Подробности о смерти Вольтера

Из рапорта русского посла в Париже, князя И. Ф. Барятинского к Е. В. императрице Екатерине II, от 17/28 июня 1778 года

Вашему Императорскому Величеству я смел всеподданнейше доносить, под №17, "о смерти Вольтера, и что тело его для погребения повезено в Ферней".

 

Я, ведая, сколь Ваше Императорское Величество, соизволите принимать участие обо всех великих людях, всякого роду, адресовался, как бы собственно для себя, к одному из моих приятелей, который, конечно, в состоянии был знать все, что касалось до Вольтера, прося его "мне дать точное сведение, в намерении, чтоб к Вашему Императорскому Величеству об оном обстоятельно писать"; помянутый мой приятель, для лучшего мне объяснения, написал ко мне письмо, с которого принимаю смелость приложить здесь копию.

 

Пер. с фр., четверг,11 июня 1778 г., Париж

 

"Вам угодно, князь, знать "подробности о смерти г-на Вольтера", самого редкого и необыкновенного человека, когда-либо произведённого природой. Расскажу вам с возможной краткостью, что произошло при этом. Но для ясности необходимо начать немного ране.

 

Г-н Вольтер, уже несколько лет, был подвержен болезни, очень обыкновенной у стариков. Эта болезнь, называемая стриктурой, производила у него в мочевом пузыре мучительное раздражение.

 

Не в состоянии переносить жестоких страданий и готовый на все, чтоб избавиться от боли, когда ее чувствовал, г-н Вольтер принимал успокоительные средства во время припадков; он даже привык к опиуму, принимая его по собственному усмотрению, когда боль в мочевом пузыре делалась слишком острой.

 

Лишь бы только получить облегчение в минуту страдания, он уже не разбирал, не будет ли, облегчившее его лекарство, гибельнее самой болезни, против которой служит паллиативным средством.

 

Он также имел привычку, с первой молодости, пить много кофе и не оставил ее даже в том возрасте, когда этот напиток, вообще вредный, мог усилить болезнь, с каждым днем все более ему угрожавшую; напротив, потому ли, что кофе сделался ему необходим, или вследствие привычки, ему трудно было от него отказаться, только несомненно, что он пил кофе неумеренно.

 

Дней за 12 или 15 до смерти, он предложил французской Академии изменить план "Словаря", над которым постоянно работает это ученое общество. Ему хотелось окончательно убедить тех, которым не нравился составленный им план работы. Он даже обязался прочесть Академии несколько статей, которые хотел составить по новому плану. Это намерение занимало его постоянно; он говорил о нем всем своим друзьям.

 

В тот день, когда он ездил в Академию, с целью выставить еще сильнее преимущества задуманного им плана, он, чтоб оживить воображение, выпил утром 8 чашек кофе.

 

После этого он поехал в Академию, говорил там очень долго, с силой и энтузиазмом, которые походили на вдохновение или на неестественное возбуждение нервов. Глаза его горели более обыкновенного, - пламя гения сверкало на челе его. Все возражения, который ему делали, исчезали перед силой его красноречия; водворилось молчание; он заставил признать пользу и необходимость своего плана, и целое собрание присоединилось к его мнению с почтением, которого такой великий человек заслуживал в столь многих отношениях.

 

Г-н Вольтер возвратился домой в состоянии слабости и истощения, которое было последствием сделанных им усилий и напряжения всей его натуры.

 

Ночь была беспокойная: он много страдал от своей стриктуры; мало-помалу боли сделались ужасные: ему нужно было помочиться, а пузырь, казалось, потерял всякую способность сокращаться, он не мог ничего выпустить, и боль все увеличивалась.

 

Наконец, не вынеся более своего положения, он прибегнул к успокоительным средствам и велел подать себе опиума, которого принял, в несколько раз, довольно сильные дозы, потихоньку от своего семейства.

 

Он несколько раз ночью посылал к Митуару, своему аптекарю, за опиумом, и принимал его до тех пор, пока боли в мочевом пузыре и внутренностях не прекратились.

 

На другой день утром посетил его герцог Ришелье; он попросил у него еще опиума, который герцог давно употребляет.

 

Нельзя было узнать, принял ли он склянку, которую прислал ему герцог Ришелье, или она была нарочно разбита. Как бы то ни было, когда приехал г-н Троншет, врач г-на Вольтера, то больной громко кричал, жаловался на боль в пузыре и внутренностях и просил у медика успокоительных средств.

 

Троншен, не зная, что было, прописал прием лауданума, который есть не иное что, как сгущенный сок опиума и имеет все те же свойства.

 

Г-н Вольтер не сказал ему, что уже принимал его и, так как он на все был согласен, чтоб избавиться от настоящей боли, то он принял и в этот раз опиума, который окончательно ослабил его организм, повергнул его в страшное оцепенение, отнял последние силы и совершенно парализовал желудок.

 

Он беспрестанно засыпал; напрасно уговаривали его принять какую-нибудь пищу; он не мог решиться, а желудок не принимал того, что ему давали; так что, когда, уступая требованиям семейства и друзей, он соглашался съесть немного желе или яйца всмятку, то начинал мучиться жестокими болями в кишках, который вырывали у него крики, тревожившие всех, постоянно окружавших его.

 

Слух о его болезни и опасном положении скоро разнёсся по Парижу.

 

Попы и набожные люди очень обрадовались; все порядочные люди были глубоко огорчены. Можно даже сказать, что друзей разума и просвещения оказалось гораздо более, чем лицемеров и простофиль. Но поповская ненависть, которая никогда не прощает, проявилась во всей своей деятельности. Ханжи стали адресоваться к архиепископу Парижскому.

 

Из этих ханжей, две особенно отличались своим фанатизмом, герцогиня де Нивернуа и г-жа де Жизор, ее дочь; эти дамы, прихожанки св. Сульпиция, в приходе которого также и г-н Вольтер, отправились к приходскому священнику и вынудили у этого неразумного пастыря, такого же фанатика, как эти две богомолки, обещание не хоронить г-на Вольтера, если он умрет.

 

Он обещал им это торжественно, не страшась даже власти парижского парламента, имеющего высшую полицию в этом городе.

 

Нечто вроде договора о фанатизме, заключённого между приходским священником и этими дамами, не могло оставаться в тайне, и условие его скоро стали известны целому Парижу. Семейство (Вольтера) встревожилось этим, его друзья не были удивлены. Особенно затруднительное обстоятельство состояло в том, что у г-на Вольтера было два племянника, из которых один служит советником в Парламенте, а другой советником в Великом совете.

 

Первый г-н д’Орнуа, зять г-на де Лаваллета-Мальянвилля, королевского казначея, а другой - г-н аббат Миньо... Эти два лица советовались с г-жой Дени, племянницей г-на Вольтера, и со всеми друзьями этого философа; возникла мысль искать, в случае смерти, защиты у парламента. Г-н д’Орнуа повидался с г-ном Ансело, министром, в ведомстве которого находится Париж, и с г-ном Ленуаром, лейтенантом полиции.

 

Он сообщил им все происшедшее; и отказ священника св. Сульпиция погребать г-на Вольтера, в случае его смерти.

 

Почтенные сановники послали за священником, уговаривали его, объясняли ему незаконность его отказа и неприятные последствия, которые он может иметь для него лично. Священник согласился, что отказ был незаконен, так как за два месяца г-н Вольтер исповедался и оставил в руках его вполне достоверное исповедание веры.

 

Несмотря на это, священник объявил, что повинуется высшим приказаниям.

 

Тогда г-н д’Орнуа отправился к генерал-прокурору, чтобы узнать, будет ли принята его просьба. Но этот сановник не дал ему в том довольно уверенности, чтоб он мог рискнуть просьбой в парламент. Он тем менее хотел рисковать этим поступком, что, если б его просьба была отвергнута, то он должен бы был покинуть свое место, также как и г-н Миньо.

 

Поэтому решено было, что г-н аббат Миньо перевезет тело своего дяди в свое Сельерское аббатство, в 2-3 милях от Ножана на Сене и похоронит его там впредь до нового повеления.

 

Между тем болезнь г-на Вольтера шла все к худшему. Почти не было никакой надежды; гной переполнил мочевой пузырь, и ничего не выходило.

 

Все родственники и друзья были в глубоком унынии и со скорбью видели приближение его смерти. Наконец, в субботу 30 мая, г-н аббат Миньо пошел за священником св. Сульпиция и за аббатом Готье, за два месяца перед этим исповедовавшим г-на Вольтера. Оба священника явились к г-ну Вольтеру, находившемуся в страшном состоянии истощения, забытья и оцепенения.

 

Сверх того, он еще очень ослаб от боли и от недостатка пищи, которой не выносил его желудок. Когда священники вошли в комнату больного, при нем были господа (…), оба друзья г-на Вольтера. Эти господа спросили у приходского священника, не лишние ли они в таком печальном обстоятельстве. Священник отвечал им: Нет.

 

Тогда г-ну Вольтеру сказали о прибытии священника св. Сульпиция. Сначала, он, кажется, не расслушал. Ему повторили. Г-н Вольтер отвечал: Передайте ему мое почтение, и обнял одной рукой священника, в знак своего расположения. Когда священник еще приблизился к постели и, поговорив ему о Боге, смерти и его близком конце, спросил его довольно громким образом: Признаете ли вы божественность Иисуса Христа?

 

Г-н Вольтер тотчас, как будто собираясь с силами, попытался сесть на постели, оставил священника, которого почти держал в своих объятиях и той же рукой, которой прежде обнимал его, сделал движение гнева и раздражения. Как будто отталкивая этого фанатика-священника, он сказал ему не сильным, но очень слышным голосом: Дайте мне умереть в покое, - и тотчас повернулся к нему спиной.

 

Тогда священник обратился к присутствующим и сказал им, с большим умом и находчивостью, чем можно было ожидать в голове, до такой степени, помрачённой суеверием: Вы видите, господа, что он без памяти.

 

Потом он попросил пера и бумаги, написал разрешение перевезти, без обрядов тело г-на Вольтера, куда угодно и объявил в том же акте, что он его покидает (здесь фактическое отлучение от церкви).

 

Г-н аббат Готье, духовник Вольтера, дал также нечто вроде свидетельства об исповеди. После этого оба священника удалились.

 

Это происходило между 6-7 часов вечера. Спустя несколько времени, г-н Вольтер подозвал одного из своих старых слуг, взял его за руку, простился с ним и прибавил очень ясным голосом: "берегите мамашу" (так он называл г-жу Дени, свою племянницу). То были последние произнесенные слова.

 

Он умер в тот же день вечером, в 11 часов без четверти, среди слез и искренней печали родных и друзей. У дверей его дома стояла толпа народа, простолюдинов и чиновных людей, которые беспрестанно посылали, или приходили сами наведываться о его здоровье, одни из любопытства, другие из участия.

 

Спустя несколько часов после того, как он испустил дыхание, тело было вскрыто для бальзамирования. Все части найдены здоровыми, кроме желчного мешочка, где было немного гноя, и мочевого пузыря, который во всем своем протяжении был наполнен гноем. Желудок также оказался парализованным.

 

Это было последствием большего количества опиума, который он принял и который, расшатал и сломил пружины натуры.

 

Когда вскрыли череп, мозг оказался значительного объёма. Молодой хирург, делавший эту операцию, был изумлен таким количеством мозга и все смотрел на этот феномен удивленными глазами. Он даже просил позволения взять к себе мозжечок, желая сберечь в сохранности какие-нибудь остатки великого человека.

 

Маркиз де Вилет выпросил его сердце, чтобы положить его в приделе своей деревенской церкви. На это согласились. Относительно огромного количества мозга надобно заметить, что почти всегда очень умные люди имеют мозг гораздо большого объёма, нежели обыкновенные люди.

 

Ночь с 30 на 31 была употреблена на бальзамирование тела. В воскресенье вечером, в 12 без четверти, г-на Вольтера одели в обыкновенный его халат, а на голову надели ночной колпак, потом его положили в дормез. Там его привязали за обе руки и туловище, за ляжки и за ноги, чтоб тело не качалось от движения кареты, и чтоб он походил в этом движении на больного, которого перевозят домой.

 

В карету посадили доверенного слугу, и таким образом перевезли великого человека в Сельерское аббатство, принадлежащее г-ну аббату Миньо, племяннику покойного. Аббат, вместе со своим двоюродным братом г-ном д’Орнуа, тоже племянником г-на Вольтера, и другими дальними родственниками, провожали тело до Сельера.

 

По приезде в Сельер, тело так пахло, что доверенный слуга от этого занемог и не в силах был оставаться в карете.

 

Тотчас была вырыта яма в 8 футов глубины, куда опустили тело г-на Вольтера, покрыв его на два фута негашеною известью.

 

Тело истлело через два часа, так что от него не осталось следов. Такая предосторожность была необходима, для того чтобы епархиальному епископу не пришло в голову вырыть его и не дать ему лечь в освященной земле.

 

Одно лицо, заслуживающее доверия, находясь случайно в Сельере во время прибытия тела, было свидетелем этого происшествия.

 

Приор аббатства, человек умный, созвал священников из всех окрестных приходов, и церквей, и на другой же день была отправлена похоронная служба по г-ну Вольтере. При этой службе было большое стечение народа, а на другой день все, из любопытства, ходили смотреть место, где положены бренные остатки великого человека.

 

Отдав последний долг своему дяде, аббат Миньо и г. д’Орнуа поспешно воротились в Париж.

 

Завещание г-на Вольтера, сделанное им лет 6 назад, было открыто. Вот его главные статьи.

Он оставляет г-ну д’Орнуа 100 тысяч ливров капитала, столько же г. аббату Миньо.

Г-же Дени около 260 т. ливров в бумагах и наличными деньгами; Фернейское имение и дом, недавно купленный в Париже, завещает также г-же Дени. У нее будет теперь 60 тысяч чистого дохода.

Он оставил еще Ваньеру, своему доверенному секретарю, 400 ливров дохода, 8 тысяч ливров наличными деньгами, дом и землю, которые он купил для него в Фернее.

Он также оставил по денежной сумме каждому из своих слуг. Из рукописей не нашлось ничего.

Секретарь его позаботился еще в Фернее сжечь те, которые могли его компрометировать; г-н Вольтер, уже не думавший воротиться в Ферней, сам присутствовал при разборке бумаг перед своим отъездом. Думают, что он оставил в рукописи у кого-нибудь из близких; но до сих пор я не имею на это никаких доказательств.

 

В самый день смерти, он почти ни на минуту, не терял своего обыкновенного присутствия духа. Он подавал даже некоторую надежду на выздоровление, но сам чувствовал свое положение и не скрывал от себя опасности, так что когда священник св. Сульпиция и аббат Готье ушли от него, то он подозвал одного из самых старых слуг своих, по имени Маро и, нежно взяв его за руку, простился с ним и сказал: Друг мой, я умираю.

 

За несколько времени до конца, он открыл глаза, казавшиеся еще полными жизни и блеска, потом вздохнул три раза и умер, без малейшего изменения в лице.

 

Во время болезни, бывшей у г-на Вольтера за два месяца до смерти, он счел нужным приобрести терпимость ханжей, написав исповедание христианской веры. Он продиктовал оное почти в следующих выражениях:

 

"Я, нижеподписавшийся, сим удостоверяю и свидетельствую, что я жил и умираю в католической апостольской римской религии. Если моими сочинениями мне случилось причинить какой либо соблазн церкви и религии, то молю Бога о помиловании, надеясь, что по благости Своей Он отпустит мне мои прегрешения. Писано в Париже, в присутствии друзей моих, гг…".

 

Это исповедание веры, вполне достоверное, было вручено священнику св. Сульпиция. Его достаточно, чтобы доказать, как неправилен был отказ этого пастыря погрести г-на Вольтера, ибо ничего формальнее и определеннее нельзя требовать от неверующего и даже от полнейшего атеиста.

 

…

 

Честь имею быть, князь, и пр. и пр.".