Григорий Иванович Вилламов (1775 -1842) - статс-секретарь, член Государственного Совета, большую часть своей службы провел при дворе императрицы Марии Фёдоровны, при особе которой он исполнял обязанности личного секретаря с 1803 года до самой ее кончины в 1828 году.
Чрезвычайное трудолюбие Вилламова, его разностороннее образование и мягкий, уживчивый характер доставили ему особое доверие императрицы: она поручала ему все более важные личные свои дела и переписку, а также дела по благотворительным своим учреждениям.
Благодаря этому, Вилламов пользовался исключительным положением человека, который видел и знал все происходившее при дворе, и к которому члены императорской фамилии привыкли относиться с доверием и запросто, как к домашнему человеку.
Нравственный характер Вилламова также внушал к нему всеобщее уважение: он удалялся от придворных интриг, отличался бескорыстием, столь редким в ту эпоху, и, в течение 25-ти лет довольствуясь скромной ролью секретаря, ничем не обнаруживал личного честолюбия; между тем, он имел мужество, при докладах своих императрице, постоянно говорить ей правду, хотя иногда его мнения не могли быть приятны императрице.
Были минуты, когда служебное положено Вилламова висело на волоске, но императрица ценила выдающиеся его качества, привыкла видеть в нем правую свою руку, и Григорию Ивановичу прощалось многое.
Легко видеть теперь, какое важное значение имеет дневник Вилламова, посвященный изложению его придворной и служебной деятельности. Его дневник писался им для себя, а не для потомства, и, при всей своей отрывочности, живо рисуют перед глазами читателя те события и лица, среди которых действовал Вилламов: читая его дневник, мы как бы переживаем то, что переживал сам Григорий Иванович, а с ним иногда и вся Россия.
Дневник написан на французском языке быстрым, торопливым почерком, который даёт нам понятие о желании его автора сохранить в своей памяти все более или менее важное, происходившее в течение дня. К сожалению, дневник этот писался Вилламовым лишь в некоторые годы и сохранился в отрывках за 1806, 1807, 1810, 1812-1814 и 1825-1826 гг. Самый важный из этих отрывков, обнимающий собою время воцарения императора Николая Павловича (ноябрь, 1825 г. - март, 1826 г.).
1825 г о д
Ноября 17-го, вторник. В 3 часа, в минуту отправления к обеду, императрица-мать получила письмо от императора от 5-го числа, в котором он извещал ее о своем возвращении в Таганрог и о легком своем нездоровье.
1825 г о д
Ноября 17-го, вторник. В 3 часа, в минуту отправления к обеду, императрица-мать получила письмо от императора от 5-го числа, в котором он извещал ее о своем возвращении в Таганрог и о легком своем нездоровье.
Нездоровье это должно быть следствием простуды, которой он подвергся во время путешествия по Крыму, где днем было чрезмерно жарко. Мой сын Александр писал мне, что вечером было до 18°, а в Севастополе они перешли в гавани 1,5 версты по воде буде только в мундирах. 4-го числа император почувствовал себя худо.
Ноября 18-го, среда. Великая княгиня Елена (Павловна, супруга в.к. Михаила Павловича) получила письмо императрицы Елисаветы (Елизавета Алексеевна (урождённая Луиза Мария Августа Баденская, нем. Louise Marie Auguste von Baden) - российская императрица, супруга императора Александра I) от 9-го числа. Последняя просит ее уведомить императрицу-мать, что государю лучше, и прибавляет, что она не пишет ей сама об этом, чтобы не придавать слишком большой важности легкому нездоровью государя.
Ноября 22-го, воскресенье. Утром императрица-мать получила от императрицы Елисаветы письмо от 12-го числа, в котором сообщалось о возобновлении лихорадки у императора, которая помешала ему встать; императрица надеется, впрочем, что дня через два ей вовсе не придется говорить о его болезни.
Рюль (придворный лейб-медик) получил бюллетень Вилье от 4-12-го числа, где он говорит о гастрической желчной перемежающейся лихорадке у императора, продолжавшейся с 11-го числа и сопровождавшейся сильными приступами. Я провел этот день у себя, приняв лекарство.
Вечером я спал, а затем мне принесли письмо от графа Нессельроде, сообщавшего письмо князя Волконского (Князь Петр Михайловичу генерал-адъютант, находился при особе государя в Таганроге). Письмо это заключало в себе то же, что императрица узнала из письма, полученного утром, потому я не спешил его посылать к ней.
Для этого я воспользовался утром следующего дня, 23-го числа. За мной пришел курьер. Императрица не одобрила того, что я не прислал ей письма тотчас по получении, вообразила себе, что оно боле позднего числа. Об этом она писала графу Нессельроде, но узнала от него, что письмо действительно от 12-го числа.
Ноября 24-го, вторник. Я совершил поездку на Александровскую мануфактуру и там, вместе с Вильсоном (управляющий Александровской мануфактурой Воспитательного дома), рассматривал материалы, собранные им для составления отчета, и затем я ему указал форму его составления, которую он и принял.
Я уехал оттуда в 2 часа, имея приказ быть около 4-х часов во дворце, так как императрица хотела отправить по экстренной почте этого дня письмо в Таганрог (почта идет туда по вторникам и пятницам в 5 часов пополудни). Я переписал письмо, изготовленное к императрице Елисавете и получил приказание помедлить его отправлением. Наконец оно было отправлено в 7 часов вечера.
Ноября 25-го, среда. Я отправился во дворец, так как сегодня мой день службы. Окончив около восьми часов занятия у императрицы, которая отбыла к принцу Евгению Виртембергскому (прибывшему сюда в воскресенье вечером), приказав мне прийти затем опять, я поднялся в канцелярию и нашел там почт-директора Булгакова (Константин Яковлевич), который меня искал.
Я спросил о новостях из Таганрога. Он показался весьма озабоченным и сказал, что имеет для меня пакет. Пакет этот заключал в себе нижеследующее письмо Дибича (Барон, впоследствии граф, Иван Иванович, начальник главного штаба его величества, находившийся в Таганроге при особе государя) от 15-го ноября:
Нужным считаю предупредить ваше превосходительство о настоящем положении здоровья государя императора. По возвращении из Крыма в Таганрог 5-го числа сего месяца его императорское величество почувствовал, еще на возвратном пути сюда, сильную простуду.
В первые дни приезда его величества признаки желчной горячки ознаменовались постепенно, но не подали повода к большому сомнению. С 13-го же и в особенности 14-го числа припадки сделались гораздо сильнее и положение болезненности его величества возрождало тем более беспокойство, что род горячки сей возобновлял припадки почти беспрерывно.
Такое состояние августейшего больного решило окружающих его величество советовать прибегнуть к священным таинствам. Сего утра в 5 часов государь император изволил исповедаться и причаститься Святых Тайн со свойственною его величеству верою и твердостью.
С тех употребление пиявиц и других средств успокоило несколько жар и припадки, и хотя медики не теряют вовсе надежды, однако же, и не скрывают, что они находят положение его величества весьма опасным. Я покорнейше прошу ваше превосходительство о таковом несчастном для всех верноподданных положении государя императора, если признаете нужным, доложить ее императорскому величеству, с крайнею притом осторожностью, по вашему благоусмотрению.
С совершенным почтением и проч. P. S. Я считаю долгом вас о сем уведомить предварительно, дабы действовать, по-вашему, благоразумно, а лейб-медик Виллье доставит письмо и журнал подробный с завтрашней экстра-почтою, подобно как cиe сделал я прошедшею экстра-почтою.
Булгаков согласился с моим мнением, когда я выразил предположение доложить при удобном случае императрице об этих печальных новостях. Он добавил при этом, что, вероятно, такого же содержания письма адресованы к графу Милорадовичу (Михаил Андреевич, с.-петербургский генерал-губернатор), к князю Лопухину (Петр Васильевич, председатель Государственного Совета), к генералу Воинову (Александр Львович, генерал-адъютант, командир гвардейского корпуса), следовательно ко всем властям.
Я ответил, что здесь нечего колебаться, и что я, прежде всего, доведу печальные новости до сведения императрицы. Булгаков расстался со мною, и я сошел вниз. Императрица еще не прибыла. Я быстро побежал к Рюлю пригласить его к себе на помощь, но не застал его. На возвратном пути лакей сказать мне, что императрица меня спрашивала.
Я положил свою бумагу в карман, решившись сделать из нее употребление только по прибыли Рюля. Только что я собрался читать у императрицы, как доложили о Рюле. Я вышел, как обыкновенно в тех случаях, когда Рюль являлся, хотя она на этот раз и пригласила меня остаться, в передней объяснить ему, в чем дело, приглашая его предупредить императрицу, что имеются неприятные новости, и что, тем временем, отправлюсь к графине Ливен (графиня, статс-дама, друг императрицы Марии).
В тот момент, когда мы с ним вместе выходили, чтобы явиться к императрице, она сама вышла к нам на встречу, спрашивая, что здесь такое. Я сказать ей, что вести нехороши. Мы зашли к графине, и императрица, к довершению моей тревоги, потребовала письмо Дибича. Я прочел его. При чтении того места, где говорилось о приобщении Святых Тайн, она испустила крик и выказала все свое горе.
Затем императрица направилась в свои покои и там я должен был еще раз прочесть ей это роковое письмо, которое произвело на нее удручающее впечатление. Она взяла его у меня, стала пересматривать и затем пожелала остаться несколько времени одной. Потом она вновь позвала меня к себе и спросила, нет ли других писем, выражая опасение, что несчастье, может быть, гораздо больше. Я упомянул, что было еще письмо к Милорадовичу, которое она мне приказала поискать.
Выходя я встретил великого князя Николая. Я ему сказал, что его мать уже предупреждена, и показал ему письмо. Он нашел, что оно похоже на то, которое получил Милорадович. Наконец приехал и Милорадович, говоря, что он меня искал. Было условлено, что если завтра придут вести еще хуже, то, прежде всего, соберут гарнизон и приведут его к присяге императору Константину.
Смотрел на это письмо, как на простое предвестие ожидаемого несчастья; составил приказ, отданный из Таганрога по эстафете - приготовить на всех станциях лошадей для фельдъегеря, который должен проследовать. Императрица просила, чтобы я провел ночь во дворце. Поэтому я написал домой, что получение дурных известий о здоровье императора и ожидание последующих задержат меня во дворце, что моих весьма поразило.
Великий князь Николай провел ночь в малой передней, равно как г. Альбедиль (барон Петр Романовичу гофмейстер двора императрицы Марии), адъютант великого князя, Адлерберг (Владимир Федорович, флигель-адъютант, полковник, впоследствии министр высочайшего дворе, друг императора Николая Павловича), и Рюль.
Я оставался в канцелярии; в 2 часа лёг на диване совсем одетый; в 5-30 часов я сошел вниз и узнал, что императрица или не спала, или часто просыпалась. Я заснул еще немного и около 8- ми часов опять сошел вниз и узнал, что императрица заснула после 6-ти часов и еще спит. По ее повелению, я написал духовнику, чтобы он завтра утром в дворцовой церкви отслужил молебен о здоровье императора.
Ноября 26-го, четверг. В полчаса девятого я отправился домой, чтобы немного привести себя в порядок, и затем возвратился во дворец. Здесь шла обедня и молебен. К концу молебствия пришли сказать, что великий князь меня спрашивал и что прибыл курьер.
Я побежал к нему и получил письмо Дибича, который уведомляет о том, что происходило в Таганроге с 17-го ноября. Было также письмо к императрице от императрицы Елисаветы; она писала, между прочим, что здоровье императора находится в лучшем состоянии. Виллье говорит в своем бюллетене, что наружными лекарствами удалось вывести императора из сонного состояния, в котором он находился, что увеличивает надежду на его выздоровление.
Частное письмо от Волконского говорит, что 17-го числа утром император узнавал лица, его окружавших, и разговаривал с императрицей довольно твердым голосом. Все это подает надежды на лучшее; но великий князь Николай их не разделает.
Вечером Рюль получил письмо Виллье от 16-го числа и бюллетень по-латыни, из которого видно, что в этот день император был почти при смерти! Но так как стало уже известно, что 17-го числа ему было лучше, то этот бюллетень, казалось, свидетельствовал о 6лагоприятном повороте в течении болезни, так как она, по-видимому, уже достигла своего высшего предела и стала ослабевать. Императрица чувствовала себя спокойнее и предложила мне отправиться домой, добавив, что я нуждаюсь в отдыхе.
В этот вечер она отыскала в своей красной книге три письма великой княгини Мapии, за номерами 41, 42 и 43, которые мы тщетно искали боле чем 8 дней. За утрату этих писем императрица делала мне весьма чувствительные упреки, и я хотел теперь дать почувствовать всю их несправедливость, когда письма нашлись, но, при настоящем положении дел, я оказался неспособным к этому.
Императрица отдала мне письма, спросив однако, не я ли их там положил. Камердинер Гримм сказал мне, что заметил эти бумаги после возвращения из Гатчины, не зная, что это те письма, которые искали. Я покинул дворец в 11 часов и провел ночь дома, сообщив своим последние новости.
Ноября 27-го, пятница. Императрица сказала мне, что английский курьер отправляется сегодня, завтра же с почтой - прусский курьер; поэтому она считала полезным послать курьера от себя, чтобы предупредить дочерей о новостях, которые она получила о здоровье императора, - прежде, нежели они узнают их из других уст, и поручила мне посоветоваться об этом с графом Нессельроде; прежде чем послать курьера, она желала, однако подождать новостей, которые придут сегодня, потому что Потапов (Алексей Николаевич, дежурный генерал) имел приказание отправлять курьера отсюда ежедневно, за исключением тех двух дней, когда из Таганрога приходит почта, и узнал, что в Таганроге сделано подобное же распоряжение. Нессельроде был одинакового мнения с императрицей. Возвращаясь от него, я нашел в нашей большой приемной массу лиц: говорили, что прибыл курьер.
Князь Хилков (второй секретарь Марии Федоровны) пришел из церкви и повторил тоже самое, ссылаясь на князя Лобанова (Дмитрия). Наконец прибыл Милорадович; он взял меня под руку, обнял и сказал: уже теперь надо показать твердость духа. На глазах у него были слезы. Я понял, наконец, что несчастье совершилось!
Он сказал мне, что я найду Потапова в покоях великого князя и что надо стараться предупредить его о случившемся. Я нашел Потапова в беседе с военным министром; к нам присоединился затем Рюль. Недоумевали, как сообщить эту ужасную весть императрице. Рюль предложил сделать это, пока императрица еще в церкви, потому что, вознося там душу свою к Господу, она скорее найдет в себе силы перенести удар.
Отправляясь в церковь, мы разделились на две парТии: граф Милорадович, Татищев и Потапов направились через аван-залу, а Рюль и я через покои императрицы. В ее кабинете мы нашли великого князя в ожидании страшной вести (dans attentes de la terrible nouvelle). Мы подтвердили ее ему. Великий князь потребовал, чтобы ему представлено было подлинное извещение. Я ответил, что оно у Потапова.
Великий князь сказал Рюлю, чтобы тот пошел известить императрицу, что он сам не в состоянии этого сделать. Тогда Рюль вошел впереди нас в прилегающую к алтарю церкви комнату, где императрица находилась в продолжение обедни; вслед затем крик императрицы возвестил нам, что печальное известие было ей сообщено.
Она потеряла сознание. Когда она пришла в себя, то, предшествуемая духовником, приблизилась к алтарю; великая княгиня Александра (Великая княгиня Александра Фёдоровна, супруга великого князя Николая Павловича, будущая императрица) ее поддерживала. Великий князь вышел из церкви, чтобы принести присягу императору Константину; за ним последовали генералы, а Потапов вручил мне три письма: императрицы Елисаветы, князя Волконского и генерала Дибича.
Императрица, сопровождаемая всеми нами, медленно вернулась в свои покои, присаживаясь от времени до времени в кресло. Мы оставили ее в кабинете и, прибыв в нашу большую приемную, нашли здесь гвардию, которая приносила присягу. Узнав, что то же делают и в большой церкви, мы также туда отправились и подписали присяжный лист.
Пока все это происходило, прибыл князь Александр Голицын и сказал, что слишком поторопились принесением присяги, что должно было бы, прежде всего, прочитать завещание покойного императора, находящееся в Государственном Совете. Совет собрался в заседание, и тогда вскрыли запечатанный пакет, положенный на хранение в Совет в 1823 г.
Он заключал в себе манифест покойного императора Александра и приложенный к нему акт отречения великого князя Константина от его прав на престол. В своем отречении великий князь писал, что, не считая себя никогда способным нести бремя правленая и никогда не занимаясь государственными делами, он по-нынешнему своему положению (вследствие женитьбы на г-же Грудзинской) более, чем когда-либо, далек от мысли о троне и просит своего брата и государя принять его отречение от прав (предполагаемого) наследника в пользу того лица, которое после него имеет наибольшие права на корону; в манифесте своем император принимает это отречение, с согласия матери, и наименовывает великого князя Николая наследником престола.
Между тем уже написали в Москву, где подобный акт хранится в Сенате (?), чтобы, если этот акт вскрыли уже, то, несмотря на это, принесли бы присягу Константину; если же акт еще не вскрыт, то чтобы оставили его запечатанным и также приносили присягу Константину. Государственный Совет, выслушав манифест покойного государя и акт отречения Константина, объявил, что нельзя приносить присяги Константину, и что должно присягнуть Николаю.
Тогда великий князь отправился в заседание Совета и объявил, что не может принять престол, принадлежащей его брату, что лишь Константину принадлежит право окончательного решения вопроса, что если брат пожелает настаивать на своем отречении, то он, Николай, обязан будет принять правление, но что никакого решения нельзя принять, не зная воли Константина.
Тогда Государственный Совет направился в полном своем составе к императрице-матери, которая приняла его у себя и выразила, что она действительно знала о существовании вскрытых Советом бумаг, что она одобряет намерение великого князя Константина, но что не ей решать дело, возникшее между двумя ее сыновьями, одинаково дорогими для нее, что, поэтому, надлежало бы сообразоваться с желанием Николая.
Альбедиль, Новосельцев, Рюль и я, все мы обедали в комнате Альбедиля, но едва лишь я отведал супу и устриц, как императрица прислала за мной, чтобы заняться отправкой князя Гагарина, которого она посылала к императрице в Таганрог, и двух курьеров - к великим княгиням Марии и Анне. Я составил для них бюллетень из известий о болезни и смерти императора, полученных последовательно одно за другим. Я написал несколько слов Александру через князя Гагарина.
В семь часов в покоях императрицы служили панихиду. После 9 часов я читал императрице проповедь из книги: Stunden der Andacht (Часы благоговения. Книга молитв и назиданий). Затем она ушла готовиться к причастию. Императрица приказала мне написать во все наши учреждения, чтобы завтра была отслужена панихида во всех наших церквах. Вечером я получил письмо Дибича от 18-го числа.
Ноября 28-го, суббота. Я составил циркуляр во все наши учреждения о принесении присяги императору Константину и, получив разрешение от императрицы, приказал его разослать. Я приказал также нашим канцелярским чиновникам отправиться в воспитательный дом для принесения присяги.
В церкви дома была отслужена обедня и панихида, на которой и я присутствовал. Вечером получены письма Константина и Михаила из Варшавы от 21-го числа. Они не знали еще ничего о тяжелой болезни императора. Я прочитал императрице проповеди из книги "Stunden der Andacht". После обеда я навестил графиню Томатис, которую нашел очень расстроенной.
Бедная девушка! Всем своим благосостоянием она обязана личным благодеяниям императора. Императрица поручила мне написать утром к г-же Питт (графиня, друг императрицы Елизаветы) в Царское Село, чтобы выразить ей свое участие. После обеда мне принесли письмо обратно, с известием, что г-жа Питт возвратилась в Петербург. Я послал письмо к ней и получил ответ через Моберлей, что она больна. Я отправился и нашел ее в постели. Я начал этот дневник с ноября 1825 года.
Ноября 29-го, воскресенье. Была обедня и панихида. Нужно было отправить курьера в Таганрог, но так как весь день напрасно ожидали известий от императрицы Елисаветы, то отправление курьера было отложено на завтра. Императрица причащалась и приказала мне явиться к ней; отпустила меня в 9-30 ч. и приказала мне прийти завтра лишь после десяти часов.
Рассказывали сегодня, что покойный император послал отречение Константина при письме к князю Лопухину. Тогда князь собрал Совет, приказал членам покаяться соблюдать тайну и, сообщив им о содержании акта, положил его в Совет на хранение. Рассказывают, что другой экземпляр акта был послан министру юстиции с письмом к нему; тот спрятал его в ч у л а н е) (так говорят), не сообщив о нем Сенату; что теперь он отыскал этот акт и послал его при своем рапорте императору Константину. Поведение довольно странное.
Ноября 30-го, понедельник. Императрица получила следующее письмо от императрицы Елисаветы от 21-го ноября:
Что мне вам сказать, дорогая maman! Я осталась навсегда самой несчастной из существ. Я прошу помощи у Господа. Я молю эту ангельскую душу, которая теперь находится пред Ним, тоже просить у Него для меня помощи. О Боже! Я не нахожу в себе ни сил, ни достаточной твердости. Он умел их здесь возбуждать.
Теперь я лишилась всякой поддержки, я потеряла цель жизни, с ним для меня все кончено. Он причащался, не думая об опасности, но испытывая то чистое блаженство, которое он всегда вкушал при исполнении сего таинства; он причащался в сознании, исповедовался также. Душа его поборола усыпление, подавлявшее все его способности.
Эта душа проявляла себя почти до самого момента его кончины: он сохранял способность любить, потеряв способность понимать. О, Боже, Боже! эти раздирающие душу воспоминания будут преследовать меня в течение всей моей жизни. Да будет с вами Господь, дорогая maman! Вам есть еще, для кого и для чего жить: найдите же в этом для себя силу и твердость!
Князь Волконский писал мне того же числа, 21-го ноября:
Князь Волконский писал мне того же числа, 21-го ноября:
Имею честь уведомить ваше превосходительство для донесения ее императорскому величеству государыне императрице Марш Фёдоровне, что ее императорское величество государыня императрица Елисавета Алексеевна, при всей скорби ужаснейшего общего несчастья, изволит переносить печаль с удивительною твердостью, присутствует ежедневно два раза при панихидах по блаженной памяти усопшем государе императоре Александре Павловиче, и здоровье ее императорского величества довольно хорошо.
Вчера ввечеру после панихиды изволила переехать в другой дом на время бальзамирования тела покойного государя императора и устроения катафалка в зале. Великий князь Николай просил меня перевести на русский язык бюллетень, который был послан великим княгиням, и я ему занес перевод перед обедом, вместе с копией ей французского подлинника. Курьер отправился в Таганрог, и я написал Александру. Вечером я занимался чтением я ушел лишь в 12 часов по полуночи.
Декабря 1-го, вторник. Императрица очень хорошо провела ночь. Она утвердила несколько докладов и приказала мне самому отнести их в Опекунский совет. Я обедал, как в эти дни с 25-го числа, с Альбедилем, Рюлем и Новосильцевым. Фредерици (Ермолай Карлович, полковник, управляющий городом Павловск) пришел принять участие в нашем обеде.
После обеда, так как императрица пошла отдохнуть, я провел час у графини Томатис, которая доверила миг свои сомнений, которые рождались у нее по отношению ко многим предметам веры. Тогда я ей изложил свою систему, которая ей понравилась. Вечером я занимался чтением и лег спать около часу ночи.
Сегодня появился в газете "Северная Пчела" (газета основана Фаддеем Булгариным, совместно с Н. И. Гречем) бюллетень, который я перевел с французского языка на русский. Вечером перед сном я написал графине Эглофштейн (Юлии), от которой утром получил письмо, с приложением стихотворений, написанных по случаю юбилея Гёте. Я посылаю ей метеорологические наблюдения, сделанные в Перми и Иркутске.
Декабря 2-го, среда. Я послал сегодня свое письмо к графине Эглофштейн, адресуя к г. Сильвестру. Я написал также к г-же Брунтон, чрез посредство Струве, и к Александру, долгое молчание которого начинает меня беспокоить.
Приехав во дворец, я получил письмо Волконского, от 23-го числа. Он извещает меня, что здоровье императрицы довольно хорошо, но силы ее приметно ослабевают. Императрица (мать) поручила мне составить для нее письмо к королю Виртембергскому, которое она затем подписала, а также к великому герцогу Голштинскому (Августу-Павлу-Фридриху, племяннику императрицы) и к эрцгерцогу Иосифу (супруг великой княгини Александры Павловны, скончавшейся в 1801 году).
К двум последним я уже писал для нее письма в минувшую пятницу. Рассказывали сегодня, что император, уезжая из Севастополя, пожелал посетить обитель Св. Георгия, расположенную на возвышенности; что его проводники советовали ему одеться потеплее, потому что на вершине горы воздух весьма свеж. Он их не послушался, но, прибыв в монастырь, продрог от холода и согласился, что воздух был резкий.
Тогда императору советовали надеть свой плащ, но он ответил, что сядет на лошадь и, чтобы согреться, поедет скорее; затем, когда прибыли к одной речонке (название которой по-татарски означает кладбище русских, потому что они, вероятно, по неблагоразумию, лишились здесь жизни, и которую переходят в брод) - его проводники говорили ему, что татары никогда не переправляются через эту реку ни вечером, ни ночью, так как в это время от реки идут нездоровые испарения, и советовали ему отсрочить переправу до следующего дня.
Государь их не послушал и переправился через реку в брод, даже промочил себе при этом ноги.
Графиня Томатис рассказывала мне вчера, что перед выездом из Царского села, прогуливаясь по алле лилий, которая находится как раз против апартаментов императора, она заметила ветку, который пускала новые почки.
Графиня Томатис рассказывала мне вчера, что перед выездом из Царского села, прогуливаясь по алле лилий, которая находится как раз против апартаментов императора, она заметила ветку, который пускала новые почки.
Она ее сорвала и принесла к себе домой, радуясь этой исключительно редкой находке в такое позднее время года. Старуха, которая находилась при этом, сказала ей: "нечего этому радоваться". "Как, что такое?" - "Это весьма плохой знак". Стали над этим шутить, но, наконец, спросили, что же обозначает собою эта находка? - "Это значит, - отвечала старуха, - что владелец сада должен умереть".
Было замечено еще, как частность, что, уезжая из Царского Села, император, который обыкновенно выезжал прямо из дворца, приказал Дибичу ехать в своей коляске вперед, а сам на дрожках объехал весь сад, - говорили, что он прощался с ним. Выезжая из Петербурга, государь бывал обыкновенно в Казанском соборе; на этот раз он в день отъезда отправился в Александро-Невскую лавру. Вечером я читал императрице, был отпущен после 11 часов и приехал домой в 11 часов.
Декабря 3-го четверг. Прибыв во дворец, я узнал, что приехал великий князь Михаил в 6 часов утра. Известие о смерти императора получено было в Варшаве 25-го числа, и великий князь отправился оттуда 26-го. Его брат, Константин, получил известие о болезни императора несколькими днями раньше, 15-го числа, но он скрыл его даже от своей жены.
В комнатах императрицы происходили совещания, и Николай, казалось, был смущен (avoir l'air un peu capot). Вечером отправился курьер в Варшаву, и императрица писала его императорскому величеству. Впрочем, ничего не выяснилось. Я читал после 11 часов, и вернулся домой после полуночи.
Декабря 4-го, пятница. Праздник моей жены и моей дочери. На завтрак собралось много гостей. Никаких известий из Таганрога. Нам рассказывали, что сегодня Сенат единогласно принял предложение Дмитрия Ланского - испросить особым докладом соизволение императора на сооружение памятника почившему императору Александру с надписью: "Александру I - Россия". Князь Василий Долгоруков к этому предложению добавил, что надо объявить конкурс, в котором могли бы принять участие все европейские художники, обещав тому, чей проект будет одобрен, от 2000 до 2500 руб.
Я сказал об этом императрице, которая при этом выразила желание, чтобы сохранили наименование: благословенный. Я возвратился обедать домой, купив по дороге пару серег в 10 руб. для малютки и кольцо с брильянтом за 200 руб. для моей жены. Тотчас же после обеда я возвратился во дворец. Вечером императрица отправила несколько бумаг, я читал и явился домой после полуночи.
Декабря 5-го, суббота. Я получил следующее письмо князя Волконского от 26-го числа:
Для доклада ее императорскому величеству государыни императрице Марии Фёдоровны имею честь уведомить ваше превосходительство, что ее императорское величество вдовствующая государыня императрица Елисавета Алексеевна сего утра в 9 часов изволила приобщаться Св. Тайн, и хотя с чрезвычайною твердостью переносит общую горесть, но силы ее величества приметно слабеют и прошедшую ночь проводить изволила не весьма хорошо.
Тело блаженной памяти в Бозе почивающего покойного государя императора Александра Павловича лежит еще на постели, по недостатку различных вещей, ожидаемых из Москвы для переноса тела в зал. С нетерпением ожидаю от вас, милостивый государь, уведомления о дражайшем здравии ее императорского величества государыни императрицы Марии Фёдоровны, молясь ежедневно о подкреплении сил ее величества в столь, ужасном бедствии, всех вас постигшем.
Императрица получила также письмо от императрицы Елисаветы. Я не знаю, находит ли она лучшим состояние здоровья императрицы Елисаветы: я же могу только заметить у нее постепенный упадок сил. Императрица мне сказала, что Реад (Николай Андреевич, флигель-адъютант) отправляется в Таганрог, и поручила мне ответить Волконскому, что я и сделал. Она писала также императрице Елисавете.
По городским слухам, граф Аракчеев должен был вчера приехать, опять вступив в отправление своих служебных обязанностей. Довольно странно, что смерть потаскушки (gueuse) (любовница гр. Аракчеева из его крепостных, Настасья Минкина.
В отсутствие гр. Аракчеева, она убита была дворовыми его людьми, за жестокое обращение с ними, 10-го сентября 1825 г., в селе Грузине) произвела на Аракчеева такое впечатление, что он не мог заниматься служебными делами, тогда как кончина государя, осыпавшего его своими благодеяниями и почестями, пробудила его деятельность. Это по меньшей мере непонятно. Многие возбуждены против него.
Граф Милорадович выслал отсюда Магницкого (Михаил Леонтьевич, попечитель казанского учебного округа. Известен был своим беспокойным характером и доносами. В это смутное время Милорадович, очевидно, не желал его присутствия в Петербурге), прибывшего в Петербург по собственному побуждению. Милорадович сделал это под предлогом, что Магницкий приехал без позволения начальника (министра народного просвещения), который ему приказал вернуться на свой пост.
Магницкий отговаривался недостатком в средствах. Милорадович оказал ему помощь, т. е. дал ему экипаж - простую телегу, фельдъегеря, в качестве провожатого, и денег на дорогу. Магницкий грозил жаловаться императору. Милорадович предложил, сам доставить государю эту жалобу.
Великий князь Михаил уехал сегодня опять в Варшаву. Чем больше дело будет тянуться, таким образом, тем труднее будет Константину отказаться от престола. Кроме того, он имеет здесь много сторонников, - армию, которая высказывается в его пользу, и затем Польшу.
Мне передавали сегодня одно предсказание, сделанное однажды о царствовании трех братьев, - что Александр умрет на 25-м году царствования, Константин - на 3-м и Николай - на 30-м (Константин отрекся, Николай правил 30 лет (прим. редактора). Первое исполнилось; посмотрим, исполнятся ли два другие. Императрица отправила доклад, касающийся займов. Затем я читал и пришел в полночь.
Декабря 6-го, воскресенье. Тезоименитство великого князя Николая, по случаю которого на этот день траур был снят. Императрица много работала и закончила пересмотр всех бумаг, накопившихся за минувшие дни. Работа эта продолжалась до полуночи, после чего я читал проповедь. Сегодня говорили, что император скоро прибудет в Петербург. Я получил письмо от сына Александра, от 26-го ноября.
Декабря 7-го, понедельник. Генерал-адъютанты императора, которые не имеют здесь особых служебных обязанностей, уехали, чтобы находиться при теле почившего. Императрица писала императрице Елисавете через полковника Германа, а я, по ее распоряжению, писал к князю Волконскому, прося его приказать сделать точный план дома, в котором жил покойный император, с обозначением мебели, постели, катафалка и проч., и проч.
Саблин (Алексей Николаевич, вице-адмирал, почетный опекун Московского опекунского совета) сделал представление о покупке свыше чем 2000 четв. хлеба для пропитания крестьян и поселенных питомцев села Горюнова (В селе Горюнове, Московской губернии, поселенцы были питомцы Московского воспитательного дома). Было решено, что туда отправится князь Хилков. Он возьмет с собою Лоде из Гатчины, если он согласится занять место Хрущева, а Саблину напишут, чтобы он посоветовал Хрущёву просить отставки.
Вечером прибыл курьер из Варшавы, приезд которого подал повод к длинным совещаниям. После 11 часов я начал читать проповедь и почти приближался к концу, когда пришел после 11 часов великий князь и оставался у императрицы около часу. После того императрица приказала мне снова войти к ней для того только, чтобы меня отпустить, не кончив проповеди. Когда я уехал, было в 12-45 ч.
Я получил в это утро в Кабинете 9000 руб. ассигнаций в счет 10 тыс. руб. серебром, которые причитаются великой княгине Анне за последнюю треть, и отдал их Дювалю (ювелир высочайшего дома) за четыре сапфира, которые она купила, согласно данному мне о том распоряжению. Остальное будет мне выдано заемными письмами для отправки к великой княгине.
Декабря 8-го, вторник. Так как сегодня 20-й день после кончины императора, то императрица отправилась на панихиду. Затем она просматривала ответ, который я приготовил на письмо Саблина о покупке хлеба для прокормления мужиков и колонистов Горюнова, а также ответ на другое его письмо.
Затем императрица села в карету с великим князем Николаем и направилась в крепость. Ответные письма Саблину были подписаны после обеда и отправлены с флигель-адъютантом императора Плаутиным, который через Москву отправляется в Таганрог. Императрица поручила ему также свое письмо к императрице Елисавете. Императрица получила сегодня от императрицы Елисаветы раздирающее душу письмо: это голос холодной решимости, или отчаяния, т. е. (лучше сказать) отсутствия надежды и желания смерти.
Волконский мне пишет, что здоровье императрицы изрядно, но силы слабеют; что она возвратилась во дворец, после того как тело положено было в свинцовый гроб. Вот письмо от 30-го ноября: Для донесения ее императорскому величеству государыне императрице Марии Фёдоровне, имею честь ваше превосходительство уведомить, что здоровье ее императорского величества вдовствующей государыни императрицы Елисаветы Алексеевны, при ужаснейшей ее печали, изрядно, но силы слабеют.
Вчера ввечеру изволила переехать во дворец и присутствовала у панихиды при теле в Бозе почивающего государя императора, которое 27-го числа положено в свинцовый гроб и поставлено на катафалк, устроенный в зале до окончания такового же в греческом монастырь во имя св. Александра Невского. С нетерпением ожидаю известия от вас о драгоценнейшем здоровья ее императорского величества государыни императрицы Mapии Федоровны и проч.
Утром Милорадович показывал нам письмо графа Аракчеева, писанное им собственноручно, в котором он жалуется, что обер-полицмейстер Чихачов (его же креатура, которого он сам рекомендовал и которого он называл своим другом), придя к нему и не будучи принят, отправился к Клейнмихелю (Петр Андреевич, генерал-лейтенант, начальник штаба военных поселений), и сказал, что он приходил к графу с советом (со своими советами).
Аракчеев нашел, что со стороны молодого полковника дерзко давать советы старому заслуженному генералу, что его поведение не нуждается в надзоре полиции и проч.; в конце концов письмо - чрезвычайно смешное, где Аракчеев себя компрометирует, ставя себя рядом с Чихачевым. Граф Милорадович написал по этому поводу к Шульгину, предлагая ему сделать Чихачеву замечание за его неблагодарность своему благодетелю и проч., и очень хорошо ответил также Аракчееву.
Барон Альбедиль также получил от Аракчеева письмо, где он просит частной аудиенции у императрицы-матери; таковая ему была назначена на завтра в 7 часов вечера. Я писал сегодня вечером Каролине (?).
9-го декабря, среда. Написав к двум великим княгиням, императрица имела весьма продолжительное совещание с князем Голицыным, затем с Нессельроде, Куракиным (Алексей Борисович), Нарышкиным (Александр Львович), что продолжалось до 3 часов. Я кончил письмо к Каролине и отправил его.
После обеда императрица работала до 7 час. Затем она приняла Аракчеева, который долго не оставался. Она мне говорила, что он тронул ее своей печалью, что он показывал письмо, которое император писал ему о происшествиях в Грузине и которое написано было в очень дружелюбном тоне, доказывая, что император не был недоволен его поведением.
Возвратившись от великого князя, императрица искала между бумагами покойного императора Павла рукописи о системе, которую я и читал ей. В этой рукописи много рассуждений, о которых, казалось, Павел совершенно забыл, когда вступил сам на престол. Потом я читал еще проповедь. Императрица сказала мне, что завтра я могу посвятить утро своим делам, но просила явиться после обеда. Я оставил ее в четверть первого часа пополуночи.
10-го декабря, четверг. Так как императрица желала знать, получает ли г-жа Нелидова (Екатерина Ивановна, друг императрицы) пенсию в 3000 руб. из Кабинета, то я забрал справки; оказалось, что она получает 3600 р., не в виде пенсии, но как оклад. Возвращаясь из кабинета, я встретил Булгакова, который мне рассказал еще об одном предзнаменовании смерти императора, которое он слышал от одного почтового чиновника, фамилию которого он мне назвал, а тот слышал его от Кайданова (профессор истории), профессора лицея в Царском селе.
Какой-то сторож пришел к нему однажды сказать, что скоро умрет священник. На вопрос Кайданова почему он так думает, он ответил, что ночью над крышей священника кричала сова. Действительно, священник вскоре после того умер.
Спустя несколько времени тот же сторож пришел к Кайданову сказать, что на этот раз он очень озадачен и встревожен. Кайданов спросил его о причине. "Проклятая сова, - отвечал сторож, - уселась над кабинетом императора и ночью кричала". Рассказывают, что она кричала до 19-го числа, а потом исчезла.
Нейдгардт (Александр Иванович, генерал-квартирмейстер) подтвердил мне уже замеченное совпадение, что 18-го ноября, накануне смерти императора, в театре давали пьесу: "Le dernier jour de bonheur" (Последний день счастья), добавляя, что на 27-е, день, в который было получено известие о смерти и открыто завещание, было назначено "Das Vermachtniss" (Завещание) - пьеса, которую не играли, потому что театры были закрыты; но он мне сказал, что имеет афишу.
Нейдгардт рассказывал мне также историю с фельдъегерем. Император, возвращаясь из Крыма в Таганрог, и чувствуя себя нездоровым, пожелал остановиться, чтобы выпить чаю; он послал фельдъегеря к императрице предупредить ее об этом, и кончил письмо свое следующими словами: я за ним последую. Затем, несколько проехав, он нашел на большой дороге опрокинутую тележку и мертвого фельдъегеря. Когда у него взяли записку и отдали ее назад императору, говорят, что он был поражен.
Я провел несколько времени у Томатис, где нашел Шишкину и Пущину, и по "тому поводу" Томатис выразила мне сожаление, очень вежливым письмом (?). Я обедал в канцелярии опекунского совета и отправился после обеда во дворец. Чтение было окончено в 11-15 часов вечера, и я возвратился домой немного позже полуночи. Судя по всем этим приездам и отъездам, посещениям и совещаниям, мне кажется, что Константин ставить затруднения для своего восшествия на престол. О его прибытии ничего не слышно.
11-го декабря, пятница. Сегодня в разговоре у императрицы вырвалось замечание: "Когда же мы будем знать, кто будет у нас императором?" Это служит подтверждением вчерашнего замечания в дневнике. Сегодня во время обеда пришли письма из Таганрога.
Князь Волконский, присылая ко мне письмо императрицы Елисаветы к императрице-матери, пишет от 3-го декабря:
Имею честь уведомить ваше превосходительство, для доклада ее императорскому величеству государыне императрице Марии Фёдоровне, что здоровье ее императорского величества вдовствующей императрицы Елисаветы Алексеевны, кажется, немного получше, ночи изволит проводить покойнее, но силы ее величества все еще слабы, что и не может быть иначе, при столь чрезмерной ее горести. 1-го числа сего месяца прибыл сюда из Екатеринославля здешней епархии преосвященный Феофил, мною призванный, по сему несчастному случаю, для отдачи последнего долга в Бозе почивающему покойному государю императору Александру Павловичу.
Преосвященный, со дня приезда своего по утрам после литургии отправляет собором панихиду у тела, а по вечерам - архимандрит греческого монастыря заступает место преосвященного.
Полученные сегодня письма из С.-Петербурга усугубляют горесть мою, узнав, в каком беспокойстве изволит находиться государыня императрица Mapия Фёдоровна.
Полученные сегодня письма из С.-Петербурга усугубляют горесть мою, узнав, в каком беспокойстве изволит находиться государыня императрица Mapия Фёдоровна.
Представляю себе положение ее величества, когда получит известие об ужаснейшем бедствии, нас постигшем. Императрица пишет, между прочим, что она облобызала руку императора во имя матери, что гроба его уже более не открывают.
Далее, говоря, что он на небе и проч., она добавляет: "Я это себе говорю, но не чувствую. Я боюсь, что не имею достаточно покорности"; еще далее: "Я хотела бы иметь усладу думать (так приблизительно), что все это происходит по воле Творца, благого и милосердного (так приблизительно), я это знаю, но не чувствую".
Столько правды заключается в этом различении, что ее письмо поражает столь простым выражением глубокой горести. Рюль получил, письмо от Штофрегена (лейб-медик императрицы Елисаветы Алексеевны), тоже мало успокоительное. Вечером я читал проповедь. Дела были окончены в 8 часов; в 9 час. императрица отправилась к великому князю, а после 10 часов она послала за мной. Она продолжала свой дневник, заведенный вчера и начинающийся со времени болезни императора, а затем происходило чтение. Я был отпущен в 11-45, с приказанием прийти завтра в 11-45 часов.
Декабря 12-го, суббота. Я пришел во дворец только в 11 час. Сегодня была панихида по почившем императоре, в день его рождения. Императрица поручила мне приготовить письма для князя Волконского и m-lle Валуевой (фрейлина императрицы Елисаветы Алексеевны).
Она просмотрела доклады и при этом зашел раз говор о типографии. Императрица не находит аренды, уплачиваемой Гречем (Николай Иванович, издатель), т. е. 6100 р. достаточной и желает, чтобы ему объяснили, что содержание сорока рабочих, которых ему дали, стоит нам 12000 р. и что, следовательно, он только на одном этом наживает 6000 р.
Я должен был опять повторить, что Греч очень хорошо знает эти выгоды, что другие не нашли их особенно привлекательными, так как никто не хотел дать столько. Императрица дала мне однако приказание призвать Гетца (главный надзиратель Воспитательного дома) и поручить ему объяснить это Гречу, и я это сделал после обеда.
Во время нашего обеда нам сказали, что прибыль курьер из Варшавы. Тотчас после обеда императрица послала за мною и спросила меня, готовы ли письма: я едва ли успел начать одно. Она мне велела сначала их кончить и сказала, что затем предстоит одна важная работа.
Когда письма были готовы, императрица, после обыкновенного предисловия о необходимости сохранять тайну, объяснила мне, что Константин еще 26-го ноября прислал акт, которым подтверждает свое отречение от престола; акт этот был доставлен Михаилом, но его хранили в тайне, чтобы дать Константину время узнать, что присяга ему принесена, и тогда уже ожидать его последнего решения; хотя он стоял на своем.
Императрица дала мне снять копию с письма к ней Константина, в котором он возобновляет свое отречение, признает Николая государем и желает только служить ему, как служил покойному отцу и брату. Он писал также Николаю в таком же смысле, признавая его государем. Все это сохранят еще в тайне, пока Михаил не привезет с собою каких-либо известий.
Письмо Константина сопровождалось копией с письма покойного брата, написанного к нему в 1822 году. Я снял копии с этих двух бумаг. Хотя я с самого начала думал, что Константин не изменит своему слову, но я, сознаюсь, предпочел бы, чтобы он занял престол и дал время своему брату Николаю немного боле созреть. После 11 часов происходило чтение двух проповедей, и я возвратился домой лишь после полуночи.
Декабря 13-го, воскресенье. Императрица объявила нам незадолго до обеда, что вчера получен ответ от Константина на уведомление о принесенной ему здесь присяге, что он не поменяет своего решения и что вследствие этого сегодня вечером Николай будет провозглашен в Совете императором. Императрица приказала нам быть там в 8 часов, чтобы находящиеся при ней лица могли его поздравить в числе первых.
Она написала к императрице Елизавете, извещая ее об этом событии, и поручила мне показать это письмо Николаю в его Аничковом дворце и спросить, не желает ли он что-нибудь в нем добавить. В ожидании, пока послали за каретой, я сел за стол в нашем обыкновенном обществе и имел время съесть супу, несколько устриц и икры.
Я отправился к Николаю, который вполне одобрил письмо и сказал мне, что придёт лично поблагодарить свою мать. Я нашел еще наших господь за столом и мог еще съесть немного мяса. После того я стал снимать копии с писем, а затем явился к императрице. Наконец, после того как она отправила несколько бумаг, прибыл Николай, сопровождаемый супругой, одетой уже в белое платье. Около 8 часов императрица отправилась к Николаю.
Члены Совета собрались, но мы узнали, что ожидают возвращения Михаила, чтобы открыть заседание. Последний провел все это время в Неннале, станции по Варшавской дороге (Лифляндия), в ожидании Бог знает чего.
Так как до Ненналя 270 верст, а курьер мог быть послан за ним лишь вчера после 6 ч., то мы рассчитали, что Михаил не может прибыть сегодня сюда к 10 часам. Императрица прислала нам (Альбедилю, Самарину, Новосильцеву, Фридерици, Рюлю и мне) сказать, что если мы желаем идти домой, то можем это сделать, так как придется долго ждать.
Она приказала принести себе подушку и шаль, чтобы прилечь на диване у Николая. Мы решили остаться, но Рюль ушел домой. Наконец, в полночь Альбедиль пошел в свою комнату, а мы остались в недоумении, должно ли еще ждать, так как было весьма возможно, что Михаил мог прибыть только на другой день утром. Новосильцев пошел за справками и сообщил нам, что заседание началось уже четверть часа назад, т.е. в полночь.
Наконец, в три четверти часа пополуночи появилась императрица с новым императором и новой императрицей. Мы стали их поздравлять, а Николай сказал: "Меня не с чем поздравлять, обо мне сожалеть должно". Наконец императрица нас отпустила.
Нарышкин нам сообщил, что завтра будет приказ, что император сохраняет шифр "А" генерал-адъютантам; что солдаты Государевой роты, находящиеся на действительной службе, будут иметь особый знак; что мундиры гарнизонных полков покойного императора будут розданы этим полкам, что им будет наверно приятно.
Завтра Синод и Сенат соберутся в семь часов в соединенное заседание для принесения присяги; войска принесут присягу тоже около 7 часов; в 2 ч. во дворце будет благодарственный молебен.
Возвратившись домой, около часу ночи, я узнал, что Артемий (Второй сын Вилламова, Артем Григорьевич, подпоручик гвардейской артиллерийской бригады) получил приказ явиться завтра утром в полной парадной форме к своей части и не знает по какому это поводу. Вот, наконец, наша судьба решена! Дай Бог, чтобы завтра присяга войск произошла так же тихо и в добром порядке.
Декабря 14-го, понедельник. Я отправился во дворец и нашел в передней Новосильцева, который читал манифест императора Николая I со всеми приложениями: первым отречением Константина с ответом покойного императора и его манифест, а также последние письма Константина к матери и брату Николаю.
Манифест очень хорош и в общем представляет один из прекраснейших исторических памятников: это единственный пример, что два брата спорят между собою не о том, чтобы отнять престол друг у друга, а о том, чтобы уступить его. Узнав затем, что многие уже принесли присягу, я отправился с Хилковым в церковь и там мы также присягнули.
Возвращаясь из церкви, я рассказал Хилкову о предсказании, которое приписывали одному астраханскому священнику, добавив: "Слава Богу, в данном смысле предсказание не исполнилось, так как слышно, что гвардия принесла присягу без замешательств".
Это предсказание, которое рассказывали вчера дома, гласит, что Константин ненадолго останется императором, но что в день вступления на престол Николая в Петербурге будет кровопролитие. Затем пришло еще несколько лиц и рассказывали, что император, сойдя на дворцовый двор, был окружен народом, который целовал его руки, одежду, кричал, "ура!", которое слышно было даже в покоях императрицы, что многие проливали слезы, что император обнимал некоторых стариков из толпы, что, наконец, проявился невыразимый энтузиазм.
Затем мне сказали, что император, явившись на дворцовый двор, приказал гвардейцам, которые находились там, зарядить ружья.
Фридерици пришел от императора за манифестом и говорят, что император читал его народу. Между тем, меня позвала императрица и выразила свое недовольство по поводу этого чтения. Слышны были новые восклицания Ура! и затем звуки барабана.
Императрица приблизилась к окну; мы увидали войска в шинелях и фуражках: оказалось, что это был первый батальон Преображенского полка. Император сел на лошадь. Новосильцев, войдя к императрице и рассказывая о чтении императором народу манифеста, уверял, что действие, произведенное этим чтением, было прекрасное; и добавил, по рассказам других, что проливали слезы и что энтузиазм был всеобщий.
Между тем, преображенский батальон, построенный в колонну, зарядил ружья. Императрица спросила, - что это значит? Новосильцев ответил, что это сделано, вероятно, потому, что присягу приносят обыкновенно с заряженными ружьями. Но батальон двинулся по направлению к Адмиралтейству, предшествуемый императором, сидевшим на коне.
Прибыл принц Евгений (Принц Евгений Виртембергский, племянник императрицы Mapии Фёдоровны, генерал-адъютант, герой 1812 г.) и, по поручению императора, сообщил императрице, что произошел бунт в Московском полку. Я удалился, за мной последовал Новосильцев. Естественно, что императрица была страшно поражена.
Прибыла также молодая императрица. Узнали, что две роты Московского полка отказались принести присягу и требовали Константина; что командир полка, генерал Фридерикс, был ранен (говорят даже убит) офицером полка Бестужевым, который сначала выстрелил в него, а затем, когда пуля пролетала мимо, но не попав, ударил его саблей в голову и повалил на землю (не соответствует действительности: 14 декабря 1825 года во время восстания декабристов барон Фредерикс явился на Дворцовую площадь в рядах гвардейского корпуса. В ответ на его увещания служивший в его же полку штабс-капитан князь Щепин-Ростовский саблей ударил барона Фредерикса по голове и нанес ему рану. На другой день император Николай Павлович произвёл барона Фредерикса в генерал-адъютанты); что затем эти две роты двинулись с барабанным боем к сенату и выстроились во фронт перед сенатом в оборонительном положении.
Туда именно направился император с Преображенским батальоном. Скоро мы увидели, как мимо дворца прошли другие полки: Павловский, Конной гвардии и Гренадерский, направляясь в ту же сторону. Узнали затем, что когда Гренадерский полк прибыл на Петровскую площадь, то две первые роты перешли на сторону мятежников. Когда они проходили около Фридерици, он слышал, как солдаты говорили, что идут за Константина, и уведомил о том генерал-адъютанта Кутузова (Павел Васильевич, санкт-петербургский военный генерал-губернатор). Император употреблял всевозможные способы кротости, чтобы привести упорствующих к повиновению, но все было напрасно.
Командующий Гренадерским полком Стюрлер (Николай Карлович, 14 (26) декабря 1825 г. смертельно ранен декабристом Петром Каховским во время восстания на Сенатской площади) был тяжело ранен. Граф Милорадович, выступив вперед, чтобы говорить с войсками, был поражен пулей, которая попала ему под 9 ребро и вышла между 5 и 6 с другой стороны; рана была признана смертельною.
Генералу Шеншину (Василий Никонорович, при попытке восстановить порядок и дисциплину был ранен саблей в голову штабс-капитаном Д. А. Щепиным-Ростовским) поврежден череп: рана его подобна той, которая нанесена была paste генералу Фредериксу, который, однако, не был убит. Гвардейские пионеры при натиске на мятежников потеряли двух человек убитыми и несколько ранеными.
Посылали к ним даже митрополита с крестом, но напрасно. Наконец император, испробовав все меры кротости, согласился двинуть артиллерию. Между прочим, некто Якубович (Александр Иванович), личность известная по черной повязке, которую он носил на голове, будто бы рассеченной, отделился от мятежников и прошел просить прощения у императора, который, желая дать ему, случай загладить свою вину, послал его уговорить мятежников покориться; но он вернулся, говоря, что ничего не смог достигнуть.
Наконец мы увидели артиллерию, которая, по нашему мнению, должна была быть приведена с самого начала и могла одним своим появлением устрашить упорных. Между тем день склонялся к вечеру, в лишь тогда мы услышали несколько пушечных выстрелов.
Император хотел приказать стрелять холостыми зарядами, но кн. Трубецкой (сведения неверны, кн. Трубецкой был заговорщиком) основательно возразил ему, что если необходимо прибегнуть к помощи артиллерии, то надо стрелять картечью; иначе мятежники станут смеяться.
Картечь сразу разогнала мятежников, число которых между тем увеличилось еще присоединением некоторых частей Финляндского полка и (гвардейского) морского экипажа и простиралось от 1000 до 1500 человек. Были и убитые. Часть бросилась в сторону Васильевского острова, другая в количестве от 100 до 150 человек бежала в дома по Английской набережной, а большая часть бросила свое оружие.
Наконец все было кончено, и император возвратился во дворец в 6 часов. В 7 часов отслужен был благодарственный молебен, на которое во дворец собрались все чины еще с 2 часов дня. В малой передней императрицы великий князь Михаил, развязывая о происшествиях дня, сказал, между прочим, глядя на меня, что конная артиллерия была также замешана, и мой сын также.
Я высказал удивление; тогда великий князь приблизился ко мне и сказал, что сын мой отказался принести присягу. Я ответил, что его невозможно. - Это я вам говорю, - возразил он, добавив, что отказалось присягнуть шесть человек.
Я отправился потом к великому князю Михаилу, и он объяснил мне, что артиллерии читал манифест сын мой, но когда начали приносить присягу, то один из офицеров, Лукин, воскликнул, что все это ложь, что манифест - подложный, и вслед затем они все отказались присягать; великий князь убеждал их, выражал им удивление, что они могли сомневаться в акте, говоря Гагарину, что, так как этот акт исходит из Сената, а его отец сенатор, то он обвиняет и его в совершении подложного акта, а моему сыну сказал, что его отец принял присягу и т. д.
Я ответил на это великому князю, что сын мой не видел меня сегодня весь день и, следовательно, ничего не знает; что я искренно благодарю великого князя за сообщение мне этих подробностей, так как теперь я могу объяснить образ действий сына, будучи уверен в его принципах. Великий князь прибавил, что император велел возвратить сабли моему сыну и другим офицерам, но что они еще находятся под арестом.
Когда пришел князь Гагарин, великий князь сказал ему, почти то же, добавив, что, наконец, они принесли присягу одновременно с великим князем, и что они раскаивались в своей глупости; великий князь сказал, однако, Гагарину, что он не заметил в его сыне такого чистосердечного раскаяния, как у других, и затем упомянул о необходимости перевода его в армию (князь Александр Иванович, принимал участие в волнениях 1825 года.
Утром 14 декабря он вместе с другими офицерами - А. Г. Вилламовым, И. П. Коновницыным, К. Д. Лукиным и А. В. Малиновским - попытался сорвать присягу великому князю Николаю Павловичу в гвардейской части, а также дал согласие на участие в заговоре и военном выступлении. В тот же день они были арестованы и содержались в казармах 1-й артиллерийской бригады. 16 декабря князь Гагарин был прощён Николаем I и более к следствию по делу декабристов не привлекался).
Все это происходило перед благодарственным молебном. Когда я возвратился в апартаменты императрицы, мне сказали, что она меня спрашивала. Я вошел в ее покои. Она произнесла маленькое предисловие, спросив, имею ли я достаточно твердости и т. д., и рассказала мне все происшедшее с моим сыном.
В ответ на это я сообщил императрице все то, что мне рассказывал великий князь, повторяя ей, что за чистоту намерений и убеждений сына я отвечаю. После благодарственного молебна мы обедали около 8 часов. Нам приказано было провести ночь во дворце. На Дворцовой площади расположены были бивуаком войска, поставлены пушки и зажжены костры; мы были чуть ли не в осадном положений. Зрелище это внушало ужас.
Я спросил великого князя, могу ли я видеть сына, и получил отказ; он просил меня даже не пытаться его видеть при настоящих обстоятельствах. Отправляясь в церковь, я встретил семейство Христиани (Христиан Христианович, начальник Главного инженерного училища), и мы разговаривали о моем сыне; они находили тоже невозможным, чтобы он желал отказаться от принесения присяги. Фридерици, Хилков и я провели ночь в канцелярии.
Декабря 15-го, вторник. Я написал вчера своей жене, прося ее прислать мне карету, но она не могла этого сделать. Не дождавшись кареты, я отправился домой пешком и нашел свою семью в беспокойстве по поводу вчерашней истории и ареста нашего доброго Артемия, лучшего и милейшего существа. Умывшись и приведя себя в порядок, я оделся в полную парадную форму и вернулся во дворец.
Отряд гвардейского экипажа, принеся свое раскаяние и совершив присягу, собрался перед Адмиралтейством, и здесь император объявил ему прощение и возвратил знамя (лишь недавно удалось установить (XXI век), что в Петербурге, независимо от Северного общества, возникло Общество Гвардейского экипажа, которое примкнуло к Северному за несколько дней до 14 декабря и вместе с ним участвовало в восстании на Сенатской площади.
Гвардейский экипаж, подготовленный Арбузовым и Беляевыми, вывели на площадь Антон Арбузов, как его непосредственный руководитель, и Николай Бестужев, как представитель руководства "северян"). Затем, к великому нашему удовольствию, войска и пушки оставили Дворцовую площадь.
Арестовано много офицеров, которые, по-видимому, принимали участие в обширном заговоре и для которых отказ в присяге служил только поводом к тому, чтобы произвести замешательство. У (некоего?) князя Трубецкого, прикомандированного ко 2-му армейскому корпусу, в качестве дежурного штаб-офицера - нашли проекты конституции.
В числе офицеров, принимавших участие в бунте, находились князь Одоевский (Александр Иванович, поэт), из Конной гвардии, племянник Д. С. Ланского по жене, моряк князь Оболенский, князь Щепин-Ростовский, один из первых поднявших бунт в Московском полку, четыре брата Бестужевы, из которых один был издателем альманаха: "Полярная Звезда" и проч. и проч.
Великий князь Михаил приказал мне прийти к нему в 8 часов вечера во фраке. Императрица повторила мне это приказание. Лишь только я окончил у нее свою работу, я отправился к великому князю; он в это время садился обедать: было 8 часов.
Ожидали также князя Гагарина, который наконец и явился. Генерал Сухозанет (Иван Онуфриевич), приблизился к нам в приемной и стал нас успокаивать на счет наших сыновей, уверяя, что они не были виновны, а были лишь введены в заблуждение, и что виновен несколько один только Коновницын, их товарищ (граф Петр Петрович, декабрист, сын воспитателя великого князя Николая Павловича и героя Отечественной войны, гр. Петра Петровича генерал-от-инфантерии).
Наконец великий князь приказал нам войти к нему и сказал, что проведёт к арестованным нашим сыновьям, прося нас не обнимать их, что он нас оставит с ними и выйдет, запретив следовать за собой. Мы отправились. Гагарин повез меня в своей карете. В казармах 1-й бригады пешей артиллерии нас провели к нашим узникам. Великий князь сказал им, чтобы они краснели в присутствии своих отцов. Когда он уехал, я стать расспрашивать своего бедного Артемия о происшедшей истории.
Оказывается, что их ни о чем не предупредили, дали прочитать манифест, что и сделал мой сын, и после того: извольте присягать. Они хотели спросить у полковника объяснений и его подтверждения, что все это истинно. На первом же слове он воскликнул: вы не хотите присягать.
Они отвечали, что не отказываются принести присягу, но желают иметь подтверждение; что если великий князь Михаил прикажет им принести присягу, то они готовы повиноваться. Полковник не дал им говорить, заподозрив их в мятежных умыслах и хотел их арестовать. Часть офицеров присягнула, а семеро не были вовсе приведены к присяге.
Они направились к казармам, но их не пускали туда, требуя, чтобы они отдали свои сабли. Прибыл генерал Сухозанет, и они ему изложили дело; он ушел и пришел с ответом, что император приказывает им отдать свои сабли. Между тем прибыл великий князь Михаил, сделал им выговор, указал Гагарину и моему сыну на пример их отцов, и мой сын ответил, что он еще не виделся со мною.
Наконец они, одновременно с великим князем, принесли присягу. Я представил Артемию всю неосновательность сомнений в достоверности сведений, заключавшихся в манифесте, тем более что до него уже доходили слухи об отказе Константина от короны. Артемий заметил, с некоторым основанием, что постоянно ожидали скорого прибытия Константина, а потому, когда он получил приказ, быть в 7 часов утра при своей части, он полагал, что Константин уже прибыл и желает произвести им смотр и пр. и пр. Гагарин узнал от своего сына те же подробности.
Наконец, мы покинули своих бедных детей, вполне убежденные в чистоте их намерений и в том, что поведение их было следствием не каких-либо замыслов, а колебания, имевшего свою похвальную сторону и оправдываемого обстоятельствами и образом действий лиц, с которыми им пришлось иметь дело.
Возвратившись во дворец, я был позван к императрице и рассказал ей о своей поездке. Она приказала мне явиться к великому князю; ему я высказал, что я объяснил своему сыну всю нерассудительность сомнений, которые питал он, но что я спокоен за его убеждения. В конце концов, великий князь указал мне на то, что после всего происшедшего сын мой не может уже оставаться в гвардии, - "впрочем, увидим".
Возвратившись во дворец, я был позван к императрице и рассказал ей о своей поездке. Она приказала мне явиться к великому князю; ему я высказал, что я объяснил своему сыну всю нерассудительность сомнений, которые питал он, но что я спокоен за его убеждения. В конце концов, великий князь указал мне на то, что после всего происшедшего сын мой не может уже оставаться в гвардии, - "впрочем, увидим".
Я возвратился к императрице и сообщил ей эти последние слова великого князя, указывавшие на предстоящее понижение сына моего по службе. Видя мое волнение, императрица разрешила мне уехать домой и поручила Новосильцеву снимать копии с написанных ею писем. Таким образом я мог возвратиться домой, но домашним я не сказал того, что великий князь говорил мне о переводе Артемия в армию.
Мы весьма сожалели, что в воскресенье не разбудили вашего бедного Артемия, так как тогда обстоятельства бы выяснились для него, и эта прискорбная история была бы предупреждена.
Декабря 16-го, среда. Утром Алединский (Александр Павлович, генерал-лейтенант, находившийся в свите нового императора) мне сказал, что наши молодые люди получили прощение и будут освобождены в течение дня.
Императрица сообщила мне, что император объявил прощение Коновницыну ради заслуг покойного отца, но отослал его к матери (графине Анне Ивановне, урожд. Корсаковой), чтобы она его высекла, так как Коновницын вел себя как повеса (polisson) и не только возбуждал артиллерийских солдат, но вызвал также сопротивление среди саперов и других частей.
Это дало мне уверенность, что милость, оказанная Коновницыну, должна обеспечить таковую же и по отношению к нашим сыновьям, которые, в сущности, не были виновны. Наконец вечером я был призван к великому князю Михаилу. Его адъютант, Ушаков, сказал мне, что император видел наших арестантов, обнял их и сказал, что он на них рассчитывал боле, чем на других.
Наконец, мне приказали войти, и великий князь сказал, что я могу теперь обнять своего сына, что он мне возвращает его невредимым, оставляя при нем его саблю и службу в гвардии, как прежде. Итак, я обнял дорогого своего мальчика и сказал великому князю, что он, конечно, будет стараться служить и что ручаюсь за него.
Все прочие присутствовали при этом, а равно Сухозанет и Чичерин. Я возвратился к императрице и благодарил ее и великого князя, находившегося в ее кабинете. Великий князь сказал своей матери, что нужно сознаться, что с офицерами поступали не вполне целесообразно, и стал рассказывать о случившемся, в тот момент, когда я уходил. Только в час ночи я мог возвратиться домой и нашел своих довольными возвращением доброго Артемия, который, страдая глазами, пошел прилечь. Императрица вызывала меня и сообщила о помиловании сына, в присутствии великого князя во время обеда.
Декабря 17-го, четверг. Утром, за завтраком, я опять увидел своего доброго Артемия, который мне рассказал несколько подробностей своей истории; из них я увидел, насколько полковник худо повел дело. Когда великий князь спросил солдата, кому он присягал, и не получил ответа, он спросил, кому он присягал ранее?
- Императору Константину Павловичу!
- А теперь?
На это не последовало никакого ответа. - Вот, как вы им объяснили! - сказал великий князь, обратившись к начальникам отдельных частей.
Император, обняв Артемия и его товарищей и обойдясь с ними особенно ласково, сказал:
- Я вижу, господа, что имею в вашем лице офицеров, которые не шутят с присягой, и я рассчитываю на вас более чем на других!
Таким образом, они не прощены, а оправданы.
Я провел день, как обыкновенно, во дворце. В газете находятся имена семнадцати новых генерал-адъютантов. В числе их старый генерал Воинов, командующий гвардейским корпусом, Сукин, генерал-от-инфантерии, а также Воропанов и Шипов, лишь прошедшим летом произведенные в генерал-майоры.
Между новыми флигель-адъютантами находится Павел Ланской, из Конной гвардии. Сегодня прибыл курьер из Таганрога (т. е. между 2 и 3 часами ночи), и я получил письмо Александра с приложением церемониала переноса тела покойного императора в греческий монастырь Александра в Таганроге.
Он упоминает о своем письме от 10-го числа, которого я еще не получил. Я возвратился домой в час пополуночи и приготовил несколько писем и записку, между прочим о назначении Озерова почетным опекуном в Москву. Лег в 3-45. час. Утром приходил ко мне сын Эндена (контролер при петербургском опекунском совете, заведовавший контрольной экспедицией Воспитательного дома), чтобы сказать, что отец вчера сильно заболел. Я отправился к нему и нашел его уже в лучшем состоянии.
Декабря 18-го, пятница. Как обыкновенно, я провел день во дворце. Сегодня говорят, что это князь Оболенский убил Милорадовича; что выстрелив в него, он вырвал штык у солдата и нанес еще один удар (получил две раны от заговорщиков: пулевую от Петра Каховского (выстрелом в спину или слева) и штыковую от князя Е. П. Оболенского.
Пулевое ранение оказалось смертельным); что Кюхельбекер (Вильгельм Карлович, лицейский друг А.С. Пушкина, издатель, поэт, переводчик) хотел выстрелить в великого князя из пистолета, но был удержан матросом из гвардейского экипажа; прибавляют, что великий князь узнал этого матроса в крепости, объявляя помилование императора матросам гвардейского экипажа, и обещал ему награду за спасение своей жизни.
Почта из Таганрога прибыла и принесла письмо императрицы Елисаветы и письмо князя Волконского к императрице-матери, а также одно письмо ко мне с приложением церемониала перенесения тела.
Найдя случай, я приносил государю благодарность за милость, оказанную моему сыну. Государь ответил, что это не есть милость, что Артемий и его товарища вполне оправданы. Я объяснил, что для меня драгоценнее всего видеть своего сына оправданным в глазах его величества.
Так как императрица дала мне снять копию со своего письма к императрице Елисавете около 5 часов, а затем приказала написать Волконскому, то я возвратился к обеду лишь в 7 часов. К государыне пришел Карамзин, а я отправился к графине Томатис, но не застал ее дома. Я был отпущен в 11-30 час.
Декабря 19-го, суббота. Я провел день во дворце. Я получил почтой письмо Александра от 10-го числа, о котором он мне упоминал в письме от 11-го числа. Он писал, что приготовляются к присяге новому государю, т. е. Константину. Императрица приказала нам прочитать записку о мятеже 14-го числа, которая будет напечатана в газете (С.-Петербургские ведомости). Так как опекунский совет был уже во вторник, то я приехал в 6 часов. Я читал проповедь и был отпущен в 11-30 час.
Погребение Милорадовича назначено в понедельник 21-го числа.
Декабря 20-го, воскресенье. Барон Ралль (придворный банкир) пришел ко мне поговорить о своем намерении обратиться к императрице, чтобы, благодаря ее покровительству, получить право действительно выполнять обязанности придворного банкира, которым он состоял лишь по имени.
Приехав во дворец в 11 часов, я узнал, что императрица отправилась в церковь и я хотел воспользоваться этим временем, чтобы пойти к Муравьеву (Николай Назарьевич, писатель-археолог, статс-секретарь императора) поговорить с ним по распоряжению императрицы о форме писем, которые он должен писать к нам, так как письмо, которое было уже получено нами, не понравилось.
Муравьева я не нашел: он был во дворце. По счастью, я успел его найти и скоро покончил с ним дело, показав ему письмо от Дибича и поручив ему испросить у императора указаний относительно формы, которой надо придерживаться. Остальную часть утра, до 4 часов дня, я провел в ожидании. После обеда меня призвали к императрице около 6 часов; с нею я работал до семи, и в это время известили о приезде Карамзина.
Я воспользовался этим моментом, чтобы увидеться с маленькой Томатис. После 8 часов возобновили работу; прибыл принц Александр (брат императрицы, принц Александр Виртембергский) со своим сыном, затем император с императрицей и пр. В 10 часов я был отпущен, но должен был ожидать кареты до 11 часов. Сегодня появился новый манифест о бунте 14-го числа. Он очень хорошо написан.
"С.-Петербургские Ведомости" вчерашнего числа содержат следующую статью из Берлина от 20-го числа:
Третьего дня мы получили печальное известие о кончине его императорского величества императора Александра. Царская семья погружена была в глубокую печаль; вся Европа со скорбью чувствует потерю монарха, который своим благоразумием, своей умеренностью и своим постоянством так существенно содействовал упрочению и поддержке мира, господствующего между державами, спокойствия и общего порядка.
В тот же день при королевском дворе наложен был траур на четыре недели. Приказ из кабинета его величества короля прусского его высочеству герцогу Карлу Мекленбург-Стрелецкому: Чтобы почтить память его величества императора российского Александра 1-го, который дал мне все доказательства нежной дружбы, который в годы вечно памятной войны проявил к моей армии внимание, полное благосклонности, и оказывал нам существенное содействие всевозможными средствами, которого мудрость давала направление делам Европы для восстановления мира и, благодаря которому достигнуты превосходнейшие результаты, о возможности которых едва ли осмеливались надеяться, я повелеваю - чтобы моя армия, по случаю его кончины, носила траур.
Этот траур начнется в каждом гарнизоне согласно распоряжению, которое будет дано на сей предмет особо. Во все время с первого дна траура военная музыка, какого бы то рода не должна играть; поэтому войска будут занимать караулы при полной тишине. Дан в Потсдаме. 18-го декабря 1825 г. Подписано: Фредерик-Вильгельм. Наш траур также утвержден с сегодняшнего дня, и мы уже бросили пудру.
Декабря 21-го, понедельник. В 9-30 ч. я отправился в Казанский собор, чтобы присутствовать при похоронах графа Милорадовича. Здесь я узнал, что имеются известия из Москвы, где принесение присяги прошло спокойно и в порядке. Там лучше взялись за дело, чем здесь; начали с того, что ознакомили со всеми обстоятельствами дела.
Все отправились в Успенский собор, архиепископ взял в алтаре завещание покойного императора, показал нетронутые печати собравшемуся Сенату, раскрыл завещание и прочитал. Затем читали манифест с приложениями и уже, затем стали приступать к присяге. Накануне, командующий войсками собрал сначала офицеров, затем прочих для объяснения своих действий, затем уже перешли в казармы и тогда только приступили к новой присяге, вполне сознательно понимая ход событий.
Прибыв во дворец в 1 час, я узнал, что из Веймара получены известия и что великая княгиня писала лично. Вечером императрица писала письма к тем, которые посылаются в различные родственные дворы с уведомлениями.
Она поручила мне написать письма к своим братьям: Вильгельму-Генриху и Фердинанду, к супруге последнего, к вдовствующей наследной принцессе Макленбургской, принцу Августу Гольштейнскому, великому герцогу Павлу Макленбургскому и, наконец, к герцогине Луизе Вюртембергской. Это последнее я написал дома, а она собственноручно начертала семь первых. Я оставил ее в l-30 ч. пополуночи.
Декабря 22-го, вторник. Было 16° холода, и барометр поднялся вчера с 0,3 до 31°, на чем он продержался весь день. Императрица до 5 часов задерживала меня у себя, занимаясь приготовлением всех писем (с известием о вступлении на престол императора Николая I), отправляемых через гг. Рибопьера, Полетику, Стрекалова, князя Долгорукова и Обрезкова, из которых 1-й отправляется в Вену, 2-й - в Штутгарт и Карлсруэ, 3-й - в Веймар и Гагу, 4-й - в Мюнхен и 5-й - в Людвигслуст (Людвигслюст (нем. Ludwigslust, бывш. Klenow) - город в Германии, в земле Мекленбург-Передняя Померания).
Князь Щербатов, который отправляется в Ольденбург, получил уже письмо лично, между тем как письма для остальных господ я послал графу Нессельроде. Я обедал один, так как прочие обычные застольники уже пообедали.
Затем императрица приказала мне снять еще копии с двух писем к императрице Елисавете, отправляемых одно с курьером, а другое через почту. В этот вечер получено известие, что первая армия принесла присягу, и граф Комаровский (Евграф Федотович, генерал-адъютант почившего императора, посланный в Москву с известием о вступлении на престол императора Николая) возвращается из Москвы. Я был уволен в 9 часов и вернулся домой пешком.
Австрийский двор посылает сюда эрцгерцога Фердинанда д'Эсте, а прусский - принца Вильгельма (будущий император Вильгельм I) с поздравлениями.
Декабря 23-го, среда. Императрица, спросив меня, приготовлена ли бумага для Коммерческого училища о назначении Кусова (Петербургский городской голова, купец Кусов, назначался членом совета Петербургского коммерческого училища, находившегося под покровительством императрицы), о чем я совершено забыл, сделала мне выговор (me fit une scene de l'autre monde (сцена из другого мира, с фр.)), добавив, что вечером я должен идти с докладом к императору.
Говорила так, как будто бы от этого зависало благо государства и как будто уже не было времени приготовить доклад, хотя был только час пополудни. Я тотчас заготовил бумагу о Кусове. Около 3 часов императрица потребовала меня к себе, прочитала бумагу и приказала сделать в ней несколько изменений.
Во время обеда она прислала мне некоторые письма, чтобы снять с них копии. В 9 часов вечера император прислал за мной, и я в первый раз с ним работал. Государь принял меня благосклонно и просил указаний о форме, в какой утверждались наши бумаги. Я доложил ему, как это делал покойный император.
Он мне сказал также, что Муравьев, будучи еще новичком в делах, будет иногда советоваться со мной относительно формы переписки и проч. Я оставил императрицу после полуночи, но, прежде чем лечь спать, заготовил проекты повелений, согласно бумагам, представленными сегодня императору; здесь в числе их были бумаги о назначении Озерова - почетным опекуном и Кусова - петербургского городского головы - членом совета Коммерческого училища с предложением Кусову передать купеческому сословию экземпляр золотой медали, отчеканенной по повелению императрицы в 1811 г. в знак благодарности за дар, который сословие купцов сделало Коммерческому училищу в виде капитала в 100 тысяч рублей с тем, чтобы из процентов его через 4 года образовать сумму в 25 тысяч для ремонта училища.
Декабря 24-го, четверг. Траур был снят на этот день. Из Веймара прибыль камергер Гермар с письмом. Он обедал с нами. Гермар хотел прислать мне письма, адресованные на мое имя, но ничего этого не сделал. Яковлевой писали, что великая княгиня Maрия Павловна лишилась сил, узнав о смерти императора. Гермар сказал только, что принцесса Мария упала без сознания к ногам своей матери, получив это известие; он говорил также, что старый великий герцог был очень потрясен и плакал, как малое дитя. Я оставил императрицу в 2-30 ч.
Декабря 25-го, пятница. Праздник Рождества Христова. Я имел случай поздравить молодую императрицу, когда она шла к своей свекрови. Я получил сегодня письма от Бьелке (Густав, шведский посланник?), г. Сильвестра и графини Эглофштейн, привезенные Гермаром; последняя написала мне лишь несколько строк.
В 3-30 часа императрица отпустила нас до 6-30 часов, чтобы в это время мы могли пообедать с семьей. В 6 часов, когда я собирался сесть в карету, за мной явился ездовой. Императрица писала в Таганрог по почте и через Васильчикова, который везет с собою в Москву две голубые ленты для генерал-губернатора Голицына (Князь Димитрий Владимирович Голицын) и для графа Толстого (Граф Петр Александрович), командующего войсками. Орден св. Александра Невского был пожалован сегодня генерал-адъютантам Комаровскому и Бенкендорфу (Александру Христофоровичу).
Орлову (Алексию) пожаловано графское достоинство. Новосильцев и я - мы оставили императрицу лишь по полуночи. Сегодня барометр сильно упал, а холод значительно уменьшился с двенадцати градусов до одного. Перед сном я написал к своей свояченице в Гамбург; письмо от нее я получил сегодня вечером.
Декабря 26-го, суббота. Я встал с большим насморком и совершенно охрипшим голосом. Я успел утром кончить письмо к своей свояченице в Гамбург, которой я сообщил подробности происшествий 14 числа, и ответил Бьелке и графине Эглофштейн, которой я посылал пакет от Китти.
Так как императрица выехала в 2 часа в церковь Всех Скорбящих и в больницу, то я, пользуясь временем, зашел к малютке Томатис (Екатерина Фоминична Чевкина, урожд. графиня Томатис (1799 - 1879) - фрейлина двора (1827). Дочь полковника и георгиевского кавалера графа Томаса Ивановича Томатиса и Аделаиды N. Замужем (1829) за Константином Владимировичем Чевкиным (1803 - 1875), генералом от инфантерии, генерал-адъютантом, сенатором, главноуправляющим путями сообщения и публичными зданиями, председателем комитета по делам Царства Польского), которую я нашел в белом платье, бывшем ей весьма к лицу.
Она мне рассказывала, что государь и государыня желают поместиться в Эрмитаже на шесть недель, пока для них будет приготовлено помещение в Зимнем дворце. Обедало лишь нас трое: Новосильцев, Хилков и я. Саврасову (Иван Федорович, почетный опекун Петербургского воспитательного дома), который был приглашен явиться к императрице после обеда, было приказано явиться завтра утром, а затем последовало новое изменение: ему велено явиться завтра вечером в 7-30 ч., что мне весьма удобно, так как я хочу принять лекарство и утром подольше оставаться у себя дома.
Много говорили о новом письме Константина к императору, которое должно было довершить изъявление его чувств верноподданности. Я читал его сегодня вечером: оно опубликовано в "Сенатских Ведомостях".
Что касается до изъявления Константином верноподданнических чувств к императору, то, конечно, это весьма ценное событие при настоящем положении дел; но в письме высказывается в слишком общих выражениях принцип, который, конечно, будет сильно оспариваем.
"Высочайший закон - говорится в письме - священный закон во всех государствах, где твердость бытия" рассматривается, как "благой дар небес" - есть воля "милости Божией царствующего монарха". Это принцип самого крайнего деспотизма; он может годиться для нас, где абсолютная монархия есть еще единственно возможный образ правления; но сохранение политического быта, "твердость бытия", конечно, и в Англии рассматривается, как благо неба, так же, как и у нас, хотя там воля короля не выше закона.
Подобные истины, высказанные свыше при настоящих обстоятельствах, могут только разжигать и волновать умы, и без того уже склонные к либерализму. Я оставил канцелярию в 11-30 часов и вернулся домой пешком; карета за мной не приезжала. Я принял лекарство.
Декабря 27-го, воскресенье. Я оставался у себя до половины второго и затем отправился во дворец. Я не был позван к императрице и имел время написать несколько ответных писем. Из них полдюжины я оставил в 3-45 часа Новосильцеву и отправился домой обедать. После обеда я вернулся во дворец к 7 часам.
Призванный Саврасов имел аудиенцию, и я был задержан до 11 ч.; лишь тогда я пошёл домой. Императрица утвердила доклад, по которому типография Воспитательного дома отдавалась в аренду Гречу на пять лет за плату в 6100 рублей в год.
Декабря 28-го, понедельник. Сегодня траур был снят, так как день этот был днем рождения великой княгиня Елены Павловны. Поэтому я взял карету и отправился во дворец великого князя Михаила, но приема и поздравлений у него не было: его отсрочили до Нового года. Итак, я направился в Зимний дворец и провел там остальную часть дня.
Я был отпущен вечером в 9 часов. Когда прибыла карета, я отправился к Гётце, чтобы переговорить с ним, но нашел только его жену, больную от потрясений, которые она испытала в минувшие дни, едва оправившись от родов.
Я сообщил сегодня вечером императрице мысль по поводу наблюдения, сделанного Уваровым, что хотя Магницкий обвинял много лиц в революционных замыслах, но сравнивая список тех, о которых он доносил, с тем, которые в действительности были задержаны, как участники в заговоре, оказывается, что ни один из последних не был назван Магницким: к этому замечанию Уварова я присовокупил, что оно может породить мысль, что, имея дело с человеком, подобным Магницкому, который весьма легко может сам быть в числе главных двигателей, можно допустить, что он делает первые доносы лишь для того, чтобы отвратить подозрение от настоящих адептов. Императрица возразила, что, однако до сих пор он не изобличен... Увидят, наконец!
Декабря 29-го, вторник. Я отправился в 10-30, к некоему барону фон Ранцау из Мекленбурга и к Гермару из Веймара, чтобы сопровождать их в Воспитательное общество благородных девиц, но не застал их дома. Тогда я продолжил свой путь в Смольный и явился к госпоже Адлерберг; я узнал от нее, что эти господа начали свой обзор с мещанского училища.
Я отправился туда; затем, обойдя кругом, направились через богадельню во Вдовий дом, а оттуда в Воспитательное общество благородных девиц и присутствовали на обеде. В 3 ч. мы оставили Воспитательное общество, и я отправился во дворец, где обедал.
Императрица позвала меня лишь после обеда. Она писала письмо к императрице Елисавете и отпустила меня в 9 часов. Получив еще письмо от г. Сильвестра с запиской к графине Томатис, я отправился к ней. Возвратившись после 10-30 ч., я сел за работу в 11-30 ч., чтобы приготовить ответные письма для семи лиц: принцу Августу Голштинскону и его жене, наследному принцу Кобургскому с женой, к графу Ливену, графине Генкель и г-же Нарышкиной, Марии Яковлевне. Работа продолжалась до 3 час.
Декабря 30-го, среда. В 10 часов я отправился на экзамен во вторую школу солдатских дочерей, так как императрица приказала мне присутствовать на нем с 10 ч. до 12 ч., а Новосильцев был на экзамене в школе № 1. Я прибыл вместе с Бенкендорфом, вслед за ним приехали г-н Кутузов, затем графиня Комаровская, наконец, гг. Васильчиков и Левашев.
Экзамен продолжался до 12-30 ч., и я возвратился во дворец, где послал к императрице проекты ответов. Императрица подписала письма к принцу и принцессе Голштинским и отложила другие. Здесь я провел день за полночь. Императрица поручила мне написать записку о событиях 27-го ноября, чтобы исполнить желания великой княгини Марии. Итак, сегодня вечером я опять должен был работать.
Декабря 31-го, четверг. Я провел утро дома и приехал во дворец только после полудня. Я узнал, что траур будет снят только после обеда, и мы, лица, принадлежащие к штату императрицы, собрались обедать вместе, чтобы после обеда принести ей свои поздравления; однако я вернулся домой, чтобы переменить костюм и по дороге зашел к бедному Эндену, с которым опять был болезненный припадок.
Я застал его в лучшем состоянии, доктора подают надежду на выздоровление. Переодевшись дома, я опять вернулся во дворец. После обеда мы поздравляли императрицу в 9 часов. Она отпустила моих сотоварищей, а я оставался работать до полуночи.
В полночь она поздравила меня с Новым годом и отпустила, поручив мне приготовить проект ответа на письмо, которое она только что получила от герцогини Ангулемской, дочери Людовика ХVI, прося обратить особое внимание на редакцию ответа. Я должен был написать проект этого ответа тотчас же и встретил, таким образом, Новый год, как и прошлый, с пером в руке.
1826 г о д
Января 1-го, пятница. 10-ти часов, или точнее около 11-ти, я отправился во дворец. Сначала я был потребован к императрице, которую и поздравил. Сегодня даны были две Владимирские ленты: военному министру Татищеву и начальнику главного морского штаба Моллеру; один другого стоит. Было много и других пожалований в военном ведомстве; между прочим, в чин генерал-лейтенантов пожалованы: Адеркас, Левашев, Чичерин и другие. обедни происходил прием поздравлений у императрицы Александры, которая сказала мне: я очень рада познакомиться с вами и поздравить вас с Новым годом.
Затем поздравления принимала великая княгиня Елена. Императрица дала мне письмо свое к императрице Елисавете, чтобы я снял с него копии и отправил, и пригласила меня прийти к ней обеда. Отправив письмо, я удалился домой.
За обедом у нас были молодые Штенгеры. Полковник (Штенгер, Федор Андреевич - директор Гатчины в 1821-1832 годах) 13-го декабря женился на сестре Фридерици; женитьба эта - по рассудку, так как она доставляет детям (Штенгера) хорошую мать: новая m-me Штенгер - довольно некрасивая, но хорошая особа. обеда я вернулся во дворец.
Императрица велела мне переменить несколько фраз в ответе герцогине Ангулемской, а также и в записке от 27-го ноября, и поручила мне приготовить письмо к князю Волконскому и переписать письмо к императрице Елисавете. Я был отпущен около полуночи. Работал до 3-х часов ночи, снимая копии.
Января 2-го, суббота. Я написал письмо к князю Волконскому и только в 11-ть часов отправился во дворец, где я успел окончить еще несколько работ. Императрица принимала поутру генерала Дибича, прибывшего из Таганрога, затем генерал-адъютанта Чернышева, также недавно прибывшего, подобно первому.
Работа была отложена на обеденное время. Она кончала письмо к императрице Елисавете и велела сделать еще одно маленькое взамен ответа к герцогине Ангулемской, который, впрочем, она нашла весьма хорошим. Я был отпущен полуночи. Артемий получил записку от Александра от 26-го числа, со станции Липцы, возле Харькова. Он оставил Таганрог, только 24-го числа.
Января 3-го, воскресенье. Я отправился во дворец между 11-ю и 12-ю часами. Я составил здесь несколько писем, а затем собирал справки о капиталах великой княгини Александры Павловны, принадлежащих эрцгерцогу палатину (Иосиф Австрийский (палатин Венгерский)).
Так как меня не требовали к императрице, то я отправился к моей сестре, к которой, между прочим, я принес свою запаску об этих капиталах, и от сестры я узнал, что она уже писала к палатину, прося его об уплате пенсии, выдававшейся обыкновенно за десять лет вперед (Сестра Вилламова, Елизавета Ивановна Ланская (1764-1843), была воспитательницей великой княгини Александры Павловны, назначившей ей пенсию из своих сумм. кончины великой княгини капиталы ее перешли к ее супругу, эрцгерцогу палатину, который принял на себя также обязанность производить из них уплату пенсий).
Я возвратился потом во дворец и нашел там Новосильцева, который сообщил мне, что императрица меня не требовала и что она не имеет времени заниматься. Поэтому я опять ушел, отправившись к Плюскову и вернулся к себе около 4-х часов. обеда я отправился с сыном к Гецу, у которого я крестил дитя, 6-ть недель ждавшее крещения.
Моей кумой была молодая княгиня Голицына, рожденная Строганова. Я вернулся во дворец, где Новосильцев опять сообщил, что я не рискую ничем, уйдя из дворца. Я поехал тогда к Эндену, здоровье, которого нашел в лучшем состоянии, и возвратился домой в 9-30 часов вечера. Около первого часа ночи я занимался чтением, но, спустя полчаса, меня неожиданно позвали, и я имел удовольствие увидеть моего дорогого Александра, только что прибывшего. Мы пошли разбудить мою жену и разговаривали час или более.
Января 4-го, понедельник. Я хотел выйти только к 11-ти часов, но курьер от императрицы заставил меня поспешить. Императрица нашла, что Хилков нездоров, и отослала его лечиться, чтобы во вторник, в 12-ть часов, он был в состоянии выехать вместе с Лоде (Егор Карлович) в Гореново (Гореново, на протяжении нескольких поколений бывшее родовым поместьем старинного смоленского дворянского рода Тютчевых.
В начале XX века в Горенове насчитывалось до 200 домов. Гореново было центром волости. В состав прихода входило 10 деревень: само Гореново, Творожково, Кисловка, Будище, Слободище, Хрипилево, Тупичино, Палом, Атроловка и Новоселки. В селе была церковно-приходская школа с 80-ю учащимися, при школе библиотека и детский хор.
Почти в каждой деревне прихода была школа грамоты. Всего в этих школах насчитывалось более 200 человек учащихся). Поэтому я отправился во дворец на целый день. Жилярди (Доменико (Дементий Иванович), швейцарский архитектор, работавший в Москве) прибыл из Москвы и привез мне письмо от моей сестры Саблиной, которая уведомляет меня, что бедный Хрущов потерял свою жену.
Я отправился обедать домой, где нашел своего племянника и его жену. После обеда я вернулся во дворец, и оставался там до 12 1/3 часов ночи. Великий князь Михаил пришел в то время, когда мы с Новосильцевым были у императрицы.
Она вышла с ним в уборную, но так как он говорил громко, то мы услышали несколько слов, которые, казалось, указывали на разлад между двумя братьями: "если это не нравится"... "если он не хочет моих услуг"... (si cela nе plait pas, s'il ne veut pas de mes services) и несколько похожих выражений.
Государь прислал императрице письмо Родофиникина и Кутузова, адресованное к императрице, в котором они просят ее взять сиротский дом под свое покровительство. Она нашла письмо это бестактным и незаконным: - Я не знаю, наверное, на каком основании с этой просьбой обращаются эти господа, а не генерал-губернатор.
Новосильцев нашел, что они на это не имеют права. Она написала императору письмо, чтобы это ему разъяснить. Однако я выразил мнение, что, так как представил императрице письма этих двух господ сам государь, то возможно, что они дошли до него законным путем.
Января 5-го, вторник. Я провел утро дома и в 13 часов послал свою работу во дворец. Во время обеда я получил от Новосильцева записку, в которой он спрашивает меня от имени императрицы, не получил ли я каких-либо известий из Таганрога?
Я ответил, что нет, и просил сообщить, нужно ли мне и в котором часу, прибыть во дворец. Я получил ответ, написанный самой императрицей на той же записке, что я должен явиться, если мое здоровье позволит мне это. Поэтому я отправился во дворец, снял там копии одного письма и был отпущен лишь около 11-ти часов.
Во дворце я получил письмо от князя Волконского, с приложением письма к императрице-матери от императрицы Елисаветы. Он пишет мне от 28-го числа, что печальная процессия с телом покойного государя выступит из Таганрога 29-го, что императрица Елисавета опять испытывала припадки болезни сердца.
Из Таганрога уже прибыл генерал-адъютант Чернышев с известием, что процессия действительно выступила 29-го числа, что императрица присутствовала на панихиде, простилась с телом государя и, затем, возвратилась к себе, после чего конвой выступил маршем. Я думал, что императрица после этого слегла в постель. Я писал до 2-30 час. ночи.
Января 6-го, среда. Я провел день по обыкновению во дворце, так как это был мой день службы. Здесь я обедал совершенно один. Я виделся с генералом Дибичем, который весьма похудел и имел удрученный вид; когда я упомянул о его несчастном путешествии (с государем), у него на глазах показались слезы.
Императрица писала к великому князю Константину о необходимости его приезда сюда, которого она желает, но он находит, что еще не наступило для того благоприятное время, что необходимо, чтобы Николай утвердился (ancre) на престоле сам собой, и что его прибытие в данный момент может служить даже предлогом к новым беспорядкам.
Императрица, однако, утверждает, что Константин своим приездом удовлетворит ожиданиям благомыслящих и успокоит умы, развеяв всякое сомнение. Я нахожу, что великий князь прав, и что император не должен подавать вида, будто нуждается в чужой поддержке, чтобы укрепиться на престоле, что надо дать ему время достичь этого естественным путем; что память о беспорядках еще слишком свежа, умы слишком заняты еще всем этим, что надо иметь время кончить всю эту историю, и тогда прибытие Константина может произвести хорошее впечатление и привести дело к концу.
Императрица настаивает на том, чтобы Константин прислал сюда какого-либо польского вельможу, военного, в выдающемся чине, и особенного одного из генерал-адъютантов покойного императора, и полагает, что это произведет хорошее впечатление.
Я думаю, что Константин, считая себя лишь простым подданным, исполняющим обязанности командующего войсками в Польше, не может облекать себя правом посылать сюда от себя лично генерала и, особенно генерал-адъютанта; генерал-адъютанты покойного императора состоят теперь генерал-адъютантами императора Николая, и посылать их, как и всякого другого генерала, может только он один.
Сверх того, я полагаю, что все это бесполезно, и что надо спокойно ожидать прибытия Константина, когда наступит удобное для того время.
Я вернулся домой около часу пополуночи.
Января 7-го, четверг. Имея приказ прислать Жилярди в 11 часов, я к этому времени пришел во дворец. Утром нечего было делать с Жилярди, так как дело было отложено на послеобеденное время. Итак, я обедал с Новосильцевым. После обеда, в 6 часов, нас потребовали, но работа была несколько раз прерываема, так что мы окончили ее только в 10-30 часов.
Во время последнего перерыва, происшедшего благодаря прибытию князя Голицына (Владимир Сергеевич, флигель-адъютант императора Александра), мы рассматривали планы Московского воспитательного дома, и нашли средство поместить 300 мальчиков, которых императрица желает обучать в латинских, классах, в корделоже (главный корпус воспитательного дома), не причиняя этим никакого беспорядка и даже расширив помещение повивального института.
Императрица была очень довольна нашим проектом. Так как идет речь о том, чтобы нам отрезать со стороны Китай- города гораздо менее пространства, чем это было предположено сначала, и так как мы, в сущности, очень мало теряем, то постройка с этой стороны каменной стены, которая бы нам ничего не стоила, была бы достаточным удовлетворением; но мы полагаем, что можно добавить условие, чтобы ее сделали одинаковой высоты с хозяйственными строениями, что составляет от 7 до 7,5 аршин (около 5-5,5 метров).
Это дало бы возможность устроить у этой стены наши конюшни и склады, построив их из камня, вместо нынешних деревянных, расположенных по линии строений. Мы получили бы в результате хорошую стену, и это было бы вещественной для нас выгодой. Императрица вполне одобрила эту идею.
Я уехал в 11 часов. Так как в полночь возвратились мои сыновья, то жена и дети пришли меня поздравить с днем рождения. Да благоволит Бог новый год, который я начинаю, сделать боле счастливым, чем предшествовавшие, а меня более достойным Его милостей!
8-го января, пятница. День моего рождения. Гриша (сын) пришел меня поздравить, когда я был еще в постели, и принес мне рисунок своего произведения. Варинька (дочь) принесла мне позднее поздравление в письме, довольно хорошо написанном, а маленькая София (дочь) - маленькую корзину, сделанную ею самой.
Я должен был оставить своих в 10 часов, чтобы отправиться на службу, и не приехал домой к обеду, так как был задержан до 4-х почти часов письмом к императрице Елисавете, которое только что тогда получил. Я обедал один во дворце.
Императрица рассказала нам историю возмущения, поднятого подполковником Муравьевым (Сергей Иванович Муравьев-Апостол, подполковник Черниговского полка, декабрист (казнен 13 июля 1826 г.), который обольстил часть Черниговского полка по поводу принесения присяги, нанес раны полковому командиру и разграбил маленький городок Васильков, Киевской губернии; но, узнав, что его преследуют, он бежал с 500-600 чел.
Затем император, выходя от матери, сказал нам, что последняя шайка разбита, что несколько выстрелов картечью произвело действие, и что Муравьев был тяжело ранен. Он был окружен генералом Ротом, когда приготовлялся идти грабить Белую Церковь. В этом деле участвовало три брата Муравьева, из которых один, главный, ранен, второй убит и третий взят в плен.
Вообще говорят, что в этом заговоре замешано 9 генералов, в том числе два сына покойного Михаила Никитича (Муравьева) и брат m-me Канкриной (Графиня Канкрина, Екатерина Захаровна, урожденная Муравьева. Брат ее, декабрист Артамон Захарович, полковник, командир Ахтырского гусарского полка. Отец их, Захар Матвеевич Муравьев, долгое время был экономом Смольного монастыря и пользовался покровительством императрицы Mapии Федоровны, так как женат был на баронессе Елизавете Поссе, сестре знаменитой Шарлотты Карловны Ливен. Граф Канкрин, через свою жену, приобрел себе уже в начале своей карьеры покровительство двора).
Сумасшедший Муравьев провозгласил пред Черниговским полком славяно-русскую республику. Его спросили: "Кто же будет царем?" и когда узнали, что вовсе не будет царя, то его начали оставлять.
Я был отпущен в 11-30 ч. и, возвратившись к себе, застал маленькое общество, собравшееся по случаю моего праздника: Кошкиных, Христиани, Миддендорфов, г-жу Любовь Колымину. Я приготовил несколько писем на завтра.
Января 9-го, суббота. День службы, который я провел во дворце до 11 ч. вечера. Был совет (опекунский), и после обеда появился приказ по делу Муравьева.
Император принял разумное правило: все публиковать. Сегодня мне передавал (именно Самарин) (Федор Васильевич)) разговор, который император имел с Михаилом Орловым (генерал-майор, флигель-адъютант императора Александра I, заключивший первую капитуляцию Парижа), замешанным в дело заговора.
Позвав Орлова в свой кабинет, он ему сказал: - В этот момент с тобой говорит не император, но Николай Павлович. Они уселись.
- Ты любил моего покойного брата: ты знаешь, что он тебя любил также; ты ему обещал оставить это сообщество (association). Что же ты сделал? Вот письмо, которое ты писал после своего обещания. Что ты можешь ответить? Честный человек держит свое слово и т. д. Говори, что можешь сказать?
Орлов не дал никакого ответа, несмотря на дружественные увещания императора, который, наконец, поднялся и сказал ему: - Теперь император приказывает тебе: - иди прочь! - при этом государь показал Орлову на дверь.
Сконфуженный Орлов хотел что-то пробормотать, но император, показывая дверь, сказал ему: - Император не повторяет; теперь ты станешь отвечать в крепости на вопросы комиссии (благодаря заступничеству своего брата, царского любимца А. Ф. Орлова, Михаил Орлов не понес тяжелого наказания, а был лишь окончательно отставлен от службы. Ему было предписано жить в своей деревне Милятино Мосальского уезда Калужской губернии под надзором полиции). Прекрасно, величественно!
Вообще, поистине радостно слышать, как император говорит таким тоном со столь разнообразными личностями. Да поддержит его и сохранит Господь! Я не могу не думать, что если Европа с полным основанием скорбит о смерти Александра и может быть долго будет скорбеть о ней, то Россия не потеряла от перемены царствования, если Николай будет продолжать как начал.
Января 10, воскресенье. В 8-30 ч. я получил записку от императрицы, которая меня спрашивает, не положила ли она двух писем во вчерашние бумаги. Я уверял ее, что нет, что я пересматривал, но что для большей уверенности пойду в канцелярию. Письма наконец нашлись у императрицы. В ожидании я потерял утро до полудня. Затем я отправился по делам к министру финансов. Я обедал дома; после обеда я вернулся во дворец.
Января 11-го, понедельник. Я отправился в Кабинет, увидевшись по дороге с Энденом, чтобы там получить деньги, и там я получил также 83 р. - для Томатис. Я вернулся во дворец. Императрица ушла. Я отправился к Томатис, чтобы ей занести деньги, послав также 500 р. моей сестре. После обеда я был позван во дворец, а вечером пошел занести деньги господину Плюскову.
Января 12-го, вторник. Я провел день во дворце до вечера.
Января 13-го, среда. День рождения моего сына, которому 28 лет. Это во всех отношениях чудесный малый. Я оделся в парадную форму по случаю дня рождения императрицы Елисаветы и провел день во дворце до полуночи, но обедал я дома, чтобы провести время с моим новорожденным и выпить его здоровье.
Января 14-го, четверг. Мы имели приказание быть все трое на лицо, чтобы приготовить бумаги для отправления их с Хилковым, который должен отправиться завтра в Гореново. Я написал письмо к Саблину, а другое к Хилкову вроде инструкции. На формальную просьбу Саблина освободить его от управления Гореновым ему дали очень любезный ответ, что его просят обождать нашего прибытия в Москву, когда, может быть, поедут осмотреть Гореново: тогда его поблагодарят и тем исполнят свой долг.
Января 15-го, пятница. Отправление для Хилкова было окончено.
Января 16-го, суббота. Хилков уехал; после обеда был совет (опекунский).
Января 17-го, воскресенье. Я принял лекарство и провел утро дома.
Января 18-го, понедельник. Я исполнял службу. Вечером принимал лекарство.
Января 19-го, вторник. Я провел ночь худо, и чувствовал себя очень плохо. Получив вчера приказ прибыть во дворец после обеда к почте из Таганрога, я туда отправился. На вопросы о моем здоровье я отвечал, что сегодня чувствую себя нехорошо, что у меня лихорадка. Позвали Рюля, и он нашел, что лихорадка у меня продолжается.
Решено было, что я останусь, дома завтра и послезавтра, но послезавтра вечером приезду во дворец, для отправления Гермара, если утром окажется, что я в состоянии его сделать. Надо было меня отпустить сейчас, однако меня задержали до 8-30 часов для важного дела - уложить письма Константина.
Говорят, что Кривцов, воронежский губернатор, призван сюда по обвинению в соучастии в заговоре. Между прочим, говорят, что крестьяне его деревни возмутились за принуждение их к постройке дорог. Господин Рюль предписал мне принимать лекарство через каждые 2 часа, и я начал принимать его тотчас же.
Января 20-го, среда. Я отослал свою работу во дворец и провел день дома, принимая лекарство Рюля. Меня посетили моя сестра и племянница, Зинаида. Обе обедали с нами и провели у нас весь день. Сегодня чувствую себя, вопреки ожиданиям, хорошо. Я писал к графине Эглофштейн, чтобы отослать ей книги, которые Жуковский дал мне для нее, и так как в этом числе находились "Беседы лорда Байрона", то я прочел их с большим интересом. Они дали мне возможность понять Байрона. Я получил вчера письмо от своей свояченицы.
Января 21-го, четверг. Так как утром у меня был пароксизм лихорадки, то Рюль не позволил мне выходить. Принимал также Гермара после обеда. Он уезжает ночью или завтра утром. Я послал ему утром письмо для Лины и несколько слов к Сильвестру.
Января 22-го, пятница. Я еще не получил разрешения выходить из дому. Вечером я играл со своими в бостон.
Января 23-го, суббота. Именины моего доброго Артемия. Рюль решил, что я останусь еще сегодня и завтра дома. Он прописал мне две пилюли. Заметив по рецепту, что это пилюли из каломели, как я и предполагал, я послал за ними, но их не принимал, а прибегнул к обыкновенной своей микстуре Кюлевейна. За обедом мы пили за здоровье нашего дорогого именинника.
Января 24-го, воскресенье. Микстура произвела свое действие, и я дал об этом отчет Рюлю, умолчав о его пилюлях. За обедом было несколько лиц, приехавших поздравить Артемия, и пили за его здоровье. Вечером я сыграл партию в бостон, а молодежь прошла в залу. Сегодня приходил ко мне Жобар (Известный преподаватель французского языка, уволенный Магницким от службы при Казанском университете), и я пригласил его к своим дочерям по 10 рублей за урок, по два раза в неделю.
Января 25-го, понедельник. Утром я получил записку, приглашавшую меня явиться во дворец завтра в полдень, если я получу позволение выходить. Рюль согласился на это. Я вышел пополудни, в то время как Жобар пришел начать свои уроки. Императрица прибыла после 2 часов. Во дворце я обедал один, а после обеда мы работали: она меня отпустила около 7 ч., но я уехал лишь в 8 часов, когда прибыла моя карета.
Я узнал сегодня, что Кюхельбекер схвачен солдатом лейб-гвардии Волынского полка, который узнал его в Варшаве по приметам и арестовал его. Князь Сергей Голицын сегодня откланивался.
Января 26-го, вторник. Я вышел в 9 часов по делу, которое мне вольно было покончить с Жилярди, но было довольно поздно, когда мы с ним кончили. Императрица одобрила его проекты и приказала вслед, затем приготовить письмо к Саблину. Она меня отпустила около часу пополудни, а затем я закончил отправление почты в Таганрог.
Известия от императрицы Елисаветы постоянно хорошие, и, кажется, здоровье к ней возвращается. Летним своим местопребыванием она избрала Царицыно, а до мая месяца она будет жить в Туле или Калуге.
Она отказалась от назначенного ей миллиона рублей и желает получить только те 600 т. рублей, которые ей следуют по закону. Она отказывается также от Каменного острова и принимает Ораниенбаум, изъявляя желание бывать в Павловске (я полагаю, что мы не прочь были бы отказаться от этого, несмотря на наши красивые фразы).
Она настоятельно просит снять свой шифр и портрет с фрейлин и статс-дам. Но мы настаиваем, очень естественно, потому, что этому разумному примеру и мы должны были бы следовать, и нас не поблагодарили бы, если бы мы так не сделали.
Всё-таки это хороший случай исправить то, что мы недостаточно обдумали при вступлении на престол Александра. Вечером в 8 часов, оставив дворец, я пошел к Эндену. Возвратившись к себе, я приготовил письмо к Саблину. Графиня Томатис и Глазенап посетили меня в канцелярии после обеда. Здесь находился и Новосельцев.
Января 27-го, среда. Я вышел в 9 часов. Так как императрица отправилась в полдень в училище ордена св. Екатерины, чтобы показать его эрцгерцогу Фердинанду, то я воспользовался этим временем и зашел на часик к Китти. Императрица вернулась только в 4 часа.
После обеда немного работали. Она пометила письмо к Саблину и отпустила Жилярди. Князь Голицын своим приездом прервал работу в 7 часов. Я отправился к принцу Павлу Мекленбургскому (зять императрицы Марш Федоровны, супруг великой княгини Елены Павловны, герцогини Мекленбургской), чтобы поговорить с ним о его капиталах.
Он желает взять их обратно, чтобы купить землю. Императрица не желает допустить его к участию в проданном, и он отказывается от этого против воли. Он домогается получить отсюда 3000 талеров дохода. Я заговаривал с ним о пенсии молодого Бека. Я был отпущен в 3 часа с приказанием прийти завтра утром.
Января 28-го, четверг. День рождения великого князя Михаила. Я отправился к нему во дворец, где мне сказали, что великая княгиня принимает в полдень. Я был в Зимнем дворце, как мне было вчера приказано, хотя предвидел, что я здесь потеряю обеденное время.
В полдень я с Фридераци отправился к великой княгине Елене; отсюда я отвёз его в Зимний дворец, а сам отправился в Екатерининский институт на заседание нашего комитета, которое продолжалось до 3 часов. Здесь я написал объяснение о дукате (?), которые я обещал господину Гетцу и которые я желал дать ему сегодня. Когда я прочитал его, то госпожа Кремпина просила у меня копии.
Я отправился к Гетцам, а в 3-30 часов встал из-за стола, чтобы отправиться во дворец. Пили превосходное бургонское и лафит (Байерман); было также шампанское. Я показал императрице наш протокол и предложил ей, прежде чем его одобрить, сообщить его госпоже Адлерберг. Она мне дала рапорт госпожи Адлерберг, чтобы составить на него ответ. Затем читали бумаги, и я был отпущен в 8 часов.
Я писал к Адлерберг, препроводив к ней и протокол, и вернулся к Гетцам. Пили довольно много шампанского и среди этого я получил записку от императрицы, на которую надо было ответить, что было довольно затруднительно. Мы вернулись около 1 часу.
Января 29-го, пятница. Вчерашнее вино дало себя чувствовать. Императрица приказала мне отправиться к графу Нессельроде посоветоваться относительно желания принца Павла Мекленбургского взять свои капиталы, а также приданое. Граф Нессельроде нашел, как и я, что мы не имеем никакого права ему противоречить, а он в полном праве поступить в этом случае так, как желает; что здесь можно сделать ему лишь представление, в его же пользу, так как земли в Германии не приносят 5%.
Я передал ответ императрице. Вечером она поручила мне составить записку, в которой признавались бы права принца, но объяснялось ему неудобство его проекта. В 9 часов я был свободен и вскоре уехал. Возвратившись, я узнал от сына Артемия, что великий князь Михаил призывал его для расспросов о его товарищах, замешанных деле заговора. Сегодняшняя газета содержит интересное объявление об этом заговоре (?).
Января 30-го, суббота. Отправив почту, императрица поехала в Воспитательный дом, чтобы показать его эрцгерцогу Фердинанду, принцу Вильгельму Прусскому и Леопольду Баденскому с их свитой. Я пришел немного ранее и был представлен эрцгерцогу в типографии. Императрица войдя подождала его и представила ему меня сама. Затем надо было отправиться к глухонемым, но было уже слишком поздно и она отменила посещение. После обеда происходило заседание опекунского совета. Я вернулся домой в 11 часов.
Января 31-го, воскресенье. Около 10 часов я получил извещение и отправился во дворец. Принц Павел Мекленбургский сегодня уезжает, и нужно было приготовить письма. Я получил приказание ожидать императрицу, пока не окончится обедня. Госпожа Адлерберг, которая получила приказание прийти в 1-30 ч., была принята лишь в 2 ч. для совещания о приготовлениях к завтрашнему посещению императрицы вместе с чужеземными принцами воспитательного общества.
Я мог оставить канцелярию лишь в 3-30 часа и отправился обедать домой. В 6 часов я вышел, чтобы посетить свою сестру. Во время моего пребывания у нее мне принесли для пересмотра письмо императрицы к прусскому королю; просмотрев, я отослал его обратно. Между тем пришла бедная девица Подлуцкая, которая страдает меланхолией.
Она вообразила, что она скомпрометирована тем, что говорила о конституции и Константине и что ею за то недовольны; она боится быть отравленной и т. д. Я оставил свою сестру в 8-30 часов и вернулся домой.
Февраля 1-го, понедельник. В 9 часов я отправился во дворец, а оттуда, опережая императрицу, в воспитательное общество со стороны мещанского училища, которое она также желала посетить, чтобы показать и это заведение эрцгерцогу Фердинанду, принцу Вильгельму и принцу Баденскому.
Они прибыли в 10 ч., проследовали через мещанский институт, произведя девицам испытание, и через лазареты; обойдя вокруг вдовьего дома, посетили воспитательное общество, где также произвели испытание. Девицы белого класса спели некоторые церковные песнопения и исполнили музыкальные пьесы на 12 или 13 роялях.
Наконец отправились в столовую, после того как все ученицы собраны были в большой зал и были осмотрены их работы. Было 4-45 ч., когда сели завтракать, а оставили общество в 6 часов.
Февраля 2-го, вторник. Приняв лекарство, я вышел только в половине первого: отправился к госпоже Адлерберг, чтобы приготовить список вдов и служанок, которые должны сопровождать детей, назначенных в московские институты. По этому поводу я зашел также во Вдовий дом.
Я отправился домой обедать, получив приказание прийти обеда к императрице ко времени отхода почты в Таганрог. После ее отправки я вернулся к себе. Утром меня посетил Рейнбот, врач, который высказал мне свои жалобы по поводу того, что он потерял расположение императрицы, что ему предпочтен Росс; он обвиняет последнего в том, что он появляется в институте в пьяном виде и ошибочно распознает и неправильно лечит болезни.
Я заметил ему, что подобные обвинения очень важны и что я об этом доложу императрице и, если он согласен, назову его, как доносителя. Он согласился, и я доложил об этом письмом на имя Новосильцева.
Февраля 3-го, среда. Я исполнял свою службу и обедал во дворце, который оставил только в 9-30 часов вечера. Мои находились в семействе Гец по случаю именин госпожи Гец. Возвращаясь из дворца, я намеревался зайти к ней, но так как она слаба здоровьем, то я боялся, чтобы не было слишком поздно; я не знал, что мои были еще у нее.
Вечером я работал. В два часа пополуночи, едва я заснул, ко мне принесли записку от императрицы с извещением, что иностранные принцы выезжают завтра в 9 часов и в 9-30 ч. будут на Александровской мануфактуре, и с приказанием, чтобы я об этом предупредил Вильсона, чего я не сделал, потому что принцы должны были приехать на мануфактуру уже в 10 часов, и поэтому не стоило ночью посылать туда человека.
Февраля 4-го, четверг. После восьми часов я отправился во дворец, чтобы, вместе с Альбедилем, поехать на Александровскую мануфактуру и там сопровождать, при ее осмотре иностранных принцев с их свитой. Они прибыли в 10 часов, осматривала фабрику до 2 часов и затем приняли завтрак; потом пошли еще к "Уточной" и наконец, уехали.
Мы возвратились во дворец в 4-30 ч. Так как в эти часы императрица была еще за столом, то я отправился домой, где нашел своих за обедом и гостей: m-lle Вистинггаузен (Луиза Федоровна, начальница Патриотического института, основанный в 1822 году, ликвидирован советской властью в 1918 году) и господина Колымнина.
После обеда я отправился во дворец, чтобы дать отчет императрице о посещении Александровской мануфактуры по ее повелению. Вскоре она отпустила меня, и я посетил Плюскова. Туда пришла госпожа Полянская со своими дочерями. После чаю я их оставил и возвратился домой в 8-30 ч., где моя молодежь радостно меня встретила. Молодые играли и возились, а мое дело было смотреть на это.
Февраля 5-го, пятница. Мой день службы. После обеда экзамен по закону Божию в институте св. Екатерины с 3 до 8 часов. Император лично известил меня о знаке отличия, данном моему Александру, следующими словами: "Есть новый кавалер ордена св. Анны 2-й степени, Александр Вилламов". Возвратившись домой после полуночи, я увидел, что Александр, который возвратился после меня, еще ничего не знал об этом. Я ему передал это известие, и мы пили за его здоровье.
Февраля 6-го, суббота. Я отправился к Кохендерферу (Бернгард Иоганн - в 1820-1825 гг. имел 6 учеников, мастерскую, основанную в 1831 г. и магазин. 1865: спр. кн. купеч. управы, 85 л., в куп. с 1824 г., куп. 2-й гильд., торг. зол. и сер. изд. Адрес: Невский, 77. Состоял оценщиком в Ссудной казне при опекунском совете с 1830 по 1850 г.) и взял крест святой Анны 2-й степени, который отослал Александру, чтобы он сам не делал на него расходов. После обеда происходило заседание опекунского совета.
Февраля 7-го, воскресенье. Я обедал дома, и мы пили за здоровье нового кавалера. Его отъезд в Персию с Меншиковым, назначенный на сегодня, отложен на завтра вечером или скорее на завтра утром.
Февраля 8-го, понедельник. Александру в отъезде нужен крест, чтобы носить его во время путешествия. Указ еще не вышел.
Февраля 9-го, вторник. 8 часов я распрощался с дорогим Александром, который отправляется в путь с Меншиковым в Персию, в действительности, как я затем узнал, он уехал в 10 часов. Да пребывает с ним Господь и сохраняет в добром здоровье доброго, милого, славного Александра! Побывав во дворце и увидевшись с императрицей, я уехал с Новосильцевым в Екатерининский институт на экзамен, который продолжался до 3 часов или долее.
Февраля 11-го, четверг. Аудиенция у императора до двух часов. Я обедал во дворце и провел здесь остальную часть дня.
Февраля 12-го, пятница. Мой день службы. Хилков возвратился из своего путешествия: императрица находит это слишком скорым.
Февраля 13-го, суббота. Экзамен в Екатерининском институте, куда мы отправились с Хилковым в 9 часов. Новосильцев болен. Экзамен продолжался до 4 часов. Я обедал во дворце.
Февраля 14-го, воскресенье. Побывав в обществе благородных девиц и не найдя госпожи Адлерберг, я посетил свою сестру. Я обедал дома и был потребован обеда в 5 часов.
Февраля 15-го, понедельник. Экзамен в Екатерининском институте в присутствии императрицы Александры. Принц Вильгельм прусский прибыл сюда, также и великий князь Михаил. Наконец в 3 часа прибыл император. Мы были восхищены его красивой фигурой.
Здесь был также Жуковский, и Плетнев показывал замечания, какие цензор Бирюков сделал на его стихотворение "Прощание": первый - на слова: "милая", "ласкалась", "томимой" были все им отвергнуты; но замечания на слово: "падшей", которое находится в последнем стихе: "твердость падшей возврати" - в сущности, не должны быть порицаемы, потому что это слово нехорошо подобрано; но Жуковский поддерживает Плетнева.
Дело это дошло до императрицы, и она поручила мне отправиться к императору, который обедал в Аничковом дворце, чтобы спросить его приказания по этому поводу. Я туда поехал и нашел общество из 4 лиц, разместившееся у окна кабинета; за одним столом император, напротив, императрица и третье место, напротив окна, вероятно для принца Оранского, который стоял, со стороны императора; за малым столом - принц Вильгельм Прусский.
Император тоже порицал слово: "падшей". Я вернулся домой обедать, а после обеда отправился во дворец. Вечером я уведомил Жуковского о приеме государя, и он мне прислал стихотворение с измененными стихами.
Февраля 16-го, вторник. Я был во дворце, оттуда отправился в опекунский совет, где рассматривалось дело о купчих крепостях. Обедал дома.
Февраля 17-го, среда. День службы.
Февраля 18-го, четверг. Я был во дворце, затем в государственном совете, а после обеда в обществе благородных девиц, чтобы видеться с Адлерберг. Оттуда я отправился к г-же Иллин и в 10 часов возвратился домой.
Февраля 19-го, пятница. Экзамен (публичный) в Екатерининском институте. Прежде чем туда отправиться, я имел приказание пойти к императрице, которая велела мне взять с собою подарки госпоже Кремпин и госпоже Статниковой, которые я им и отослал. На экзамен явился также принц Баденский, но оставался на нем одну минуту.
Февраля 20-го, суббота. Прежде чем пойти на экзамен, я отправился во дворец. Императрица приказала мне явиться к ней, а затем отпустила меня на экзамен. К концу на экзамен прибыл князь Вреде (Карл-Филипп фон, немецкий военачальник) и затем герцог Веллингтон (Артур Уэлсли, британский военачальник).
Я нашел, что сей последний весьма похудел и состарился с тех пор, как я его видел в Ахене и Брюсселе в 1818 году. Вреде - тучная, жесткая солдатская фигура. Экзамен закончился в 3 часа днем. Пение было лишь церковное по случаю траура. Остаток дня я провел во дворце.
Февраля 21-го, воскресенье. Утром меня посещал Лачинов, которому я должен отдать свои столовые деньги с 1 января 1827 года до погашения с моей стороны поручительства за сестру, что составляет 20 тысяч рублей, в счет которых я должен ему отдать, сначала 2000 рублей, а в июне 4000 рублей. Затем меня потребовали во дворец. После обеда Совет представит отчеты за 1825 год, а затем общий прием.
Февраля 22-го, понедельник. Я провел день во дворце за проверкой с Пильниковым и Дювалем в бриллиантовой комнате подарков, предназначенных по завещанию императрицы, что продолжалось за 9 часов вечера.
Февраля 23-го, вторник. Я пришел во дворец, и императрица стала сама пересматривать эти подарки и завещанное имущество, в которых она сделала многие изменения, что вызвало новую проверку. Затем разбирали почту из Таганрога. Вечером я получил через Новосильцева приказ императрицы, чтобы мы собрались завтра утром у Хилкова.
Февраля 24-го, среда. День службы. Я отправился в 9 часов к Хилкову. Я нашел дом запертым. Отворили - он еще спал. Наконец мы взялись пересматривать бумаги. Пришел Новосильцев. Закончив и убедив Хилкова забыть о неудовольствии, которое императрица ему выразила, мы возвратились во дворец. Императрица, окончив разбор почты, вышла, чтобы отправиться в общество благородных девиц, и я воспользовался тем временем для приготовления писем Саблину по поводу наших объяснений с Хилковым.
В 12 ч. мы отправились в Екатерининский институт для распределения наград. Вечером в 10 часов, так как императрица находилась у императора, я отправился домой, под предлогом болезни. Около полуночи я получил записку от императрицы, которая объявила мне, что завтра после парада, в 11 часов, я должен отправиться к императору с бумагами, и спрашивала известий о моем здоровье.
Февраля 25-го, четверг. Вчера я писал к Лачинову с приложением 2000 рублей, говоря, что я предвижу невозможность видеть его сегодня. Мне доставили сегодня вечером письмо обратно, говоря, что он уехал в Петрозаводск. Я отдал письмо в то же утро слуге, чтобы он отдал Лачинову или Дмитриеву, смотря по тому, кто первый приедет.
Но вслед затем мне доложили о приезде Лачинова. Я его просил к себе. Он говорил мне о недостаточности обеспечения долга столовыми деньгами в случае моей смерти и требовал векселя. Я согласился на это, прося его самого озаботиться изготовлением этого векселя.
В 11 час. я получил известие, что императрица отправилась на парад; я поехал ко двору. Получив бумаги от императрицы, я отправился к императору. Вернувшись, я не застал императрицы; она приехала около 3 часов, разговаривала со мною и отпустила меня в виду моей болезни, так как иначе она приказала бы мне после обеда прийти опять.
Этим я был очень доволен, так как желать, по крайней мере, сегодня обедать дома со своими, которых, я должен покинуть завтра утром, чтобы отправиться в Царское Село и жить там до 6-го марта. После обеда занялись шитьем для меня траурных обшивок.
Февраля 26-го, пятница. В 8 часов я распрощался с женой и детьми, так как их мог увидеть лишь завтра с 8 часов. Вечером имел приказание явиться во дворец пораньше; ждал до 11 ч. Пересматривали бумаги, представленные вчера императору; пометили бумаги, которые я вчера приготовил, писали в Таганрог, и мне приказали написать несколько писем, так что я уехал едва после 3-х часов, не успев пообедать.
В Царском Селе императрица поместилась в правом крыле дворца, который находится против лицея рядом с церковью, а я в третьем этаже с крутой лестницей. Я приказал подать мне поесть. После обеда я был позван для занятий. Окончив работу около 9 ч. я отправился в общую залу, где одни ужинали, а другие уже отужинали. Я провел там несколько времени с Альбедилем, Рюлем, госпожами Кочетовой и Хилковой.
Февраля 27-го, суббота. Я встал рано в 7 часов и работал, пока меня не позвали, так как императрица встала поздно. Наконец меня позвали, и я получил письма для отправления на почту. Обедал я в 1 ч., по случаю отъезда императрицы в Тосну.
Она мне сказала, что если я хочу отправиться с ней, то она мне не препятствует, но если я хочу остаться, это зависит от меня. Имея работу, я предпочел последнее. Она должна была уехать в 3-30 ч. Я сошел вниз, чтобы видеть ее отъезд, но ее уже не застал.
Тогда я совершил прогулку около часу и взялся за работу. В 8 я послал своего слугу узнать, когда ожидают императрицу, предположив, что она должна вернуться между 8 и 9 ч. Он вернулся с ответом, что она только что приехала.
Я отправился к ней, чтобы спросить о новостях. "Путешествие это им не понравилось, потому что в Тосне была целая ярмарка: там находилась вся свита и много народу", между тем как здесь она могла быть когда угодно, одной. Но были приняты хорошие меры, и в церкви, а также на пути ее следования, не было никого. Она много плакала, возвратившись из церкви, где находился гроб почившего государя.
Вечером мы собрались к ужину в довольно большом обществе: Моден со своею дочерью Софией, Паскевич, Нейдгардт, Дружинин, Рунич, Корнилов (три последних призваны на дежурство), Васильчиков, Перовский. Я быль позван к императрице в 10 часов. Она приказала прислать ей бумаги. Итак, я вернулся к себе и послал ей свой портфель с бумагами на этот день и письмами, которые я приготовил.
Февраля 28-го, воскресенье. В 10 часов я сошел в нижний этаж, чтобы посмотреть, что там происходило. Я нашел в передней императрицу и Новосильцева, прибывшего утром из города. Сюда пришел также Муханов (Сергей Ильич, шталмейстер). Он мне сказал, что прибыл вчера.
Императрица отправилась к обедне, а мы пошли завтракать в 11 часов, потому что здесь, должно быть, обедают поздно. Затем я был позван к императрице, и она поручила мне приготовить письмо в Москву к Кушникову (Сергей Сергеевич, действительный тайный советник, почетный опекун московского опекунского совета) с запросом, может ли он оставить свои дела (важные), чтобы прибыть сюда двадцатого днем, так как император, относящийся к нему с большим уважением, желает его зачислить в комиссию, учрежденную для разбора дела о возмущении.
Она дала мне еще несколько бумаг. Так как сегодня, по приказу императора, было решено, что с прибытием тела пойдут в церковь в траурной одежде, которой у меня нет, то я остался дома. В четыре без четверти конвой (сопровождавший тело государя) прибыл к заставе Царского села, и стали стрелять из пушек, по одному выстрелу в минуту.
Я сошел в одну из комнат, которые выходят на двор, чтобы видеть прибытие конвоя. Наконец в 4 дня прибыли депутации от купцов и крестьян, которые шли, впереди конвоя, затем придворные (подразумевается из Павловска) чиновники, ученики лицея, гусары, и выстроились около подъезда. Наконец появилось духовенство и затем гроб в 5 часов.
Шecтвиe тянулось в течение целого часа. Я сошел вниз и видел, как офицеры гвардии и адъютанты покойного императора подняли гроб и понесли его в церковь. Я следовал за ним до входа в церковь. Затем я вернулся к себе и приготовил письмо к Кушникову. В 7 часов императрица прислала за мной, но я ожидал с Новосильцевым возможности войти в ней до 9 часов; лишь тогда она приняла нас, и так как в это время случайно вошел император, то она взяла у меня письмо Кушникову.
Когда император ее оставил, она снова позвала нас и сказала мне, что император письмо одобрил. Разговаривали еще о некоторых других делах, и мы были отпущены около 11 часов. Новосильцев намеревается завтра рано утром возвратиться в город.
Затем я написал к Артемию, чтобы он послал в дом князя Гагарина узнать адрес человека, который сделал ему траурное одеяние, и заказал бы его и для меня, посылая ему на это 50 р., так как Гагарин мне сказал, что оно дороже не стоит.
Он обещал заказать для меня платье сам, но он может забыть. Затем я работал до двенадцати с половиною и взялся за чтение Лалла Рук (Лалла-Рук - ориентальная романтическая повесть в стихах и прозе, сочинённая в 1817 году англо-ирландским поэтом Томасом Муром, А. С. Пушкин отзывался об ней пренебрежительно) - поэмы, которую прислала мне из Веймара графиня Эглофштейн.
Марта 1-го, понедельник. Прописав все утро, я отправился в полдень в переднюю императрицы, где я нашел Фредерици. Там я был 3 часов, пока меня позвали. Наконец меня впустили: императрица приказала подать себе кушать и читать ей бумаги, что продолжалось до четырех часов.
Она заговорила о предстоящей мне поездке в Павловск; я хотел бы знать - когда. Я написал домой, чтобы мне прислали коляску. Было половина пятого, а обед был назначен в 2 часа (?): пришлось от него отказаться. Так как я уже кое-что поел и вообще не имел аппетита, то это мне было все равно.
Марта 2-го, вторник. Я присутствовал на обедне и панихиде. Получив от императрицы письмо в Таганрог для снятия копии, в то время как она пошла на прогулку, я сел обедать. Съев говядины, я встал из-за стола, чтобы переписать письмо, так как императрица просила написать князю Волконскому перечень событий последних дней.
Окончив переписку, я потребовал ездового, чтобы отправить письмо в город. Вместо него камер-лакей прислал мне фельдъегеря, которого граф Орлов-Денисов (Василий Васильевич) посылал в город и которым я тоже мог воспользоваться. Я отдал ему письмо в Таганрог и пакет для канцелярии. Было 5 часов.
Я был позван к императрице, которая мне сказала, что завтра отправляется в Таганрог курьер, через которого я могу написать к Волконскому. Я приготовил свое письмо, также как и письмо к madame de Nazele (?) и показал ей вечером. Она сделала в нем некоторые поправки. Написал графине Эглофштейн и г. Сильвестру. Я собирался ужинать, но за мной прислали, прежде чем я сел за стол.
Марта 3-го, среда. Я получил от Булгакова очень неприятие известие, что вчерашний фельдъегерь передал ему пакет только в 10 ч., тогда как почта уходит отсюда в 8 ч. Я решил спросить пакет обратно, с целью отправить его с сегодняшнею почтой; я так и сделал, передав его нарочному, который едет в город с заграничной корреспонденцией.
Проходя по столовой, я застал еще всех за столом, хотя было около 4 часов, и я уже не ожидал застать обеда, думал пойти в ресторан. Письмо к Волконскому было уже одобрено и готово, так же как и письмо к императрице Елисавете; я с нетерпением ожидал посылку вместе с Булгаковым, опасаясь, как бы курьер не явился раньше, но, к счастью, я получил письмо вовремя, положил его под то, которое приготовил для Волконского, с тем, чтобы объяснить ему случившееся, и изо всего сделал только один пакет на имя Волконского.
Императрица прислала за мной после 9 ч. вечера. Так как курьера еще не было, то за ним послали. Он пришел и получил пакеты до моего прибытия к императрице. Она приказала мне взять 1000 р. из ее ящика и послать Захаржевскому (Яков Васильевич, комендант Царского села) для раздачи здешним бедным; я так и сделал. Слава Богу, что запоздавшее письмо могло быть отправлено: оно может прийти в одно время с вчерашней почтой, или, самое позднее, на другой день, следовательно, раньше, чем императрица Елисавета могла бы спросить, нет ли для нее чего с почты. Ее величество исповедовалась сегодня и причащается завтра.
Марта 4-го, четверг. Так как императрица причащалась, то я оделся в парадную форму и отправился в ее приемную. Муханов и Альбедиль пришли туда после прохода императрицы с императором, и прочими членами императорской фамилии. Когда все уехали, Муханова и меня впустили ее поздравить, и ее величество сказала мне, что мы будем заниматься после панихиды.
Мы поздравили императрицу Александру, в то время как она проходила мимо нас. Я переменил костюм, надел все черное и отправился в церковь.
Меня позвали вскоре, но я был принят только после двух часов, а после трех - занятия были прерваны принцем Оранским. Ее величество сказала мне, чтобы я велел курьеру подождать, пока она не напишет ответов. Итак, я принялся за дело и пропустил обед, что предчувствовал заранее, велев подать себе завтрак перед панихидой.
Мне пришлось ждать еще и после вечерни. В 6 часов принц Оранский приехал опять, но все уже было окончено. Я отправил почтовую коляску и остался дома. В то самое время, когда я хотел идти ужинать в 9 часов меня позвали, и когда императрица отпустила меня, и я пришел в столовую, фрейлины уже поужинали с дежурным камергером, и только что ушли.
Курьер только сегодня поехал в Таганрог: все же он приедет ране завтрашней почты.
Марта 5-го, пятница. Около 9 ч. я велел спросить, в каком часу начнется панихида, потому что князь Куракин сказал вчера, что в 9 начнутся часы. Мне пришли сказать, что обедня началась, и императрица сошла вниз. Я отправился в церковь.
Марта 5-го, пятница. Около 9 ч. я велел спросить, в каком часу начнется панихида, потому что князь Куракин сказал вчера, что в 9 начнутся часы. Мне пришли сказать, что обедня началась, и императрица сошла вниз. Я отправился в церковь.
После панихиды, когда готовились спустить гроб с катафалка, видя, что многие подходили проститься, я сделал то же. Потом спустили гроб. Императрица следовала за ним с принцем Оранским до крыльца, и осталась там до отъезда колесницы.
Она двинулась ровно в 11 часов. Вез Илья, который, услыхав, что в день похорон государя следовало везти парадному кучеру, предложил сбрить свою бороду и надеть ливрею, только бы он имел честь везти своего государя. Император отвечал, что честь эта принадлежит ему по праву, и он сохранил свою бороду.
Потом представили императрице унтер-офицеров-казаков, которые сопровождали тело от Таганрога; им было поручено поднять и нести гроб. В числе их был и молодой Короченцов, который, узнав дорогой, что он произведен в офицеры, умолял графа Орлова-Денисова не объявлять его повышения до прибытия в Петербург, чтобы не лишить его чести нести тело своего государя.
В 11 ч. императрица также отправилась в путь из Царского Села по дороге к Кузьмину (царскосельская деревня по дороге из Гатчины в Петербург). Мы вошли в Чесму, где императрица увидела часовню, убранную покойным императором, который велел там поставить дорожный иконостас Петра 1-го; по словам других, это был иконостас Ивана Васильевича, вышитый царицами.
Мы увидели великолепный гроб, в котором тело будет перенесено в город, а также и колесницу очень красивую. Около половины второго прибыли в Зимний дворец.
Приняв посетителей из членов императорской фамилии, императрица отправила все бумаги и отпустила меня на весь день, приказав Новосильцеву вернуться после обеда и сказав, что пришлет письмо императрице Елисавете на сегодняшнюю таганрогскую почту. Оно было мне принесено тотчас после обеда. Я его списал и отправил. Завтра надо быть в 7 ч. на своем посту для церемонии, потому пойду пораньше спать.
Марта 6-го, суббота. Я встал в 6 ч., надел парадную форму, и в 7 ч., отправился к нашему сборному пункту, в XI-е отделение; это был военно-сиротский дом. Я нашел там уже Болотникова, Марченко, Казадаева и многих других. В 10-м часу хозяева дали нам позавтракать. Канкрин, который тоже был нашего отделения, сравнил нашу процессию в костюмах с еврейским обществом Schlabberbacke (?); действительно на то похожее.
Наконец мы вошли в 11 ч. и встали в линию, где прождали еще полчаса, прежде чем отправиться в путь. Мы прибыли в Казанский собор лишь в 2 часа, потому что печальное шествие должно было останавливаться перед каждой церковью для совершения молебствия. Около трех часов все было кончено, и я пешком отправился во дворец, где и пробыл весь остальной день, пообедав дома.
Марта 7-го, воскресенье. Императорская фамилия отправилась в Казанский собор на панихиду и продолжала делать это два раза в день до погребения.
Марта 10-го, среда. Пришло письмо от Александра из Таганрога, откуда он выехал 1-го марта, получив от меня письмо, посланное мной Лонгинову (Николай Михайлович, секретарь Императрицы Елисаветы Алексеевны), который пишет мне, что их отъезд из Таганрога назначен на 14-е.
Императрица, получившая то же известие и думавшая о необходимости поехать в Калугу, казалось, тем очень была недовольна. Слушая ее жалобы, можно было подумать, что это было нечто совершенно неожиданное, что заставляло ее терять время, тогда как уже три месяца тому назад она могла к тому приготовиться, задумав путешествие со времени известия о кончине императора.
Она просила нас присутствовать завтра в Казанском соборе, когда воспитанницы Екатерининского института и военные сироты прибудут туда для поклонения гробу.
Марта 11-го, четверг. К 11 ч. я отправился в Казанский собор, где застал г-жу Стависскую и Арсеньева с военными сиротами, г. Вейкинга (?) со своими воспитанниками и двумя дочерями. Прибыли также воспитанницы Екатерининского института. Я предложил дать им приложиться к гробу, до приезда императрицы, и прослушать панихиду, что было принято гг. Васильчиковым и другими.
Когда все три института исполнили эту церемонию, прошло еще некоторое время до приезда императорской фамилии, которая прибыла только к полудню. После заупокойной службы я отправился домой, а оттуда во дворец, согласно приказанию, переданному мне Новосельцевым.
Марта 12-го, пятница. Дочери мои принесли мне свои рисунки, по случаю дня моего ангела, св. Григория. День я провел во дворце, а вечером, вернувшись домой, застал гостей; пили шампанское за мое здоровье.
Марта 13-го, суббота. Я отправился в 8 часов на сборный пункт в дом Лазарева, возле армянской церкви. Наш церемониймейстер, граф Завадовский, угостил нас прекрасным завтраком. Прозябнув в прошлую субботу, в этот раз я захватил с собой небольшой флакон коньяку и хлеба. Завтрак оказался лишним.
После 10 процессия тронулась по Невскому проспекту, Малой Садовой и новой улице (?), между Михайловским дворцом и Инженерным замком к Марсову полю, вдоль Летнего сада к крепости. У ворот крепости сняли гроб с колесницы и понесли его в церковь. По окончании церемонии, императрицы с великим князем Александром и принцессой Марией Вюртембергской вышли из церкви, после чего все начали прикладываться к гробу, и я в том числе.
Его спустили с катафалка, посреди собора, а потом положили в склеп. Я видел, насколько бедная Томатис была огорчена. Иностранные министры, с князем Вреде во главе, приблизились, наравне с другими, чтобы бросить в склеп и свою горсть земли. Император, великий князь, принц Оранский, Веллингтон оставили церковь после того, как гроб опустили в склеп.
Он находится налево от царских врат, если смотреть на них прямо, и направо, если стоять спиной к алтарю. Наконец я уехал, разыскав тотчас же, на этот раз, моего лакея, но прождав карету, стоявшую несколько поодаль, во время дурной погоды.
Однако теперь не так холодно, как в прошлую субботу: ветер и снег слабее, но замечательно, что оба раза погода была чудная почти всю предшествовавшую неделю, а по субботам - дурная. Я вернулся домой к обеду, а потом отправился во дворец. Императрица отдыхала, так что обед не был еще сервирован.
Меня приняли, расспросили о том, что происходило, и сказали, что ее величество еще отдыхает. В 8 ч. я поехал навестить графиню Томатис, которую нашел оправившеюся от утра. У старой графини Ливен лихорадка.
Марта, 14-го воскресенье. Я поехал во дворец узнать о здоровье императрицы и графини Ливен. Первая отправилась навестить последнюю, которая также чувствовала себя лучше. Я прошел в комнаты, приготовленные для княжны Радзивилл, Стефании (Наследница огромных владений на территории современных Литвы и Белоруссии, включавших, среди прочего, Мирский замок, умерла в 1832 году, в 22 года), произведенной во фрейлины.
Помещение ее довольно хорошее. Я прошел к госпоже Кремпин, с которой мне надо было поговорить, и сделал ей также описание квартиры маленькой Радзивилл. Я получил приказ быть во 8 ч. во дворце, после обеда у меня был с визитом г. Лачинов, который представил мне довольно тягостный проект платежа. Мне следовало уступить ему мои столовые деньги с 1-го марта. Я указал ему на невозможность это сделать, потому что уже получил их. Он обещал принести мне бумагу на днях.
Марта 15-го, понедельник. Большую половину дня я провел во дворце. Получил письмо от Ралля, который просит у меня векселя на мой долг, стоимостью около 4-х тысяч руб. каждый, с уплатой через каждые 4 месяца. Как быть, придется согласиться!
Вечером я написал ему соответствующий ответ. Вернулся я только в час ночи. По последнему известию из Таганрога, отъезд императрицы Елисаветы должен был быть отложен, вследствие дурной дороги и болезни Штофрегена (Конрад Конрадович, медик, доверенное и близкое лицо Императрицы Елизаветы Алексеевны).
Утром получил записку от Новосильцева, который уведомляет, что князь Голицын (Князь Александр Николаевич, друг императора Александра и императорского семейства, бывший ранее министром, а также обер-прокурором Синода) желает видеть меня для переговоров о деньгах, в которых императрица может иметь надобность для своего путешествия в Калугу.
Марта 16-го, вторник. Я встал в 9 ч. и первое лицо, которое увидел, был Лачинов с бумагой. Я подписал ее, и он обещал мне дать с нее копию. Затем отправился к кн. Голицыну; он сказал, что император поручил ему сговориться со мной относительно суммы, которая может понадобиться императрице для ее путешествия.
На мой вопрос, должен ли я сообщить о том ее величеству, он ответил мне утвердительно, прибавив, что приказ императора был официальный, и я мог о нем говорить. Я объяснил ему, что при покойном императоре дело шло от него самого, а государыня про то и не знала, до последнего раза, когда император, вероятно, был не в духе, потому что он дурно к нему отнесся.
Князь Голицын сказал мне, что это было ему известно, и полагал, что неудовольствие императора происходило, вероятно, от недостатка денег в ту минуту. Я привел ему в пример путешествие в Москву, для которого покойный император дал своей матери 300 тысяч рублей, но ему хотелось, по-видимому, чтобы я переговорил о том с императрицей, на что я и согласился. Я отправился оттуда во дворец, получив приказание быть там, в 11 часов.
Когда я отдал отчет императрице о моем разговоре с кн. Голицыным, она нашла поднятый вопрос очень неудобным и неприятным, заговорила о милости, которую ей хотят оказать для ее путешествия и т. д., и поручила ответить ему, что императору следует переговорить с гофмаршалом относительно расходов по ее путешествию.
Покойный император никогда не делал ей подобного вопроса, когда дело шло о ее личных тратах (еще бы! когда я избавлял ее от того, и без моего вмешательства, весьма возможно, он и не подумал бы ей что-нибудь дать). Она приказала мне тотчас же пойти за князем, который, вероятно, был в комитете.
Выходя из кабинета, я застал князя Голицына в приемной и исполнил поручение. Князь немного сконфузился, сказал, что не надо было спрашивать у ее величества, что ему дано было приказание объясниться со мной и пр. Его позвали, и он довольно долго не возвращался. Когда меня потом потребовали к императрице, я нашел ее смягчившейся; она находила только, что за дело глупо взялись и пр.
Я сказал также сегодня князю, что уплата долгов императрицы не производится. Император переговорил о том со своею матерью, основываясь на разговоре Новосильцева с князем. Теперь императрица не будет больше о том говорить с князем, император также, и дело останется между ними. Князь взялся, однако снова переговорить о том с императором.
Потом я отправился в совет, где совещались о кредите в миллион рублей, испрашиваемом Вильсоном для обработки льна на фабрике. Совет не расположен ассигновать его и скорее предпочел бы даже остановить работу; впрочем, ничего не было решено.
В 4 ч. я получил для списывания письмо, адресованное в Таганрог, и я занялся этим тотчас после обеда, потом вернулся во дворец, который оставил около 9 часов.
Марта 17-го, среда. Мой дежурный день, который я, по обыкновению, провел во дворце далеко за полночь. Вечером императрица пересматривала и убирала пакеты писем, найденных в кабинете покойного императора Александра. Я получил приказание прибыть завтра утром в 10 часов.
Марта 18-го, четверг. Я прибыл во дворец ранее 10 часов. Императрица приказала поставить в ее кабинете большой стол и разложить на нем пачки писем, о которых упоминалось выше. Потом она передала принцу Оранскому те, которые были от него и великой княгини Анны; письма великой княгини Марии возвратила обратно императрице Александре, великому князю Михаилу и великой княгине Елене, которые им принадлежали, и велела сложить особо письма великого князя Константина и его супруги, чтобы их также им отправить, а остальные заперла. Наконец в 3 ч. меня отпустили.
Марта 19-го, пятница. В 9 ч. я отправился во дворец, получив приказание явиться рано, но занятия начались не раньше обыкновенного. Был большой парад в честь годовщины взятия Парижа, и парад продолжался до 2 часов.
Сегодня солдаты, присутствовавшие при взятии Парижа, получили медаль, пожалованную им императором, который выполнил, таким образом, обещание своего покойного брата, не приведенное им самим в исполнение. На одной стороне медали - изображение императора Александра, окруженное лучами, а на другой - соответствующая надпись.
Императрица составила черновое письмо в ответ прусскому королю на письмо, которым он спрашивал ее согласия на женитьбу его сына Карла с принцессой Mapией Веймарской (внучка императрицы Марии Федоровны; возрасте 19 лет Мария вышла замуж за Карла в Шарлоттенбурге. Свадьба состоялась 26 мая 1827 года).
Прошедшей осенью она уж едала ответ, в котором она откладывала дело на неопределенное время, под предлогом молодости принцессы, с целью выиграть время, вследствие намерения принца Вильгельма жениться на княжне Радзивилл, которая не решалась на это, потому что на этот брак смотрели в Пруссии как на неравный, который может быть только морганатическим.
Великая княгиня Мария желает изменения этого ответа в том смысле, чтобы он изложен был более ясно, что женитьба принца Карла может состояться только в том случае, если брак принца Вильгельма будет считаться морганатическим, вследствие этого дети его не будут иметь прав на наследование престола, потому что брак принцессы Луизы с князем Радзивилл считался в свое время неравным, и дети ее носили фамилию Радзивилл.
Следовательно, король должен издать закон, по которому дети принца Вильгельма и княжны Радзивилл лишались бы права наследия. Естественно, императрица не желала излагать ясно подобные вопросы и объявила в своем новом проекте ответа, что родители принцессы Марии выскажут тогда только свое мнение относительно предполагаемого замужества с принцем Карлом (которое, тем не менее, кажется им очень желательным), когда участь принца Вильгельма будет решена, и императрица предложила королю определенно высказаться относительно этого пункта.
В сущности, это все, что она может сказать, и королю самому предоставляется вывести заключение. Меня отпустили 8 ч., и я отправился к графине Томатис, у которой пробыл до 10 часов, а потом возвратился домой.
