелям, особливо Василию Львовичу (Пушкину) и прочим,
Князь Вяземский Тургеневу
4-го апреля, Москва
Благодарю тебя, любезнейший Александр Иванович, за твое письмо и за чувства, в нем выраженные. Дружба твоя мне драгоценна и надеюсь всегда ее заслуживать. Благодарю и за присылку похвальной речи, которую не могу похвалить. В ней заметно сильное желание быть острым и весьма слабый успех. Василий Львович разумеется, читая ее, бил себя по..., тер руки, хохотал, орошал всех росою уст своих и в душе повторил клятву и присягу боготворить Дашкова и дивиться каждому слову его.
Веселия с тобой улетели: все лица мрачны, разговоры всех еще мрачнее. Надобно дождаться Светлого Воскресенья, но когда оно будет? Скажи Батюшкову (Знакомство Вяземского с К. Н. Батюшковым относится к первой половине 1810 г., когда последний находился в Москве), что он повеса и мерзавец; скоро отрекусь я от него вовсе: вот уж с месяц как не получаю от него ни строки.
Что он у вас делает? Я думаю, по обыкновению своему, ничего. Я намедни познакомился с твоим братом (Николаем) в концерте и, надеюсь, буду его завтра иметь у себя в обед. Блудову мой поклон (Дмитрий Николаевич). Прости, любезнейший! Не забывай преданного тебе Вяземского и давай ему иногда о себе известия.
Князь Вяземский Тургеневу
16-го октября, Вологда
Я давно не писал к тебе, любезный Александр Иванович. Обстоятельства, рассеяния, а после и важные происшествия, завладевшие совершенно и вниманием, и всеми способностями души и разума, были тому причиной. Теперь, богатый и временем и чувствами, пишу к тебе, чтобы напомнить о себе и отвести с кем-нибудь душу, стесненную и мрачную.
Ты мог уже узнать от Северина (Дмитрий Петрович, дипломат), что я был в армии и в чудесном деле 26-го августа (участвовал в Бородинском сражении, за что был награжден орденом св. Владимира 4-й степени с бантом), казавшемся нам всем столь выгодным, но которого последствия обременили имя русского вечным стыдом - сдачей Москвы; мог узнать, что потерял в нем двух лошадей, и больной отправился после того в Москву, из нее в Ярославль к жене, а с нею из Ярославля в Вологду, откудова и пишу к тебе, любезный Александр Иванович.
Давно ли беседовали мы с тобой на Кисловке, глазели на красоту, богатство и пышность в стенах Благородного Собрания, ездили на Басманную наслаждаться сладостным удовольствием быть с умным и добрым человеком (здесь Василий Львович Пушкин)?
Давно ли мечтали мы о славе, об успехах? Давно ли? И где это все, и когда это возвратится? Ночь ужасная окружает нас; мы бредем, и сами не знаем куда. Где осветят нас лучи наступающего утра, и когда наступит оно?
Признаюсь, надежде заперто мое сердце: оно столько было ею обмануто; но и сам рассудок не был ли принужден часто признаваться, что он строил планы свои на песке. Взятие Смоленска обмануло не одну надежду и самый рассудок оставило в дураках. О Москве и говорить нечего. Сердце кровью обливается, и клянусь тебе честью, что я еще не привыкну к этой мысли. Каждое утро мне кажется, что я впервые узнаю об горестной ее участи.
Мы живем здесь в Вологде совершенными изгнанниками, ни от кого не получаем известий. Вот уж с месяц, как мы расстались с Карамзиными, поехавшими в нижегородскую свою деревню, и ни строки еще от них не получали; о Жуковском также ничего не знаю, кроме того, что 1-го сентября, в тот день, как мы с ним расстались, он перешел в дежурство светлейшее и хотел отпроситься в отпуск. Дай Бог, чтобы он исполнил свое намерение!
Незавидна судьба тех, которые теперь в армии: я немного по опыту узнал об этом. Ты не можешь вообразить, как мне грустно было смотреть на десятки тысячей наших соотечественников, жертв прусской тактики и проклятых позиций.
А ты что делаешь, любезный? Заклинаю тебя написать мне, хотя две строки, хотя два слова и доставлять мне иногда известия, которые вы получаете из армии. У тебя переписчиков много, и это тебе ничего не будет стоить.
Здесь, кроме велепых сказок, никаких нет известий. Вообрази же, как должна быть мучительна cия безвестность о том, что делается. Наконец, жена, за которую я столько боялся и трепетал будущего, для которой решился я приехать в Вологду, родила сына Андрея (умер в 1814 г. в Остафьеве), которого поручаю твоей любви.
Счастлив, кто может оплакивать участь свою в объятиях семейства и быть хоть какой-нибудь помощью тем, с кем соединен он душой и небом. Я вечор узнал по печатным известиям, что французы удостаивали деревню Климову, то есть, знакомое тебе Остафьево, своим посещением, и что происходила в нем маленькая сшибка.
Тихое убежище, в котором за несколько недель тому назад родились страницы бессмертной, а может быть, и никогда не известной свету "Истории" Николая Михайловича, истории славных наших предков, было свидетелем сражения с французами, покорившими почти в два месяца первые губернии России.
Я получил на днях письмо от Северина (был товарищем князя Вяземского по петербургскому Иезуитскому пансиону патера Чижа), которое уведомляет меня об отъезде его в Гишпанию, а Блудова в Швецию. Счастливый им путь! Я, признаюсь, не имел бы духа показаться в чужие края до конца ужасной нашей трагедии.
Повторяю тебе усерднейшую мою просьбу о письмах твоих и известиях из армии. Ты окажешь мне незабвенную услугу. Мы здесь совершенно как в темнице, и бессовестная длина письма моего служит тому доказательством. Прости, любезнейший Александр Иванович, будь здоров и помни преданного тебе Вяземского. Пиши мне просто в Вологду.
Тургенев князю Вяземскому
27-го октября 1812 г., Петербург
Вчера получил я, милый друг князь Петр Андреевич, письмо твое от 16-го октября из Вологды и несказанно обрадовался я, не смотря на то, что оно писано в унылом расположении духа.
Северин не читал мне твоего письма к нему, но сказывал о содержании оного; и я тогда уже, а еще более теперь, когда дела наши ежедневно и приметно поправляются, пенял тебе мысленно за отчаяние, в которое ты погрузился.
Зная твое сердце, я уверен, что ты не о том, что потерял в Москве, но о самой Москва тужишь и о славе имени русского; но Москва снова возникнет из пепла, а в чувстве мщения найдем мы источник славы и будущего нашего величия. Ее развалины будут для нас залогом нашего искупления, нравственного и политического; а зарево Москвы, Смоленска и пр. рано или поздно осветит нам путь к Парижу.
Это не пустые слова, но я в этом совершенно уверен, и события оправдают мою надежду. Война, сделавшись национальной, приняла теперь такой оборот, который должен кончиться торжеством севера и блистательным отмщением за бесполезные злодейства и преступления южных варваров.
Князь Вяземский Тургеневу
16-го октября, Вологда
Я давно не писал к тебе, любезный Александр Иванович. Обстоятельства, рассеяния, а после и важные происшествия, завладевшие совершенно и вниманием, и всеми способностями души и разума, были тому причиной. Теперь, богатый и временем и чувствами, пишу к тебе, чтобы напомнить о себе и отвести с кем-нибудь душу, стесненную и мрачную.
Ты мог уже узнать от Северина (Дмитрий Петрович, дипломат), что я был в армии и в чудесном деле 26-го августа (участвовал в Бородинском сражении, за что был награжден орденом св. Владимира 4-й степени с бантом), казавшемся нам всем столь выгодным, но которого последствия обременили имя русского вечным стыдом - сдачей Москвы; мог узнать, что потерял в нем двух лошадей, и больной отправился после того в Москву, из нее в Ярославль к жене, а с нею из Ярославля в Вологду, откудова и пишу к тебе, любезный Александр Иванович.
Давно ли беседовали мы с тобой на Кисловке, глазели на красоту, богатство и пышность в стенах Благородного Собрания, ездили на Басманную наслаждаться сладостным удовольствием быть с умным и добрым человеком (здесь Василий Львович Пушкин)?
Давно ли мечтали мы о славе, об успехах? Давно ли? И где это все, и когда это возвратится? Ночь ужасная окружает нас; мы бредем, и сами не знаем куда. Где осветят нас лучи наступающего утра, и когда наступит оно?
Признаюсь, надежде заперто мое сердце: оно столько было ею обмануто; но и сам рассудок не был ли принужден часто признаваться, что он строил планы свои на песке. Взятие Смоленска обмануло не одну надежду и самый рассудок оставило в дураках. О Москве и говорить нечего. Сердце кровью обливается, и клянусь тебе честью, что я еще не привыкну к этой мысли. Каждое утро мне кажется, что я впервые узнаю об горестной ее участи.
Мы живем здесь в Вологде совершенными изгнанниками, ни от кого не получаем известий. Вот уж с месяц, как мы расстались с Карамзиными, поехавшими в нижегородскую свою деревню, и ни строки еще от них не получали; о Жуковском также ничего не знаю, кроме того, что 1-го сентября, в тот день, как мы с ним расстались, он перешел в дежурство светлейшее и хотел отпроситься в отпуск. Дай Бог, чтобы он исполнил свое намерение!
Незавидна судьба тех, которые теперь в армии: я немного по опыту узнал об этом. Ты не можешь вообразить, как мне грустно было смотреть на десятки тысячей наших соотечественников, жертв прусской тактики и проклятых позиций.
А ты что делаешь, любезный? Заклинаю тебя написать мне, хотя две строки, хотя два слова и доставлять мне иногда известия, которые вы получаете из армии. У тебя переписчиков много, и это тебе ничего не будет стоить.
Здесь, кроме велепых сказок, никаких нет известий. Вообрази же, как должна быть мучительна cия безвестность о том, что делается. Наконец, жена, за которую я столько боялся и трепетал будущего, для которой решился я приехать в Вологду, родила сына Андрея (умер в 1814 г. в Остафьеве), которого поручаю твоей любви.
Счастлив, кто может оплакивать участь свою в объятиях семейства и быть хоть какой-нибудь помощью тем, с кем соединен он душой и небом. Я вечор узнал по печатным известиям, что французы удостаивали деревню Климову, то есть, знакомое тебе Остафьево, своим посещением, и что происходила в нем маленькая сшибка.
Тихое убежище, в котором за несколько недель тому назад родились страницы бессмертной, а может быть, и никогда не известной свету "Истории" Николая Михайловича, истории славных наших предков, было свидетелем сражения с французами, покорившими почти в два месяца первые губернии России.
Я получил на днях письмо от Северина (был товарищем князя Вяземского по петербургскому Иезуитскому пансиону патера Чижа), которое уведомляет меня об отъезде его в Гишпанию, а Блудова в Швецию. Счастливый им путь! Я, признаюсь, не имел бы духа показаться в чужие края до конца ужасной нашей трагедии.
Повторяю тебе усерднейшую мою просьбу о письмах твоих и известиях из армии. Ты окажешь мне незабвенную услугу. Мы здесь совершенно как в темнице, и бессовестная длина письма моего служит тому доказательством. Прости, любезнейший Александр Иванович, будь здоров и помни преданного тебе Вяземского. Пиши мне просто в Вологду.
Тургенев князю Вяземскому
27-го октября 1812 г., Петербург
Вчера получил я, милый друг князь Петр Андреевич, письмо твое от 16-го октября из Вологды и несказанно обрадовался я, не смотря на то, что оно писано в унылом расположении духа.
Северин не читал мне твоего письма к нему, но сказывал о содержании оного; и я тогда уже, а еще более теперь, когда дела наши ежедневно и приметно поправляются, пенял тебе мысленно за отчаяние, в которое ты погрузился.
Зная твое сердце, я уверен, что ты не о том, что потерял в Москве, но о самой Москва тужишь и о славе имени русского; но Москва снова возникнет из пепла, а в чувстве мщения найдем мы источник славы и будущего нашего величия. Ее развалины будут для нас залогом нашего искупления, нравственного и политического; а зарево Москвы, Смоленска и пр. рано или поздно осветит нам путь к Парижу.
Это не пустые слова, но я в этом совершенно уверен, и события оправдают мою надежду. Война, сделавшись национальной, приняла теперь такой оборот, который должен кончиться торжеством севера и блистательным отмщением за бесполезные злодейства и преступления южных варваров.
Ошибки генералов наших и неопытность наша вести войну в недрах России, без истощения средств ее, могут более или менее отдалить минуту избавления и отражения удара на главу виновного; но постоянство и решительность правительства, готовность и благоразумие народа и патриотизм его, в котором он превзошел самих испанцев, ибо там многие покорялись Наполеону, и составились партии в пользу его; а наши гибнут, гибнут часто в безызвестности, для чего нужно более геройства, нежели на самом поле сражения; наконец, пример народов, уже покоренных, которые, покрывшись стыдом и бесславием, не только не отразили удара, но даже и не отсрочили бедствий своих (ибо конскрипции съедают их, и они, участвуя во всех ужасах войны, не разделяют с французами славы завоевателей-разбойников).
Все cie успокаивает нас на счет будущего, и если мы совершенно откажемся от эгоизма и решимся действовать для младших братьев и детей наших и в собственных настоящих делах видеть только одно отдаленное счастье грядущего поколения, то частные неудачи не остановят нас на нашем поприще.
Беспрестанные лишения и несчастья милых ближних не погрузят нас в совершенное отчаяние, и мы преднасладимся будущим и, по моему уверению, весьма близким воскресением нашего отечества. Близким почитаю я его потому, что нам досталось играть последний акт в европейской трагедии, после которого автор ее должен быть непременно освистан.
Он лопнет или с досады, или от бешенства зрителей, а за ним последует и вся труппа его. Сильное cие потрясение России освежит и подкрепит силы наши и принесет нам такую пользу, которой мы при начале войны совсем не ожидали. Напротив, мы страшились последствий от сей войны, совершенно противных тем, какие мы теперь видим.
Отношения помещиков и крестьян (необходимое условие нашего теперешнего гражданского благоустройства) не только не разорваны, но еще более утвердились. Покушения с сей стороны наших врагов совершенно не удались им, и мы должны неудачу их почитать блистательнейшей победой, не войсками нашими, но самим народом одержанной.
Последствия сей победы невозможно исчислить. Они обратятся в пользу обоих состояний. Связи их утвердятся благодарностью и уважением с одной стороны и уверенностью в собственной пользе с другой.
Политическая система наша должна принять после сей войны также постоянный характер, и мы будем осторожнее в перемене оной. Мы избежали еще другого зла, которым нам угрожали, но об этом я и намекать не хочу. Будет время, мы свидимся, любезный друг, и на развалинах Москвы будем беседовать и вспоминать прошедшее; но, конечно, прежде должно приучить себя к мысли, что Москвы у нас почти нет, что святыня наша обругана, что она богата теперь одними историческими воспоминаниями.
Но есть еще остатки древнего ее величия: мы будем с благоговением хранить их. Я также потерял много с Москвой; потерял невозвратимое, например, все акты, грамоты, библиотеку; но еще, право, ни разу не жалел об этом, еще менее о другом движимом имуществе и о большой подмосковной.
Нажитое опять нажить можно. Лишь бы омыть стыд нашествия иноплеменников в крови их. Дела наши идут очень хорошо. Неприятель бежит, бросает орудия и зарядные ящики: мы его преследуем уже за Вязьмой.
Последние донесения князя Кутузова очень утешительны. Наполеон желает спасти, кажется, одну гвардию; армией, кажется, он решился жертвовать. Ты верно читаешь все известия в "Северной Почте", и для того я тебе не посылаю их, но пришлю копии с многих интересных, перехваченных у неприятеля, писем.
Подпишусь для тебя на "Сына Отечества", в котором помещаются любопытные статьи. Назначение сего журнала было помещать все, что может ободрить дух народа и познакомить его с самим собой. Какой народ! Какой патриотизм и какое благоразумие! Сколько примеров высокого чувства своего достоинства и неограниченной преданности и любви к отечеству!
После буду писать более и чаще. Не забывай и ты меня. Северин уехал в Испанию, Блудов в Стокгольм. Я остался верен Петербургу и дружбе твоей. Весь твой Тургенев.
Князь Вяземский Тургеневу
7-го ноября 1812 г., Вологда
Час получения письма твоего, любезнейший Александр Иванович, внесен в малое число часов, бывших для меня радостными со дня изгнания нашего и верно будет стоять из первых. Знаки дружбы от людей по сердцу нашему всегда драгоценны, но в такое время, как теперь, служат они единственною отрадой.
Ты ободрил еще письмом своим и до него уже немного ободренную мою душу последними известиями о военных наших действиях; но все, однако же, не могу я во всем согласиться с тобою. Представь себе человека, у которого заболел мизинец на ноге, и у которого глупый лекарь, испугавшись того, отпилил ногу и после, какой-то нечаянной благостью неба, успел излечить ее и даже возвратить совершенное здоровье больному, о котором уже все ближние отчаивались.
Все cie успокаивает нас на счет будущего, и если мы совершенно откажемся от эгоизма и решимся действовать для младших братьев и детей наших и в собственных настоящих делах видеть только одно отдаленное счастье грядущего поколения, то частные неудачи не остановят нас на нашем поприще.
Беспрестанные лишения и несчастья милых ближних не погрузят нас в совершенное отчаяние, и мы преднасладимся будущим и, по моему уверению, весьма близким воскресением нашего отечества. Близким почитаю я его потому, что нам досталось играть последний акт в европейской трагедии, после которого автор ее должен быть непременно освистан.
Он лопнет или с досады, или от бешенства зрителей, а за ним последует и вся труппа его. Сильное cие потрясение России освежит и подкрепит силы наши и принесет нам такую пользу, которой мы при начале войны совсем не ожидали. Напротив, мы страшились последствий от сей войны, совершенно противных тем, какие мы теперь видим.
Отношения помещиков и крестьян (необходимое условие нашего теперешнего гражданского благоустройства) не только не разорваны, но еще более утвердились. Покушения с сей стороны наших врагов совершенно не удались им, и мы должны неудачу их почитать блистательнейшей победой, не войсками нашими, но самим народом одержанной.
Последствия сей победы невозможно исчислить. Они обратятся в пользу обоих состояний. Связи их утвердятся благодарностью и уважением с одной стороны и уверенностью в собственной пользе с другой.
Политическая система наша должна принять после сей войны также постоянный характер, и мы будем осторожнее в перемене оной. Мы избежали еще другого зла, которым нам угрожали, но об этом я и намекать не хочу. Будет время, мы свидимся, любезный друг, и на развалинах Москвы будем беседовать и вспоминать прошедшее; но, конечно, прежде должно приучить себя к мысли, что Москвы у нас почти нет, что святыня наша обругана, что она богата теперь одними историческими воспоминаниями.
Но есть еще остатки древнего ее величия: мы будем с благоговением хранить их. Я также потерял много с Москвой; потерял невозвратимое, например, все акты, грамоты, библиотеку; но еще, право, ни разу не жалел об этом, еще менее о другом движимом имуществе и о большой подмосковной.
Нажитое опять нажить можно. Лишь бы омыть стыд нашествия иноплеменников в крови их. Дела наши идут очень хорошо. Неприятель бежит, бросает орудия и зарядные ящики: мы его преследуем уже за Вязьмой.
Последние донесения князя Кутузова очень утешительны. Наполеон желает спасти, кажется, одну гвардию; армией, кажется, он решился жертвовать. Ты верно читаешь все известия в "Северной Почте", и для того я тебе не посылаю их, но пришлю копии с многих интересных, перехваченных у неприятеля, писем.
Подпишусь для тебя на "Сына Отечества", в котором помещаются любопытные статьи. Назначение сего журнала было помещать все, что может ободрить дух народа и познакомить его с самим собой. Какой народ! Какой патриотизм и какое благоразумие! Сколько примеров высокого чувства своего достоинства и неограниченной преданности и любви к отечеству!
После буду писать более и чаще. Не забывай и ты меня. Северин уехал в Испанию, Блудов в Стокгольм. Я остался верен Петербургу и дружбе твоей. Весь твой Тургенев.
Князь Вяземский Тургеневу
7-го ноября 1812 г., Вологда
Час получения письма твоего, любезнейший Александр Иванович, внесен в малое число часов, бывших для меня радостными со дня изгнания нашего и верно будет стоять из первых. Знаки дружбы от людей по сердцу нашему всегда драгоценны, но в такое время, как теперь, служат они единственною отрадой.
Ты ободрил еще письмом своим и до него уже немного ободренную мою душу последними известиями о военных наших действиях; но все, однако же, не могу я во всем согласиться с тобою. Представь себе человека, у которого заболел мизинец на ноге, и у которого глупый лекарь, испугавшись того, отпилил ногу и после, какой-то нечаянной благостью неба, успел излечить ее и даже возвратить совершенное здоровье больному, о котором уже все ближние отчаивались.
Конечно, ни ему, ни ближним его нельзя не восхищаться: ведь глупый лекарь мог легко и совсем его уморить; так, конечно, но все же он на всю жизнь свою остался безногим; и скажи по совести, не одному ли небу должен он быть благодарен за спасение свое, и не будет ли он всегда проклинать глупого лекаря, Бог весть за что отпилившего у него ногу?
Ожидаю с нетерпением обещанных мне тобой копии и "Сына Отечества". Ради Бога, продолжай то, что ты так хорошо начал: пиши мне. Письма твои будут для меня, как утренняя роса для странника, томимого зноем.
Наш добрый и почтенный Николай Михайлович (Карамзин) отправился, было, из Нижнего с тамошним ополчением к Москве для предполагаемого ее освобождения, но дело обошлось, пишет он ко мне, без меча историографского, и он остается в Нижнем.
О Жуковском я ничего не знаю, а Батюшкова ожидают в Вологду. Ты увидишь в "Петербургском Вестнике" стихи, вылившиеся из души моей в одну из вологодских ночей, в которую я более обыкновенного был удручен мрачными предчувствиями и горестными воспоминаниями.
В них услышишь ты голос моего сердца. Ты пеняешь мне за отчаяние, в которое я погрузился, но напрасно. Иногда, признаюсь, очень, очень мне грустно и мало ожидаю я хорошего; но, однако же, я почти тот же, что и прежде был и, преклоняя голову под ударами судьбы, стараюсь, как можно, делать их менее чувствительными, и Москву, как жестокую любовницу, удаляю от мыслей своих, потому что, ежели она, когда на ум мне придет, то уже нескоро от нее отделываюсь, и часто с воспоминаниями о ней проводил я целые ночи.
Что касается до имущества, я ничего не потерял в ней, ибо не имел собственного дома и никаких вещей. Завидую отцу своему и сестре, лежащим мирно в гробах своих: они не имели стыда предать прах ближних своих па поругание (отец Вяземского, князь Андрей Иванович, умер в 1807 г., а сестра, Екатерина Андреевна (род. 1789 г.), бывшая замужем за кн. Алексеем Григорьевичем Щербатовым, скончалась в январе 1810 г. Оба погребены на кладбище Новодевичьего монастыря).
Ожидаю с нетерпением обещанных мне тобой копии и "Сына Отечества". Ради Бога, продолжай то, что ты так хорошо начал: пиши мне. Письма твои будут для меня, как утренняя роса для странника, томимого зноем.
Наш добрый и почтенный Николай Михайлович (Карамзин) отправился, было, из Нижнего с тамошним ополчением к Москве для предполагаемого ее освобождения, но дело обошлось, пишет он ко мне, без меча историографского, и он остается в Нижнем.
О Жуковском я ничего не знаю, а Батюшкова ожидают в Вологду. Ты увидишь в "Петербургском Вестнике" стихи, вылившиеся из души моей в одну из вологодских ночей, в которую я более обыкновенного был удручен мрачными предчувствиями и горестными воспоминаниями.
В них услышишь ты голос моего сердца. Ты пеняешь мне за отчаяние, в которое я погрузился, но напрасно. Иногда, признаюсь, очень, очень мне грустно и мало ожидаю я хорошего; но, однако же, я почти тот же, что и прежде был и, преклоняя голову под ударами судьбы, стараюсь, как можно, делать их менее чувствительными, и Москву, как жестокую любовницу, удаляю от мыслей своих, потому что, ежели она, когда на ум мне придет, то уже нескоро от нее отделываюсь, и часто с воспоминаниями о ней проводил я целые ночи.
Что касается до имущества, я ничего не потерял в ней, ибо не имел собственного дома и никаких вещей. Завидую отцу своему и сестре, лежащим мирно в гробах своих: они не имели стыда предать прах ближних своих па поругание (отец Вяземского, князь Андрей Иванович, умер в 1807 г., а сестра, Екатерина Андреевна (род. 1789 г.), бывшая замужем за кн. Алексеем Григорьевичем Щербатовым, скончалась в январе 1810 г. Оба погребены на кладбище Новодевичьего монастыря).
Сажень земли, в которой они лежат, составляет все мое богатство в стенах московских; я надеюсь еще раз прийти поклониться священному их жилищу и проститься навсегда с оскверненной святыней Москвы и оскверненною в глазах моих, признаюсь тебе, не столько неистовыми врагами, как нашею гнусностью.
До сих пор не знаю еще, что будет со мною. Ожидаю на днях посланного мною в армию, который скажет мне, возвратиться ли под пули, или еще на несколько времени остаться при жене и при малютке. Прости, любезнейший мой Александр Иванович! Дари меня своими письмами. Жена благодарит тебя за твое о ней напоминание. Поклонись от меня Милонову, когда свидишься с ним, и напомни ему обещание прислать мне свои сочинения; они теперь будут для меня приятнее, чем когда-нибудь.
Не оставлял ли Блудов списка со стихотворений Батюшкова? Он мне принадлежит и, если можно, перешли мне его.
Князь Вяземский Тургеневу
12-го декабря 1812 г., Вологда
Ты меня совершенно забыл, любезный Александр Иванович! Напрасно с каждой почтой ожидал я от тебя письма и обещанных тобою бумаг, известий и "Сына Отечества", - каждая почта уверяла меня только в том, что не надо верить всем словам жителей невских берегов.
Ой, вы, петербургские господа! Бога ради, пиши ко мне изредка. Твоя дружба для меня драгоценна, а письма твои будут для меня утешением. Мне, может быть, придется пожить еще здесь, хотя легко станется и то, что я возвращусь в армию; ответ на посланное мной письмо к Милорадовичу решит мою судьбу.
Последние известия от Карамзиных прискорбны: дети их, а особливо же Андрюша, все хворают, и сам Николай Михайлович не очень здоров. Библиотека его московская сгорела; но те книги, что посланы были ко мне в деревню, спаслись, вместе с домом и со всем селением.
Благое Провидение не захотело лишить меня места, к которому я по многому привязан душою. И исполнителем воли его была швейцарка, девица Boehr, жившая у Карамзиных при детях и отправившаяся в Остафьево во время приближения французов к Москве; она храбростью своей и благоразумием защищала от врагов, более месяца беспрестанно набегающих, мою деревню и заслужила от крестьян прозвание храброй мамзели, а от меня беспредельную благодарность.
До сих пор не знаю еще, что будет со мною. Ожидаю на днях посланного мною в армию, который скажет мне, возвратиться ли под пули, или еще на несколько времени остаться при жене и при малютке. Прости, любезнейший мой Александр Иванович! Дари меня своими письмами. Жена благодарит тебя за твое о ней напоминание. Поклонись от меня Милонову, когда свидишься с ним, и напомни ему обещание прислать мне свои сочинения; они теперь будут для меня приятнее, чем когда-нибудь.
Не оставлял ли Блудов списка со стихотворений Батюшкова? Он мне принадлежит и, если можно, перешли мне его.
Князь Вяземский Тургеневу
12-го декабря 1812 г., Вологда
Ты меня совершенно забыл, любезный Александр Иванович! Напрасно с каждой почтой ожидал я от тебя письма и обещанных тобою бумаг, известий и "Сына Отечества", - каждая почта уверяла меня только в том, что не надо верить всем словам жителей невских берегов.
Ой, вы, петербургские господа! Бога ради, пиши ко мне изредка. Твоя дружба для меня драгоценна, а письма твои будут для меня утешением. Мне, может быть, придется пожить еще здесь, хотя легко станется и то, что я возвращусь в армию; ответ на посланное мной письмо к Милорадовичу решит мою судьбу.
Последние известия от Карамзиных прискорбны: дети их, а особливо же Андрюша, все хворают, и сам Николай Михайлович не очень здоров. Библиотека его московская сгорела; но те книги, что посланы были ко мне в деревню, спаслись, вместе с домом и со всем селением.
Благое Провидение не захотело лишить меня места, к которому я по многому привязан душою. И исполнителем воли его была швейцарка, девица Boehr, жившая у Карамзиных при детях и отправившаяся в Остафьево во время приближения французов к Москве; она храбростью своей и благоразумием защищала от врагов, более месяца беспрестанно набегающих, мою деревню и заслужила от крестьян прозвание храброй мамзели, а от меня беспредельную благодарность.
Обнимаю тебя от всей души. Будь здоров и воспоминай иногда, что в Вологде находится человек, которому письма твои будут, как для Шишкова (Александр Семенович) новое какое-нибудь выкопанное из старой Библии речение.
Тургенев князю Вяземскому
27-го декабря, Петербург
С сердечным удовольствием получил письмо твое, милый друг Вяземский. Ничто не может извинить моего молчания. Я заслужу свой проступок длинными и частыми письмами. Сегодня не успею. Скажу только, что сейчас получено известие о новых успехах графа Витгенштейна. Весь корпус генерала Йорка, из 15000 состоящий, сдался ему, и уже соединились бывшие неприятели наши с нами и идут против общего врага.
Макдональд сдается графу Витгенштейну с 5000 войска и пушками. Он уже вступил в переговоры. В Пруссии принимают нас, как избавителей. На следующей почте много, много! Жуковского стихи прекрасны, бесподобны. Тургенев.
1813
Князь Вяземский Тургеневу
15-го января, Вологда
Отвечаю тебе только сегодня на письмо твое от 27-го декабря, любезный Александр Иванович, по причине отлучки моей из Вологды. Я ездил в подмосковную свою и плакал над развалинами Москвы. Зрелище ужасное и непостижимое! Надобно самому видеть, чтобы познать всю силу сего несчастья. Я скоро обниму тебя: поеду в армию через Петербург, ибо жене моей, которой непременно хочется быть если не совсем вместе, то, по крайней мере, ближе ко мне, удобнее будет найти местечко для пребывания своего по питерской дороге в армию, нежели по московской, которая совершенно разорена и заражена болезнями.
Бедный и почтенный наш друг Жуковский лежит или, по крайней мере, лежал, в декабре, больной в Вильне, один, без денег, без услуги. Человек его пропал со всем имуществом. Мне бы очень хотелось помочь ему в его несчастье, но, к сожалению, не имею ни малейшей возможности, и это меня терзает. Зная участие, которое ты принимаешь во мне, скажу тебе, что я удостоился получить за Бородинское дело 4-го Владимира с бантом.
Я, кажется, писал тебе раз о стихах Батюшкова, у Блудова оставшихся. Сделай милость, напиши Дмитрию Николаевичу, чтоб он прислал их тебе, и оставь их у себя до меня. Перед приездом моим я напишу в тебе о квартире.
Если хочешь писать ко мне, то отвечай по первой же почте, а не то письмо твое меня не застанет, ибо я еду еще прежде в полк и в Москву. Обнимаю тебя от всего сердца, милый мой, добрый Тургенев. Преданный тебе Вяземский. Жена тебе кланяется.
Тургенев князю Вяземскому
4-го февраля, Петербург
Курьер мой из Вильны возвратился с известием, что там уже нет Жуковского, и что он 20-го декабря, сколько по всем справкам узнать было можно, по выдержании в университете экзамена, уехал в армию и произведен в капитаны.
Я писал к тамошнему епископу Стройновскому и к почт-директору. Они везде о нем справлялись и ничего более узнать не могли. Теперь я буду писать к нему в армию. Сегодня выйдут из печати стихи его. В "Сыне Отечества" напечатаны другие.
Я получил от Блудова из Стокгольма письмо. Он скучает и жалуется на наше молчание. Пиши к нему, а еще лучше ко мне. Не пеняй на мои лаконические письма. Хлопоты разного рода, и с утра до вечера, лишают меня удовольствия беседовать с друзьями. На то нужен досуг и свободная голова, а у меня нет ни того, ни другого. Впрочем,
Пусть всяк из нас идет во след судьбе своей,
Но в сердце любит незабвенных.
Князь Вяземский Тургеневу
Первая половина апреля, Москва
Христос Воскрес, любезнейший Александр Иванович! Я не знал, чем начать мое письмо и решился воспользоваться сей известною... Скажи, ради Бога, что делаешь ты, где Батюшков, живы ли вы, здоровы ли вы, знаете ли, что и я жив, и если знаете, то зачем поступаете со мной, как с мертвым? Иной говорит, что ты болезнуешь животом, а что Батюшков отправился на брань, только не с Хвостовым; другой говорит, что вы оба сидите на месте и живете припеваючи.
Я таскаюсь из Остафьева в Москву, а из Москвы в Остафьево. Дел бездна, скуки пропасть. Здесь пусто, здесь грустно, здесь мрачно. В течение сентября думаю ехать к вам и уже заранее бьет меня лихорадка. Ожидаю Жуковского, только не Дудина, и стану его звать с собою.
Ему теперь дует попутный ветер, и непременно нам, то есть, его друзьям, надобно его заставить воспользоваться хорошей погодой. Полно ему дремать в Белеве. Он мне пишет о получении ордена святые Анны.
"Я спал, а у меня Фортуна в головах!" Хорошо, что так, но сном немного сделаешь или, по крайней мере, немногие успеют сном. Иные московские умники утверждают, что светлейший (здесь Кутузов) только и делал, что спал в армии. Дай Бог всем, и тут же и этим умникам, сна, подобного сну Кутузова от Тарутина до Дрездена. Но я отошел в сторону; придем опять на прямую дорогу и поговорим о нашем друге.
Жуковского надобно освежить: он теперь вянет, и я, ей Богу, боюсь, чтобы он вовсе не увял. Характер его, обстоятельства, ход жизни его - все, мало-помалу, его томит. Нельзя долго жить в мечтательном мире и не надобно забывать, что мы, хотя и одарены бессмертной душой, но все-таки немного причастны скотству, а, может быть, и очень.
Жуковский же пренебрегает вовсе скотством: это гибельно. Свинью можно держать в опрятном хлеве; но, чтобы она была и здорова, и дородна, надобно ей позволять валяться иногда в грязи и питаться навозом. И человек, который, по излишнему почтению к сему, конечно, весьма почтенному животному, стал бы держать его во благоуханной оранжерее, кормить ананасами и померанцами, купать в розовой воде и класть спать на ложе, усыпанном жасминами, скоро бы уморил почтенного своего кумира.
Ты смеешься, Тургенев, и говоришь: Он, верно, пишет во сне или диктует ему Шаликов. Пожалуй, смейся, но, право, вздор мой не без истины.
Нет ли у тебя пародии "Певца", сделанной Батюшковым? Мне очень хочется ее прочесть. Не можешь ли мне ее прислать? Кстати о "Певце". Кому поручил Жуковский продажу вновь напечатанного "Певца"?
Ты видишь, я все подбираюсь к своему скотству. Теперь кстати о скотстве. Знаешь ли ты, что Шаликов женился, и на немке, которая курит трубку, пьет полпиво, и которая с большим трудом, и то только на вторую неделю, могла… его сиятельство.
Иван Иванович (Дмитриев), видя его, спросил: - Помилуйте, отчего вы это стали еще пуще прежнего кобениться? Читал ли ты его книгу о французах? Признаться, хороша и Булгаков (Александр Яковлевич), хорош и "Сын Отечества". Скажи мне, ради Бога, кто написал статью о Делиле против Каченовского и сказал сии бессмертные и бесподобные слова: Конечно, бранить французов похвально!
Мне бы хотелось расцеловать этого человека. Сделай милость, не забудь сказать. Я не понимаю, как давно не сделали его главнокомандующим всех армий. Не доказывают ли эти четыре слова его патриотизм, его гений? Спроси у меня, что я желал бы написать: "Илиаду" ли Гомерову или это изречение, и я воскликнул бы: "Изречение, изречение!"
Дай мне на выбор разбить в пух и прах французов и посадить на пику Наполеона или быть творцом сих четырех слов, и я согласился бы на последнее.
Но я тебя замучил. Извини и прости. Напиши мне несколько слов: в доме Кологривова на Грузинах; а не то я подумаю и всем объявлю, что ты критикуешь вышеупомянутое изречение, а в Москве оно твердится вместе с бессмертными словами: "У меня болел глаз, теперь смотрю в оба! (выражение Ф. В. Ростопчина)" Вот стихи под портрет (Стихи под портрет "Надпись к портрету Александра I").
Тургенев князю Вяземскому
Октябрь, Петербург
Неужели, милый друг Вяземский, не получал ты моего последнего отношения на твою грамоту? Последняя порадовала меня и победила непобедимую или редко побеждаемую лень мою. Приезжай сюда, любезный друг, перестань киснуть в Остафьеве, deviens utile au monde.
Это слово эгоистично; я искренно и тебе, и Жуковскому желаю уединения и охоты к трудам мирным. Сию минуту получил я его послание ко мне, в ответ на мое письмо к нему. Превосходно! Боюсь напечатать его, ибо из его стихов узнают тайну души моей, которая от Жуковского не была скрыта. Тебе доставлю копию. Жуковский est aussi dans le vague.
Он сбирается говорить со мной и советоваться; сбирается и ничего не делает, кроме прекрасных стихов. Надобно решить его нерешимость. Услышит ли он, наконец, голос дружбы, призывающей его к берегам Невы? Решите меня; иначе я, проводив братьев к блистательному их назначению, скажу вам всем: поминайте, как звали вашего друга; наскучил я жизнью без жизни, друзьями без дружбы, поэтами без поэзии, грамотеями безграмотными и делами бездельными.
Брат мой Николай, по высочайшему повелению, отправляется завтра в главную квартиру, к министру барону Штейну, уполномоченному от двух императоров и Прусского короля для организации Германии уже завоеванной и той, которая имеет быть завоевана.
Брат остается и при всех его здешних местах. Барон Штейн est l'homme de I'Europe entidre. C'est lui qui a beaucoup contribue a decider de son sort, et c'est lui qui est appele a donner a 1'Allemagne une constitution solide et durable.
Наполеон в "свое" время, которое, кажется становится "нашим", объявил его вне покровительства закона; но он не тужил об этом. Я часто удивлялся ему и видел в нем орудие Провидения.
Брат Сергей (Сергей Тургенев лишился рассудка и умер 2-го июня 1827 г. в Париже, на руках брата Александра и Жуковского) идет в военную службу и, вероятно, будет адъютантом графа Воронцова (Михаила Семеновича). Я желал устроить судьбу их согласно с их склонностями. Теперь начинаю дышать свободнее. Они меня выручат.
Если увидишь почтенного Николая Михайловича (Карамзина), то уверь его в моей дружбе к нему и привязанности. Пиши ко мне больше и будь Витгенштейном моей лености. Тургенев.
Князь Вяземский Тургеневу
29-го октября, Остафьево
Лобызаю щедрую десницу и забываю роптания. Но только, мой милый, ты мне говоришь о каком-то прежнем письме:
А я того письма не получал,
Тургенев мой ленивый,
И этому дивлюсь! Тебе ж оно не диво,
И сам себе ты мыслишь молчаливо:
"Да как и получать, когда я не писал!"
Признайся: ключ загадки я сыскал?
За одним разом отделаюсь от стихов: у вас какой-то Грузинцев (Александр Николаевич), который пишет стихи, как наш князь из грузинцев (здесь Петр Иванович Шаликов), издал поэму: "Спасенную Россию". У нас, кто-то большой не охотник ни до Грузинцева, ни до грузинцев, сказал со вздохом:
Кутузова рукой победной
От дерзких пришлецов Россия спасена,
Но от дурных стихов твоей поэмы бедной,
Ах, не спаслась она!
Теперь примемся за дело. Благодарю тебя, мой милый Тургенев, за твое письмо и за твой зов в Петербург, - будь уверен, ты - частица, и частица немалая, магнита, привлекающего меня к берегам Невы. Зараз отделаюсь от всех своих дел и прилечу к вам, как летают с женою и малюткою и дюжиною de valets insolants.
Желал бы очень, хотя и на плечах, притащить и Белевского нашего Тиртея и Горация-Эпиктета (здесь: Жуковский); но, кажется, он на все наши приглашения нам поет:
Прочь от вас Катон, Сенека
И угрюмый Эпиктет!
С нетерпением ожидаю его стихов к тебе, о которых он мне ни слова не говорит, хотя мы с ним ведем самую частую переписку. Я намерен, если не удастся мне выманить его из берлоги, съездить к нему перед поездкой своею в Петербург, как набожные люди ходят поклониться мощам святого, или как в Москве старухи ездят ко всем скорбящим перед отъездом своим из города.
Ты шутишь надо мною, когда говоришь, что ты мне желаешь уединения и охоты к трудам мирным. Жуковскому - так, но мне к какой стати? Мне ленивейшему, мне пустейшему и неспособнейшему из смертных! Перекрестись, Тургенев: ты верно хотел о Шаликове говорить.
Я давно уже знаю и давно говорю, что я ноль: с другими числами могу что-нибудь значить, один - ничего. Жалей обо мне или нет, но верь мне, потому что я говорю правду. Радуюсь твоей радости и желаю твоим братьям успехов и счастья:
L'esprit veut des succes, l'ame veut le bonlieur!
и, кажется, ум скорее может быть удовлетворен. госпожа душа, как и все госпожи, прихотлива, своенравна и ненасытна с ног до головы и со всех сторон. Она, как госпожа, comme qui dirait Шаликов, всегда плачется и говорит: Два счастья вдруг нейдут, а одного так мало!
Тургенев князю Вяземскому
27-го декабря, Петербург
С сердечным удовольствием получил письмо твое, милый друг Вяземский. Ничто не может извинить моего молчания. Я заслужу свой проступок длинными и частыми письмами. Сегодня не успею. Скажу только, что сейчас получено известие о новых успехах графа Витгенштейна. Весь корпус генерала Йорка, из 15000 состоящий, сдался ему, и уже соединились бывшие неприятели наши с нами и идут против общего врага.
Макдональд сдается графу Витгенштейну с 5000 войска и пушками. Он уже вступил в переговоры. В Пруссии принимают нас, как избавителей. На следующей почте много, много! Жуковского стихи прекрасны, бесподобны. Тургенев.
1813
Князь Вяземский Тургеневу
15-го января, Вологда
Отвечаю тебе только сегодня на письмо твое от 27-го декабря, любезный Александр Иванович, по причине отлучки моей из Вологды. Я ездил в подмосковную свою и плакал над развалинами Москвы. Зрелище ужасное и непостижимое! Надобно самому видеть, чтобы познать всю силу сего несчастья. Я скоро обниму тебя: поеду в армию через Петербург, ибо жене моей, которой непременно хочется быть если не совсем вместе, то, по крайней мере, ближе ко мне, удобнее будет найти местечко для пребывания своего по питерской дороге в армию, нежели по московской, которая совершенно разорена и заражена болезнями.
Бедный и почтенный наш друг Жуковский лежит или, по крайней мере, лежал, в декабре, больной в Вильне, один, без денег, без услуги. Человек его пропал со всем имуществом. Мне бы очень хотелось помочь ему в его несчастье, но, к сожалению, не имею ни малейшей возможности, и это меня терзает. Зная участие, которое ты принимаешь во мне, скажу тебе, что я удостоился получить за Бородинское дело 4-го Владимира с бантом.
Я, кажется, писал тебе раз о стихах Батюшкова, у Блудова оставшихся. Сделай милость, напиши Дмитрию Николаевичу, чтоб он прислал их тебе, и оставь их у себя до меня. Перед приездом моим я напишу в тебе о квартире.
Если хочешь писать ко мне, то отвечай по первой же почте, а не то письмо твое меня не застанет, ибо я еду еще прежде в полк и в Москву. Обнимаю тебя от всего сердца, милый мой, добрый Тургенев. Преданный тебе Вяземский. Жена тебе кланяется.
Тургенев князю Вяземскому
4-го февраля, Петербург
Курьер мой из Вильны возвратился с известием, что там уже нет Жуковского, и что он 20-го декабря, сколько по всем справкам узнать было можно, по выдержании в университете экзамена, уехал в армию и произведен в капитаны.
Я писал к тамошнему епископу Стройновскому и к почт-директору. Они везде о нем справлялись и ничего более узнать не могли. Теперь я буду писать к нему в армию. Сегодня выйдут из печати стихи его. В "Сыне Отечества" напечатаны другие.
Я получил от Блудова из Стокгольма письмо. Он скучает и жалуется на наше молчание. Пиши к нему, а еще лучше ко мне. Не пеняй на мои лаконические письма. Хлопоты разного рода, и с утра до вечера, лишают меня удовольствия беседовать с друзьями. На то нужен досуг и свободная голова, а у меня нет ни того, ни другого. Впрочем,
Пусть всяк из нас идет во след судьбе своей,
Но в сердце любит незабвенных.
Князь Вяземский Тургеневу
Первая половина апреля, Москва
Христос Воскрес, любезнейший Александр Иванович! Я не знал, чем начать мое письмо и решился воспользоваться сей известною... Скажи, ради Бога, что делаешь ты, где Батюшков, живы ли вы, здоровы ли вы, знаете ли, что и я жив, и если знаете, то зачем поступаете со мной, как с мертвым? Иной говорит, что ты болезнуешь животом, а что Батюшков отправился на брань, только не с Хвостовым; другой говорит, что вы оба сидите на месте и живете припеваючи.
Я таскаюсь из Остафьева в Москву, а из Москвы в Остафьево. Дел бездна, скуки пропасть. Здесь пусто, здесь грустно, здесь мрачно. В течение сентября думаю ехать к вам и уже заранее бьет меня лихорадка. Ожидаю Жуковского, только не Дудина, и стану его звать с собою.
Ему теперь дует попутный ветер, и непременно нам, то есть, его друзьям, надобно его заставить воспользоваться хорошей погодой. Полно ему дремать в Белеве. Он мне пишет о получении ордена святые Анны.
"Я спал, а у меня Фортуна в головах!" Хорошо, что так, но сном немного сделаешь или, по крайней мере, немногие успеют сном. Иные московские умники утверждают, что светлейший (здесь Кутузов) только и делал, что спал в армии. Дай Бог всем, и тут же и этим умникам, сна, подобного сну Кутузова от Тарутина до Дрездена. Но я отошел в сторону; придем опять на прямую дорогу и поговорим о нашем друге.
Жуковского надобно освежить: он теперь вянет, и я, ей Богу, боюсь, чтобы он вовсе не увял. Характер его, обстоятельства, ход жизни его - все, мало-помалу, его томит. Нельзя долго жить в мечтательном мире и не надобно забывать, что мы, хотя и одарены бессмертной душой, но все-таки немного причастны скотству, а, может быть, и очень.
Жуковский же пренебрегает вовсе скотством: это гибельно. Свинью можно держать в опрятном хлеве; но, чтобы она была и здорова, и дородна, надобно ей позволять валяться иногда в грязи и питаться навозом. И человек, который, по излишнему почтению к сему, конечно, весьма почтенному животному, стал бы держать его во благоуханной оранжерее, кормить ананасами и померанцами, купать в розовой воде и класть спать на ложе, усыпанном жасминами, скоро бы уморил почтенного своего кумира.
Ты смеешься, Тургенев, и говоришь: Он, верно, пишет во сне или диктует ему Шаликов. Пожалуй, смейся, но, право, вздор мой не без истины.
Нет ли у тебя пародии "Певца", сделанной Батюшковым? Мне очень хочется ее прочесть. Не можешь ли мне ее прислать? Кстати о "Певце". Кому поручил Жуковский продажу вновь напечатанного "Певца"?
Ты видишь, я все подбираюсь к своему скотству. Теперь кстати о скотстве. Знаешь ли ты, что Шаликов женился, и на немке, которая курит трубку, пьет полпиво, и которая с большим трудом, и то только на вторую неделю, могла… его сиятельство.
Иван Иванович (Дмитриев), видя его, спросил: - Помилуйте, отчего вы это стали еще пуще прежнего кобениться? Читал ли ты его книгу о французах? Признаться, хороша и Булгаков (Александр Яковлевич), хорош и "Сын Отечества". Скажи мне, ради Бога, кто написал статью о Делиле против Каченовского и сказал сии бессмертные и бесподобные слова: Конечно, бранить французов похвально!
Мне бы хотелось расцеловать этого человека. Сделай милость, не забудь сказать. Я не понимаю, как давно не сделали его главнокомандующим всех армий. Не доказывают ли эти четыре слова его патриотизм, его гений? Спроси у меня, что я желал бы написать: "Илиаду" ли Гомерову или это изречение, и я воскликнул бы: "Изречение, изречение!"
Дай мне на выбор разбить в пух и прах французов и посадить на пику Наполеона или быть творцом сих четырех слов, и я согласился бы на последнее.
Но я тебя замучил. Извини и прости. Напиши мне несколько слов: в доме Кологривова на Грузинах; а не то я подумаю и всем объявлю, что ты критикуешь вышеупомянутое изречение, а в Москве оно твердится вместе с бессмертными словами: "У меня болел глаз, теперь смотрю в оба! (выражение Ф. В. Ростопчина)" Вот стихи под портрет (Стихи под портрет "Надпись к портрету Александра I").
Тургенев князю Вяземскому
Октябрь, Петербург
Неужели, милый друг Вяземский, не получал ты моего последнего отношения на твою грамоту? Последняя порадовала меня и победила непобедимую или редко побеждаемую лень мою. Приезжай сюда, любезный друг, перестань киснуть в Остафьеве, deviens utile au monde.
Это слово эгоистично; я искренно и тебе, и Жуковскому желаю уединения и охоты к трудам мирным. Сию минуту получил я его послание ко мне, в ответ на мое письмо к нему. Превосходно! Боюсь напечатать его, ибо из его стихов узнают тайну души моей, которая от Жуковского не была скрыта. Тебе доставлю копию. Жуковский est aussi dans le vague.
Он сбирается говорить со мной и советоваться; сбирается и ничего не делает, кроме прекрасных стихов. Надобно решить его нерешимость. Услышит ли он, наконец, голос дружбы, призывающей его к берегам Невы? Решите меня; иначе я, проводив братьев к блистательному их назначению, скажу вам всем: поминайте, как звали вашего друга; наскучил я жизнью без жизни, друзьями без дружбы, поэтами без поэзии, грамотеями безграмотными и делами бездельными.
Брат мой Николай, по высочайшему повелению, отправляется завтра в главную квартиру, к министру барону Штейну, уполномоченному от двух императоров и Прусского короля для организации Германии уже завоеванной и той, которая имеет быть завоевана.
Брат остается и при всех его здешних местах. Барон Штейн est l'homme de I'Europe entidre. C'est lui qui a beaucoup contribue a decider de son sort, et c'est lui qui est appele a donner a 1'Allemagne une constitution solide et durable.
Наполеон в "свое" время, которое, кажется становится "нашим", объявил его вне покровительства закона; но он не тужил об этом. Я часто удивлялся ему и видел в нем орудие Провидения.
Брат Сергей (Сергей Тургенев лишился рассудка и умер 2-го июня 1827 г. в Париже, на руках брата Александра и Жуковского) идет в военную службу и, вероятно, будет адъютантом графа Воронцова (Михаила Семеновича). Я желал устроить судьбу их согласно с их склонностями. Теперь начинаю дышать свободнее. Они меня выручат.
Если увидишь почтенного Николая Михайловича (Карамзина), то уверь его в моей дружбе к нему и привязанности. Пиши ко мне больше и будь Витгенштейном моей лености. Тургенев.
Князь Вяземский Тургеневу
29-го октября, Остафьево
Лобызаю щедрую десницу и забываю роптания. Но только, мой милый, ты мне говоришь о каком-то прежнем письме:
А я того письма не получал,
Тургенев мой ленивый,
И этому дивлюсь! Тебе ж оно не диво,
И сам себе ты мыслишь молчаливо:
"Да как и получать, когда я не писал!"
Признайся: ключ загадки я сыскал?
За одним разом отделаюсь от стихов: у вас какой-то Грузинцев (Александр Николаевич), который пишет стихи, как наш князь из грузинцев (здесь Петр Иванович Шаликов), издал поэму: "Спасенную Россию". У нас, кто-то большой не охотник ни до Грузинцева, ни до грузинцев, сказал со вздохом:
Кутузова рукой победной
От дерзких пришлецов Россия спасена,
Но от дурных стихов твоей поэмы бедной,
Ах, не спаслась она!
Теперь примемся за дело. Благодарю тебя, мой милый Тургенев, за твое письмо и за твой зов в Петербург, - будь уверен, ты - частица, и частица немалая, магнита, привлекающего меня к берегам Невы. Зараз отделаюсь от всех своих дел и прилечу к вам, как летают с женою и малюткою и дюжиною de valets insolants.
Желал бы очень, хотя и на плечах, притащить и Белевского нашего Тиртея и Горация-Эпиктета (здесь: Жуковский); но, кажется, он на все наши приглашения нам поет:
Прочь от вас Катон, Сенека
И угрюмый Эпиктет!
С нетерпением ожидаю его стихов к тебе, о которых он мне ни слова не говорит, хотя мы с ним ведем самую частую переписку. Я намерен, если не удастся мне выманить его из берлоги, съездить к нему перед поездкой своею в Петербург, как набожные люди ходят поклониться мощам святого, или как в Москве старухи ездят ко всем скорбящим перед отъездом своим из города.
Ты шутишь надо мною, когда говоришь, что ты мне желаешь уединения и охоты к трудам мирным. Жуковскому - так, но мне к какой стати? Мне ленивейшему, мне пустейшему и неспособнейшему из смертных! Перекрестись, Тургенев: ты верно хотел о Шаликове говорить.
Я давно уже знаю и давно говорю, что я ноль: с другими числами могу что-нибудь значить, один - ничего. Жалей обо мне или нет, но верь мне, потому что я говорю правду. Радуюсь твоей радости и желаю твоим братьям успехов и счастья:
L'esprit veut des succes, l'ame veut le bonlieur!
и, кажется, ум скорее может быть удовлетворен. госпожа душа, как и все госпожи, прихотлива, своенравна и ненасытна с ног до головы и со всех сторон. Она, как госпожа, comme qui dirait Шаликов, всегда плачется и говорит: Два счастья вдруг нейдут, а одного так мало!
Господин ум, как и все господа нашей брани, всему рад и поет:
Меда сладкого не надо,
Лишь бы в поле, да стрелять.
Меда сладкого не надо,
Лишь бы в поле, да стрелять.
Но кончить пора трактат о душе, которым я тебя душу, и трактат об уме, по которому ты можешь подозревать, что я без ума, и я тогда с Магометом скажу:
Mon empire est detruit, si L'homme est reconnu!
Mon empire est detruit, si L'homme est reconnu!
Я только тем и беру, что не даю никогда себя хорошенько разобрать. Зачем ты мне ничего не говоришь о Батюшкове: я крайне беспокоюсь о нем, и новая победа придает мне страху. Признаюсь тебе, хотя донес бы ты на меня и "Сыну Отечества", я десяти побед не возьму за Батюшкова. Que diable allait-il faire dans cette galere? И особливо же в то время как все уже кончается, но, однако же, все еще, по несчастью, довольно вовремя, чтобы воротиться без головы.
Я одним дуракам велел бы ходить на войну: им терять нечего. Например, Невзоров убитый, что потерял бы, кроме брюха и гузна, Хвостов убитый - кроме подогнутых колен, Шаликов - кроме грузинского носа и так далее.
Пишет ли к тебе швед-Блудов, который, говорят, скучает, как немец. Поклонись ему от меня: я его душевно люблю и душевно желаю, чтобы он скорее воротился в Петербург. Зачем нашей братии скитаться, как жидам? И отчего дуракам можно быть вместе? Посмотри на членов "Беседы": как лошади, всегда все в одной конюшне и если оставят конюшню, так цугом или четверней заложены вместе.
По чести, мне завидно на них глядя, и я, как осел, завидую этим лошадям. Когда заживем и мы по-братски: и душа в душу, и рука в руку? Я вздыхаю и тоскую по будущему. Увижу ли я его и увижу ли как желаю? А то иное будущее и настоящего хуже. Дело не в том, чтобы зажить иначе, но чтобы зажить радостнее.
Николай Михайлович благодарит тебя за твое о нем воспоминание: он у меня в Остафьеве с самого приезда из Нижнего, но на днях переезжает в город, и мы с женою остаемся одни. Прости, мой милый Тургенев!
Живи здоров, не знай забот, ни скуки
И веселись, и розы рви одни,
И не бери вовек Хвостова в руки,
Но иногда бери перо ко мне.
Ветер дует, плюет, сует; но я не Шишков и этому не радуюсь, а зябну. Жену мою очень обижает твое выражение: киснуть в Остафеве, она говорит, что при ней киснуть нельзя. И впрямь: лед сохраняет свежесть, а ты знаешь отношения Гименея ко льду. Я тебя выручил, мой милый, благодари меня: теперь она на меня сердится.
1814 год
Князь Вяземский Тургеневу
Апрель-май, Москва
Дни чудес невероятных! Мы в Париже. Бурбоны восходят на трон, а я, о чудо из чудес, получаю письмо от Тургенева и письмо на четырех страницах. Теперь стану ожидать с нетерпением взятия Царьграда: надеюсь, и тогда получить еще одно письмо от тебя.
Падаю на колени перед чудесами небесного и земного царя царей. От чудес первого получено мною твое письмо, от чудес второго скорбная Москва отомщена и, сотрясая с главы пепел, облекается в торжественную и радостную одежду.
Слава тебе, пророку! Ты мне в двенадцатом году писал, что пожар Москвы нам осветит путь к Парижу, и Остолопов, прочтя у меня cиe выражение, сказал в стихах к князю Смоленскому:
Нам зарево Москвы осветит путь к Парижу!
И я, признаюсь, смеялся вам тогда и думал себе: как бы не так! Но теперь преклоняю повинную голову и отныне всему верить стану. Шутки в сторону, дела великие и единственные. Наполеоны бывали, Александра другого нет в веках.
Роль его прекрасная и беспримерная. Цель его побед - завоевание свободы и счастья царей и царств: история нам ничего прекраснее, славнее и бескорыстнее не представляет. Я отдал бы десять лет и более своей жизни, отдал бы половину и более достояния моего, чтобы быть 19-го марта в Париж.
Больно, очень больно быть праздным зрителем таких происшествий. Ничто меня не утешит: жизнь не днями должна быть богата, но сильными ощущениями и великими воспоминаниями. От сего времени жизнь наша будет цепью вялых и холодных дней. Счастливы те, которые жили теперь!
Что наш Батюшков? Если он жив и здоров, то должен быть в Париже и может быть контропошит, из уважения к Парни, беззубую его Элеонору, которая, как и мы, находит, что переводчик не хуже подлинника. Напиши мне о нем, если что-нибудь узнаешь.
Мы здесь, мы, то есть, некоторые, хотим дать праздник, чтобы торжествовать великую месть. Как прежний житель Москвы, не хочешь ли быть сочленом нашим? Скажи, что за тебя подписать, и я с радостью буду видеть твое имя вместе с нашими. Если еще найдутся верные и честные братья, то милости просим; только, ради Бога, не надутых вельмож; нам не деньги нужны, а любезные товарищи.
Прошу об одном: не разглашай слишком нашего прожекта, потому что он еще только зародыш. Ура! Ура! Vive Alexandre! Vive се roi des rois! Как ни говори, а французы мастера хвалить: выбрали нарочно голос песни, сочиненной в честь любимейшего царя.
Обнимаю тебя и целую. Дашкову дружеский поклон. Странное дело, меня никогда все мои приятели вместе не балуют: есть от тебя письмо, зато от Дашкова нет ни строки, Бог знает как давно.
Приписка Василия Львовича Пушкина
Какая радость, любезнейший Александр Иванович! Какая слава для России! Никакие слова не могут изобразить то, что я чувствую в сердце моем. Велик Бог! Велик государь наш, избавитель и восстановитель царств!
Москва красуется бедствиями своими, и на нее должны обращаться взоры всей Европы. Поздравляю вас и обнимаю от всего моего сердца. Поздравляю и любезного друга Дашкова, а не пишу к нему: он никогда не отвечает на письма мои. Ура! Виват Александр и русские!
Преданный ваш слуга Василий Пушкин.
Князь Вяземский Тургеневу
Конец мая, Москва
Посылаю тебе, мой милый Тургенев, письмо Василия Львовича, которое прошу покорно немедленно отдать для напечатания редактору газеты "Conservateur". Жаль, что ты не был на нашем празднике: умный и богатый праздник! Последнее бывает часто, но первое очень редко. Скоро выйдет в свет полное описание сего праздника, и ты из первых его будешь иметь.
Я одним дуракам велел бы ходить на войну: им терять нечего. Например, Невзоров убитый, что потерял бы, кроме брюха и гузна, Хвостов убитый - кроме подогнутых колен, Шаликов - кроме грузинского носа и так далее.
Пишет ли к тебе швед-Блудов, который, говорят, скучает, как немец. Поклонись ему от меня: я его душевно люблю и душевно желаю, чтобы он скорее воротился в Петербург. Зачем нашей братии скитаться, как жидам? И отчего дуракам можно быть вместе? Посмотри на членов "Беседы": как лошади, всегда все в одной конюшне и если оставят конюшню, так цугом или четверней заложены вместе.
По чести, мне завидно на них глядя, и я, как осел, завидую этим лошадям. Когда заживем и мы по-братски: и душа в душу, и рука в руку? Я вздыхаю и тоскую по будущему. Увижу ли я его и увижу ли как желаю? А то иное будущее и настоящего хуже. Дело не в том, чтобы зажить иначе, но чтобы зажить радостнее.
Николай Михайлович благодарит тебя за твое о нем воспоминание: он у меня в Остафьеве с самого приезда из Нижнего, но на днях переезжает в город, и мы с женою остаемся одни. Прости, мой милый Тургенев!
Живи здоров, не знай забот, ни скуки
И веселись, и розы рви одни,
И не бери вовек Хвостова в руки,
Но иногда бери перо ко мне.
Ветер дует, плюет, сует; но я не Шишков и этому не радуюсь, а зябну. Жену мою очень обижает твое выражение: киснуть в Остафеве, она говорит, что при ней киснуть нельзя. И впрямь: лед сохраняет свежесть, а ты знаешь отношения Гименея ко льду. Я тебя выручил, мой милый, благодари меня: теперь она на меня сердится.
1814 год
Князь Вяземский Тургеневу
Апрель-май, Москва
Дни чудес невероятных! Мы в Париже. Бурбоны восходят на трон, а я, о чудо из чудес, получаю письмо от Тургенева и письмо на четырех страницах. Теперь стану ожидать с нетерпением взятия Царьграда: надеюсь, и тогда получить еще одно письмо от тебя.
Падаю на колени перед чудесами небесного и земного царя царей. От чудес первого получено мною твое письмо, от чудес второго скорбная Москва отомщена и, сотрясая с главы пепел, облекается в торжественную и радостную одежду.
Слава тебе, пророку! Ты мне в двенадцатом году писал, что пожар Москвы нам осветит путь к Парижу, и Остолопов, прочтя у меня cиe выражение, сказал в стихах к князю Смоленскому:
Нам зарево Москвы осветит путь к Парижу!
И я, признаюсь, смеялся вам тогда и думал себе: как бы не так! Но теперь преклоняю повинную голову и отныне всему верить стану. Шутки в сторону, дела великие и единственные. Наполеоны бывали, Александра другого нет в веках.
Роль его прекрасная и беспримерная. Цель его побед - завоевание свободы и счастья царей и царств: история нам ничего прекраснее, славнее и бескорыстнее не представляет. Я отдал бы десять лет и более своей жизни, отдал бы половину и более достояния моего, чтобы быть 19-го марта в Париж.
Больно, очень больно быть праздным зрителем таких происшествий. Ничто меня не утешит: жизнь не днями должна быть богата, но сильными ощущениями и великими воспоминаниями. От сего времени жизнь наша будет цепью вялых и холодных дней. Счастливы те, которые жили теперь!
Что наш Батюшков? Если он жив и здоров, то должен быть в Париже и может быть контропошит, из уважения к Парни, беззубую его Элеонору, которая, как и мы, находит, что переводчик не хуже подлинника. Напиши мне о нем, если что-нибудь узнаешь.
Мы здесь, мы, то есть, некоторые, хотим дать праздник, чтобы торжествовать великую месть. Как прежний житель Москвы, не хочешь ли быть сочленом нашим? Скажи, что за тебя подписать, и я с радостью буду видеть твое имя вместе с нашими. Если еще найдутся верные и честные братья, то милости просим; только, ради Бога, не надутых вельмож; нам не деньги нужны, а любезные товарищи.
Прошу об одном: не разглашай слишком нашего прожекта, потому что он еще только зародыш. Ура! Ура! Vive Alexandre! Vive се roi des rois! Как ни говори, а французы мастера хвалить: выбрали нарочно голос песни, сочиненной в честь любимейшего царя.
Обнимаю тебя и целую. Дашкову дружеский поклон. Странное дело, меня никогда все мои приятели вместе не балуют: есть от тебя письмо, зато от Дашкова нет ни строки, Бог знает как давно.
Приписка Василия Львовича Пушкина
Какая радость, любезнейший Александр Иванович! Какая слава для России! Никакие слова не могут изобразить то, что я чувствую в сердце моем. Велик Бог! Велик государь наш, избавитель и восстановитель царств!
Москва красуется бедствиями своими, и на нее должны обращаться взоры всей Европы. Поздравляю вас и обнимаю от всего моего сердца. Поздравляю и любезного друга Дашкова, а не пишу к нему: он никогда не отвечает на письма мои. Ура! Виват Александр и русские!
Преданный ваш слуга Василий Пушкин.
Князь Вяземский Тургеневу
Конец мая, Москва
Посылаю тебе, мой милый Тургенев, письмо Василия Львовича, которое прошу покорно немедленно отдать для напечатания редактору газеты "Conservateur". Жаль, что ты не был на нашем празднике: умный и богатый праздник! Последнее бывает часто, но первое очень редко. Скоро выйдет в свет полное описание сего праздника, и ты из первых его будешь иметь.
(Газета Conservateur Impartial издавалась в Петербурге с 1-го января 1813 г. по 1-е января 1826 г., когда была преобразована в Journal de St.-Petersbourg. В первые годы существования редакторами ее были: аббат Мангень, воспитатель С. С. Уварова, впоследствии один из директоров комитета Библейского общества, и немецкий публицист Теодор Фабер, бывший на службе во Франции и переселившийся в Россию.
В 45-м номере Conservateur'а за 1814 г. и было напечатано письмо В. Л. Пушкина, содержащее в себе краткое описание праздника, устроенного московским дворянством в честь Александра I, по получении известия о взятии Парижа. Из числа восьми учредителей праздника князь Вяземский занимал первое место. Празднество происходило в доме Дмитрия Марковича Полторацкого, за Калужскими воротами).
Жуковский ласкает меня надеждой увидеть его в Москве; не верю надежде, а, однако же, все надеюсь. Николай Михайлович написал превосходное стихотворение на настоящие происшествия: оно скоро будет напечатано.
Он воспользовался слабостью, оставшейся после лихорадки, чтобы написать сильные стихи, богатые и мыслью, и выражением. У вас в Петербурге и понятия не имеют о таких стихах; но ты, мой милый, будешь уметь и понять, и ценить их, и вот за что, между прочим, обнимаю тебя и люблю тебя. Вяземский.
Тургенев князю Вяземскому
1-го июня 1814 г. Петербург
Я тяжело виноват пред тобою, любезный и любимый Вяземский! Не отвечал тебе и за болезнью, и за разными хлопотами, но восхищался и восхищал других прекрасным твоим "Польским".
Я столько же радуюсь твоему таланту, как и новому роду поэзии, в котором ты так отличился. Я надеюсь, что, восхищенный подвигами рыцаря-победителя и одобренный успехами в сем новом роде, оставишь старые грехи свои. Ни в Париже, откуда я получаю через брата Николая все оды и брошюры, там выходящие, ни здесь, ни даже у вас в Москве, не было еще написано на сей случай ничего приличнее твоих строф и твоей надписи к бюсту.
Напиши другие стихи на въезд государя в Петербург, для которого мы строим триумфальные ворота, и пришли ко мне. Жуковскому не до того: иначе я бы я его к сему побудил. Другого подобного торжества в этом тысячелетии, вероятно, не будет.
Участвовал ли я в обеде на праздниках ваших, и что должно прислать тебе? У нас ничего не состоялось. Мы слишком заняты важнейшим делом: трунить насчет других, которые любят и хотят веселиться и радуются избавления Европы и счастью России быть освобожденной ее избавителем.
Пришли мне несколько экземпляров описания вашего торжества. Я только один экземпляр видел в чужих руках; это должно пристыдить тебя. Если мои брошюры, который вояжируют в Петербурге и в Павловске, невредимо возвратятся восвояси, то я тебе пришлю их, дабы ты мог судить о расположении Франции и о Париже.
Пишут биографии Наполеона en vaudevilles и распевают новую конституцию, а государю русскому, окруженному еще всем блеском славы его, говорят в печатных листках, что слово конституция, которое употребил он в своей декларации, уменьшило в них энтузиазм, произведенный в них его подвигами.
Брат мой Николай (Тургенев) возвращается из Парижа через Франкфурт, где он будет в комитете, учреждаемом для окончания дел Германии, с доверенной особой барона Штейна. Он будет и в Москву и желал бы поспешить к вашему празднеству, о котором он уже слышал с душевным восторгом москвитянина в Париже.
Облобызай за меня милого Пушкина с братией. Уверь в сердечном почтении Карамзина с фамилией. Прости, пиши и присылай мне каждую строку своего произведения.
Сию минуту получил письмо твое, любезный друг и сейчас же отправлю к аббату Мангеню (воспитатель С.С. Уварова) письмо Василья Львовича для помещения в "Conservateur". Ожидаю с нетерпением стихов Николая Михайловича (Карамзина); сделай одолжение, пришли немедленно, хоть в рукописи. Не знаю, поместит ли Мангень письмо in extenso (полностью).
Присылай мне все и скорее. Завтра или сегодня едет к вам искусный переводчик "Мизантропа" (Ф.Ф. Кокошкин).
Князь Вяземский Тургеневу
15-го июня, Остафьево
Благодарю тебя, мой милый Тургенев, за твое письмо от 9-го июня, которое я получил только 14-го, и за твои похвалы моим стихам; во всяком смысле и во всех случаях твоя похвала для меня приятна, а я вообще не очень дорожу ни похвалами, ни бранью.
Меня здесь за мои стихи и хвалят, и ругают и в хвост, и в голову. Иные величают меня Ломоносовым, а я, право, быть Ломоносовым не хочу; другие пишут на меня стихи за мои стихи и говорят:
Ликуй, Российская держава:
Твоих писателей читают и едят!
Ты, верно, не понимаешь остроты сих стихов; я и сам, было, сначала не понял, но добрые люди истолковали: тут сказано о вяземских пряниках. Благодарю тебя и обнимаю за восторг, произведенный в тебе стихами Карамзина. Пускай ты стихов и не пишешь, по уметь ценить хорошие и восхищаться ими гораздо лучше в моих глазах, чем писать посредственные. Любовь к изящному и правильный вкус - дары, которых природа не расточала.
Наш Жуковский погибает, и я едва не плачу с досады: образумится ли он когда-нибудь, заживет ли так, как и рассудок, и всё, и все велят ему жить? Я ожидаю его к себе.
Не получив от тебя ответа на письмо, в котором я тебе говорил о нашем празднике, не внес я тебя в число наших товарищей и, следственно, никаких денег от тебя и не могу получить. Описание праздника к тебе не присылал потому что его и до сей поры еще нет; но если издатели "Сына Отечества" не напечатают моего письма, присланного к Дашкову (Дмитрий Васильевич), то прочти его у него.
Только, ради Бога, ни в котором случае меня не называй. Скоро, скоро думаю тебя обнять: приеду в сентябре в Петербург и стану стучаться у дверей министров. Хочу служить и служить усердно. Прости, мой любезный! Тебе всегда готов служить стихами, потому что тебе весело давать читать: но, по несчастью, ничего не пишется: жарко и душно.
Князь Вяземский Тургеневу
25-го июня 1814 г., Москва
Посылаю тебе описание праздника, сделанное Вельяшевым (Александр Петрович): оно только что вышло из печати. С нетерпением ожидаю присылки парижских книжек. У нас здесь на улицах появляется довольно русских парижан, сияющих бессмертием.
Наш Батюшков здоров и теперь должен быть в Лондоне; я о нем имею верное сведение (Батюшков, после двухмесячного пребывания в Париже, отправился морем в Лондон, побывал в Стокгольме и вместе с Д. Н. Блудовым приехал в Петербург в начале июля 1814 г.).
Жуковский ласкает меня надеждой увидеть его в Москве; не верю надежде, а, однако же, все надеюсь. Николай Михайлович написал превосходное стихотворение на настоящие происшествия: оно скоро будет напечатано.
Он воспользовался слабостью, оставшейся после лихорадки, чтобы написать сильные стихи, богатые и мыслью, и выражением. У вас в Петербурге и понятия не имеют о таких стихах; но ты, мой милый, будешь уметь и понять, и ценить их, и вот за что, между прочим, обнимаю тебя и люблю тебя. Вяземский.
Тургенев князю Вяземскому
1-го июня 1814 г. Петербург
Я тяжело виноват пред тобою, любезный и любимый Вяземский! Не отвечал тебе и за болезнью, и за разными хлопотами, но восхищался и восхищал других прекрасным твоим "Польским".
Я столько же радуюсь твоему таланту, как и новому роду поэзии, в котором ты так отличился. Я надеюсь, что, восхищенный подвигами рыцаря-победителя и одобренный успехами в сем новом роде, оставишь старые грехи свои. Ни в Париже, откуда я получаю через брата Николая все оды и брошюры, там выходящие, ни здесь, ни даже у вас в Москве, не было еще написано на сей случай ничего приличнее твоих строф и твоей надписи к бюсту.
Напиши другие стихи на въезд государя в Петербург, для которого мы строим триумфальные ворота, и пришли ко мне. Жуковскому не до того: иначе я бы я его к сему побудил. Другого подобного торжества в этом тысячелетии, вероятно, не будет.
Участвовал ли я в обеде на праздниках ваших, и что должно прислать тебе? У нас ничего не состоялось. Мы слишком заняты важнейшим делом: трунить насчет других, которые любят и хотят веселиться и радуются избавления Европы и счастью России быть освобожденной ее избавителем.
Пришли мне несколько экземпляров описания вашего торжества. Я только один экземпляр видел в чужих руках; это должно пристыдить тебя. Если мои брошюры, который вояжируют в Петербурге и в Павловске, невредимо возвратятся восвояси, то я тебе пришлю их, дабы ты мог судить о расположении Франции и о Париже.
Пишут биографии Наполеона en vaudevilles и распевают новую конституцию, а государю русскому, окруженному еще всем блеском славы его, говорят в печатных листках, что слово конституция, которое употребил он в своей декларации, уменьшило в них энтузиазм, произведенный в них его подвигами.
Брат мой Николай (Тургенев) возвращается из Парижа через Франкфурт, где он будет в комитете, учреждаемом для окончания дел Германии, с доверенной особой барона Штейна. Он будет и в Москву и желал бы поспешить к вашему празднеству, о котором он уже слышал с душевным восторгом москвитянина в Париже.
Облобызай за меня милого Пушкина с братией. Уверь в сердечном почтении Карамзина с фамилией. Прости, пиши и присылай мне каждую строку своего произведения.
Сию минуту получил письмо твое, любезный друг и сейчас же отправлю к аббату Мангеню (воспитатель С.С. Уварова) письмо Василья Львовича для помещения в "Conservateur". Ожидаю с нетерпением стихов Николая Михайловича (Карамзина); сделай одолжение, пришли немедленно, хоть в рукописи. Не знаю, поместит ли Мангень письмо in extenso (полностью).
Присылай мне все и скорее. Завтра или сегодня едет к вам искусный переводчик "Мизантропа" (Ф.Ф. Кокошкин).
Князь Вяземский Тургеневу
15-го июня, Остафьево
Благодарю тебя, мой милый Тургенев, за твое письмо от 9-го июня, которое я получил только 14-го, и за твои похвалы моим стихам; во всяком смысле и во всех случаях твоя похвала для меня приятна, а я вообще не очень дорожу ни похвалами, ни бранью.
Меня здесь за мои стихи и хвалят, и ругают и в хвост, и в голову. Иные величают меня Ломоносовым, а я, право, быть Ломоносовым не хочу; другие пишут на меня стихи за мои стихи и говорят:
Ликуй, Российская держава:
Твоих писателей читают и едят!
Ты, верно, не понимаешь остроты сих стихов; я и сам, было, сначала не понял, но добрые люди истолковали: тут сказано о вяземских пряниках. Благодарю тебя и обнимаю за восторг, произведенный в тебе стихами Карамзина. Пускай ты стихов и не пишешь, по уметь ценить хорошие и восхищаться ими гораздо лучше в моих глазах, чем писать посредственные. Любовь к изящному и правильный вкус - дары, которых природа не расточала.
Наш Жуковский погибает, и я едва не плачу с досады: образумится ли он когда-нибудь, заживет ли так, как и рассудок, и всё, и все велят ему жить? Я ожидаю его к себе.
Не получив от тебя ответа на письмо, в котором я тебе говорил о нашем празднике, не внес я тебя в число наших товарищей и, следственно, никаких денег от тебя и не могу получить. Описание праздника к тебе не присылал потому что его и до сей поры еще нет; но если издатели "Сына Отечества" не напечатают моего письма, присланного к Дашкову (Дмитрий Васильевич), то прочти его у него.
Только, ради Бога, ни в котором случае меня не называй. Скоро, скоро думаю тебя обнять: приеду в сентябре в Петербург и стану стучаться у дверей министров. Хочу служить и служить усердно. Прости, мой любезный! Тебе всегда готов служить стихами, потому что тебе весело давать читать: но, по несчастью, ничего не пишется: жарко и душно.
Князь Вяземский Тургеневу
25-го июня 1814 г., Москва
Посылаю тебе описание праздника, сделанное Вельяшевым (Александр Петрович): оно только что вышло из печати. С нетерпением ожидаю присылки парижских книжек. У нас здесь на улицах появляется довольно русских парижан, сияющих бессмертием.
Наш Батюшков здоров и теперь должен быть в Лондоне; я о нем имею верное сведение (Батюшков, после двухмесячного пребывания в Париже, отправился морем в Лондон, побывал в Стокгольме и вместе с Д. Н. Блудовым приехал в Петербург в начале июля 1814 г.).
Прости, мой милый Александр Иванович! Я приехал в город на короткое время и озабочен делами. Твой навсегда Вяземский. Отдай Дашкову один из экземпляров.
Князь Вяземский Тургеневу
Осенние месяцы, Москва
Милый мой Тургенев, отдай вложенное здесь письмо Батюшкову. Ты знаешь, что со мной было, не сердись за мое молчание. Пришли мне, если можно, новое издание сочинения г-жи Сталь о Германии и скажи мне, нет ли здесь человека, которому мог я отдать бы деньги за него или научи какому-нибудь другому средству.
Ради Бога, также пришли мне адрес шалуна Батюшкова, мне уже надоело у него просить. Прости, любезный!
1815
Князь Вяземский Тургеневу
22-го марта, Москва
Прибегаю к тебе, мой милый Тургенев, с решительною просьбой, на которую прошу заранее отвечать решительно. Я хочу ехать в Петербург и служить, но по какой части-не знаю: от полиции до дипломатики, от Архангельска до Мадрида бродит мое воображение и едва останавливается ли где-нибудь.
Тебе, советам твоим, дружбе твоей поручаю указывать мне, где и как бросить свой страннический посох. Признаюсь тебе, что желание мое и сам рассудок манит меня в Германию ко двору или Веймарскому, или тому, где будет царствовать великая княгиня (Анна Павловна?).
Там, сверх службы, будут мне средства заняться и учиться, чего мне весьма хочется; там можно мне будет жить умеренно, чего мне также весьма хочется и что необходимо для меня, чтобы привесть в устройство минутными шалостями и долгою беспечностью немного, или, чтобы сделать антитезу, порядочно расстроенное мое состояние.
Впрочем, решившись продать некоторую часть имения моего для уплаты совершенной всех моих долгов и имея в виду весьма изрядный остаток, я почти готов и отказаться до времени от переселения в чужую землю, если мне открылось бы здесь место приятное, и в котором мог бы я употребить в пользу малую толику способностей, коими наградило меня небо.
Но могу ли надеяться с мелким чинишком своим занять хорошее место, хорошее по важности исполнения? Нет, не думаю: nul n'est prophete en son pays (нет пророка в своем отечестве). Кажется, по всем нравственным и политическим причинам, по всем выгодам умственным, карманным, настоящим и будущим полезнее для меня убраться куда-нибудь.
Предпочтительно избрал бы я место при одном из тех дворов, о которых выше говорил, потому что тут имею я в виду некоторые особенный выгоды. Теперь еще должен ты мне сказать, когда приехать мне с тем, чтобы скорее и удачнее осмотреться, решиться и получить желаемое.
К самому ли приезду государя, или дать немного утихнуть треволнению? Дело в том, что летом я займусь устройством своих дел и вряд отделаюсь прежде августа и, следственно, если не приеду теперь, то должен буду отложить свою поездку на несколько месяцев.
Будь сам моим судьей. Своя рубашка к телу ближе, и какой буду я служивый и причастник дел государственных, если не устрою своих дел? Хочу заняться службою спустя рукава и не оглядываясь назад, то есть, без долга и покоен духом. Но не опоздаю ли я, выжидая август?
Теперь, то есть, при начале, буду я властен выбирать место, но, прозевав шапочный разбор, опасаюсь я остаться или вовсе без шапки, или с шапкой мне не по голове, чтд еще хуже. Ради Бога, постарайся нарядить меня, только не в фафошку.
Я в Петербурге имею несколько добрых людей, которые помогут мне, и людей с голосом и с весом. На иных из них могу считать, как на каменную стену, по дружбе их ко мне; на других - и так и сяк, смотря по погоде.
В числе последних занимает первое место Милорадович. Он меня любит, готов сделать мне одолжение и вызвался сам на то, но он ветер и к тому же сомневаюсь, чтобы дул ему всегда попутный ветр. Я тебе надоедаю, Тургенев, извини меня; но нет, я соврал, извини мне мое вранье.
Твоя дружба ко мне не подвержена сомнению: могу опереться на нее надежно во всех случаях, и эта мысль меня утешает. Моя доверенность не может докучать твоему сердцу, твоей лени, может быть, но так и быть. Не будет ли какой перемены в министерстве просвещения, то есть, не переменится ли министр?
Здесь говорят о Н. Н. Новосильцове: служение по этому министерству и при таком человеке может меня соблазнить. Кажется, высказал я все, что было у меня на уме: не стану обижать тебя повторением просьбы отвечать мне скоро, подробно и ясно. Полагаюсь на твою дружбу и засыпаю в ожидании пробуждения.
С вами ли Жуковский? Поручаю его тебе. Изнасильничай его и назло ему сделай ему добро. Нужно непременно обеспечить его судьбу, утвердить его состояние. Такой человек, как он, не должен быть рабом обстоятельств.
Слава царя, отечества и века требуют, чтобы он был независим. Пускай слетает он на землю только для свидания с друзьями своими, а не для мелких и недостойных его занятий. Друзьям его надобно подумать о его счастье и, как я сказал, назло ему сделать ему добро.
Прости, мой добрый Тургенев! Будь здоров и счастлив! Обними Батюшкова: и этот шалун, кажется, дурачится и просится охотой в горемыки. Что с ними делается? Я, право, их не понимаю, хотя, может быть, не менее их всех поплакал на своем веку (Батюшков, оправившись от нервной болезни, вызванной разрывом с любимой особой, уехал из Петербурга в деревню в конце января 1815 г.).
Князь Вяземский Тургеневу
Осенние месяцы, Москва
Милый мой Тургенев, отдай вложенное здесь письмо Батюшкову. Ты знаешь, что со мной было, не сердись за мое молчание. Пришли мне, если можно, новое издание сочинения г-жи Сталь о Германии и скажи мне, нет ли здесь человека, которому мог я отдать бы деньги за него или научи какому-нибудь другому средству.
Ради Бога, также пришли мне адрес шалуна Батюшкова, мне уже надоело у него просить. Прости, любезный!
1815
Князь Вяземский Тургеневу
22-го марта, Москва
Прибегаю к тебе, мой милый Тургенев, с решительною просьбой, на которую прошу заранее отвечать решительно. Я хочу ехать в Петербург и служить, но по какой части-не знаю: от полиции до дипломатики, от Архангельска до Мадрида бродит мое воображение и едва останавливается ли где-нибудь.
Тебе, советам твоим, дружбе твоей поручаю указывать мне, где и как бросить свой страннический посох. Признаюсь тебе, что желание мое и сам рассудок манит меня в Германию ко двору или Веймарскому, или тому, где будет царствовать великая княгиня (Анна Павловна?).
Там, сверх службы, будут мне средства заняться и учиться, чего мне весьма хочется; там можно мне будет жить умеренно, чего мне также весьма хочется и что необходимо для меня, чтобы привесть в устройство минутными шалостями и долгою беспечностью немного, или, чтобы сделать антитезу, порядочно расстроенное мое состояние.
Впрочем, решившись продать некоторую часть имения моего для уплаты совершенной всех моих долгов и имея в виду весьма изрядный остаток, я почти готов и отказаться до времени от переселения в чужую землю, если мне открылось бы здесь место приятное, и в котором мог бы я употребить в пользу малую толику способностей, коими наградило меня небо.
Но могу ли надеяться с мелким чинишком своим занять хорошее место, хорошее по важности исполнения? Нет, не думаю: nul n'est prophete en son pays (нет пророка в своем отечестве). Кажется, по всем нравственным и политическим причинам, по всем выгодам умственным, карманным, настоящим и будущим полезнее для меня убраться куда-нибудь.
Предпочтительно избрал бы я место при одном из тех дворов, о которых выше говорил, потому что тут имею я в виду некоторые особенный выгоды. Теперь еще должен ты мне сказать, когда приехать мне с тем, чтобы скорее и удачнее осмотреться, решиться и получить желаемое.
К самому ли приезду государя, или дать немного утихнуть треволнению? Дело в том, что летом я займусь устройством своих дел и вряд отделаюсь прежде августа и, следственно, если не приеду теперь, то должен буду отложить свою поездку на несколько месяцев.
Будь сам моим судьей. Своя рубашка к телу ближе, и какой буду я служивый и причастник дел государственных, если не устрою своих дел? Хочу заняться службою спустя рукава и не оглядываясь назад, то есть, без долга и покоен духом. Но не опоздаю ли я, выжидая август?
Теперь, то есть, при начале, буду я властен выбирать место, но, прозевав шапочный разбор, опасаюсь я остаться или вовсе без шапки, или с шапкой мне не по голове, чтд еще хуже. Ради Бога, постарайся нарядить меня, только не в фафошку.
Я в Петербурге имею несколько добрых людей, которые помогут мне, и людей с голосом и с весом. На иных из них могу считать, как на каменную стену, по дружбе их ко мне; на других - и так и сяк, смотря по погоде.
В числе последних занимает первое место Милорадович. Он меня любит, готов сделать мне одолжение и вызвался сам на то, но он ветер и к тому же сомневаюсь, чтобы дул ему всегда попутный ветр. Я тебе надоедаю, Тургенев, извини меня; но нет, я соврал, извини мне мое вранье.
Твоя дружба ко мне не подвержена сомнению: могу опереться на нее надежно во всех случаях, и эта мысль меня утешает. Моя доверенность не может докучать твоему сердцу, твоей лени, может быть, но так и быть. Не будет ли какой перемены в министерстве просвещения, то есть, не переменится ли министр?
Здесь говорят о Н. Н. Новосильцове: служение по этому министерству и при таком человеке может меня соблазнить. Кажется, высказал я все, что было у меня на уме: не стану обижать тебя повторением просьбы отвечать мне скоро, подробно и ясно. Полагаюсь на твою дружбу и засыпаю в ожидании пробуждения.
С вами ли Жуковский? Поручаю его тебе. Изнасильничай его и назло ему сделай ему добро. Нужно непременно обеспечить его судьбу, утвердить его состояние. Такой человек, как он, не должен быть рабом обстоятельств.
Слава царя, отечества и века требуют, чтобы он был независим. Пускай слетает он на землю только для свидания с друзьями своими, а не для мелких и недостойных его занятий. Друзьям его надобно подумать о его счастье и, как я сказал, назло ему сделать ему добро.
Прости, мой добрый Тургенев! Будь здоров и счастлив! Обними Батюшкова: и этот шалун, кажется, дурачится и просится охотой в горемыки. Что с ними делается? Я, право, их не понимаю, хотя, может быть, не менее их всех поплакал на своем веку (Батюшков, оправившись от нервной болезни, вызванной разрывом с любимой особой, уехал из Петербурга в деревню в конце января 1815 г.).
Есть горе, но есть и веселье. Прости!
Тургенев князю Вяземскому
1-го апреля 1815 г., Петербург
Я получил только сегодня письмо твое, любезный князь Петр Андреевич, и спешу благодарить тебя за доверенность твою ко мне, которой письмо сие служит доказательством.
В течение сей зимы я сам собирался писать к тебе о самом тебе и показать тебе в истинном свете все выгоды, которые для тебя служба представить может. Под словом выгоды я не разумел ни удовлетворения честолюбия, ни избежания московской праздности.
На счет первого я более других разочарован; последняя не долго может быть пагубна для того, кто способен чувствовать цену умственных, моральных наслаждений. Нет, я желал сотворить для тебя будущее, или, по крайней мере, показать тебе необходимость в цели жизни; познакомить тебя с некоторыми приятностями, которые встретить можешь на пути к сей цели.
Я полагал, что, кроме Петербурга, нет для тебя другой дороги к сей цели; но думая, что и служба в чужих краях в твоем положении не озаботит тебя, хотел звать тебя сюда и быть на первый случай твоим cicerone у здешних матадоров. Отсутствие государя и неизвестность, в которой находятся многие из управляющих министерствами на счет вверенных им частей и на счет самих себя, заставили меня отложить до времени намерения мои, дружбою к тебе мне внушенные.
Да и сам в себе я не был уверен. Желать добра не довольно; надобно иметь средства произвести в действо свои желания. Теперь я скажу тебе искренно мое мнение на счет твоего приезда сюда и рода службы, который ты избрать должен. Если бы не постигли нас ужасные для рода человеческого происшествия, которые легко могут лишить нас
И славы прежних лет,
Тургенев князю Вяземскому
1-го апреля 1815 г., Петербург
Я получил только сегодня письмо твое, любезный князь Петр Андреевич, и спешу благодарить тебя за доверенность твою ко мне, которой письмо сие служит доказательством.
В течение сей зимы я сам собирался писать к тебе о самом тебе и показать тебе в истинном свете все выгоды, которые для тебя служба представить может. Под словом выгоды я не разумел ни удовлетворения честолюбия, ни избежания московской праздности.
На счет первого я более других разочарован; последняя не долго может быть пагубна для того, кто способен чувствовать цену умственных, моральных наслаждений. Нет, я желал сотворить для тебя будущее, или, по крайней мере, показать тебе необходимость в цели жизни; познакомить тебя с некоторыми приятностями, которые встретить можешь на пути к сей цели.
Я полагал, что, кроме Петербурга, нет для тебя другой дороги к сей цели; но думая, что и служба в чужих краях в твоем положении не озаботит тебя, хотел звать тебя сюда и быть на первый случай твоим cicerone у здешних матадоров. Отсутствие государя и неизвестность, в которой находятся многие из управляющих министерствами на счет вверенных им частей и на счет самих себя, заставили меня отложить до времени намерения мои, дружбою к тебе мне внушенные.
Да и сам в себе я не был уверен. Желать добра не довольно; надобно иметь средства произвести в действо свои желания. Теперь я скажу тебе искренно мое мнение на счет твоего приезда сюда и рода службы, который ты избрать должен. Если бы не постигли нас ужасные для рода человеческого происшествия, которые легко могут лишить нас
И славы прежних лет,
И славы лет грядущих,
то, в надежде скорого возвращения государя, коего присутствие здесь должно было до сего почитать первой и священнейшей его обязанностью, я бы присоветовал тебе немедленно приезжать сюда и воспользоваться первым случаем для исходатайствования тебе должности, склонностям и желаниям твоим сообразной.
Но мы, по несчастию, должны лишиться надежды вскоре видеть государя и оставить покуда старое по старому; а если, что еще хуже, он только заглянет сюда, то и тогда вряд ли бы можно было успеть устроить тебя в Петербурге.
Из этого ты видишь, что не одно желание видеть экономические дела твои устроенными прежде приезда твоего сюда, но и бесполезность скорого приезда заставляют меня дать тебе совет, несогласный с нетерпением моим обнять тебя в Петербурге, в кругу немногих твоих и моих приятелей.
Поезжай туда, куда зовет тебя долг отца семейства для будущего твоего спокойствия и приезжай к нам без долгов и без желания наделать здесь новые. До тех пор поручи мне думать о месте, которое бы могло быть тебе по всему приятно. Что придумаю, о том напишу к тебе.
то, в надежде скорого возвращения государя, коего присутствие здесь должно было до сего почитать первой и священнейшей его обязанностью, я бы присоветовал тебе немедленно приезжать сюда и воспользоваться первым случаем для исходатайствования тебе должности, склонностям и желаниям твоим сообразной.
Но мы, по несчастию, должны лишиться надежды вскоре видеть государя и оставить покуда старое по старому; а если, что еще хуже, он только заглянет сюда, то и тогда вряд ли бы можно было успеть устроить тебя в Петербурге.
Из этого ты видишь, что не одно желание видеть экономические дела твои устроенными прежде приезда твоего сюда, но и бесполезность скорого приезда заставляют меня дать тебе совет, несогласный с нетерпением моим обнять тебя в Петербурге, в кругу немногих твоих и моих приятелей.
Поезжай туда, куда зовет тебя долг отца семейства для будущего твоего спокойствия и приезжай к нам без долгов и без желания наделать здесь новые. До тех пор поручи мне думать о месте, которое бы могло быть тебе по всему приятно. Что придумаю, о том напишу к тебе.
Если же решишься избрать часть дипломатическую, то уведомь меня заблаговременно, дабы я мог, через кого надобно, написать к графу Нессельроде. Брат мой (Николай) там и может действовать за меня по моим наставлениям. Ходатайство его по сей части по сю пору не совсем было безуспешно.
Между дипломатами у меня есть истинные приятели; но как я часто о том же роде службы думал и для братьев моих, то и знаю все неудобства сей службы, из коих первое есть дороговизна, и не в одной Англии; нет, в Германии, при самом незначащем дворе - то же; особливо, когда чиновник с семейством.
Для занятия места при одном из немецких дворов довольно выгодны, но по службе нет. Но замешательства, произведенные новейшими происшествиями и по сей части весьма велики, и чиновники, жившие в Вене, в надежде будущих итальянских и немецких миссий, остались большею частью с одними надеждами, и только некоторым удалось получить штатные места и жалованья; но поедут ли они к своим дворам - не знаю.
Чин твой хотя и представляет некоторые затруднения в выборе видного места, но не столько по дипломатической, сколько по гражданской части. По сей последней надобно стараться попасть под непосредственное начальство министра и на доброго директора департамента или к статс-секретарю, или в государственную канцелярию.
Первое возможно без государя, последнее только при нем. Но я не считаю нужным теперь распространяться об этом в ожидании отзыва твоего о времени приезда сюда. Как скоро увижу здесь Жуковского, то с ним о тебе посоветуюсь.
Я совершенно согласен с твоим мнением на счет его рода и средств жизни. Не только как друг его, но и как любящий славу России и поэзию, желаю ему одной независимости от людей и от обстоятельств.
Засвидетельствуй мое душевное почтение Николаю Михайловичу, Екатерине Андреевне (Карамзиным) и Ивану Ивановичу (Дмитриеву). Новостей не пишу: elles sont revoltantes (они отвратительны). Пришли мне полный список своих сочинений, всех без исключения; я имею один неполный список старых грехов твоих.Последних произведений твоих хвалить не буду: они и сами себя хвалят, и друзьям твоим оставалось только с тобой согласиться. Кланяйся Давыдовым (Дмитрию Александровичу и Денису Васильевичу) - счастливцу и поэту; Пушкиным - поэтам (здесь Василью Львовичу и Алексею Михайловичу). Но не обиделся бы один из двух близким соседством. А. Тургенев.
Между дипломатами у меня есть истинные приятели; но как я часто о том же роде службы думал и для братьев моих, то и знаю все неудобства сей службы, из коих первое есть дороговизна, и не в одной Англии; нет, в Германии, при самом незначащем дворе - то же; особливо, когда чиновник с семейством.
Для занятия места при одном из немецких дворов довольно выгодны, но по службе нет. Но замешательства, произведенные новейшими происшествиями и по сей части весьма велики, и чиновники, жившие в Вене, в надежде будущих итальянских и немецких миссий, остались большею частью с одними надеждами, и только некоторым удалось получить штатные места и жалованья; но поедут ли они к своим дворам - не знаю.
Чин твой хотя и представляет некоторые затруднения в выборе видного места, но не столько по дипломатической, сколько по гражданской части. По сей последней надобно стараться попасть под непосредственное начальство министра и на доброго директора департамента или к статс-секретарю, или в государственную канцелярию.
Первое возможно без государя, последнее только при нем. Но я не считаю нужным теперь распространяться об этом в ожидании отзыва твоего о времени приезда сюда. Как скоро увижу здесь Жуковского, то с ним о тебе посоветуюсь.
Я совершенно согласен с твоим мнением на счет его рода и средств жизни. Не только как друг его, но и как любящий славу России и поэзию, желаю ему одной независимости от людей и от обстоятельств.
Засвидетельствуй мое душевное почтение Николаю Михайловичу, Екатерине Андреевне (Карамзиным) и Ивану Ивановичу (Дмитриеву). Новостей не пишу: elles sont revoltantes (они отвратительны). Пришли мне полный список своих сочинений, всех без исключения; я имею один неполный список старых грехов твоих.Последних произведений твоих хвалить не буду: они и сами себя хвалят, и друзьям твоим оставалось только с тобой согласиться. Кланяйся Давыдовым (Дмитрию Александровичу и Денису Васильевичу) - счастливцу и поэту; Пушкиным - поэтам (здесь Василью Львовичу и Алексею Михайловичу). Но не обиделся бы один из двух близким соседством. А. Тургенев.
Князь Вяземский Тургеневу
Начало апреля. Москва
Благодарю тебя, мой милый Тургенев, за твое письмо. Не буду отвечать на него подробно: нет времени и почти нет мыслей. На что решиться? Чего ждать? Нечего надеяться, много чего страшиться. Если война примет вид важности и постоянства, то лучше всего начать службу, связанную с нею, то есть, по дипломатической части.
Лучше заложить первое основание под глазами государя: может быть, будет случай и показать себя с успехом. Можно ли получить acecсopcкий чин без экзамена? Я все, право, на него имею и давно уже был представлен; к тому же и в военное время служил я поручиком.
(Чины коллежского асессора и статского советника, на основании указа 9-го августа 1809 г., давались не за выслугу лет, а по представлении свидетельства об окончании университетского курса, которого князь Вяземский не проходил. Этот закон, проведенный Сперанским с целью поднятия уровня просвещения, с падением Сперанского постепенно терял свою силу, пока наконец в 1834 году не был окончательно отменен).
Уведоми меня об этом. Прости, мой милый и услужливый Тургенев! Батюшкову отдай его сказку ("Странствователь и домосед") и скажи, что мне писать времени нет. Напишу к нему в понедельник и пришлю чай.
У меня нет моих стихов переписанных, к тому же я роздал их по журналам.
Мой адрес: у Арбатских ворот, в доме князя Сибирского.
Князь Вяземский Тургеневу
Октябрь, Москва
Сделай милость, любезный Тургенев, попроси от меня Жихарева (Степан Петрович, страстный театрал, автор "Записок"), чтобы он похлопотал в театральной конторе о скорейшей высылке в Москву пьесы-оперы под названием "Певец и портной", переведенной мною для бенефиса актера Лисицина (А. В., комический актер).
Бенефису его скоро быть должно, а пьесы не присылают. Сделай дружбу, похлопочи и попроси от меня похлопотать Жихарева, который, кажется, знаком с театральной ракальею.
Прости! Обнимаю тебя. Сделай одолжение, исполни, как можно скорее, мою просьбу; но, ради Бога, не говори, что эта пьеса мною переведена; я хотел одолжить Лисицина, а не искал славы или бесславия.
Князь Вяземский Тургеневу
4-го ноября, Москва
Благодарю милую Эолову Арфу ("Эолова Арфа" Арзамасское прозвище А. И. Тургенева) за присылку "Видения" (см. ниже), которое я прочел нисколько раз, и всегда с новым удовольствием и новым смехом. "Видение" писано мастерски. Дай Бог новому Арзамасу процветать более и более и родить чаще таких дитяток, и тогда-горе новому Вавилону!
Он будет срыт до основания, и мы воскликнем:
Упал сей град -
Гроза и трепет для рассудка!
Сейчас везу "Видение" к Василью Пушкину, который пламенеет желанием сразиться с нечестивцами. Иван Иванович (Дмитриев) советует ему поспешить съездить в Петербург, чтобы сделать эту кампанию против Шутовского.
Ради Бога, присылайте все, что будет выходить в Арзамасе. У тебя много писцов в команде, и одолжения этого требую от дружбы твоей. Мы здесь, в древнем Иерусалиме, только и живем вами.
Подписка на сочинения Жуковского идет помаленьку. Вот третей депь, как я стал выезжать. Прости, мой милый Тургенев и соарзамасец! Прочим соарзамасцам-дружеский и братский поклон.
Я их всех люблю, как душу. С общего вашего позволения я буду или Асмодеем, или Варвиком. Кто Ивиков Журавль (За Вяземским осталось прозвище Асмодея. Варвиком назывался Н. И. Тургенев. Ивиковым Журавлем был Ф. Ф. Вигель. Светлана Арзамасское прозвище Жуковского)? Спасибо за попечение об опере моей.
Я знаю, что она переведена, но на переведена безграмотным: нет ни смысла, ни соблюдения правил языка и поэзии. Я, по крайней мере, одел ее в пристойное платье. Напомни Жихареву справиться об ней обстоятельнее. Прости еще раз: писать дале некогда. Обнимаю тебя от всего сердца, Жуковского, Светлану то-ж, обнимаю то-ж.
Вчера был здесь блестящий бал у князя Юрия Владимировича Долгорукого (здесь бывший военный губернатор Москвы) в новых покоях, им отделанных, и я домой притащился в пять часов. Устал, как собака; пустота в голове.
Зачем не печатаете вы "Видения"? Если нельзя в Питере, то не хотите ли мне поручить? Я думаю, у Всеволожского (Николай Сергеевич, в 1809 г. открыл в Москве собственную типографию, на девяти станках, для печатания на русском, французском и греческом языках, причем литеры были выписаны из Парижа, от Дидо. В 1812 г. французы печатали в его типографии свои прокламации и бюллетени. В 1817 типография Всеволожского перешла в Министерство народного просвещения и была перевезена в Петербург) можно напечатать.
На обороте, Александру Ивановичу Тургеневу.
"Видение" Д. Н. Блудова написано в 1815 г. и представляет собой прямое подражание сочинения аббата Morellet "Preface de la commedie des philosophes, ou la vision de Charles Palissot" (1760).
"Видение" Блудова также служило ответом на комедию князя А. А. Шаховского "Урок кокеткам или Липецкие воды" (1815 г.), в которой был осмеян Жуковский, как представитель нарождавшегося тогда романтизма. Пьеса Блудова и послужила внешним поводом к основанию "Арзамасскаго общества", членами которого сделались как прежние "бойцы за новый слог", так и более молодые писатели, воспитавшиеся под влиянием литературного направления, данного Карамзиным.
Таким образом, между старшими и младшими членами "Арзамаса" существовала тесная преемственная связь, и Жуковский был прав, когда называл общество, основанное Блудовым, "Новым Арзамасом", давая этим понять, что "Арзамас" существовал и раньше, но только не носил этого прозвища. Очевидно, и князь Вяземский в таком же смысле называет "Арзамас" новым: Мы были уже "Арзамасцами" между собой, когда "Арзамаса" еще и не было. "Арзамасское общество" служило только оболочкой нашего нравственного братства.
Видение в какой-то ограде, изданное обществом ученых людей
Le vrai peut quelquefois n’etre pas vraisemblable
Предуведомление от издателей
Общество друзей литературы, забытых фортуной и живущих вдали от столицы, собиралось по назначенным дням в одном Арзамасском трактире (отсюда название Арзамас). Там члены общества за столом, покрытым ветхою скатертью и не обремененным блюдами, проводили вечера в разговорах о предмете, ими любимом; никогда не ссорились, но часто спорили, и споры их иногда продолжались до утра. Случилось, что в один из таких вечеров, возле их скромной академии, за тонкою перегородкой, ночевал какой-то приезжий, никому незнакомый в Арзамасе.
Но вдруг, в средине ночи, спокойствие литературного разговора было нарушено странным шипеньем и бормотаньем как будто сквозь сон. Эти чудные звуки выходили из комнаты приезжего, а любопытство - порок не одних женщин.
Оно возбудилось в Арзамасском ученом обществе. Один молодой член подошел к перегородке, за ним другие. Широкая щель открыла перед ними догорающий ночник, постелю и тучное тело их соседа. Он был погружен в крепкий сон, но сон не мешал ужасному волнению.
Долго чудесный проезжий вертелся под одеялом, наконец, спустился с постели и начал бродить по комнате. Бока его раздувались от одышки, пот лился с него градом; ежеминутно у него вырывались невнятные слова; но вдруг он остановился, размахнул руками и, не просыпаясь, даже не переставая храпеть, громким голосом прокричал реляции о каком-то видении.
Потом, без отдыха и продолжая спать, он повторила ее в другой, в третий, в четвертый раз и наконец столько раз, что члены Общества успели записать все слова его от первого до последнего. Общество почитает обязанностью сообщить сие видение публике.
Само по себе оно не весьма любопытно, но не может ли послужить дополнением к истории магнетического сна? Что касается до сочинений и авторов, о которых грезил проезжий, то, вероятно, они не существуют.
По крайней мере, ни имена сих авторов, ни ссоры их не дошли до сведения мирных литераторов Арзамаса.
Видение в какой-то ограде
И было в лето второе от Лейпцигской битвы, в месяц третий, в день пятый за десять, и был в Словеснице и видел в Словеснице мерзость и запустение, и от чтения стихов моих пронзил меня хлад полунощи.
И вотще обращал я взоры мои одесную и ошую (здесь: справа и слева) и по стенам обнаженным чертога, и по седалищам, и по лавкам, и не было ни другов, ни соглядатаев.
И чтение стихов моих достигало средины, и все словесные братия уснули вмале, и смутился я духом моим, и помыслил: Восстану, иду восвояси.
И был я в ограде Словесницы, и встретила меня буря зельна (здесь: сильная) и была вьюга от страны северной и от помория, и от Москвы, и от Волги, и снег осыпал меня, белый, как волна агнцев юнчих, и дрожал я, как листья древа проклятого.
И начал я глаголать в сердце моем и сказал: Нет надежды на спасение, и лишился я всех подпор моих; и рассердил я слепца Эдила, и раздразнил я безумца Леара, и надоел я прочим друзьям моим; и нет уже друзей у меня, и нет денег, и есть заимодавцы.
И клял я судьбу мою, творящую наперекор мне во всех делах моих, ибо слезлив я в сатирах своих и забавен в своих трагедиях; и хочу я, чтоб смеялись над врагами моими, и смеются одни враги мои; и люблю я красавицу, и урод мне любовница; и пишу я стихи, и стихи мои - проза.
И вздохнул я от глубины утробы моей, и воскликнул я гласом великим и тонким: О, кто стихам моим даст игривость и легкость Мешкова, и силу тельца Барабанова, и чистоту двух Хлыстовых (здесь: перефраз имен членов Беседы любителей русского слова).
И дерзну я, и возгремлю сатирами, и напишу я сатиру на моих благодетелей; и преложу я сатиру в комедию, и комедию начиню я балетами, и за казенный убыток возьму из казны я пятьсот рублей, и не заплачу я долгов моих.
И что помышляю о радостях? Уже не блистать мне в листках и на сцене; уже прежние чада главы моей скончалися тихою смертью, и новые чада родятся полумертвые.
И умолк я, и восплакал я, как после успеха чужой трагедии, и положил я руки мои на чрево мое, и очи мои сокрылись в ланитах моих.
И се послышал я в десном ухе (здесь: в правом ухе) моем некий глас охриплый и резкий, как глас ветра в ущельях горных, как глас чтеца на Словеснице.
И помыслил я: Се не Мешков ли глаголет, и озрелся я, и узрел сквозь оконце Мешкова, пред столом спящего.
И глас охриплый шептал мне на ухо шуее (слева); и озрелся я и узрел единую колесницу ветхую и внимал единому храпу конскому.
И страх зельный (сильный) напал на меня, и воздымались останки власов моих, и помышлял я о бегстве, и чрево мое давило ноги мои, и был я недвижим, как ход комедий моих.
И сказал мне глас охриплый: Не бойся! И испугался я больше прежнего. .
И снова сказал мне глас охриплый: Не бойся, озрися вспять и зри, и узришь!
И подъял меня как дух бурный, и подвигнул меня, и стал я чревом к дому Словесницы, и не узрел я дома Словесницы.
И на месте дома Словесницы узрел я некий мир извращенный, и там, в сумраке странном, предметы меняются в видах своих, и маки там кажутся розами, и за фимиам курится там ельник, и гуща квасная там кажется нектаром, и толокно там - амброзии, и гудки почитаются лирами.
И носился в тумане свиток великий, как ветхий столбец Приказа посольского, и развивался столбец, и помалу исшел из столбца чудный призрак в образе старца.
И явился мне старец в лучах из замерзлых сосулек, и лицо его было как древняя хартия, и власы его, как снег вешний, с багряным песком перемешанный.
И старец воссел на два меха из кожи воловьей, и исполнены мехи корнями словес, и пред мехами сидящий, обнимая колена мрачного старца, внимал ему и лелеял его, как чадо избранное, и вещал мне призрак: Чадо второе, приди и внимай мне!
И почто смущаешься духом, и почто ужасаешься скудости мыслей, и что плачешь над бесплодием главы твоей? И дух твой не зависит от мыслей, и дар твой не требует знаний, и дар твой питается чувством единым, живущим вечно в тебе и во мне.
И оное чувство и сушит нас, и нучит, и грызет нас, и движет, и не престанет возбуждать нас, и мы не престанем писать, доколе будет чуждое счастье, доколе будут терзать нас успехи ума.
И когда погибнут таланты, и когда глупость воссядет на судилище вкуса, и тогда мы умолкнем, и увы! не придет cie время!
И оным чувством бессмертным умертвил ты гений, создавший в Росси трагедию, и почто есть другие? О, чадо! Ополчись и успевай, и завидуй, и уязвляй!
И напиши нечто и назови cиe нечто комедией, и раздали cиe нечто на пять тетрадей, и тетрадь назовется действием.
И хвали героев русских, и усыпь их своими хвалами, и тверди о славе России, и будь для русской сцены бесславием, и русский язык прославляй стихами не русскими.
И подражай Мольеру, и никто не узнает Мольера, и превращай тонкое в грубое, и забавное в сопное (здесь: скупое), и "Селимену" в "Знакомку" Буянова.
И то не главное в твоей нареченной комедии; поомочи перо твое в желчь твою и возненавидь кроткого юношу, дерзнувшего оскорбить тебя талантами и успехами.
И разъярись на него бесплодной яростью, и лягни в него десною рукою твоею и твоей грязью природной обрызгай его и друзей его.
И представь не то, что в нем есть, но чего ты желал бы ему; и, чтоб он казался глупцом, ты вложи в него ум свой, и стихи его да завянут в руках твоих, как цветы от курения смрадного, и заснет он спокойно под шумом ругательств твоих.
И в день оный придет к тебе храбрость чудесная, и пот хладный покроет тебя и стихи твои и достигнет до зрителей.
И ты будешь осторожен и мудр, и соберешь ты полчище крепкое, и будут в том полчище тридесять кресел и сто мест за креслами и пять-на-десять воинственных жен и сто воинов пеших.
И поставится полчище от верху чертога донизу и от десные страны и до шуее, и от скрипиц и до преддверия, и единый воин, как бесом движимый, приблизится к спокойным врагам твоим и вольется в спящего юношу.
И, внимая мнимым стихам твоим, все зрители будут преходить постепенно от жалости к гневу и от гнева к презрения и от презрения ко сну.
И во всеобщем успении вознесется гром дружины твоей, и гром не разбудит зрителей, зане еще будут тянуться стихи твои.
И когда отыдут стихи твои, и се враги твои воскликнут: И сперва да явится он, усыпитель наш, да приимет дань благодарности за благодеяние неумышленное.
И будет дружина твоя плескать тебе по найму и презирать тебя даром, и будет Словесница, зевая, хвалить тебя.
И ты будешь один восхищаться собою и с умилением скажешь: Се ныне день торжества, и свершилось мщение, и без барыша я отыду в дом свой, но с миром, и всем глупцам мир.
И престал вещать старец, и вложил он мне в сердце главу змеи малой, и наполнился я духа старчего, и престало виденное, и сбудется.
18-го ноября, Москва
Я получил твое письмо и билеты, и все исполню по твоему приказанию. По следующей почте надеюсь прислать тебе деньги и список подробный подписчикам.
Ты говоришь, что посылаешь мне формат издания (стихотворений Жуковского) и ничего не бывало, а сам другим толкуешь о точности, которая тебе незнакома,
Как Шаховскому ум, а Шаховской уму.
Я все хвораю: день выеду, а пять сижу дома. Теперь и в постели лежал, но чувствую себя лучше. На днях я был в Остафьеве; Карамзины грустят о прошедшем и беспокоятся о будущем (Карамзины с весны уже находились в Остафьеве. Осенью дети их захворали скарлатиной. Двое из них выздоровели, а дочь Наталья (умерла в ноябре).
Катя и Андрюша не в опасности, но болезнь такого рода, что прежде истечения шести недель нельзя ни за что отвечать.
Злоба Шишкова и прочих дуралеев не тяжела, но злоба судьбы - бремя свинцовое, от которого никакая мудрость, никакая добродетель освободить не может. Что нужно для счастья Карамзина? Не делать утрат: и того не имеет он наслаждения. Не понимаю Провидения.
Хороши вы, Арзамасцы! Вся Москва наводнена "Липецкими Водами" (автор пьесы князь Александр Александрович Шаховской); одни мы, усердные Арзамасцы, забыты вами. Как не прислать одного экземпляра! На днях Кокошкин позвал меня на вечер к себе для слушания "Вод"; я повез с собою Василия Пушкина, и
Мы зрели полное собранье
Беседы всей:
Иванов (Федор Федорович, известный в свое время драматический писатель, состоял так же, как и Мерзляков с Кокошкиным членом "Общества любителей российской словесности"), Мерзляков (Алексей Федорович) и все московские актеры. Сначала приметно было, что некоторые умы расположены были благосклонно к Шутовскому (здесь Шаховской): хвалили разговор, свободу, чистоту, плавность слога.
Один Пушкин несколько раз испускал яростные крики, не будучи в силах обуздать порывы ретивого сердца. Я молчал и думал про себя, что версификация не свободная, а растянутая и "много воды", а потому молчал, дав себе слово не говорить, если нечего будет хвалить.
Действие первое прочтено: хвалят тот же свободный разговор; кто-то спрашивает о ходе первого действия. "Да", говорят, "кажется, он медлен, но подождем конца". Читают второе действие.
Кокошкин божится, что разговор самый комический. Я молчу, будто верю; другие и заподлинно верят и вторят ему, но, однако же, лица темнеют, тень скуки крадется по челам. Василий Пушкин бодрится; крики его вырываются чаще из груди, волнуемой яростью; "я молчу и гляжу на свет бледный и унылый" (цитата из "Светланы" Жуковского) .
Читают третье действие. Читают, читают, несется легкий ропот, и Кокошкин не божится, а зевающий его рот молча клянется за него, что и он скучает; Мерзляков уже выставляет Аристотеля; Иванов начинает выпускать плоские шутки; Василий Пушкин бьется по ляжкам и вскрик вает: "Я торжествую".
Я молчу и гляжу на свет бледный и унылый. Читают четвертое действие, читают пятое, кончают, и единый глас, вылетающий из разных грудей, воскликнул: "Пьеса дурна; нет в ней ни одного характера, нет хода, нет плана, нет завязки".
И в самом деле: можно ли было ожидать от Шутовского подобной плоскости, хотя и возвышен он на чреде плоских. Что за кокетка - курва? Что за Пронский - дурак? Чего хочет Саша? Почему думает он, что Оленька влюблена в него, а что он в сетях графини? Что за Холмский? Что за Ольгин? Что за Угаров-Буянов? О Фиалкине и говорить нечего.
Подлая зависть ничего внушить хорошего не может. Одно лицо сносное: старой княжны. Что за иллюминация? Мне хочется написать на эту пьесу письмо обстоятельное к липецкому жителю, но надобно собраться с силами: я теперь болен и что-то невесел.
Надеюсь, однако же, в скорости исполнить свое желание (князь Вяземский не замедлил исполнить свое желание. В Российском Музеуме (1815) появилось его "Письмо с Липецких вод", с подписью: В. Эта статья представляет забавную карикатуру на всех действующих лиц комедии Шаховского и на самого автора).
Между тем, ради Бога, печатайте мои эпиграммы; выставьте хотя имя мое полное и чин, и лета, и приметы. Посылаю тебе портрет обратно. Тончи (Сальваторе, итальянский художник, работавший в России) находит, что главной причиной его несходства есть то что глаза написаны неправильно: один ниже другого.
Прощай, мой милый друг! Обнимаю тебя от всего сердца. Ради Бога, не забывай меня и пиши чаще. Я грустен, скучен, нездоров и озабочен. Черт ли в жизни, если не печется о ней дружба!
Между тем, ради Бога, печатайте мои эпиграммы; выставьте хотя имя мое полное и чин, и лета, и приметы. Посылаю тебе портрет обратно. Тончи (Сальваторе, итальянский художник, работавший в России) находит, что главной причиной его несходства есть то что глаза написаны неправильно: один ниже другого.
Прощай, мой милый друг! Обнимаю тебя от всего сердца. Ради Бога, не забывай меня и пиши чаще. Я грустен, скучен, нездоров и озабочен. Черт ли в жизни, если не печется о ней дружба!
Арзамасцам мой сердечный поклон. Чу меня забыл: я к нему нисал, а он и в ус не дует. Эолова Арфа холоден ко мне, как лед. Пишешь ли к Батюшкову? Денис пишет ко мне, что он послал тебе письмо. Он боится за тебя, чтобы из независимого философа не сделался ты рабом фортуны.
1816
Князь Вяземский Тургеневу
13-го января, Москва
Тургенев, голубчик,
Будь письмам попутчик!
Ты меня забыл вовсе. Бог тебе судья. Прости, а я тебя люблю по-старому.
В конце января
Московского во мне узришь пономаря;
А, может, в феврале,
На питерской земле,
Проклятьем отягченной
Беседы воспаленной,
С смущеньем на челе,
Приеду в Беседу.
Этот проклятый Батюшков всегда меня врать заставляет (Батюшков из Каменца приехал в Москву в начале января и прожил в ней до конца года); как голова Медузы, он надо мной действует и мой ум превращает в камень.
Батюшков хочет сохранить аноним,
Но глупость за него здесь руку приложила,
И ты его узнал, мой друг Абдолоним,
С тобою будь его и жизнь, и сила.
Князь Вяземский Тургеневу
13-го января, Москва
Тургенев, голубчик,
Будь письмам попутчик!
Ты меня забыл вовсе. Бог тебе судья. Прости, а я тебя люблю по-старому.
В конце января
Московского во мне узришь пономаря;
А, может, в феврале,
На питерской земле,
Проклятьем отягченной
Беседы воспаленной,
С смущеньем на челе,
Приеду в Беседу.
Этот проклятый Батюшков всегда меня врать заставляет (Батюшков из Каменца приехал в Москву в начале января и прожил в ней до конца года); как голова Медузы, он надо мной действует и мой ум превращает в камень.
Батюшков хочет сохранить аноним,
Но глупость за него здесь руку приложила,
И ты его узнал, мой друг Абдолоним,
С тобою будь его и жизнь, и сила.
 |
Портрет изображает князя Вяземского с подписью рукой Батюшкова: "за лицо". |
Тургенев князю Вяземскому
16-го января, Петербург
Пожалуйста, доставь письмо А. М. Пушкину (Алексей Михайлович). Дело его сделано. Я получил письмо твое, на имя Сюськи посланное, но не видал еще Дашкова, ибо задушен новыми хлопотами; а надобно поспеть сегодня на бал к французскому послу (французским послом был в то время граф de Noailles (Жюст де Ноай)), где и государь будет, и похоронить графа Янковича, который за несколько минут до смерти велел просить меня пригреть грешное его тело, которое я нашел уже на столе, прикрытое рубищем. Cela а fait une impression sur moi qui ne s effacera de la vie (Это произвело на меня такое впечатление, которое никогда не исчезнет из жизни).
Жуковский давно уехал в Дерпт.
A propos d'enterrement et de Жуковский: я пришлю к тебе на следующей почте сотни три, четыре, для бедной Поповой (Дарья Васильевна Попова - бедная вдова, жившая в Тамбове. Муж ее, губернский секретарь Иван Иванович Попов, умер в 1810 году, оставя пятерых детей. Старший сын, утративший казенные деньги, находился под судом; младший в 1814 году скоропостижно умер. На руках матери, не имевшей никаких средств к существованию, оставались две дочери-девицы и пятилетий сын) и, если не разыграю здесь в лотерею, то и вещи ей назначаются.
Пишите ко мне чаще, но не всегда ожидайте ответа. Tout á vous de coeur (от всего сердца) Тургенев.
A propos d'enterrement et de Жуковский: я пришлю к тебе на следующей почте сотни три, четыре, для бедной Поповой (Дарья Васильевна Попова - бедная вдова, жившая в Тамбове. Муж ее, губернский секретарь Иван Иванович Попов, умер в 1810 году, оставя пятерых детей. Старший сын, утративший казенные деньги, находился под судом; младший в 1814 году скоропостижно умер. На руках матери, не имевшей никаких средств к существованию, оставались две дочери-девицы и пятилетий сын) и, если не разыграю здесь в лотерею, то и вещи ей назначаются.
Пишите ко мне чаще, но не всегда ожидайте ответа. Tout á vous de coeur (от всего сердца) Тургенев.
Князь Вяземский Тургеневу
Вторая половина января, Москва
Господин Молчанов-Немцов-безгласный, Тургенев-безъязычный, Попов-бессловесный-словесник (Попов Василий Степанович, бывший правитель канцелярии князя Потемкина, а тогда член Государственного совета, председатель Комиссии прошений и Комитета еврейских дел. Литературой никогда не занимался, но с 1812 г. был попечителем 1-го разряда "Беседы любителей русского слова". После Попова остался богатейший архив),
Вторая половина января, Москва
Господин Молчанов-Немцов-безгласный, Тургенев-безъязычный, Попов-бессловесный-словесник (Попов Василий Степанович, бывший правитель канцелярии князя Потемкина, а тогда член Государственного совета, председатель Комиссии прошений и Комитета еврейских дел. Литературой никогда не занимался, но с 1812 г. был попечителем 1-го разряда "Беседы любителей русского слова". После Попова остался богатейший архив),
не корреспонденствующий корреспондент Библейского общества, безмолвный оратор женского отделения (Тургенев был членом и секретарем Библейского общества с самого основания его в 1812 году; правителем дел Женского патриотического общества, также с основания его в конце 1812 г. и, как директор Департамента духовных дел иностранных исповеданий, принимал участие в делах Комитета для устройства евреев)!
Извольте меня выслушать; не тревожьтесь: я скажу только два слова, а там успеете пойти христосоваться с жидами. Ради Библии и Моисея, и Попова, удержите Жуковского в Петербурге до моего приезда, а сей мой приезд приключится в весьма скором времени.
Я имел честь исполнить ваше приказание и отдал письмо Пушкину, который тоскливо поджидает деньги. С истинным почтением и таковою же преданностью честь имею пребыть, милостивый государь, вашего превосходительномолчаливства покорнейший слуга такой-то.
Я так на тебя зол, Тургенев, что если бы от меня зависело, то целые два часа не дал бы тебе куска в рот и по крайней мере двадцать минут держал под бессонницей.
Извольте меня выслушать; не тревожьтесь: я скажу только два слова, а там успеете пойти христосоваться с жидами. Ради Библии и Моисея, и Попова, удержите Жуковского в Петербурге до моего приезда, а сей мой приезд приключится в весьма скором времени.
Я имел честь исполнить ваше приказание и отдал письмо Пушкину, который тоскливо поджидает деньги. С истинным почтением и таковою же преданностью честь имею пребыть, милостивый государь, вашего превосходительномолчаливства покорнейший слуга такой-то.
Я так на тебя зол, Тургенев, что если бы от меня зависело, то целые два часа не дал бы тебе куска в рот и по крайней мере двадцать минут держал под бессонницей.
Князь Вяземский Тургеневу
22-го января, Москва
Я отдал твое письмо Пушкину (Алексей Михайлович). Ты пляшешь и хоронишь, и то дело; а я пляшу и скучаю. Здесь каждый день бал, но все как-то сердце не радостно. Как волка ни корми, а он все в лес глядит.
Надобно действовать, но где и как? Наша российская жизнь есть смерть. Какая то усыпительная мгла царствует в воздухе, и мы дышим ничтожеством. Я приеду освежиться в Арзамас и отдохнуть от смерти.
Ждите меня с пуком планов. Пора протереть глаза. Обнимаю тебя от всего сердца и люблю. Получили ли вы мои письма от барона Треска? Что делает Северушка (Северин в это время жил в Петербурге, состоя на службе в канцелярии Министерства иностранных дел)? Он ко мне не пишет и меня не слышит. У меня жена все нездорова. Прощай! Карамзиных обними.
Князь Вяземский Тургеневу
Четверг, конец января, Москва
Добрый Тургенев, здравствуй и прощай! В воскресенье едем к вам; завтра даю бал на весь квартал и пир на весь мир (М. А. Волкова в письме к В. А. Ланской от 31-го января 1816 г.: "В пятницу у Вяземских танцы продолжались до шести часов утра. Бал был преудачный; давно я так не веселилась и не была так в духе, как в этот вечер. Ты скоро увидишь нашего милого князя. Он вчера уехал в Петербург).
Хлопот выше ворот, но поговорить с приятелем найдется всегда время. Послушай, нельзя ли где-нибудь найти, купить, заказать, подтибрить у Пахома шитый придворный мундир, на случай нужды? Подумай об этом (князь Вяземский с 29-го июня 1810 г. состоял в звании камер-юнкера высочайшего двора).
Я хотел тебе послать мерку свою, но Пипинька-Парни (Батюшков) говорит, что не нужно: в Петербурге, дескать, не мундир, а и трагедия поспеть может в двадцать четыре часа. У портных есть свои Хвостовы, свои Шаховские.
Ин быть так, но ты будь мне отец и мать; на тебя надеюсь, как на каменную стену,
Фарос младых вельмож и мой!
В Петербурге
Проснусь, и ты в душе моей
Скорей, чем день очам коснется.
Вызывай скорей Светланушку (Жуковского) из Дерпта. Василию
Вот братское лобзанье
В залог здесь верного любви,
Там сладкого свиданья.
Спроси у него, следовал ли он дорогой моим советам и скажи, что у меня бал. Прости, моя голубушка! Через неделю я у вас: и радостно, и нет. Le sort en est jete (Судьба предрешена). Целую и люблю.
Князь Вяземский Тургеневу
29-го января, Москва
С трепетом беру перо в руки: не помню, в ссоре ли мы с тобой, извините: с вами, или нет; но помню, что во всю зиму не получал от тебя, или от вас, если мы в ссоре, и пяти строк, кроме тех, которыми были умараны конверты двух писем, попавших в две огромные руки (две огромные руки - прозвище А. И. Тургенева, который отличался страстью к собиранию рукописей) твоего или вашего превосходительства.
(Если мы не в ссоре, превосходительство вышереченное будет по арзамасской табели о рангах (по Арзамасской табели о рангах всякий член Общества носил титул: его превосходительство гений Арзамаса); если в соре, то по адрес-календарю христианских комитетов).
Я был в горе, был в хлопотах и теперь бьюсь, как рыба об лед и, следственно, заслуживаю прощение, если писал редко; но ваше превосходительство, которое до дна ежедневно осушаете чашу счастья и удовольствий, веселитесь, как рыба на солнце, плаваете в наслаждениях, как карась в пруде и кстати говоря о рыбах, так же с друзьями своими немы, как и они, вам непростительно и грешно забывать о тех, которые помнят и любят вас и посреди страданий душевных, и посреди забот тяжелых и скучных.
Простите, жирная и безмолвная превосходительная стерлядь! Сегодня буду любоваться вашим подобием на бригадирском столе его сиятельства графа Федора Андреевича Толстого.
Во всем на стерлядь он похож:
Он, как она, и нем и жирен, и пригож -
(стихи к портрету Александра Ивановича Тургенева).
На обороте: Его превосходительству, милостивому государю Александру Ивановичу Тургеневу. В доме его сиятельства князя Голицына, на Фонтанке, в С.-Петербурге.
Тургенев князю Вяземскому
3-го апреля, понедельник, Петербург
Исполняя одно из правил твоего завещания, любезный друг, я пользуюсь первой свободной минутой, чтобы отдохнуть от жизни, беседуя с тобой. Пустота, которую ваш отъезд и вскоре после отъезд Жуковского оставили во мне, не могла наполниться новым трудом, который на меня взвалили. Я привык к вашему кругу и беспрестанно тоскую по вас.
Нам непременно нужно снова собраться. Я приеду за тобой в мае. Надежда на верное возвращение сюда Николая Михайловича (Карамзина) меня поддерживает.
На другой день отъезда вашего получил я от Софьи Петровны (Свечиной. В конце 1815 г. она, находясь под сильным влиянием известного Жозефа де Местра, тайно перешла в католичество, переселилась в Париж и, примкнув к ультрамонтанской партии, приобрела в ней со временем большое значение. Лично дружила и с Тургеневым и Вяземским) колчан с перьями для тебя.
Жуковский едва не завладел им; но, получив обещание в присылке для него другого, оставил тебе твою собственность. Пришлю ее с первой почтой.
Я читал Софье Петровне и князю Голицыну твою памятную записку, мило составленную, перечитывал по их приказанию твои романсы и посвящения; а что было говорено в то время и после не раз повторяемо, этого я тебе сказывать не обязан, не смотря на мое желание быть для тебя приятным вестником.
Накануне отъезда, Жуковский написал, по просьбе английского посла, прекрасные куплеты ("Стихи, петые на празднестве английского посла лорда Каткарта, в присутствии государя императора Александра Павловича". Празднество происходило 28-го марта, в годовщину отречения Наполеона от престола), которые я не успел послать к вам; а теперь не посылаю, зная, что Северин доставил уже их Ивану Ивановичу (Дмитриеву).
Портреты Арзамасцев для тебя уже готовы; мой, comme de raison (как и следует), хуже всех. При всем старании живописца он написал меня с утренней заботливой миной, которая мне совсем не нравится. Я бы очень не желал, чтобы этот портрет был моим предтечей в Москве.
Жуковского характер изображен прекрасно: он задумчив и мечтатель и, кажется, говорит:
И все, что жизнь сулит, и все, чего в ней нет.
Как вы доехали и в целости ли довезли нашего почтенного Старосту (В. Л. Пушкина)? В день вашего отъезда Иван Иванович (Дмитриев) писал ко мне: "Отдайте нам хотя Василья Львовича (Пушкина); я повторяю вам слова его. Сегодня, на обеде у Лаваля (Граф Иван Степанович), поминать вас буду; но "История" Дебре, которую я там услышу, верно не напомнит мне покорение Новгорода.
Все эти дни я и с Арзамасцами редко виделся. В пятницу едва не попал к халдеям в "Беседу", но судьба спасла меня и от скуки бессмертия, и от смертной скуки. Как маленький Гримм (Дмитриев звал Тургенева так), сообщаю вам новейший impromptu (экспромт) маленькой нашей словесности:
Великий сей министр в истории б гремел
И с Колбертом его потомство бы сравнило,
Из внутренних когда бы дел
Наружу ничего у нас не выходило.
(автором эпиграммы был князь Александр Николаевич Салтыков). Поздравляю княгиню с твоим приездом и свидетельствую ей мое душевное почтение.
Памятная записка беспамятливому Тургеневу:
Тургенев получит из Москвы 2500 рублей, из коих заплатит себе 2000 рублей, а 500 оставит у себя на всякий случай, например, на требование Жихарева и прочее, и прочее. Отдать Софье Петровне Свечиной три книги сочинений Дюсиса и возвратить их Окуневу (Григорий Александровичу кавалергардский офицер), когда она их прочтет.
При Софье Петровне и при княгине отдавать мне полную справедливость, то есть сказывать, что я глубоко тронут и благодарен им за лестное и милостивое их ко мне расположение и никогда не забуду счастливейших часов, проведенных мною в их обществе, на котором основываю я приятнейшие свои воспоминания о Петербурге.
Тургенев должен мне на память оторвать каждым день по получасу от своего дневного почивания и по лакомому куску от своего дневного пропитания. Но зато позволяется ему, встретясь с Шаховским и Шишковым, зевнуть за меня.
Тургенев должен ко мне писать и в каждом письме сказать, и не сквозь сон, пару слов о Софье Петровне и о княгине. Тургенев должен не проспать и не проесть дружбы своей ко мне. Софья Петровна обещалась меня посвятить в свои рыцари, то есть, вооружить перо во имя вкуса и ума.
Князь Вяземский Тургеневу
Середа, начало апреля, Москва (1816)
Здравствуй, моя златострунная Арфа, слабая струна моего сердца! Мы благополучно доехали в Москву в понедельник, в девятом часу утра и, слава Богу, я нашел всех своих здоровыми. У Николая Михайловича (Карамзина) только не совсем здоров маленький, но и то ничего.
Вы что делаете, голубчики-гусенки? Наш Староста (арзамаское прозвище В. Л. Пушкина) забавлял нас во всю дорогу; немедленно пришлём журнал нашего Путешествия в Арзамас. Мы вас любим душою; Николай Михайлович вас точно полюбил. Приезжай скорее к нам.
В день вторника счастливый
Ты вспомни обо мне;
и напомни обо мне милой чете. Прости, всем Арзамасцам дружеское рукожатие. Скажи Жихареву, чтобы он скорее высылал портреты.
Пиши чаще, ради Бога, чаще и говори мне о вторниках и о пятницах. Жуковский уже в Дерпте, так ли? Пишет ли он к тебе? Как мне к нему писать: через тебя ли, прямо ли? Обнимаю тебя от всего сердца.
Князь Вяземский Тургеневу
Первая половина апреля, Москва
Здравствуй, моя Александровская Арфа! Что поделываешь? Не хорони друзей и будешь делать лучше моего. Будешь ли в Москву? Что же перья? Ты бесстыдный человек: мне и говорить с тобою совестно и для того - прости. Перешли письмо к Жуковскому и скажи Арзамасцам поклон от сердца.
Что делает единственная чета (С. П. Свечина и ее сестра, княгиня Е. П. Гагарина), двойственное число? Кланяюсь им в ноги. Скоро ли они едут? Прости, папошник души моей! Будь счастлив и здоров, но ты и так здоров есть, пить и спать.
Николай Михайлович (Карамзин) не очень здоров, а к вам собирается. Ради Бога, скажи мое истинное почтение доброй и почтенной Екатерине Фёдоровне (Муравьева, вдова Михаила Никитича Муравьева); мне так совестно, что я к ней не писал. Извини меня перед нею.
Приписка К. И. Батюшкова
Вяземский увенчан лаврами за новые успехи на сцене. Его "Портной " - бессмертен; его "Послание к перу", никогда не умрет. О, какой талант!
Князь Вяземский Тургеневу
20-го апреля, Москва
Здравствуй, моя Тургенешка, и благодарствуй за письмо и за обещание будущих благ, то есть, часты х писем, приезда в Москву и присылки колчана, которого ожидаю с нетерпением и с гневом, разумеется, на тебя, потому что ему давно уже надобно быть у меня. Я к тебе все это время не писал, потому что с одной стороны кружусь в вихре праздного рассеяния, а с другой стороны тоскую и страдаю душою.
Бедная Шаховская (княжна Александра Алексеевна (умерла от чахотки. Из письма М. А. Волковой к В. А. Ланской: Князь Петр (Вяземский) плакал все эти дни, быть может больше, чем некоторые из нас. У него золотое сердце: очень похвально, что он не старается скрывать своей чувствительности, подобно другим мужчинам, которые считают стыдом, ели у них выкатится хоть одна слезинка) борется уже дней десять со смертью.
Ужасное и поучительное зрелище! Торжество кротости и религии! В ужаснейших мучениях не вырывается легчайшее роптание: ангел на земле! Бедный Гусятников (Николай Михайлович. Превеликий англоман и человек очень аккуратный (по словам С. П. Жихарева), служил в гусарах, отличался красивой наружностью и уменьем держать себя в обществе) умер той же болезнью на днях (3 апреля). А вы, счастливцы, слушаете мои стихи, пьете чудесное шампанское, а о смерти и в ус не дуете.
Будешь ли сюда учиться мудрости и терпению? Но прежде всего, высылайте мне скорее свои образины: я очень ими дорожу. Что делает Громобой (С. П. Жихарев)? Не убило ли его громом? Он ко мне ни слова не пишет, ни басен Крылова не присылает, ни денег от меня не требует.
Овидий-капуцин (капуцин=ханжа (употреблено Батюшковым в отношении Н. И. Гнедича)) Батюшков здоров, то есть, не очень здоров и телом, и душою: в носу насморк и в сердце, и в уме то же. Он скоро будет посажен в желтый дом моим состраданием. Силы нет видеть, как он капуцинит. Утешьте его: сделайте старостою его в Библейском обществе, как Пушкин в Арзамасском. Радость эта его приободрит.
Винюсь перед Громобоем: сейчас получил я от него письмо, но зато гнев мой против тебя усилился. Я и от канцлера имею письмо сегодня, а ты, ленивый и сдобный папошпик, не только не писал ко мне, но и перьев не высылаешь. По какому праву задерживаешь ты их, всеобщий и вековечный задержатель? После того, ты еще хочешь, чтобы я присылал к тебе мои письма к Жуковскому.
Когда я к нему пишу, мне прибыли мало будет от того, что письмо проваляется у тебя две недели на столе с чухонской Библией, с чухонской одою Хвостова и с тарелкой чухонского масла. Однако же сегодня делать нечего: поневоле пишу к нему через тебя, многотрудного потока забвения и беспорядка. Я получил от него письмо, на которое должен отвечать, а не знаю, как адресовать к нему прямо.
Прости, мой Саша! Будь здоров и приезжай в Москву, где Вяземский любит тебя всею душою. Карамзины здоровы. Получил ли ты мое письмо через почтальона, который с нами ездил?
От души поклон арзамасскому гусятнику. Громобою буду отвечать по той почте. Котенка (Д. П. Северин, носивший в Арзамасе прозвище Резвого кота) царапни за меня. Он обо мне и в усенки не дует. Экий Васька!
Единственной чете поклон от души, от сердца, от чувства, от рассудка, от ума, от воображенья. Муза моя грозится на них стихами, но нет перьев. Ты, пожалуй, нарочно подшутишь и не пришлешь их из ревности ко мне, а, может быть, и из жалости к ним, то есть, к чете. Ты, пожалуй, спросонья подумаешь, что я говорю из жалости к первым.
Вели ко мне скорее выслать для подписчиков второй том Жуковского и потребуй от Кашкина (Василий Тимофеевич) записку о числе экземпляров первого тома, высланных ко мне в разные времена.
Тургенев князю Вяземскому
4 мая, Петербург
Потрудись доставить копию с письма князя Тюфякина (Петр Иванович) Пушкину (Алексей Михайлович) и сказать ему, что я сегодня пошлю за деньгами и пришлю их с первой почтой. Вчера проводили мы Чу (Арзамасское прозвище Д. В. Дашкова) до Царского Села. Он с вами пробудет 24 часа. Через неделю будет с вами Светлана (Арзамасское прозвище В. А. Жуковского), зачем - узнаете после. Прошу не клепать меня речьми и товариществом Моисею.
Князь Гагарин (Григорий Иванович) два раза приказывал тебе поклон из Рима. До свидания! Тургенев.
Князь Вяземский Тургеневу
18 мая, Москва
Здравствуй, Тургенев! Берхман (Степан Федорович) пожалован в звание камер-юнкера, по просьбе князя Алексея Григорьевича Щербатова, по указ еще о том не вышел. Нельзя ли постараться о скорейшем издании его.
Берхману надобно ехать в деревню и хочется ему повезти с собою шляпу с плюмажем. Еще просьба: пришли мне две Библии французские и две русские или славянские, как они у вас называются, но лучшего издания. Я напишу благодарное письмо в Библейское общество или тебе пришлю деньги: как лучше тебе покажется.
Я скучен; жена моя больна и вчера до смерти перепугала; я болен, и Карамзины сегодня уехали (Карамзины отправились в Царское село и уже более не возвращались в Москву).
Прости! Арзамасцам поклон от сердца. Единственной чете бессчётные поклоны.
Князь Вяземский Тургеневу
1-го июня, Льгово
Степан Степанович Апраксин пишет к князю Александру Николаевичу (Голицыну) о Глушковском (Адам Павлович), танцовщике здешнего театра, бывшего веры католической, и которому жена моя недавно была восприемницею в нашу веру. Он хочет жениться на Ивановой (Александра Ивановна, вышедшая замуж за Глушковского. Вяземский описывает ее "была она красавица и необыкновенно стыдливо-грациозна"), также танцовщице здешнего театра, но ее вдруг требуют на петербургский театр. Он в отчаянье, она от грусти слегла в постель. Будь ходатаем их любви: жена моя просит тебя заступиться за ее крестника. Сделай доброе дело! Прости!
Я пишу к тебе из Льгова (подмосковная С. С. Апраксина). Приехав в Москву, буду писать к тебе подробнее. Скажи Карамзиным, что мы к ним не писали оттого, что мы здесь. Детям нашим, слава Богу, лучше. Обнимаю тебя от всего сердца. Не забудь нашей просьбы.
Доброе дело никогда не пропадает: ходатайствуя за любовь другого, заслужишь ты ходатайство любви и за себя при случае. Посылаю тебе копию с письма Степана Степановича, из которого ты лучше поймешь дело.
Князь Вяземский Тургеневу
4 июня, Москва
Здравствуй, мой милый папошпик! Благодарю тебя за письмо и сознаюсь в несправедливости и неблагодарности. Мне грешно жаловаться на тебя, но смотри: избаловавши меня сначала, чур не покидать. Я привык теперь часто тебя читать: больно будет отвыкать.
Ради Бога, не оставь просьбы моей о Глушковском. Ведь ты получил мое письмо из Льгова? Я писал к Николаю Михайловичу и просил его, чтобы он тебя выслал в Москву к моим именинам. Питерские сплетни на мой счет меня не удивили: я о них догадывался или, лучше сказать, их угадывал; угадывал и то, что ты зажмешь рот бессовестным болтунам.
О живых молчу, но тревожить прах умерших глупыми рассказами непростительно. Мне здесь было сказывали, что о похоронах было к вам писано официальным образом. Я и тут на тебя надеялся, Мне так надоела Москва, Петербург, Торжок и Козельск, что я рад был бы бежать бегом за тридевять земель, если бы не ты, да еще кое-кто. Прости, милый Тургешка!
Что делает Жуковский (находился в Дерпте), Блудов (находился в Петербурге)? Я на днях еду в Остафьево (подмосковная Вяземских) и со мною весь московский Арзамас. Отдай Жихареву письмо к Вельяшеву (Александр Петрович), если ты не знаешь, где он живёт. Алексей Пушкин просит не оставить его просьбы.
У меня сердце замерло, как я узнал, что одной половины четы (вероятно С. П. Свечина, собиравшаяся в Париж) уже нет в Петербурге: мы, по крайней мере, дышали под одним небом, смотрели на одно солнце, и это меня утешало.
Тургенев князю Вяземскому
9 июня, пятница, утро, Петербург
Вчера ввечеру получил письмо твое из Льгова. Сегодня выправлюсь у князя Тюфякина и буду просить его. Сейчас ушел от меня Николай Михайлович, который приехал из Царского Села на одну ночь сюда, а сегодня возвращается. Катерина Андреевна была не здорова, и оттого не была на Павловском празднике, куда ее обе императрицы (здесь Елизавета Алексеевна и Мария Федоровна) приглашали. От вас я им кланялся. Как твой адрес? Тургенев.
Поэт Пушкин (Александр Сергеевич) получил часы от государыни за куплеты, которые с переменою пошли в дело (празднество происходило 6 июня, в честь в. к. Анны Павловны и принца Оранского, будущего короля Нидерландов Вильгельма П. Ю. А. Нелединский-Мелецкий, которому Мария Федоровна поручила написать стихи по этому случаю, обратился к А. С. Пушкину (лицеисту), который и исполнил его просьбу, сочинив стансы "К принцу Оранскому", за что получил в подарок от императрицы-матери золотые часы с цепочкой).
Тургенев князю Вяземскому
12 июня, Петербург
Я не успел на прошедшей почте уведомить тебя, что крестник твой разлучен с супругою не будет (здесь А. П. Глушковский). Предписание отсюда уже послано в Москву. Сейчас получил твои письма. Отвечать тебе и Старосте-Пушкину (В. Л.) буду после. А. М. Пушкину я писал уже на прошедшей почте, вложив письмо в пакет к Булгакову (Александру Яковлевичу). Желал бы приехать к твоему празднику (именины Вяземского), но еще не уверен в возможности исполнить cie желание.
Сейчас уведомлю Н. М. Карамзина об отзыве главнокомандующего (Сергей Козьмич Вязмитинов) о типографии (здесь военной, второй том "Истории" Карамзина и следующие печатались в Медицинской типографии). Есть надежда, что печатать будут здесь. Пиши ко мне чаще, и больше. Твои строки для меня дороги, а я в хлопотах по уши. Пройти, моя радость! Тургенев.
Жихареву и Вельяшеву письма отошлю сейчас же.
Князь Вяземский Тургеневу
15 июня, Москва
Здравствуй, милая Тургешка! Я получил вчера твои три строки и отвечаю тебе двумя. Я в Москве на несколько часов. Из деревни буду писать более. Мой адрес: в Чернышевском переулке, в доме Наумова.
Вот эпитафия Пушкина (В. Л.) его сочинения (Опасный сосед) и с нашими вариантами:
Здесь Пушкин наш лежит; о нем скажу два слова:
Он пел Буянова и не любил Шишкова.
Вариант Батюшкова:
Здесь Пушкин наш лежит; на нем лежат два слова:
Он пел Буянова и пр.
Мое:
Здесь Пушкин и пр.
Учился у Тальмы и проучил Шишкова.
Прости! Причту Арзамасскому поклон.
(пропуск письма от 27 июня)
Князь Вяземский Тургеневу
Начало июля, Москва
Чем богат, тем и рад. Посылаю тебе кое-какие свои безделицы на всякий страх. Впрочем, тебе Мудров (Матвей Яковлевич, был любим семьей Тургеневых и находился в дружбе с Андреем Ивановичем Тургеневым), верно, не запретит дремать. Тут нет никакой скромности с моей стороны. Я знаю, что ты любишь спать под согласие стихов.
Ради Бога, пришли мне письмо к своему Августину (здесь Виноградский) для моего священника. Это бессовестно: он живет здесь почти с неделю. Победи свою лень и пришли письмо с Николаем Ивановичем. Прости!
Князь Вяземский Тургеневу
5 июля, Москва
Не у тебя ли осталась переписанная тетрадь моих старых грехов во имя Феба? Пришли мне ее, моя Арфа-Александра Ивановна. Тебя ждать сюда надобно, кажется, с таким же успехом, как хорошего стиха от Хвостова, или доброго дела от Кутузова (Павел Иванович Голенищев-Кутузов, адресат эпиграмм Вяземского). Бог с тобою!
А мы здесь веселимся, да топим добрых людей. Предрассудок Николаевич Батюшков не может; Василий староста считает по пальцам стопы своих стихов и, умножая каждый стих по двенадцати, радуется огромности своих творений. Я сижу у берега и жду погоды или солнца, то есть, тебя, мой красный месяц, радуга моего благополучия, затмение всего дурного. Где наши две северные звезды, женские Кастор и Поллукс?
Parle moi de çе que j'adore,
Temoin discret de mes amours!
Если ты увидишь Карамзиных, то скажи, что мы здоровы; Северину, что я его письмо получил и сказал: "Сердце сердцу весть дает", потому что в тот самый день, как я получил его письмо, писал я к нему такого же содержания.
Где Жуковский? Ради Бога, скажи, где Жуковский и что Жуковский?
Прости, моя душа, мое сладкое мясо, обнимаю тебя от всей души. Пришли тетрадь, ту, что ты имел от Предрассудка Николаевича.
Князь Вяземский Тургеневу
27-го сентября, Москва
Благодарю тебя, мой голубчик, за два письма твои, за уверения в дружбе, о которой не сомневаюсь и которой искренно отвечаю, за обязательные хлопоты и ходатайство обо мне; но не благодарю и негодую за то, что ты так скоро уехал от нас и оставил меня в пустыне, которую ты было населил и оживил собою.
Буду ожидать дальнейших известий от тебя. Не написать ли мне письмо к князю? Зимою мог бы я приехать налегке и на короткое время к вам, вступить в службу и, взявши отпуск, возвратиться, чтобы уже домом переехать.
Я из профессоров после тебя никого не видал. Мерзляков хотел дать мне знать, когда и как приступить к делу, но не тут-то было. Гейм (Иван Андреевич) при тебе объявил неудобность ездить мне к нему, а сам хотел заехать ко мне, но я по сю пору жду его. А самому навязываться мне на них, признаюсь, совестно.
Нельзя ли как-нибудь поступить проще и въехать мне в чин асессорский верхом на стихах моих, а в руках со свидетельством некоторых профессоров, что я учился у них? Право, мне что-то больно вытягиваться перед черной доской и мелом чертить по ней а + b или отвечать наобум на безумные вопросы.
Поговори об этом с кем следует, а я здесь между тем не прочь сделать, что потребно будет, если здешние парики поддадутся немного. Ты сам посуди, что мне нельзя будет перед Шаликовым показаться и что меня живого заедят Олины (здесь Валериан Николаевич Олин, по-Пушкину «черная мурашка»), если я ошибусь каким-нибудь, и со стыдом отженет меня черная доска.
А чего доброго? Конечно, пословица говорит, что учиться никогда не поздно, но сердце не лежит у меня к этому учению. Хотя я учителя и беру себе теперь, но какого? Языков (здесь Дмитрий иванович)! Ради Бога, не ставь знака ударения на средний слог, а то подумаешь, что я хочу научиться отучиться от Ъ (Языков старался изъять из употребления ъ). Нет, хочу заняться теперь немецким языком, а там английским и так далее, пока силы будут.
Я поручения твои все исполнил. Пришли мне скорее список мой.
Мне жизнь не жизнь, без славы бремя
И пусть прекрасный мир.
Пришли также новое издание Озерова ( (Владислав Александрович)), а я тебе деньги вышлю. Оно мне нужно: я хочу писать о нем. Я радуюсь, что моя статья о Державине имеет друзей, угадывая большое число ее врагов. Что говорить о ней Карамзин - вот что нужно мне знать.
Я получил несколько писем от Жуковского. Подозреваю, что он с круга сбился: хвалит меня не на живот, а на смерть, так что совестно мне читать его письма. Он писал тебе о Мещевском. Приложим единодушные старания. Что соберешь денег для него, доставь ко мне, а я перешлю ему. Надобно вытащить его из бездны (Александр Иванович Мещевский, умерший в начале 20-х годов ("Записки" А. С. Шишкова), был отдан в солдаты навечно).
Напиши Жуковскому о намерении издавать журнал. Право, это будет доброе дело для всех и каждого, говоря модным языком манифестов. За Батюшкова я ручаюсь. Мысль о авторолюбивом обществе - мысль святая у нас. Кому приличнее иметь ее и привести в действие, как не попечителю наук и просвещения в государстве, где Озеровы принуждены для куска хлеба служить в Лесном департаменте, и где найдешь не одного Мещевского, а сотни.
Прощай, мой милый друг! Обнимаю тебя от всего сердца. Мои тебя помнят и любят. Дружеский поклон добрым Арзамасцам. Есть ли слух о варшавских Арзамасцах (здесь Д. П. Северин и С. П. Жихарев, находившиеся в свите Александра I во время его путешествия по России и Польше)?
Погода здесь ужасная, и вот отчего не тронулся я с места. Ради Бога, возврати мне мою славу. Если ты знаешь типографщика Кашкина, то скажи ему, что присланные им на мое имя сочинения Жуковского совершенно испорчены дождем и, конечно, от худого присмотра за укладкой. Прости! Будь здоров, счастлив и
Пей, ешь и веселись, сосед.
Общие наши приятели все кланяются тебе. Не увез ли ты прозаических книг Жуковского? Дай себе труд отыскать первую трагедию Озерова, которой я имени не упомню. Она, кажется, была представлена раз один в пользу Яковлева (Алексей Семёнович, актер). Блудов верно знает. Также спроси у него, нет ли еще чего-нибудь Озерового, малоизвестного. Он перевел героиду Элоизы, Колардо (Шарль-Пьер).
Где она? Что она? Ради Бога, господа, помогите мне, Озеров стоит, чтобы об нем похлопотать: грешно забвение, в которое ввергли мы его. Все, что отыскать можешь печатанного или письменного Озерова, пришли мне. Прости еще раз! Я сейчас ездил по русским книжным лавкам: и пальцы, и ум окостенели от мороза и мерзлых книг наших.
продолжение следует
