Уверяли, будто ребенок, томившийся в Тампле и умерший там 10 июня 1795 года, был совсем не сын Марии-Антуанетты. Создалась даже легенда о похищении бурбонского дофина вандейскими вожаками.
Разные искатели приключений спешили воспользоваться этой хорошо соблюденной тайной и выступали с претензиями на французский престол. Но вот легенда разъясняется, претензии авантюристов оказываются подложными и всё дело о несчастном дофине перестаёт быть загадкой. Перед нами превосходное исследование Шантлоза: "Louis XVII. Son enfance, sa prison et sa mort an Temple".
Автору посчастливилось найти в Национальных французских архивах все документы, в которых в министерстве Деказа собраны сведения о лицах, так или иначе стоявших близко к коронованным узникам Тампля во время их заключения.
Эти документы имеют высокое историческое значение. Тут сохранены показания самих очевидцев по вопросам, до сих пор не поддавшимся разъяснению или решавшимся вопреки свидетельству фактов. И этими показаниями опровергаются все сочиненные басни и лживые измышления на счёт "заморенного" в тюрьме дофина.
После Людовика XVI французский престол назначался сперва не этому дофину. Наследником считался его старший брат. Но тому на долю выпал более благоприятный жребий. Старший брат Людовика XVII умер восьми лет. Ранняя смерть избавила его от страшных душевных мук и терзаний. С правами на престол к новому наследнику перешел и удел мученичества.
Нежные родители окружали Шарля-Луи всевозможной заботливостью и любовью. Дофин платил горячей привязанностью и к матери, и к отцу. Но скоро всем семейным радостям настал конец. Ребёнку пришлось быть свидетелем страшных сцен, производившихся в Версальском дворце дикими ватагами санкюлотов. Шарль-Луи ясно понимал горе матери. Как-то играл он в садике. В то время королевская семья уже была ограничена в своих правах. Тут подошла к нему какая-то женщина и стала просить о заступничестве в её деле, прибавив: - "Если бы это удалось мне, я бы чувствовала себя счастливой не хуже королевы". - "Вы думаете? - воскликнул дофин. - Счастливой не хуже королевы? А я так знаю одну, которая только плачет!"
Тревоги и горе отца также не ускользали от внимания впечатлительного ребёнка. "Я вижу ясно, - сказал он однажды своей воспитательнице герцогине де-Тураель: - что какие-то злые люди замышляют что-то недоброе против отца. Шарль-Луи был свидетелем ужасающих сцен, какие происходили в Тюльери. Но мог ли он их понимать? - "Мама, за что так не несправедливы к папе? ведь он такой добрый?" - Но когда стеснения становились тягостнее, свобода действий королевской семьи ограничивалась всё больше, тогда должно было проснуться и в ребёнке понимание настоящего положения дел. Однажды он читал вслух историю пленения Людовика XI в Перонне. Затем он подошел к матери и спросил тихо: "Мы не в Перонне?"
Все эти неприятности, однако же, должны были показаться незначительными по сравнению с теми, какие еще предстояло пережить. Несчастному наследнику самого надменного из европейских престолов не пришлось выйти живым из Тампля. Отсюда и отец его перешел в вечность, и мать отправлена на эшафот.
Едва успела королевская семья провести несколько дней в своём новом помещении, как последовал приказ об удалении оттуда всех, кто не принадлежал к этой семье. Была удалена и г-жа де-Тураель. Королева заняла её место. Она одевала дофина и молилась вместе с ним. Король сам занимался обучением сына. Однако, вскоре он был лишен не только королевских прав и личной свободы, но и отцовской власти. чужие люди вмешались в воспитание сына, королю предписывалось, в каком духе должно идти это воспитание. Потом настали дни, когда королевская семья сходилась вместе только к обеду. В остальное время король должен был находиться отдельно от королевы и дофина.
Но и этим не ограничились мучители. Скоро последовало новое испытание. Дофина разлучили с матерью и поселили с королём. Трудно описать горе любящей матери. Король к тому же страдал сильной лихорадкой. Тщетно королева умоляла, чтобы ребёнка приводили к ней в те дни, когда королю было хуже, и дофин оставался без присмотра. Случилось то, чего следовало опасаться. Людовик XVII заболел лихорадкой. Снова умоляла мать о позволении ухаживать за больным сыном. Узурпаторы были глухи к её мольбам. На своё несчастье, ребёнок перенёс болезнь.
 |
| Король у эшафота |
Но вот отца его решили судить. Дофина снова пришлось вернуть матери. При расставании с сыном, несчастный отец судорожно прижимал его к своей груди, словно предчувствовал, что недалеко уже и часть разлуки навеки. Но ещё раз сын увидал отца. Людовик XVI был тогда уже приговорён к смерти. Последние слова приговорённого заключали в себе просьбу простить всем виновным в его смерти.
Понимал ли малолетний дофин, что предстояло его отцу? Могла ли его детскому уму прийти мысль, что отец его идёт на смерть? Факты отвечают на это утвердительно. Когда несчастная семья услыхала зловещий бой барабанов, её охватил неописуемый страх. Дофин бросился к матери на шею и залился слезами. Вдруг он увидел, что дверь к ним отворилась. Он мгновенно оставил королеву и кинулся в прихожую, надеясь найти вторую дверь незапертою. Караульный загородил ему дорогу и спросил куда он идёт: - "Я хочу говорить с народом. Я хочу просить его не казнить моего отца"...
Свирепая чернь получила свою жертву. И она всё ещё была недовольна. Для чего же нужно было ей держать в тюрьме безвредного ребёнка. Страже Тампля, считавшие свою миссию оконченной после казни короля, раз'яснили это ясно: - "Закон возложил на вас ответственность не только за Луи Капета, но и за его семью. Вы в Тампле не ради его жены, а ради его сына. Вы считаете этот надзор бесполезным; между тем он более необходим, чем когда-либо. Людовик почти безопасен. Король, опозоривший свой сан преступностью, не может восстановить свой престиж в мнении подданных. Он не мог снова взойти на престол, с которого низвели его преступные деяния. Но сына его считать ничем, когда этот ребёнок может опираться на старом предрассудке? Верьте, что это - заложник, которого надо стеречь тщательно... О, без сомнения, граждане, если бы какой-нибудь несчастный случай доставил ему свободу, вы воочию бы увидели, как составилась бы могущественная партия. Вот чего только не следует забывать: Карл I сложил голову на эшафоте, а сын его вступил на престол".
Короче говоря, гонения на несчастного ребёнка продолжались. Под предлогом обнаруженных попыток к бегству заключённых, в Тампле была усилена стража. Но, все-таки, нельзя было совсем замуровать королеву от мира вне тюрьмы. До неё дошли слухи о демонстрациях, происходивших в различных местах королевства, в пользу её сына. Снова надежда оживила её. Она отдалась воспитанию дофина, чтобы приготовить его к высокому назначению. Составлен был план бегства. Мысль об этом пришла в голову одному из стражей Тампля, Тулану. Героизм королевы так решительно подействовал на упрямого республиканца, что он перешёл в лагерь роялистов. Он изложил свой план королеве. Так схватилась за него с радостью и предложила передать об этом преданному ей бригадному генералу Жаржесу. Тулон и Жаржес вошли в соглашение с одним из членов муниципалитета, Лепитром, который также был на стороне плана. Всё было готово к бегству. 8 марта 1793 года назначалось днём побега. Но вскоре надежда оказалась напрасной. Вести об успехах неприятеля встревожили парижское правительство. Стража в Тампле была усилена. Заговорщики признали невозможность освободить Людовика XVII. Они могли освободить только одну королеву, но та не захотела расстаться с сыном. "Мною руководят только интересы моего сына", - писала она Жаржесу: - "как бы сильно не хотелось мне уйти отсюда, но на разлуку с сыном я не могу решиться".
Так и осталась она в тюрьме. Тяжесть её горя возрастала с каждым часом. В числе новых стражей находился злодей, безжалостный, бесчеловечный. Его звали Тифон. Он завёл целую систему шпионства и посвятил свою жену в тайны этого ремесла. Оговоры следовали один за другим. Никто, разумеется не проверял их основательность, но за то их охотно слушали. Немедленно принимались строжайшие меры, и, конечно, в худшую сторону, и если кто-нибудь попадал в подозрение за сострадание к королевской семье, тот платил своей жизнью или свободой.
Правительство, между прочим, поручило хирургу Пипеле навестить больного дофина. Хирург, не смотря на угрозы черни, отважно исполнил свою обязанность. Но и он не избежал участи подозрения в шпионаже. В присутствии королевской семьи, Пипеле стоял без шапки. Этот знак почтения он должен был потом об'яснить тем, что ему с непокрытой головой было удобнее производить свой осмотр.
Консерваторы Национальной библиотеки были уволены за то, что показывали книгу, напечатанную в XVI столетии, под заглавием "Mirabilis Liber". В этой книге попадались следующие слова, внушившие большой страх трусливым людям: "Juvenis captivatus, qui recuperabit coronam filii... fundatus destruet filios Bruti". Эти "сыны Брута", которым предвещалось падение от заключенного юноши, не могли относиться равнодушно к подобным откликам сочувствия восстановлению королевства. Они стали распускать слухи о том, что всюду хотят крови королевы и требуют голову дофина. Слухи проникли в сам Тампль и дошли до несчастной королевской семьи. Королеве не осталось иного средства к спасению, кроме бегства. Сделали вторичную попытку. Верный друг несчастного короля, барон Бац, стал во главе предприятия. Ему содействовал член муниципалитета, Мишонис. Заговор разросся широко. Осады Тампля не боялись. Самые опасные посты находились находились в руках вовлеченных в заговор. Всё уже было наготове. Пробило 11 ночи. Никто и ничто, казалось, не мешало успеху заговора. Хотели было уже приступить к делу. Вдруг является сапожник Симон. В этот день он был обязан ответствовать за охрану Тампля. Он осмотрел всех инквизиторским взором. Потом сказал, обратившись к "верному Кортею": - "Не найди я тебя здесь, я бы встревожился". Бац понял, что всё известно. Первой мыслью его было застрелить Симона. Но из опасения разбудить караульных он не привёл её в исполнение. Как же Симон напал на след. Вечром в тот же день он получил анонимное письмо такого содержания: "Мишонис изменил вам в эту ночь. Будьте начеку". Всё было кончено. Симон усилил караул. Бегство оказалось немыслимым. В предупреждение на будущее время дальнейших попыток, так как ходили слухи и о других попытках к освобождению королевы и дофина, комитет общественного спасения разлучил мать с сыном. 3-го июля, его поместили в более секретную половину Тампля. - "Помни меня, дитя моё", - воскликнула мать, расставаясь с сыном: - "помни мать, любящую тебя, будь благоразумен, приветлив и справедлив". Это были последние слова королевы, сказанные дофину.
От попечения любящей матери несчастный дофин попал под надзор таких чудовищ, какими были Симон и его дорогая половина. Невольно рождается вопрос, какой жестокой случайности или какому адскому расчету надо приписатьь, что такой распутный господин был приставлен руководителем к малолетнему? Одни уверяли, что Симон - креатура Робеспьера. Другие видели в этом мстительность Марата, который не мог никогда простить Марии-Антуанетте того. что она помешала его назначению дофина. Шантлоз, кажется, вернее об'ясняет такую странность. По его мнению, Симон был наиболее приспособлен к этому посту по своему революционному усердию и по опытности в шпионстве. Кроме того, имелось в виду сломить гордость уроженки Австрии тем, что сапожника назначили воспитателем её сына.
Каким же инструкциями был снабжён Симон. Сенар, бывший секретарь комитета общественного спасения, приводит на этот счёт следующее показание в своих "Revelations puisees dans les cartons des deux comites": "Симон, спрашивая у комитетов инструкции относительно ребёнка, сказал: "что вы решаете насчёт молодого волчонка? Его научили быть высокомерным. Я сумею его усмирить... Что же потом надо? Прогнать его?". Ответ: "Нет". Что же в таком случае? Ведь надо же отделаться от него! "Он не будет ни убит, ни прощён, но отделаются от него". Шантлоз считает неверным такое показание.
Задача Симона состояла не только в надзоре и воспитании принца, но и в шпионстве. Последующие факты вполне подтверждают это. В секретных инструкциях Симону давалось поручение всячески выведовать тайны матери и тётки принцца относительно их связей с роялистами Тампля, с членами конституционного собрания и членами муниципалитета. Шпион-воспитатель обязывался вынудить у принца признание во всём, что было ему известно о заговорах королевской семьи со времени бегства в Варенн, и о том, чего он не мог знать. "Словом, искали основания для суда над Марией-Антуанеттой и принцессой Елизаветой, и для того-то Симон назначался воспитателем малолетнего принца". И. действительно, как только эта цель была достигнута, Симона сейчас устранили от его педагогических обязанностей.
Такая лестная роль была указана Симону Гебертом и, быть может, Шометтом. Более удачного орудия для своей адской злости они, вероятно, не могли найти. Ничто не смягчало варварство этого злодея - ни возраст, ни непорочность, ни несчастье бедного ребёнка. Дофина усмиряли всякими мерами, не взирая на их гнусность. Наследник французской короны прислуживал сапожнику за столом. В пьяном виде, а это было нередко, сапожник беспощадно бил принца. Людовик XVII, для увеселения своего ментора, должен был распевать беспутные революционные песни, оскорбительные куплеты на несчастного короля, произносить сальные стихи. Дорогая половина сапожника не уступала своему благоверному в жестокости и наглости обращения с принцем. Они принуждали дофина пить с ними до тех пор, пока он не делался полным орудием их воли и желаний. Тогда они заставляли его делать делать наговоры, ми придуманные, и заставляли его повторять это до тех пор, пока дофин не выучивал наизусть эти вымыслы. Без сомнения, и более уступчивый рассудок не выдержал бы такой пытки и мог бы свихнуться. Значит, нет ничего удивительного, что Симон сумел воспитать в ребёнке обвинителя его матери и родной тётки. Как только сапожник убедился в успешности своего дела, так и началось следствие.
6-го октября 1795 года, по предписанию "главного совета коммуны", Паш, мэр Парижа, Геберт, Шометт и Лоран, затем Сэгюй и Гессэ вошли в комнату Людовика XVII. К этому дню малолетнего узника подготовили продолжительным голодом. Тут Симон, разложив на столе разные сладости, фрукты и поставив вина, пригласил дофина кушать и есть пить вдоволь. Когда Людовик XVII утолил свой голод и дошёл до опьянения, тогда приступили к допросу. Подлинник этого допроса хранится в Национальном архиве. Допрашивали ребёнка о секретных совещаниях королевы в Тюльери с членами муниципалитета. Дофин называл имена, какие подсказывались ему. Даже, не ожидая расспросов, он обвинял не только мать, но и тётку в том, будто они развращали его. Он клеймил свою мать именем Агрипинны. И, что всего ужаснее, несчастный ребёнок бросал подобные обвинения в лицо матери и тётки! Известен результат суда над Марией-Антуанеттой. Она пала жертвой злобы своих врагов. От дофина же скрыли о такой участи его матери.
Свирепая чернь получила свою жертву. И она всё ещё была недовольна. Для чего же нужно было ей держать в тюрьме безвредного ребёнка. Страже Тампля, считавшие свою миссию оконченной после казни короля, раз'яснили это ясно: - "Закон возложил на вас ответственность не только за Луи Капета, но и за его семью. Вы в Тампле не ради его жены, а ради его сына. Вы считаете этот надзор бесполезным; между тем он более необходим, чем когда-либо. Людовик почти безопасен. Король, опозоривший свой сан преступностью, не может восстановить свой престиж в мнении подданных. Он не мог снова взойти на престол, с которого низвели его преступные деяния. Но сына его считать ничем, когда этот ребёнок может опираться на старом предрассудке? Верьте, что это - заложник, которого надо стеречь тщательно... О, без сомнения, граждане, если бы какой-нибудь несчастный случай доставил ему свободу, вы воочию бы увидели, как составилась бы могущественная партия. Вот чего только не следует забывать: Карл I сложил голову на эшафоте, а сын его вступил на престол".
Короче говоря, гонения на несчастного ребёнка продолжались. Под предлогом обнаруженных попыток к бегству заключённых, в Тампле была усилена стража. Но, все-таки, нельзя было совсем замуровать королеву от мира вне тюрьмы. До неё дошли слухи о демонстрациях, происходивших в различных местах королевства, в пользу её сына. Снова надежда оживила её. Она отдалась воспитанию дофина, чтобы приготовить его к высокому назначению. Составлен был план бегства. Мысль об этом пришла в голову одному из стражей Тампля, Тулану. Героизм королевы так решительно подействовал на упрямого республиканца, что он перешёл в лагерь роялистов. Он изложил свой план королеве. Так схватилась за него с радостью и предложила передать об этом преданному ей бригадному генералу Жаржесу. Тулон и Жаржес вошли в соглашение с одним из членов муниципалитета, Лепитром, который также был на стороне плана. Всё было готово к бегству. 8 марта 1793 года назначалось днём побега. Но вскоре надежда оказалась напрасной. Вести об успехах неприятеля встревожили парижское правительство. Стража в Тампле была усилена. Заговорщики признали невозможность освободить Людовика XVII. Они могли освободить только одну королеву, но та не захотела расстаться с сыном. "Мною руководят только интересы моего сына", - писала она Жаржесу: - "как бы сильно не хотелось мне уйти отсюда, но на разлуку с сыном я не могу решиться".
Так и осталась она в тюрьме. Тяжесть её горя возрастала с каждым часом. В числе новых стражей находился злодей, безжалостный, бесчеловечный. Его звали Тифон. Он завёл целую систему шпионства и посвятил свою жену в тайны этого ремесла. Оговоры следовали один за другим. Никто, разумеется не проверял их основательность, но за то их охотно слушали. Немедленно принимались строжайшие меры, и, конечно, в худшую сторону, и если кто-нибудь попадал в подозрение за сострадание к королевской семье, тот платил своей жизнью или свободой.
Правительство, между прочим, поручило хирургу Пипеле навестить больного дофина. Хирург, не смотря на угрозы черни, отважно исполнил свою обязанность. Но и он не избежал участи подозрения в шпионаже. В присутствии королевской семьи, Пипеле стоял без шапки. Этот знак почтения он должен был потом об'яснить тем, что ему с непокрытой головой было удобнее производить свой осмотр.
Консерваторы Национальной библиотеки были уволены за то, что показывали книгу, напечатанную в XVI столетии, под заглавием "Mirabilis Liber". В этой книге попадались следующие слова, внушившие большой страх трусливым людям: "Juvenis captivatus, qui recuperabit coronam filii... fundatus destruet filios Bruti". Эти "сыны Брута", которым предвещалось падение от заключенного юноши, не могли относиться равнодушно к подобным откликам сочувствия восстановлению королевства. Они стали распускать слухи о том, что всюду хотят крови королевы и требуют голову дофина. Слухи проникли в сам Тампль и дошли до несчастной королевской семьи. Королеве не осталось иного средства к спасению, кроме бегства. Сделали вторичную попытку. Верный друг несчастного короля, барон Бац, стал во главе предприятия. Ему содействовал член муниципалитета, Мишонис. Заговор разросся широко. Осады Тампля не боялись. Самые опасные посты находились находились в руках вовлеченных в заговор. Всё уже было наготове. Пробило 11 ночи. Никто и ничто, казалось, не мешало успеху заговора. Хотели было уже приступить к делу. Вдруг является сапожник Симон. В этот день он был обязан ответствовать за охрану Тампля. Он осмотрел всех инквизиторским взором. Потом сказал, обратившись к "верному Кортею": - "Не найди я тебя здесь, я бы встревожился". Бац понял, что всё известно. Первой мыслью его было застрелить Симона. Но из опасения разбудить караульных он не привёл её в исполнение. Как же Симон напал на след. Вечром в тот же день он получил анонимное письмо такого содержания: "Мишонис изменил вам в эту ночь. Будьте начеку". Всё было кончено. Симон усилил караул. Бегство оказалось немыслимым. В предупреждение на будущее время дальнейших попыток, так как ходили слухи и о других попытках к освобождению королевы и дофина, комитет общественного спасения разлучил мать с сыном. 3-го июля, его поместили в более секретную половину Тампля. - "Помни меня, дитя моё", - воскликнула мать, расставаясь с сыном: - "помни мать, любящую тебя, будь благоразумен, приветлив и справедлив". Это были последние слова королевы, сказанные дофину.
От попечения любящей матери несчастный дофин попал под надзор таких чудовищ, какими были Симон и его дорогая половина. Невольно рождается вопрос, какой жестокой случайности или какому адскому расчету надо приписатьь, что такой распутный господин был приставлен руководителем к малолетнему? Одни уверяли, что Симон - креатура Робеспьера. Другие видели в этом мстительность Марата, который не мог никогда простить Марии-Антуанетте того. что она помешала его назначению дофина. Шантлоз, кажется, вернее об'ясняет такую странность. По его мнению, Симон был наиболее приспособлен к этому посту по своему революционному усердию и по опытности в шпионстве. Кроме того, имелось в виду сломить гордость уроженки Австрии тем, что сапожника назначили воспитателем её сына.
Каким же инструкциями был снабжён Симон. Сенар, бывший секретарь комитета общественного спасения, приводит на этот счёт следующее показание в своих "Revelations puisees dans les cartons des deux comites": "Симон, спрашивая у комитетов инструкции относительно ребёнка, сказал: "что вы решаете насчёт молодого волчонка? Его научили быть высокомерным. Я сумею его усмирить... Что же потом надо? Прогнать его?". Ответ: "Нет". Что же в таком случае? Ведь надо же отделаться от него! "Он не будет ни убит, ни прощён, но отделаются от него". Шантлоз считает неверным такое показание.
Задача Симона состояла не только в надзоре и воспитании принца, но и в шпионстве. Последующие факты вполне подтверждают это. В секретных инструкциях Симону давалось поручение всячески выведовать тайны матери и тётки принцца относительно их связей с роялистами Тампля, с членами конституционного собрания и членами муниципалитета. Шпион-воспитатель обязывался вынудить у принца признание во всём, что было ему известно о заговорах королевской семьи со времени бегства в Варенн, и о том, чего он не мог знать. "Словом, искали основания для суда над Марией-Антуанеттой и принцессой Елизаветой, и для того-то Симон назначался воспитателем малолетнего принца". И. действительно, как только эта цель была достигнута, Симона сейчас устранили от его педагогических обязанностей.
Такая лестная роль была указана Симону Гебертом и, быть может, Шометтом. Более удачного орудия для своей адской злости они, вероятно, не могли найти. Ничто не смягчало варварство этого злодея - ни возраст, ни непорочность, ни несчастье бедного ребёнка. Дофина усмиряли всякими мерами, не взирая на их гнусность. Наследник французской короны прислуживал сапожнику за столом. В пьяном виде, а это было нередко, сапожник беспощадно бил принца. Людовик XVII, для увеселения своего ментора, должен был распевать беспутные революционные песни, оскорбительные куплеты на несчастного короля, произносить сальные стихи. Дорогая половина сапожника не уступала своему благоверному в жестокости и наглости обращения с принцем. Они принуждали дофина пить с ними до тех пор, пока он не делался полным орудием их воли и желаний. Тогда они заставляли его делать делать наговоры, ми придуманные, и заставляли его повторять это до тех пор, пока дофин не выучивал наизусть эти вымыслы. Без сомнения, и более уступчивый рассудок не выдержал бы такой пытки и мог бы свихнуться. Значит, нет ничего удивительного, что Симон сумел воспитать в ребёнке обвинителя его матери и родной тётки. Как только сапожник убедился в успешности своего дела, так и началось следствие.
6-го октября 1795 года, по предписанию "главного совета коммуны", Паш, мэр Парижа, Геберт, Шометт и Лоран, затем Сэгюй и Гессэ вошли в комнату Людовика XVII. К этому дню малолетнего узника подготовили продолжительным голодом. Тут Симон, разложив на столе разные сладости, фрукты и поставив вина, пригласил дофина кушать и есть пить вдоволь. Когда Людовик XVII утолил свой голод и дошёл до опьянения, тогда приступили к допросу. Подлинник этого допроса хранится в Национальном архиве. Допрашивали ребёнка о секретных совещаниях королевы в Тюльери с членами муниципалитета. Дофин называл имена, какие подсказывались ему. Даже, не ожидая расспросов, он обвинял не только мать, но и тётку в том, будто они развращали его. Он клеймил свою мать именем Агрипинны. И, что всего ужаснее, несчастный ребёнок бросал подобные обвинения в лицо матери и тётки! Известен результат суда над Марией-Антуанеттой. Она пала жертвой злобы своих врагов. От дофина же скрыли о такой участи его матери.
Итак теперь, кажется, было достигнуто всё, к чему стремились злодеи. Но ещё оставалось закончить с призраком престолонаследия. Этот призрак держал узурпаторов в вечном страхе. Против обессиленного принца были приняты ещё более строгие меры. Последствия их не заставили себя ждать. Дофин впал в меланхолию. При виде служащих Тампля, он испытывал невообразимый страх, с'ёживался, не отвечал на расспросы и молчал. Положение его не улучшилось и после удаления Симона. Напротив, решено было, во имя принципа "равенства", Капетингов ничем не отличать от прочих преступников. Так запуганного дофина перевели в арестантскую камеру Тампля, 19-го января 1796 года.
Тут уже никто не заботился о Людовике XVII. Ничьё участие не озаряло тьмы его горького существования. Вскоре обнаружилось на нём и пагубное влияние сырой и гнилой, лишённой воздуха камеры. Людовик XVII сделался жертвой золотухи. Болезнь оказалась роковой, конец её был ужасен. Он так и умер в Тампле от золотухи. Это вполне доказано Шантлозом. Стало быть Людовик XVII не ушёл от рук мучителей, как утверждали претенденты на бурбонский престол. Стало быть, его не похищали из Тампля и не заменяли другим немым ребёнком, как уверяли всё те же претенденты. Стало быть, наконец, дофин не отправлялся и не прибегал к самоубийству вообще, как распространяли его истязатели.
Но и после смерти не оставили в покое несчастного ребёнка. Людовика XVII зарыли на кладбище Sainte Marguerite в общей могиле. Один из гробовщиков, тайный сторонник бурбонов, Пьер Вертранкур на следующую ночь вынул гроб из этой могилы и поместил его в особую. Когда при Людовике XVIII министр полиции Деказ велел разыскать труп несчастнейшего из бурбонов, то был произведён допрос всем присутствующим при погребении. Жена Вертранкура и приятель его открыли поведанный им секрет. Но при этом Дюссен, полицейский комиссар времён республики, и Вуазен, один из тогдашних гробовщиков, донесли, что им известна могила, где похоронен дофин. Делались и другие донесения. Граф Деказ, однако, придал значение лишь показаниям гробовщиков. Всё уже было заготовлено к вскрытию могилы, как вдруг последовало запрещение производить его. Оппозиция подняла голову. Ещё при раскапывании могил Людовика XVI и Марии-Антуанетты эта оппозиция распускала слухи, будто найденные трупы недействительные. Тут же она пошла ещё дальше и обвинила правительство в намерении взволновать умы подобными демонстрациями. И оппозиция достигла своей цели.
Труп дофина остался на своём прежнем месте. Но узнали, что отважный Пелльтан, во время вскрытия дофина, тайком взял к себе его сердце и часть волос. Теперь явилось желание получить эти реликвии. Но и у этих последних была своя судьба. Пелльтан положил сердце в спирт и хранил его в ящике своего письменного стола вместе с прочими анатомическими препаратами. Как то доктор показал дорогую реликвию одному из своих учеников по имени Тилло. Но в другой раз Пелльтан открыл ящик и к ужасу своему заметил отсутствие препарата. Подозрение его пало на Тилло, но он не решился его высказать, ибо нельзя еще было обнаружить тайну. Так доктор терпеливо ждал, что будет. Последовала реставрация. Тилло в это время умирает от чахотки. На смертном одре он просил своего зятя передать Пелльтану дорогую реликвию. Это и было исполнено, а в 1817 году сердце Людовика XVII, по повелению Людовика XVIII, помещено в Сен-Дени.
Тут уже никто не заботился о Людовике XVII. Ничьё участие не озаряло тьмы его горького существования. Вскоре обнаружилось на нём и пагубное влияние сырой и гнилой, лишённой воздуха камеры. Людовик XVII сделался жертвой золотухи. Болезнь оказалась роковой, конец её был ужасен. Он так и умер в Тампле от золотухи. Это вполне доказано Шантлозом. Стало быть Людовик XVII не ушёл от рук мучителей, как утверждали претенденты на бурбонский престол. Стало быть, его не похищали из Тампля и не заменяли другим немым ребёнком, как уверяли всё те же претенденты. Стало быть, наконец, дофин не отправлялся и не прибегал к самоубийству вообще, как распространяли его истязатели.
Но и после смерти не оставили в покое несчастного ребёнка. Людовика XVII зарыли на кладбище Sainte Marguerite в общей могиле. Один из гробовщиков, тайный сторонник бурбонов, Пьер Вертранкур на следующую ночь вынул гроб из этой могилы и поместил его в особую. Когда при Людовике XVIII министр полиции Деказ велел разыскать труп несчастнейшего из бурбонов, то был произведён допрос всем присутствующим при погребении. Жена Вертранкура и приятель его открыли поведанный им секрет. Но при этом Дюссен, полицейский комиссар времён республики, и Вуазен, один из тогдашних гробовщиков, донесли, что им известна могила, где похоронен дофин. Делались и другие донесения. Граф Деказ, однако, придал значение лишь показаниям гробовщиков. Всё уже было заготовлено к вскрытию могилы, как вдруг последовало запрещение производить его. Оппозиция подняла голову. Ещё при раскапывании могил Людовика XVI и Марии-Антуанетты эта оппозиция распускала слухи, будто найденные трупы недействительные. Тут же она пошла ещё дальше и обвинила правительство в намерении взволновать умы подобными демонстрациями. И оппозиция достигла своей цели.
Труп дофина остался на своём прежнем месте. Но узнали, что отважный Пелльтан, во время вскрытия дофина, тайком взял к себе его сердце и часть волос. Теперь явилось желание получить эти реликвии. Но и у этих последних была своя судьба. Пелльтан положил сердце в спирт и хранил его в ящике своего письменного стола вместе с прочими анатомическими препаратами. Как то доктор показал дорогую реликвию одному из своих учеников по имени Тилло. Но в другой раз Пелльтан открыл ящик и к ужасу своему заметил отсутствие препарата. Подозрение его пало на Тилло, но он не решился его высказать, ибо нельзя еще было обнаружить тайну. Так доктор терпеливо ждал, что будет. Последовала реставрация. Тилло в это время умирает от чахотки. На смертном одре он просил своего зятя передать Пелльтану дорогую реликвию. Это и было исполнено, а в 1817 году сердце Людовика XVII, по повелению Людовика XVIII, помещено в Сен-Дени.
Исторический Вестник, 1885 г.,т. 22 № 10
***
 |
Louis XVI et Marie-Antoinette
P.S. 9 июня 2004 года в La basilique Saint-Denis было захоронено сердце Людовика XVII, малолетнего, признанного правительствами многих европейских государств и США, но фактически не взошедшего на престол, короля Франции, сына Людовика XVI и Марии-Антуанетты. Предыдущие похороны короля Франции в Сен-Дени проходили в 1824 году, это был его дядя (и формальный преемник) Людовик XVIII, под аккомпанемент специально созданного композитором Николя-Шарлем Бокса «Реквиема в память Людовика XVI для мужского хора и духовых инструментов, на смертьЛюдовика XVIII» (Requiem à la mémoire de Louis XVI pour chœur d’hommes et instruments à vent, dédié à Louis XVIII). |
