Иван Долгоруков. Письмо к приятелю

Завещание

Вот здесь, когда меня не будет,
Вот здесь уляжется мой прах!
На месте сем меня разбудит
Один глас трубный в небесах!
Тогда со всех концов Вселенной
На страшный суд нелицемерный
Стекутся люди всяких вер;
Цари смешаются с рабами,
Безумцы встанут с мудрецами,
С ханжой столкнется изувер!

В пространном царстве всей Природы
Ударит вечной жизни час;
Увидим разные народы,
Колико ни было до нас,
И тех, в которых мы живали,
И коих вовсе не знавали,
Потомков тьмы явятся тут.
Сердец познаются движенья,
Умов сокрыты помышленья
Тогда в явление придут;

Всех вер изыщется начало;
Как пчелы, секты зашумят;
Соблазнов ядовито жало
Стрелами правды притупят.
Не спросят там, в каком кто гробе
Лежал дотоль в земной утробе,
И был ли он парчой одет?
С пальбой ли в землю опустили,
Иль просто в саване свалили?
Вопрос: как жил? — Давай ответ!

И я, проснувшись на кладбище,
Что под Филями за Москвой,
Предстану также на судище,
Где станет земнородных строй.
С друзьями там соединюся,
С отцом, с сестрой, с детьми сойдуся
И верю, Богом дух пленя,
Что радости сия священной,
Ни с чем на свете несравненной,
Никто не возьмет от меня.

О вы, друзья мои любезны!
Не ставьте камня надо мной!
Все ваши бронзы бесполезны,
Оне души не скрасят злой!
Среди могил, на взгляд, негодных
И в куче тел простонародных
Пускай истлеет мой состав!
Поверьте, с кем ни схорониться,
Земля всё в землю обратится:
Се равенство природных прав.

Добро какое я имею
Даю жене и детям всё:
Давать могу, доколь владею
Умру – ничто уж не моё.
Печальных карт не посылайте
И черных платьев не вздевайте;
Пустой убыток, пышный вздор!
Ни в дождь, нижe во время ясно
Не мучьте вкруг меня напрасно
Богатых пастырей собор!

Молитесь Богу лучше вечну,
Созвав убогих и сирот,
Чтоб Он пучину бесконечну
Явил и мне своих щедрот;
Чтоб Он, врагам моим прощая
И клятвы их с меня слагая,
В Эдемский рай мой дух вселил!
Пред Богом слов не надо много,
Душевный вздох к нему дорога,
Он сам ее нам проложил.

Не славьте вы меня стихами –
Они не нужны мертвецам,
Пожертвуйте вы мне сердцами,
Как оным жертвовал я вам.
Стихи от ада не избавят,
В раю блаженства не прибавят;
В них только глупость и тщета!
Проток воды, две-три березы
Да ближних искренние слезы –
Вот монументов красота!

Таков его здесь воздвигаю
Тебе, любезная сестра!
Твой гроб сердечно лобызаю;
Придет и наша всех пора.
Ты дань Природе заплатила;
Конец с началом съединила,
Достигла цели естества;
Твой труп в покое безмятежном
И в ложе смерти неизбежном
Познал измену вещества.

А я еще живу и маюсь,
И миру всячески служу;
Нередко вздором утешаюсь,
Нередко о пустом тужу. Подчас вселенну ненавижу,
И хоть из опытов я вижу,
Что в ней нельзя спокойну быть:
Но, ах! Как смертный слаб бывает!
Лишь чуть Раида приласкает,
Готов еще сто лет прожить.    

Письмо к приятелю


     Уж осень на дворе и снег перепадает;
     Зима своих предтеч на север посылает.
     Бывало, в эти дни, на праздник храмовой,
     Несется пыль столбом, летит гостей к нам рой;
     Для каждого на вкус забавы там готовы,
     Приличия не жмут тиранские оковы.

     Все запросто - свои, чужие и родня;
     Не ищем кое-как убить лишь только дня;
     Играем без причуд, беседуем радушно,
     Весь дом идет вверх дном, никто не молвит: скучно.
     Бывало, пиршество отправя так в селе,
     И новы семена покинувши в земле,
     На нивы испрося Небес благословенья,
     Хозяйства день-другой, займет нас упражненье.
     В скирды сложивши хлеб, в стога сметав траву,
     Бывало, мы теперь сбираемся в Москву.
     Проживши лето все в деревне, на свободе,
     Без всяких лишних трат, в угодность глупой моде,
     Объявим свой отъезд; и тот, и тот сосед
     На проводах дают прощальный нам обед;
     Бокалом чок да чок, наполненным до края,
     Друг с другом мы опять прощаемся до мая.

     А ты меж тем, мой друг, в Узорове своем
     То ж делая, что я, и вечером и днем,
     Эпистолы ко мне стихами посылаешь,
     Навстречу от меня такие ж получаешь;
     Но шуму не любя и волею приняв
     Уединенья крест, философа устав,
     Живешь один в семье, как пастырь домовитый,
     И орошаешь сам свой садик плодовитый.
     Ботанике учась не тщетно много лет,
     Умеешь сохранить и дерево и цвет,
     От них и аромат и пользы добиваться.
     Я, бедный, не в тебя: люблю в толпе слоняться;
     Я суетен как червь, охотно в том винюсь,
     Лишь ползать не горазд, а все-таки резвлюсь;
     Но время и ко мне немилосердно стало!
     Недаром затвердил; бывало, да бывало?
     Я ныне круглый год в деревню не съезжал,
     На Вражке у себя Пометном1 прохворал.
     Хоть летом моему завидуют все дому,
     Но, ах! и красный день не взмилится больному.
     Поклонная гора с окрестностью своей,
     Фили, Москва-река, хоть куры бродят в ней,
     Прекраснейший ландшафт; но кто ж не согласится,
     Что то ж, да то же все и в Риме приглядится?
     Как послушник скажу, что басни говорить:
     Для проходящего какой прекрасный вид!
     Признаемся, мой друг, оставя все затеи,
     Которыми в восторг приводят грамотеи,
     Что мало для того, чтоб человек был рад,
     Смотреть на пейзаж и слушать водопад;
     Шафгауз2, Чатыр-даг3, Темпейские долины4
     Прекрасны для писца фламандские картины.
     Не спорю; но душа - о, верь мне, для нее
     Без сообщения мертво на свете все.
     Ум, сердце, голова суть органы такие,
     Которых не взманишь, как стеклышки глазные:
     Им нужен не раёк - беседа, разговор.
     Поедет ли в Москве к больному кто на двор!
     В печали и тоске друзей не дожидайся;
     Дай праздник: их тут тьма; а слег - один валяйся.
     Но толку нет роптать; об этом уж давно,
     И в прозе и стихах, везде говорено.
     Философы, жрецы, не проходило века,
     Старались исправлять без пользы человека.
     Во времени своем, я помню, говорил
     Мне то же мой отец, а я за ним твердил.
     Сердилися до нас, зря в ближнем вероломство;
     Пришлось сердиться нам, озлится и потомство;
     Вертится так весь мир; не сыщешь наконец
     Ты в сотне хитрых душ двух добреньких сердец.

     У многих я слыхал, есть проповедь прекрасна.
     Как скуку знать в семье, когда она согласна?
     На что тебе скликать со всех сторон гостей?
     С женою вообще воспитывай детей,
     Пиши, читай, своим хозяйством занимайся,
     Для воздуха выйдь в сад, природой наслаждайся.
     Так точно, господа! вся ваша речь красна,
     И Кондильякова5 в ней логика полна;
     Но маленькое мне позвольте возраженье:
     Мне нужно чувство в вас, отнюдь не умозренье;
     Такие же горазд балясы я точить
     И, может быть, других сумею научить;
     Но дело не о том: хоть все благополучно
     В семье моей, хоть я готов с ней неразлучно
     В чухонском дымовье, в темнице мрачной жить,
     Судьбу, какую Бог пошлет, с ней разделить;
     Блаженство нахожу среди семейна круга;
     Любовью всех ко мне богат под крышкою моей,
     Поверьте, точно так; но знаете ли скуку,
     Несносную cию однообразья муку?
     Взгляните, как Дамон6 доволен у себя!
     Ленивое свое спокойствие любя,
     Он счастлив, у него все есть, он не хлопочет;
     Казалось бы рай; зачем же не хохочет?
     Он пасмурен, уныл: вот скука, господа!
     Царь рядом с ним сидит на троне иногда.
     Мы можем у себя быть счастливы, довольны,
     В издержках широки, в поступках очень вольны;
     Но недостаточно спокойства одного.
     Чтоб скуку им изгнать из сердца своего.
     И слова и пера, как ни хитри искусство,

     Веселости нельзя изобразить нам чувство.
     Умея ощущать, не можем изъяснить;
     Ни славой, ни честьми ее нельзя купить.
     Ее не привлечешь ни балом, ни обедом,
     И часто в деревнях сосед с своим соседом
     Стократно веселей в светёлочке сидит,
     Чем тот, чей в злате дом, как жар в Москве горит.
     Веселость! ты одна животворишь созданье.
     Отвергнешь ли твое волшебное влиянье?
     Шепни мне на ушко: куда ты скрылась, где?
     То в нас самих, то вне; то всюду, то нигде.
     Я помню, как бывал я очень, очень молод,
     Повеса, как и все, терпя без шубы холод,
     Лишь только поутру оденусь, приберусь,
     И задними дверьми коё-как увернусь
     От злых ростовщиков, замучен сильным страхом,
     Наняв четверку в долг, лечу орлиным махом
     Развиться там и сям, комедию играть:
     Улыбки целый день не мог я потерять.
     Был весел, не смотря на все мои заботы;
     Настал и для меня век тягостной работы.
     Казалось, от земли сажени полторы
     Честолюбивые взнесли меня пары;
     При всем однако том величии и славе,
     Путь тернием зарос к весельям и забаве:
     Был счастлив, не таюсь, спокоен, даже рад,
     Но скука вкралась в дух - пошло все на разлад.

     О, нет, мой друг, о, нет! веселость есть стихия,
     Которой не дадут ни камни дорогие,
     Ни канцлерский диплом, ни тысячи крестов.
     Что опыт доказал, на то не нужно слов.
     Людей спокойных лень, а мудрых осторожность
     Веселости всегда суть противоположность.
     Нам надо для нее Бог знает что - всего:
     Шум, роскошь, суета, а часто - ничего!
     Без зова к нам на двор ее случайность вводит;
     Иной порой зовешь, зовешь, и не приходит.
     Итак, сколь ни гордись семьею ты своей,
     Спокойство в ней найдешь, но весел без людей,
     Без общества никто, конечно, быть не может,
     И скуку разогнать беседа лишь поможет.
     Беседой я зову приятный разговор.
     На то ль дар слова дан, молоть чтоб всякий вздор?
     День целый толковать о травле, картах, модах,
     О сплетнях по домам, о свадьбах и разводах?
     И с ветра подцепя на рынках анекдот,
     О нем повествовать, не зажимая рот?
     Рассказ не разговор; иной промелет сутки
     О том, что между баб послышалось у будки.

     Да, если б, например, не смысля вовсе зла,
     О важном чем-нибудь в семействе речь зашла.
     Подобный разговор недолго продолжится,
     И тотчас да, иль нет, на языке родится;
     Иначе быть нельзя; как разум ни точи,
     Вседневно, всякий час, друг с другом живучи,
     Знакомы до того идеи всех и чувство,
     Что разговорное теряется искусство.
     Я знаю, что другой мне будет возражать,
     А тот, чем я готов его опровергать,
     И кончится успех домашних разговоров!
     Лишь выразительной словесностью взоров

     Согласная семья - обитель есть друзей;
     Довольство, мир, покой, мы все находим в ней.
     Тут искренних сердец сливаются все тайны,
     Тут подвиги любви бывают обычайны;
     При встречах роковых участие, совет,
     Или в семье найдешь, или нигде их нет!
     Так чувствую и сам; но это не мешает
     Тому, кто от людей и обществ убегает,
     Скучать иной день так, что Боже упаси!
     Коль хочешь весел быть, людей к себе проси,
     Сам езди по гостям, не будь Анахоретом7;
     Нет легче ничего, как связь прервать со светом,
     И замуравиться навек в своих стенах;
     Ищи спокойства в них, веселья - в суетах.
     Частехонько остряк, хотя без характера,
     Скорей развеселит, чем дружба без примера.

     Начав сие письмо, я взял себе в предмет,
     По прошлогоднему тебе прислать отчет,
     Чем там, где полагал ты нас, я занимался:
     Ты видел, что с Москвой я год не расставался.
     Недугом изнурен, унылостью томим,
     Три месяца почти был вовсе недвижим.
     Аптека всякий день куверт8 мне присылала,
     И долго у себя нахлебником считала.
     Июля лишь в конце стал на ноги опять;
     Уж поздно было нам в деревню помышлять;
     Спустивши лето, в лес кто ходит за малиной?
     И сей остановлен невольною причиной,
     Сошел бы, может быть, с ума в пустой Москве
     Ко счастью, тьма идей кипела в голове.
     С молением прибег я к Фебу златовласу,
     Явиться в кабинет велел ко мне Пегасу,
     И в области на нем Фантазьи полетел.
     Уж он скакал, скакал; уж я потом потел!
     Поверишь ли, с тех пор, как стал перо брать в руки,
     Не помню, чтоб когда, от радости ль, от скуки,
     Так много исчернил бумажных я листов!
     Легко ли написать три тысячи стихов?
     Итог им подведен! вес тяжкий! ужасаюсь
     И сам, когда на них в досуги озираюсь;
     И думал наяву, различны грезя сны,
     Что Музы поднесли мне чашу белены,
     Нечаянно, что я в Демьяна превратился,
     И за грехи мои в Бедламе очутился.

     Но рифма не одна с ума меня свела;
     Рука моя стопу на прозу извела:
     На роздыхе шутя и ею занимался.
     Мне Богдановича том мелочи попался;
     Про вербы там нашел и, глядя на него,
     Пословиц написал - полдюжины всего.
     В семье моей тотчас, их выуча исправно,
     Похвастаться могу, разыгрывали славно.
     Хотя они и все лишь на вес тяжелы,
     Для чтенья, не ахти, в игре не веселы;
     Но дети при отце и вздор когда болтают,
     В нем сердце веселят и чувства наслаждают.
     Вот так-то, мой дружок, я время прогонял;
     Однако же не все еще я рассказал.

     Но ты, пожав плеча, я вижу, содрогнулся
     И верить уж готов, что в правду я рехнулся.
     Нет, нет, мой друг, давно тебе знаком мой нрав;
     Ты знаешь, для меня приятней нет забав,
     Как чтеньем и письмом вседневно заниматься;
     Отнюдь я не ищу стихами прославляться;
     Пишу их для себя и прозу точно тож.
     На наших мудрецов я вовсе не похож;
     До совершенства все они так ныне падки,
     Что в тысяче стихов, коль два иль три не гладки,
     Творенье и творца на плаху поведут,
     Анафеме тотчас собором предадут.
     Бог с ними! не для них свое я трачу время.
     Изящны письмена мне сладость, а не бремя.
     И то уж для меня бесценное добро,
     Что скуку отогнать поможет мне перо.
     Приятель в смертный грех ошибки не поставит;
     Что ладно, скажет так; что худо, то поправит,
     Не станет за глаза браня, в глаза хвалить,
     Чужие на лету сентенции ловить.
     О! нынешни друзья, насмешники подспудны,
     На это мастера! слыхал я суд их чудный!
     Иной на выбор слов, другой на рифму зол,
     Идеи не поняв, тот подлу речь нашел;
     Неужли и слова и мысли выраженья
     По смыслу хороши, по звуку лишь в презренье,
     Расставиться должны по классам в словарях
     Так точно, как чины в адрес-календарях?
     Тот, нюхая табак, с таинственной ухваткой,
     Прекрасно! возгласит; а шепчет: слог прегадкий;
     Тот... словом, как сказал Державин, бог стихов,
     Кто хочет леденцу, кто мерзлых огурцов.
     Оставя сих господ на олимпийском лоне,
     Рассказ мой довершу в моем обычном тоне.
     Я пиитическим мечтам не зрю препон,
     И вздумал сочинить знакомых лексикон,
     В которых собраны сердечны отношенья:
     Тут враг мой, тут и друг, любовь и заблужденье.

     Актеров тьму с собой на сцену вывожу;
     Жизнь - драма, мир - театр; играю и гляжу;
     Где плачу, где смеюсь, тут гневом я пылаю,
     А там, как карамель, на солнышке притаю.
     Как весело, нельзя тебе изобразить,
     Биографический словарь такой чертить!
     Вседневно предо мной меняются предметы,
     И люди, и места, и случаи, и леты;
     В один и тот же час я сплошь перелетал
     Из Пензы в Вильманстранд, с Невы и за Байкал;
     Ребёнок, школьник, муж, старик, в одно мгновенье:
     То еду на коне, то строю ополченье.
     День за день, так-то я до осени доплел;
     С гнезда не шевелясь, опять камин развел;
     Опять его певец, в пристрастье постоянной,
     Ждать будет здесь зимы со свитой окаянной;
     Пускай мороз стучит, ему нельзя меня
     Веселости лишить; она - здесь у огня.



ПРИМЕЧАНИЯ
1 Пометный вражек - овраг, куда в XIX веке вывозили навоз с Новоконюшенного государева двора. Затем, на этом месте в 1708 году была построена Крестовоздвиженская церковь, близ Девичьего поля. Переулки у оврага назывались Вражскими.
2 Шафгаузен - немецкая колония Самарской губернии, Николаевского уезда, близ Волги. Жителей 3000; лютеранская церковь, училище, базары.
3 Чатыр-Даг - горный массив (яйла), расположенный в южной части Крымского полуострова.
4 Темпейская долина - долина в Фессалии, между горами Оса и Олимп. Древнегреческий миф гласит, что Геракл пробил горный проход между скалами, в котором образовалась река Пиньос. По другому мифу - во время затопления Фессалии разливом Пиньоса, Посейдон ударом трезубца открыл Темпейскую долину, чтобы дать выход реке. Здесь в зарослях дубов и платанов стоит почти полностью разрушенный замок Платамон, построенный на юго-восточном склоне Олимпа в X веке.
5 Этьен Бонно де Кондильяк - французский философ-просветитель, один из основателей ассоциативной психологии. В то же время один из немногих просветителей, занимавшийся логическими исследованиями.
6 Дамон из Афин - советник Перикла, считался учителем Сократа. Как последовательный софист признавал, что добродетели можно научить.
7 Анахорет - удалившийся от мира, отшельник, пустынник.
8 Выражение "стол на 55 кувертов" означает стол, накрытый на 55 персон.

Наверх