Постановление о торжестве брачного сочетания их императорских высочеств государя великого князя Константина Павловича с государыней великой княжной Анной Фёдоровной 1796 года.
В назначенный день бракосочетания в среду, сего февраля 13, по данному в 8 часов утра из Санкт-Петербургской крепости сигналу выстрелом из 5-ти пушек все здесь находящееся полки лейб-гвардии, артиллерийские, полевые и прочие воинские команды поставлены будут в строевом порядке по площади против Зимнего дворца и вдоль по улицам, прикосновенными к той площади.
В 10-м часу поутру съедутся во дворец обоего пола придворные и прочие до пяти классов особы и чужестранные министры. Дамы в русском, а кавалеры в цветном платье и как скоро все их императорские высочества изволят прибыть во внутренне покои ее императорского величества и как скоро соизволит она начать шествие в церковь, тогда из адмиралтейской крепости дано о том будет знать выстрелом из 21 пушки, и шествие имеет быть при соблюдении установленного порядка, что предшествующие пред ее императорскими величеством идут по два в ряд, младшие напереди, а следующая за оной по две в ряд, старшие напереди.
Следующими порядком:
1 обер церемониймейстер и церемониймейстер с их знаками.
2 гофмаршалы их императорских высочеств, их же камер-юнкеры и камергеры.
3 камер-юнкеры и камергеры ее императорского величества.
4 члены учреждённого совета и первенствующие придворные чины.
5 обер-гофмаршал и правящий должность гофмаршала с их жезлами.
6 ее императорское величество, имея на главе малую корону и в императорской мантии, шлейф несут шесть камергеров, а конец один из камергеров, находящейся в чине действительного тайного советника, по правую сторону. Немного впереди дежурный генерал-адъютант, а по левую - обер-камергер.
7 их императорские высочества государь цесаревич с государыней великою княгиней.
8 их императорские высочества государь великий князь Александр Павлович с государыней великою княгиней.
9 их императорские высочества государь великий князь Константин Павлович с обрученной его невестой.
6 ее императорское величество, имея на главе малую корону и в императорской мантии, шлейф несут шесть камергеров, а конец один из камергеров, находящейся в чине действительного тайного советника, по правую сторону. Немного впереди дежурный генерал-адъютант, а по левую - обер-камергер.
7 их императорские высочества государь цесаревич с государыней великою княгиней.
8 их императорские высочества государь великий князь Александр Павлович с государыней великою княгиней.
9 их императорские высочества государь великий князь Константин Павлович с обрученной его невестой.
10 их императорские высочества государыни великие княжны.
11 штатс-дамы, камер-фрейлина фрейлины ее императорского величества и их императорских высочеств, а генеральша Ренне идет за фрейлинами великой княгини Елизаветы Алексеевны, а за нею фрейлины новобрачной невесты.
У дверей церкви все духовенство в облачении встретят ее императорское величество и их императорских высочеств с крестом и святой водой и, благословя их пришествие, препровождают их до их мест.
При пении псалма, приличного сему пришествию, ее императорское величество, взяв за руку их императорских высочеств новобрачных, соизволит повести и поставить на венчальное место, приготовленное против царских дверей и покрытое малиновым бархатом, пред амвоном. На налой положится святое Евангелие и крест, по сторонам налоя на двух серебряных геридонах венцы на золотых блюдах.
Потом начнется совершаться благословление брака обыкновенным порядком восточный церкви.
Венцы держать будут над его императорским высочеством обер-камергер Шувалов, над ее императорским высочеством генерал-фельдцейхмейстер граф Зубов.
Прежде венчания в ектениях до Евангелия возглашать ее императорское высочество великой княжной, а по Евангелию великою княгиней.
По совершении сего таинства их императорские высочества новобрачные, сошед с места, а за ними их императорские высочества государь цесаревич, государыня великая княжна и прочие особы императорской фамилии приносят достодолжную благодарность ее императорскому величеству, потом отправлен будет благодарной молебен.
При пении "Тебе Бога хвалим", по данному от дежурного генерал-адъютанта сигналу, начнется пальба с обеих крепостей и от стоящих в строю войск троекратной беглой огонь, а по церквам колокольный звон, которой три дня продолжаться будет.
По окончании "Тебе Бога хвалим" и по отпуске протодиакон возглашает многолетие, причем первенствующий архиерей, осенив крестом, с прочим духовенством подносят всей императорской фамилии поздравления, потом ее императорское величество с их императорскими высочествами возвращается тем же порядком во внутренние покои и, проходя чрез Кавалергардскую комнату, изволит принять поздравление от чужестранных министров, а их императорские высочества государь цесаревич и государыня великая княгиня, возвратясь к себе, изволят у себя принять поздравления от членов Синода и чужестранных министров.
Как скоро кушанье на стол поставлено будет, потом от обер-гофмаршала, гофмаршала, обер-церемониймейстера, церемониймейстера доложено будет, изволит ее императорское величество с их императорскими высочествами идти с той же церемонией к столу, которой имеет быть в Егорьевской зале.
Для высочайших особ императорской фамилии на троне под балдахином; для первых 4 классов фигурные столы по правую сторону трона, а по левую таковые ж столы для кавалеров тех же классов.
Служат во время обеденного стола ее императорскому величеству обер-камергер и обер-гофмейстер. A прочие первенствующие чины ее двора находятся тоже на троне; их императорским высочествам государю цесаревичу и государыне великой княгине их дежурные камергеры, обоим государям великим князьям и государыням великим княгинями их двора камергеры, а государыням великим княжнам ее императорского величества камер-юнкеры, стоя не на троне, а внизу около трона по правую сторону, кавалеры ее императорского величества, а по левую кавалеры их императорских высочеств, а на средине против самого трона обер-гофмаршал, правящий должность гофмаршала, обер-церемониймейстер и церемониймейстер.
Кушанье носить пажам и подавать метрдотелю, а на стол оное ставить, приняв от метрдотеля одному из камергеров ее императорского величества, а другому из ее ж камергеров оное раздавать; питье подносят ее императорскому величеству один из камергеров, находящийся в чине действительного тайного советника, их императорским высочествам государю цесаревичу и государыне великой княгине камергеры ее императорского величества, обоим государям великим князьям и обеим государыням великим княгинями их двора кавалеры, а государынями великим княжнам камер-юнкеры ее императорского величества.
Во время стола при питье за здравие будет пальба с обеих крепостей и при том играть на трубах, бить литавры, а именно:
Его императорское высочество государь цесаревич изволит зачать здравие ее императорского величества при выстреле из 51 пушки.
Ее императорское величество изволит произнести здравие: 1-е, их императорских высочеств государя цесаревича и государыни великой княгини; 2-е, государя великого князя Александра Павловича и государыни великой княгини; 3-е, их императорских высочеств новобрачных; 4-е, всех государынь великих княжон каждое особенно при выстреле из 31 пушки.
По окончании стола возвращаются ее императорское величество с их императорскими высочествами тем же порядком во внутренние покои.
В 5 часов по полудни будет бал для чужестранных министров и российских знатных обоего пола особ в новом зале.
При окончании бала, как скоро доложено будет обер-церемониймейстером, что экипажи для кортежа к отшествию в Мраморной дворец готовы и как скоро все получат повеление собираться к отъезду, так скоро все пойдут садиться в кареты, а потом и их императорские высочества, в предшествии обер-церемониймейстера, обер-гофмаршала, правящего должность гофмаршала и первенствующих придворных чинов изволят идти на парадную лестницу, а за ними штатс-дамы и генеральша Ренне и отправится в Мраморной дворец с нижеследующим на конце сего церемониала приложенным кортежем.
Отшествие их императорских высочеств из Зимнего дворца в Мраморный.
В начале за несколько времени изволят отъехать со своим придворным штатом их императорские высочества государь великий князь Александр Павлович и государыня великая княгиня Елизавета Алексеевна, кои будут принимать новобрачных в Мраморном дворце.
За ними, как скоро повеление получит обер-церемониймейстер, пойдут садиться в кареты по порядку церемониймейстер, кавалеры их высочеств новобрачных, кавалеры ее императорского величества, и как скоро они сядут по местами и о том доложено будет, то изволят шествовать его императорское высочество государь цесаревич и государыня великая княгиня с новобрачными, имея пред собою обер-церемониймейстера, гофмаршала, обер-гофмаршала и первые чины двора ее императорского величества, а за ними штатс-дамы и генерал-поручица Ренне.
Кортеж следует нижеследующим порядком:
1 Рейт-паж, а за ним два ездовых конюха верхами.
2 Команда лейб-гусаров верхами с обнаженными саблями.
3 Ясельничий верхом.
4 В должности церемониймейстера камер-юнкер ее императорского величества в двуместной карете, имея двух вершников напереди и два лакея у кареты.
5 Два гоф-фурьера верхами.
6 Две четвероместные кареты для кавалеров их императорских высочеств новобрачных, у каждой по одному лакею пеших, наблюдая обыкновенный порядок, чтоб младшие ехали напереди, а старшие назади.
Отшествие их императорских высочеств из Зимнего дворца в Мраморный.
В начале за несколько времени изволят отъехать со своим придворным штатом их императорские высочества государь великий князь Александр Павлович и государыня великая княгиня Елизавета Алексеевна, кои будут принимать новобрачных в Мраморном дворце.
За ними, как скоро повеление получит обер-церемониймейстер, пойдут садиться в кареты по порядку церемониймейстер, кавалеры их высочеств новобрачных, кавалеры ее императорского величества, и как скоро они сядут по местами и о том доложено будет, то изволят шествовать его императорское высочество государь цесаревич и государыня великая княгиня с новобрачными, имея пред собою обер-церемониймейстера, гофмаршала, обер-гофмаршала и первые чины двора ее императорского величества, а за ними штатс-дамы и генерал-поручица Ренне.
Кортеж следует нижеследующим порядком:
1 Рейт-паж, а за ним два ездовых конюха верхами.
2 Команда лейб-гусаров верхами с обнаженными саблями.
3 Ясельничий верхом.
4 В должности церемониймейстера камер-юнкер ее императорского величества в двуместной карете, имея двух вершников напереди и два лакея у кареты.
5 Два гоф-фурьера верхами.
6 Две четвероместные кареты для кавалеров их императорских высочеств новобрачных, у каждой по одному лакею пеших, наблюдая обыкновенный порядок, чтоб младшие ехали напереди, а старшие назади.
7 9-ть четвероместных карет для камер-юнкеров и для камергеров ее императорского величества, имея тож у каждой кареты по одному лакею пеших, при том наблюдая тот же порядок, чтоб младшие садились в передовые кареты, а старшие за ними.
8 Одна карета для камергеров в чине действительных тайных советников.
9 Один литаврщик и два трубача верхами.
10 Тайный советник Сакен с обер-церемониймейстером; пред ними два вершника, по сторонам два пеших лакея и у колеса конюх верхом.
11 Обер-гофмаршал с правящим должность гофмаршала тож с двумя вершниками; по сторонам два лакея пеших и их ординарцы верхами.
8 Одна карета для камергеров в чине действительных тайных советников.
9 Один литаврщик и два трубача верхами.
10 Тайный советник Сакен с обер-церемониймейстером; пред ними два вершника, по сторонам два пеших лакея и у колеса конюх верхом.
11 Обер-гофмаршал с правящим должность гофмаршала тож с двумя вершниками; по сторонам два лакея пеших и их ординарцы верхами.
12 Две кареты каждая с двумя вершинниками и у каждой по сторонам два лакея пеших. В первой сядут обер-егермейстер и обер-гофмейстер, имея у колеса своих ординарцев, во второй обер-камергер и обер-шталмейстер, имея тож у колеса своих ординарцев.
13 Гоф-штаб-квартирмейстер верхом, за ним шесть скороходов, четыре камер-лакея и восемь лакеев пешие.
14 Гофмейстер пажеской верхом, за ним восемь пажей и 2 камер-пажа верхами ж.
15 Унтер-шталмейстер, а за ним два рейт-пажа верхами.
16 В парадной карете, заложенной восьмью лошадьми, их императорские высочества государь цесаревич и государыня великая княгиня с новобрачными, пред каретою сядут на ремнях два пажа, по сторонам у кареты для поддержания пойдут по два гайдука и у каждой цуговой лошади по одному конюху, у кареты по правую сторону поедет камергер ее императорского величества, а по левую камергер их высочеств новобрачных верхами, а за ними те, коим повелено будет от его императорского высочества государя цесаревича быть при его свите.
17 Конвой Конной гвардии, что на карауле с их офицером с обнаженными палашами.
18 Три кареты для штатс-дамы, пред каждою по два вершника и по два пеших лакея по сторонам.
19 Карета для генерал-порутчицы Ренне с двумя вершниками и по одному лакею пеших по сторонам.
20 Запасная карета для его императорского высочества государя цесаревича, а другая для его кавалеров, в которых он возвратиться изволит.
Сему кортежу ехать от крыльца Зимнего дворца, что на Неве, вдоль по набережной и, подъезжая к Мраморному дворцу, выезжать сквозь задний двор в переулок, что между Мраморным дворцом и дома графини Скавронской, и тем же порядком объезжая около дому виц-адмиральши Рибас, становиться каретам одной за другой, начиная от задних ворот Мраморного дворца, кои в переулке.
Во время переезда к Мраморному дворцу въезжают лишь на передний двор Конная гвардия и команда лейб-гусаров, и то по отдании чести их императорским высочествам, тотчас возвращаются по своим местам: лейб-гусары в свои квартиры, а конвой Конной гвардии в Зимний дворец, равномерно и карета свадебная ее императорского величества, все пешие и конные возвращаются по домам, кроме вершников и лакеев, кои стоят назади, понеже всем изволяется тем же порядком возвратиться в Зимний дворец, где будут их ожидать их собственные экипажи, а как скоро съедут конвой Конной гвардии и команда лейб-гусаров, то на место оных выезжают лишь экипажи государя цесаревича, государя великого князя Александра Павловича и их свиты.
Обо всем, что до сведения какого-либо места или команды или особы следует, сообщено будет о том от обер-церемониймейстера.
Всем ливрейным служителям быть в парадной ливрее, а как сие происходить будет ввечеру, то иметь по примеру прочих выездов тем, кому следует, зажженные факелы.
На другой день, в четверг по утру, в 10 часов в Мраморном дворце подносят их императорским высочествам новобрачным поздравления как духовные, так и светские обоего пола особы первых пяти классов и потом отправятся их императорские высочества в Зимний ее императорского величества дворец, к обеденному столу, которой будет в Кавалергардской комнате, к которому приглашены будут штатс-дамы, первых двух классов особы и знатные придворные чины.
Во время стола служить будут ее императорскому величеству, государю цесаревичу и государыне великой княгине камергеры ее императорского величества, обоим великим князям и великим княгиням их дворов кавалеры, при столе будут пить здравие их высочеств новобрачных при выстреле 31 пушки; ввечеру будет бал в старой галерее и ужин в новой зале за фигурными столами для четырех классов обоего пола и чужестранных министров по билетам.
Пред балом их императорские высочества государь цесаревич и государыня великая княгиня изволят принять поздравления от всех знатных обоего пола особ.
Того ж вечера в 4 часа по полудни чужестранные министры приносят свои поздравления их императорским высочествам новобрачными в Мраморном дворце.
В пятницу отдохновение.
В субботу, в 10 часов поутру, соберутся в Зимний ее императорского величества дворец обоего пола знатный особы в 12 часов пред обедом. По сигналу из 5 пушек даны будут народу жареные быки и виноградное вино. Потом ее императорское величество с их императорскими высочествами со всем придворным штатом изволит ехать в Мраморной дворец, где у их императорских высочеств новобрачных будет обеденной стол, при котором остаются те особы, которые будут приглашены от их императорских высочеств новобрачных; здоровье ее императорского величества при выстреле из 51-й пушки.
Ее величество (произнесет): 1) здравие государя цесаревича и государыни великой княгини 2) государя великого князя Александра Павловича и его супруги, 3) их высочеств новобрачных, 4) государынь великих княжон каждой особенно при выстреле из 31 пушки.
В воскресенье отдохновение.
В понедельник изволит ее императорское величество с их императорскими высочествами идти в апартаменты государя цесаревича и государыни великой княгини к обеденному столу, при котором останутся тоже лишь те особы, кои будут приглашены, и соблюдается при оном о здравиях тот порядок, какой был в субботу у их высочеств новобрачных и того ж вечера будет у государя цесаревича и у государыни великой княгини бал.
Во вторник отдохновение.
В среду, то есть 20 февраля, обеденной стол у их императорских высочеств государя великого князя Александра Павловича и государыни великой княгини, при котором тоже остаются лишь те, коп к столу будут приглашены, и соблюдается при оном о здравиях тот же порядок, а ввечеру у их же высочеств бал в обыкновенное время.
В четверг отдохновение.
В пятницу, 22-го февраля, маскарад для дворянства и купечества.
В субботу отдохновение.
В воскресенье бал в старой галерее и ужин по билетам для первых 4 классов особ и чужестранных министров в новом зале.
В понедельник на сырной неделе отдохновение.
Во вторник, 26-го февраля, фейерверк на Неве реке против Зимнего дворца, на которой могут съезжаться те обоего полу особы, кои ездят ко двору, и чужестранные министры, которым и собираться в …часов (час не указан).
При всех обеденных столах у его императорского величества и их императорских высочеств (будет) играть камерная, вокальная и инструментальная музыка.
Обе крепости и город будут иллюминованы, а именно: февраля 13, 14, 16, 24 и февраля ж 26 числа.
В день бракосочетания, то есть в среду, февраля 13, играть на трубах и бить литавры, кои поставлены будут в комнате, где присутствует совет, при входе ее императорского величества в церковь, к столу в Мраморную галерею и при обратных ее шествованиях во внутреннее ее покои.
Положительное время публичных и частных обедов, ужинов и всяких съездов, с отметками, также и кое-каких обыкновений в Москве, начиная с 1792 по настоящий 1844-й год, то есть в течение 61-ого года. Выборки из домашних моих записок.
Наше древнее Русское утро, а с ним и бодрствование житейское, точно также, как и у всех первобытных людей, начиналось по Господнему устроению на днях весны и лета восходом солнца, смотря по тому ж минутами или часами раньше или позднее; размер этот падал и на осень и на зиму, но уже без солнышка, а при лучине, при ночнике, при свечке (когда ее выдумали).
13 Гоф-штаб-квартирмейстер верхом, за ним шесть скороходов, четыре камер-лакея и восемь лакеев пешие.
14 Гофмейстер пажеской верхом, за ним восемь пажей и 2 камер-пажа верхами ж.
15 Унтер-шталмейстер, а за ним два рейт-пажа верхами.
16 В парадной карете, заложенной восьмью лошадьми, их императорские высочества государь цесаревич и государыня великая княгиня с новобрачными, пред каретою сядут на ремнях два пажа, по сторонам у кареты для поддержания пойдут по два гайдука и у каждой цуговой лошади по одному конюху, у кареты по правую сторону поедет камергер ее императорского величества, а по левую камергер их высочеств новобрачных верхами, а за ними те, коим повелено будет от его императорского высочества государя цесаревича быть при его свите.
17 Конвой Конной гвардии, что на карауле с их офицером с обнаженными палашами.
18 Три кареты для штатс-дамы, пред каждою по два вершника и по два пеших лакея по сторонам.
19 Карета для генерал-порутчицы Ренне с двумя вершниками и по одному лакею пеших по сторонам.
20 Запасная карета для его императорского высочества государя цесаревича, а другая для его кавалеров, в которых он возвратиться изволит.
Сему кортежу ехать от крыльца Зимнего дворца, что на Неве, вдоль по набережной и, подъезжая к Мраморному дворцу, выезжать сквозь задний двор в переулок, что между Мраморным дворцом и дома графини Скавронской, и тем же порядком объезжая около дому виц-адмиральши Рибас, становиться каретам одной за другой, начиная от задних ворот Мраморного дворца, кои в переулке.
Во время переезда к Мраморному дворцу въезжают лишь на передний двор Конная гвардия и команда лейб-гусаров, и то по отдании чести их императорским высочествам, тотчас возвращаются по своим местам: лейб-гусары в свои квартиры, а конвой Конной гвардии в Зимний дворец, равномерно и карета свадебная ее императорского величества, все пешие и конные возвращаются по домам, кроме вершников и лакеев, кои стоят назади, понеже всем изволяется тем же порядком возвратиться в Зимний дворец, где будут их ожидать их собственные экипажи, а как скоро съедут конвой Конной гвардии и команда лейб-гусаров, то на место оных выезжают лишь экипажи государя цесаревича, государя великого князя Александра Павловича и их свиты.
Обо всем, что до сведения какого-либо места или команды или особы следует, сообщено будет о том от обер-церемониймейстера.
Всем ливрейным служителям быть в парадной ливрее, а как сие происходить будет ввечеру, то иметь по примеру прочих выездов тем, кому следует, зажженные факелы.
На другой день, в четверг по утру, в 10 часов в Мраморном дворце подносят их императорским высочествам новобрачным поздравления как духовные, так и светские обоего пола особы первых пяти классов и потом отправятся их императорские высочества в Зимний ее императорского величества дворец, к обеденному столу, которой будет в Кавалергардской комнате, к которому приглашены будут штатс-дамы, первых двух классов особы и знатные придворные чины.
Во время стола служить будут ее императорскому величеству, государю цесаревичу и государыне великой княгине камергеры ее императорского величества, обоим великим князям и великим княгиням их дворов кавалеры, при столе будут пить здравие их высочеств новобрачных при выстреле 31 пушки; ввечеру будет бал в старой галерее и ужин в новой зале за фигурными столами для четырех классов обоего пола и чужестранных министров по билетам.
Пред балом их императорские высочества государь цесаревич и государыня великая княгиня изволят принять поздравления от всех знатных обоего пола особ.
Того ж вечера в 4 часа по полудни чужестранные министры приносят свои поздравления их императорским высочествам новобрачными в Мраморном дворце.
В пятницу отдохновение.
В субботу, в 10 часов поутру, соберутся в Зимний ее императорского величества дворец обоего пола знатный особы в 12 часов пред обедом. По сигналу из 5 пушек даны будут народу жареные быки и виноградное вино. Потом ее императорское величество с их императорскими высочествами со всем придворным штатом изволит ехать в Мраморной дворец, где у их императорских высочеств новобрачных будет обеденной стол, при котором остаются те особы, которые будут приглашены от их императорских высочеств новобрачных; здоровье ее императорского величества при выстреле из 51-й пушки.
Ее величество (произнесет): 1) здравие государя цесаревича и государыни великой княгини 2) государя великого князя Александра Павловича и его супруги, 3) их высочеств новобрачных, 4) государынь великих княжон каждой особенно при выстреле из 31 пушки.
В воскресенье отдохновение.
В понедельник изволит ее императорское величество с их императорскими высочествами идти в апартаменты государя цесаревича и государыни великой княгини к обеденному столу, при котором останутся тоже лишь те особы, кои будут приглашены, и соблюдается при оном о здравиях тот порядок, какой был в субботу у их высочеств новобрачных и того ж вечера будет у государя цесаревича и у государыни великой княгини бал.
Во вторник отдохновение.
В среду, то есть 20 февраля, обеденной стол у их императорских высочеств государя великого князя Александра Павловича и государыни великой княгини, при котором тоже остаются лишь те, коп к столу будут приглашены, и соблюдается при оном о здравиях тот же порядок, а ввечеру у их же высочеств бал в обыкновенное время.
В четверг отдохновение.
В пятницу, 22-го февраля, маскарад для дворянства и купечества.
В субботу отдохновение.
В воскресенье бал в старой галерее и ужин по билетам для первых 4 классов особ и чужестранных министров в новом зале.
В понедельник на сырной неделе отдохновение.
Во вторник, 26-го февраля, фейерверк на Неве реке против Зимнего дворца, на которой могут съезжаться те обоего полу особы, кои ездят ко двору, и чужестранные министры, которым и собираться в …часов (час не указан).
При всех обеденных столах у его императорского величества и их императорских высочеств (будет) играть камерная, вокальная и инструментальная музыка.
Обе крепости и город будут иллюминованы, а именно: февраля 13, 14, 16, 24 и февраля ж 26 числа.
В день бракосочетания, то есть в среду, февраля 13, играть на трубах и бить литавры, кои поставлены будут в комнате, где присутствует совет, при входе ее императорского величества в церковь, к столу в Мраморную галерею и при обратных ее шествованиях во внутреннее ее покои.
Петр Иванович Щукин. О времени обедов, ужинов в Москве с 1792 по 1844 г.
Положительное время публичных и частных обедов, ужинов и всяких съездов, с отметками, также и кое-каких обыкновений в Москве, начиная с 1792 по настоящий 1844-й год, то есть в течение 61-ого года. Выборки из домашних моих записок.
Наше древнее Русское утро, а с ним и бодрствование житейское, точно также, как и у всех первобытных людей, начиналось по Господнему устроению на днях весны и лета восходом солнца, смотря по тому ж минутами или часами раньше или позднее; размер этот падал и на осень и на зиму, но уже без солнышка, а при лучине, при ночнике, при свечке (когда ее выдумали).
Отцы наши пробуждались от сна и тут также по-летнему да по-весеннему. Так было. Но тоже, и нынче в поведении у наших крестьян неблизких к большим городам, а особенно к столицам, еще водится.
Досидеть до первых петухов, то есть за полночь, почиталось у предков наших неприличием, и вот при мне уже, старые Москвичи времен императриц Анны и Елизаветы, из которых я имел счастье еще застать некоторых, в упрек иному из нас замечали: Что это у вас за манера сиживать до петухов? Господь Бог дал день, Господь Бог пожаловал и ночь. Всему время: душой береги плоть, а плотью сохраняй душу.
Нашествие Польское первое обернуло кое-кого из наших на Запад. Этот оборот жизни проявил у нас подстрелы (удары, параличи), до того времени случавшиеся между Русью в великой редкости, равно как и другие возродившиеся от перемера времени болезни.
В 1792 году на званый обед к главнокомандующему Москвой генерал-аншефу князю Александру Александровичу Прозоровскому съезжались к двум часам пополудни! Благородное Собрание открывалось в свой положенный день, для съезда членов, пополудни в семь часов (по календарной записке отца моего, конной гвардии офицера; тут им записано: 21 апреля обед у князя Прозоровского, быть в форме к двум часам непременно).
Первый ужин этого Собрания готов был в десять часов, второй неопределенно, для заигравшихся и для затанцевавшихся в половине одиннадцатого и в половине двенадцатого часа. Заполночь, в два часа уже ни души не оставалось в Собрании. Многие разъезжались тотчас после второго ужина! Боялись (как будто бы) известного тогда упрека на этот случай: Что уж он за человек! Сидит себе в клубе до отстоя.
Военные являлись на службы в шестом часу, гражданские чины в восемь и без отлагательств открывали присутствия, а в час пополудни, следуя Регламенту, прекращали все свое служение. Таким образом, они весьма редко возвращались к себе домой позднее второго часа, военные же бывали в квартирах уже в двенадцатом часу и даже полчасика или час, что называется, могли вздохнуть препорядочно.
Частные вечера все вообще начинались в семь часов. Кто приезжал на них часов в девять или в десять, хозяин тотчас спрашивал: - А что так поздно? Ответ бывал: - Театр или концерт задержали, кареты не дождался. После всех подобных вечеров, некоторые из наших дам и девиц (следуя тону своего времени, чтоб показать, как приехали поздно) изволили засыпаться до одиннадцати часов утра; но такие были на виду, наперечет, и про них ленивый не говорил: - Модница, прежде одиннадцати часов не встанет. Не успеет умыться, да прямо и за стол. Хозяйка!
Вообще все Московское купечество в тоже время вело жизнь патриархальную: полдень неизменно бывал у него временем обеда, девятый час вечера положительным для ужина и после сию же минуту отхождение ко сну. В летние большие дни почиталось даже и у некоторых дворян стыдом при огне ужинать. Таким образом, тут еще размер времени естественный, родной природе человеческой, продолжался; с тем же вместе и здоровье этих людей стояло на одной и той же точке былой крепости человеческой.
Через семь лет после 1792 года то есть в 1799 году, у главнокомандующего Москвой генерал-фельдмаршала графа Ивана Петровича Салтыкова, где я очень часто обедывал, обыкновенный и званый обеды бывали в три часа, ужина запросто не бывало. Вечер у графа начинался в седьмом часу, как званый, так и частный; но первый всегда имел то отличие от последнего, что он кончался легким ужином часу во втором за полночь, а иногда и ранее.
В публичные собрания в это время съезжались уже несколько попозднее против прежнего; но ужин и в сих собраниях начинался еще не позднее одиннадцати часов. Во втором часу за полночь почти все собрания бывали пусты, а ровно два часа конец всему. Частные вечера и балы имели себе примером вечера и балы главнокомандующего.
В 1807 году к главнокомандующему Москвой генералу-от-инфантерии и Тимофею Ивановичу Тутолмину начали съезжаться на его вечера и балы от девяти и до десяти часов; записные же щеголи, по нынешнему львы, туда же являлись и в одиннадцать; но это иногда замечалось им хозяином с неудовольствием: ибо ужин от 12 часов, положительно существовавший, как мы видели, передвинулся только к двум часам за полночь.
За стол, приготовленный кем-нибудь и для кого-нибудь не по вкусу угостителей всегда бранивали, также как и нынче; и о том всегда около недели шла поговорка, особенно между некоторой молодежью, если она не удовлетворялась, как бы ей хотелось, шампанским.
Обед господский, на положенных днях, почти везде начинался в три часа, а кое-где и в три часа с половиною; но канцлер граф Остерман, граф Орлов, князь С. Ф. Голицын и многие другие и таких отсрочек не делали. Князь Сергей Федорович Голицын не дожидался даже и детей, когда они не собирались к обеду в урочный час; но прибор на столе для них стаивал. Этот размер времени продолжался ровнешенько до 1812 года и потом колебательно в том или другом до 1825 года.
Всякому доброму направлению в своем "родном", по крайней мере, между людьми, не слишком далеко улетевшими на ветрах Французских, весьма много способствовал благородный С. Н. Глинка, издатель Русского Вестника; но после него стали эпиграммировать.
С 1831 года обед почти вообще перешел на четыре часа, ужин в иных домах, запросто, как и нынче, оставался до полуночи, в других он совсем изменился, заменяясь чаем; на балах, если где бывал ужин, положительно для него третий час. В публичных местах тот же ужин располагается от двенадцати до двух часов. Вечеровые съезды везде до возможности поздны: стыдно приехать куда бы то ни было ранее полночи, стыдно сказать, что я обедал там-то ранее четырех часов.
С 1812 года по настоящее дни можно определить названия двум эпохам нашей домашней жизни: до 1830 года у нас проявлялись эпохи перемен, вследствие нашествия на Москву двунадесяти языков, с 1831 года продолжается эпоха холерная.
Во все это время Московские люди самых средних кругов поддерживали жизнь отцовскую и не обедывали позднее двух, не ужинывали позднее часу; их съезды вечеровые начинались от седьми до девяти часов. Но нынче у них публичный съезд всюду от одиннадцати до полуночи; ужин, где он есть, идет с бедными холодными придумками, но зато с фалангами бутылок; время его: два и три часа, обед почти везде в четыре, а позднее в пять!
И вот процент распределения нашего Московского времени положился, так же, как и на Западе, противу законного установления веками. Наше время смешалось, мы мерзнем и оттого только не надеваем шубы, что на Западе еще тепло! Цель западных наездников к нам усвоить нас себе и к своему приведена почти к решительному исполнению!
В тысяча семьсот девяностых годах известные тогда доктора единогласно проповедовали, что и три часа за полдень, в регулярной жизни, для обеда несколько поздны; а четырех часов, в отношении к здоровью они почти ужасались. Ужин тяжелый во всякое время был гоним многими медиками. Доктор М. X. Пекен и Фрез уже во времена императора Павла, хотя несколько и облегчали своим потворством обычай обедать поздно, но, соглашаясь с Керестуртем, почти все восставали противу замены дней ночами.
Впрочем примеры очень поздних обедов у нас в Москве и до 1812 года уже были. Банкир Рованд, имевший у себя определенные дни для обедов, садился за стол со своими гостями в пять часов и сиживал в этой беседе до восьми; но однако сам он и многие англичане, бывавшие тогда в Москве (из них называю памятных мне лорда Бюргара, капитанов Кер-Портера, Алтерсона, Келлесаля) являлись на обеды к графам Орлову-Чесменскому и Остерману, к князю Дашкову и ко многим другим Московским боярам в три часа; у меня иногда они также обедывали в такое же время.
Мадам Сталь, будучи в Москве, обыкновенно завтракала в галерее на Тверском бульваре; это бывало в два часа. Мне тут случилось быть раза два вместе. Кавалер Ле-Лорн соглядатай Наполеонов, слушая с нами лекции Страхова, Политковского, Цветаева, Мерзлякова, готов был на обед и ужин во всякое время; напротив того, генерал Гардан, кратковременно бывший в Москве, домах в трех, куда он был приглашаем, заставлял ждать себя до пяти часов и, живучи в гостинице Коппа, сколько мне известно, завтракал очень скудно.
Из первого, после коронации императора Николая Павловича, петербургского зимнего сезона 1826-1827 г., я приведу рассказ об одном любительском спектакле в честь графа Виктора Павловича Кочубея, бывшего тогда одним из важнейших государственных людей и председателем государственного совета.
Спектакль этот происходил перед масленицей или на масленице 1827 г., в доме графа В. П. Кочубея, на Фонтанке, близ Летнего сада (где позже долго помещалось III отделения собственной Его Императорского Величества канцелярии), в присутствии хозяина и хозяйки дома и высшего столичного общества.
В спектакле этом участвовали многие лица того же общества, только одного мужского пола, исполнявшие также и женские роли, все в полумасках (так как в числе их было на половину военных, которым, по правилам военной службы, без масок играть было нельзя).
Приготовления к этому спектаклю происходили задолго до него, на квартирах того, либо другого из участвовавших в нем лиц. Программа спектакля была очень разнообразная, в двух отделениях, с антрактом, во время которого один из участников, искусный в фокусах, должен был производить их перед зрителями, пока прочие должны были переменять костюмы.
1-е отделение должно было состоять из отдельных сцен или монологов из трагедий, драм, комедий и водевилей, русских и французских, и из итальянских опер; 2-е же отделение - из дивертисмента с русскими танцами, в мужских и женских русских крестьянских одеждах.
Этим танцам учил петербургской балетной труппы балетмейстер Огюст (Август Леонтьевич), особенно отличавшийся мастерским исполнением русских театральных танцев. В драматических сценах руководителями на репетициях отчасти были лучшие актеры русской и французской трупп. Музыкальный же оркестр был отличный, принадлежавший богачу Всеволожскому (Всеволод Андреевич, статский советник, камергер, купец 1-й гильдии, владелец первого парохода на Каме).
К назначенному для спектакля вечеру, в доме графа В. П. Кочубея были отведены две большие комнаты, одна, окнами на Фонтанку - для самого спектакля и зрителей его, а другая за нею, окнами на двор - для актеров и их костюмирования.
Из числа всех драматических и оперных сцен, назову следующие: монолог Димитрия Донского, из трагедии того же имени, Озерова, произнесенный И. М. Донауровым (бывшим воспитанником Царскосельского лицейского пансиона); несколько сцен из французского водевиля: "Les anglaises pour rire", в которых я и брат мой Александр представляли двух англичанок, говоривших и певших на исковерканном французском языке, и 1-ю и 2-ю сцены интродукции оперы Моцарта Дон Жуан, на итальянском языке.
В этих последних 2-х сценах роль Сганареля, слуги Дон Жуана, исполнял л.-гв. 1-й бригады поручик князь Сергей Григорьевич Голицын, известный тогда в обществе под названием Фирса. Любопытно происхождение этого названия.
Но как 14-го декабря, по русским святцам, празднуется память св. мучеников Фирса в других с ним, то, при производстве следствия над декабристами, возникло подозрение, не имело ли прозвание Фирс какого-нибудь соотношением с событием 14 декабря 1825 г., и от князя С. Г. Голицына потребовано было объяснение, которое и оказалось единственно означенной выше детской шуткой.
Но это прозвание с тех пор осталось у него на всю жизнь, как и прозвание князя Василья Петровича Голицына рябчика, хотя он и вовсе не был рябым; он был искусный певец и имел хороший голос бас. Роль Дон Жуана играл адъютант (чей не помню) князь Василий Петрович Голицын, (известный под названием Васинькина рябчика); он имел хороший тенор и хорошо пел, а роль Дон Жуана играл, не знаю, почему и зачем, в кавалергардском красном мундире!
Роль Донны Анна играл Михаил Иванович Глинка (известный впоследствии музыкальный композитор), в белом пудр-мантеле, в женском парике с распущенными волосами, что, при его небольшом росте, представляло довольно забавную фигуру, но пел он, голосом контральто, очень хорошо. Наконец, роль командора, в парке, шляпе и черном домино, со шпагою в руке, играл и пел я (это партия баса и по испытании моего голоса, нашли возможным партию эту поручить мне).
После поединка с Дон Жуаном, раненый командор, упав, поет арию с Дон Жуаном и Донной Анной, и первыми словами его суть: - Ах, помогите! Я впал в измену! Убийца ранил меня (Ah, soccorso! Son tradito! L'assassino! M'ha ferito), вследствие чего Фирс Голицын с тех пор называл меня, в шутку, не иначе, как лососиной!
Прочих драматических и оперных сцен не припомню, да и приведенных мною достаточно для того, чтобы дать о них понятие. Вообще актеры играли и пели хорошо, но костюмы их были не театральные, а довольно фантастически и некоторые даже смешные. 1-е отделение продолжалось довольно долго.
В антракте между 1-м и 2-м отделениями, фокусы, по образцу Пинетти, Боско и др., проводил бывший адъютант графа Милорадовича, а после его смерти - преемника его, генерал-адъютант П. В. Голенищева-Кутузова, поручик Александр Павлович Башуцкий, сын санкт-петербургского коменданта, большой искусник в такого рода фокусах, одетый индийским фокусником, в полумаске. Но особенно интересным было 2-е отделение - дивертисмент русских танцев, в русских, мужских и женских, крестьянских одеждах.
Все участвовавшие в спектакле разделены были на пары, которых было до 20-ти, если не более; в каждой паре один был в мужской, а другой в женской крестьянских одеждах, конечно театральных и щегольских, особенно женские - сарафаны с кисейными рукавами и кокошники.
Все были в полумасках, исключив двух молодых англичан, бывших перед тем на коронации, и которых один, Talbot, был очень высокого роста, а другой, Russel, имел очень нежные, почти женские, и красивые черты лица: оба они, как иностранцы, были без масок.
Это было в 1836 или 1837 году. Я служил тогда в Московском горном правлении, где начальником или берг-инспектором был Ф. П. Макеровский. Спустя какие-нибудь сутки после отъезда в Петербург министра финансов графа Е. Ф. Канкрина, всегда останавливавшегося, когда приезжал он в Москву, у Макеровского, в горном правлении, на Моховой, берг-инспектор вышел из своей квартиры в канцелярии горного правления, где я занимался и позвал меня в себе.
- Я хочу дать вам поручение, - сказал он. - С удовольствием его исполню, ваше превосходительство, - отвечал я. - Граф Егор Францович, уезжая вчера из Москвы, поручил мне разослать или развезти вот эти монеты всем почетным лицам города. Наденьте завтра мундир и развезите эти монеты, вот по этому списку. При этом он положил мне в руку 10 или 12 серебряных монет, и список лиц, которым я должен был развезти их.
Монеты были серебряные, величиной в пятикопеечную медную монету или даже несколько больше. Цена ее определялась, кажется, в полтора рубля серебром. По одной стороне были поясные изображения императора Николая, императрицы и всех августейших детей, - фигур 8, расположенных кругом; а на другой стороне, кажется, двуглавый орел (эти монеты так и не поступили в обращение (прим. ред.).
О том, как развез их и кому, я расскажу после, - теперь же считаю нужным сказать несколько слов о графе Е. Ф. Канкрине, министре финансов, которого, вследствие того, что он останавливался в горном правлении, куда я по службе ходил каждый день, хотя и не принадлежал еще к семейству Макеровских, видел часто.
Я сказал выше, что граф, когда приезжая в Москву, всегда останавливался в квартире Макеровского, которого он, а особенно графиня, рожденная Муравьева, очень любила, может быть отчасти потому, что графиня была скуповата, а Макеровский страстно желал угодить ей. Приезжая в Москву, и граф и графиня делались как бы семейными Макеровского: обедали вместе, вместе пили чай и проч.
Красносельский театр возник по мысли бывшего тогда дежурным штаб-офицером, штаба гвардейского корпуса, полковника Николая Петровича Синельникова (ставшего впоследствии генерал-губернатором в Сибири).
Поводом к этому послужило следующее обстоятельство: 6-го августа, в день Преображения Господня, Н. П. Синельников, вечером, на Дудергофском озере, зажег сюрпризом устроенный блистательный фейерверк, вследствие которого на берегах озера устроилось импровизированное гулянье, на котором присутствовали государь император Николай Павлович и государь наследник Александр Николаевич, вместе с своими высочайшими гостями.
Гулянье вышло очень оживленное и веселое, за которое, по окончании его, наследник цесаревич Александр Николаевич изволил милостиво благодарить Н. П. Синельникова; причем его высочество сказал: - Спасибо за доставленное удовольствие моим офицерам. Нельзя ли что-нибудь придумать, что могло бы постоянно доставлять им развлечение; так, чтоб они не скучали во время лагерей? Подумай об этом. Николай Петрович поклонился и с той же минуты начал обдумывать, что могло бы доставить офицерам постоянное развлечение.
Думал, думал и, наконец, остановился на театре. Хотя Николай Петрович всегда был не только любителем, но и знатоком сценического искусства, однако антрепренерских способностей в себе не признавал, т.е. ему вовсе не было знакомо ведение театрального дела. В затруднительном положении Николаю Петровичу явилась неожиданная помощь в лице артиста императорских театров Якова Григорьевича Брянского.
Дело было так. Вскоре после фейерверка на озере Николай Петрович возвратился домой, находясь под впечатлением не оставлявшей и томившей его думы о театре, как вдруг, ему докладывают об актере Брянском. Николай Петрович немало удивился такому визиту, так как до тех пор он не был знаком с Яковом Григорьевичем.
Оказалось, что Брянский явился с просьбой о переводе сына с Кавказа в Петербург. Синельников обещал сделать все, что от него зависит, и, в свою очередь, обратился к Якову Григорьевичу за советом касательно устройства театра. Брянский, которому дело это было хорошо знакомо, разъяснил его Николаю Петровичу, причем дал много дельных и полезных советов. В заключение же сказал: - Приступайте смело к этому полезному и доброму делу. Дороговизны не бойтесь...
Верьте, что все наши сценические роскоши и расписанные кулисы, которыми мы морочим публику, малюются часто на тряпках, бывших много лет в употреблении, и стоят недорого. Что же касается до опасений, что артисты императорской труппы будут неохотно ездить в Красное Село, то для этого нужно только смотреть на них, не как на комедиантов для потехи, а как на людей, старающихся с театральных подмостков давать уроки жизни.
Получив своей идее, всемилостивейшее одобрение государя наследника, вместе с разрешением употребить на ее осуществление деньги из экономических сумм, Н. П. Синельников, при содействии войск, приступил к постройке театра позднею осенью 1850 года, а в мае месяце следующего 1851 года, недалеко от озера, на бывшем, до того времени, чистом поле, возник не только театр, но и довольно обширный парк, простиравшийся от театра до озера, на берегу которого был построен просторный и красивый павильон, а против него на озере находилась большая купальня.
Несмотря на то, что постройка театра производилась неимоверно быстро, она оказалась очень солидной, чему доказательством служит существование театра до настоящего времени (?), несмотря на то, что впоследствии к нему был прибавлен еще ярус лож, чего не имелось в виду ни у строителя, ни у архитектора (театр строил архитектор Сычев). Театр на каменном фундаменте и под железной крышей имел наружный вид, хотя довольно скромный, но красивый, по внутренней же отделке весьма замечателен и эффектен: стены зала были покрыты белыми под мрамор обоями, с золотыми украшениями на барьерах лож, изображающих военные арматуры.
Особенный эффект производила люстра, в виде парящего орла, держащего когтями на цепях большой лавровый венок, в котором помещались лампы. Зал, кроме партера, имел бенуары и один ярус лож, посреди которого помещалась императорская, устроенная, со всеми аксессуарами, по образцу ложи Михайловского театра, известным фабрикантом Туром.
На передней занавеси изображался Красносельский лагерь ранним утром, с восходящим солнцем над палаткой государя императора (вид был взят со штабной горы, из Красного Села, и исполнен с натуры известным художником, машинистом и декоратором Большого театра, Роллером, им же были написаны и декорации для сцены). Относительно прочности, театр был освидетельствован особой комиссией и найден безукоризненным.
Постройка театра обошлась всего до девяти тысяч рублей. Причем надо заметить, что мастеровым, хотя они были и от войск, производилась отдельная плата. Тут не лишне упомянуть, что почин пересадки больших дерев принадлежит также Н. П. Синельникову. В прежние времена, при разводке садов, обыкновенно сажались лишь молодые деревца. Но Синельников распорядился иначе, он вздумал создать парк, который, с первого же листа, мог бы защищать гуляющих от солнечной жары своею тенью. Задумано и сделано.
Парк засаживался деревьями в несколько сажен вышиной и вершков пяти-шести в диаметре (22 см), который почти все до одного принялись. Николай Петрович был того убеждения, что с помощью солдат можно сделать все. Так однажды, на чье-то замечание, что для успешного хода пьес необходимы и административные лица, для разных закулисных распоряжений и исполнений, Николай Петрович ответил, что это лишнее, что для успешного хода пьес необходимы лишь хорошие артисты, распорядиться же он сумеет сам, а остальное, добавил он, "у меня сделают солдаты". На возражения же против этого сказал так: "Э! батюшка, русский солдат сумеет все, что ему велят!".
Свое мнение о способностях солдата он доказал на деле: ни в одном из Императорских театров не бывало такого порядка за кулисами, как в Красносельском театре: перемена декораций, уборка сцены производились быстро, без всякой суеты и в глубочайшей тишине. Кроме того лицам, не принадлежащим к театру, вход за кулисы не дозволялся, что также немало способствовало порядку.
В первые годы существования Красносельского театра, спектакли на нем давались довольно часто, по три и по четыре раза в неделю. Сборы бывали всегда полные, так как все места абонировались, и даже директору театра приходилось заботиться определять абонемент каждого лица не по его желанию, но по собственному соображению, дабы иметь возможность удовлетворить всех желающих абонироваться.
Посетители театра состояли единственно из военных и их семейств. Посторонние зрители не допускались, почему в то время и афиш о красносельских спектаклях в городе не выставляли. Каждый спектакль Красносельского театра, по составу зрителей, наполнявших зал, казался торжественным: в ложах помещались дамы, а в первых рядах кресел лица преимущественно в генеральских эполетах; в остальных же рядах виднелись эполеты обер-офицерские. Иногда, случалось даже, что в первом ряду кресел помещались государь император и другие лица высочайшей фамилии.
Второго июля 1851 года, великому князю Александру Николаевичу благоугодно было осмотреть здание театра, пригласив к осмотру гг. начальников отдельных частей войск, находившихся в лагере. Театр был освещен, во время представления, оркестр исполнил гимн: "Боже, царя храни". Его высочество изволил остаться весьма довольным устройством театра и в милостивых выражениях благодарил Синельникова и некоторых начальников, особенно содействовавших устройству театра. На другой день, 3-го юля, было первое представление, в присутствии императора, наследника цесаревича и лиц императорской фамилии.
Государь, войдя в свою ложу и увидав партер, наполненный исключительно гвардейскими офицерами, при эффектном украшении зала, был приятно изумлен. Оркестр приветствовал государя народным гимном, а все присутствующие восторженными криками "ура!". Театром государь император изволил остаться совершенно доволен, был весел и за все милостиво благодарил Николая Петровича. Потом государь изволил войти в партер и занять свои кресла.
По окончании первой пьесы, император осматривал сцену и, при перемене декораций, совершающейся без всякого замешательства и разговоров, приученной к театральному делу командой нижних чинов, изволил обратить на это внимание бывшего тут г. директора театров Александра Михайловича Гедеонова и вторично удостоил благодарности Синельникова.
В конце спектакля, актер Петр Иванович Григорьев пропел сочиненные им на случай открытия театра стихи, которые начинались так:
"Пой, веселись, народ наш православный!"
последний куплет, был следующего содержания:
"Для лагерей жизнь-радость наступила,
Так пусть твердит здесь каждый офицеры
Да здравствует преемник Михаила,
Наш корпусный начальник-кавалер!"
Все моментально встали с мест и огласили театр громким дружным "ура!". Государь император и августейший корпусный начальник изволили встать и, удостоив всемилостивым поклоном актера и зрителей, удалились из зала. При отъезде из театра его величество опять осчастливил милостивой благодарностью Николая Петровича, который был этим не только вполне вознагражден за все понесенные труды, но и считал себя на верху блаженства.
Н. П. Синельников был директором самостоятельным, совершенно независимым от дирекции Императорских театров, которая в этом деле принимала участие только тем, что командировала в Красное Село режиссера А. А. Краюшкина с предписанием отрекомендовать тамошнему директору "все лучшие пьесы, обставленные лучшими же актерами".
Сначала в Красносельском театре оркестр был составлен из избранных полковых музыкантов, под личным управлением главного капельмейстера всех гвардейских корпусов, г. Чапиевского. Однако на практике оказалось, что полковые музыканты безукоризненно исполняющие увертюры, для аккомпанемента водевильных куплетов были неспособны.
Без сомнения, они сладили бы и с куплетами, но на это понадобилось бы немало времени, а в Красном Селе каждому спектаклю делалась лишь одна репетиция. Вследствие этого оркестр сделался смешанным, т. е. к полковым музыкантам прибавлялись музыканты Александринского театра, и в водевилях управлял оркестром дирижер того же театра Виктор Матвеевич Касинский; костюмы, парики, бутафория, пьесы и ноты отпускались из дирекции Императорских театров.
Поездки в Красное Село для актеров были почти что загородной прогулкой, или правильнее: поездкой на дачу, в гости к радушному и хлебосольному хозяину. В день спектакля, все в нем участвующие собирались к девяти часам утра к Александрийскому театру, где их ожидали большие с империалами дилижансы, запряженные шестериком.
Поезд отправлялся по нарвской дороге (железной д. в Красное Село тогда еще не существовало). У "Соломенного кабачка" переменяли лошадей, откуда поезд следовал уже до места. По приезде в Красное Село, путешественники радушно приветствовались хозяином-директором, за которым и отправлялись в павильон, на озеро, где их ожидал роскошный завтрак.
После завтрака, обыкновенно делалась репетиция спектакля. Затем актеры отправлялись на прогулку по окрестностям, для чего всегда имелись придворный линейки для дам и верховые лошади для мужчин. Обыкновенно, по возвращении с прогулки, актеры садились за превосходно приготовленный и сервированный обед, иногда в павильоне, иногда же в театральном довольно обширном фойе.
После обеда подавался кофе и чай; затем одни расходились по уборным на отдых, а другие отправлялись или кататься на лодках по озеру, или гулять в парк, где обыкновенно, от окончания обеда до начала спектакля играл хор военной музыки. В восемь часов вечера начинался спектакль, во время которого за кулисами подавался чай... По окончании спектакля, ужинали обыкновенно в павильоне.
Иногда случалось, что спектакли в Красном Селе назначались два дня к ряду, тогда актеры, участвующее в обоих, оставались ночевать в театре, для чего по уборным приготовлялись для каждого офицерская кровать с безукоризненным бельем. Впрочем, не столько были дороги обеды и ужины и все прочие удобства, сколько то внимание, с каким они предлагались. Ник. Петр. Синельников относился к актерам, как к своим собственным гостям. Интересным рассказам, остротам, экспромтам не было конца... Приличие и дружба царили между артистами, да и кто были эти люди?
Яков Григорьевич Брянский, Василий и Петр Андреевичи Каратыгины, Петр Иванович Григорьев, Василий Васильевич Самойлов, Александр Евстафьевич Мартынов, Алексий Михайлович Максимов, Вера и Надежда Васильевны Самойловы, Прасковья Ивановна Орлова, Екатерина Николаевна Жулева, Степанова (оперная), и неистощимая на прибаутки, весьма уважаемая между артистами Елена Ивановна Гусева.
За ужином обыкновенно происходило совещание о будущем спектакле. Состав спектаклей бывал преимущественно из русских небольших пьес. Ник. Петр, был не охотник, как до иностранных произведений, так и до балетов. Изредка, одна из русских пьес заменялась французской, или немецкой. По окончании сезона, актеры вознаграждались разовыми в размере более того, которые получали они от дирекции Императорских театров. Исполняющие мелкие роли получали по пяти рублей, а выходящие "на выход" - по три.
Труд режиссера вознаграждался десятью рублями за спектакль, а его помощника - пятью. Помощником режиссера был тогда Николай Иванович Горшенков. Кроме того, многие из актеров (первачей) удостаивались подарков от государя императора и государя наследника. У Ник. Петр. Синельникова был план заселить пустырь, окружавший театр.
Он предполагал, распространяя парк все больше и больше, застраивать его дачами, учреждать в парке различные гулянья и увеселенья и тем привлечь охотников поселиться на этих дачах. И, конечно, дачи заселились бы семейными офицерами, которые находились в лагере. Николай Петрович построил уже три небольших, но очень уютных домика, снабдив их мебелью, в которых помещались на лето некоторые семейные актеры (без всякой платы).
Первыми жильцами этих домиков были: Надежда Васильевна Самойлова, Петр Иванович Григорьев и Алексий Михайлович Максимов. Однако этой идее не суждено было осуществиться: Николай Петрович Синельников 8-го декабря 1851 г. был произведен в генералы, а в следующем 1852 году 29-го февраля назначен московским губернатором.
По окончании первого Красносельского театрального сезона в наступившем посту актеры пожелали безвозмездно дать концерт в пользу музыкантов, составляющих оркестр и собранных из войск. Театр было полон. На концерт собрался весь персонал артистов, участвовавших в спектаклях.
Концерт состоял из нескольких музыкальных пьес; кроме того, Осип Афанасьевич Петров, хотя и не участвовал в представлениях на Красносельском театре и приехал только по желании видеть театр, пропел в концерте "Борода ль моя бородушка". Г-жа Степанова пела "Соловья", Прасковья Ивановна Орлова прочла "Отъезд Курдюковой за границу", Александр Евстафьевич Мартынов читал из "Мертвых душ", Екатерина Николаевна Жулева пела куплеты из любимых водевилей и Елена Ивановна Гусева песню: "Ходит ветер у ворот".
Наконец наступил прощальный ужин. Артисты почтили достойно Ник. Петр. Синельникова, благодарили спичами за его внимание и заботливость, а за последним бокалом "за его здоровье", Елена Ивановна Гусева, встав с места, сказала: - Мы, женщины, говорить похвальных речей не будем, а поблагодарим нашего голубчика полковника по-русски и с этими словами обняла Ник. Петр, и поцеловала его, пригласив к тому же и прочих артисток.
После Н. П. Синельникова, в звании директоров были полковники: Михаил Матвеевич Ефилович, Гавриил Антонович Федоров и Константин Михайлович Ушаков. Из всех троих лишь один последний напоминал несколько Николая Петровича, если и не таким же пониманием дела, то по крайней мере такой же к нему любовью.
Досидеть до первых петухов, то есть за полночь, почиталось у предков наших неприличием, и вот при мне уже, старые Москвичи времен императриц Анны и Елизаветы, из которых я имел счастье еще застать некоторых, в упрек иному из нас замечали: Что это у вас за манера сиживать до петухов? Господь Бог дал день, Господь Бог пожаловал и ночь. Всему время: душой береги плоть, а плотью сохраняй душу.
Нашествие Польское первое обернуло кое-кого из наших на Запад. Этот оборот жизни проявил у нас подстрелы (удары, параличи), до того времени случавшиеся между Русью в великой редкости, равно как и другие возродившиеся от перемера времени болезни.
В 1792 году на званый обед к главнокомандующему Москвой генерал-аншефу князю Александру Александровичу Прозоровскому съезжались к двум часам пополудни! Благородное Собрание открывалось в свой положенный день, для съезда членов, пополудни в семь часов (по календарной записке отца моего, конной гвардии офицера; тут им записано: 21 апреля обед у князя Прозоровского, быть в форме к двум часам непременно).
Первый ужин этого Собрания готов был в десять часов, второй неопределенно, для заигравшихся и для затанцевавшихся в половине одиннадцатого и в половине двенадцатого часа. Заполночь, в два часа уже ни души не оставалось в Собрании. Многие разъезжались тотчас после второго ужина! Боялись (как будто бы) известного тогда упрека на этот случай: Что уж он за человек! Сидит себе в клубе до отстоя.
Военные являлись на службы в шестом часу, гражданские чины в восемь и без отлагательств открывали присутствия, а в час пополудни, следуя Регламенту, прекращали все свое служение. Таким образом, они весьма редко возвращались к себе домой позднее второго часа, военные же бывали в квартирах уже в двенадцатом часу и даже полчасика или час, что называется, могли вздохнуть препорядочно.
Частные вечера все вообще начинались в семь часов. Кто приезжал на них часов в девять или в десять, хозяин тотчас спрашивал: - А что так поздно? Ответ бывал: - Театр или концерт задержали, кареты не дождался. После всех подобных вечеров, некоторые из наших дам и девиц (следуя тону своего времени, чтоб показать, как приехали поздно) изволили засыпаться до одиннадцати часов утра; но такие были на виду, наперечет, и про них ленивый не говорил: - Модница, прежде одиннадцати часов не встанет. Не успеет умыться, да прямо и за стол. Хозяйка!
Вообще все Московское купечество в тоже время вело жизнь патриархальную: полдень неизменно бывал у него временем обеда, девятый час вечера положительным для ужина и после сию же минуту отхождение ко сну. В летние большие дни почиталось даже и у некоторых дворян стыдом при огне ужинать. Таким образом, тут еще размер времени естественный, родной природе человеческой, продолжался; с тем же вместе и здоровье этих людей стояло на одной и той же точке былой крепости человеческой.
Через семь лет после 1792 года то есть в 1799 году, у главнокомандующего Москвой генерал-фельдмаршала графа Ивана Петровича Салтыкова, где я очень часто обедывал, обыкновенный и званый обеды бывали в три часа, ужина запросто не бывало. Вечер у графа начинался в седьмом часу, как званый, так и частный; но первый всегда имел то отличие от последнего, что он кончался легким ужином часу во втором за полночь, а иногда и ранее.
В публичные собрания в это время съезжались уже несколько попозднее против прежнего; но ужин и в сих собраниях начинался еще не позднее одиннадцати часов. Во втором часу за полночь почти все собрания бывали пусты, а ровно два часа конец всему. Частные вечера и балы имели себе примером вечера и балы главнокомандующего.
В 1807 году к главнокомандующему Москвой генералу-от-инфантерии и Тимофею Ивановичу Тутолмину начали съезжаться на его вечера и балы от девяти и до десяти часов; записные же щеголи, по нынешнему львы, туда же являлись и в одиннадцать; но это иногда замечалось им хозяином с неудовольствием: ибо ужин от 12 часов, положительно существовавший, как мы видели, передвинулся только к двум часам за полночь.
За стол, приготовленный кем-нибудь и для кого-нибудь не по вкусу угостителей всегда бранивали, также как и нынче; и о том всегда около недели шла поговорка, особенно между некоторой молодежью, если она не удовлетворялась, как бы ей хотелось, шампанским.
Обед господский, на положенных днях, почти везде начинался в три часа, а кое-где и в три часа с половиною; но канцлер граф Остерман, граф Орлов, князь С. Ф. Голицын и многие другие и таких отсрочек не делали. Князь Сергей Федорович Голицын не дожидался даже и детей, когда они не собирались к обеду в урочный час; но прибор на столе для них стаивал. Этот размер времени продолжался ровнешенько до 1812 года и потом колебательно в том или другом до 1825 года.
Всякому доброму направлению в своем "родном", по крайней мере, между людьми, не слишком далеко улетевшими на ветрах Французских, весьма много способствовал благородный С. Н. Глинка, издатель Русского Вестника; но после него стали эпиграммировать.
С 1831 года обед почти вообще перешел на четыре часа, ужин в иных домах, запросто, как и нынче, оставался до полуночи, в других он совсем изменился, заменяясь чаем; на балах, если где бывал ужин, положительно для него третий час. В публичных местах тот же ужин располагается от двенадцати до двух часов. Вечеровые съезды везде до возможности поздны: стыдно приехать куда бы то ни было ранее полночи, стыдно сказать, что я обедал там-то ранее четырех часов.
С 1812 года по настоящее дни можно определить названия двум эпохам нашей домашней жизни: до 1830 года у нас проявлялись эпохи перемен, вследствие нашествия на Москву двунадесяти языков, с 1831 года продолжается эпоха холерная.
Во все это время Московские люди самых средних кругов поддерживали жизнь отцовскую и не обедывали позднее двух, не ужинывали позднее часу; их съезды вечеровые начинались от седьми до девяти часов. Но нынче у них публичный съезд всюду от одиннадцати до полуночи; ужин, где он есть, идет с бедными холодными придумками, но зато с фалангами бутылок; время его: два и три часа, обед почти везде в четыре, а позднее в пять!
И вот процент распределения нашего Московского времени положился, так же, как и на Западе, противу законного установления веками. Наше время смешалось, мы мерзнем и оттого только не надеваем шубы, что на Западе еще тепло! Цель западных наездников к нам усвоить нас себе и к своему приведена почти к решительному исполнению!
В тысяча семьсот девяностых годах известные тогда доктора единогласно проповедовали, что и три часа за полдень, в регулярной жизни, для обеда несколько поздны; а четырех часов, в отношении к здоровью они почти ужасались. Ужин тяжелый во всякое время был гоним многими медиками. Доктор М. X. Пекен и Фрез уже во времена императора Павла, хотя несколько и облегчали своим потворством обычай обедать поздно, но, соглашаясь с Керестуртем, почти все восставали противу замены дней ночами.
Впрочем примеры очень поздних обедов у нас в Москве и до 1812 года уже были. Банкир Рованд, имевший у себя определенные дни для обедов, садился за стол со своими гостями в пять часов и сиживал в этой беседе до восьми; но однако сам он и многие англичане, бывавшие тогда в Москве (из них называю памятных мне лорда Бюргара, капитанов Кер-Портера, Алтерсона, Келлесаля) являлись на обеды к графам Орлову-Чесменскому и Остерману, к князю Дашкову и ко многим другим Московским боярам в три часа; у меня иногда они также обедывали в такое же время.
Мадам Сталь, будучи в Москве, обыкновенно завтракала в галерее на Тверском бульваре; это бывало в два часа. Мне тут случилось быть раза два вместе. Кавалер Ле-Лорн соглядатай Наполеонов, слушая с нами лекции Страхова, Политковского, Цветаева, Мерзлякова, готов был на обед и ужин во всякое время; напротив того, генерал Гардан, кратковременно бывший в Москве, домах в трех, куда он был приглашаем, заставлял ждать себя до пяти часов и, живучи в гостинице Коппа, сколько мне известно, завтракал очень скудно.
Записки князя Николая Сергеевича Голицына. Спектакль у графа Виктора Павловича Кочубея
Спектакль этот происходил перед масленицей или на масленице 1827 г., в доме графа В. П. Кочубея, на Фонтанке, близ Летнего сада (где позже долго помещалось III отделения собственной Его Императорского Величества канцелярии), в присутствии хозяина и хозяйки дома и высшего столичного общества.
В спектакле этом участвовали многие лица того же общества, только одного мужского пола, исполнявшие также и женские роли, все в полумасках (так как в числе их было на половину военных, которым, по правилам военной службы, без масок играть было нельзя).
Приготовления к этому спектаклю происходили задолго до него, на квартирах того, либо другого из участвовавших в нем лиц. Программа спектакля была очень разнообразная, в двух отделениях, с антрактом, во время которого один из участников, искусный в фокусах, должен был производить их перед зрителями, пока прочие должны были переменять костюмы.
1-е отделение должно было состоять из отдельных сцен или монологов из трагедий, драм, комедий и водевилей, русских и французских, и из итальянских опер; 2-е же отделение - из дивертисмента с русскими танцами, в мужских и женских русских крестьянских одеждах.
Этим танцам учил петербургской балетной труппы балетмейстер Огюст (Август Леонтьевич), особенно отличавшийся мастерским исполнением русских театральных танцев. В драматических сценах руководителями на репетициях отчасти были лучшие актеры русской и французской трупп. Музыкальный же оркестр был отличный, принадлежавший богачу Всеволожскому (Всеволод Андреевич, статский советник, камергер, купец 1-й гильдии, владелец первого парохода на Каме).
К назначенному для спектакля вечеру, в доме графа В. П. Кочубея были отведены две большие комнаты, одна, окнами на Фонтанку - для самого спектакля и зрителей его, а другая за нею, окнами на двор - для актеров и их костюмирования.
Из числа всех драматических и оперных сцен, назову следующие: монолог Димитрия Донского, из трагедии того же имени, Озерова, произнесенный И. М. Донауровым (бывшим воспитанником Царскосельского лицейского пансиона); несколько сцен из французского водевиля: "Les anglaises pour rire", в которых я и брат мой Александр представляли двух англичанок, говоривших и певших на исковерканном французском языке, и 1-ю и 2-ю сцены интродукции оперы Моцарта Дон Жуан, на итальянском языке.
В этих последних 2-х сценах роль Сганареля, слуги Дон Жуана, исполнял л.-гв. 1-й бригады поручик князь Сергей Григорьевич Голицын, известный тогда в обществе под названием Фирса. Любопытно происхождение этого названия.
Сначала никто не понимал, почему и отчего оно произошло; но потом оно объяснилось следующим образом. Князь С. Г. Голицын был вхож в дом генерал-адъютанта Чернышева (Александра Ивановича, впоследствии графа и князя) и почти домашним человеком в его семействе. Так как он был очень милый и любезный собеседник и притом приятный певец романсов и оперных арий, то дети генерала Чернышева и прозвали его, в шутку, Тирсисом (Thyrsis, по-русски Фирс).
Но как 14-го декабря, по русским святцам, празднуется память св. мучеников Фирса в других с ним, то, при производстве следствия над декабристами, возникло подозрение, не имело ли прозвание Фирс какого-нибудь соотношением с событием 14 декабря 1825 г., и от князя С. Г. Голицына потребовано было объяснение, которое и оказалось единственно означенной выше детской шуткой.
Но это прозвание с тех пор осталось у него на всю жизнь, как и прозвание князя Василья Петровича Голицына рябчика, хотя он и вовсе не был рябым; он был искусный певец и имел хороший голос бас. Роль Дон Жуана играл адъютант (чей не помню) князь Василий Петрович Голицын, (известный под названием Васинькина рябчика); он имел хороший тенор и хорошо пел, а роль Дон Жуана играл, не знаю, почему и зачем, в кавалергардском красном мундире!
Роль Донны Анна играл Михаил Иванович Глинка (известный впоследствии музыкальный композитор), в белом пудр-мантеле, в женском парике с распущенными волосами, что, при его небольшом росте, представляло довольно забавную фигуру, но пел он, голосом контральто, очень хорошо. Наконец, роль командора, в парке, шляпе и черном домино, со шпагою в руке, играл и пел я (это партия баса и по испытании моего голоса, нашли возможным партию эту поручить мне).
После поединка с Дон Жуаном, раненый командор, упав, поет арию с Дон Жуаном и Донной Анной, и первыми словами его суть: - Ах, помогите! Я впал в измену! Убийца ранил меня (Ah, soccorso! Son tradito! L'assassino! M'ha ferito), вследствие чего Фирс Голицын с тех пор называл меня, в шутку, не иначе, как лососиной!
Но забавнее всего было то, что по окончании трио, Дон Жуан и Донна Анна ушли, а я, убитый командор, лежу на полу и, вместо то го, чтобы встать и также уйти, жду, чтобы меня вынесли, дабы не нарушить эффекта, и наконец-то меня вынесли на руках, причем шляпа и парик с меня упали, что возбудило смех.
Прочих драматических и оперных сцен не припомню, да и приведенных мною достаточно для того, чтобы дать о них понятие. Вообще актеры играли и пели хорошо, но костюмы их были не театральные, а довольно фантастически и некоторые даже смешные. 1-е отделение продолжалось довольно долго.
В антракте между 1-м и 2-м отделениями, фокусы, по образцу Пинетти, Боско и др., проводил бывший адъютант графа Милорадовича, а после его смерти - преемника его, генерал-адъютант П. В. Голенищева-Кутузова, поручик Александр Павлович Башуцкий, сын санкт-петербургского коменданта, большой искусник в такого рода фокусах, одетый индийским фокусником, в полумаске. Но особенно интересным было 2-е отделение - дивертисмент русских танцев, в русских, мужских и женских, крестьянских одеждах.
Все участвовавшие в спектакле разделены были на пары, которых было до 20-ти, если не более; в каждой паре один был в мужской, а другой в женской крестьянских одеждах, конечно театральных и щегольских, особенно женские - сарафаны с кисейными рукавами и кокошники.
Все были в полумасках, исключив двух молодых англичан, бывших перед тем на коронации, и которых один, Talbot, был очень высокого роста, а другой, Russel, имел очень нежные, почти женские, и красивые черты лица: оба они, как иностранцы, были без масок.
Talbot был в мужской крестьянской одежде и шел в паре с М. И. Глинкой, которой, в противоположность ему, был гораздо меньше его ростом и одет в женскую крестьянскую одежду, без маски. Russel же был одет также в женскую крестьянскую одежду и совершенно походил на красивую русскую крестьянку.
Дивертисмент был открыт польским, в котором все пары прошли перед зрителями несколькими кругами взад и вперед, а затем некоторые из пар протанцевали отдельно русскую пляску так, как она танцевалась на театре и как научил ей Огюст. Тем и заключился этот своеобразный любительски спектакль, к большому удовольствию присутствовавших хозяина и хозяйки дома и лиц высшего петербургского общества.
Затем все актеры переоделись в свои военные и граждански одежды, и вечер кончился далеко за полночь бальными танцами.
Дивертисмент был открыт польским, в котором все пары прошли перед зрителями несколькими кругами взад и вперед, а затем некоторые из пар протанцевали отдельно русскую пляску так, как она танцевалась на театре и как научил ей Огюст. Тем и заключился этот своеобразный любительски спектакль, к большому удовольствию присутствовавших хозяина и хозяйки дома и лиц высшего петербургского общества.
Затем все актеры переоделись в свои военные и граждански одежды, и вечер кончился далеко за полночь бальными танцами.
Из записок И. В. Селиванова. Егор Францевич Канкрин
Это было в 1836 или 1837 году. Я служил тогда в Московском горном правлении, где начальником или берг-инспектором был Ф. П. Макеровский. Спустя какие-нибудь сутки после отъезда в Петербург министра финансов графа Е. Ф. Канкрина, всегда останавливавшегося, когда приезжал он в Москву, у Макеровского, в горном правлении, на Моховой, берг-инспектор вышел из своей квартиры в канцелярии горного правления, где я занимался и позвал меня в себе.
- Я хочу дать вам поручение, - сказал он. - С удовольствием его исполню, ваше превосходительство, - отвечал я. - Граф Егор Францович, уезжая вчера из Москвы, поручил мне разослать или развезти вот эти монеты всем почетным лицам города. Наденьте завтра мундир и развезите эти монеты, вот по этому списку. При этом он положил мне в руку 10 или 12 серебряных монет, и список лиц, которым я должен был развезти их.
Монеты были серебряные, величиной в пятикопеечную медную монету или даже несколько больше. Цена ее определялась, кажется, в полтора рубля серебром. По одной стороне были поясные изображения императора Николая, императрицы и всех августейших детей, - фигур 8, расположенных кругом; а на другой стороне, кажется, двуглавый орел (эти монеты так и не поступили в обращение (прим. ред.).
О том, как развез их и кому, я расскажу после, - теперь же считаю нужным сказать несколько слов о графе Е. Ф. Канкрине, министре финансов, которого, вследствие того, что он останавливался в горном правлении, куда я по службе ходил каждый день, хотя и не принадлежал еще к семейству Макеровских, видел часто.
Я сказал выше, что граф, когда приезжая в Москву, всегда останавливался в квартире Макеровского, которого он, а особенно графиня, рожденная Муравьева, очень любила, может быть отчасти потому, что графиня была скуповата, а Макеровский страстно желал угодить ей. Приезжая в Москву, и граф и графиня делались как бы семейными Макеровского: обедали вместе, вместе пили чай и проч.
Простота, с какой вел себя граф Канкрин, была просто удивительна. Когда он уставал заниматься, (а занимался он чуть ни целый день), он надевал шинель в рукава (он ходил в военном костюме), подпоясывался носовым платком и шел или в сад, или осматривал строения. Не было мелочи, на которую он не обратил бы внимания. Он вникал во все. Сад, который теперь существует во дворе архива министерства иностранных дел, обязан существованием его почину. Он велел Макеровскому его устроить, дал рисунок и размеры.
В столовой в доме Макеровского происходили иногда сцены, имеющие государственное значение, и которых мне иногда случалось быть свидетелем, как дежурному. Это было в то время, когда монетная единица, бывшая прежде в виде ассигнационного рубля, превратилась в рубль серебряный. Красненькая, 10-ти-рублевая бумажка, стоила 12 рублей серебряной монетой, курс бумажек беспрестанно менялся, что в торговле производило большие затруднения.
Пришла к графу депутация от купечества, с просьбой установить неизменный и единообразный курс денег. Выслушав их очень внимательно, он отвечал: - Я, батушка, тут ничего не могу сделать! Деньги - товар.
А вскоре после этого установлена была монетная единица в рубль серебром, и определены были отношения бумажного рубля, его частей, к золотому и серебряному рублю.
Другой раз мне случилось слышать, как он, в присутствии начальников частей, состоящих в его ведомстве: председателя казенной палаты, начальника таможни, управляющего конторой государственного банка и членов этих мест, сказал одному из директоров департамента министерства финансов: - Вы, батушка, государственный вор!
Граф Канкрин был добродушнейший из людей. Надо было видеть, как обращался он, например, с Кранихфельдом, кажется правителем его канцелярии. Никто бы не поверил, что Канкрин - министр финансов, а Кранихфельд - его подчиненный, все сказали бы, что это два старые студента-товарища, которые никогда не расставались, и так привыкли друг к другу, что всякое подобие каких бы то ни было церемоний между ними никогда не существовало.
В столовой в доме Макеровского происходили иногда сцены, имеющие государственное значение, и которых мне иногда случалось быть свидетелем, как дежурному. Это было в то время, когда монетная единица, бывшая прежде в виде ассигнационного рубля, превратилась в рубль серебряный. Красненькая, 10-ти-рублевая бумажка, стоила 12 рублей серебряной монетой, курс бумажек беспрестанно менялся, что в торговле производило большие затруднения.
Пришла к графу депутация от купечества, с просьбой установить неизменный и единообразный курс денег. Выслушав их очень внимательно, он отвечал: - Я, батушка, тут ничего не могу сделать! Деньги - товар.
А вскоре после этого установлена была монетная единица в рубль серебром, и определены были отношения бумажного рубля, его частей, к золотому и серебряному рублю.
Другой раз мне случилось слышать, как он, в присутствии начальников частей, состоящих в его ведомстве: председателя казенной палаты, начальника таможни, управляющего конторой государственного банка и членов этих мест, сказал одному из директоров департамента министерства финансов: - Вы, батушка, государственный вор!
Граф Канкрин был добродушнейший из людей. Надо было видеть, как обращался он, например, с Кранихфельдом, кажется правителем его канцелярии. Никто бы не поверил, что Канкрин - министр финансов, а Кранихфельд - его подчиненный, все сказали бы, что это два старые студента-товарища, которые никогда не расставались, и так привыкли друг к другу, что всякое подобие каких бы то ни было церемоний между ними никогда не существовало.
С носогрейкой в зубах, или Канкрин шел в комнату к Кранихфельду, вечером, после ужина, перед тем, как ложиться спать, садился к нему на кровать и беседа шла далеко за полночь; или Кранихфельд шел в комнату к графу со своей носогрейкой, чуть не в одном белье, потому что ни у того, ни у другого ничего схожего с халатом даже и в помине не было.
Граф Канкрин был чрезвычайно чуток и внимателен ко всему, что могло навести его на мысли улучшения по всем отраслям государственного хозяйства. Он был чрезвычайно экономен, или, пожалуй, даже скуп на государственные деньги. - Министр финансов в России должен утереть министров, - говаривал он. И это не в видах своего личного честолюбия, но в видах того, что им созидаемое может быть испорчено или растрачено его приемником.
По распоряжению его в горном правлении хранилось 800 тысяч рублей, не знаю откуда-то поступивших. Хотя они хранились в кладовой и при железной двери этой кладовой стоял часовой, но, тем не менее, хранение и ответственность за такую большую сумму, беспокоили Макеровского, и он однажды за обедом стал просить графа взять от него эти деньги и отослать в казначейство. - Нет, батушка, - отвечал он, - об этих деньгах позабыли, а между тем как понадобятся деньги на военное министерство и Государь скажет: - Канкрин! Давай денег! Они у меня и есть. Пусть пока полежат у вас.
Когда министр бывал в Москве, у него по очереди бывали на дежурстве чиновники горного правления. В одно из таких дежурств случилось быть Н. С. Селивановскому, сыну известного типографщика из крестьян села Деднова Л. Д. Измайлова, ставшего богатым человеком, купцом первой гильдии и почетным гражданином. Как дежурный, Селивановский сидел в зале, когда вдруг, неожиданно, вышел граф, и спросил его: Умеет ли он сделать пакет? Тот, разумеется, отвечал утвердительно.
Пока пакет этот делался, граф спросил его: Кто он такой? И когда Селивановский объяснил ему, что он сын типографщика, Канкрин стал его расспрашивать о типографском деле, и Селивановский, как малый смышленый, объяснил ему, что типографское дело очень выгодное, и что оно могло бы быть еще выгоднее, если бы не разоряли их типографские чернила, материал для которых они обязаны выписывать из-за границы и платить очень дорого, так как пошлина на них очень высока. Этот случайный разговор не прошел бесследно. При первом тарифе, пошлина на предметы для типографских чернил была уменьшена или даже уничтожена вовсе.
Обращаюсь теперь к рассказу о монете. Облекшись в горный мундир, надо сказать очень красивый, военного покроя, синий с черным бархатным воротником и с богатым золотым шитьем на воротнике и рукавах, я отправился. Конечно, прежде всего, поехал я к генерал-губернатору, князю Дмитрию Владимировичу Голицыну, так как он первый стоял в списке. Когда я подъехал к генерал-губернаторскому дому, швейцар, услыхав, что я желаю видеть князя, очень бесцеремонно захлопнул мне дверь, чуть не под носом, и очень категорически объявил, что сегодня не приемный день, и что князя видеть нельзя. Тогда я объявил, что приехал от имени министра финансов. Нужно было видеть какое магическое действие произвело это имя. Двери распахнулись настежь; послышалось несколько звонков, и меня ввели в приемную, всем москвичам вероятно известную, угольную комнату перед кабинетом. При моем появлении князь встал из-за стола, за которым сидел, и по-русски спросил, что мне угодно?
Этот вопрос и последовавший затем, хотя и короткий разговор по-русски, должен служить опровержением тем господам, которые утверждали, что князь не умеет говорить по-русски. Напротив, он не только говорил, но и хорошо говорил; даже акцента, какой бывает у иностранцев, я у него не заметил. Одет он был в светло-синий шелковый халат. Когда я подал ему одну из монет, он ласково и приветливо отвечал: - Поблагодарите графа Канкрина, что он вспомнил обо мне.
Не лишним считаю сказать несколько слов о наружности кн. Д. В. Голицына. Не смотря на свои 60 слишком лет, это был чрезвычайно красивый господин: высок ростом, волосы с сединою, простота, изящество во всех движениях, прирожденная приветливость, возвышенная конечно воспитанием и пребыванием при дворе; что-то необыкновенно изящное, располагающее к себе, пожалуй, даже симпатичное. Вот каким показался мне князь Голицын, - любимец москвичей, которых конечно он обворожил своей манерой обращения так, что ни у кого не было духу осуждать его за кой-какие неважные грешки, даже слишком явные, которых конечно никогда не простили бы другому (по молодости лет учась во Франции, принял участие во взятии Бастилии (прим. ред.)).
Другой мой визит был к графу Петру Александровичу Толстому, жившему в своем доме в переулке на Тверской. Когда я вошел к нему, он лежал на кушетке, покрытой желтым штофом. Поклонившись, я остановился у двери, ожидая вопроса; он подозвал меня к себе следующими словами:
- Виноват, брат, что не встаю. Проклятые раны не дают встать. Подойди сюда и скажи, что тебе нужно?
- Я приехал, ваше сиятельство, по поручению графа Егора Францевича Канкрина доставить вам монету, которая предположена к обращению.
- Дай, дай посмотреть.
Долго смотрел он на монету, когда я подал ее ему, и спросил:
- А граф уехал?
- Уехал вчера, ваше сиятельство.
- Ты кто ж такой?
- Я чиновник горного правления, ваше сиятельство.
- Как твоя фамилия?
Я себя назвал.
- А по состоянию кто ты?
- Дворянин, мой отец помещик Рязанской губернии.
- Доволен ты своей службой?
- Доволен, ваше сиятельство.
- А если недоволен, и хотел бы переменить ее, скажи, я готов помочь тебе. Тоже есть кой-какое знакомство.
Граф Канкрин был чрезвычайно чуток и внимателен ко всему, что могло навести его на мысли улучшения по всем отраслям государственного хозяйства. Он был чрезвычайно экономен, или, пожалуй, даже скуп на государственные деньги. - Министр финансов в России должен утереть министров, - говаривал он. И это не в видах своего личного честолюбия, но в видах того, что им созидаемое может быть испорчено или растрачено его приемником.
По распоряжению его в горном правлении хранилось 800 тысяч рублей, не знаю откуда-то поступивших. Хотя они хранились в кладовой и при железной двери этой кладовой стоял часовой, но, тем не менее, хранение и ответственность за такую большую сумму, беспокоили Макеровского, и он однажды за обедом стал просить графа взять от него эти деньги и отослать в казначейство. - Нет, батушка, - отвечал он, - об этих деньгах позабыли, а между тем как понадобятся деньги на военное министерство и Государь скажет: - Канкрин! Давай денег! Они у меня и есть. Пусть пока полежат у вас.
Когда министр бывал в Москве, у него по очереди бывали на дежурстве чиновники горного правления. В одно из таких дежурств случилось быть Н. С. Селивановскому, сыну известного типографщика из крестьян села Деднова Л. Д. Измайлова, ставшего богатым человеком, купцом первой гильдии и почетным гражданином. Как дежурный, Селивановский сидел в зале, когда вдруг, неожиданно, вышел граф, и спросил его: Умеет ли он сделать пакет? Тот, разумеется, отвечал утвердительно.
Пока пакет этот делался, граф спросил его: Кто он такой? И когда Селивановский объяснил ему, что он сын типографщика, Канкрин стал его расспрашивать о типографском деле, и Селивановский, как малый смышленый, объяснил ему, что типографское дело очень выгодное, и что оно могло бы быть еще выгоднее, если бы не разоряли их типографские чернила, материал для которых они обязаны выписывать из-за границы и платить очень дорого, так как пошлина на них очень высока. Этот случайный разговор не прошел бесследно. При первом тарифе, пошлина на предметы для типографских чернил была уменьшена или даже уничтожена вовсе.
Обращаюсь теперь к рассказу о монете. Облекшись в горный мундир, надо сказать очень красивый, военного покроя, синий с черным бархатным воротником и с богатым золотым шитьем на воротнике и рукавах, я отправился. Конечно, прежде всего, поехал я к генерал-губернатору, князю Дмитрию Владимировичу Голицыну, так как он первый стоял в списке. Когда я подъехал к генерал-губернаторскому дому, швейцар, услыхав, что я желаю видеть князя, очень бесцеремонно захлопнул мне дверь, чуть не под носом, и очень категорически объявил, что сегодня не приемный день, и что князя видеть нельзя. Тогда я объявил, что приехал от имени министра финансов. Нужно было видеть какое магическое действие произвело это имя. Двери распахнулись настежь; послышалось несколько звонков, и меня ввели в приемную, всем москвичам вероятно известную, угольную комнату перед кабинетом. При моем появлении князь встал из-за стола, за которым сидел, и по-русски спросил, что мне угодно?
Этот вопрос и последовавший затем, хотя и короткий разговор по-русски, должен служить опровержением тем господам, которые утверждали, что князь не умеет говорить по-русски. Напротив, он не только говорил, но и хорошо говорил; даже акцента, какой бывает у иностранцев, я у него не заметил. Одет он был в светло-синий шелковый халат. Когда я подал ему одну из монет, он ласково и приветливо отвечал: - Поблагодарите графа Канкрина, что он вспомнил обо мне.
Не лишним считаю сказать несколько слов о наружности кн. Д. В. Голицына. Не смотря на свои 60 слишком лет, это был чрезвычайно красивый господин: высок ростом, волосы с сединою, простота, изящество во всех движениях, прирожденная приветливость, возвышенная конечно воспитанием и пребыванием при дворе; что-то необыкновенно изящное, располагающее к себе, пожалуй, даже симпатичное. Вот каким показался мне князь Голицын, - любимец москвичей, которых конечно он обворожил своей манерой обращения так, что ни у кого не было духу осуждать его за кой-какие неважные грешки, даже слишком явные, которых конечно никогда не простили бы другому (по молодости лет учась во Франции, принял участие во взятии Бастилии (прим. ред.)).
Другой мой визит был к графу Петру Александровичу Толстому, жившему в своем доме в переулке на Тверской. Когда я вошел к нему, он лежал на кушетке, покрытой желтым штофом. Поклонившись, я остановился у двери, ожидая вопроса; он подозвал меня к себе следующими словами:
- Виноват, брат, что не встаю. Проклятые раны не дают встать. Подойди сюда и скажи, что тебе нужно?
- Я приехал, ваше сиятельство, по поручению графа Егора Францевича Канкрина доставить вам монету, которая предположена к обращению.
- Дай, дай посмотреть.
Долго смотрел он на монету, когда я подал ее ему, и спросил:
- А граф уехал?
- Уехал вчера, ваше сиятельство.
- Ты кто ж такой?
- Я чиновник горного правления, ваше сиятельство.
- Как твоя фамилия?
Я себя назвал.
- А по состоянию кто ты?
- Дворянин, мой отец помещик Рязанской губернии.
- Доволен ты своей службой?
- Доволен, ваше сиятельство.
- А если недоволен, и хотел бы переменить ее, скажи, я готов помочь тебе. Тоже есть кой-какое знакомство.
Такого простодушия, такой искренности, я не видал никогда ни в ком из людей, высокопоставленных, кроме разве графа С. Г. Строганова, у которого и прислуга была так настроена, что поневоле приводило на память известную французскую пословицу: каков господин, таков и слуга, тогда как у других высокопоставленных господ, прислуга так важна, что к ней и подступу нет, - так, что надо чуть не подкупать ее, чтоб она о вас доложила.
После того, как я имел честь сделаться известным графу Строганову в Москве, я считал непременной обязанностью, бывая в Петербурге, приходить на поклонение к графу. В один из таких приездов, подъехав к подъезду дома графа у Полицейского моста, я спросил у швейцара, можно ли видеть графа? Он отвечал коротко: - Ступайте! и указал мне на лестницу. - Я попросил бы предварительно доложить графу: угодно ли будет ему принять меня. - Ступайте, говорят вам, - отвечал швейцар даже с некоторой досадой, как будто бы даже просьба моя заключала в себе что-то оскорбительное. Только при подобных словах простого швейцара, можно понять, почему 12-го января изо всех концов России шлют графу Строганову бывшие московские студенты поздравительные телеграммы, как бывшему попечителю Московского учебного округа, не смотря на то, что он выбыл из попечителей более 20 лет, и что им в нем нет теперь никакой надобности.
Третий визит мой к графу Гудовичу, тут же на Тверской. Прием его был совершенная противоположность тому, что я видел у графа Толстого. Меня приняли с холодно, с уничтожающей вежливостью, не позволявшей сомневаться, что хозяин помнит какая неизмеримая пропасть разделяет меня, молодого человека, от высокого сановника, удостоившего говорить со мною.
После того, как я имел честь сделаться известным графу Строганову в Москве, я считал непременной обязанностью, бывая в Петербурге, приходить на поклонение к графу. В один из таких приездов, подъехав к подъезду дома графа у Полицейского моста, я спросил у швейцара, можно ли видеть графа? Он отвечал коротко: - Ступайте! и указал мне на лестницу. - Я попросил бы предварительно доложить графу: угодно ли будет ему принять меня. - Ступайте, говорят вам, - отвечал швейцар даже с некоторой досадой, как будто бы даже просьба моя заключала в себе что-то оскорбительное. Только при подобных словах простого швейцара, можно понять, почему 12-го января изо всех концов России шлют графу Строганову бывшие московские студенты поздравительные телеграммы, как бывшему попечителю Московского учебного округа, не смотря на то, что он выбыл из попечителей более 20 лет, и что им в нем нет теперь никакой надобности.
Третий визит мой к графу Гудовичу, тут же на Тверской. Прием его был совершенная противоположность тому, что я видел у графа Толстого. Меня приняли с холодно, с уничтожающей вежливостью, не позволявшей сомневаться, что хозяин помнит какая неизмеримая пропасть разделяет меня, молодого человека, от высокого сановника, удостоившего говорить со мною.
Михаил Щепкин. Основание Красносельского театра
Красносельский театр возник по мысли бывшего тогда дежурным штаб-офицером, штаба гвардейского корпуса, полковника Николая Петровича Синельникова (ставшего впоследствии генерал-губернатором в Сибири).
Поводом к этому послужило следующее обстоятельство: 6-го августа, в день Преображения Господня, Н. П. Синельников, вечером, на Дудергофском озере, зажег сюрпризом устроенный блистательный фейерверк, вследствие которого на берегах озера устроилось импровизированное гулянье, на котором присутствовали государь император Николай Павлович и государь наследник Александр Николаевич, вместе с своими высочайшими гостями.
Гулянье вышло очень оживленное и веселое, за которое, по окончании его, наследник цесаревич Александр Николаевич изволил милостиво благодарить Н. П. Синельникова; причем его высочество сказал: - Спасибо за доставленное удовольствие моим офицерам. Нельзя ли что-нибудь придумать, что могло бы постоянно доставлять им развлечение; так, чтоб они не скучали во время лагерей? Подумай об этом. Николай Петрович поклонился и с той же минуты начал обдумывать, что могло бы доставить офицерам постоянное развлечение.
Думал, думал и, наконец, остановился на театре. Хотя Николай Петрович всегда был не только любителем, но и знатоком сценического искусства, однако антрепренерских способностей в себе не признавал, т.е. ему вовсе не было знакомо ведение театрального дела. В затруднительном положении Николаю Петровичу явилась неожиданная помощь в лице артиста императорских театров Якова Григорьевича Брянского.
Дело было так. Вскоре после фейерверка на озере Николай Петрович возвратился домой, находясь под впечатлением не оставлявшей и томившей его думы о театре, как вдруг, ему докладывают об актере Брянском. Николай Петрович немало удивился такому визиту, так как до тех пор он не был знаком с Яковом Григорьевичем.
Оказалось, что Брянский явился с просьбой о переводе сына с Кавказа в Петербург. Синельников обещал сделать все, что от него зависит, и, в свою очередь, обратился к Якову Григорьевичу за советом касательно устройства театра. Брянский, которому дело это было хорошо знакомо, разъяснил его Николаю Петровичу, причем дал много дельных и полезных советов. В заключение же сказал: - Приступайте смело к этому полезному и доброму делу. Дороговизны не бойтесь...
Верьте, что все наши сценические роскоши и расписанные кулисы, которыми мы морочим публику, малюются часто на тряпках, бывших много лет в употреблении, и стоят недорого. Что же касается до опасений, что артисты императорской труппы будут неохотно ездить в Красное Село, то для этого нужно только смотреть на них, не как на комедиантов для потехи, а как на людей, старающихся с театральных подмостков давать уроки жизни.
Получив своей идее, всемилостивейшее одобрение государя наследника, вместе с разрешением употребить на ее осуществление деньги из экономических сумм, Н. П. Синельников, при содействии войск, приступил к постройке театра позднею осенью 1850 года, а в мае месяце следующего 1851 года, недалеко от озера, на бывшем, до того времени, чистом поле, возник не только театр, но и довольно обширный парк, простиравшийся от театра до озера, на берегу которого был построен просторный и красивый павильон, а против него на озере находилась большая купальня.
Несмотря на то, что постройка театра производилась неимоверно быстро, она оказалась очень солидной, чему доказательством служит существование театра до настоящего времени (?), несмотря на то, что впоследствии к нему был прибавлен еще ярус лож, чего не имелось в виду ни у строителя, ни у архитектора (театр строил архитектор Сычев). Театр на каменном фундаменте и под железной крышей имел наружный вид, хотя довольно скромный, но красивый, по внутренней же отделке весьма замечателен и эффектен: стены зала были покрыты белыми под мрамор обоями, с золотыми украшениями на барьерах лож, изображающих военные арматуры.
Особенный эффект производила люстра, в виде парящего орла, держащего когтями на цепях большой лавровый венок, в котором помещались лампы. Зал, кроме партера, имел бенуары и один ярус лож, посреди которого помещалась императорская, устроенная, со всеми аксессуарами, по образцу ложи Михайловского театра, известным фабрикантом Туром.
На передней занавеси изображался Красносельский лагерь ранним утром, с восходящим солнцем над палаткой государя императора (вид был взят со штабной горы, из Красного Села, и исполнен с натуры известным художником, машинистом и декоратором Большого театра, Роллером, им же были написаны и декорации для сцены). Относительно прочности, театр был освидетельствован особой комиссией и найден безукоризненным.
Постройка театра обошлась всего до девяти тысяч рублей. Причем надо заметить, что мастеровым, хотя они были и от войск, производилась отдельная плата. Тут не лишне упомянуть, что почин пересадки больших дерев принадлежит также Н. П. Синельникову. В прежние времена, при разводке садов, обыкновенно сажались лишь молодые деревца. Но Синельников распорядился иначе, он вздумал создать парк, который, с первого же листа, мог бы защищать гуляющих от солнечной жары своею тенью. Задумано и сделано.
Парк засаживался деревьями в несколько сажен вышиной и вершков пяти-шести в диаметре (22 см), который почти все до одного принялись. Николай Петрович был того убеждения, что с помощью солдат можно сделать все. Так однажды, на чье-то замечание, что для успешного хода пьес необходимы и административные лица, для разных закулисных распоряжений и исполнений, Николай Петрович ответил, что это лишнее, что для успешного хода пьес необходимы лишь хорошие артисты, распорядиться же он сумеет сам, а остальное, добавил он, "у меня сделают солдаты". На возражения же против этого сказал так: "Э! батюшка, русский солдат сумеет все, что ему велят!".
Свое мнение о способностях солдата он доказал на деле: ни в одном из Императорских театров не бывало такого порядка за кулисами, как в Красносельском театре: перемена декораций, уборка сцены производились быстро, без всякой суеты и в глубочайшей тишине. Кроме того лицам, не принадлежащим к театру, вход за кулисы не дозволялся, что также немало способствовало порядку.
В первые годы существования Красносельского театра, спектакли на нем давались довольно часто, по три и по четыре раза в неделю. Сборы бывали всегда полные, так как все места абонировались, и даже директору театра приходилось заботиться определять абонемент каждого лица не по его желанию, но по собственному соображению, дабы иметь возможность удовлетворить всех желающих абонироваться.
Посетители театра состояли единственно из военных и их семейств. Посторонние зрители не допускались, почему в то время и афиш о красносельских спектаклях в городе не выставляли. Каждый спектакль Красносельского театра, по составу зрителей, наполнявших зал, казался торжественным: в ложах помещались дамы, а в первых рядах кресел лица преимущественно в генеральских эполетах; в остальных же рядах виднелись эполеты обер-офицерские. Иногда, случалось даже, что в первом ряду кресел помещались государь император и другие лица высочайшей фамилии.
Второго июля 1851 года, великому князю Александру Николаевичу благоугодно было осмотреть здание театра, пригласив к осмотру гг. начальников отдельных частей войск, находившихся в лагере. Театр был освещен, во время представления, оркестр исполнил гимн: "Боже, царя храни". Его высочество изволил остаться весьма довольным устройством театра и в милостивых выражениях благодарил Синельникова и некоторых начальников, особенно содействовавших устройству театра. На другой день, 3-го юля, было первое представление, в присутствии императора, наследника цесаревича и лиц императорской фамилии.
Государь, войдя в свою ложу и увидав партер, наполненный исключительно гвардейскими офицерами, при эффектном украшении зала, был приятно изумлен. Оркестр приветствовал государя народным гимном, а все присутствующие восторженными криками "ура!". Театром государь император изволил остаться совершенно доволен, был весел и за все милостиво благодарил Николая Петровича. Потом государь изволил войти в партер и занять свои кресла.
По окончании первой пьесы, император осматривал сцену и, при перемене декораций, совершающейся без всякого замешательства и разговоров, приученной к театральному делу командой нижних чинов, изволил обратить на это внимание бывшего тут г. директора театров Александра Михайловича Гедеонова и вторично удостоил благодарности Синельникова.
В конце спектакля, актер Петр Иванович Григорьев пропел сочиненные им на случай открытия театра стихи, которые начинались так:
"Пой, веселись, народ наш православный!"
последний куплет, был следующего содержания:
"Для лагерей жизнь-радость наступила,
Так пусть твердит здесь каждый офицеры
Да здравствует преемник Михаила,
Наш корпусный начальник-кавалер!"
Все моментально встали с мест и огласили театр громким дружным "ура!". Государь император и августейший корпусный начальник изволили встать и, удостоив всемилостивым поклоном актера и зрителей, удалились из зала. При отъезде из театра его величество опять осчастливил милостивой благодарностью Николая Петровича, который был этим не только вполне вознагражден за все понесенные труды, но и считал себя на верху блаженства.
Н. П. Синельников был директором самостоятельным, совершенно независимым от дирекции Императорских театров, которая в этом деле принимала участие только тем, что командировала в Красное Село режиссера А. А. Краюшкина с предписанием отрекомендовать тамошнему директору "все лучшие пьесы, обставленные лучшими же актерами".
Сначала в Красносельском театре оркестр был составлен из избранных полковых музыкантов, под личным управлением главного капельмейстера всех гвардейских корпусов, г. Чапиевского. Однако на практике оказалось, что полковые музыканты безукоризненно исполняющие увертюры, для аккомпанемента водевильных куплетов были неспособны.
Без сомнения, они сладили бы и с куплетами, но на это понадобилось бы немало времени, а в Красном Селе каждому спектаклю делалась лишь одна репетиция. Вследствие этого оркестр сделался смешанным, т. е. к полковым музыкантам прибавлялись музыканты Александринского театра, и в водевилях управлял оркестром дирижер того же театра Виктор Матвеевич Касинский; костюмы, парики, бутафория, пьесы и ноты отпускались из дирекции Императорских театров.
Поездки в Красное Село для актеров были почти что загородной прогулкой, или правильнее: поездкой на дачу, в гости к радушному и хлебосольному хозяину. В день спектакля, все в нем участвующие собирались к девяти часам утра к Александрийскому театру, где их ожидали большие с империалами дилижансы, запряженные шестериком.
Поезд отправлялся по нарвской дороге (железной д. в Красное Село тогда еще не существовало). У "Соломенного кабачка" переменяли лошадей, откуда поезд следовал уже до места. По приезде в Красное Село, путешественники радушно приветствовались хозяином-директором, за которым и отправлялись в павильон, на озеро, где их ожидал роскошный завтрак.
После завтрака, обыкновенно делалась репетиция спектакля. Затем актеры отправлялись на прогулку по окрестностям, для чего всегда имелись придворный линейки для дам и верховые лошади для мужчин. Обыкновенно, по возвращении с прогулки, актеры садились за превосходно приготовленный и сервированный обед, иногда в павильоне, иногда же в театральном довольно обширном фойе.
После обеда подавался кофе и чай; затем одни расходились по уборным на отдых, а другие отправлялись или кататься на лодках по озеру, или гулять в парк, где обыкновенно, от окончания обеда до начала спектакля играл хор военной музыки. В восемь часов вечера начинался спектакль, во время которого за кулисами подавался чай... По окончании спектакля, ужинали обыкновенно в павильоне.
Иногда случалось, что спектакли в Красном Селе назначались два дня к ряду, тогда актеры, участвующее в обоих, оставались ночевать в театре, для чего по уборным приготовлялись для каждого офицерская кровать с безукоризненным бельем. Впрочем, не столько были дороги обеды и ужины и все прочие удобства, сколько то внимание, с каким они предлагались. Ник. Петр. Синельников относился к актерам, как к своим собственным гостям. Интересным рассказам, остротам, экспромтам не было конца... Приличие и дружба царили между артистами, да и кто были эти люди?
Яков Григорьевич Брянский, Василий и Петр Андреевичи Каратыгины, Петр Иванович Григорьев, Василий Васильевич Самойлов, Александр Евстафьевич Мартынов, Алексий Михайлович Максимов, Вера и Надежда Васильевны Самойловы, Прасковья Ивановна Орлова, Екатерина Николаевна Жулева, Степанова (оперная), и неистощимая на прибаутки, весьма уважаемая между артистами Елена Ивановна Гусева.
За ужином обыкновенно происходило совещание о будущем спектакле. Состав спектаклей бывал преимущественно из русских небольших пьес. Ник. Петр, был не охотник, как до иностранных произведений, так и до балетов. Изредка, одна из русских пьес заменялась французской, или немецкой. По окончании сезона, актеры вознаграждались разовыми в размере более того, которые получали они от дирекции Императорских театров. Исполняющие мелкие роли получали по пяти рублей, а выходящие "на выход" - по три.
Труд режиссера вознаграждался десятью рублями за спектакль, а его помощника - пятью. Помощником режиссера был тогда Николай Иванович Горшенков. Кроме того, многие из актеров (первачей) удостаивались подарков от государя императора и государя наследника. У Ник. Петр. Синельникова был план заселить пустырь, окружавший театр.
Он предполагал, распространяя парк все больше и больше, застраивать его дачами, учреждать в парке различные гулянья и увеселенья и тем привлечь охотников поселиться на этих дачах. И, конечно, дачи заселились бы семейными офицерами, которые находились в лагере. Николай Петрович построил уже три небольших, но очень уютных домика, снабдив их мебелью, в которых помещались на лето некоторые семейные актеры (без всякой платы).
Первыми жильцами этих домиков были: Надежда Васильевна Самойлова, Петр Иванович Григорьев и Алексий Михайлович Максимов. Однако этой идее не суждено было осуществиться: Николай Петрович Синельников 8-го декабря 1851 г. был произведен в генералы, а в следующем 1852 году 29-го февраля назначен московским губернатором.
По окончании первого Красносельского театрального сезона в наступившем посту актеры пожелали безвозмездно дать концерт в пользу музыкантов, составляющих оркестр и собранных из войск. Театр было полон. На концерт собрался весь персонал артистов, участвовавших в спектаклях.
Концерт состоял из нескольких музыкальных пьес; кроме того, Осип Афанасьевич Петров, хотя и не участвовал в представлениях на Красносельском театре и приехал только по желании видеть театр, пропел в концерте "Борода ль моя бородушка". Г-жа Степанова пела "Соловья", Прасковья Ивановна Орлова прочла "Отъезд Курдюковой за границу", Александр Евстафьевич Мартынов читал из "Мертвых душ", Екатерина Николаевна Жулева пела куплеты из любимых водевилей и Елена Ивановна Гусева песню: "Ходит ветер у ворот".
Наконец наступил прощальный ужин. Артисты почтили достойно Ник. Петр. Синельникова, благодарили спичами за его внимание и заботливость, а за последним бокалом "за его здоровье", Елена Ивановна Гусева, встав с места, сказала: - Мы, женщины, говорить похвальных речей не будем, а поблагодарим нашего голубчика полковника по-русски и с этими словами обняла Ник. Петр, и поцеловала его, пригласив к тому же и прочих артисток.
После Н. П. Синельникова, в звании директоров были полковники: Михаил Матвеевич Ефилович, Гавриил Антонович Федоров и Константин Михайлович Ушаков. Из всех троих лишь один последний напоминал несколько Николая Петровича, если и не таким же пониманием дела, то по крайней мере такой же к нему любовью.
