Павел Яковлев. Эраст Чертополохов, или несчастия от слез и вздохов

Вздохи и слезы! Красноречивые представители мук сердечных, тоски душевной, страданий телесных! Вам, вздохи и слёзы посвящена была вся жизнь чувствительного Чертополохова. Вам же посвящаю и мою повесть о нем!

В благословенной Москве, на берегу Яузы: реки для судов непроходимой (но для кур безопасной),там, где маленькие домики, один другого ниже, поражают своею простотой - где не слышно экипажей (потому что нет мостовой), в смиренной хижинке громкого человека (приходского пономаря) явился на свет Эраст Чертополохов. 

Он явился, и свет и заплакал. Заплакала мать, заплакал отец, заплакали все; домашние: кухарка, горничная и кучер! Вздохи и рыдания встретили Эраста у подъезда жизни. К добру? К худу? Узнаете. Читайте, сделайте милость.

Лиодор Чертополохов происходил из древнейшей фамилии ... татарской. Предок его Еманчабий, за тысячу лет пред сим, разъезжал по степям ишимским, с дротиком, с саблею, с колбасами конского мяса и с сотнею удалых товарищей, которые с радостью отдавали жизнь свою за полбарана. Еманчабий сделался <бичом> Султанов и Ханов средней Азии; всех рубил, колол, обирал и наконец, нажил себе тысячи ... баранов, верблюдов, лошадей и назвался Султаном. 

Потомки его, следуя похвальному примеру, грабили в свою очередь приятелей и неприятелей и не отступая от заведенного порядка, отличались искусством отогнать табун, просверлить дротиком самую крепкую спину и смахнуть с плеч зараз самую упрямую голову, упражняясь в столь похвальных искусствах, они жили бесподобно! 

Пили кумыс, как воду - лошадей ели даже в будни. Один из таких потомков Еманчабия, страстный охотник до путешествий, приехал в Россию инкогнито, т. е. один одинехонек; приехал - ему понравилось наше царство и он поселился в России. Назвался Акакием, и сей Акакий есть родоначальник фамилии Чертополоховых. Это случилось в 1598 году. А? Не правда ли, что это знаменитая и древнейшая фамилия?

Так Лиодор, отец Эраста, обыкновенно рассказывал, и всякой раз с прискорбием. Всякой раз какая-то неясная, таинственная задумчивость набегала на его лицо, когда он заключал повесть о своих предках. Родился Эраст - и все облака задумчивости, и все тучи тайных мучений спали с лица Лиодора, как театральный занавес по окончании романтического представления. Он отец - знаменитая фамилия Еманчабия воскресла!

Лиодор, отставной артиллерии штык-юнкер был человек пылкий, честолюбивый. Жена его, Юлия, дочь артиллерийского прапорщика, принесла ему в приданое поместье в Курской губернии. Поместье изрядное; но Лиодор, привыкший к столице, тотчас перевёз его в Москву и поселил на своей квартире. И из этого поместья вышли: кухарка, горничная и кучер. Юлия страстно любила Лиодора; кроткая, нежная, чувствительная любовь мужа и чтение удовлетворяли всем потребностям ее нежного сердца. Она никуда не выходила, и в уединении своем была, как фиалка в Марьиной роще.

Давно уже супруги желали иметь наследника - давно уже - года три, или четыре. Она желала того тихо, скромно - он громко. Наконец все в доме успокоилось рождением Эраста: так исчезают в отдалении крики черного ворона, так замирают трели нежной малиновки! Но Эраст плачет; и слезы его имеют симпатическое действие на глаза родителей. - Как я счастлива! - шепчет мать, утирая белым полотняным платочком большие голубые глаза свои.- Как хорош Эраст! - говорит отец, поднося к черным глазам своим синий, клетчатый, носовой платок. Какая картина! О, Грез!

Прошли дни, недели, годы и вот Эрасту уже пять лет. Познакомитесь с Эрастом; он недурен, он очень похож на отца: то же смуглое лицо, те же черные глаза, тот же орлиный нос. Заговорите с ним - как он мил! Совершенная мать! Также добр, чувствителен, нежен, сострадателен! 

Одна беда: у него болят глаза; он беспрестанно плачет; все огорчает его, и слезы не перестают литься из черных глаз Эраста. Отчего же это? От двух причин: от чувствительности сердца и чувствительности глаз. Юлия, кроткая, домовитая Юлия, обыкновенно сидит дома и читает романы. Ее любимый роман "Жизнь и приключения Лазариля Тормского", роман раздирающий сердце и наводняющий глаза; на каждой странице надобно или вздыхать или плакать, или рыдать. 

Она читает, а маленький Эраст, сидит подле нее; в двадцать четвертый раз перечитывает она Лазариля, с новым удовольствием, со свежими слезами. Эраст плакал, плакал и у него испортилось зрение, и слезы бегут из глаз его, даже тогда, когда говорят ему: здравствуйте. Так неосторожные родители растравляют детскую чувствительность и нервную систему бедного ребенка. 

Правду сказал Петрарка: на свете ничто непродолжительно, кроме слез. Отец Лиодора отроду не читал никаких книг; от того имел прекрасное зрение, и был человек дальновидный. Он не хотел верить (холодное создание!), что можно плакать, читая вздор, и не шутя сердился на чувствительную Юлию и слезливого Эраста: он не знал, что плакать есть сладострастие… сладострастие душ высоких и чувствительных! 

Ему не нравилось воспитание, которое получает дома его единственный наследник и последняя отрасль Еманчубиева рода: он внутренне убедился в необходимости хорошего учителя, и отдал Эраста в приходское училище. Эраста вырвали из объятий матери, посадили на сосновую скамеечку, дали в руки азбуку: жестокий учитель, с костяною указкой в руках, ужасным голосом трубит ему в уши: аз, буки, веди. Бедный Эраст - куда завлекла тебя любовь родителя?

Четыре года беспрерывно сидел Эраст на сосновой скамейке с книгами, прописями и аспидною доской; всему охотно учился и верно превзошел бы всех товарищей, если б не зрение! Но, что прикажите делать, когда он едва! видит то, что у него под глазами; a учитель требует, чтоб Эраст видел издали то, что пишут вдали мелом по черной доске. 

Это также невозможно, как видеть свои уши. Эраст плачет - и все равно ничего не видит; наконец учитель догадался, что Эраст близорук и заключил: близорук, следственно не способен к учению. В следствие мудрого решения, Эраст возвратился в дом родительский, к отцу, матери и Лазарилю Тормскому; но он возвратился уже не таким, каким вышел. Он человек просвещённый: умеет читать и писать; он уже прочел десятка два романов; он уже судит о свете и людях: он уже писал стихи на день рождения Юлии. Чего еще недостает ему, чтоб удивить свое отечество? - но на родине никто пророком не бывал!

- Учитель справедлив! - сказал Лиодор, посмотрев на своего сына, - Эраст знает все, что нужно знать, и ему пора явиться на службу! Я сам тринадцати лет вступил в Артиллерию!
- Но он такой слабый, - сказала Юлия.
- Слабый! тем лучше! Ружье славное крепительное!

И в самом деле, Лиодор записал Эраста в Егерский полк. Эрасту только что минуло 16 лет. Важная эпоха в жизни: вступление в службу, вступление в свет! Но отчего Эраст так печален и плачет более обыкновенного? Неужели знаменитый потомок Еманчабия боится военной жизни? Нет! не пули и ядра страшат его, а разлука с родиной, разлука с тихой, семейственной жизнью! 

Вот он является уже в мундире. Юлия падает в обморок. Эраст рыдает - отец тихонько отер слезу, которая медленно катилась по смуглой щеке его. - Эраст! Эраст! кричит мать. - Ах! я тебя более не увижу! - Увидишь! увидишь! - говорит Лиодор торжественным голосом; он возвратится к нам Генералом! Да! Генералом! Слышишь ли, Эраст? Помни только, что ты древней дворянской фамилии, и оставь все прочее на попечение судьбы! Вот все, что тебе советует отец! С Богом!

Лиодор поцеловал Эраста, мать оросила его кипящими слезами. Тройка удалых коней помчала Эраста в полк и к Генеральству!
 
Эраст, прекрасный молодым человек: доброе сердце, спокойный ум и больные глаза отличают его от всех товарищей по службе. Но удел человечества: несовершенство, и в Эрасте нашли множество недостатков. Он, по старой привычке, воображает себя героем романа; чувствительным, как не тронь меня; храбрым, как Еруслан; справедливым и строгим, как школьный надзиратель. Что ж вышло? Он сделался предметом насмешек! 

От излишней чувствительности, он не любит ученья, не может без слез видеть часового, а рекрут для него неистощимый предмет воздыханий. Воображая себя храбрым, он никогда не выходит из дома без шпаги - ходит с возвышенною главою - требует объяснения всякого непонятного, или двусмысленного слова; воображая себя справедливым, вмешивается в чужие ссоры, ходатайствует за виновных солдат, мирит, грозит, ораторствует. 

Насмешки, оскорбления сыплются на Рыцаря Эраста; Эраст ненавидит дуэли и терпит, но терпение его истощилось; он видит себя посмешищем всего полка, и в огорчении, в досаде, идет к Полковому Командиру; изливает перед ним всю скорбь свою в самых нежнейших выражениях: слезы, вздохи, увы и ахи с избытком украшают его красноречивое представление. 

Командир, которому давно уже не нравились слезы и рыцарство Эраста, Командир слушает его с непоколебимым хладнокровием, курит трубку, и слова Эраста исчезают вместе с дымом кнастера. Наконец Эраст кончил свою речь; лице его пылает; черные, густые брови нависли на орлиный нос его; прозрачная слеза висит, на длинных ресницах, он молчит и ожидает ответа Командира. 

Командир подходит к Эрасту, дружески берет его за руку и самым кротким голосом говорит ему: - Жалобы ваши основательны; но для собственного спокойствия вам должно оставить полк. - Как? Я должен оставить полк? - переспрашивает Эраст, и слеза, висевшая на реснице, скатилась на кончик его носа. - Почему? - Потому, что вы слишком чувствительны. - И вы это говорите! - Да, я говорю, что вам приличнее сидеть за пяльцами и вышивать розы и незабудки, чем ходить в караул и маршировать. Притом вы сами видите, что ваши слезы и вздохи здесь никому не нравятся, может быть, и от того, что человек, вздыхающий при пустоте головы и сердца, похож на порожний бочонок, из которого выходят звуки действием воздуха.
 
Сказав эту галиматью, Командир поклонился Эрасту и вышел из комнаты. Эраст остался на месте, как будто ноги его приросли к сапогам, а сапоги к полу. Неожиданное решение Командира заморозило источник слез его - голова кружится, и он без чувств падает на бесчувственный пол.
Эраста перенесли на его квартиру: следствием обморока была порядочная шишка на затылке. 

Он понимает, что ему нельзя уже оставаться в полку и подает просьбу в отставку для поправления расстроенного здоровья. Уныние, грусть, тоска, скорбь, печаль, горесть грызут его сердце; он мрачен, пасмурен, холоден, как осенняя ночь; слезы не перестают наводнять глаза его. Но эти слезы не роса утренняя, оживляющая цветы поблеклые; это капли крепкой водки, сжигающей медь и железо. 

Бедный, несчастный, злополучный Эраст! Он отказывается даже от кушанья. Напрасно Федот, его дядька, предлагает ему кофе со сливками и сухарями; напрасно потчует его супом с макаронами и жареным барашком - Эраст не внимает Федоту; питается одною грустью, пьет одни слезы. Голод взял свое, и Эраст занемог: открылась ужасная горячка с бредом. Полковой лекарь божится, что в жизни не видал такой болезни, и решительно объявляет, что Эраст не проживет и двух дней! Лекарь обманулся! Дай Бог, чтоб они чаще так обманывались. 

Эраст выздоровел, но сделался совсем другим человеком. Он воображает себя пастушком, оставленным неверною пастушкой, пишет беспрестанно песенки, и когда вся природа покоится под одеялом ночи, когда палевая луна рисует золотые стекла на полу Эрастова жилища - Эраст, с унылой подругой скорби своей, с гитарою; сидит у окна и поет тенором песни и баллады. Никто не внимает ему, кроме спящей природы и Федота, который сидит в передней, и с вздохами повторяет: - Бедный Эраст Лиодорович! Он совсем рехнулся!

Ужасная весть о несчастиях Эраста, коснулась ушей родительских. В слезах Юлия - в бешенстве Лиодор! Рыдая, посылают они плачущего дворника за подорожною - рыдая, садятся в повозку, и скачут, беспрестанно вздыхая к своему милому, больному Эрасту. Какое свидание! Реки слез пролиты из глаз несчастного семейства: нет счета рыданиям!

Слезы очень приятны для любителя их; но, увы, нельзя вечно наслаждаться ими, и в одну из тех минут, когда Юлия и Эраст могли только вздыхать, Лиодор предложил им возвратиться в Москву. Эта самая простая и обыкновенная мысль восхитила Эраста - он бросился в объятья отца, потом поднял глаза к потолку, приложил руку к сильно бьющемуся сердцу и сказал: - В Москву! в Москву! Там найду незаходимое солнце счастья! Там примирюсь с враждующей судьбой и обнимусь с молодою жизнью!

На другой день, чувствительное семейство оставило полк. Эраст спокоен: он сидит между виновниками своего бытия, и держит в одной руке гитару, виновницу поэтических вдохновений, а в другой сжимает руку Юлии. Лиодор курит трубку.

- Пристанище в сем мире есть! - сказал Эраст, возвратясь под уединенный кров родительского жилища. Тут он совершенно посвятил себя Словесности: купил французскую азбуку и разговорник; поставил на окнах резеду и банки с ландышами; сделал венок из васильков и повесил его на гитару; на письменном столике положил десть бумаги... и счастлив! счастлив, как только может быть чувствительный автор, пиющий источник наслаждений чистых из чаши бытия!

Едва Аврора нарумянит края горизонта, и златовласый Феб покатится по безбрежному океану лазури, Эраст пьет кофе - кофе, напиток любезный детям Аполлоновым - кофе, прославленный и Вольтером и N. N. Шесть, семь чашек, и кровь Эраста приходит в большее движение; пульс начинает бить 99 раз в минуту, он берет перо; и новая элегия, или баллада, или повесть, стекают с пера его. Тут новое наслаждение! 

Он идет к Юлии и читает ей свою прозу, свои стихи. Они проливают жаркие слезы над каждым трогательным стихом и недовольные собственным наслаждением, делят его с домашними. Призывают кухарку, горничную, Федота, и проливают в их простые сердца чистые удовольствия! Иногда и Лиодор слушает Эраста, но чем лучше стихи, тем мрачнее лицо Лиодора, и он с безмолвным укором смотрит на несправедливое небо, отдалившее Эраста от генеральства! 

Но вдруг счастье чувствительного семейства возмутилось, как воды Яузы в весеннее время: Юлия, чувствительная Юлия занемогла и вскоре с помощью докторов, дух ее воспарил в безоблачные селения! Лиодор в отчаянии - Эраст, рыдая, пишет элегию и эпитафию!
О, благодетельный дар Поэзии! тебе обязан Эраст своим спокойствием! Он не думает об умершей, но терзается над стихами в память ее, и в то время, когда опустили в землю гроб Юлии, Эраст окончил последний стих, и побежал в типографию. Какой нежный сын! И как счастливы родители стихотворца!

Элегия прославила Эраста. В то время очень немногие осмеливались печатать свои произведения, а кто раз узнал это наслаждение, тот без всякого спора поступал в авторы, и имя его тотчас делалось известным. Счастливое время!

Эраст прославился: знакомые не иначе называли его как поэтом. Женщины, которые в то время начали заниматься русской грамотой, женщины (разумеется, самые чувствительные) восхищались Эрастом! - Как нежен Чертополохов! - говорили они. - Какой пламенный слог! Как он умеет любить!

Но Эраст не знал еще цвета жизни, т. е. любви. Сердце его, правда, давно уже просилось любить, и искало во всей природе сердца, которое бы донимало его, и души, которая бы породнилась с его душою. Он испытал уже все, чем страдают Элегические Поэты. Ему знакомы были: это желание чего-то родного, понятного душе, но таинственного - это сладострастное наслаждение в мечтах о ней, и пр. и пр. Во сне и наяву, в прозе и стихах тоскует Эраст о ней; ищет ее во всем пространном свете. Его час пробил - он влюблен - он нашел ее - вот как это случилось.

В августе, в один из тех ясных дней, которыми дарит нас умирающая природа, прощаясь с летом, Эраст, тоскуя в душе, со сладостным трепетом в сердце, с тросточкой в руках гулял в Нескучном саду. Перелетный ветерок лепетал с желтеющими листочками березы и с колючими иглами сосны. Солнце пламенными лучами согревало хладеющую атмосферу. 

Эраст подходит к берегу Москвы-реки, смотрит, не видя в ее тихие воды. Тайные желания, мечты о былом и туман будущего теснятся в груди его. Он садится на поблеклую траву и погружается в сладостную задумчивость. Вдруг очаровательные звуки, на крылах зефира, пролетают в слух Эраста. Он кидает кругом себя быстрый взор и видит в ближайшей беседке двух женщин. 

Сердце его затрепетало, глаза остались неподвижно устремленными на беседку и незнакомок. Он встает. - Que la Nature est grande! - сказал со вздохом самый музыкальный голос. Эраст вне себя приближается к беседке и видит... Ах, как описать совершенство красоты? Он видит живой идеал той, которую рисовало его пламенное воображение, он видит ее - давно знакомую душе его - родную сердца, и о счастье! с ним начинают говорить: - Здравствуйте, Эраст Лиодорович! Эраст Лиодорович подходит ближе, еще ближе, и узнает в одной из женщин старинную знакомую Юлии. Но кто другая - но кто эта прелестная?
 
Агнесса Трофимовна, почтенная вдова почтенного генерала, жила в Москве, совершенно посвятив себя воспитанию единственного сына. Имела хорошее состояние, любила Русскую Словесность и знакомство с авторами, и эта-то Агнесса Трофимовна и сказала Эрасту: - Здравствуйте!
 
Эраст бросился к ее ручке; спросил о здоровье, похвалил погоду, сад, вид и онемел, взглянув на незнакомку. Но кто она, эта знакомая незнакомка? Эраст бывает в доме Агнессы, но никогда не видел там ничего похожего на прелестную? Кто же она? Вот вопрос, который защекотал любопытство Эраста. Наконец туман неизвестности поднялся в ясную высоту достоверности.
 
- Рекомендую вам, мою племянницу, - говорит Агнесса.
- Как сударыня?
- Да, это моя племянница!

Эраст покраснел; ему стало так весело! он в восхищении - сердце его бьется живее - вся природа, кажется, улыбнулась ему, и все это от того, что прелестная - племянница Агнессы Трофимовны. Пылкое воображение Эраста заиграло: он уже видит себя другом прекрасной, читает с нею романы, поет с нею романсы, поверяет ей свою грусть, добивается ее доверенности. Но откуда взялась эта племянница? Сию минуту скажу.

Племянница Агнессы Трофимовны, Аполлинария Семеновна, воспитывалась в Петербурге в пансионе Мадам Депари. Родители ее скончались поодиночке, и Аполлинария приехала к тётке. Аполлинария была прелестна как нельзя более; 17 лет, любезность, пропасть талантов и нота бене - богатство еще более возвышали ее прелести. Эраст влюблен! Какая минута для образования ума и сердца; для узрения темных, великих истин.

Эраст, влюбленный Эраст, теперь, всякий Божий день является в дом Агнессы, и упивается любовью. Думает об одной Аполлинарии, пишет ей стихи - словом, свято исполняет все то, что требуется от страстного любовника. Настало утро, и нетерпеливый, пылкий Эраст ходит по комнате (разумеется большими и неровными шагами) сложа руки, устремя глаза в потолок. 

Вздохи со свистом излетают из его легких; сладкие слезы омочают его бледные щеки и кружевные манжеты. Иногда бросается он к письменному столику, хватает перо и рисует вензель несравненной. Бьет 2 часа и он, нетерпеливою рукой снимает с гвоздика свою пуховую шляпу, и летит пешком, или на дрожках к Аполлинарии! 

Чем ближе он к жилищу прекрасной, тем сильнее бьется его животрепещущее сердце. Дыхание делается неровно, удушливо. Маленькая лихорадка пробегает по всем членам его. Входит в гостиную, видит Агнессу, сидящую за гранпасьянсом, видит Аполлинарию и огонь вспыхивает в томных глазах его, и лице его пылает и ему кажется, будто вся природа рукоплещет ему!

Из приличия он начинает разговор с теткой о новостях, о погоде, нетерпение пробивается в его рассказ. Наконец ему можно подойти к Аполлинарии. С робостью садится подле прелестной, как можно далее прячет свои ноги под кресла и дрожащим голосом спрашивает ее о здоровье, спокойно ли она почивала, в котором часу проснулась? Аполлинария откровению и подробно отвечает на его вопросы. 

Какое наслаждение для Эраста! Но этого ему не довольно. Вот подают закуску. Аполлинария предлагает ему водку, сыр, селедки, икру. Он с жадностью слушает слова прекрасной и кушает. Приносят московские газеты, журналы: Агнесса просит его читать. О счастье! Аполлинария его слушает, иногда оставляет свое рукоделье и устремляет все свое внимание на слова чувствительного лектора. 

Тогда голос Эраста изменяется, дрожит, литеры сливаются в одну черную полосу, но что может сравниться с его блаженством, когда Аполлинария нежным голосом говорит ему: - Как вы хорошо читаете! Нет слов для описания его счастья. Он, так сказать, плавает, погружается, тонет в море пронзительного наслаждения. Следует обед. 

Он сидит против Аполлинарии, и по обыкновению всех бывших и теперешних любовников, более смотрит на прекрасную, чем ест и пьет; не забывает, однако, поднося, к поблеклым устам своим рюмку с Медоком, или Сотерном, нежно взглянуть на прекрасную, выпить разом, и медленною рукою поставить рюмку. После обеда музыка - Аполлинария садится за фортепиано. Тут Эраст не помнит уже ничего на свете. Часто приглашали его с собой в театр и на гулянье. Он сидит в одной карете с прекрасною и пр. и пр.

Так, или почти так Эраст проводит дни свои. Что ж Аполлинария? Неужели она не замечает любви его? Неужели она холодна ко всем признакам его пожирающей страсти? Аполлинария? Она странная девушка! Ей кажется - вообразите - будто бы Эраст не в совсем полном уме. 

Заговорят о нем - она печально качает своею головкой, и еще печальнее говорит: - жаль его. - Почему? - Он сумасшедший. - Но я этого не примечаю: он говорит порядочно, никогда не забывается. - Ах, тетушка, но разве вы не приметили, что он без отдыха вздыхает; вздрагивает при малейшем шуме, и слезы беспрестанно текут из глаз его. - Это от слабости нерв. - А тоска его? А стихи его, в которых он все жалуется на прошедшее и боится будущего, и в которых я ничего не понимаю? 

А повести его, где недоконченные фразы закрашены миллионами точек и восклицательных знаков? - Ты несправедлива: его стихи многим нравятся, повести его трогательны. - А помните ли, как принес он мне однажды скляночку. Я думала, что в ней духи. Что же вышло? Это мои слезы, сказал он: драгоценные слезы - я пролил их, думая о вас! Нет, тетушка, он точно сумасшедший! Так говорила Аполлинария.
 
Бедный Эраст! Справедливо сказал чувствительный Путешественник в Малороссию, что наши красавицы умное, тонкое, вежливое приветствие в языке стихотворном принимают холодно!
В ту самую минуту, когда жестокая Аполлинария произносила свой ужасный приговор Эрасту - Эраст входил в комнату и все слышал. 

Предоставляю людям с живым воображением постигнуть весь ужас его положения! Еще в передней был он на высочайшей ступени земного блаженства, был счастлив, как все соединенные счастливцы сего мира... вошел в зал, подошел к дверям гостиной, и счастье его, и блаженство его, и радости его, разбились и разлетелись, как обломки чистого зеркала выброшенного на мостовую! Он не имел духа войти в гостиную, закрыл платком и руками лицо свое, мертвою бледностью покрытое, и как тень проклятия побежал на свою квартиру. Отчаяние в его сердце, безнадежность в душе, оскорбление в уме, поражение в рассудке, слезы в глазах, трепет в ногах, жар в пылающей груди!

Эраст вбегает в свой кабинет; бросает на стол шляпу и перчатки; бросает на пол свои элегии и повести; кругом себя бросает дикие взгляды и сам бросается на софу. Прошедшее, настоящее, будущее, радости и печали, ночь и день, свет и тьма ... в пораженном рассудке его слились в одно мучительное ощущение земного бытия. 

Он еще не умер - он ни жив, ни мертв. Но вот слезы быстрее полились из глаз его - в три ручья, в четыре ручья, в пять, шесть ручьев - ему легче; он вздохнул, и гранит, давивший его, спал с груди его. Он поднимается с софы, поднимает свои элегии и повести с пола и садится к письменному столику, преклонив свою бедную голову на ладонь левой руки. Начинает распутывать мысли свои, прояснять мрак души своей. но Судьба хотела истощить над бедным все свое тиранство: он слышит громкие вопли в комнате отца своего. Любовь сыновняя пробуждается - Эраст бежит к Лиодору.

Посреди комнаты, на полу, лежал Лиодор и страшным голосом требовал помощи; кухарка, стоя на коленях перед ним рыдает. Эраст бросается к отцу. Лиодор смотрит на сына неподвижными глазами - лицо его, багрово-синеватое ужасает Эраста.

- Лекаря, ради Бога, лекаря! - кричит больной охриплым голосом, и нежный сын бросается из комнаты и бежит на съезжую. Лекарь с. ужасом смотрит на несчастного Эраста, и думает, что перед ним беглец из Преображенской больницы. Эраст едва переводит дух; глаза его от слез и красны и распухли; засохлые губы дрожат, он чуть держится на ногах. Прерывающимся, глухим шёпотом, просит он лекаря идти с собою и лекарь с тайным страхом следует за Эрастом. Ни полслова во всю дорогу. Эраст не идет, бежит - лекарь не поспевает за ним и отстает. Эраст останавливается и манит его указательным пальцем правой руки.

Вообразите сухощавого мужчину, в черном сюртуке, бледного, как смерть. Черные его глаза неподвижны, волосы в беспорядке, в одной руке шляпа, другою он манит к себе ... ужасно! ужасно! И лекарь с трепетом в душе идет за таинственным незнакомцем.

Лиодор всегда любил хорошенько покушать, и всякий день постоянно, в 8 часов утра, завтракал. Он любил бифштекс, любил яичницу, любил телячьи котлеты; но всего более любил грибы! Он готов был есть их во всякое время, даже после обеда, даже после ужина; но давным-давно сказано, что неумеренность гибельна, и Лиодор узнал эту гибельную истину. 

Покушав грибов, он занялся трубкой, и сидя подле окошка в вольтеровом кресле, весело посматривал на улицу; но соблазнительный вкус грибов и сметаны, которою они были приправлены, не истреблялся табачным дымом. Лиодор вдается в соблазн раздраженного аппетита и велит подать себе еще сковородку с грибами. О, неумеренность! неумеренность! 

Едва Лиодор насладился второй подачей любезного ему кушанья, и покатился с вольтерова кресла. Лекарь пустил больному кровь; велел поставить ему ноги в горячую воду и ушел, благодаря Бога, что страх его миновался, что таинственный незнакомец не из Преображенского. Однако медицина не пересилила грибов, и Лиодор хотя и выздоровел, но лишился употребления правой руки и правой ноги. Вот еще прибавление к огромной истории великих бедствий от маленьких причин!

Эраст не мог снести тяжести обрушившегося на него несчастия, и чтоб сбросить его в вихре рассеяния, пошел в театр. Представляли Земиру и Азора. Эраст сидит в партере, и все внимание его устремлено на игру актеров. Страдания Азора пронзают всю его чувствительность; он страдает вместе с этим несчастным оборотнем. Плачет, вздыхает, но все это делает тихонько, зная, что холодные люди, рабы приличия и обыкновений, не позволяют в театре и поплакать и посмеяться вдоволь. 

Эраст душит вздохи и рыдания, глотает слезы, но это усилие еще более растравляет его чувствительность. Он отклоняет свои взоры от косматого Принца и обращает их на ложи, и первый предмет, который представляется ему - Аполлинария! И она смеётся! И она весело разговаривает с каким-то молодым офицером... хохочет. 

Этого уже никак не мог перенести бедный Чертополохов. Слезы брызнули из глаз его, рыдания вырвались из груди, и голова его тихо склоняется на окладистую бороду сидевшего подле него лавочника. В райке поднялся глухой ропот, партер заколебался - все головы высунулись из лож. Шум, вопросы, ответы. Лавочник не знает, что делать с Эрастом; но из сострадания не смеет вытащить бороды своей из-под головы несчастного. 

Весь партер заговорил - встают со своих мест, теснятся к лавочнику, но вот является Квартальный Надзиратель. Эраста выносят на крыльцо - свежий воздух проникает в него, он оживает, открывает томные глаза свои, и слабым голосом благодарит за помощь сострадательных будочников, держащих его под руки. Полицейский драгун нанимает ему извозчика, и Эраст возвращается домой.

Ведь надобно же было в один день случиться стольким несчастиям! Но что прикажете делать с Судьбою?

Горе так измучило бедного Эраста; он так настрадался, что лишь только лег в постель, то и уснул - уснул прекрепко. Он спал ровно сутки. Проснулся и все несчастия его кажутся ему одним сном - мучительным, это правда, но и того довольно, что ему представляются как во сне и Аполлинария и Лекарь и Азор и будочники. 

Так мудрая природа истребляет благодетельным сном все житейское горе! Но он узнает печальную истину взглянув на отца своего; остаток памяти передает остаткам его рассудка слова Аполлинарии, и он видит, что Аполлинария не Она, и посвящает безумной страсти своей слезу прощальную! 

Тихая меланхолия согревает его растерзанное сердце; безмолвная горесть кладет на него печать свою. Он разочарован: отказывается от любви, отказывается от славы литературной и решается посвятить себя гражданской службе. Отец с радостной слезою слышит об этом намерении в родительском сердце его опять зашевелились честолюбивые желания, и он благословляет, сына оставшеюся левой рукою.
 
Эраст, занятый предположениями, будущим - пользой, которую доставит страждущему человечеству, стоя под весами Фемиды. Эраст спокойнее. Эраст сделался важнее. Он уже не занимается романами, не пишет элегий. сидит подле отца своего и говорит о законах, о тяжбах, о правах, или читает Воинские Процессы, Судебник, уложение, сидя в своем кабинете. Несчастия, так сказать, закрепили его моральное существо, придавили его пламенное воображение и застудили пылкое сердце.

Эраст определился в канцелярию гражданского губернатора. Занятия рассеяли его грусть. Пламенное воображение вспыхнуло, сердце снова расцвело для радостей жизни; он сделался по-прежнему доступен всему высокому, изящному, нежному; забыл свои безрассудные обеты, и в свободное время по-прежнему пишет элегии, по-прежнему плавает в море наслаждений, читая романы и старые друзья, отрадные слезы, открыли для него свой благодетельный источник. Кто и что пересилит природу? Ничто! Никто!

Но Агнесса? Аполлинария? Неужели они совсем забыли Эраста? Нет! Они видели его в театре; видели печальный вынос его; в тот же вечер посылали узнать о здоровье и искренно жалели о бедном. Эраст из благодарности был у Агнессы, но не видал жестокой Аполлинарии. 

Она не показывалась ему, зная, что он слышал ее разговор о нем. Агнесса приняла Эраста, как родного, с участием расспрашивала о здоровье его, о Лиодоре, но Эраст не бывает уже у нее каждый день; слова Аполлинарии отзываются в глубине души его, как звуки отдаленного грома, как печальное завывание филина во мраке дремлющей рощи!

Амур и Аполлон беспрестанно отгоняли Эраста от весов фемиды: чувствительность совершенно поссорила его со строгой богиней правосудия. Эрасту дали переписать дело об одном важном преступнике. Эраст принялся за работу, продолжает ее, и не кончает. Слезы сострадания льются рекою из глаз его, и он решительно отказывается от дальнейшей переписки. Спрашивают его о причине: он говорит, что не может писать приговоров. 

Над ним смеются - он сердится; начальник требует повиновения - Эраст говорит свое. Может быть, он одержал бы победу, если б не заглянули в оригинал, с которого он должен был переписывать. Вообразите! половина его и важнейшие приложения смыты слезами Эраста! Кое-где остались следы букв, все же прочее поглощено ручьем слез чувствительного переписчика. Эраста допрашивают, и он с горькою усмешкой признает свои слезы.
 
- Так, говорит он, - это мои слезы! Я плакал, читая историю несчастного и, клянусь, страдания его могут сравняться только с бедствиями Лазариля Тормского! Я не стыжусь слез своих, они текли из любви к человечеству!

С изумлением выслушал Начальник ответ нежного Эраста - с участием взглянул на него, и пожал плечами. На другой день Эраст получил отставку. Слезы были причиной отставки и несчастий Эраста и теперь те же слезы утешают его в горе, те же слезы примиряют его с несправедливыми людьми и враждующей судьбой! Вот и справедлива пословица: чем ушибся, тем и лечится!

Эраст свободен; теперь все часы его посвящены природе, Музам и знакомым. Любовь к Аполлинарии давно уже высвободилась из его сердца; он уже успел после того влюбиться и в Глафиру, и в Лидию и в Полину, и в Зинаиду, и в Евпраксию, и в Пелагею, и в Катю, Машу, Сашу, Наташу, и пр. и пр. и пр. Если они и не совсем отвечали на любовь его, тем не менее, она послужила ему предметом для сорока четырех посланий, тридцати двух элегий и восьмидесяти мадригалов: Все к лучшему!

Просмотрев свои стихотворенья, Эраст покачал головою и вздохнул. Он увидел следы безнадежной любви своей, следы волновавших его страстей; видел на каждой странице отпечатки ветрености, измен, нечувствительности прекрасного пола и вера его в счастье любви поколебалась. Он печально закрыл книгу своих чувствований, и взглянул на улицу. 

Напротив, в маленьком деревянном домике, у окна, сидит молоденькая женщина с книжкою в руках. Какое открытие! Эраст забывает ветреность, измены и нечувствительность прекрасного пола, берет в руки зрительную трубку и наводит на окно соседки. Он едва переводит дыхание - руки его дрожат - сердце, кажется, хочет выпрыгнуть из груди его. 

Ему видится, что незнакомка прелестна, ему кажется, что она плачет! - О чувствительная красота! - думает Эраст; - как должны быть сладки слезы твои! Но как описать восхищение Эраста, когда он очень ясно увидел, что незнакомка плачет, читая его повести? Да, его повести! Он счастливее и довольнее Вольтера, увенчанного в театре! 

С поспешностью бросает он трубку, и бежит к своей кухарке.
- Не знаешь ли, кто живет против нас?
- А, это в маленьком домике, с зелеными ставнями?
- Да.
- Какой-то чиновник, батюшка!
- Фамилия его?
- Не знаю, родной мой!

- Женатый?
- Женат, батюшка!
- Не дочь ли его сидит у окна?
- Позвольте-ка взглянуть, батюшка!
И кухарка бредет в Эрастову комнату, смотрит и:
- Да, это жена его! Сама хозяйка, батюшка!

Эраст онемел с досады.
- И это не она, - сказал он, и с горя стал писать 45-е послание к незнакомой читательнице моих повестей: ... О ты! - и так далее, и так далее, и т. д.

Ты не она... но схожа на нее! Так заключил Эраст свое послание, и тотчас отнес его к Журналисту. Вся читающая публика с восторгом приняла новое произведение Эраста; возникли споры: одни говорили, что Чертополохов своим нежным слогом очень близко подходит к Сумарокову; другие ставили его гораздо выше Сумарокова; третьи сравнивали его с Ломоносовым; педанты доказывали, что Чертополохов не знает Грамматики. 

Эраст не занимался спорами: он один раз навсегда, сказал, что он выше общего мнения, и верит только одному себе. Но всего более радовало Эраста знакомство с похожей на нее. Да! Он познакомился с соседкой, и по необходимости, с мужем ее.

Клеопатра (так звали соседку) была жена одного отставного Офицера. Муж ее, капитан Пострелов, приехал с нею в Москву по судебному делу; занятый с утра до вечера своим процессом, он почти забыл свою жену, и какую жену - наичувствительнейшую женщину! Но стоит ли говорить об этом, когда мы видели, что она плакала, читая повести Чертополохова? Потребно ли тут больше слов? Ни полслова!

Эраст, с тайным трепетом, допрашивает свое сердце, и с ужасом узнает, что оно пылает любовью к Клеопатре! Чувствительность, одинаковый образ мыслей, совершенно сходные вкусы, близкое соседство, все, все соединилось к несчастию Эраста. Он же беспрестанно бывает у нее, читает с нею романы, плачет с нею, поет ей песенки. 

Она, она сама и взорами и полусловами, открыла ему, что Автор чувствительных повестей любезен ее сердцу; она сама всякой день приглашает его к себе, и она же подарила ему розовую ленту на гитару!? Что делать Эрасту? Куда бежать? Где скрыться? Бежать? Скрыться? От сердца? - Жестокая судьба, - говорит Эраст, - жестокая судьба. Я нашел ее, но зачем так поздно? Зачем не ранее?!

В один день Эраст принес Клеопатре последнюю повесть свою. Читает, видит слезы в глазах чувствительной, забывает свои правила, не слышит голоса угрюмого рассудка; бросается на колени и открывается в страсти своей.

В ту самую минуту входит муж, Клеопатра падает в обморок. Эраст не смеет пошевелиться с коленей. Муж безмолвно приклоняется к дверям. Грозная тишина и молчание продолжаются три минуты с половиной. Пострелов, хладнокровно кладет на стол шляпу и палку, и подходит к Эрасту. Эраст встает.

- Завтра, в 8 часов поутру, - говорит Пострелов, - в Перовской роще я ожидаю вас! со мною будет все, что надобно!
Эраст хотел что-то отвечать.
- Слова здесь не нужны, - прерывает его Пострелов, - теперь извольте идти, куда вам угодно.
Эраст, сам не зная, что делать, выходит из комнаты. В мрачной думе возвращался он в свой кабинет, и медленно садится к письменному столику; грозные слова: завтра, в 8 ч., в Перовской роще, отдаются в душе его, как пение погребальное. Он впадает в бесчувственную задумчивость.

Так! я умру! умру! - говорит (про себя) несчастный. - Завтра в последний раз увижу блестящее солнце! Завтра в последний раз взгляну на прекрасный, великолепный свет Божий! В эту минуту струна на гитаре его лопается с треском. Он с ужасом вскакивает со стула. Волосы его становятся на дыбы. - Все, кончено, - говорит он диким полутоном (как Отелло на 113 странице 24 части Благонамеренного), берет лист бумаги, перо и пишет свое духовное завещание:

Родитель! Благодарю за жизнь! Благодарю за все! Слезы, которыми описываю эти прощальные строки, приношу как последнюю жертву сыновней горячности! Схороните меня в Марьиной роще - там любил я наслаждаться жизнью! Простой надгробной камень и надпись еще проще. 

Вот она: Прахожий, прасти, да свидания! Гитару мою отдайте за долг извозчику Максиму. Горничной Матрионе, все мое белье, розовый шейный платок, и бланжевые шёлковые чулки.
Астающиеся у меня деньги, один рубль петнадцать копеек; и все платье Федоту, кроме плисового кафтана, которой отказываю кухарке Мавре. Ей же новые сапоги. 

Сочинении мои остальные продайте, последняя цена 70 коп. за лист. Францускую Граматику, и разговоры, сафу и бюро, отдайте за долг в Греческой кафейной. В ящичке, письменного столика найдете разные драгоценные для меня вещи, как то: белую тесемочку, чёрную линеечку, засушенный василёк, и тридцать один конфетный билетец - сажгите все!

Простите Батюшка! Простите друзья мои Федот, Матриона и Мавра!
Ераст Чертополохов. 

Написав это письмо, Эраст запечатал его и положил на свой письменный столик. Страшась своих чувств, он не идет к отцу, но желая насладиться еще видом почтенного родителя, он идет к дверям его комнаты, когда тот ужинал, смотрит в замочную скважину на несчастного Лиодора, мысленно молит его о благословении и колеблющимися ногами возвращается в свой кабинет. В изнеможении падает на софу, и ему кажется, будто он уже в хладных объятиях смерти!

Эраст провел самую беспокойную ночь; ни сна, ни одной отрадной мысли! Омертвелое воображение его носилось в тумане грозной неизвестности. Игрок, потерявший все свое состояние, обманутый муж, поэт, обруганный во всех журналах, верно, намучились так ночью, как наш бедный Чертополохов! Появилось солнце, и лучи его для Эраста были страшнее молнии. Он существует для одного только страдания; память его сохранила только слова: 8 часов, Перовская роща.

В страшном ожидании Эраст лежит на софе; с каждым часом увеличивается биение его сердца. Ударило 7 часов, и ему кажется, будто вся кровь замерзла в его жилах. Он вскакивает с софы, бросает последние взоры на окружающие его предметы; бежит к дверям отцовой комнаты: там все тихо! Лиодор еще спит. Эраст целует дверь, отделяющую его от родителя, обливает слезами ручку замка, выходит из дома, нанимает извозчика, и вот он уже в Перове.

Пострелов идет навстречу к Эрасту. - Пожалуйте сюда, - говорит он. И идет в рощу. В молчании пробираются они между кудрявыми березами, душистыми липами, трепещущей осиной, печальными соснами и елями, развесистым дубом, и останавливаются на маленьком лужке, со всех сторон закрытом гостеприимными деревьями.

- Здесь? - спрашивает Эраст, умирающим голосом.
- Здесь! - твердо отвечает раздраженный муж. - Выбирайте что хотите: шпагу, саблю, или пистолет?
- Что вам угодно!
- Пистолеты?
- Как вам угодно!
- Итак, решено!

В ту же минуту Пострелов вынимает из карманов два пистолета: один из них подает Эрасту, дает ему пороха, пулю, сам же с непонятным равнодушием начинает заряжать свои пистолет. Эраст ни жив, ни мертв; смотрит на приготовления своего противника, и в недоумении поглядывает то на свою пулю, то на порох, то на ужасное оружие.

Пострелов зарядил свой пистолет и смотрит на Эраста.
- Что ж вы не заряжаете?
- Но мы без свидетелей!
- Их не нужно!
- Правила.
- Извольте заряжать! - закричал Пострелов страшным голосом.
 
Эраст побледнел, как парусина; руки его невольно опустились и глаза наполнились слезами. Молчание. - Что ж вы, сударь, не заряжаете? - повторяет раздраженный Капитан. Эраст смотрит на пистолет, продувает его, кладет прежде пулю, потом порох. - Вы не так заряжаете, - говорит ему грозный противник. 

Эраст молчит, язык его не может пошевелиться. Пострелов, с насмешливой улыбкой, смотрит на бедного Поэта. Тихо, как в могиле. Кажется, все притаилось в природе; ни один листок не пошевелится; ни одной птички под светлыми небесами; ни стрекозы, ни кузнечика не слышно в густой, сочной траве.

Эраст стоит на месте, как преступник, приговоренный к смерти, и Пострелов подходит к страдальцу. - Я вижу, говорит первый, - что мне не драться, с вами. Бросьте свой пистолет! Эраст не шевелится с места, и, не поднимая глаз, выпускает из рук грозное орудие смерти. 

- Слушайте же, - продолжает раздраженный муж, - сегодня, непременно сегодня же вы должны выехать из Москвы куда вам угодно: чем далее, тем лучше! Но помните, сегодня непременно! Только с этим уговором прощаю вас! Возвратиться вы можете через три месяца; тогда меня не будет уже в Москве. Сказав это, Пострелов поднимает пистолет, данный Эрасту и скрывается в густоте леса.

Эраст все еще не может прийти в себя от множества ощущений, впечатлений и мыслей, которые заменили в нем так быстро одно томительное, ожидание смерти. Он осматривает окружающие его деревья, и радостною улыбкой приветствует сих безмолвных свидетелей его перехода от смерти к жизни. Тяжелый вздох летит из груди; слезы умиления катятся по радостному лицу его; он чувствует свое блаженство! 

Прояснившиеся мысли твердят ему, что он жив, что он может еще наслаждаться светом Божиим. Восхищенный Эраст спешит домой. Тряские дрожки приводят в совершенный порядок рассеянные мысли его; с невольным ужасом вспоминает он грозное появление мужа, когда сам стоял на коленях перед чувствительною Клеопатрою; припоминает о мучительной ночи, о письме своем, и сердце его наполняется чистою радостью, что все это, слава Богу, счастливо кончилось! Но в то же время воображение кажет ему грозного Капитана и напоминает слова его. Куда же? Куда я поеду? думает Эраст. И могу ли собраться так скоро? Как объявить батюшке о таком скором, неожиданном отъезде?

Легкое облачко задумчивости опять набежало на лицо Эраста: в самом деле, задумаешься, когда выгоняют из города, а за городом нет пристанища! В недоумении возвращается Эраст в дом родительский. Как трепетало его сердце, когда он вошел в комнату больного отца своего! С какими чувствами смотрел он на Федота, Матрену и Мавру! 

С какими, радостными слезами увидел он опять свой уединённый кабинетец. Там все было в том же порядке, в каком он оставил его в 7 часов поутру. Вот и убийственное письмо лежит на столике; Эраст рвет его на миллионы частей. 

Эраст снова задумывается опят о том же, куда ему деваться, чтоб успокоить Капитана. Путешествовать? Да, путешествовать! Прекрасно! Эраст с восхищением одобряет эту мысль. Он решается идти пешком с одним Федотом куда глаза глядят, все равно везде есть люди, везде есть сердца чувствительные.

Эраст бежит к отцу и объявляет о своем желании. Лиодор нимало не изумлен; напротив он одобряет сына: дает ему на дорогу денег; завещает Федоту беречь молодого барина, и благословляет Эраста.

N. В. Хотите ли знать от чего Лиодор так скоро на все согласился? Капитан Пострелов был у него и рассказал ему все. Теперь понимаете?

Все приготовления к путешествию сделаны в четыре часа. Эраст, в желтой нанковой куртке, в розовом платочке на шее, в зеленом сафьянном картузе, с лорнетом в левой руке, и тросточкой в правой, выступает из дома родительского; украдкой бросает беглый взгляд на маленькой домик Капитана. Все ставни закрыты. 

Он стирает крупную слезу. Федот, в зеленом байковом сюртуке, с маленьким чемоданом на плечах, следует за Эрастом, подпираясь суковатою дубиной. Лиодор, выглядывая из окошка, кричал им: счастливый путь! Матрена и Мавра, подгорюнясь, стоят у ворот и смотрят вслед путешественникам.

Эраст вышел из дома родительского тысяча семьсот... года, мая девятнадцатого, в четыре часа пополудни. Не знаю, что подумать о нем! Он спокоен, как будто с ним ничего не случилось, и идет, так немножко прогуляться. Но Федот, Федот?! О! ему очень, очень грустно! Он в полной мере чувствует разлуку с Москвой, разлуку с чуланом, в котором спал, как султан турецкий; разлуку с кухаркой Маврой, всегда попечительной, всегда услужливой. 

Он был так спокоен; доволен, счастлив, а теперь? Какая проклятая разница! Труды и неизвестное, печальное будущее, заменили и спокойствие и довольство и счастье. Федот вздыхает и, сомнительно качает головой.

Уже в другой раз является этот Федот в истории Эраста Чертополохова: надобно с ним познакомиться короче. Федот, человек лет сорока; низенькой, но плечистый, здоровый, сильный; любит есть, любит спать; терпелив, как верблюд, спокоен и холоден, как Аристид. Но все эти прекрасные достоинства омрачались в нем одним гнусным пороком; он... сказать ли вам? Он - может быть мне не поверят, но это, точно так - он непреоборимый враг просвещения! 

Книга и перо, в глазах Федота, вещи самые отвратительные и никак не могли принудить его учиться грамоте. Он рассуждает об этом по-своему, может быть, и довольно основательно, потому что Федот очень не глуп, по словам Мавры, а Мавра знала Федота, как свою кухню. - Для чего учиться? - говаривал Федот. - Чтоб читать, писать? Но от чего у барина глаза красны и слеза бьет беспрестанно? От читанья, от писанья. А у меня глаза здоровы, потому что, я не сижу над книгами, и не мараю бумаги!

Теперь, расставшись со своим уединением, Федот был задумчивые обыкновенного; как нарочно, воображению его беспрестанно представлялись: кухня, Мавра, щи, каша, чулан с мягкою постелью. Потом: дальний путь, дожди, усталость, голод, жажда и беспокойные ночлеги. - И для чего все это, - думал он. - Для чего бежать от верного и хорошего к неверному и дурному? О! верно Эраст Лиодорович опять напроказил, и бьюсь об заклад, всему этому злу корень книги и перья!

Видите, как простым, русским умом своим, Федот добрался до истины? О! Мавра очень справедливо сказала, что Федот умен. Рассуждая так, или почти так, Федот следовал за Эрастом, и вот они у заставы, и вот они уже за заставою. 

Перед ними открывается большая дорога: кареты, коляски и телеги скачут по ней и взвивают густую пыль, сквозь которую мелькают отдалённые рощи и зеленые луга. Федот вздыхает, оборачивается к Москве белокаменной, молится на золотые кресты ее, и ... - Прощай, матушка Москва, - говорит унылым голосом.

Эраст же, благодаря веселому расположению своего духа, не беспокоится о том, что Москва осталась позади его; с лорнетом у правого глаза, летает нетерпеливым взором по рощам, по кустикам, по кровлям загородных домов и весел! Невольный, но громкий вздох Федота, заставляет Эраста обратиться к своему спутнику.

- Ты уже устал, добрый Федот? - Нет еще, сударь. - Не тяжело ли тебе вести чемодан? - Ничего, сударь; тяжело расставаться с Москвой! - Мы скоро возвратимся. - А до того, сударь, что будет с нами? - Мы будем гулять! - Для гулянья, сударь, и в Москве много места. - Ты, кажется, недоволен тем, что пошел со мною? - Меня послали, сударь!

- О, не говори этого, Федот, ты меня убиваешь! - Полноте, сударь! смею ли я это делать! - Добрый Федот, не грусти! Нам будет весело! Не правда ли, приятно не знать, что с тобою случится; где ты будешь сегодня, завтра? - Нет, сударь, это никуда не годится! - Жалею о тебе, Федот! - Покорно благодарю, сударь! - Если б ты умел читать... - У меня болели бы глаза. - Ты бы понял меня, ты постигнул бы это восхитительное ожидание чего-то таинственного.

Эраст значительно взглянул на Федота, но Федот не видел того значительного взгляда. Сгорбясь под своей ношей, и упираясь на суковатую дубинку, он смотрел в землю!

- Федот!
- Чего изволите, сударь?
- Где тетрадь? У меня, сударь, за пазухой!
- Дай мне ее сюда!

Эраст останавливается, Федот сбрасывает с плеч чемодан и вынимает тетрадь. На заглавном листе этой тетради, крупными буквами было написано: Путешествие Эраста Чертополохова, с эпиграфом: Я птичка, незапертая в клетку. Эраст вынимает карандаш, садится на траву и пишет: 

Глава 1-я, Мой выезд из Москвы. Федот, стоя позади, спокойно осматривает окружные виды, и чтобы заняться чем-нибудь, вынимает из кармана луковицу и начинает ее кушать. Эраст, с необыкновенною скоростью, исписал две страницы; описал, как он полетел из Москвы на тройке нетерпеливых коней, как ему было грустно, как он тосковал, и пр. подобное. - Пойдем, - сказал он, дописав последнюю строку и отдав тетрадь Федоту, - пойдем! 

И вот они по-прежнему плетутся вдоль дороги: Эраст, с восхитительною верой в неизвестность, Федот с чемоданом на плечах.

Пылкое воображение чудесит в голове нашего чувствительного путешественника: он забыл и Москву и даже Клеопатру! Идет бодрым шагом, восхищается видами, гоняется за пестрыми мотыльками срывает полевые цветки, и играет с одуванчиками. Он странствует под отечественным небом, как в своей комнате. 

Воображение, наколенное романами, переносит его в замки, в подземелья. Он встречает красавиц; красавицы приглашают его к себе; юная, нежная дева с участием рассматривает его мужественные черты; он воспламеняется любовью и т. д. В другом месте, он видит себя в маленьком домике отставного майора, который дает ему у себя ночлег; слышит рассказы о походах, об ужасах сражения, о приступах... 

Далее, случай приводит его к зажиточному селянину: его угощают со всем радушием времен давно прошедших; но он замечает слезы на глазах прелестной Параши, дочери хозяина; узнает, что она любит Трифона, любезного, но бедного юношу, а отец ее, не соглашается на их брак. Эраст уговаривает отца, Трифону дается и он идет далее, осыпанный благословениями счастливого семейства! Ему весело с таким резвым воображением и с лорнетом! Каково Федоту? 

Его воображение довольно беспокойно: Эрасту кажется все в розовом цвете - Федоту все в черном, и тяжело спине, навьюченной чемоданом. Он не умеет представить себе замка и красавиц; не имеет денег, чтоб разделить их с бедными любовниками, и думает только о прошлом спокойствии. И так, занятые, один своими воздушными замками, другой земным горем, прошли они десять верст: перед ними небольшая деревушка.
 
- Не остановиться ли нам здесь, сударь? - спрашивает Федот. - Хорошо, - отвечает Эраст, и они входят в деревню. - Федот! - Чего изволите, сударь? - Пойдем далее! - Как, сударь? - Видишь, какая это бедная деревушка! - Что делать, сударь! Пробудем в ней до завтрева, а до другой деревни, может быть, далеко, и я не дотащу чемодана. - Так, пойди, сыщи ночлег, а я постою у чемодана.
 
Между тем ребятишки, крестьяне и крестьянки собрались около чувствительного путешественника; услышав, что ему нужен ночлег, один за другим начали предлагать свою избу, и Эраст прослезился. О! священная добродетель! О гостеприимство! (так записал он в своем путешествии). Я плакал, встретив тебя столь близко от столицы!
 
Эраст вошел в ближайшую избу. - Ах, Боже ты мой, какой у вас нестерпимый запах! - вскричал Эраст, войдя в комнату. - Ничего, родимый, - отвечал хозяин. - Вы верно ели щи? - Как же, батюшка, ели! - От того так и воняет! - Да они и теперь еще в печи, батюшка! - Ах, вынеси, ради Бога! - Как это вынести?- забормотала старуха, хозяйка; - для того и печь, чтоб в ней варить кушанье! - Вынеси!

Эраст, всегда тихий и уступчивый, замолчал и сел на лавку у окна, высунув на улицу голову, чтоб не обонять комнатного запаха. На улице было нечисто; запачканные ребятишки играли в коршуны; старухи пряли, сидя под окнами; кое-где раздавались унылые песни. Эрасту взгрустнулось: мечты воображения совсем не согласовались с тем, что он видел. Он вздохнул и стал писать свое путешествие. 

О воображение! благодетельный волшебник! Как все переменило ты в глазах Эраста, когда он взялся за карандаш! Десять верст, которые он прошел, представились ему тридцатью верстами; бедная деревушка богатым селом; черные избы красивыми домиками; запачканные ребятишки златовласыми амурами. 

Я пролетел тридцать верст, (так написал он) с быстротой пустынной стрелы. Богатое село еще издали манило меня к себе своим живописным ландшафтом: там была станция. Вежливый смотритель берет мою подорожную. Мой Лафлер клянется, что он отроду не езжал так скоро. Пью ароматный чай, и любуюсь на большую, широкую улицу. Сельские красавицы под звуки унылой во поле береза стояла, кружатся в хороводах. Малютки, златовласые амуры, бегают в беспечной невинности и в коротеньких рубашках... и так далее, и так далее. 

Эраст пишет, а развьюченный Федот сладострастно покоится в сеннике, и ленивое воображение его невольно переносится в кухню, и к Мавре. Мавра дала ему в дорогу десяток луковиц. Что луковица, то воспоминание!
Стемнело.

- Огня! огня! - кричит Эраст. - Сейчас, родимый! - отвечает старуха хозяйка; сейчас! и приносит пук лучины, зажигает. Изба наполнилась дымом; Эраст не может открыть глаз, кашляет, плачет, чихает. - Ради Бога, милая! ради Бога, красавица! затуши лучину! - Как, родимый? Не сам ли ты просил огня? - Я просил свечу! - Свечей не бывает у нас, кормилец! - Потуши уже! - А вот мы поужинаем, кормилец! - Федот! Федот! Но Федот не слышит, он в объятьях Морфея, который переносит его к Мавре, и он счастлив!

Эраст в недоумении остается на своем месте; наконец дым вынесся на улицу. Эраст дышит свободнее, и глазам его легче. - Сделай милость, найди мне свечу; купи - вот деньги! - Сейчас, батюшка!
 
Эраст повеселел когда принесли свечу и зажгли ее, он едва не расцеловал свою старую хозяйку. Лучина потушена, он продолжает писать. Между тем, в избу собралось все семейство: хозяин, хозяйка, его мать, ее бабушка, четыре сына, две дочери, три племянника, и одна племянница. Эраст бросает карандаш, и с изумлением смотрит на собрание. Садятся за стол. Старшая дочь выдвигает из печи кашу, щи; младшая приносит хлеб и молоко. Эраст выбегает из комнаты; щи поразили его нежное обоняние.

Эраст садится у ворот, и досада его исчезает. Прямо против себя он видит палевую луну: она приветливо смотрит на засыпающую природу; а Эраст, Эраст погружается в задумчивость. Луна не успела еще хорошенько осветить всей деревни, когда семейство Эрастова хозяина кончило свою вечернюю трапезу и разошлось, для успокоения после дневных трудов. 

Эраст, возвращается в избу и пишет. Все тихо, кругом молчание. Он начинает описанием семейства своего хозяина, и рассказывает, что был свидетелем трогательной сцены. Будто бы в ту минуту, когда они сели за стол, входит в избу молодой солдат. Все с изумлением смотрят на неожиданного пришельца - разинутые рты, выпученные глаза, праздные ложки, изображают общее изумление. 

Молодой солдат, снимает кивер и все с громким воплем вскакивают с мест своих. Ложки полетели под стол, щи полились на скамью. В общей суматохе слышны только слова: - сын! батюшка! брат! сестра! сват! кум! племянник! дядюшка! Этот солдат - сын хозяина и он пришел в отпуск.

Описывая это трогательное происшествие, Эраст не может удержать слез своих, и плачет, как река льется. Наконец, он кончил свое описание, и прячет тетрадь на груди своей, между жилетом и курткой, усталость ко сну; шатаясь выходит он на двор, зевая идет на сенник, бросается на солому и засыпает.

Свеча в избе горит, догорает; светильня ее падает на пол; на полу лежала сухая лучина; лучина загорается. От лучины, огонь переходит к столу; стол горит и сообщает пламень стене и вот пожар, и очень изрядный! К счастью, маленькая племянница хозяина, спавшая с матерью на печке, делала в это время зубы, и заплакала. Внимательная родительница вскакивает. - Пожар! Пожар! - кричит она изо всей силы. 

Прибегает муж ее, прибегают: хозяин, хозяйка, бабушка и прочие и прочие и прочие. - Воды! воды! колодезь близко, и в десять минут все было потушено. Прошла тревога, пошли расспросы: как? отчего? когда? и кончилось тем, что хозяин с сыновьями идут к Эрасту. Все встревоженные крестьяне стоят на улице.

Не хочу передавать моим читателям красноречивую речь хозяина Эрастова: довольно и того; если скажу, что Эраст принужден был выйти из дома с Федотом, с чемоданом и своим путешествием. Вся деревня провожала их. Скажу хоть так - эпиграммами. Эраст, бедный Эраст! а Федот еще несчастнее! Они молчат, и скорым шагом идут вперёд, идут, сами не зная куда. Полная луна бежит за ними на серебряных облаках.

Деревня скрылась из глаз оскорбленных и напутанных путешественников. Скорый марш утомил их. Они останавливаются под развесистым дубом. Эраст садится, Федот снимает с плеч своих чемодан и все еще боязливо поглядывает на ту сторону, где деревушка.
 
- Несчастное приключение, - говорит Эраст. - Да как это случилось, сударь? - Я забыл в избе свечу! - Так вот что! - подумал Федот, - все проклятые перья да книги! Что ж теперь нам делать, сударь? - Подождать рассвета, солнца, и идти далее. - Куда же, сударь? - Куда глаза глядят. Федот! - Чего изволите, сударь? - Ты спал? - Немножко, сударь, соснул! - Так вынь же мой сюртук из чемодана; постереги меня. Я хочу спать.

Эраст дрожа от холода и страха, завертывается в сюртук и закрывает глаза. Федот, которому совсем не хотелось караулить, садится подле барина и дремлет. Но Эрасту не спится.

- Федот, расскажи мне сказку.
-Какую, сударь?
- Какую-нибудь.

Федот вынимает тавлинку, нюхает табак, чтоб разогнать сон, откашливается, и томным голосом начинает: в некотором царстве, в некотором государстве, жил, был... Эраст засыпает. Федот дремлет, но продолжает сказку. С каждым словом, голос его становится слабее, и невнятный шёпот замирает на губах его.
 
Рассвело, путешественники спят; взошло солнце, путешественники спят; оно уже высоко, путешественники спят.

Недалеко от высокого, развесистого дуба, под которым успокоился чувствительный Эраст, стоял высокий каменный столб с надписью: в Беззаботино. Так называлось подмосковное село, принадлежащее господину Богатонову, а этот г. Богатонов, был великий философ, потому, что нигде не служил, имел обширную библиотеку, жил летом в деревне, а зимою в Английском клубе. 

У этого г. Богатонова бывало множество гостей; гостям нравилось все в Беззаботине: и хозяин, и хозяйка, и село и повар. Богатонову, как человеку умеющему жить, и человеку, который видел свет, нравилось проживать отцовское наследство с любезными и приятными людьми; а, как известно, что они всегда водятся там, где есть хороший повар, то и Богатонов, во всех комнатах летнего своего дома, во флигелях, в беседках, в оранжереях, даже в бане, имел человека, гения, виртуоза. 

В числе гениев Богатонова числился некто Горланский, человек небольшого роста, но который в свое время даже в школе побеждал самых дюжих товарищей, побеждал словами, латынью, стихами и криком. Провидение, которое вероятно имело виды на Горланского, привело Богатонова на Никольскую к книжным лавкам в то самое время, когда Горланский, в затрапезном халате, с сумочкой через плечо, вел диспут об одном важном метафизическом предмете. Богатонов ахнул от изумления. 

В самом деле, как не подивишься Горланскому, который и Горациевыми стихами, и стишками из Сумарокова, и Русскими пословицами, отражал все нападки со стороны высокого студента во фризовом сюртуке. Богатонов догадался, что маленькой человек должно быть гений, и, не теряя времени, пригласил его к себе, и поручил ему свою библиотеку. 

С тех пор Горланский сделался неразлучным товарищем и собеседником Богатонова. Богатонов всякой день только что не со слезами благодарил судьбу за драгоценной подарок, ему ниспосланный в образе Горланского. Горланский также не мог нахвалиться Богатоновым, и по три раза в день писал оды и послания к своему Меценату. 

Богатонову понадобилась какая-то модная книжка, и он послал за ней в город Горланского; Горланский купил ее и спешил обрадовать своего патрона, как вдруг тележка, на которой он ехал, падает на бок, колесо катится в сторону, Горланский за колесом; лошадь остановилась, возница догадался, что колесо изломано, и посоветовал Горланскому продолжить оставшийся путь пешком. Несчастный, но благодетельный случай! ты сблизил двух людей, которых... но читайте далее, и извините, что я до сих пор не бужу моего Эраста.

Горланский рад несчастному падению; оно доставляет ему случай написать свое путешествие. К тому же утро прекрасное! Такая свежесть в воздух, и до села не более двух верст. Горланский вынимает карандаш, улыбаясь, взирает на окрестности. Но улыбка слетает с довольного лица его, когда во взорах его отразился высокий развесистый дуб. 

Он видит Эраста и Федота, наших чувствительных путешественников. Горланский в изумлении, теряется в догадках, кто они, кто сии неведомые, эти спящие, незнакомые незнакомцы? Карандаш выпадает из рук его; руки невольно протягиваются вперед, ноги невольно несутся за руками; наконец он перед высоким дубом. Эраст, завернувшийся в сюртук, и Федот на чемодане, поражают взоры наблюдателя.

     Увы! пройдет прелестный сон!
     И сладко ль будет, пробужденье?

Восклицает он, размахнув руками, и громкое восклицание его, пробуждает Эраста. Исполненный своего предмета Эраст открывает свои слезоточивые глаза, видит над собою чистую лазурь неба, изумрудную зелень дубовых листьев и невольно восклицает с Поэтом: шумите уныло, березы и осины! шумите для симпатического удовольствия чувствительной души.
 
- Что за вздор! что за бессмыслица! - ворчит Федот, поворотившись на бок. - Федот! - Сей час, сударь! - Вставай. - Сию минуту! И вот Федот, зевая, поднимается со своего места, и изумление застывает на его сонном лице; он глядит неподвижными глазами на окружающие его виды; обширный рот не закрывается; одна рука обращена к северу, другая к югу. 

Он забыл, что заснул под дубом; он забыл, что путешествует, куда глаза глядят! Тело его проснулось гораздо раньше души, которая все еще ищет знакомой ей кухни. Но Эраст, Эраст помнит все, все! даже и то, как он бежал из деревни, и Эраст, сказав приветствие берёзам и осинам, вскакивает со своего места, улыбка готова уже на приветливых устах его, она обращена к Горланскому и Горланский разгадал ее. 

Он оценил ее и Горланский подает руку чувствительному Эрасту с желанием доброго утра. Они познакомились. Горланский предлагает Эрасту пристанище в доме Богатонова. Горланский слыхал об Эрасте и заранее восхищается удовольствием, которое доставит появление чувствительного поэта в селе Беззаботино; Эраст соглашается на предложение, и разговаривая о сердце, о слезах, о симпатии, они подходили к Беззаботину.

Теперь хотите ли узнать, мои терпеливые читатели, покороче Горланского, Богатонова и семейство его? Горланский, вы уже знаете кто он, и как счастливая судьбина привела его в Беззаботино; но не знаете, что он с Богатоновым объехал всю Европу и долгопрожил с ним в Париж., и это сделало, что Горланский отстал от школьных привычек; но в нем осталось еще много, очень много смешного и странного, а потому все в доме называли его Маркизом Глаголем. Да будет же он и в повести нашей Маркиз Глаголь. 

О Богатонове вы имеете уже понятие; осталось только сказать несколько слов о его семействе. Жена его добрая барыня, которая ни во что не мешалась, жила в своем доме, как гостья; зато дочь ее Юлия владычествовала над всеми. Юлия прекрасная; живая, веселая, резвая, была единственная наследница Богатонова. Московские любезники, старые и молодые, толпились около прекрасной и друг за другом старались привлечь на себя ее внимание; но прекрасная была внимательна ко всем, со всеми одинаково любезна и не видно было, чтоб она предпочитала кого-нибудь из батальона своих обожателей. Вот и все семейство Богатонова! 

Le reste ne vaut pas le peine d'etre nomme (здесь: а до остального нам дела нет (фр.). И вот прибыл наш Эраст, которому Горланский описал Юлию. Эраст почувствовал электрический удар в голову и сердце; он испугался за раздражительность нерв своих и чувствительности своей души. Она уже тоскует в нетерпеливом ожидании чего-то приятного, темного. 

Образ прекрасной Юлии рисуется в его воображении со всеми прелестями трех Граций, со всеми талантами девяти Муз и невольный вздох, летит из стеснённой груди его. Горланский, великой физиономист, внимательно посмотрев на игру лица своего товарища, угадывает причину смятения чувствительного Эраста, и улыбается коварный! он уже заранее веселится страданиями Эраста и замышляет разные способы к удержанию его в деревне на все лето. И вот они уже в доме Богатонова.

Эраст счастлив потому, что за десять минут уже успел наплакаться досыта. - Я очень рад, что вижу у себя нового Стерна, - говорит ему хозяин, и Эраст дружески сжимает руку Богатонова, сердечный вздох летит из груди его, и радостная слеза катится из его левого глаза! - Я с удовольствием читала ваши повести, - говорит ему хозяйка дома, и Эраст почтительно наклоняется, прижимает к сердцу дорожный картуз, и слеза сердечного удовольствия бежит из его правого глаза. 

- Как мило, как приятие вы пишете! - говорит ему нежная Юлия, бросив на него пронзительный взгляд, и Эраст вспыхнул, затрепетал, и слезы градом посыпались по его бледным ланитам! он не в силах говорить, слова замирают в груди его. Окружающие Богатонова гении подходят к чувствительному путешественнику и поочередно изъясняют радость свою, видя, нового Стерна. 

Эраст засыпан учтивостями, Федот, с чемоданом за плечами и с открытой головой, стоит в безмолвном удивлении; ему кажется, что он с барином своим попал в один из тех волшебных, замков, о которых так часто упоминается в сказках. Вид огромного великолепного дома, множество гостей окружающих Богатонова, прелестная Юлия, толпа служителей в богатых ливреях. Все, все поражает Федота, и воображение его предается, восхитительному ожиданию обеда. 

Эраста вводят в дом; Юлия ведёт его на балкон, откуда открываются прелестнейшие виды; ведет его в сад, в беседки, гроты, и к вечеру Эраст был уже как домашний в семействе Богатонова. Восхищенный всем, что видел, что слышал и чувствовал, приходит он после ужина в отведенную ему комнату - новое наслаждение, новая причина к восторгам! 

Все стены его кабинета увешены гирляндами из васильков" миртовыми венками; на письменном столе стоит бюст Ж.-Ж. Руссо, и подле, в фарфоровой вазе ландыши и эклоги Сумарокова в богатом переплете. Слезы так и текут из глаз Эрастова и окружающие его гирлянды, венки и ландыши, кажутся ему как за слюдой. Утомленный, пораженный удовольствием, он бросается на софу и не может даже плакать! В сердце его, мягком как воск, уже запечатлён образ прелестной Юлий; и эти украшения в комнате доказывают ему, что он желанен. Этого довольно, чтоб сокрушить и сердце, и душу и рассудок чувствительного. Его мысли обворожились, он засыпает со сладкими мечтаниями о своем блаженстве.

На другой день Эраст одевается в самое щегольское платье. Eau de Lavande лилась рекою на носовой платок и кафтан его, но, увы, природа не радуется блаженству Эраста: небо застлано облаками, тучи волнуются над Беззаботиным. Вот и дождь накрапывает, а Юлия назначила этот день для прогулки по окрестностям; она сказала, что поедет в кабриолете вместе с Эрастом. Немилосердная природа! Но, погода не имеет теперь влияния на Эраста. Его блаженство подле Юлии, смотря на нее, слушая ее, ему кажется, что все миры и солнце плывут в гармонии, и он счастлив!

Дурная погода, соединила всех гостей Богатонова в круглую, светлую гостиную; кабин запылал; часть гостей уселась за карты, другие принялись за журналы: Эраст, Маркиз Глаголь и с десяток московских Сенпрё окружили Юлию. Юлия любезна, Юлия умеет всех занять, умеет всякому сказать что-нибудь приятное, и обладает высоким даром польстить самолюбию каждого. 

Разговор делается живее, желание нравиться Прелестной родит в каждом счастливые идеи, остроумные замечания; Эраст торжествует: особливо, когда дошло дело до игры в вопросы и ответы, до буриме и триолетов, которые он сочинил бесподобно. Таким образом, прошел ненастный день: и следующее утро осветило новое торжество чувствительного поэта. Вечером накануне, Юлия, Маркиз Глаголь, Московские Сен-прё, условились праздновать прибытие в село Беззаботино знаменитого Чертополохова. Игривое воображение Юлии придумало все для этого романического праздника. 

Маркиз Глагол пишет роли действующим лицам; оставалось только уговорить Эраста, чтоб он дозволил одеть себя пастушком. Юлия взялась за это, чего не сделает с нами прелестная? Ни в чем не откажет ей чувствительный нежный Эраст! Юлия только намекнула о празднике, о костюме пастушка (всегда драгоценном для поэта), и Эраст на все согласился. Еще написал мадригал Юлии, в котором клялся всеми языческими богами, что она может сделать из него не только пастуха; но и пастушку. 

И вот наступило утро достопамятного дня, назначенного для торжества Эраста. Солнце сияло во всем блеске, все в природе радовалось. Эраст открывает томные глаза, и взоры его сладострастно пробегают по стенам его комнаты; утренние лучи солнца, ударяя в зелёные, шёлковые завесы окон, разливали на предметы какой то утешительный свет. 

Дым от курительных свеч, которые поставлены были во всех углах комнаты затейливым Федотом, этот ароматический дым, поднимаюсь к верху, вился около васильковых гирлянд и миртовых венков. Эрасту казалось, что он в облаках, и он умер бы от блаженства, если б слезы не облегчили его восхищения. Он встает, отстраняет ленивою рукой оконные завесы, и взоры его не могут насытиться восхитительным видом просыпающейся природы. 

Нет! Никогда еще не было так весело на сердце Эраста, как в эту минуту; он видит луг, испещренный цветами; он видит березы и сосны; он видит ясное небо; он знает, что сегодня назначено торжество его, он знает, что сегодня увидит Юлию и прошлые горести; и следы страстей, волновавших его сердце изглажены ощущением настоящего блаженства; он забыл даже о Федоте, который встал вместе с солнцем и стоит теперь подле него с кофеем и с густыми сливками. 

Наконец взоры Эраста насытились; он принимается насыщать свой аппетит, и пьет кофе с палевыми сливками. Воображение его стало игривее, кровь резвее заструилась в жилах его; оны высылает Федота и берет в руки маленькую тетрадку. Это описание праздника в селе Беззаботине - праздника, который дает Эрасту нежная, прелестная Юлия. Эраст перелистывает веленевые листочки. 

Он должен представлять пастушка, Миртила, который оставил родину, потому что приревновал свою пастушку Дафну к сатиру Циклопу. В дороге встречает он другого пастушка Меналка, скитающегося по горам и долам из любви к Астрономии. Этого Меналка должен представить Федот: они дружатся, то есть Меналк и Миртил, и идут вместе, куда глаза глядят. Вдруг вдали видят они пыльное облако; оно несется прямо к ним - ближе, и вот глазам их представляется целое стадо баранов, преследуемое волком. 

Они оба: Meналк и Миртил, бросаются на хищника, то есть, на волка, прогоняют его и гонят стадо назад. Вдруг бежит к ним на встречу прелестная пастушка и благодарит их за избавление ее овец от лютого волка. Миртил, само собой, разумеется, влюбляется в пастушку и идет с нею в ее шалаш; Пастушке также нравится Миртил; но она предлагает ему разные испытания, например он должен перепрыгнуть через ров, чтоб сорвать для нее незабудку; должен скатиться с крутой горы, чтоб достать маленького ягненка, который не в силах еще взобраться на крутизну; он должен спеть без приготовления какую-нибудь балладу, или романс. 

Вот главные черты роли, назначенной для Эраста, от которой он в восхищении. И как не восхищаться? Роль его пастушки взяла на себя Юлия. И вот наш Эраст сидит и твердит свою роль. Между тем в доме Богатонова суета, хлопоты; гостей наехало множество, и все, заранее предупрежденные о празднике, все с нетерпением ждали его начала. Лакеи, горничные бегают из комнаты в комнату, по садам, по оранжереям; Юлия раздает роли, Маркиз Глаголь всех учит. 

Наконец пробило 12 часов. Все гости отправились на балкон, откуда видны были две высокие горы, между которым вился ручеек. Обе сии горы назначены были местом действия Идиллии в лицах. На одной из этих гор видны были пастушьи шалаши, пастухи, пастушки и стада баранов и коз - на другой - ничего.

Занятый своей ролью, Эраст сидел у столика и казалось, забыл весь мир, кроме Юлии. Вдруг кто-то ударил его по плечу. Эраст вскакивает со своего места и вскрикивает ужасным голосом, увидев, пред собой мохнатого и страшного Сатира. - Это я, это я! - говорит ему Сатир, - это я, разве вы меня не узнали? Эраст молчит; страх сковал его, и он невольно опускается на кресла. 

Ужасный Сатир, лохматый и рогатый был Маркиз Глаголь, который принес Эрасту и Федоту наряды и прочие принадлежности Аркадских пастушков. Наконец Эраст пришел в себя, и улыбка возвратилась на его поблекшие губы. - Так это вы? - Я, уже все готово, и вам пора одеваться! - Как вы добры, - отвечает Эраст, и берет свое платье. 

Маркиз Глаголь, великий физиономист и великий камердинер, наряжает Эраста настоящим аркадским пастушком. Эраст не насмотрится на себя в зеркало. Федот также очень доволен своим костюмом потому, что он легок, а ему очень тяжело было в его зеленом сюртуке. Как хорош Эраст в наряде счастливых обитателей Аркадии! 

В этом венке из мирта, с легоньким посошком в руках... Маркиз Глаголь не забыл румяна, и ланиты чувствительного Эраста вспыхнули от кармина, которым Маркиз натер ему щеки; наконец весь туалет наших пастушков кончен, и Маркиз Глаголь скрывается. 

Наши пастушки остаются одни. Сердце Эраста, кажется, хочет выпрыгнуть из груди; но вот под окнами его комнаты раздались меланхолические звуки гитар и флейт, двери отворяются и Юлия прелестная, как нельзя более, Юлия, является нетерпеливым взорам Эраста, сопровождаемая толпою пастушек, пастухов и Сатиров.- О, Миртил! - говорит она, - уже все готово! Эраст падает на колена и целует руку своей пастушки. - О, Миртил, - повторяет она, - ах, Боже мой, что с вами сделалось, Эраст Лиодорович? О несчастье! Он в обмороке!

Точно так! Наш Эраст не устоял против взора и слов прекрасной. И без того восхищенный как нельзя более, он лишь прикоснулся к руке Юлии и чувства его оставили; и он едва не умер он от радости. Но радость непродолжительна, и Эраст опамятовался с помощью спирта, отдохнул и пришел в себя и в свою роль. 

Этот небольшой антракт не помешал празднику; Эраста снова подрумянили, опять надели миртовой венок на голову, опять вооружили посошком, и вот все пастушки и все пастушки идут к горе, на которой нет ничего. Эраст едва дышит; ему кажется, что он гость нездешнего мира и глаза его сладострастно покоятся на прелестном личике своей пастушки. 

Выйдя из сада, Юлия подает руку Эрасту. - Мы должны расстаться на время, - говорит она. - До второго действия, - отвечает Эраст, и слезы, его, смешанные с румянами, каплют на ручку Юлии. Раздались звуки бубнов, гитар и флейт, и Маркиз Глаголь - Сатир, ведет Эраста на правую гору; Юлия с пастушками бегут на левую, музыка, рукоплескания и крики браво наполняют воздух. Эраст ободряется. 

И вот он на горе; все умолкает. Маркиз Глаголь - Сатир, соперник Эраста-Миртила, бежит под гору, наигрывая на дудке Экоссес, осматривается кругом, и крадется к кустарнику сирени, под которым сидит пастушка (горничная Юлии Аграфена) Дафна и вяжет чулок. Маркиз Сатир подбегает к Дафне-Аграфене, кланяется, садится подле нее и начинает играть на дудке "Чем тебя я огорчила". 

Чулок невольно падает из рук Дафны; она, с улыбкой смотрит на Маркиза-Сатира и склоняется на плечо его. В ту самую минуту Миртил-Эраст является перед неверною. Сцена немого ужаса. Дафна падает в обморок, Маркиз - Сатир катится под пору, а Миртил бежит на гору, рвет на себе венок, ломает посошок, и бежит, закрывши глаза рукою. Является Меналк-Федот, и Миртил бросается в его объятия. 

И вот они идут по дорожке, усыпанной желтым песком, на восток, соединяющий две горы. Только они вступают на противоположную гору, густое пыльное облако скрывает от них все; и в самом деле деревенские мальчишки, которым приказано было поднять пыль, не пощадили ни рук, ни ног своих, чтоб представить в совершенстве пыльное облако. 

Но вот пыль начинает рассеиваться и пред Миртилом и Меналком стадо баранов и коз, и высокой лакей, в вывороченной волчьей шубе, бросается на одного барана, и бежит с ним. Эраст бросается за волком, Федот бросается за Эрастом, и волк-лакей, твердо выучивший свою роль, бросает им барана. Эраст ловит его за рога, и ведет к шалашам. Юлия перед ним и благодарит отважного пастушка за спасение ее барашка. Пастушок становится на правое колено. 

Пастушка надевает ему на голову розовый венок и ведет его в свой шалаш. Миртил показывает ей свою страсть, Пастушка приказывает ему петь. Эраст берет гитару, садится на траву, откашливается и поет:
 
     Все служит красоте.
     Амуру все подвластны,
     И тот, и та, и те,
     Все служит красоте,
     Днем ночью и в мечте,
     В подсолнечной прекрасной,
     Все служит красоте,
     И тот, и та, и те!

Громкие рукоплескания с балкона. Эраст целует руку Юлии. После Эраст должен был выдержать прочие испытания, и выдержал их: прыгал через ров, катился кубарем с крутой горы, чтоб достать барашка, и проч. Раздалась громкая музыка. Пастушки и пастухи столпились в одну кучу, и все пошли в сад; гости сошли с балкона и присоединились к Аркадским жителям. Эраста задурили ласкательствами. 

Между тем Юлия, пастушки, пастухи и Сатиры исчезли, один Эраст остается посреди пестрой толпы гуляющих. Вскоре Юлия и прочие временные жители Аркадии присоединяются к гостям, но уже в своих платьях. Один Эраст напоминает о невинном золотом веке; но он не заботится о своей легкой одежде; его занимает Юлия. И этого довольно для его счастья! Наступило время обеда; он садится подле Юлии. Музыка гремит новое торжество: поют стихи в честь Эраста, пьют за здоровье знаменитого поэта! 

По окончании стола новые хлопоты; Юлия затеяла сыграть шараду в действии и выбрала слово: Каракалпак. Эраста нарядили в Каракалпакское платье; прочих действующих лиц в шараде представляли Юлия и московские сенпрё; вечером в саду иллюминация; везде видны вензеля Эраста с надписями: чувствительный путешественник, новый Стерн, милый поэт и подобные. 

Эраст плакал, как дитя, читая эти лестные для него надписи; но как описать, что происходило в его сердце, когда он с прочими гостями вошел в беседку, при входе в которую сиял очень схожий портрет его в платье пастушка с надписью: все служит красоте. А в беседке? О Юлия! Юлия! Что ты делаешь с бедным Эрастом! 

В беседке на четырех стенах видны были прозрачные картины, представляющие главнейшие черты из жизни чувствительного Чертополохова. Вот его вынос из Театра; вот он с капитаном Постреловым! Вот он спит под дубом! Вот, наконец, слава, которой подносит наш Чертополохов свои повести и свое путешествие. Гости не могут скрыть восторга, а Эраст, Эраст падает без чувств на пол. 

Столько удовольствий, столько восторгов, и все в один день, и не его поколебать могут! Он пресыщен; он убит радостными ощущениями, и его относят в его комнату. Гости возвращаются в дом, начинается бал и праздник кончается фейерверком. Но Эраст не участвует ни в танцах, ни в фейерверке. Он лежит на софе, и сердце его омертвило для всех радостей жизни.

- Как, - думает он, - она танцует? Ей весело, в то время как я, о, женщины, женщины! Самый страстный Селадон на моем месте давно бы разлюбил вас, а я все еще люблю! Наконец переход из обморока в обморок, от слез к рыданиям, от рыданий к слезам. Эраст успокаивается.

Рассвело, и первые лучи солнца опять отразились на зеленых занавесах Эрастовой комнаты; но Эраст не с таким восхищением, как прежде, встречает он утро и лучи солнечные. Ему кажется, будто все тоскует в природе вместе с его сердцем; печальное воображение понесло было его в сады Меланхолии, но двери его комнаты с шумом отворяются. 

Маркиз Глаголь, в парижском сюртучке, бежит прямо к Эрасту и подает ему руку. Эраст быстро приподымается с постели и не может скрыть своего ужаса, взглянув на Маркиза: Маркиз, совершенный Гамлет, преследуемый привидениями: бледен, волосы в беспорядке, пальцы в судорожных движениях. - О, друг, что с тобой? - спрашивает чувствительный Эраст, - что с тобой? 

Маркиз крепко сжимает руку Эраста, садится рядом, потирает лоб, дико осматривается и гробовым голосом начинает: - друг! мы опозорены, обесславлены! нам остается одно утешение: мщение. Зачем возвратился я из Парижа? 

Сказав это, голова Маркиза склоняется к груди и последнее слово, мщение, произносит он трепещущими губами, глухим голосом. - Мщение? О друг мой, мщение, чувство, которое не гармонирует с человеколюбием; и мстить: кому? к чему? К чему сие, и на какой конец? - Слушай, - отвечает Маркиз, - слушай: вчерашняя идиллия была эпиграмма на нас, эпиграмма самая злая и ужасная! И я писал роли! И я несчастный думал, что все это делается для нашего удовольствия, для нашей славы! Отмстим, друг, отмстим! О, если б это случилось со мною во Франции! 

- Но я не понимаю тебя, - отвечал уныло Эраст, устремив на Маркиза черные, большие глаза, и Маркиз объяснил несчастному, что весь вчерашний праздник был не что иное, как злая насмешка над ним; что Юлия всему виной, но еще более ее приятельница Мотылькова, бывшая в числе зрителей, и что эта Мотылькова уговорила Юлию одурачить и Эраста и его Маркиза Глаголя. 

Давно уже Маркиз кончил свое убийственное повествование, а Эраст все сидит на своей постели; глаза его неподвижно устремлены в колена, на которые уперся его подбородок. Все, что есть оскорбительного для сердца, ума и самолюбия, терзает его сердце, ум и самолюбие; все моральное существо его поражено, он чувствует всю великость оскорбления ему сделанного, это ужасное чувство лишает его возможности говорить, рассуждать и действовать. 

Маркиз Глаголь смотрит на него, и в чертах лица его изображено нетерпеливое ожидание ответа. - Мщение, друг, мщение! - кричит он, и Эраст тихо повторяет: - мщение. Слезы брызнули из глаз его, и голова тихо склоняется на ладонь левой руки. - Напишем сатиру на Юлию и Мотылькову. - Сатиру? это слишком, разве эпиграмму, - отвечает со слезами Эраст. - Согласен, согласен! Пиши эпиграмму, а я, я напишу сатиру и отомщу за себя. Не смейте называть меня боле Маркизом Глаголем! 

И вот наши поэты уже за работой: надулись, расселись по углам, трепещущие пальцы их считают стопы; с наморщенного чела каплет крупный пот. Наконец они счастливы и довольны, потому что прочли друг другу свои произведения: Один сатиру, другой эпиграмму. 

Злодей Маркиз скачет в тележке в Москву, и в следующем номере журнала сатира и эпиграмма напечатаны. Книжки получены жителями села Беззаботино, нужно отдать честь авторам - Юлия с Мотыльковой узнали себя. Но как дорого заплатили Эраст и Маркиз за минутное торжество свое!

Стемнело. На колокольне пробило девять часов. Заблистали свечи в комнатах Богатонова. Эраст и Маркиз, сидя в густой аллее сада, мечтали о состоявшемся мщении. Эраст наслаждался каким-то сладостным восторгом; в душу его теснился рой неописанных радостей: теплый, тихий вечер, сумрак; легкий ветерок, который перешептывался с листьями дерев; свет из окон в доме Богатонова, проницающий сквозь зелень - все это наполняло душу Эраста тихим, томительным блаженством. 

Он чувствовал в полной мере неземное наслаждение, словом: невыразимое! И Маркиз Глаголь счастлив! Воображение его забавляется над Юлией и Мотыльковой! Он верит от всего сердца, что мщение есть удовольствие богов, и оба они молчат, говорят, когда ничего не цветет, тогда молчит сердце, сказал какой-то сочинитель конфетных билетцев. 

Вдруг, позади скамейки, на которой они сидели, раздается хлопок в ладони; они вскакивают, и в ту же минуту четыре великана хватают их и тащат за собой. Пораженные внезапностью, столь несходной с мирным наслаждением их, Эраст и Маркиз не могут опомниться: они в беспамятстве. 

O, страх! их бросают в длинную польскую бричку, запряженную в шесть лошадей; раздается громкое: пошел; и они помчались. Куда? куда? Этого простого вопроса испуганные и сами еще не успели себе задать. И какая беспокойная езда! 

Бричка установлена на четырех колесах разной величины; они как в корабле во время бури, их бросает из стороны в сторону. Четыре великана, в мохнатых кафтанах, в медвежьих шапках, скачут по сторонам брички на огромнейших лошадях; у каждого в руке большая суковатая дубина - форейторы кричат: пади!

Быстро неслась беспокойная бричка; каждая верста чувствительно отзывалась в головах и боках Маркиза и Эраста. Наконец они въехали в густую березовую аллею и бричка остановилась. Великаны слезли с лошадей, и Эраст и Маркиз Глаголь опять на воздушных креслах, т. е. несутся на руках мохнатых проводников своих. 

Их приносят в строение, снаружи похожее на манеж, мохнатые брякнули большим, железным кольцом, двери манежа отворились. Эраста и Маркиза толкнули, они очутились в потемках, но кругом себя слышат громкий, досадный хохот мужских и женских голосов. Нежный Эраст плачет; Маркиз, который пришел уже в себя, в бешенстве! 

Он чувствует весь свой позор; но как человек благоразумный ждет конца происшествия. Мрак, окружающий их, еще более укрепляет их осторожность; хохот замер, и ничего не слышно. Маркиз Глаголь прислушивается, удерживая дыхание - тишина! Воображение его воспламеняется, храбрость рвется в сердце; он берет за руку Эраста и твердым голосом говорит: - пойдем! - Куда? - Куда глаза глядят! - Мои глаза ничего не видят; как же я пойду за ними? - Все равно! Мы должны узнать, что с нами хотят делать, кто был в Париже, тот не знает страха. 

Говоря это, он идет вперед и тащит за собою Эраста, и вдруг оба падают в глубокую яму: к счастью на пуховики. В ужасе падения Эраст схватился за волосы Маркиза, а Маркиз за нос Эраста, и таким образом, поддерживая друг друга, они очутились на мягких пуховиках, приготовленных для них предусмотрительным хозяином.

Пораженные нечаянным падением, они не могут прийти в себя, как вдруг хохот снова раздается над их головами, и яркий свет падает на них сверху. Все еще держа друг друга за волосы и за нос, они поднимают глаза, и видят из своей ямы, что над ними, на самом краю ямы, стоит один из сопровождавших их великанов, с факелом в руке. - Эраст, и вы Маркиз Глаголь, - говорит, великан басом, - вас спрашивают перед судилищем! 

Эраст расстаётся с волосами Маркиза, приподнимается и карабкается вверх. Яма была невелика, и Эраст кое-как добрался до верха. Маркиз следует за Эрастом. Кто опишет их изумление? Они в театре! кругом маленькие ложи, занавес, на котором изображен Аполлон и Музы отделяют сцену. Эраст и Маркиз осматриваются кругом и не верят своим глазам. - Остановитесь здесь! - говорит им проводник и скрывается. 

Эраст с Маркизом остаются одни, посылают изумленные, вопрошающие взоры. Вдруг занавес быстро поднимается; посреди сцены жертвенник, на котором дымятся несколько курительных свеч. подле жертвенника стоит маленькая девочка, лет семи, и держит в руках стрелу; за спиною ее колчан из картона, оклеенный серебряной бумагой; к плечам ее привязана пара гусиных крыльев. По обеим сторонам жертвенника, в глубоком молчании, сидят дамы, одетые Весталками; на столике, подл. жертвенника, чернильница, перо, бумага и повести Эраста Чертополохова.

Эраст изумлен, поражен, потерян; невольный трепет качает его ноги; от глубочайшего потрясения он не знает куда девать ему свои руки; раздается громкая музыка - та же безжизненность на сцене, тот же священный трепет в Эрасте; но вот звуки становятся слабее, слабее, и снова торжественная тишина, снова грозное молчание. ярко блестят восковая свечи в огромных канделябрах, быстро взвивается кверху ароматический дым от курительных свеч, свиваясь около Весталок, вдруг одна из таинственных дев встает со своего места и медленно приближается к столику. 

Лицо ее, как и у всех прочих, занавешено тонким батистом. Вслед за нею отделяется от прочих еще одна, ударяет два раза в ладони, и четыре карла выносят из-за кулис вольтеровы кресла, обшитые золотой бумагой. Она садится в кресла посреди сцены и дает знак рукой. Карлы удаляются; дева, стоящая у столика, начинает говорить следующее: Беспредельное уважение к прекрасному полу искони было первейшим достоинством храбрых рыцарей и нежных трубадуров. 

Но увы, бывали к несчастию случаи, когда рыцари забывали первейшую из добродетелей, т. е. уважение к дамам! И вот тогда их неминуемо преследовало наказание, наказание жестокое, обыкновенно назначаемое собранием женщин. 

- Вы, Эраст Лиодорович, и вы, Пилад Орестович, вы обвинены в оскорблении прекрасного пола. 
- Отвечайте сначала вы, Эраст Лиодорович, писали ли вы эпиграммы?
- Писал-с.
- Писали ли вы эпиграммы на женщин?
- Нет-с.
- Вы, Пилад Орестович, писали ли вы сатиры?
- Писал-с.
- Писали ли вы сатиры на женщин?
- Нет-с.

После этого дама, сидящая в золотых креслах, поднимается со своего места, и говорит: - мало одного преступления, в котором вы обвинены; я обвиняю вас еще во лжи и вот тому доказательство! Сказав это, дает она деве, стоящей у жертвенника две бумаги: сатиру Маркиза и эпиграмму Эраста. 

Дева, стоящая у столика, прочла сатиру и эпиграмму, и по прочтении обратилась к поэтам: - Знаете ли вы эти стихи? Вы ли писали эту сатиру, Маркиз? Ваша ли это эпиграмма, Эраст? Вы молчите? - Кто молчит, тот соглашается, - говорит дама золотых кресел, итак в собрании нашем осуждены Пилад Орестович и Эраст Лиодорович, а к чему, прочтите на 25-й странице в повестях Чертополохова. 

Дева, стоящая у столика берет повести и читает следующее: Если б нашёлся человек, который бы оскорбил женщину словом, делом и помышлением, и мне отдали бы на суд его, я поступил бы с ним как с безумным, я не переставал бы окатывать его холодной водой до лихорадочного припадка.

- Довольно! - сказала дама золотых кресел. - Виновные приговорены! Чтоб сейчас приговор был исполнен! Только произнесла она эти слова, потолок над головами раздвигается, и на них выливается водопад воды; занавес падает, раздается громкая музыка, литавры и Эраст и Маркиз опять в темноте, мокрые, дрожащие от холода и страха. 

Немилосердно трубят валторны, еще немилосерднее гремят литавры и стучат барабаны. Эраст и Маркиз дрожат, и в другое время верно оба кричали бы, еслиб им жали руки так, как они сами теперь жмут их друг у друга. Но мучения их еще не окончены: их выносят из театра, и они опять в бричке, опять стукаются головами и мечутся из угла в угол. Столько быстрых и неприятных перемен: они теряют память и не знают сами, как их привезли опять в Беззаботино и как очутились они опять в саду, на скамье, с которой похитили их грозные, мохнатые великаны.
Кое-как добрели измученные и мокрые наши герои до своих комнат. 

Ни слова Эраст! Ни слова Маркиз! Неожиданное путешествие в проклятой бричке, падение в яму, Cour d'amour, наказание водой и обратная поездка: все это так неожиданно, утомило и расстроило Эраста и Маркиза, что они даже и назавтра не могли хорошенько отдать себе отчета в происшествиях вчерашнего дня.

Вся эта Комедия-Драма или однология, сыграна была Юлией и Мотыльковой в деревне у последней. Даму золотых кресел представляла сама Мотылькова; Деву-Секретаря одна из ее воспитанниц: Юлия была в числе безмолвных, таинственных свидетельниц судилища. Сам Богатонов ничего не знал об этих проказах и чрезвычайно удивился не видев за ужином ни Эраста, ни Маркиза Глаголя. 

За ужином было любимое блюдо Маркиза: малороссийские колбасы! Но судьба не подпустила Пилада насладиться в этот вечер малороссийскими колбасами! Юлия приехавшая к ужину так беспокоилась о своих милых актерах; никто в доме не знал ничего о похищении чувствительных друзей, и таким образом Богатонов ничего не подозревая, поверил что наши поэты не здоровы, и не ошибся, потому что Эраст на другой день не мог встать с постели: так измучила его бричка, страх и окачивание холодною водою. Маркиз как ни в чем не бывал! 

Но жестокое оскорбление, нанесенное ему, терзает его более, чем лихорадка Эраста. Маркиз весь мщение и злоба; мрачен, задумчив; смотрит на всех как на злейших врагов своих. Бедный Маркиз! Он нейдет даже к Богатонову; он сидит у изголовья Эраста, сложив крестообразно руки и устремив в пол дикие взоры. Эраст и в лихорадке и в истерике! Дрожь во всем теле, слезы на глазах! Воображению его представляется Юлия, мохнатые великаны, ночное судилище, но он не может постигнуть кто эти таинственные Весталки, судьи его? Маркиз постиг все, и невозможность удовлетворить своей злобе терзает его.

Федот, смиренно прижавшись к стене, спрашивает испытующим взором: от чего платье ваше измочено, Эраст Лиодорович? Куда вы пропадали вчера вечером? Эти вопросы мучают доброго Федота; таким образом, все они мучаются: Эраст лихорадкой, Маркиз злобой, Федот любопытством! Комната Эраста за два дни казавшаяся ему чертогом воздушным, теперь превратилась в обитель скорби. Так быстро следует дурное за хорошим! ссылаюсь на книжки наших журналов и на вышедшие в этот год альманахи!

Благодаря домашнему лекарю, который напоил Эраста простым вином с нашатырем, Эраст выздоровел. Предоставляю испытать это действительное и чудесное средство страждущим лихорадкой Поэтам - а я продолжаю мою Повесть.

Комнаты Богатонова по-прежнему наполнены любезными и умными людьми; но Эраст, но Маркиз реже являются в кругу обожателей Юлии. Чем же они заняты? Маркиз стихами, прозой; Эраст мечтает, тоскует и освежает себя слезами и вздохами. Он опять разочарован, но можно ли с его сердцем жить на свете и не любить? 

Любить для него также необходимо как дышать, есть, пить, плакать и писать триолеты и буриме. Правда, до сих пор он испытал только одни мучения в любви, но когда ему приятны эти мучения, что с ним прикажете делать? К тому же в душе его не погибла надежда найти, наконец ее - ту половину самого себя, которую всякий человек должен искать в этом свете! Эрасту все еще мерещится, что он найдет ее, вот отчего он так равнодушно переносит свои потери! 

Неужели, - думает он, - природа исключила меня одного из ее общего круга? Имея в голове такие мысли, он пошел утром в церковь. Молился усердно, до половины обедни, но после все забыл: и молитву и поклоны. Глаза его неподвижно остановились на лице молоденькой, хорошенькой девушки, которая как нарочно стала подле него. 

Ее русые кудри, небрежно рассыпанные по плечам, благочестивое выражение лица, голубые глаза, розовые щечки; все эти прелести, скажите, кого, кого не соблазнят? Эраст вне себя, и думает: если б цвели на зеленых лугах розы такие, как уста твои, прекрасная, и лилии такие, как перси и плечи твои, прелестная, а небо блистало, как очи твои голубые! как бы весело было в сел. Беззаботине. 

Эта дума так ему понравилась, что он тут же вынул свою записную книжку, и, не сходя с места, написал восемь стихов. Прекрасная девушка, заметила Эраста, и тоже забыла молитву, когда увидела, что Эраст начал писать; ее изумило писанье Эраста, как Эраста изумили ее прелести. И до конца обедни, и он и она краснели и потупляли глаза. Но вот кончилась служба, и Эраст с бьющимся сердцем, как обыкновенно водится в таких случаях, Эраст пошел за незнакомкой. 

Далее, далее, и чем далее, тем веселее на сердце Эраста, потому что она идет прямо в село Бсззаботино, и он понемножку начинает догадываться, что прекрасная живет под Беззаботинским небом. 

Эта догадка так обрадовала, так ободрила его, что он осмелился подойти к прекрасной, и начинает с ней разговор: - Какой прелестный день, сударыня! 

Молчание, она как будто ничего не слышит, смотрит прямо вперед. - Вы не отвечаете мне, сударыня, чем заслужил я такую убийственную холодность? Молчание, она только пошла гораздо скорее прежнего. И Эраст замолчал, вздохнул, наклонил голову, и занялся переборкой своих манжет. Вот уже показалось и село Беззаботино. 

Эраст поднимает глаза свои, и кто опишет его блаженство? Он встречает на себе взор прелестной! Эраст ободряется и с улыбкой, с восхищением начинает: - Куда же вы идете сударыня? - Куда глаза глядят? - Ах! если там, куда вы идете, также прелестно, как ваши глаза, то там должно быть рай земной! - Чего-с? - Я говорю, что если место, куда вы идете, также прелестно, как ваши глаза, то оно должно быть рай земной. - Чего-с? - Рай земной... - Чего-с? 

Эраст с изумлением устремил глаза свои на прелестную и замолчал. Чего-с? Чего-с? - думал он, неужели она не понимает меня? Попробуем еще! - Вы живете в Беззаботине? - Уж конечно-с! - У вас там есть родные? - Нет, двоюродные! - Батюшка? - Никак нет-с, я живу с двоюродным братом. - Его имя? - Управитель. - Так я его знаю! - Он мне об этом сказывал! - Я очень рад, что могу проводить вас! - Чему ж вы радуетесь? - Вашим прелестям! - Не правда-с! 

Продолжая подобный разговор, Эраст подошел к дому управителя и подстрекаемый очарованьем, обворожённый прелестью, с простосердечием, он идет прямо в комнаты к Управителю. Какое блаженство.

Управитель рад дорогому гостю. Прелестная племянница кажется, тоже рада, по крайней мере она с таким радушием потчует Эраста кофеем и сухарями. Эраст счастлив, и не одна слеза подсолила его кофе!

С этого дня Эраст только по необходимости являлся у Богатонова; все остальное время он у управителя, и по старой своей методе читает прелестной племяннице сказочки, повести, романы. Управитель бывает редко дома; но Эраст и не заботится об управителе. 

Эраст читает, поет, или сидит в глубокой задумчивости подле прелестной, когда она вяжет чулок, или колпак, или шьет, или играет в меледу. Когда он читает, она смотрит на него пристально, пронзительно, но никогда не умеет пересказать слышанного, зато, когда Эраст, отложив книжку, начнет сам описывать ей блаженство двух любящихся сердец, их восторги, их страдания, всю прелесть и все муки любви, прекрасная вздыхает, щеки ее пылают и она тоже не может удержаться от слез, когда Эраст заплачет. 

И так прошло три месяца! Срок путешествия кончился, а Эраст и не думает о своем возвращении в дом отеческий: неизъяснимая, таинственная сила приковала его к управительской племяннице, и он весь любовь, весь желание!

Между тем все в доме Богатонова заговорили об Эрасте и племяннице; что сам управитель испугался последствий частых посещений Эраста; но как разорвать союз любви? Известно, что:

     Ручей два древа разделяет;
     Но ветви их, сплетясь, растут.

Эраст с управительской племянницей сплелся чувствами и сердцами! Наконец, и он узнал счастье взаимной любви: Юлия, Мотылькова нещадно осыпают его эпиграммами. Эраст краснеет, но насмешки его не касаются. Он выше всего земного, и мысли его не оставили бы не здешнего, если б Федот в одно утро не принес ему письма из Москвы от кухарки Мавры! 

Мавра писала без затей; но слова ее дошли до сердца Эраста; и как не дойти, когда нежный сын узнает из скупых строк, что отец его умирает, и что одно только желание привязывает его к земному: желание увидеть и благословить сына! Души чувствительные! души нежные, доступные всему пронзительному: вы поймете, что почувствовал Эраст, прочитав письмо Мавры! А вы, души холодные, души прозаические не читайте этой главы истории Чертополохова! Вас не коснется огонь, распаляющий чувства Эраста, и вы обвините его, если я скажу, что он не поехал к отцу. Да, он остался в Беззаботине!

Однако письмо подействовало на него. Эраст чаще стал думать об отце, и сидя подле управительской племянницы, он не раз со слезами и рыданием говорил ей, что любит отца своего более собственной жизни; что для него готов переплыть Океан, пройти пешком Киргизскую степь, броситься с Ивана Великого, и даже не писать стихов, если ему угодно! 

Но в то время, когда душа чувствительного сына изливалась в столь трогательных доказательствах сыновней любви - душа отца его Лиодора воспарила в эфирные селения. Мавра опять поторопилась известить Эраста об этой невозвратной потере, и если б не прелестная управительская племянница, Эрасту бы не жить, мне не продолжать истории, а вам бы, читатели, не слышать более об Эрасте. Только благодаря прелестной, Эраст остался жив. 

Правда он поплакал более обыкновенного; зато и стихи на смерть отца написал он так трогательно, с таким чувством, что Богатонов, прельстясь ими, велел своему капельмейстеру положить их на музыку, и в первое воскресенье, они, были петы со всем оркестром, первой богатоновской певицей.

Беспокойная Мавра прислала еще письмо к Эрасту, и Эраст решился ехать в Москву. Надобно было пересмотреть наследство, расплатиться и получить долги, и исполнить все по завещанию Лиодора. Нет, не возможно, я не берусь описывать разлуки двух любовников, безмолвной горести управительской племянницы, громкого отчаяния Эрастова! Довольно! Они расстались, и вот наш Эраст, в бричке, с Федотом и чемоданом скачет в Москву.

Богатонов и Юлия очень жалели об Эрасте. Не стало того человека, одно появление которого веселило всех, неважно что лицо его всегда печально и глаза заплаканы. Так, только по потере, узнаем мы цену вещам и людям! А управитель? Он спокойнее, и хотя Эраст, когда-то и говорил ему, и что первое желание его сердца сделать из племянницы подругу жизни; но управитель что-то не верил Эрасту, и правду сказать, был рад, когда чувствительный жених оставил село Беззаботино. 

А племянница? Ах! она очень не рада отъезду Эраста! Ей скучно, она не так сладко дремлет, без Эрастова голоса.Теперь некому провожать ее к обедне, не с кем кочевать из рощи в рощу! Она потеряла много, очень много в Эрасте! Горе ее при разлуке с ним была так велика, что когда он сказал ей, что будет к ней писать - она отвечала: что мне письма! Я не умею разбирать вашу руку. Лучше приезжайте сами скорее опять к нам. Да не забудьте привезти струн на гитару! Столько простодушной заботливости об отъезжающем друге! Разве она могла не дойти до глубины сердца Эраста? Что тогда чувствовало это сердце, нельзя рассказать, нельзя описать.

И вот Эраст в Москве, и на другой день первые лучи солнца осветили его на могиле Лиодора! В полдень он занялся распоряжением оставленного ему имения; потом отобедал; уснул; и весь вечер писал письма в Беззаботино! К кому? Вы угадаете! 

Трудно, очень трудно было Эрасту привыкнуть к городской жизни, но прошла неделя, другая; и он привык к разлуке с Беззаботиным. Ко всему можно привыкнуть, даже к эпиграммам и сатирам, которые градом посыпались на Эраста, когда он издал свое чувствительное путешествие - ко всему можно привыкнуть! 

Письма в Беззаботино шли своим чередом - ответа никогда не было; но всякой приехавший оттуда непременно заходил к Эрасту и рассказывал ему о Богатонове, о Юлии, об управителе и незабвенной племяннице его. И вот один раз приезжает оттуда буфетчик Клим. Эраст любил его за то, что Клим имел в полном распоряжении своем и вино и хлеб, Клим также не был равнодушен к Эрасту, потому что на имя Эраста не одну дюжину хорошего вина перебрал он в свои руки. 

Итак, является Клим; кланяется, радуется и начинает свой рассказ. Само собой разумеется, прежде о барышне, потом о барине, потом об управителе, и наконец о его племяннице. Тут-то и ожидал его Эраст. - Ну что, что ж она? - прервал он Клима с пылающими щеками. - Что ей сделается, сударь! Здорова и веселится! - Уж и веселится? Невозможно! И чему же? - Как сударь! Разве вы не знаете ничего? - Ничего! Я? я совсем ничего не знаю! - Она выходит замуж. - Замуж? за кого? - шепчет Эраст умирающим голосом. - За Павла, камердинера. 

Если б в Эраста в эту минуту выстрелили из кремлевской пушки, он право не чувствовал бы того, что почувствовал он от равнодушных слов Клима.

Эраст опустился на стул; смертная бледность покрыла его лицо; голова закружилась, и если б он закрыл в эту минуту глаза, то Клим подумал бы, что Эраст умер. - Федот, Федот, сюда! сюда! - закричал Клим, бросившись из комнаты Эрастовой. И вот Федот стоит уже подле Эраста, поддерживая спинку стула, на котором сидит страдалец, бледный с неподвижно остановившимися глазами и дрожащими губами. А Клим уже далеко! Ах, Клим, зачем ты заезжал к Эрасту!

И три часа сидел Эраст в безмолвном оцепенении. Потом грудь начала сильнее и сильнее вздыматься, и вздохи полетели из нее. Слезы полились так стремительно, что за пять минут и манжеты и камзол и колени Эраста были мокры! Федот только дивится, откуда берется эта роса чувствительности? Он, у которого текут слезы только от крепкого табаку, да и то натощак!

Бывают такие горькие минуты в жизни, в которые человек понимает только, что все для него погибло! Эти ужасные минуты достались Эрасту. Все кончено для него; он утонул в бедственном море! Тихо, спокойно, не говоря ни слова, берет он свою шляпу, и, не отвечая Федоту на вопросы его, идет на Ваганьково. 

Там скрыто его истинное блаженство: Марья и Лиодор; там наслаждаются они находимым солнцем радостей, и Эраст с завистью смотрит на драгоценные для него могилы. Младенчество и юность оживают в его памяти при гробах незабвенных для него свидетелей! Он бросается на хладную могилу, скрывающую Марию, и растерзанному сердцу его как будто стало легче, как будто что-то согрело его и ему приятно! и в сердце его одно утешительное желание навсегда лечь подле Марии и Лиодора! 

В голове его нет ни одной ясной мысли; он только чувствует, что лежит на гробах родных своих, нему приятно! И в таком положении пробыл он до самой ночи. Сторож кладбищенский нашел его и напомнил, что пора возвратиться в город. Услышав человеческий голос, Эраст встал, еще раз обнял могилы Марии и Лиодора, и, не отвечая ничего сторожу, пошел в город. В город. Вот слово, которое растревожило существо его. В город! Я иду в город! - думал он, - туда, где тысячи людей в нем живущих чужды для меня как кресты на незнакомых могилах! 

Ночь претемная; ни звёздочки на небе. Он идет спокойно, тихо, уже приближается к Ваганьковский заставе, вдруг стая собак с лаем бежит навстречу Эрасту. Они уже близко, уже подле него, окружают и напали! В миг не стало обеих пол его кафтана, локти и колена изорваны. 

О благодетельная судьба! без этих собак Эраст не опомнился бы от своего горя! Но когда они, разорвав его платье, стали кусать и его, ему показалось что ночь переменилась в день. Он закричал и побежал - собаки за ним, и до самой заставы за ним, пока не отстали. Тут он опомнился и скорыми шагами пошел на свою квартиру. 

Прояснившийся рассудок его напрасно спрашивает, как он, Эраст, забрел ночью на кладбище. Эраст спешит, торопится; в разорванные места платья продувает ветерок; раны от собачьих зуб становятся чувствительнее с каждым шагом. Наконец он дома. Входит Федот, и, взглянув на своего барина, от ужаса падает перед ним на колена. Эраст бледен, без шляпы, волосы всклокочены, все платье в лоскутьях и из свежих ран течет кровь. 

И все это от того, что управительская племянница выходит замуж за камердинера Павла. Скажите, после этого: умеет ли Эраст любить и чувствовать? Дурную шутку сыграла с Эрастом управительская племянница! Ведь он при смерти: лежит седьмой день, не пьет, и в бреду! Мавра и Федот не отходят от него. 

Лекарь, Иван Борисович, два раза в день навещает больного, и как не придёт, то новый рецепт; лекарство за лекарством, и последнее всегда дороже. Благодетельная природа и одержала бы верх над болезнью и Иваном Борисовичем, если б не один убийственный случай, который я сейчас расскажу.

Помните ли Маркиза Глаголя? Гения богатоновской фабрики? Так ведь этот Маркиз Глаголь сошел с ума! И тут опять виновата женщина; вы ее тоже знаете: Юлия! Шутка, которой она отплатила Маркизу и Эрасту за сатиру и эпиграмму, эта шутка стоила Маркизу всего рассудка его, хотя в свое оправдание Юлия и говорит, что он только переродился из дурака в сумасшедшего! 

Но это не оправдание. Дураки везде; они свободно живут, где им угодно; а сумасшедших запирают в особенные домики. Как угодно, а Юлия виновата, что Маркиз сошел с ума! Думая об оскорблении, ему сделанном и утешая себя будущим, когда он может отмстить за себя, Маркиз наконец так живо вообразил себя в этом будущем, что и наяву стал выдавать себя за разные лица. 

Прежде всего стал он украдкой бросать во всех камешки, когда его ловили, он твердил, что он галерный невольник. Потом стал уверять, будто он француз, бывший в Африке, и наконец в воображении своем дослужился до чина полковника. Что было делать с этим Богатонову, он уже собирается отослать своего гения в Преображенское, тем более что Маркиз стал нестерпимо груб и дерзок, как вдруг в один вечер Маркиз пропал. 

Пропал Маркиз; поискали его, и решили, что он, верно, пошел в соседнее село, однако на всякой случай послали нарочного по московской дороге, и в Москву потому, что слышали от Маркиза, что он собирается навестить Эраста. И в самом деле, Маркиз пошел в Москву и прямо на квартиру Эраста.

Была полночь; тускло светилась лампада в комнате больного; пригорюнясь сидела у его изголовья кухарка Мавpa; почтительно дремал верный Федот у ног своего барина. Вдруг двери с громом отворяются и Маркиз вбегает (как сумасшедший, хотел я сказать, забыв, что он уже давно такой). Вбегает Маркиз, останавливается посреди комнаты, осматривается кругом, и начинает декламировать первую сцену из Дейдамии. 

Встрепенулся Федот, ахнула Мавра. Эраст, как будто почувствовал электрический удар в спину. Быстро поднимается со своей постели, и Маркиз, при всем сумасшествии своем, остановил взгляд на Эрасте! Бедного почти нельзя узнать: он исхудал и обезобразился болезнью! - Маркиз, - говорит гробовым голосом Эраст. - Я не Маркиз, - я полковник, - отвечает с жаром Горланский, если не веришь, вот на два тома моего путешествия по Африке. 

Сказав это, Маркиз расстёгивает свой сюртук, и вынув из бокового кармана две тетради, бросает их в лицо Эраста; Эраст, всегда робкий, а теперь и робкий и слабый, падает в обморок. Федот бросился поддержать ему голову. Мавра, испуганная, не смеет пошевелиться с места и крестится, дрожа всем телом. - Так, я полковник французской службы, хотя меня и не признают за него, думая, что я все еще галерный невольник! Но я докажу! докажу! 

Произнеся последние слова, он бросился к Эрасту и начал трясти бедного изо всей силы. - Эраст, вставай! Пойдем! настало время отмщения! - Ради Бога, перестаньте, сударь, - говорит Федот, - не трясите, он чуть жив. - Ты лжец, - отвечает Маркиз, схватив Федота; но Федот в одну минуту справился с Маркизом: повалил, связал и положил его в кухне, несмотря на крик и угрозы. 

Федот бежит к своему Эрасту, но уже поздно - Эраст перестал существовать, плакать и вздыхать. Он перебрался в беспечальные селения! Рыдает Федот, рыдает Мавра. Рыдали они при его рождении, теперь оплакивают его преждевременную смерть. Посланный от Богатонова является и присоединяет свои сетования о покойном к плачу верного Федота и попечительной Мавры. 

Когда же Федот рассказал причину смерти Эраста, посланный зарыдал вместе с Федотом: - его обманул Клим, - сказал он, - обманул! Она не замужем и никогда не думала о камердинере Павле! Клим, Клим, что ты наделал!

Посланный берет с собой связанного Маркиза и отвозит в Преображенское. Эраста схоронили, Федот женился на Мавре; Юлия вышла замуж. Что сделалось с капитаншей Постреловой, не знаю. Прочие лица, которые являлись в продолжении этой повести, как и все люди, жили, жили, и перемерли, один после другого. Клим понес достойное наказание за свою ложь: он сделался разносчиком книжек у одного Журналиста. Прелестная племянница управителя Богатонова, ах, она жива еще, жива и от нее-то я и услышал историю Эраста Чертополохова.

Не видно следов прелестей на лице ее, русые кудри ее побелели, но она все еще любит Эраста; всякую неделю ездит на могилу его. Недавно были мы вместе с ней на Ваганьковском кладбище; с нами был один из московских поэтов, чувствительный, нежный, томный; одним словом: новый Эраст Чертополохов. На камне, скрывающем нового Стерна, не было надписи. Я осмелился дружески упрекнуть его в забвении Эраста, и чувствительный поэт тотчас написал эпитафию:

     Под камнем сим лежит Эраст Чертополохов.
     Скончался (в середу) от слез, любви и вздохов!
Наверх