В.П.П. (Павел Яковлев). Наталья

, или история одного преступления
истинное происшествие
повесть

В Москве, лет тому шестьдесят назад, загорелся ночью кабак. Полиция и народ немедленно прибежали на помощь; но пламя, питаемое винным спиртом, обняло с такой быстротой здание, что не было никакой возможности потушить пожар. 

Сквозь дым и огонь пробились к двери; хотели отпереть ее, но к удивлению нашли, что она замкнута. Принуждены были крюками разобрать строение; тогда, под грудой пепла и пылающих бревен, заметили человек около десяти погибших в огне. 

Ни одному из них не могли спасти жизни; ибо иные задохнулись от дыму, другие до половины уже сгорели.

Посреди толпящегося народа, одна молодая женщина привлекла на себя внимание окружающих. Она стояла неподвижно в нескольких шагах от горящей стены, не смотря на жар и падающие сверху головни. Черты ее лица, освещённые ярко заревом, выражали внутреннее беспокойство. 

Многие из зрителей, думая, что она узнала в одном из погибших близкого себе человека, подошли к ней с участием, уговаривая ее удалиться от опасности. Она отвечала им диким смехом; потом, устремив исступлённый взор на мёртвые тела сказала: - Не бойтесь, теперь никто меня не обидит; я смотрела в окно и видела, как они пьяные ползли к двери; а я дверь заперла, никто не ушел

Сии странные слова обратили на нее подозрение в зажигательстве; ее взяли под стражу и отвели в тюрьму. В течение нескольких дней казалась она в сумасшествии; то с радостью говорила, что она сожгла кабак; то, погружаясь в мрачное уныние, оставалась безмолвной на вопросы ей предлагаемые; то, забыв про событие по которому содержится под стражей, спрашивала о родителях своих и удивлялась, что не находит их подле себя; потом, пораженная внезапным воспоминанием, приходила в исступление; вопли и рыдания стесняли ее грудь, и она падала без чувств. 

К ней послали священника. Когда он увещаниями успокоил ее мысли, она чистосердечно рассказала ему все обстоятельства своего ужасного преступления.

Несчастная, о которой мы говорим, была единственной дочерью богатого московского купца. Ее звали Натальей. Родители ее находили в ней все счастье своей жизни. Они ограждали ее от малейших огорчений, и всякий день старались доставить ей новое удовольствие. Любовь их не имела границ; со своей стороны, Наталья платила им равной любовью и беспрекословным послушанием их воле. 

Они с младенчества приучили ее полагаться во всем на других; и потому не мудрено, что с нравом, от природы робким, она стала жертвой жестокой судьбы, когда она одна, собственными силами, должна была отвращать ее удары.

В шестнадцать лет ее удивительная красота раскрылась во всем цвете. Черты ее лица сохраняли еще милое выражение ребяческой невинности; но во взоре, в поступи в звуке голоса являлась уже прелесть свойственная не детскому возрасту. Молодые люди искали на перерыв ее руки.

Между ними, Алексей Д., по личным качествам и богатству, казался достойнее прочих ее выбора. Но свободная и счастливая в родительском доме, она не хотела идти замуж. 

Когда мать говорила ей о женихах, она обыкновенно отвечала: - Разве мне плохо жить с вами; зачем же вступлю в чужую семью и пойду в неволю к человеку незнакомому? 

Родители, внутренне опасаясь разлуки с нею, не противились ее воле, согласной с их собственной.

Приходит время, когда смутное желание стесняет сердце отроковицы; тогда круг родной семьи, общество подруг, резвые забавы датских лет недостаточны уже для ее благополучия, и мысли ее стремятся за пределы знакомых ей предметов. Но видно час любви для Натальи не настал еще.
Алексей не имел причины бояться, чтобы предложение его руки было отвергнуто. 

И неожиданный отказ его поразил. Он любил Наталью страстно; в течение нескольких месяцев, занятый одной мыслью обладать ею, он не в силах был вдруг отказаться от своих надежд. Неудача умножала его привязанность; потеряв покой, забыв дела свои, он искал случая ее видеть; но отношения его с ее домом были прекращены: изредка только встречал он ее на гуляньях или в церкви, но не мог ни разу обратить на себя ее внимания. 

В унынии своём прибегнул он к помощи Натальиной няньки. Без труда он склонил женщину на свою сторону; она любила искренно питомицу свою, почитала Алексея достойным ее женихом, и находила сверх того личную выгоду в содействии к их соединению. От няньки узнал он, что родители Натальи согласны были выдать дочь свою за него, если бы она сама того желала, и что единственная причина ее нежелания идти замуж заключается в боязни потерять свободу и разлучиться со своей семьёй. 

Они решили, прежде всего, что нужно победить ребяческое упрямство девушки, не знающей своего благополучия. Няня за это взялась. Всякий день расточала она похвалы достоинствам Алексея, говорила о его чрезмерной привязанности к ней, о счастье супружеской жизни, но ее старания не имели никакого успеха. Женское сердце, не тронутое  неотступной любовью, часто платит за нее чувством похожим на презрение. 

Беспрерывная речь об Алексее до того наскучила Наталье, что она запретила няне произносить при себе его имя. Несмотря на то, старуха не переставала питать в нем надежды, брала от него подарки и старалась только продлить время.

Неизвестность об своей участи, страх и ожидания измучили, вконец, сердце Алексея. Он решился удостовериться сам в чувствах Натальи, и потребовал от няньки, чтоб она доставила ему случай для свидания с нею наедине. Нянька испугалась такого предложения и говорила ему, что поспешность может только испортить дело; но он настаивал и обещал богатую награду за ее усердие. 

- Далее терпеть, - говорил он, - я не в состоянии; когда она услышит от меня самого, как сильно я ее люблю, быть может, она перестанет бояться замужества; если мои убеждения останутся тщетными, то я уеду из Москвы и постараюсь ее забыть; на тебя же я пенять не буду.

После некоторого размышления, старуха согласилась исполнить его просьбу. Продолжать свой обман ей уже было нельзя; но в случае успеха от личного объяснения Алексея, благодарность его, думала она, обратится и на нее.

Однажды, зимним вечером, отец и мать поехали в гости. Наталья осталась одна и, сидя в спальне своей, что-то вышивала. Несколько раз кликала она няню, но той видно не было дома. 

Приходит, наконец, старуха; извиняется в отсутствии своем и, обнимая ее ласково, говорит: 
- Не рассердишься ли ты на меня, дитя мое, за то, что я сделала?  
- Как тебе не стыдно, няня, извиняться, - отвечала Наталья: - я никогда на тебя не сержусь, да и беда невелика, что ты ушла из дому; мне надобности в тебе не было: только скучно было одной сидеть, и я звала тебя, чтобы просто поговорить.

- Я знала, что тебе скучно будет одной; батюшка и матушка приедут поздно; не сердись на меня. 
- За что ж сердиться? Ты ничего не сделала дурного. 
- Да ты не знаешь еще, что я хочу сказать; но все равно, побожись, что не рассердишься. 

- Полно няня из-за пустяков божиться! Говори, что такое? 
- Ты знаешь дитятко, что никто тебя столько не любит, как я. 
- Знаю, няня, и я тебя люблю, да о чем тут говорить? 

- Кроме тебя никого у меня нет на свете: мужа давно уже схоронила; был сын, и тот умер; я не жалею об них, лишь бы ты была счастлива. 
Наталья обняла ее нежно, хотя не знала, к чему ведут эти уверения. 

- Ты и пригожа и умна и добра: одно мне больно видеть в тебе, моя красавица, что ты сама не хочешь подумать о своем счастье. 
- Опять, няня, заводишь ты речь о замужестве; пожалуйста, перестань; было приятно разговаривать с тобой, а теперь не знаю, что и отвечать на твои слова. 

- Ну не стану, не стану; упряма ты дитятко; иной, быть может, лучше моего уговорил тебя.
Нянька была в большом затруднении; а времени было терять нельзя, потому решилась она без дальних околичностей исполнить свое намерение, надеясь в случае неудовольствия Натальи, смягчить ее ласками и выманить ее прощение. 

- Я знала, - повторила она, - что тебе скучно будет одной; за тем и привела гостя; обойдись с ним ласково.

Не успела удивленная Наталья спросить у няни о ком она говорит, как по полученному знаку, является пред нею Алексей. Можно вообразить себе испуг Натальи, зная до какой степени неприличны для девушки всякие личные отношения с молодым человеком, особливо же свидание с ним у себя, без ведома родителей. 

Наталья, с ужасом отбежав от Алексея, устремила на няню неподвижные взоры; не веря собственным глазам, желая удостовериться, не сон ли это. Но няня услужливо и торопливо просила ее ободриться, уверяя, что ей никакого вреда не будет, что Алексей только пришел с намерением сказать ей несколько слов, и что никто не узнает о происходящем.

Между тем, Алексей стоял в замешательстве, и искал слов в свое оправдание; няня, подбежав к нему, прошептала: 
- Теперь видишь, что ты напрасно пришел; выйди скорее, а не то еще беда случится.

Неумолимый и вместе льстивый вид старухи, тайные переговоры ее с Алексеем, не знавшим, что предпринять - все заставило Наталью думать, что она попала в руки безжалостных врагов, желающих насильно вынудить ее согласие, или увезти ее из отцовского дома. 

Почувствовав слабость, она упала в кресла и, закрыв лицо обеими руками, воскликнула: 
- За что вы хотите меня погубить? Что я вам сделала? 

Голос ее дрожал, слезы лились сквозь пальцы, грудь подымалась от тяжелых вздохов. Алексей, забыв все, что приготовлялся говорить, бросился к ее ногам и с жаром произнес: 
- Наталья, клянусь Богом, что я не имел намерения тебя обидеть; я пришел просить, чтоб ты сжалилась над моими муками. Прости мне мою дерзость; я сейчас уйду и никогда глаза твои меня не увидят. Я жить без тебя не могу. Не вини меня!

Наталья встала с места и голосом, выражавшим всю доброту ее невинного сердца, отвечала: 
- Прощаю вам от всей души; но ради Бога удалитесь скорей. 

Алексей, поникнув головой, готовился исполнить ее волю, как вдруг слышен шорох шагов в ближней комнате. Наталья узнает шаги своей матери. По невольному движению страха и стыда, подбегает она как молния к двери и хватается за замок, не зная сама для чего это делает. Мать, заметив что дверь заперта, требует чтоб ее впустили. 

- Подождите матушка, - отвечает няня второпях; сейчас отворим. 
Наталья не имеет силы слова произнести; наконец слышит сзади себя шёпот няни: 
- Теперь впусти, и ничего не бойся. 

Она повинуется как будто магической власти, отнимает руку от замка, и, отступив на шаг, не смея поднять взоры, останавливается неподвижно. Мать входит. На вопрос ее, зачем заставили ее дожидаться, няня придумывая в одну минуту причину случившегося замедления и многоречиво рассказывает как Наталья, чувствуя головную боль, собиралась уже почивать, как замок в двери испортился и проч. 

Мать подходит к дочери, обнимает ее, и приложив заботливо руку к лицу ее, осведомляется о ее здоровье. Наталья, произнеся робко несколько слов, решается взглянуть вокруг себя. К удивлению, она не видит нигде Алексея. Казалось, не было возможности ему ни уйти, ни спрятаться: комната небольшая, вход в нее из одной двери; окно с двойной рамой; вся мебель это: кровать на низких ножках, под которую вдвинуты сундуки, комод, шкаф со стеклянными дверцами и несколько стульев. Алексей исчез как призрак. 

Смятение Натальи не позволяло ей раздумывать, каким образом все случившееся могло произойти; но сердцу ее стало легче; она воображала, что вышняя сила, сжалясь над ее состоянием, спасла ее чудным образом от внезапной беды, ужаснее коей ничего в мире ей не представлялось.

Несколько минут зрелого рассуждения открыло бы ей, что страх ее напрасен, и что невинность ее должна была обнаружиться в глазах матери ее; ибо ни Алексей, ни няня, не могли бы скрыть истины. Благоразумнее и безопаснее было для нее искать защиты в матери своей против людей, могущих употребить во зло слабость ее возраста. Но она действовала безотчетно, по внушению испуга и стыда. В таковом расположении души, ей легче всего было повиноваться слепо коротким приказам няньки.

Придя в себя от первого волнения, она стала принимать участие в разговоре матери, которая успокоясь на счет ее здоровья, присела на край постели ее и начала рассказывать: у кого и как провела вечер, и почему возвратилась домой ранее чем думала, и что она поджидает мужа, оставшегося в гостях. 

Таким образом, прошло около часу. Одна няня не переставала суетиться, и временами напоминала матери, что Наталье пора спать. Наконец мать встала,  распростилась с дочерью, благословила ее на ночь и вышла вон. Нянька заперла дверь на замок, и, подбежав к кровати, подняла поспешно перину.

Пред глазами Натальи явился лежащий Алексей. 
- Вставай, - говорит ему нянька, - и иди скорее пока тебя никто не увидел. 
Но он не отвечает и не шевелится. 

- Ах ти, да он без памяти, - продолжает старуха, и взяв свечу, освещает Алексея. Наталья приближается к нему и видит: его лицо в багровых пятнах и выражает борение с муками удушья, глаза полуоткрыты и недвижимы, губы посинели. Вот еще раз он вздохнул тяжело и более уже дыхание его не было слышно, сердце не билось. 

- Никак он умер! - с ужасом произнесла няня. 
При сих словах последние силы оставили Наталью, ноги не могли ее поддерживать и она невольно опустилась на землю. Старуха не ошиблась. Сколько ни старалась она расталкивать Алексея и оттирать, не успела возвратить ему ни малейшего признака жизни. 

Недоумение овладело ею. Молча, глядела она на Наталью; но та, как будто превращенная в истукана, сидела неподвижно и не сводила глаз с умершего Алексея. Вдруг няня опомнилась; казалось, счастливая мысль осветила ум ее. 

- Будь спокойна, - сказала она, обратясь к Наталье; потом вышла вон и заперла дверь. Наталья была в памяти, все видела, слышала, понимала, но члены ее не повиновались ей. Она хотела кричать, бежать из комнаты; но голос замирал у нее в груди, сил не было приподняться. 

Поневоле принуждена была она смотреть на холодеющий труп человека, за час пред тем изливавшего пред нею порывы страстного сердца, человека чужого для нее, который по неизъяснимому стечению обстоятельств неожиданно посетил ее для того, чтобы в ее постели умереть от насильственной смерти.

При тусклом свете нагоревшей свечи было заметно, как выражение мук исчезали с его лица, и как оно постепенно покрывалось бледностью и смертным спокойствием. Мысль Натальи цепенела от сего страшного вида. В иные минуты ей казалось, что труп шевелится и встает; но вскоре грезы исчезали, и тяжелая истина была еще ужаснее для души ее, чем призраки испуганного воображения. 

Наконец, няня возвратилась, за ней следовал дворник дома; няня указала ему на мертвое тело. Он взглянул на Наталью; но, заметив ее бесчувственное состояние, не сказал ни слова и подошел к кровати. С помощью няни поднял он охлажденные члены Алексея и вышел из комнаты.

Пришедши назад, няня нашла Наталью в обмороке. Ужас поддерживал остаток ее сил, но они изнемогли, когда ее глаза перестали видеть пред собою страшный образ мертвеца. Няня положила ее в постель. Несколько раз приходила в себя Наталья; но при первом воспоминании об ужасном событии ночи, снова впадала в бесчувствие. 

После продолжительного обморока открылся в ней жар, бред и все признаки сильной горячки. Около двух недель боролась она со смертью; в беспамятстве произносила имя Алексея и никто из окружающих, кроме няньки, не догадывался, почему образ его тревожит расстроенное воображение больной. 

В день перелома болезни, врачи объявили родителям, что надежда на выздоровление дочери их не потеряна, ежели приняты будут нужные меры для ее спокойствия. Она уснула крепким сном.
Отец и мать, изнуренные бдением многих ночей, пошли также отдохнуть. 

Одна нянька осталась при ней. Во всю болезнь не отходила она от Натальи и под видом чрезмерной заботливости удаляла от нее других, уверяя что больная охотнее из ее рук принимает лекарства; на самом же деле, боялась, чтоб она в бреду не высказала их тайны, и ждала минуты, чтоб объясниться с нею без свидетелей. Желание ее исполнилось. 

Проснувшись от долгого сна, Наталья приподнялась на постели, и  посмотрела вокруг себя с некоторым удивлением. Первый вопрос ее был об отце и матери. 

- Они почивают, - отвечала нянька, целуя с нежностью руки ее и благодаря Бога за ее выздоровление. Тут внимание Натальи остановилось на старухе; казалось она ловила нить воспоминания лежащего невнятным чувством у нее на сердце; вдруг содрогнулась и с громким воплем упала на изголовье. 

- Успокойся, родная моя, - сказала нянька, - беда наша миновалась; выздоравливай скорей, и будь весела по-прежнему. 
- Ах, няня, зачем я не умерла! - произнесла Наталья слабым, едва слышным голосом. 
- И, полно, не гневи Господа такими мыслями; говорю тебе: никто о беде нашей не знает, никто не видел, как дворник вывез тело из дому. 

- Так Алексей точно умер, он не пришел в себя? 
- Так Богу угодно было: ведь не мы убили его. 
- Что скажут батюшка и матушка об этом ужасном деле? 
- Они не знают о нем. 

- А когда узнают? 
- Это невозможно. 
- Как? ты хочешь, чтобы я взяла на душу тяжкий грех и утаила от них смерть Алексея? Нет, няня, я на это не соглашусь. 

- Опомнись, дитя мое, грешно будет им объявить об этом. Ты погубишь и себя и меня и дворника; а он пропадет за доброе дело - за то, что согласился нас спасти. Да какая польза будет от того? Подумай, как ты огорчишь отца и мать.
Наталья не в силах была отвечать, но качала головой в знак противоречия. 

- Ты и сама, когда выздоровеешь, согласишься со мной; теперь же слишком слаба и не можешь хорошо размыслить о моем совете. Обещай мне, по крайней мере, молчать, пока болезнь твоя продолжится. 
- Будь, по-твоему, няня; быть может, она и смертью кончится. 

- Ободрись, дитятко: доктора сказали, что нет в тебе никакой опасности.
Няня успокоилась, вырвав у бессильной Натальи согласие хотя бы на временное молчание. Она была уверена, что и в последствии Наталья не устоит против ее просьб, и таким образом сокроется навеки в неизвестности несчастье, угрожавшее ей неминуемой погибелью.

Действительно, когда Наталья, при свидании с отцом и матерью увидела их радость от
воскресшей надежды на сохранение ее жизни: страшным показалось ей остудить их родительские чувства, нанести удар их сердцу и навсегда лишить их покоя, отяготив жестокой, может быть, бесполезной вещью.

Первое время избегала она встреч с няней, видя в ней, по справедливости, виновницу своего несчастья. Но не в состояния обидеть кого-либо слишком строгим приговором, она возвратила ей свои прежние чувства. Благодарная за ее попечения о ней во время болезни, она скоро уверилась, что эта женщина скорее легкомысленная, чем злая, и что она без дурного умысла привела к ней Алексея; и в дальнейшем судьба определит им общее наказание. 

Она даже упрекала себя в жестоком равнодушии к человеку, который смертью своею доказал, до какой степени он любил ее, ибо не решился для спасания жизни своей навлечь на нее стыд и неудовольствие. Так думала Наталья.

Может быть, последнее выражение его страсти оставили печальный отголосок в ее сердце; и не находя вокруг себя никого, кто бы понял ее совершенно, и пред кем излила бы она душу свою до глубины, стремилась мыслями во след человеку, желавшему так пламенно быть ее другом и утешителем на трудном пути жизни.

Молодость победила, наконец, опасную болезнь ее, не смотря на терзания душевные, разливавшие палящий огонь по ее жилам. Телесные силы укрепились; но прежний цвет здоровья уже не возвращался: навсегда поблекла краска в лице; потухла ясность во взоре, минутное украшение юности. 

Дикая пугливость заменила веселость и тихое довольство ее нрава. Малейший неожиданный шум приводил ее в трепет. Еще оставалась прелесть в правильных, нежных чертах ее лица, в густых ресницах, в томных движениях; но прежней Натальи нельзя было узнать! Последствиям болезни приписывали эту перемену, советовались с врачами; но никто не подозревал, что постоянная скорбь точила сердце шестнадцатилетней девицы.

Убеждения няньки имели более и более силы над умом Натальи. Она увидела, что известие о смерти Алексея поставит родителей ее в затруднительное положение; ибо, если происшествие сие дойдет каким-либо образом до начальства, и откроется, что они знали о нем и не донесли, то вина и на них распространится; если же оно утаится от людей, то зачем без нужды их огорчать?

Притом няня сказала ей, что если кто-либо узнает о случившемся, то дворник намерен для собственной безопасности об оном донести, для того, чтоб отклонить от себя подозрение в смертоубийстве. Делать было нечего: Наталья согласилась молчать. 

Она щедро наградила дворника за его услугу. Дворник был отставной солдат, лет пятидесяти, недавно нанятый в дом, по доброхотству няни. Придя благодарить Наталью, он, к удивлению ее, отзывался насмешливо о печальном случае, в коем принял участие, и нагло хвалился своею неустрашимостью. В обхождении его не было уже того почтения, которое Наталья с ребячества привыкла видеть в слугах своих. 

- Не в первый раз, - говорил он, - молодой человек навестил девушку; да такой беды еще не случилось. Наталья чувствовала, какое обидное подозрение на нее заключают сии слова, чувствовала также, сколь неприлично ей входить в дружелюбные объяснения с дворником; однако, краснея от стыда, решилась рассказать ему происшествие в том виде, как оно было, но он слушал ее с усмешкой и отвечал: 
- Что прошло, т о прошло; благодари меня, сударыня: теперь нечего бояться; и впредь в таком деле я готов тебе пособить, только и меня не забывай; ведь без меня пропала бы ты навеки! 

Няня утаила от дворника, что она была единственной виной всему. Может быть не верил он, в самом деле, оправданию Натальи; может быть с умыслом терзал ее несправедливым подозрением. Слова его разлили пред глазами ее ужасный свет на ее положение. 

Вдруг увидела она, что не имеет никаких средств доказать людям невинность свою; даже родители ее не поверили бы, что Алексей без ее ведома к ней приходил, когда она, в тот вечерь, не только не объявила матери о присутствии его, но еще помогала няне его скрывать. Эта тяжелая мысль утвердила ее в намерении никому не поверять своего несчастья и стараться переносить его с покорностью.

Распространившийся слух о том, что Алексей пропал без вести, произвёл много шуму между знакомыми его. Знали его любовь к Наталье; вспомнили его уныние, задумчивость после отказа в руке ее и заключили, что он верно от отчаянья лишил себя жизни. 

Это предположение стало еще вероятнее, когда при вскрытии Москвы реки нашли тело его, брошенное дворником в прорубь. По-видимому, обстоятельства смерти его не оставили никаких следов. Но всякий раз, как произносили имя его при Наталье, смятение ее готово было изменить ее тайне. Эту странность приписывали излишней жалости ее к мнимой причине его смерти.

Вообще замечали в ней большое раздражение, и избегали в разговорах всего, что могло потревожить ее чувства. 

Пока болезнь ее продолжалась, родители обходились с ней чрезвычайно бережно; но потом увидели они с прискорбием, что расстройство в ней больше душевное, нежели телесное; она все не перестает без причины задумываться, иногда плакать; говорить с непреодолимым отвращением, почти со страхом, о замужестве; дичится людей, даже к ним самим как раньше не ласкается. Все это привело в недоумение отца и мать. 

На заботливые расспросы их о предмете ее печали, она давала ответы неудовлетворительные; иногда, заливаясь слезами, бросалась к ним в объятия, но души своей пред ними не раскрывала. 
- Уж не отступился ли от нее Царь Небесный? - говорили они между собой, - нечистая сила, не поселилась ли в ней? Но с другой стороны, нельзя было подозревать ее в охлаждении к вере: она не пропускала ни одного служения в храме Божием, молилась с горячностью кающейся грешницы, изнуряла себя постами.

Наконец родители решили, что на дочь их нашла блажь, и что строгостью нужно принудить ее рассеять свои мрачные мысли и возвратить к прежнему нраву. Они перестали утешать ее ласково в грусти; но выговаривали ей с неудовольствием, часто с гневом, за ее причуды. 

Эта неожиданная перемена в их обхождении очень сильно огорчила Наталью. - Я потеряла, думала она, последнюю отраду, услаждавшую сколько-нибудь жизнь - любовь отца и матери. Они видят в ней одну неблагодарность за их попечения; ее страдания стали в тягость ее ближним! Внутреннее сознание невинности своей должно бы, кажется, было ее успокаивать. 

Но совесть - чувство робкое и пугливое. Закоренелому злодею легко заглушить ее голос; но он громко раздается в душе человека доброго, вовлечённого в необдуманную вину, и часто терзает невинного, за мнимое преступление.

Может быть, время смягчило бы муки Натальи. Конечно, никогда не изгладились бы совершенно следы внезапного потрясения всех душевных сил ее; но, по крайней мере, она могла бы привыкнуть к новой доле своей, и воспоминание о потерявшемся благополучии не так жестоко раздирало бы ее сердце. 

Но к несчастью, она была во власти человека безжалостного, находившего выгоду свою в ее внутренних тревогах и боязни и не позволявшего ей ни на минуту их усмирить. Дворник, сначала просьбами выманивал у нее деньги; потом, когда она, отдав ему последнее, принуждена была уже ему отказывать, стал он с угрозами требовать платы. 

- Зачем мне принимать на себя ваше преступление, - говорил он; - ведь не я удушил Алексея: донесу обо всем, а вы отвечайте как умеете. Испуганная нянька убеждала тогда Наталью удовлетворить его подарком какой-нибудь вещи своей; она соглашалась, и дворник на время переставал их преследовать; но дерзость его от их робости умножалась, и при первом случае возобновлял он с большей грубостью угрозы и несправедливые упреки.

После долгой борьбы с собой и напрасных стараний, увидела Наталья, что всякое покушение ее выйти из трудного состояния своего, вело ее к новым опасностям, ее уму представлялись одни сомнения; ее понятия о добре и зле, о долге смешались; она решилась исполнять всё т о, к чему насильно влекли ее обстоятельства, соблюдая в поведении своем одно правило: никому не делать обиды. 

Казалось ее чувства окаменели, и можно бы было назвать это положение и спокойным, если б холодное биение ее сердца и ужас ее при мысли о будущности, ей предстоящей, не показывали, что оно неестественное и болезненное. Покорность не спасла ее от гонений судьбы. Жадность дворника лишила ее средств раздавать по-прежнему милостыню щедрой рукою, помогать бедным, жившим с давних пор от ее благотворений. 

Раньше случалось, если не хватало у нее денег на подаяния, обратилась бы она с просьбой к отцу и матери и конечно не получила бы от них отказа; но теперь отдаляла она все, что могло открыть как-нибудь обстоятельства, связавшие каждый шаг ее, каждое движение. Со стеснённым сердцем бежала она от молений бедных, которые забыв прежние благодеяния ее, жаловались на ее скупость и жестокосердие. 

Эта перемена в ее поведении не укрылась от бдительного взора ее родителей. Они спрашивали у нее, на что употребляет она получаемые от них деньги? и Наталья под различными вымыслами скрывала настоящий предмет своих издержек. Иногда ложность слов ее обнаруживалась; родители сердились, бранили ее, делали невыгодные заключения о ее нраве. 

В другое время открывалась пропажа какой-нибудь вещи ее, подаренной дворнику; неудовольствия отца и матери умножались со дня на день: они видели в дочери своей такие пороки, которых прежде в ней и не подозревали. Наталья, молча все это переносила, не смея ничего сказать в свое оправдание. 

Нянька, быв свидетельницей сих семейственных несогласий, попадала иногда сама под ответственность и боясь, чтоб дальнейшее пребывание ее при Натальи не подвергло ее большей опасности, сочла нужным оставить свою питомицу. Разлука с ней была тяжела для Натальи. 

Хотя она и знала, что именно она была главной причиной ее бедствий; но только в ней одной доныне находила она еще знаки чистосердечной привязанности и участия, только с нею могла разговаривать откровенно.

С тех пор дерзость дворника не имела границ. Однажды хотел он довести Наталью до последней степени позора. Но тут, в первый раз дала она волю своему негодованию. 

- Злодей, - сказала она, прочь с глаз моих! Если ты осмелишься ко мне прикоснуться, я и тебя и себя зарежу. Исступлённый вид ее и повелительный голос, внушили в дворнике в невольное к ней почтение. Он вышел вон в замешательстве, и некоторое время после того вел себя осторожнее перед ней.

Жизнь Натальи представляла однообразную нить пыток душевных: она терпела и грубые обиды дворника, и суровость отца и матери, и даже унижение от слуг, которые, подозревая ее в связи с дворником, обходились с ней презрительно.

Она хотела открыться родителям; чтоб ни ожидало ее. Несколько раз, собравшись с мыслями, готова была исполнить это намерение; но строгий вид их приводил в оцепенение ее чувства. Давно не знала она их ласк; давно сама не смела к ним ласкаться. Что подумают они о невероятном ее рассказе, потеряв к ней уважение? 

Таким образом, избегая тревоги и новых неудовольствий, отлагала она до другого времени свое признание. Иногда удерживало ее тяжелое сомнение: точно ли терпит она незаслуженные бедствия? Правда, не она была их первой виной; но беспрерывные искушения имели разрушительное влияние на те чувства, которые давали ей некогда, с сознанием непорочности своей, и спокойствие духа и веселье. 

Ежели пред людьми и были невинны дела ее, то на дне сердца своего, раскрытого пред Богом, не находила она более ни одного чувства, достойного небесной благодати.

Несчастье предускорило в ней опытность и показало, как все непрочно в душе человека, как умирают постепенно его лучшие побуждения и как своекорыстные заботы упорно подавляют доверчивую преданность молодых лет, изменяя чистую цель первых надежд и желаний.

Собственные страдания ее были столь велики, что она смотрела уже без участия на чужое горе и радость. Равнодушная ко всему миру, она не могла даже сохранить прежней привязанности к отцу и матери.

Во время молитвы тайный шёпот крался невольно ей в душу и охлаждал ее усердие. Напрасно старалась она покаянием и строгим исполнением предписаний закона заглушать это внушение нечистой силы, которая не переставала, являясь в различных видах, искушать ее веру в благость и справедливость Провидения.  

Если б я в силах была, думала она, прибегнуть ко Господу от полноты души; то он конечно наставил бы меня на путь истины. Но язык ее произносил молитвы, а сердце окаменелое оставалось немым; дикая боязнь постоянно его сжимала и удерживала в нем всякое свободное стремление чувств. 

В сии часы душевной исповеди, погружая взор в бездну гибели своей, не находила она никакого средства для своего спасения; впадала в отчаянье, и только, страх лишиться Царствия Небесного удерживал ее от самоубийства.

Наконец судьба жизни ее разрешилась. Так смертный приговор, произнесенный над подсудимым выводит его из мучительной неизвестности об участи своей. Однажды принуждена была она отдать дворнику последнее жемчужное ожерелье свое; целый день провела в беспокойстве о будущих неприятных последствиях сего поступка; ночью долго не могла заснуть.

Со времени смерти Алексея  не знала она спокойного сна, и от малейшего  неосторожного шума готова была впасть в такое же бесчувственное состояние, в каком находилась в ту ужасную ночь. Не успела легкая дремота сомкнуть ее глаз, вдруг кто-то сильно ее толкает. 

В испуге пробуждается она, и при слабом свете лампады, горевшей у образов, видит перед собой дворника.
- Вставай скорей, одевайся и ступай за мной, - говорит он пьяным голосом.
- Куда? зачем?

- Ребята не верят, что ты дала мн. жемчуг и думают я украл его; чтоб доказать им правду, я вызвался тебя самоё к ним привести.
Наталья смотрела неподвижными глазами, как будто не совсем пробужденная.
- Ну, одевайся проворнее!

И он подавал ей одежду и она, не говоря ни слова, исполняла все, что он приказывал.
- Теперь ступай за мной сказал он; взял за руку и повел из дому по глухим переулкам. Ночь была темная; никто им не встретился. Дворник, разгоряченный вином, много говорил; Наталья следовала за ним безмолвно. 

Таким образом, пришли они к кабаку. Издали уже слышен был шум голосов. Дверь отворилась и открыла отвратительную картину толпы пьяных людей; крик, брань, песни, смех раздавались как из вертепа разбойничьего.

Наталья вскрикнула и побежала прочь; дворник за нею, нагнал ее.
- Куда? не уйдешь; - ступай волею, а не то насильно тебя притащу.
- Подожди немного.

- Нечего ждать; ступай.
- Выслушай два слова.
- Ну, говори скорей, что такое?

Наталья ободрилась; вдруг, будто завеса спала с ее глаз. - Ты ведешь меня к товарищам своим, - сказала она твердым и спокойным голосом, я сама рада с вами веселиться; да чем же буду вас угощать? Возвратимся прежде домой; я возьму денег, и тогда будет нам на что пировать.
- Дело! - отвечал он; - только не вздумай меня обмануть; пойдем вместе, от меня не уйдешь.

Она уверяла его, что и в мыслях этого не имеет. На обратном пути казалась она веселой и дружелюбною, расспрашивала дворника о его товарищах. Когда пришли они домой, -
где же деньги твои? - спросил он.

- У меня их нет, а надо сходить в спальню к батюшке, и тайком вынуть у него из шкатулки кошелек.
- А если ты не придешь назад?

Она поклялась ему перед образом, что возвратится, и говорила так непринужденно, что он отпустил ее. Действительно, минут чрез пять пришла она к нему с деньгами.
- Ну, теперь можно тебе верить, - сказал он, и опять отправился с нею в кабак.
С торжествующим видом представил он ее своим товарищам. Они обступили ее с шумом. Наталья не смутилась, и с улыбкой приветствовала; потом спросила несколько штофов вина и стала их угощать. Они пили охотно. 

Какое-то приличие и решительность в обхождении ее, не позволяли этим развратным людям выходить из границ всякой пристойности. Чтобы удержать их в большем отдалении от себя, велела она им сидеть на лавках, и сама вызвалась увеселять их пением и пляской. Повинуясь ей, они одними неистовыми восклицаниями выражали свой восторг. Большая часть уже не в силах была стоять на ногах. 

По временам, прерывая пляску, Наталья наполняла им стаканы и просила их осушать. Наконец действие винных паров на всех равно распространилось. Того только и ждала она. Удостоверясь, что все они спят тяжелым сном, вышла она и скоро возвратилась, неся с собой пук соломы и лучины: разложила их по разным местам, зажгла по порядку каждую кучу, сама ушла и заперла дверь на замок. Потом стала снаружи у окна и глядела внимательно, как пламя разгоралось.

Истина показаний ее была утверждена свидетельством старухи-няньки. Судьи оставались в недоумении, слушая невероятные обстоятельства сего дела. Скорее всего, можно было предположить, что внезапное помешательство побудило Наталью к злодеянию, несогласному с обыкновенным расположением ее нрава и природной добротой ее сердца. Но порядок ответов ее не позволял принять ее за сумасшедшую.

Измеряя всю важность преступления своего, ожидая без страха достойного за него наказания, она откровенно предавала суду людей свои дела; не говорила только о тайных чувствах и внутренних побуждениях своего сердца, готовясь отдать в них отчет иного рода. 

С великими усилиями припомнила она, как дворник разбудил ее и как в первый раз она следовала за ним. Этот промежуток времени представлялся ей в виде смутного сна; но с той минуты, когда она, приблизясь к кабаку, поражена была ужасным зрелищем, все было свежим в ее памяти. Она не знала хорошо, когда и каким образом родилась в ней преступная ее мысль. 

Но эта мысль с такой силой овладела ею, что никакое постороннее чувство не отвлекло души ее до тех пор, пока не исполнила она своего губительного желания. Она созналась также, что давно уже питала ненависть к дворнику, которую старалась всеми силами и тщетно преодолеть; однако прежде - дурного умысла против него не имела.

Кто определит, когда разрывается слабая нить человеческого ума? Отсутствие какой-либо способности лишает его понятия о добре и зле и избавляет от ответственности за свои поступки? Бывает ли он сам виной в потере этой способности, и может ли она временно его оставить без того, чтоб и другие не повредились? 

Всевышняя Премудрость будет судить человека по свойствам постоянным души его, делами, в собственных глазах его, на земле, обнаруженных; а справедливость людская судит дела по их последствиям. 

Странным казалось, как робкая Наталья могла отважиться на поступок, требующий такой смелости духа; но опыт доказывает, что человек, одаренный силой и твердостью души, всегда умерен в делах;  и напротив, слабость, разорвав однажды оковы свои, впадает в крайность и исступление ее бывает продолжительным, соразмерно причине его родившей.

Суд, не в праве ослаблять произвольно силу законов, приговорил Наталью к казни, определённой за смертоубийство и зажигательство но, вынося дело на Высочайшее утверждение, он осмелился обратить внимание Государыни на те обстоятельства, которые выводили оное почти из случаев преступлений, законами предусмотренных и смущали правосудие.

Екатерина II, всегда милосердная в действиях державной воли своей, отменила казнь, и велела отослать преступницу в монастырь на покаяние. Услышав сие определение, Наталья как будто новым ударом была поражена. Она думала, что весь расчет ее со враждебной судьбой был кончен; что она избавилась от ее гонений, будучи доведена до последней степени бедствий. 

Но нет: ей самой, ее совести предоставлено еще ее наказание; и оно несравненно тяжелее было для неё, чем смерть, чем телесные муки, чем самая изнурительная и позорная работа. Она нарушила первые священнейшие законы людей; но общество не хотело употребить над ней свой власть, и только отстранило ее от себя, взирая на нее с каким-то благоговением, как на жертву, избранную вышними силами, и боясь помешать совершению неисповедимого намерения.

Наталья провела долгую жизнь в монастыре, и, по-видимому, подавала собой строгий пример добродетелей; но что на дне сердца ее происходило, и нашла ли она когда-либо мир душевный - того никто не знал.

Отец ее вскоре умер; мать пошла также в монастырь и там кончила печальные свои дни.

БЕДНЫЙ МАКАР


– Нет вакации, - сказал Федор, войдя в спальню жены своей. Марья печально взглянула на бледное лицо своего мужа, и со вздохом подала ему руку. 

– Напрасно ходил и просил я, - продолжал Федор; – напрасно кланялся и молил немилосердных о вакации. Вот все, что я от них слышал. Он поцеловал жену, вздохнул и сел подле нее. — Не унывай, мой друг,  - сказала Марья, не унывай; тебя знают, и я чувствую, что ты подучишь хорошее место. Федор взглянул на жену, она улыбнулась. 

– Да, да! я чувствую, что ты получишь хорошее место, - продолжала Марья, обняв своего мужа, - а предчувствия никогда меня не обманывали! Федор молчал и уныло смотрел на догорающую свечу. Марья, не знала, что ей еще сказать, чем развеселить своего мужа и задумалась. Бой часов прервал молчание. 

– Как поздно, - сказал Федор, – уже десять часов, пора спать. Завтра еще раз схожу к графу, и если не получу места... – Нет, нет! ты увидишь, что граф не обманет тебя! Но разве ты не хочешь ужинать? — Нет, я так устал, и мне так грустно. Федор встал, и ушел раздеваться. Марья вздохнув, велела служанке убирать со стола.

Федор, сын бедного дворянина, получил в наследство от отца своего родительское благословение; а так как оно дороже серебра и золота, то он смело вступил в военную службу; в сражении со Шведами его о ранили в ногу; он вышел в отставку и женился на дочери штаб-лекаря, который его лечил.

Разговор, слышанный нами сейчас, был две недели после этого брака. Федор честный, но бедный, знал, что служба есть их единственное средство к пропитанию; ему обещали разные  места, и только что обещали! 

Наконец дали ему место, невидное и трудное: но Федор принял его с признательностью; работал день и ночь; писал, переписывал, считал, проверял, и скоро начальники заметили его усердие; Федор получил лучшее место... и предчувствие не обмануло Марью! Имея хорошее место, Федор не краснея мог уже показываться и в Сокольниках 1-го мая, и под Симоновым 2-го августа, и в театре, где ему очень нравился Ожегин. 

Один раз в январе месяце, он поехал с Марьей в маскарад: уже подъезжали они к дому Зарубина, как вдруг, Марья почувствовала необыкновенную боль. — Умираю! - вскричала она, – домой! ради Бога домой! Федор забыл и Зарубина дом и Никитскую и маскарад, сжал в своих объятиях страдалицу и закричал кучеру: – домой! скорее! пошел! 

Но не так-то легко было возвратиться: множество карет, саней тянулись рядами к маскараду, и сани Федора принуждены были стоять. Судите о положении бедной Марьи и хлопотах Федора! Он выскочил из саней, начал разгонять кареты; но его не слушают, а Марья страдает ужасно; Федор бежит к частному приставу, рассказывает ему о положении своей жены, получает в помощь себе драгуна, и кое-как проводит свои сани между рядами карет. Марья почти без чувств. Наконец они подъезжают к своему домику.

И тут беда! Бедная Марья! Слуга и служанка зная, что господа пробудут в маскараде, по крайней мере до первого часа, воспользовались свободным временем, чтоб навестить своих знакомых, ушли и все заперли: и двери и шкапы. 

Федор выламывает дверь и вносит на руках свой бедную Марью в комнаты. Она едва дышит; с каждой минутой усиливаются ее страдания; Федор кладет ее в передней, и выламывая дверь за дверью, наконец, отворяет спальню. Переносит жену на постель, и едва положил ее, как она родила мальчика!

Бедная Марья! Бедный Федор! Не имея никого, кто бы помог роженице, не смея отлучиться от нее и терзаясь своим незнанием в столь важном случае, Федор был в ужасном положении, а Марья! Бог знает, что бы случилось с нею, если б старая кухарка не воротилась домой и не вошла в спальню.

- Матрена! Сам Бог послал тебя сюда! Ради Бога помоги ей! - кричит Федор, и Матрена — царство ей небесное! - Матрена спасла Марью!

Смертная бледность исчезает с лица Федора; его дикие, неподвижные глаза, радостно заблистали и слезы сердечного умиления оросили младенца, которого он принял из рук Матрены. В восхищении он бегает с ребенком по всем комнатам; в безумной радости кладет его: то на канапе, то на кресла, то на стол... он не знает, куда деть своего малютку, где найти для него спокойное местечко. 

Наконец Матрена выводит его из восхитительного забвения именем барыни и просит его в спальню. Он бежит к Марье, кладет подле нее малютку, целует ее, плачет.

Все это случилось ровно чрез девять месяцев после того дня, в продолжение которого Федор слышал одно и тоже: нет вакации! Ровно чрез девять месяцев после того вечера, который он так грустно провел со своей Марьей. Нет вакансии, - тогда было у него беспрестанно в голове; Марья, с теми же мыслями легла спать... бедный младенец! бедный Макар! (новорожденный) ты не виноват, но кажется это: нет вакансии, имело влияние на всю жизнь твою!

Бедный Макар! Шесть недель оставался он некрещеным. Федор хотел, чтобы восприемниками его Макара были генерал С. и графиня Т: генерал его благодетель, графиня благодетельница Марьи. Но в ту пору генерал уехал в деревню, графиня занемогла. Бедный Макар! при самом вступлении в свет, ты уже принужден ждать!

Прошел год; у Федора родился еще сын; потом через год еще сын; потом через 9.месяцов дочь; потом через 9 месяцев другая дочь; потом через 9 месяцев опять сын, итого - у Федора стало шесть человек детей. Но, ни один не являлся на этот свет также не вовремя, как Макар, бедный Макар! Зато, и Федор никогда не хлопотал так, как при рождении Макара. Его Алексей, Матвей, Марья, Дарья, Андрей родились, как надо может быть и от того, что Федор перестал говорить: нет вакации, и не ложился спать без ужина.

Шести лет Макар умел читать и писать. Добрая мать была первым его учителем, и Макар никогда, ни у кого не учился так прилежно и охотно как у своей матери. Макар страстно любил ее; довольно было одного ее слова, взгляда, чтоб сделать из упрямого, дикого Макара послушного и кроткого. 

Сидя подле нее, с Детской Библиотекой в руках, Макар был счастлив, и забывал строгости и наказания, которые  терпел от отца. Мать не мешала ему читать книги из Федоровой библиотеки. Макар перечел все, что в ней было: Задига, Деяние Петра Великого, Жизнь Суворова, Зерцало Российских Государей, Аргениду, Оберона, несколько книжек Политического Журнала и Московские ведомости. 

Что понимал семилетний Макар в Задиге, Обероне и проч.  не знаю, но мать и отец видя, что Макар беспрестанно читает, радовались: – Макар будет ученый, - говорил отец. — Он будет сочинитель, - говорила мать.

Макар читал, большей частью не понимая того, что прочел; но он чувствовал какое-то невольное влечение ко всему печатному; книга, какая бы она не была, казалась ему вещью, которую он ни с чем не мог сравнить и вся польза, которую Макар получил от книг, была в том, что он испортил зрение.

Другая выгода, которую приобрел Макар чтением, была та, что его отдали в Пансион. Отцу хотелось поместить его в университет, но не было места и он вынужден был вверить Макара иностранцу, и сверх того платить 120 р. в год за содержание и учение. Макар в Пансионе! Ему весело, но он не умеет показать свое веселье; ему приятно, но лицо его холодно. 

Он сидит в уголке и рассматривает прочих детей спокойно и равнодушно. И во всю бытность свою в Пансионе он был одинаков: прилежен, молчалив, равнодушен к удовольствиям товарищей; но любим ими. Учителям не нравилась его физиономия, и они также не нравились Макару. Он был прав: с его стороны были прилежание, рачительность, внимание, скромность; с их стороны: непонятная метода учения, грубость и какое-то не благоволение к особе Макара. 

Он это заметил и молчал; но когда увидел, что награждают ленивых и переводят в высшие классы негодяев, Макар потерял уважение к своим наставникам.

Он стал говорить, что несправедливо награждают ленивых и негодяев; его наказали, и Макар сделался явным противником своих учителей. Несмотря на то, он достиг в свою очередь высших классов и сделался первым воспитанником Пансиона. Восемнадцати лет оставил он школу и возвратился домой.

Надобно заметить, что и в Пансионе сначала не знали, куда поместить его. Воспитанников было много, а комнат мало, и Макар почти полгода жил в гостиной содержателя Пансиона. Дома, точно также не знали, где отвести ему уголок для его кровати и письменного столика; он же, притащил с собой кучу тетрадей и несколько сундуков с книгами.

Федор же, в продолжение этого времени уже сделался известным деловым человеком, и жил довольно роскошно. Прочие дети его воспитывались дома и были окружены гувернерами, гувернантками, учителями. Каждый гувернер и каждая гувернантка имели свою комнату; но как их потревожить? Макару пришлось спать в гостиной, а письменный его столик, тетради и книги отправили на чердак. Это не нравилось ему, он принужден был поневоле часто не спать, до двух и трех часов, когда гости сидели за картами в его спальне.

Он пошел к отцу и сказал, что хочет быть студентом. - Ступай в университет, - отвечал ему отец, и Макар явился к Ректору. Не было вакации казенного студента; но Макар принят в число своекоштных. Теперь он доволен своей судьбою: слушает лекции и бывает дома только во время обеда и вечером.

Однако не думайте дурно о Макаре! Не думайте, что в нем охладела любовь к родителям, что он равнодушен с братьями и сестрами. Нет, сердце его чисто и любовь к родным составляет все его счастье, и он все понимал. 

Понимал, что состояние отца его не так значительно, он понимал, что воспитание сестер и братьев уносит большую часть его, Федора, дохода; он знал, что кроме гостиной негде спать ему... нет, нет, он был добрый малый! и никакое низкое чувство не возмущало его в доме родительском. Все свободное время он проводил с матерью, братьями и сестрами, и все любили его, потому что с ними он всегда был весел, забавен, занимателен.

Прошло еще три года; Макар оставил университет и получив студенческий аттестат. Теперь все мысли его стремились за границу. Ему так хотелось видеть ученых германцев, веселую Францию и сад Европы - Италию! 

Отец и мать не противились его желаниям; но разговор обыкновенно оканчивался словами: – Как быть! Ты сам видишь наше состояние а путешествовать дорого.
Вдруг представился прекрасный случай для Макара. Один богатый человек, отправляясь во Францию, искал себе секретаря. Макар бежит к нему, но не застает его дома; идет в другой раз. — Очень сожалею, - отвечает ему богатый человек, что не познакомился с вами прежде: вчера вечером я условился уже с одним молодым человеком, и он едет со мною.

Печально возвратился Макар от богатого человека; ему казалось, что все для него кончилось на этом свете! Ведь он видел уже в мечтах своих и ученую Германию и веселую Францию; он уже совсем приготовился к путешествию: сестры плакали уже, слушая его, как он поедет, что увидит, откуда будет писать к ним; он уже написал маленькую элегию на отъезд из отечества, после всего этого он должен оставаться дома!

О, Федор, Федор! Зачем говорил ты 21 год тому назад: нет вакации! нет места! О, Марья! зачем ты поехала в маскарад и не доехала?

Макар в задумчивости сидел в зале и смотрел в окно. Ему казалось, что он один среди безводной степи, ограблен, оставлен караваном. Никогда не было ему так грустно, так больно! B эту минуту сестры его вошли в комнату. 

– Перестань грустить, Макар, - сказала старшая. Будь веселее! поедем с нами! Макар взглянул на нее, и отвернулся опять к окошку. - В самом деле, - сказала меньшая, - поедем с нами, Макар, слышишь? Поедем с нами! - Но куда ехать? - В деревню, к твоей крестной матери, к графине Т. - Что я там буду делать? - Гулять по полям, по рощам; ездить верхом, стрелять, ловить рыбу.

Макар задумался - сестры в молчании ожидали его ответа. 
- Хорошо! я еду! 
- Прекрасно! прекрасно! - закричала меньшая, - так будь готов; чрез полчаса едем.

Чрез полчаса, две сестры, гувернантка и Макар сели в карету, и уехали в деревню к графине.
Весело разговаривали сестры о своих удовольствиях в деревне; уныло сидел Макар, занятый своими неудачами. 

Деревня была в 30 верстах от города, и чрез три часа они въехали на аллею, ведущую к дому графини. Прекрасный, сельский дом представился им, когда они въехали на равнину... вот они у крыльца... вот выходят из кареты, вот идут к графине. В это время съехалось к ней множество гостей из города и соседей по деревне. Наши путешественники нашли комнаты, наполненные  веселыми знакомыми графини Т.

Графиня давно не видала своего крестника; как удивилась она Макару. – Боже мой, - сказала она, — Макар, бедный Макар: какой ты маленькой! Какой ты дурной!

Это приветствие не понравилось Макару, что он забыл даже поцеловать графинину ручку. Покраснев и моргая глазами, он отошел к окошку. В числе гостей не было ни одного знакомого; он осмотрелся и увидел, что находится между людьми, совершенно с ним несходными, и начал тихонько проклинать свой поездку.

Графиня, крестная мать маленького, дурного Макара, была вдова богатая, образованная, любезная; обыкновенно живала летом в окружении общества любезнейших людей, артистов и старых обожателей. У нее был сын, и тот еще учился в одном немецком университете; с ней же всегда жила племянница и две бедные  девушки, тоже ее крестницы. Деревня ее всем нравилась. Совершенная свобода и всегда новые удовольствия привлекали туда городских жителей и соседей.

Графиня приметила, что Макаре застенчив, робок, и из сострадания решилась сделать из него светского человека. Все время, проведенное им в деревне, он был занят; Графиня, заставляла его рисовать, читать романы, петь, играть на театре, сочинять стихи, и Графиня не раскаялась в своих трудах. Макар сделался ловок, развязен, выучился приятно рассказывать всякий вздор, смешить, и его полюбили и женщины и мужчины.

Но вдруг Макар сделался задумчив, скучен, несносен в обществе; пел фальшиво, рассказывал вяло, бросил рисование. Графиня прежде других это приметила. 
– Он влюбился, - сказала она, но в кого? Это надобно узнать! И точно - графиня Т. узнала тайну несчастного. 

Макар точно влюбился! И в кого же? В Княгиню X. Он полюбил первый раз в жизни, и полюбил безнадежно. Княгиня Х., прекрасная, молодая женщина, обожала своего мужа, гусарского полковника П. Что же могло воспламенить Макара? 

Свободное обращение княгини. Она всегда рисовала подле Макара; с Макаром каталась в маленькой лодочке по светлым прудам; Макар был ее кавалером, когда езжала верхом. Один раз случилось, что он играл на театре ее любовника. И вот все; вот все, что вскружило голову бедного Макара! Но ему суждены одни неудачи.

Графиня забавлялась его страстью; сказала о том княгине, и скоро Макар увидел, что любовь его сделалась предметом общих шуток. Он не мог перенести своего унижения и, к удивлению всех, ушел пешком в город. 

Теперь не путешествие в чужие края мучило его; нет, но образ прекрасной, насмешливой княгини! Отец удивился его неожиданному приходу; еще более удивился, когда Макар очень серьезно сказал ему, что хочет идти пешком в Рим! 

Верно, ему очень понравилось пешеходство! – Но подумай; что ты хочешь делать, Макар, - сказала мать. 
- Ты в горячке, - сказал отец, и вместо Рима тебе надобно идти в больницу. Макар не отвечал ни слова, но сердце его заныло; он не знал, что ему с собой делать!

На другой день Федор призвал к себе Макара. – Макар, - сказал он, – выбрось из головы своей путешествия; надобно подумать о службе. Макар с изумлением взглянул на отца. Мысль о службе никак не приходила ему в голову, но в ту же минуту, он увидел, что одна служба должна занять его теперь. 

- Поезжай в Петербург, - продолжал отец, — я приготовил для тебя много рекомендательных писем к моим знакомым - служи, ищи -  ты видишь сам, служба есть единственный способ к возвышению, к приобретению состояния, и тебе стыдно, в твои лета, жить в бездействий.
Макар оживился, пылкое воображение заиграло будущим! 

Он молчит, но мысли его бродят в Петербурге; он видит уже себя важным лицом... 
- Что думаешь? - сказал отец, - ты поедешь? 
- Хоть сию минуту! - отвечал Макар, – так, батюшка! я буду служить, и вы будете мной довольны!

Он поцеловал у отца руку и пошел к матери объявить ей новую перемену в своей судьбе.
И вот наш Макар уже на дороге в Петербург! С ним его старый дядька Максим: добрый, честный старик, бывший при нем со времени его поступления в пансион. Куча рекомендательных писем и 500 р. денег составляют богатство и надежды Макара. 

Образ Княгини уже не мучит его. Он занят одним честолюбием, и воображение рисует ему улыбки начальников и вельможей. В полночь Макар въехал в Петербург. Все трактиры были наполнены приезжими, и нигде не принимали Макара. Весь город спал, и наш путешественник разъезжал, как дозор, от трактира к трактиру; везде должен был ждать, пока разбудят хозяина и везде слышал одно и тоже: все занято! 

К большей досаде пошел проливный дождь; Макар бесится, наконец ямщик привозит Макара в Ямскую. Там, на постоялом дворе, отвели ему маленькую сырую комнату - темную, грязную. Макар и тому был рад.

На другой день Макар отправился развозить рекомендательные  письма, но к кому не приезжал, везде слышал: – Никого нет дома! Застал только одного старика Расспросова. 

Расспросов принял его, как родного, обласкал, рассказал, когда заставать дома людей, к которым Макар имеет письма, и продержал его своими расспросами до трех часов. Макар думал, что его оставят обедать - ничуть! Расспросов сказал, что едет на купеческий обед, пожелал Макару успехов, и взял шляпу. Макар должен был уехать без обеда; не зная улиц, пошел он наудачу отыскивать Ямскую; но голод принудил его зайти в ресторацию. 

Входит - все места заняты. Ожидает конца обеда, дождался и слышит, что другого обеда не будет. Макар побрел с досадой и голодом. - Нет дома! нет обеда! нет квартир! плохой приезд, - думал Макар; думал, и зашел на Васильевской остров. наконец принужден был взять извозчика, едва отыскал свой квартиру, едва нашел тарелку супу и кусок говядины для утоление голода.

– Не в добрый час выехали мы из дома, - сказал Максим. - Да не в добрый час и въехали в Петербург: нет квартиры, нет дома, нет обеда; Максим, нравится ли тебе Петербург? - Да я не видал его хорошенько. 

- Мне так не нравится! 
- Так скоро? 
- Здесь, кажется, живут только для себя! 
- Что ж с того, это недурно! 
- Заняты только собою! Это не хорошо! Огромные, красивые дома наполнены гордыми бедняками; но к стати о домах, надобно переменить квартиру. 
- Конечно, сударь. - Маленькую, две комнаты. - На что более. - С хорошей, чистой мебелью. – Конечно, сударь. Завести чай, сахар, кофе. - Необходимо, сударь.

Проголодавшийся Макар, в продолжение этого разговора, ел очень усердно; Максим стоял против него. Они долго еще говорили, и Макар решил, что прежде надобно найти квартиру и завести свое маленькое хозяйство, а потом развозить письма.

Он так и сделал; нашел чистые  две комнаты, завел чай, кофе и пустился с письмами. Содержание этих писем было одинаковое: отец рекомендовал сына и просил об определении его в какое-нибудь Министерство. Бедный, неопытный Макар воображает, что ему стоит только показаться и все для него готово: и место и чины и кресты. И Федор думал, судя по собственным чувствам, что знакомые его, с которыми он во всегдашней переписке будут рады случаю помочь Макару. 

Федор судил по собственным чувствам; он всем готов был сделать всевозможное добро, готов был исполнять всякие требования своих знакомых. Его первое и лучшее удовольствие было служить и помогать ближним.

- Как ты оставил отца? Здоров? А? 
- Слава Богу, Ваше Превосходительство! 
- Ты хочешь служить? А? Но теперь нет для тебя места, разве сверх комплекта. Прощай! Так говорил Макару один из важнейших приятелей Федора.

- Здравствуй, я очень рад. Я попрошу о тебе Графа. Я увижусь с ним скоро. Я сам буду писать к отцу. Зайди ко мне через неделю! Я дам тебе ответ! Вот что сказал Макару другой знатный приятель Федора.

- Жаль, очень жаль, что я не знал вас прежде! Я бы поместил вас в Канцелярию, но теперь нет вакации! А вы не захотите служить без жалованья. Вот слова третьего приятеля Федора.
- Вы были у N.? Что он вам сказал? 
- Нет вакации. 

- И я тоже думал... сами видите. Очень приятно мне познакомиться с вами. Батюшка ваш мой старинный приятель. Это говорил правитель канцелярии N. (первого, к которому адресовался Макар).

Словом: Макар ото всех слышал одно и тоже: нет вакации, и приятные надежды бледнели. Будущее, казалось ему мучительным продолжением одних неудач. Нечего было делать! Макар определился без жалованья! 

- Как быть, - писал к нему отец, послужи покуда и так. Макар служит год; благодетели его беспокоятся о нем как нельзя более, но жалованья нет, и Макар все на содержании отца. Макар стыдится просить; Макар взял себе в голову, что в службе надобны не слова и поклоны, а поступки; не мелочное  угождение, а прилежное исправление своей должности. Макар чудак!

Занятый службой, и, не имея способов поддержать знакомство, которое доставили ему отцовы письма, Макар редко является к своим сильным покровителям. Ему кажется, будто для них неприятна его просительная мина; будто бы они всячески избегают разговора о его службе; ему кажется, что они занимаются им точно так, как старым платьем,  которое они отдали своим камердинерам. 

Может быть то, что ему казалось, было так в самом деле; но Федор не так думает! Его добрая душа не постигает, как можно не помочь бедняку? Как можно, имея все способы делать добро, не употреблять этих способов, и Федору кажется, что виноват Макар!

Прошел еще год. Нет места Макару! Нет ему жалованья, и Федор по-прежнему должен пересылать к сыну деньги и рекомендательные  письма! Только и отрады было для Макара чтение и разговор с добрым Максимом. 

Однажды, Макар возвратился домой, необыкновенно мрачен и уныл. – Что с вами, сударь? - спросил его Максим, — никогда не видал я вас таким печальным. — Нет вакации, Максим! — Что же делать, сударь. — Нет вакации два года! – Может быть на третий год получите место, не надо отчаиваться. — Но есть вакации, есть места. — Просите, сударь! — Я просил, да, я даже просил... но и это не помогло!

С этой поры Макар перестал заниматься службой, и посвятил весь досуг свой своим любимым занятиям: чтению и рисованию, и на знакомства, которые  ему нравились. Теперь еще менее мог он надеяться на будущее. Максим сделал ему замечание; но Макар отвечал ему ясно и убедительно, что...

Таким образом, еще прошел целый год, но какой год для Макара! Он чаще, нежели у других, бывал у одного старого Советника. Ему нравилось его семейство, и он проводил там почти целые дни. Страсть к Княгине исчезла дорогой в Петербург, но сердце осталось у бедного Макара. Макар опять полюбил дочь советника, прекрасную, чувствительную Елену. Забыта служба, забыты все неприятности, все покровители. 

Макар видит во всей вселенной одну Елену: все радости, все счастье его ограничены обладанием Елены. Елена привыкла к Макару; любила слушать живой разговор его о неудачах, о несправедливостях, которые  он испытал. Елена видела в Макаре доброго, образованного юношу, и отличила его от прочих. Макар в восхищении готов уже был открыться советнику, просить руки... и узнает, что Елена уже помолвлена! Бедный Макар! Нет вакации! Он занемог.

Изнуренный болезнью и глубокой горестью, лежал бедный Макар на постели своей, и с дикой радостью рассказывал своему Максиму историю своей жизни. – Чувствую, что скоро умру, - говорил он, — и радуюсь! Я лишний на этом свете! 

Ни дома, ни в школе, ни на службе для меня не было места! Я любил, и женщины, мною избранные, принадлежали уже другим! Даже в самых неважных желаниях моих я встречал одни неудачи... умру и земля даст мне место!

Бедный Макар! Судьба преследовала его до самой смерти!

Лекарь, который его лечил, в то самое время овдовел, и в минуту душевного расстройства, прописал Макару лекарство, совсем противное его болезни. Едва принял его Макар, и впал в совершенное расслабление. Вдруг глаза его прояснились. 

- Вакация, вакация! - вскричал он, вздохнул, и его не стало!

Один Максим, старый, честный Максим, плачет о бедном Макаре! Один Максим стоит у холодного тела несчастного! Он нанял четырех матросов, и Макара понесли в приходскую церковь. В это время отпевали там человек десять, нельзя было внести в церковь тело Макара - для него не было места!

Наконец понесли его на кладбище. В тот день все полки выступали в поход, и улицы были непроходимы. Гроб Макара должен был стоять на одном месте, пока прошли войска. В трех местах начинали рыть для Макара могилу, и всегда находили место занятым! Максим, бедный Максим поплакал на могиле Макара. Прости, добрый барин, прости. Люди не давали тебе места, и смерть сжалилась над тобою!

УДИВИТЕЛЬНЫЙ ЧЕЛОВЕК


отрывок

Соч. Павла Яковлева

 

Удивительный человек родился так, как все прочие люди родятся; жил в Москве… и умер в свою очередь так, как все удивительные и простые люди умирают. Удивительный человек ничему не учился: не потому, что ученье вредно здоровью, и что смертному не для чего тратить время на изучение наук; он никогда не думал ни о смертности, ни о бессмертии, а не учился от того, что ни отец его, ни мать об этом не думали. 


И всегда ли нужно ученье для того, чтобы прожить счастливо в сей юдоли плача и воздыханий. Господа ученые!  Господа сочинители глубокомысленных диссертаций! Вы лучше всех знаете, какое расстояние отделяет вас, не только от счастия и спокойствия, но и от безнужного пропитания.


Двадцати лет, Удивительный человек знал все это также хорошо, как достоинство ассигнаций; и потому нимало не жалел о том, что взрос таким же мудрецом, как и его родитель. Когда же Удивительный человек, увидел, как мучатся ученые люди, и пуще прежнего почувствовал отвращение от всякой науки. 


Удивительный человек, не имея никакого состояния, без всяких познаний, тихонько побрел за людьми; попал в толпу; наслушался всего хорошего, и выдрался оттуда миллионщиком! Не удивительный ли он человек? Не говорите, что просвещение, познания ведут к счастливой жизни; уверяю вас, что нет! Вам пример Удивительный человек. 


– Он вступил в свет, бедный разумом, карманом, просвещением, и нажил в самое короткое время миллион, несколько домов, деревень, заводов. Чем же он нажил? Уменьем ходить, уменьем кланяться, уменьем стоять или говорить? Нет! его наставницей была Фортуна!


Надеюсь, что теперь загадка объяснилась, и все согласятся, что Удивительный человек, в самом деле, Удивительный человек... Но кто не творил чудес с Фортуной? Кто не умел жить в свете с этой доброй женщиной? Посмотрите кругом себя... Только! Ну, видите ли удивительных людей? -  Примечаете ли, как они любезны, довольны собою и другими? Нет нужды знать, таковы ли они были до знакомства с Фортуной; положим, что она нашла их в передних, за стойками в кабаках, и прочее, и прочее – довольно того, что она полюбила их: наше дело дивиться им и кланяться.


Мой Удивительный человек был высокий, полный мужчина. Имел приятное лице, черные волосы, говорил протяжно и щегольски одевался: сколько достоинств!


Удивительный человек шел однажды по Знаменке и увидел в окне купеческого дома милую, нежную блондинку... дочь первостатейного купца, украшенного двумя золотыми медалями. Удивительный человек увидел ее и пленился! 


Ее красота была ничто в сравнении с бриллиантовыми серьгами и гребенкой, и с ниткой крупного жемчугу, которые украшали прелестную. Как не остановиться и не посмотреть на жемчуг и на бриллианты? Как можно не влюбиться в милую девушку? 


И Удивительный человек тотчас смертельно влюбился в бриллианты, жемчуг и - дочь купеческую. Долго стоял против окна прелестной, и забыл все - и куда шел, и к кому, и зачем... Прелестная заметила его - закраснелась, затворила окошко и задернула белую кисейную занавеску; исчез рай - и Удивительный человек побрел сам не зная куда.


Прелестная дочь купеческая полюбила Удивительного человека; ей понравилась его физиономия, его коричневый фрак, черный шелковый жилет, и шляпа на манер гречневика. Что он полюбил в ней - известно! 


Роман начался - продолжается, Фортуна работает: хорошо с такой свахой! потому хорошо, что через месяц после этого, Удивительный человек женился на прелестной, на ее бриллиантах, жемчугах, заводах и домах. Прелестная была вне себя от радости: Удивительный человек, его коричневый фрак, черный шелковый жилет, и прочие его принадлежности, были непрестанно пред ее глазами, и ей не зачем было сидеть у окна, и отдергивать и задергивать белой кисейной занавески. 


Отец прелестной не перенес радости, нажив себе такого дорогого зятя - и скоро оставил здешний мир, а имение, не исключая и медалей, отказал Удивительному человеку. Скоро весь город узнал Удивительного человека, и гостеприимный хозяин, каждый день с утра до ночи, угощал добрых посетителей.      


Удивительный человек приобрел знакомство лучших людей в городе, вступил в службу и скоро - своими талантами и познаньями - возвысился на степень чиновного человека. Удивительный человек достиг всего, что может составлять счастье человеческое на земле: ему ничего не доставало! 


Несколько каменных домов, несколько деревень, заводов, куча бриллиантов и жемчугу, миллион денег, порядочный чин, несколько орденов и жена - жена предобрая! Не правда ли, что у него все есть? Удивительный человек сделался просвещеннейшим и любезнейшим человеком в городе: и мудрено было бы прослыть иначе.


Удивительный человек занял лучший дом, убрал его Петербургской мебелью, Парижской бронзой, Английскими коврами, Итальянскими картинами, Турецкими диванами; накупил экипажей, лошадей; завел живописцев, актёров, чтеца, секретаря, парикмахеров, поваров и стал жить как великий Могол (впрочем, не знаю, так ли живет великий Могол; говорят, что хорошо, и я верю этому от всего сердца).

 

Толкаясь между людьми, примечая за ними, слушая их разговоры, Удивительный человек решил, что люди не стоят того, чтоб подражать им, а потому стал жить по-своему, однако, не слишком отдаляясь от принятых обыкновений: теперь-то сделался он еще удивительнее! Когда все знатные и просимые люди вставали и принимались за дела, Удивительный человек только что просыпался. 


Вот и отличье! Когда все отобедали, начиная с извозчика рогожской части до губернатора, Удивительный человек только что садился за стол; когда все пили чай, он отдыхал; впрочем, вечера проводил так, как и все смертные. Маленькое отступление от обыкновений, не мешало добрым людям навещать Удивительного человека, который сам охотно езжал по гостям, театрам и собраниям. 


Два года провел он безвыездно в городе; насмотрелся всего, что только можно увидеть посредством денег, наслушался всего, и с большой пользой, потому что уже умел различить трагедию от оперы, и знал, что есть в свете люди, которые не умеют говорить по-русски.


Словом, эти два года образовали его так, будто он прослушал полный курс лекций в Университете. Супруга его, слушая его разговоры, достигла до такой образованности, что вместе с ним могла читать без затруднения Московские ведомости.


Но что не наскучит в здешнем мире? И Удивительный человек и супруга его, были такие же смертные, как и мы, обыкновенные люди, и с такими же недостатками, слабостями и грехами; и они почувствовали, или лучше, им показалось, что городская жизнь вредна и здоровью, и тому, и другому! Подвезена великолепная коляска в шесть лошадей: они сели, перекрестились, и поехали в сопровождении двадцати трёх других экипажей. 


Первая фура нагружена было Московскими ведомостями и сверх того пять стоп сочинений в стихах и прозе, поднесенных Удивительному человеку его почитателями, бедными студентами и природными поэтами. За библиотекой следовала кухня на трех повозках; за нею пять поваров Его Высокородия: Француз, Итальянец, Немец, Русский, Поляк; за ними десять поваренков; в следующей повозке доктор и цирюльник с домашней аптекой. 


В остальных экипажах поместились актёры, актрисы, стихотворец, плясуны, музыканты, живописец, чтец, письмоводитель, горничные девки, камердинеры, парикмахеры, два шута; далее следовал гардероб Ее Высокородия и Его Высокородия; ящик с его орденами, и проч., и проч., и проч


И загремели по Московской мостовой двадцать три экипажа; и всякий останавливается и зевает; а Удивительный человек, в атласном шлафроке и зеленом сафьяновом картузе, гордо посматривает на пешеходцев; и супруга его, занавесившись вуалем, сидит чинно и смирно. Народ толпится около повозок, ахает, дивится; короче сказать, выезд Удивительного человека из Москвы быль так великолепен, как... Но я не умею с чем и сравнить, а если бы и умел, мне не позволили бы.


Известие об отъезде Удивительного человека и рассказы о двадцати трех повозках и обо всем, что в них было, заняло весь город целые два дня; а на третий день забыли и двадцать три повозки и Удивительного человека, так как все здесь забывается, и въезды и выезды.

Удивительный человек знал это, и для того приказал стихотворцу, который сверх того был и студент, написать что-нибудь на случай этого выезда из Москвы... 


Стихотворец тотчас же занялся сочинением, и, не выходя из кибитки,  написал аллегорическое шествие Аполлона и Дафны в село Талантово – написал мастерски! сто строф! в каждой строфе десять стихов анапесто-ямбических! Было у меня это редкое, единственное произведение пера покойного студента Горемыкина, но пожар московский истребил его, вместе с другими одами (до которых я страстный охотник) на разные торжественные случаи в доме Удивительного человека.


Выехав за заставу, подвязали на всех лошадей колокольчики и поехали. Утро было прекрасное. Точно такое, какое случалось вам видеть – помните ли, сударыня? В деревне? В первых числах июня?


Удивительный человек и его супруга видели в жизни не одно это утро, почему пожелав друг другу приятного сна, оборотились к друг другу спинами, - прилегли к подушкам, - заснули; так сладко заснули, как только может засыпать человек с полным желудком и пустой головой. Совсем другое происходило в следующих экипажах. 


Стихотворец вытащил альбом ее высокородия и наскоро обкинул вид окрестностей; чтец и трагический актер декламировали первое явление из Эдипа Царя; певцы и певицы запели: Лишь только занялась заря; шуты хохотали с горничными, и вот каким образом продолжалась вся дорога до села Талантова.

 

Солнце заходило - помещик подъезжал к деревне. Вдруг видят вдали пыльное облако; ближе.… Раздаются выстрелы, и супруга без памяти бросается к верному сердцу милого друга. Выстрелы усиливаются, сам Удивительный человек не знает, что подумать, и мановением десной повелевает кучеру остановиться. 


В минуту коляска окружена всеми следователями в двадцати трех повозках, и Удивительный человек в безмолвии указывает на село, откуда неслось пыльное облако за выстрелами. Спутники его с должным почтением доносят ему, что облако есть депутация от жителей села, а ружейные выстрелы изъявляют торжественную встречу. 


Это чрезмерно понравилось Удивительному человеку: он хотел что-то сказать, но студент предупредил его и начал разговор. – Не угодно ли выйти вашему высокородию? – А для чего бы, государь мой? – Добрые крестьяне, подданные ваши, движимые усердием и преисполненные уважением, идут в сретение вашему высокородию. – Очень хорошо, это мне нравится. Стойте около моей коляски.


Пыльное облако рассеялось, и все крестьяне и крестьянки села, с хлебом и солью являются взорам его высокородия. Впереди идет старик в зеленой куртке, и ведет за руку мальчика лет двенадцати, в полосатом затрапезном халате. 


Едва достигли они до коляски его высокородия, раздается общий крик: С приездом поздравляем, батюшка наш, кормилец, Максим Степанович! И матушка наша, Степанида Ивановна! Староста подносит хлеб и соль; старостиха яйца, мальчик в затрапезном халате, размахнув руками, начинает громким голосом речь: Высокородный Господин! 


Когда усердие и благоговейное изъявление преданной покорности, с сим хлебом, солью и яйцами являются лучезарному лику твоему, да позволено будет дерзнуть излить пред тобою, высокородный господин! Чувствование глубоко тронутого сердца моего. Мы сретаем тебя, яко отроцы благочестии; сретаем, яко благодетельного благодетеля своего; сретаем, яко древле сретали христолюбивых воинов с брани, возвращающихся с честью многою! Сретаем… - Дай ему гривну, - сказал Удивительный человек, оборотясь к студенту. 


– Ступай мальчик, с Богом! 


Крестьяне не могли насмотреться на своего барина и теснились около коляски; но Удивительный человек закричал кучеру: Пошел! – и коляска тронулась, за нею прочие экипажи, за ними крестьяне. Если выезд из Москвы стоил того, чтоб его описывать, то въезд в село Талантово еще более заслуживает. 


Вообразите двадцать три экипажа колясок, карет, бричек, линеек, дрожек, кибиток; вообразите разнообразные, пестрые толпы спутников Удивительного человека; вообразите около 500 человек крестьян в праздничных кафтанах, столько же женщин, столько же мальчиков и девочек; вообразите довольную физиономию Удивительного человека, небесное спокойствие на лице его супруги; - вообразите все это,  в густой аллее, которая едет к господскому дому, - вообразите все это, и признайтесь что я не умею этого описать.


Солнце склонялось к западу - Удивительный человек доехал до крыльца... Вышед из коляски, взял под руки свою Степанидушку - и торжественно входит в бельэтаж.


Человек в зеленой куртке был прикащик; он предшествует, и растворяя двери, говорит: Вот официантская, Ваше Высокородие! вот зала, Ваше Высокородие! вот диванная, Ваше Высокородие! вот спальная, Ваше Высокородие!  и так далее. При каждом слове прикащика, Максим Степанович оборачивается к милой своей супруге и говорит: Вот официантская, душенька! вот зала, душенька! Душенька молчит - и слушает.


Когда Удивительный человек обошел все комнаты, душенька ушла в свой будуар, где дожидали ее все тридцать пять девушек, актрисы, певицы, танцовщицы, горничные и фрейлины; а Удивительный человек в сопровождении всей деревни пошел осматривать село. 


Прикащик должен был рассказать ему до мельчайшей подробности: где река, где луга, где пруд, где сад. Все удивлялись глубоким познаниям своего помещика. Наступил вечер – и смотр прекратился. Время ужинать, и ложиться спать; Удивительный человек много ходил, проголодался и устал от дороги… ему нужен покой…


Бессонница! Зачем она посетила в ночь Удивительного человека?.. Напрасно ворочался он с боку на бок, на мягком пуховике своем: сон бежал от него и остался в коляске. Удивительный человек любил порядок, и ему чрезвычайно не нравилось, что время, в которое он привык спать, проходит у него в бодрствовании, а за доктором посылать ему не хотелось. Он страшно боялся микстуры! 


Итак, ворочаясь со стороны на сторону, он начал думать… приметьте! Вот что делает деревенский воздух! Он начал думать о плане счастливой жизни. Ему захотелось завести и то, и то; но, не доверяясь собственному рассудку (что очень похвально), он решился посоветоваться со студентом. Студент давно уже спал; но что за важность разбудить студента? Удивительный человек звонит в колокольчик – раз – другой – третий; начинает кричать, начинает браниться; никто ему не отвечает! 


Делать нечего, оставалось одно средство, или лежать спокойно, или самому вставать и будить людей. - Удивительный человек решился было на первое; но оно так скучно показалось ему, что он вскочил с постели, набросил на плеча одеяло, и без туфлей, с лампадою в руке выходит из своей спальни. Хозяин везде может ходить. 


Удивительный человек знал это, и не опасался забрести в чужие места. Проходит залу, никого; возвращается в залу и идет в гостиную, никого… и он блуждает в своем одеяле и с лампадою – как… сравнение можете выбрать, на любой странице любого альманаха.


Удивительный человек приближается к дверям спальни, - они заперты; толкает их, чувствует сопротивление, удваивает удар – дверь распахнулась – и он падает на стулья, которыми заставлена была дверь. 


Стулья загремели, лампада гаснет, масло из нее обливает горничную девку, девка кричит, супруга Удивительного человека пробуждается, вскакивает с постели. Они барахтаются, кричат и не понимают друг друга. Удивительный человек забыл, зачем шел, и кричит от ушиба колена; девка воображает, что пришел вор; Степанида Ивановна в истерике – в беспамятстве, рыдает. Ко всеобщему ужасу слышен стук во всех комнатах, крики – и вдруг горничные со свечами в руках являются перед страдальцами. 


Лакеи, актеры, певцы – все бегут и с почтением рассматривают из-за дверей картину лежащих. – Девка встает первая; - Удивительный человек поднимает голову – видит зрителей, в удивлении разевает рот и… безмолвствует. Супруга его с помощью служанок переносится на постелю. Молчание. 


Удивительный человек поднимается на ноги; движением руки приказывается удалиться любопытным, и по-прежнему завертывается свое одеяло. - Так это ты, мой друг, - говорит ему Степанида Ивановна. - Я! Чего же ты испугалась? Ты не ушиблась? – Ничего, мой друг, я… Понимаю, и потому возвращаюсь в свою комнату. 


- Мой друг. - Что? - Зачем ты приходил? – Узнаешь завтра – прости, прости, мой друг. Удивительный человек уходит; Степанида Ивановна вздыхает, девка ахает, и все засыпают без дальних приключений.


Так кончилась ночь, в которую должны были совершиться великие предприятия Удивительного человека. Судьба назначила иначе! Может быть ей необходимо нужно было, по непременным ее законам, чтобы Удивительный человек не прежде заснул, как разбив себе колено, и опрокинув ночной столик...


Студент словесных наук должен быть - сочинителем; молодые сочинители любят природой, и словом и делом, вот почему наш студент встал вместе с солнцем, с утренними жаворонками, и соловьями; — все, что он прочел в чувствительных романах о деревенской жизни, представилось его пылкому воображению. 


Он по примеру их, прежде всего, пошел в молочную – выпил стакан густых розовых сливок, потом сломил прутик от густолиственной березы; вздохнул, снял шляпу и пошел в сад. Картина восходящего солнца, пение птиц, свежесть в воздухе и какое-то внутреннее удовольствие восхищали студента; все заставляло его из глубины души возноситься мысленно выше, выше, выше... Он уже перенесся в седьмое небо, в необозримые области фантазии. 


Душа его требовала лиры, чтобы воспеть гекзаметром прелесть существования, как вдруг... его кличут: - Иван Архипович! Иван Архипович! - То был вице – камердинер Удивительного человека, - пожалуйте к Его Высокородию! - Я опять обвиняю судьбу, которая мешала моему другу в самых лучших предприятиях... 


Никто не уверит меня, что к лучшему прислали за Иваном Архиповичем. Он уже готов был одарить нас одою и вдруг, должен идти к Его Высокородию. Можно ли не досадовать на эту судьбу?


Студент идет, бежит, летит  -  наконец в кабинете Его Высокородия - входит и отступает назад от удивления. - Что с вами сделалось, Ваше Высокородие? Вы бледны, пасмурны. - Ах, мой друг! я едва не умер в эту ночь! Садись и слушай, что хочу сообщить тебе! - Ничего, ваше Высокородие, я постою.  


- Садись же. Эта бессонница заставила меня хорошенько подумать об этой деревне. - Слушаю, Ваше Высокородие. - Здесь я полный господни, здесь все повинуется мне, здесь никто не может ни говорить, ни делать противного мне, я воображаю себя владетелем, князем. 


- Точно так, Ваше Высокородие. - Здесь я первый! - Совершенная истина, Ваше Высокородие. - Не будучи занят службою, я хочу посвятить время здесь моего пребывания на образование моих поселян. - Очень хорошо, Ваше Высокородие! 


- Они добрые люди, но не таковы, какими бы мне хотелось их видеть. - Истинно, Ваше Высокородие! - Их легко можно преобразить. – Без сомнения, Ваше Высокородие!  - Притом мне хочется видеть здесь всякого рода заведения. - Ничего не может быть лучше, Ваше Высокородие! - Я хочу, чтобы здесь был маленький город....несколько улиц, училище, театр, манеж, площадь, монументы, казармы для всяких мастеров, но прежде всего сельский суд! 


- Сельский суд? - Да, друг мой, сельский суд! Как непристойно мне заниматься крестьянскими делами, приказывать и судить их здесь у себя, то мне хочется выстроить для того особый дом. - Бесподобно, Ваше Высокородие! 


- Дом для сельского суда. Я, яко помещик, беру на себя звание главного судьи: ты будешь моим секретарем, прикащик советником, староста квартальный надзиратель, писарей можно набрать из актеров. 


- Единственно, Ваше Высокородие! - Не правда ли, что я вздумал славное дело? Суд будет разделен на три отделения: барское, гражданское и уголовно. - Весьма благоразумно, Ваше Высокородие! - В гражданском будем разбирать ссоры; в уголовном наказывать, в барском будут заниматься взиманием оброка. 


Сверх того к гражданскому отделению относится училище, театр, сад; к уголовному работы; к барскому: жалованье дворовым людям, и назначение праздников. -  О! я в восхищении от вашего плана, Ваше Высокородие! - А? не правда ли? - Истинно, Ваше Высокородие! - Теперь надобно тебе заняться сочинением законов гражданских и уголовных. - Да! надобно еще пожарную команду и деревенскую полицию: без полиции нет порядка. 


- Точно, Ваше Высокородие! - Итак, напиши законы для гражданского отделения и для полиции, ясно и вразумительно! Живописцу вели нарисовать Фасад и планы саду, театру, манежу и ремесленному институту. - Слушаю, Ваше Высокородие! 


- Все как можно поскорее... также и штат людям, нужным для суда. Жалованье я сам назначу. Ну, друг мой, не правда ли, что у меня чрезвычайные мысли? Я буду здесь Султаном. 


- Прелестно. - Не понимаю, как счастливая мысль о преобразовании моей деревни прежде не пришла мне в голову. Я жил в городе и совсем не так, как должно жить истинному помещику 3000 душ! Теперь все пойдет иначе! Ступай же, пиши!


Удивительный человек с торжествующим лицом встал с кресел, ударил двумя пальцами по своей табакерке, понюхал табаку и указал студенту двери. Студент поклонился и вышел. Голова его была наполнена высокими мыслями - о законах; он прибежал в свою комнату, схватил десть бумаги, перо, сел, разом вывел: 1812 года, Постановления, то есть: законы для жителей, то есть крестьян села Талантова. 


Не знаю, был ли он рожден законодателем, только мой студент начал писать с невероятною скоростью и параграф за параграфом следовал без всякой остановки. Недаром говорят, что умный человек на все годится.

Наверх