Лет через десять - более или менее: я не дорожу временем, - когда гладкое шоссе соединит Петербург с границею Финляндии; когда в жителях Северной столицы, которые уже начинают жестоко ездить верхом, усилится фанатизм к сельским увеселениям; когда на Каменном острове невозможно будет жить за близким соседством и пылью, - Иматра, где уже возникает Английский сад и царский дом, сделается Меккою и куда каждый порядочный мужчина и каждая благовоспитанная дама будут обязаны совершить летом священное путешествие, чтобы иметь право называться хаджи или sporting gentlemen.На берегах Воксы и озерах Финляндских будут стоять небольшие лагери красивых палаток, населенные охотниками в Парижских звероловных костюмах и рыбачками в органди, с удою из красного дерева. Веселость, чувствительность, нежные надежды и маленькие загородные приключения оставят окрестности Петербурга в июне и пойдут ночевать в Великом Княжестве Финляндском.
Подле Иматры будет трактир.
Я это предсказываю!
С первым лучом солнца мы были уже на границе Финляндии. Неширокая река Сестра отделяла нас от Великого Княжества. Некогда она служила рубежом между Русским царством и Шведскими владениями. Мы взъехали на противоположный берег, и первое впечатление, впечатление самое приятное для смертного, который едет на перекладной телеге, было то, что бойкая мостовая и сыпучий песок, по которым мы до тех пор, то прыгаем, то тащимся, сменяются тут дорогою ровною, как натянутое полотно.
Я это предсказываю!
С первым лучом солнца мы были уже на границе Финляндии. Неширокая река Сестра отделяла нас от Великого Княжества. Некогда она служила рубежом между Русским царством и Шведскими владениями. Мы взъехали на противоположный берег, и первое впечатление, впечатление самое приятное для смертного, который едет на перекладной телеге, было то, что бойкая мостовая и сыпучий песок, по которым мы до тех пор, то прыгаем, то тащимся, сменяются тут дорогою ровною, как натянутое полотно.
Мы покатились по ней стрелою, и через минуту остановились у первой финляндской станции. Не требуя подорожной, содержатель почтового двора подал нам Dag-book, то есть, книгу, в которой всякий проезжий должен записать свое имя, откуда, куда и на скольких лошадях он едет. С боку оставлена графа для замечания. Она почта всегда остается белою, но это острастка для содержателей и для ямщиков.
Местный закон угрожает им строгим наказанием за малейшее оскорбление путешественника. Ямщик не смеет даже попросить на водку, под опасением быть подвергнутым двенадцати ударам прутьями. Зато и удалые наездники, которые в матушке России, гремя саблею, влетают на станцию с криком "лошадей!", и в каждом бедном смотрителе наперед видят врага и притеснителя, должны здесь быть вежливы, если не хотят переведаться с финляндской Фемидою, которая не смотрит ни на усы, ни на шпоры.
Штрафы в пять, девять и двенадцать рублей серебром неумолимо взыскиваются с нарушителя порядка, кто бы он ни был. Все это вы можете подробно узнать из "правил", которые покажут вам на каждой станции вместе с висящим на стене расписанием прогонных денег, числа верст и лошадей и таксою съестных припасов: такса - только на тот случай, если есть припасы.
Обыкновенно, служит она только украшением стене и памятником проницательности финляндского законодательства. Некоторые из этих правил особенно примечательны, и делают честь намерению, с каким они сочинены. Никто например, за исключением крайней надобности, не в праве требовать почтовых лошадей и отправляться в путь во время церковного служения, в воскресные дни.
Это установление даёт вам на первой станции выгодное понятие о нравах народа, который в самом деле набожен и благочестив. Несмотря на значительное отдаление, в котором, по большей части, финские хижины разбросаны от церкви, здешний селянин всегда оставляет свое жилище, чтобы услышать простую и понятную для него проповедь пастора. Кому болезнь или старость того не позволяла, тот остается дома и по книжке поет псалмы.
Как часто, даже около Петербурга, я видел в чухонских деревнях мальчиков и девочек, читающих по целым часам Священное Писание дряхлым и слепым своим дедам. Лютеранские пасторы требуют непременно от своих прихожан, чтобы каждый из них умел по крайней мере читать и поставляют это народу обязанностью веры.
Хваля вообще финнов за набожность, я нахожу в них еще другие хорошие качества,- добродушие, услужливость, примерную честность и даже бескорыстие, едва понятное при крайней и почти общей бедности их в Финляндии.
Правда, вы заметите иногда леность, неопрятность, упрямство, склонность к пьянству, - хотя, впрочем, гораздо в меньшей степени чем в Чухнах Петербургских, - и равнодушие к собственной пользе, доходящее до бесчувственности, но многое должно приписать тут бедности самой страны, суровости климата и другим местным обстоятельствам, из которых одно кажется особенно важным: финны были искони народом покоренным.
Хотя они управлялись в древности природными владетелями, эти владетели были ни иное что, как предводители или старейшины диких орд, чуждых всякой гражданственности, живших в лесах и пустынях звериною и рыбною ловлею. Разделяясь на множество отдельных поколений, часто между собою враждебных, они не могли составить одного политического тела, и рано сделались добычею своих соседей.
В седьмом столетии Шведский Король Ивар Видфамий присоединил к прочим своим владениям значительную часть области Суоми, или "Суоменмаа", то есть, страны болот, как называли Финляндию собственные её жители, именуя самих себя "Суомелайсетами". Наследники его, то выпускали из рук это завоевание, то, вновь утверждая в нем свою власть, проникали в дальнейшие части Финляндии, еще совершенно дикие и неизвестные.
В половине двенадцатого века, при Эрике IX, Святом, ревностью Упсальского епископа Генриха, родом Англичанина, насаждены первые семена Христианства в южной и юго-западной её части, то есть, в собственной Финляндии, Сатакунде и Нюланде.
В 1249 году Шведский военачальник Биргер Ярл покорил Остерботтен, где также утвердилась истинная вера; а в 1295 году правитель Швеции Торкель Кнутсон присоединил к Шведским владениям и всю остальную часть Финляндии, - Саволакс и Карелию до озер Ладожского и Онежского. Он обезопасил свои завоевания построением нескольких замков и крепостей, и Шведы оставались довольно долго спокойными их обладателями.
В 1249 году Шведский военачальник Биргер Ярл покорил Остерботтен, где также утвердилась истинная вера; а в 1295 году правитель Швеции Торкель Кнутсон присоединил к Шведским владениям и всю остальную часть Финляндии, - Саволакс и Карелию до озер Ладожского и Онежского. Он обезопасил свои завоевания построением нескольких замков и крепостей, и Шведы оставались довольно долго спокойными их обладателями.
Но в 1348 году восточный край Финляндии достался на часть новых завоевателей. Король Магнус II, или Смек, задумавши обратить новгородцев в католическую веру, не успел в своем предприятии, и сам, разбитый ими на берегах Ижоры, вынужден был уступить Новгороду землю до реки Сестры. Эта граница между двумя вечно враждовавшими державами не могла однако же оставаться постоянною.
Меч победителя проводил рубеж по произволу, и бедная Финляндия в течение столетий была театром беспрерывных кровопролитий, грабежей и пожаров. Наконец славные для России договоры, Нейштатский и Абовский, утвердили за нею Финляндию до Кюмени, а после войны 1809 года и до самого Торнео.
Из этого беглого обозрения 12-ти исторических веков Финляндии, быть может, недостаточно видно, что мы сидим уже не на куле, набитом сеном, но в креслах, довольно покойных, утвержденных над самою осью. Поэтому тут же должно сказать, что Русская телега, в которой мы начали свое путешествие, сменилась здесь двухколейной таратайкой, гигом, или как здесь зовут, кариолькою.
Из этого беглого обозрения 12-ти исторических веков Финляндии, быть может, недостаточно видно, что мы сидим уже не на куле, набитом сеном, но в креслах, довольно покойных, утвержденных над самою осью. Поэтому тут же должно сказать, что Русская телега, в которой мы начали свое путешествие, сменилась здесь двухколейной таратайкой, гигом, или как здесь зовут, кариолькою.
Нас везёт белокурый, сероглазый финн; в зубах его, белых как слоновая кость, торчит короткая трубочка с курительным табаком; за поясом, которым стянута его полосатая холщовая куртка, заткнут рожок, также с табаком, но только с нюхательным. Он держится с удивительным искусством на облучке таратайки и покрикивая на своих лошадок, маленьких и красивых как лисички, вихрем мчится по гранитному шоссе, ловко избегая огромных камней, которые все чаще и чаще съезжаются по обеим сторонам дороги.
Станции за две до Выборга вся окрестность ими усеяна, и чем далее подвигаешься, тем более они умножаются в числе и растут в объеме. Природа, в минуту своей игривости, дала им самые разнообразные и самые диковинные формы. Здесь, на берегу озера, между кустарником, лежать угловатые обломки гранита, и с первого взгляда немудрено принять их за небольшое селение. Тут, сквозь чащу леса, уродливые валуны выглядывают как чудовища, выжидающие путника, чтобы растерзать его.
Далее огромный монолит, похожий на исполинские вольтеровы кресла, протягивает к вам холодные и косматые свои руки, поросшие мхом, а там, на лужайке перед сосновой рощей, стоит ряд квадратных камней, как жертвенник Скандинавских богов, и приметные на них красные пятна желчной руды представляют воображению следы человеческой крови, которою обливались алтари Одиновы. Куда ни взглянешь, везде торчат бесчисленные граниты, то набросанные в груды, то лежащие рассеянно.
Вид их придает общей картине страны характер бесплодия и разрушения. Кажется, будто разгневанное небо одождило здесь землю каменными потоками, и пытливый ум вдается в разные догадки, чтобы объяснить, какими силами произведено это явление? Г. Лейелль остроумно растолковал его переходом океана. Пусть будет по Г. Лейеллю! Мы взберемся на этот холм. С него открывается красивый ландшафт.
Минуя окрестные леса и холмы, взор стремится к синеющей равнине Балтики, на краю которой лежит город. Древняя башня и несколько колокольных шпилей возвышаются посреди его; влево и вправо расстилаются два предместья: это Выборг, столица старой Финляндии.
Солнце бросало последние лучи, и морской залив облегался тучами, когда мы, оставив за собою юго-восточное предместье, въехали в город через ворота, ведущие сквозь крепостной вал. Стража потребовала наши паспорта; через минуту они были нам возвращены и кариолька запрыгала по мостовой, жалобно дребезжа по крупному булыжнику.
Мы приказали везти себя в трактир "Мотти", указанный мне, как довольно удобное пристанище. Но бестолковый эй-мойста не понимал нас, и непременно хотел причалить к грязной станции. Наконец, после долгого странствия по узким и изломанным улицам, живо напоминающим добрый и неуклюжий Ревель, мы подъехали к двухэтажному каменному дому, довольно поношенной наружности. Широкая деревянная лестница, зыблясь под ногами ввела нас в верхний этаж.
Пройдя коридор мы очутились в просторной и светлой зале. Хозяйка, услужливая старушка, со связкой ключей, как следует хозяйке поспешила встретить нас, и указала незанятую комнату. Чашка чаю со знаменитыми Выборгскими кренделями подоспела очень кстати, подкрепить усталых путников, и через полчаса мы уже утопали в мягких перинах, от души хваля Шведский обычай, свято здесь сохранившийся.
Пройдя коридор мы очутились в просторной и светлой зале. Хозяйка, услужливая старушка, со связкой ключей, как следует хозяйке поспешила встретить нас, и указала незанятую комнату. Чашка чаю со знаменитыми Выборгскими кренделями подоспела очень кстати, подкрепить усталых путников, и через полчаса мы уже утопали в мягких перинах, от души хваля Шведский обычай, свято здесь сохранившийся.
Я начал дремать, как вдруг заунывный голос ночного сторожа раздался под самым моим изголовьем. Не понимая слов протяжного напева, я без переводчика догадался, что он хотел сказать:
Полночь било, добрый час!
Спите, Бог не спит за вас.
На другой день, только что мы проснулись, к нам явилась розовая кругленькая финночка, в красной кофте и в полосатой юбочке, с огромным подносом, на котором уставлены были все принадлежности завтрака. Этот обычай тоже недурен. Чего ради я сел у окна. Глазам моим представилась часть города, узкий рукав Финского залива, и за ним старинный замок с высокою, восьмиугольною башнею.
Полночь било, добрый час!
Спите, Бог не спит за вас.
На другой день, только что мы проснулись, к нам явилась розовая кругленькая финночка, в красной кофте и в полосатой юбочке, с огромным подносом, на котором уставлены были все принадлежности завтрака. Этот обычай тоже недурен. Чего ради я сел у окна. Глазам моим представилась часть города, узкий рукав Финского залива, и за ним старинный замок с высокою, восьмиугольною башнею.
Завоеватель Карелии, Торкель Кнутсон, желая утвердиться в ней, построил в 1293 году крепкий замок, Выборг, на месте истреблённого им городка Суоме-Линна, древней столицы Карелии. Мирные Финны, никогда не видавшие таких твердынь, приписали сверхъестественной силе быстрое построение замка, и в народе родилось сказание, что горный исполин, помогавший зодчему, увлек его потом, за оказанную услугу, в преисподнее царство.
Урок этот здесь очень памятен, и Выборгские витрувии, чтобы избегнуть связей с нечистою силою, строят с того времени так, что им не помогают злые духи. Можно однако же сомневаться, чтобы этот замок был построен в те времена, когда черти были архитекторами: он еще довольно свеж, а сколько осад выдержал от датчан и русских.
Урок этот здесь очень памятен, и Выборгские витрувии, чтобы избегнуть связей с нечистою силою, строят с того времени так, что им не помогают злые духи. Можно однако же сомневаться, чтобы этот замок был построен в те времена, когда черти были архитекторами: он еще довольно свеж, а сколько осад выдержал от датчан и русских.
Если это строение и то самое, оно по крайней мере не раз было возобновляемо, хотя просто никто в целом Выборге ничего не знает. Если и были в замке какие-нибудь письменные свидетельства, они не могли уцелеть от прошлого года. Седьмого апреля в Великий четверток, когда еще залив был покрыт льдом вдруг сделалась страшная буря, и молния ударила в деревянное строение внутри башни замка.
Пламя мгновенно охватило его. Гарнизон замка, при всей, своей неустрашимости, не мог ничего сделать. В башне кипело как в жерле; наконец все рухнуло и пожар угас по истощении сгораемых веществ. Вот последний исторический факт Выборгского замка, если не слишком важный, то довольно любопытный по необычайности явления грозы в такое время года. Путешественник, прибывший в Выборг, должен непременно пройтись по городу, чтобы лучше увидеть, что в нем нет ничего замечательного и потом уже взойти на городскую башню.
Он бескорыстно взобрался с нами по 138-ми ступеням, наверх башни, где стоит часовой и каждые полчаса после боя часов медным рупором извещает смертных о скоротечности времени. Вид с башни очарователен. Залив моря, изрезанный множеством мысов и усеянный бесчисленными утесами и камнями, которых гладкие и блестящие вершины, выставляясь из воды, отражают солнечные лучи; город с его оживленными улицами; обширные зеленеющие равнины и вдали туманные леса и горы, - все это составляет разнообразную панораму.
Между тем как мы любовались на нее, наш проводник рассказал, что в городе считается до трех тысяч жителей, и что в предместьях можно полагать столько же; что в порт ежегодно является до шестидесяти иностранных кораблей, но что они к городу не подходят по мелководью залива, а выгружаются у острова Рогеля, в Трогзунде, верст за двенадцать от берега, где находится таможня и брандвахта; что наконец гл. ландсгевдинг живет вот в этом доме с садом, хотя лучшие крендели пекутся в Гельсингфорском предместье, в той части его, что называется Смольным.
Выслушав курс Выборгской статистики, мы поблагодарили услужливого незнакомца, сошли с башни, и на бесконечно длинных дрожках, которые могли бы сказать многое о Карле XII, если бы захотели порыться в своих воспоминаниях, отправились в Mon-repos, знаменитый сад барона Николаи. Переехав городской мост, мы остановились, и, по ступеням, высеченным в камне, взошли на ог
ромный утес, лежащий влево от дороги. На нем должен побывать каждый русский. Здесь, в день вступления русских войск в Выборг, 14 июня 1710 года, была раскинута палатка Петра Великого. Большой крест и вензель Государя, высеченные в граните, свидетельствуют об этом; еще видны пробоины, в которых утверждены были колья шатра. Адмирал Апраксин, осаждавший город, имел уже от Царя подробную инструкцию.
Приступ назначен был в одно время с сухого пути и с моря, "для лучшей диверсии неприятеля", как выражался Петр в письме к адмиралу. "Пред оным же штурмом, - писал далее Царь, Господа Бога молить подобает всем о помощи. Другое, добрую диспозицию учинить. Третье, понеже все дела человеческие от сердца приходят, того ради солдатские сердца Давидовым реченным веселием увеселить".
Но когда все было готово к приступу и уже началось бомбардирование, Государь, почувствовав себя нездоровым, приказал отложить штурм дня на два, до его выздоровления и прибытия к войску. Этот неожиданный случай отвратил кровопролитие. Комендант Выборга, предвидя невозможность устоять, предложил сдаться на капитуляцию.
Пока он вел переговоры с Апраксиным, Царь прибыл к осадному корпусу, 11 июня, и на третий день, с Преображенским полком, торжественно вошел в город, который мог считаться тогда передовою стеной новой столицы. Вызвавши контр-адмирала, Царь сам донес о том Князю-Кесарю Ромодановскому:
"Извествую вашему величеству, что комендант Выборгский, по изготовлению бреши, не дожидаясь штурма, вчерашнего числа на аккорд сдался. И тако, чрез взятие сего города Санкт-Петербургу конечное безопасие получено: чем вашему величеству поздравляем".
Проехав версты две бесплодным пространствам, усеянными, как вся окрестности Выборга, разбитыми утесами и серо-красноватыми гранитными валунами, из среды которых местами выглядывают тощие, искривленные сосны и кусты можжевельника, мы приблизились к высоким деревянным воротам, еще не достроенным.
Проехав версты две бесплодным пространствам, усеянными, как вся окрестности Выборга, разбитыми утесами и серо-красноватыми гранитными валунами, из среды которых местами выглядывают тощие, искривленные сосны и кусты можжевельника, мы приблизились к высоким деревянным воротам, еще не достроенным.
Они привели нас к длинной липовой аллее, которая оканчивается у входа в сад. Тут, возле забора, с лейкой в руках, стоял старый садовник. Окинув нас взглядом, он решил по глазомеру, что мы люди "порядочные", и отворил садовую калитку. Мы были в праве назваться очень счастливыми.
Грубые шалуны, которые находят особенное удовольствие в нарушении установленного порядка, наделали здесь столько дурачеств, что владетель сада был принужден ограничить свое гостеприимство, и теперь незнакомых пускают только по воскресеньям.
Входя в сад, мы, для большого назидания, прочли прибитое к воротам объявление городского суда, на двух языках, - Русском и Шведском: оно грозит всем похитителям цветов, нарушителям птичьего спокойствия и независимости трав, писателям экспромтов на скамейках, и прочим садовым преступникам, штрафом в двенадцать рублей серебром.
Не стану водить вас с собою по цветистым лугам, тенистым аллеям, живописным утесам, зеленым пригоркам этого прелестного убежища; не стану утомлять описанием всех мостиков, беседок, киосков, обелисков, памятников, которыми оно украшено. Такие подробности скучны, вялы, холодны, темны и неудовлетворительны.
Не стану водить вас с собою по цветистым лугам, тенистым аллеям, живописным утесам, зеленым пригоркам этого прелестного убежища; не стану утомлять описанием всех мостиков, беседок, киосков, обелисков, памятников, которыми оно украшено. Такие подробности скучны, вялы, холодны, темны и неудовлетворительны.
Кто хочет иметь ясное и полное понятие о Моn-Repos, тот должен видеть его своими глазами. И право, стоит сделать для него несколько десятков верст, даже приехать издалека, чтобы полюбоваться здесь красотами Финляндских пейзажей. Они счастливо сосредоточены на ограниченном пространстве, и местоположение необыкновенно благоприятствовало тому, чтобы, при некотором искусстве, расположенный на нем сад мог сделаться произведением неподражаемо очаровательным.
Природа так много для него сделала, что стоило только следовать за её указаниями, идти по её следам, я, облегчая её усилия, дополняя её творение, действуя в одном с ней духе: произвести нечто единственное в своем роде. Быть может, средства частного человека не были достаточны для подобного предприятия; художник, который нарисовал этот сад, быть может, не воспользовался всем расположением местности к изящному; не смотря однако же на это Mon-repos изобилует красотами, достойными одобрения взыскательного вкуса и справедливых похвал.
Мысль владельца приуготовить себе могилу, окружив ее прахом милых сердцу, на вековечной скале, с одной стороны неприступной и обрывистой, омываемой волнами моря, с другой одетой зеленью и цветами, - исполнена поэзии грустной и трогательной. Через неширокий проток, летучий мост переносит вас к берегу высокого острова.
Мысль владельца приуготовить себе могилу, окружив ее прахом милых сердцу, на вековечной скале, с одной стороны неприступной и обрывистой, омываемой волнами моря, с другой одетой зеленью и цветами, - исполнена поэзии грустной и трогательной. Через неширокий проток, летучий мост переносит вас к берегу высокого острова.
Вьющаяся тропа ведет на его вершину. Начинаешь всходить по ней между зеленеющим кустарником и цветами, и вдруг взор останавливаешься на небольшом мраморном памятнике, стоящем близ дорожки.
На нем надпись:
Auf kurze Zeit,
Ist dieser Hugel mein,
Auf lange Zeit,
Binn ich daim sein.
Нa краткий миг,
Прекрасный холм, ты мой;
Потом на век
Я буду твой.
В душе невольно раздается звук страшного закона, который с высоты небес провозглашает человеку: Ты прах, и в прах обратишься! Его отголоскам вторит шум ветвистых, мрачных елей и однообразный плеск моря. Вокруг вас, всюду дремлет высокий гранит. Холодный и твердый, который должен один остаться здесь после наслаждений человека.
На нем надпись:
Auf kurze Zeit,
Ist dieser Hugel mein,
Auf lange Zeit,
Binn ich daim sein.
Нa краткий миг,
Прекрасный холм, ты мой;
Потом на век
Я буду твой.
В душе невольно раздается звук страшного закона, который с высоты небес провозглашает человеку: Ты прах, и в прах обратишься! Его отголоскам вторит шум ветвистых, мрачных елей и однообразный плеск моря. Вокруг вас, всюду дремлет высокий гранит. Холодный и твердый, который должен один остаться здесь после наслаждений человека.
На вершине скалы стоит небольшой замок о четырех башнях, влево от него возвышаются надгробные памятники - основателя Моn-repos, его супруги и двух детей. Архитектура замка проста и красива.
Возвратясь в Выборг, вечером того же дня мы спустились к Иматре. Дорога - такое же природное шоссе, как и то, которым приближаешься к Выборгу из Петербурга, с немногими исключениями: это кряж всей Финляндии. Окрестность, то дикая и пустынная, то возделанная и обитаемая, но везде живописная и разнообразная; леса сменяются лугами, за лугами следуют холмы, за холмами горы и утесы.
Возвратясь в Выборг, вечером того же дня мы спустились к Иматре. Дорога - такое же природное шоссе, как и то, которым приближаешься к Выборгу из Петербурга, с немногими исключениями: это кряж всей Финляндии. Окрестность, то дикая и пустынная, то возделанная и обитаемая, но везде живописная и разнообразная; леса сменяются лугами, за лугами следуют холмы, за холмами горы и утесы.
По временам зеркало широкого озера ярко блещет от косвенных лучей заходящего солнца, или, одеваясь туманами, застилает прозрачным покровом свою светлую поверхность. Иногда появляются разбросанные жилища поселян, а иногда и хорошо обстроенный Heimath, или усадьба домовитого помещика.
Изредка попадалась нам легкая кариолька с одним или двумя дремлющими седоками, тяжелая колымага, из которой выглядывали круглые, красные Финские лица, или длинная вереница роспусков с досками и брусьями, которые везут в Выборг с пильных мельниц, устроенных на реке Воксе, чтобы оттуда отправить их морем за границу.
За Бентолою, второй станцией от Выборга, убаюканные ровными качаниями таратайки, мы задремали. Порой, нежданный толчок взбрасывал нас на воздух, постепенно приготовляя сердца к сильнейшим ощущениям. Вдруг, мы оба, как будто по условию, проснулись в одно время. Осматриваемся, - светает; кругом все дико и глухо.
За Бентолою, второй станцией от Выборга, убаюканные ровными качаниями таратайки, мы задремали. Порой, нежданный толчок взбрасывал нас на воздух, постепенно приготовляя сердца к сильнейшим ощущениям. Вдруг, мы оба, как будто по условию, проснулись в одно время. Осматриваемся, - светает; кругом все дико и глухо.
Седые туманы, медленно свиваясь, как тяжелый занавес, исподволь открывают взору окрестные леса и горы. Наши лошадки тихим шагом, побрякивая своими бубенчиками, взвозят нас на косогор. Вблизи все тихо и безмолвно; ни малейший ветерок не колышет леса; даже трепещущий лист осины без движения повис на своем тонком стебле. Но вдали, за лесом и горами, глухой, гудящий шум встает среди мёртвого молчания природы.
Сначала, нам казалось, что это отдаленный гул колокола, и зная, что до водопада оставалось более семи верст, я никак не воображал, что это его звуки. То был он! Когда я Финляндскую Ниагару называю "водопадом", так это только из подобострастия к тем, которые прежде меня дали ей подобное имя: говоря без всякой лести, Иматра не водопад, а простая катарракта, но катарракта истинно великолепная.
Мы приказали ехать скорее, и, с каждым поворотом колеса шум становился ощутительнее, громче, звучнее. Вскоре, вправо от дороги и в нескольких саженях ниже её, сквозь чащу дерев, начала просвечивать поверхность реки. Её широкие разливы местами образуют как будто озера. Тут, близ берегов вода была спокойна и почти без движения; там, в середине, клокоча, неслась она по камням, быстрою струёй.
Проехав еще несколько десятков сажен, мы увидели небольшой деревянный дом, который еще отстраивали, и своротив к нему с главной дороги вправо, через полминуты остановились на лужайке с утесистым обрывом. Мы подбежали к перилам, которыми огражден её берег.
Река, широкая, как один из протоков Невы, быстро катит свои воды между холмистыми, зеленеющими берегами. Местами гряды камней противятся её стремлению, и волны, пенясь, перескакивают через преграды. Достигнув продолговатого, лесистого острова, она разделяется на две руки, и, обняв ими остров, опять соединяет свои струи.
Но тут, ложе её склоняется внезапно и круто, и вся масса воды ввергается в узкое гранитное русло, усеянное острыми утесами. Грозный рев вырывается из клубов стремительного тока. Облака серебристой пыли носятся над этой бурей истерзанной реки, и солнце, пронзая их лучами, золотит их, или играет, в брызжущих каплях, семицветными лентами радуги.
Одна пена крутится и кипит на покатости потока, резко отделяясь от черных утесов; то мчится вниз по влажной крутизне, то поднятая, подрезанная налетающими сверху волнами, мечется обратным стремлением и взбегает к вершине водоската. Посреди сшибающихся волн внезапно восстают пенистые столбы: они, как могучие витязи, схватываются друг с другом, между тем, как у ног их ратуют их дружины, оглашая окрестность своими кликами.
Иные волны силятся вскочить на гранитный берег, но отраженные его неприступными стенами, в брызгах отпрядывают назад, и в одно мгновение наваливаются на клубы других волн. Так летит бушующая стихия по ложу, пробитому ею в голом граните на протяжении более ста сажен, и падение её на таком пространстве составляет только тридцать два фута.
Далее русло идёт отложе, берега раздаются, река течет быстро, еще грохоча, но уже без ярости, и белые волны, как стая лебедей, расплываются по разливу.
Поглощенный великолепием зрелища, я и не заметил, что всплески воды порядком измочили мое платье. Мы сошли в беседку, стоящую внизу водопада (см. 1-е фото), и долго еще не могли оторвать взоров от страшной картины, которая с этой точки представляется с новой прелестью.
Отсюда можно всю ее окинуть одним взглядом. "Алмазная гора", кажется прямо на вас катится, и воображение цепенеет. Страшишься, что с каждым мгновением падение этой клокочущей лавины увлечет вас с собою. Подобная участь действительно постигла одного несчастного.
В июне 1825 года, поручик Нейшлотского полка С*** был послан из Нейшлота в Выборг, с отрядом солдат. Остановясь для дневки в селении, против станции Ситолы, в версте выше водоската, он вздумал поохотиться, взял двух солдат, сел с ними в челнок и пустился по Воксе.
В июне 1825 года, поручик Нейшлотского полка С*** был послан из Нейшлота в Выборг, с отрядом солдат. Остановясь для дневки в селении, против станции Ситолы, в версте выше водоската, он вздумал поохотиться, взял двух солдат, сел с ними в челнок и пустился по Воксе.
Пока они лавировали между островками и камнями, которыми река усеяна на виду деревни, не было ни какой опасности. Но, заметив вдалеке по течению, диких уток, С*** приказал грести к ним. Солдаты предостерегали и отговаривали его, но он не слушал и велел им молчать. Между тем быстрина все увеличивалась.
Сначала они не замечали того; потом увидели, но уже было слишком поздно. Подняться по течению было невозможно. Они хотели пригрести к берегу, и едва поворотили, как волна ударила в челн: он опрокинулся и несчастных понесло в самую пучину. Еще оставалась надежда: небольшой утес подымался из воды, перед самым тем местом, где по гранитному обрыву с грохотом низвергается вода. К нему примчало погибавших.
Двое солдат, с усилием отчаянья впились в его траву, и удержались. Несчастный С*** хотел также ухватиться, но рука его скользила по гладкому камню, а между тем течение стремило вниз. Еще миг, - вопль раздался среди рева вод, и бездна поглотила свою жертву! Проходившие по берегу крестьяне увидели солдат.
Они принесли длинные шесты, и с помощью их, перетащили этих людей на берег. Тело погибшего офицера найдено в двух верстах ниже паденья: оно было изломано и истерзано; с трудом можно было узнать черты лица. Житель, который рассказывал мне этот случай, утверждал, что случалось находить ниже водоската трупы медведей, увлечённых его стремлением.
На Иматре, как я сказал, строится небольшой деревянный дом. Он назначается для приезда Императорской Фамилии. Лес будет расчищен кругом, и превратится в Английский сад: на противоположном берегу это уже сделано.
В Ситоле мы переменили лошадей, и, поместившись с нашим легким экипажем на паром, стали переправляться на левый берег Воксы или Вокши, как называют ее Русские. Эта переправа делается довольно любопытным образом. Сперва паром, отчалив, медленно поднимается на веслах вверх течения, держась берега.
На Иматре, как я сказал, строится небольшой деревянный дом. Он назначается для приезда Императорской Фамилии. Лес будет расчищен кругом, и превратится в Английский сад: на противоположном берегу это уже сделано.
В Ситоле мы переменили лошадей, и, поместившись с нашим легким экипажем на паром, стали переправляться на левый берег Воксы или Вокши, как называют ее Русские. Эта переправа делается довольно любопытным образом. Сперва паром, отчалив, медленно поднимается на веслах вверх течения, держась берега.
Достигнув одного довольно значительного порога в четверти версте выше пристани, он круто поворачивает и вдается в самое бурное волнение. Первый напор волн, несущихся от порога, сильно потрясает его, он дрожит, как бы от страха, и тихо, боязливо подается вперед.
Но вдруг течение его схватывает, влечет, стремит; паром, будто внезапно оживленный, смело описывает в реке пенистую дугу, и через несколько минут останавливается у противной пристани. Такое сложное движение парома объяснить можно тем, что от самой середины верхнего порога к двум противоположным пристаням стремятся два быстрых течения, по расходящимся направлениям.
Причиной того может быть какой-нибудь огромный утес, лежащий тут на дне реки. У пристаней эти противные течения ударяются в берега, и, отражаясь под углом своего стремления, сталкиваются друг с другом на середине реки, где уже по покатости русла совокупно несутся к главному водоскату.
Представьте же нашу досаду, когда, вместо прелестной перевозчицы, которая извлекла восклицания такого жаркого восторга из груди автора Souvenirs et impressions de Finlande, мы увидели рыжего чухонца и его морщиноватую подругу, которая годилась бы в сестрицы Макбетовским ведьмам! С той минуты Иматра потеряла для нас всю свою прелесть.
Выйдя на берег, мы огляделись.
Кругом расстилался живописный сельский вид; солнце играло в струях быстрой и светлой реки; пороги шумели и сверкали: крутые, каменистые берега были одеты пестрою зеленью, которая от тёмного цвета ели переходит в яркие отливы берёзового нароста и лоснящегося тальника; гибкие побеги дикого гороха спускались по утесам к воде, красиво убирая их своими фестонами; на противном берегу, влево от пристани, стояли две или три хижины, над которыми раскинулась купа высоких елей, а за ними, далее, поля, нивы, и многоэтажный амфитеатр холмов и гор, - но божественной перевозчицы с томным голубым глазом нигде не было видно!
Мы поднялись на берег и пошли к крестьянскому дому, стоящему на горе, против пристани. Хозяин его, красивый и бойкий русский мужик, хотя уже довольно пожилой, встретил нас у дороги. Русские крестьяне, отпущенные на волю, часто покупают в Финляндии участки земли и селятся там отдельными дворами.
Мы поднялись на берег и пошли к крестьянскому дому, стоящему на горе, против пристани. Хозяин его, красивый и бойкий русский мужик, хотя уже довольно пожилой, встретил нас у дороги. Русские крестьяне, отпущенные на волю, часто покупают в Финляндии участки земли и селятся там отдельными дворами.
Кто бывал на Иматре, тот верно, припомнит Степана Федорова, потому что он всякого рассмешит или замучит своими рассказами и прибаутками. Мы просили его, чтобы он сварил нам уху из форели, которыми славится Вокса, а сами поехали к водоскату, чтобы посмотреть на него с этого берега. Там нашли мы толпу чухон, старых и малых. В ожидании посетителей, они стояли с корзинками ягод и камешков.
Эти камешки составляют примечательное произведение Иматры: они ни что иное, как куски глины, отторгнутые от берегов стремлением реки, округленные и обточенные об утесы и камни, и совершенно отвердевшие формы их разнообразны, то причудливы, то очень правильны. Некоторые покрыты тонкими полосками, струйками и желобками, как вещи выточенные на станке. За несколько грошей Финны надавали нам их целую кучу.
Между тем, мы знаками старались объяснить им, что желали бы бросить в водопад отрубок дерева. Двое из них, по смышленее, тотчас поняли и умчались в лес. Через минуту они возвратились, таща с собою несколько сухих дерев. Тут началась операция. Один из них взял в руки дерево, стал нa самый край обрыва, за перилами. Другой схватил его, зацепился ногами за выдавшийся камень.
Для большей безопасности, мы взяли этого за полы куртки и тоже уперлись ногами в камень. Вдруг мы все крикнули разом, подброшенное дерево взвилось к верху, и полетело в водопад. Сначала оно исчезло в пене; потом поднялось своими иссохшими ветвями, будто прося о помощи, и понеслось вниз.
Другое и третье дерево имели такую же участь: водовороты их крутили, потопляли, взбрасывали, ломали, и течение быстро уносило их от глаз. Полусгнившее осиновое бревно было разбито в щепы. Наконец мы бросили длинную, тонкую еловую лесину, без сучьев. Она упала плашмя и стрелою помчалась по водоскату; но, встретив надводный утес, ударилась в него острым своим концом, встала прямо, и согнувшись дугою, полетела как пущенное копьё.
Расставаясь с Иматрой, мы высекли острыми камнями на одном из прибрежных утесов начальные буквы наших имен, взглянули еще раз на эту великолепную гранитную чашу, и пошли есть уху. Многие посещали Иматру.
Расставаясь с Иматрой, мы высекли острыми камнями на одном из прибрежных утесов начальные буквы наших имен, взглянули еще раз на эту великолепную гранитную чашу, и пошли есть уху. Многие посещали Иматру.
В каждом она произвела впечатления разнообразные, смотря по внешним обстоятельствам и по внутреннему расположению зрителя. Некоторые видели в ней подобие падения Рейна и Финляндскую Ниагару. Другие, не удостоили её даже названия порога. Те, которые видели Иматру и Сиенскую катарракту Нила, говорят, что они очень похожи друг на друга, но что Иматра несравненно шумнее и живописнее.
У Степана Федорова нас ожидали богатая уха и знаменитые форели. Сам Лукулл не едал лучших, и хотя вокшанская рыба не лакомится человеческим мясом, как Римские мурены, однако она не менее вкусна. Можно советовать любителям рыбной ловли и рыбных блюд отправляться сюда с удочками и с кастрюлями: в Финляндских реках и озёрах найдут они чем заняться; они не уступят Шотландским в отношении к ихтиологическим потехам.
У Степана Федорова нас ожидали богатая уха и знаменитые форели. Сам Лукулл не едал лучших, и хотя вокшанская рыба не лакомится человеческим мясом, как Римские мурены, однако она не менее вкусна. Можно советовать любителям рыбной ловли и рыбных блюд отправляться сюда с удочками и с кастрюлями: в Финляндских реках и озёрах найдут они чем заняться; они не уступят Шотландским в отношении к ихтиологическим потехам.
Воды Финляндии изобилуют нежными форелями, жирными сигами, огромными лососями и лохами, славными налимами, крупными и чрезвычайно вкусными окунями, а в некоторых водятся даже стерляди и осетры, не говоря о многих других породах рыб.
Поездка наша шла до сих пор так приятно, и Финляндия так манила к себе своими красотами, хотя мы и не нашли прелестной перевозчицы с томным голубым глазом, что нам никак не хотелось ограничиться тем, что мы видели. Но маршрут наш был составлен только до Иматры, и мы были в нерешимости, куда отсюда направиться.
Поездка наша шла до сих пор так приятно, и Финляндия так манила к себе своими красотами, хотя мы и не нашли прелестной перевозчицы с томным голубым глазом, что нам никак не хотелось ограничиться тем, что мы видели. Но маршрут наш был составлен только до Иматры, и мы были в нерешимости, куда отсюда направиться.
В раздумье долго бродили мы глазами по нашей дорожной карте, измеряя расстояния, взвешивая выгоды и невыгоды того или другого пути. Как вдруг взор наш упал на Ладожское Озеро, и на остров Валаам, одиноко лежащий в северном углу его. Дорога до города Сердоболя, откуда переправляются водою на Валаам, очень гориста и верно живописна; монастырь Валаамский - древнейший в России и представляет много любопытного: поедем на святой остров! Мы поехали на Валаам.
