Сырокомля (Владислав) - псевдоним польского поэта Людвига-Владислава Кондратовича
Пер. с пол. Мемнон Петровский
Пусть Гомер у древних греков, пусть у римлян их Марон
Воспевают в эпопеях злополучный Илион,
Тасс - триумфы крестоносцев в завоеванном краю,
Мильтон - жизнь Адама с Евой, и паденье их в раю,
Пусть поют под звуки арфы или жалкого рожка -
Ведь арена стихотворства безгранично широка -
Пусть же каждый на свободе распевает песнь свою:
Я злосчастного Филиппа на досуге воспою.
Муза! (так или иначе мы зовем тебя теперь?)
Будь со мной, мои порывы неуместные умерь;
Если слишком расхожусь я, замечтаюсь невпопад,
Или просто ты заметишь в сердце с разумом разлад,
Или я примуся бредить в исступленье - не забудь
Ручку нежную в источник вод кастальских обмакнуть
И водою сей священной ты главу мою облей,
Чтобы выскочкой я не был, как Филипп из Коноплей!
В рубежах земли Подольской (сотни лет с тех пор прошли),
Скромный хутор был шляхетский, под названьем - Конопли,
Оттого ли, что Конопки основали там свой дом,
Оттого ли, что там были конопляники кругом.
На полмили расстилался вкруг отличный грунт земли,
Частым ельником зеленым разрастались конопли:
Лист их был широк и зелен, полон матовый цветок.
Вот и все, что раз узнать я о поместье этом мог.
Прадед, дед и все потомки в рубежах земли своей
Прозывались и писались: "пан N. N. из Коноплей".
Мая первого, в том месте (год за давностию лет
Неизвестен), в день Филиппов наш Филипп явился в свет.
Посмотрел на Божий мир он и ручонки крепко сжал,
И поморщился, как будто неудачи ожидал,
Громко вскрикнул, как сиротка трепеща бедняжка весь,
Словно мучимый вопросом: "для чего же я то здесь"?
И кричал довольно долго, словно гордый пан магнат,
На пути в корчму попавший из блистательных палат,
Упрекающий хозяев: почему для пришлеца
На дороге этой грязной не построено дворца?
Наконец, как бы подумав: "да какой же тут исход?
Не могло иначе выйти - пусть по прежнему идет"!
Он заплакал ли тихонько, усмехнулся ли потом,
Но заснул в своих пеленках безмятежным, тихим сном.
Собрались потом соседи, как всегда водилось встарь,
Мальчугана окрестили, заглянувши в календарь,
Нарекли его Филиппом, со стаканами в руках
Все ему желали счастья, всевозможных в мире благ.
II.
Хорошо тому живется, кто от света недалёк,
Кто общественным уставам подчиниться мирно мог,
Тот, кому стезей пробитой любо-дорого брести,
Кто дороги новой, трудной не мечтает провести.
О! в толпе такие люди верно будут не одни:
Мир их скоро разгадает, скоро мир доймут они.
А порой проглянет в свете сущий баловень судьбы,
С мыслью новой, с мыслью свежей для протеста и борьбы.
Своевременно, уместно начинает он протеста,-
Подготовленная почва перед ним лежит окрест;
И тогда уж не бесследно поучает он народ,
И его посев удачный принесёт желанный плод.
А порою в массе люда метеор мелькнёт живой -
Человек, с горячим сердцем и шальною головой,
Рассуждающий, не зная - где и с кем он говорит,
Убеждения пред всеми выставляющий на вид,
Слишком слабый, чтоб низвергнуть то, что крепко с давних пор -
Все он хочет опрокинуть, всем идти наперекор.
Он, при виде фальши в массе, выбивается из сил -
Дует, бедный, встречу ветру, чтобы ветер своротил;
Тщетно хочет он наполнить силой немощную грудь
Легче лопнуть ей, чем злобу с пьедесталов крепких сдуть!
Только хохот и насмешки встретит жалкий сумасброд!
То и дело над безумцем скалит зубы всякий сброд.
- Слышал ты о чем он бредит? Да взгляни сюда скорей!
Вишь как бойко разлетался! Вот Филипп из Коноплей!
III.
Наш Филипп к иезуитам в школу отдан был в Острог,
Чтобы шляхтичем достойным он оттуда выйти мог.
Катехизис, Jus Romanum, цицероновскую речь -
Каждый шляхтич знал и ими не посмел бы пренебречь.
Наблюдая за Филиппом, все заметили, что он
Много думает, в науки даже будто погружен,
Да одна беда - вопрос ли он предложит, или сам
Мысль свою дерзнет поведать в классе школьным сорванцам -
Все ему не удавалось: порождал, бедняк, во всех
Или поводы к соблазну, или просто только смех.
Невысок он вышел ростом, но зато уж был вертляв;
Со скамьи бывало вскочит, не сдержавши пылкий нрав,
На средину класса выйдет и рацею* заведет,
И словами и руками спертый воздух школы бьёт.
Речь, исполненная жара, взгляд сильнее самых слов!
В результате - или палки, или хохот школяров.
Так однажды ксендз-профессор, излагая целый час
Об изящном стили в речи, о подборе звонких фраз
(А латынь внедрялась сильно в речь поляков в те года,
Боги древнего Олимпа были модными тогда), -
Говорил, что "нужно много предварительных работ,
Чтоб изящно выражаться, а не просто как народ,
Нужно знать латынь настолько, чтобы даже без труда
Мысль из Флакка, стих Марона в речи вклеивать всегда;
Что период округленный - это самый первый знак,
Что оратор не невежда - грубый хлоп или простак.
Это раз! (заметил ксендз), а затем перехожу
Ко второму… и поймите, что теперь я вам скажу:
Пусть в речах как можно чаще попадаются у вас
Боги древних римлян, греков, весь Олимп и весь Парнас.
Тот, кто мудр, да наречется не вульгарно мудрецом,
А наперсником Паллады, и любимцем, и жрецом;
Храбрецами всех отважных пусть зовет себе народ,
А ученый сыном Марса пусть героя назовет;
И цветок - дитятей Флоры называйте, не цветком,
Хлеб - даянием Цереры; и о яблоке простом
Выражайтесь вы изящно, что оно - Помоны плод;
И тогда невольно каждый вас учеными сочтет".
Не стерпел Филипп! на лавке усидеть уж он не мог:
- Нет! - вскричал он, - ксендз-профессор, не возьму я это в толк!
Бог - один Творец вселенной, Он - Зиждитель естества!
Так к чему же тут Церера, Флора, древних божества?
И не Он ли запрещает призывать иных богов?
Если ж кто служил отчизне, поражал её врагов,
Да риторику при этом забывать - и стыд и срам,
Так не лучше ли Тарновским называть героя нам?"
Как Зевес-тучегонитель двинул брови ксендз-старик,
Удивляясь, как решился с ним заспорить ученик,
И в отмщенье униженья и науки и лица,
Головой кивнул он старшим, чтоб смирили молодца…
И Филипп несчастный, жертва разных Флор, Церер, Помон,
Тщетно сдерживал под палкой слезы горькие и стон,
Не поддержкой он был встречен, а насмешками друзей:
"Не выскакивай некстати, пан Филипп из Коноплей!"
Вот еще пассаж с Филиппом: порешили школяры
Заявить любовь к святыне в духе мрачной той поры,
И в пяток страстной недели, чтоб евреям отомстить,
Согласились их раввина не на шутку проучить.
Вот толпой пустились в дому, где несчастный равви жил,
Подошли, шумят, грозятся и кричат что было сил.
Вот и камни засвистали, полетели стекла вон.
Тут кагал жидовский с гвалтом налетел со всех сторон.
И, то здесь, то там на схватку подстрекатели нашлись,
И два лагеря враждебных очень близко уж сошлись,
Перекидываясь бранью и каменьями порой,
А затем вступили оба в рукопашный жаркий бой.
И Беллона** очевидно помогала бурсакам:
То отвагою, то силой, успевая здесь и там,
Поражали иудеев; даже кровь уж полилась,
А толпа не унималась и неистово дралась.
Там, где бой кипел упорно с двух враждующих сторон,
Наш Филипп в ряды вмешался с речью, словно Цицерон:
- Стойте, братцы! что я вижу? не с ума ли вы сошли?
Предки их ведь Иисуса на распятие вели!
Виноваты ли потомки? Как не стыдно это вам?
Нападать на безоружных, на слабейших… стыд и срам!
Не позволю! И ворвался он в средину схватки вдруг,
И мгновенно на него же поднялись десятки рук
Тех гонимых, за которых он вступился невпопад,
Не слыхали, что промолвил в их защиту адвокат,
И решили, что на драку он своих же подстрекал…
И защитник угнетенных окровавленный упал.
Если б стража городская не нагрянула толпой -
Смертью бедного Филиппа был бы кончен этот бой:
Так досаду, месть евреи на бедняжку излили.
Он один там оставался - остальные утекли.
Вот явился ректор школы и по следствию нашел,
Что Филипп, зачинщик спора, всю тревогу произвел,
И в пример другим велел он больно высечь наглеца,
И насмешкам ядовитым просто не было конца.
Злые шутки на Филиппа полилися словно дождь:
"Вот Израиля защитник! иудейский новый вождь!"
И за то, что был намерен положить предел войне -
И вмешался неудачно, он наказан был втройне!
IV.
О Филипповых невзгодах продолжать ли, полно, мне?
На воловьей целой шкуре не упишешь их вполне!
Курс наук окончив в школе, он как следует служил,
Был в походах, и как шляхтич при дворе магната жил;
И везде за все он терпит - за поступки и слова:
"Не выскакивай некстати ты, шальная голова!
Делай тоже что другие, своему не верь уму!"
Так нередко говорили все товарищи ему.
Да не каждый примет к сердцу этот выгодный совет,
Кто, как наш Филипп, некстати родился на Божий свет.
Загремит труба, бывало, на атаку на войне,
Он из первых рвется в битву, уж гарцует на коне.
Не смотря на то - силен ли, мал ли вражески отряд,
В центр врагов он заберется и ни шагу уж назад;
И пока к нему на помощь подоспеет кто-нибудь,
Много вражеских ударов он получит прямо в грудь;
Да потом получит трёпку от начальников своих,
Будто он их не послушал и расстроил планы их.
Там, где слава и добыча доставались всем легко,
Наш Филипп больным считался, был от битвы далеко;
А туда, где приводилось прямо жертвовать собой,
Он с одра болезни тяжкой порывался в жаркий бой.
Раз в войне с ордой татарской отличиться он сумел,
И хорунжий уж к награде представлять его хотел,
Но Филипп каких-то дрязгов от хорунжего не снес
И полковнику тотчас же написал о том донос;
И, конечно, правду-матку написал в доносе он,
Но хорунжий этой правдой был до крайности взбешён:
Называл Филиппа трусом, и поклясться был готов,
Что Филипп во время битвы отлучился из рядов
(А Филипп, решив победу, искалеченным в бою:
Предлагал на перевязке помощь братскую свою!),
В пору вздумал о начальстве правду смелую писать
И товарищей страдавших, умиравших утешать!
Вскоре после службы в войске приютил его магнат.
У магната-воеводы был придворных целый штат.
"Братья-шляхта!" воевода говорит однажды им -
Скоро выборы! Смотрите ж, закричите: "не хотим!"
Если пан Пилтынский, скарбник***, избирателей найдет
И захочет быть маршалком! Предваряю наперёд:
Друг мой Речицкий староста - вот кто лучше всех по мне!
Вы его и изберёте, как надеюсь я вполне!"
И мгновенно раздалися крики шляхты удалой:
"Гей! да здравствует староста! К чёрту скарбника! долой!
Нас враги не пересилят - в этом мы убеждены,
А не то, сейчас же с нами переведаться должны!
"Что? да разве мы не шляхта!? разве, братцы, хлопы мы?
(Закричал Филипп, в надежде повлиять на их умы),
Правда, мосци-воевода, я твое и пью и ем,
Но при выборах, конечно, руководствуюсь не тем.
Сын республики - за право я на выборах стою:
За достойнейшего только я свой голос подаю.
Скарбник - муж вполне достойный по душе и, но уму,
И кому же быть маршалком, если только не ему?
И на выборах, поверьте, головой ручаюсь вам,
Против вашего старосты первый голос я подам.
Совесть, истина святая здесь в словах моих звучат!"
Разумеется, тотчас же и прогнал его магнат,
А оборвыши-дворяне не жалели колких слов,
Уверяя, что рассудком он немножко не здоров,
И что выскочил некстати, оказался чудаком,
Вспомнив истину и совесть…
Вот голодный и пешком
Наш Филипп на сейм стремится, чтобы к выборам попасть,
И при выборах маршалка накричался просто всласть
В пользу скарбника, который точно избран был и вслед
За избраньем задал пышный избирателям банкет;
Но не зная, что Филиппу он обязан больше всех,
Одного его на пир свой он и не звал, как на смех!
И Филипп в корчме убогой утолял свой аппетит:
Кружкой пива, черным хлебом он доволен был и сыт;
И хоть внутренне собою он доволен был вполне,
Но другие говорили, что по собственной вине
Он обязан был оставить воеводский пышный штат,
Потому что неуместно отличился - не впопад
Защищал свободу мнений и какие-то права!
И в корчме он слышал только ядовитые слова,
А от слов дошло до драки, - в этой драке наконец
Увенчал чело героя и трофей её - рубец.
Проклиная злую долю, порешил бедняк на том,
Что от света удалится в старый, ветхий отчий дом.
V.
Дом нуждается в хозяйке - это знает целый свет;
И Филипп заводит связи, объезжает весь повет.
Хоть он слыл за горемыку и считался бедняком,
Но соседи указали и ему богатый дом
Доливитов, у которых дочь на возрасте была.
Всем - красой, умом и сердцем эта девушка взяла,
Да к тому же и с приданым (не последняя статья!).
Эту девушку Филиппу в жены прочили друзья
И затем, что у Филиппа все хозяйство с каждым днем
Приходило в запущенье: не заботился о нем
Наш герой, да холостому и заботиться не в мочь,
А союз с богатой панной мог бы этому помочь.
Он знакомится с семейством, как по маслу все идет,
И с успехом можно было поздравлять его вперед.
Он семейству полюбился, несмотря на нищету.
Мать за скромность уважала, а отец - за прямоту;
Только с дочкой не поладил, - видит: сущая беда!
Дочка, словно, что-то трусит и сторонится всегда,
То сидит себе - словечка, не проронит и вздохнет,
То кивнет головкой с грустью и слезинку вдруг сотрет…
Жутки были для Филиппа взгляды этих чудных глаз:
Не на шутку он влюбился, и влюбился в первый раз.
"Влюблена она в другого!" - он заметил одному.
"А тебе то, что за дело?" - отвечает тот ему.
Разве будущность девчонки уступают ей во власть,
Чтобы в выборе супруга в ней решала глупость, страсть?
Пусть поплачет, погорюет - после с радостным лицом
К алтарю пойдет с супругом, ей назначенным отцом.
Если б даже эта мера и была на взгляд жестка,
Так смягчить ее нетрудно парой слов духовника.
Так у нас всегда ведется!.."
"Постыдись же! ты не прав!
Разве сердце человека не имеет вовсе прав?
Разве я подругу жизни на цепи держать начну?
Не татарин я: мне нужно не невольницу - жену!
Нет! с рукой мне нужно сердце; а не то подальше с глаз!"
Вишь понадобилось сердце, а к чему оно для нас?
Да, не сладишь с головою, если в ней все вверху дном!
"Образумься, братец! что ты? Вспомни только об одном, -
Говорил ему приятель: "ум не лишнее и тут;
Ведь приданое - не шутка, да и годы-то идут!
Ты беднеешь с каждым часом, почему же и не брать
Что судьба тебе послала, что дают отец и мать!..
Объяснись в любви с девчонкой!.." Но Филиппа зло берет;
Нет! в подобном личном деле он не выскочит вперёд!
Он на сердце гордой панны думал действовать слегка;
Начал он сближаться с панной понемногу, не срывка.
Вот и шепчутся… печальна что-то панна… он смущен…
Вот она и просияла… и смутился пуще он…
А шептались… и соседи все заметили одно:
"Как они друг друга любят!.. все, как видно, решено!"
Каждый день он в доме панны, и всегда вдвоем они,
И все шепчутся о чем-то! и проходят в этом дни.
И, казалось, он спокоен, в нем тоска заглушена;
А она? с надеждой полной отдалась ему она!
И порой в слезе счастливой панна шлет ему привет…
Вдруг уехал он куда-то… нет его, и долго нет.
Но куда, зачем он скрылся? вдруг собрался и тайком?..
И приятель самый близки не проведал бы о том.
И вернулся он веселый, словно счеты свел с бедой.
С ним явился к Доливитам незнакомец молодой.
Вдруг уводит из приемной наш Филипп отца и мать
"Видно, просит руку панны, начинает понимать,
Что пора пожить рассудком, бредни бросить уж пора!.."
Говорят друзья, желая от души ему, добра.
Что-то долго с стариками он заспорил… а она
То алеет словно роза, то бледнее полотна.
Наконец к гостям вернулись, и с сияющим лицом
Наш Филипп остановился пред заезжим молодцом
И пред панной, и, ударив разом с ними по рукам,
Он сказал: "Теперь пониже поклонитесь старикам".
Согласились и, с испугом в выраженье бледных лиц,
Осчастливленные пали пред родителями ниц,
"Будьте счастливы!" - со слезами старики сказали им.
И счастливцы преклонились пред ходатаем своим:
"Благодетель! - говорили, - наш хранитель ангел ты!"
Гости все от изумленья разевали только рты.
Тут узнали (раньше кто же разгадает чудака!),
Как Филипп, заметив горе бедной девушки, слегка,
Понемногу с ней сближался, как доверила она,
Что в другого (беден был он!) безнадежно влюблена,
Как отец не соглашался на желанный брак, и дочь
Выйти замуж за Филиппа уж потом была не прочь...
С горя… Тягостная доля быть и жертвой и жрецом;
Но Филипп и в этом деле не ударил в грязь лицом!
Начинался праздник сердца, жизнь - и вдруг всему конец!
Но несчастный не обманет двух доверчивых сердец -
И за них пред стариками он хлопочет, бедный, сам,
Сознавая, как он дорог этим добрым старикам.
Прежде, чем поколебал он несогласие отца,
Помогал двоим влюбленным в переписке до конца,
До поры, пока мольбами, убеждением достиг,
Что на брак влюбленной дочки дал согласие старик.
Отличился! свет практичный не простит ему вины:
И приданого лишился, и хорошенькой жены!
Не жалей его, читатель! пусть он плачет - не жалей:
Сам сосватал эту свадьбу пан Филипп из Коноплей.
VI.
Болен духом, болен телом, ничего в грядущем нет
Что тут делать? Скрыться дома, не показываться в свет!
И Филипп повел хозяйство, привязался к хуторку,
И в одном труде тяжелом забывал свою тоску;
Угощал порой соседей, не забыл и мужичка;
И зацвел, как прежде, садик, - скромный садик бедняка.
Все Филиппа уважали, и прошла о нем молва,
Что "хоть он чудак великий и шальная голова,
Но за то честнейший малый и как вол трудится сам,
И что может пригодиться он к общественным делам".
Так соседи говорили, и, как видно, в добрый час:
Вскоре к этому и случай им представился как раз:
Общий сейм сзывался в Гродно по указу короля,
Избирала депутатов вся сарматская земля.
В городке того повета, где наш паныч проживал,
Шляхта к выборам столпилась - со всего повета свал.
Выбирать того, другого. "Пан Филипп из Коноплей
Будет нашим депутатом!" - кто-то вскрикнул посмелей.
Это имя всех волнует и летит из уст в уста;
Мысль, подсказанная в пору, быстро всеми принята.
Хоть Филипп официальность и чиновность не любил,
Но на сейм единогласно в депутаты избран был.
В благодарность за подобный неожиданный почет,
Избирателям тогда же он пирушку задает.
И за чашей круговою он, растроганный до слез,
Пред собравшеюся шляхтой с силой, громко произнес:
"Vivat, vivat, братья-шляхта! кровь могучей шляхты той,
Что всегда была опорой для свободы золотой!"
"Vivat, шляхта! - кто-то вскрикнул и второй, и третий раз.
Нет сословия и выше, и священнее у нас!
Лишь она всего достойна - всей свободы, всяких прав!"
"Ошибаешься! - воскликнул, от досады задрожав,
Наш герой. О целом классе забываешь… правда, он
Без гербов, но равен шляхте, да и будет с ней сравнен!"
"Равен шляхте?! Кто же это? я бы слышать очень рад!"
"Как же кто? конечно, хлопы!" - отвечает депутат
Грозным голосом, сверкая вновь огнем потухших глаз.
"Хлопы бедные, которых так унизили у нас…
Мы воюем за отчизну, если к ней подступит враг,
А они нас кормят хлебом, защищают наш очаг.
Нет, где поле сотворили всеблагие небеса,
Там с гербом поспорить в силах плуг тяжелый и коса.
Ты воинственной породы, а и вымолвить-то стыд! -
Еще с прадеда, быть может, меч твой ржавчиной покрыт;
А взгляни на плуг холопов - и увидишь сам тогда,
Как блестят они на солнце от всегдашнего труда!
Хлопы в скромной тихой доле, угнетенные судьбой,
Больше делают и, право, стоят больше нас с тобой:
С шляхтой равных прав достойны! И как земский депутат,
Я на сейм явлюся с мыслью, что и хлоп мне тоже брат -
Помогать забытым хлопам, братья-шляхта, мы должны!
Пред законом, как пред Богом, все сословия равны
И для всех одни законы, и из всех один советь
И на сейме вместе с шляхтой всем и место, и привет!
Сколько правды тут! И сколько этим самым, наконец,
Земской думе вдруг прибудет неиспорченных сердец
И умов неповрежденных! Им потребен свет наук,-
Но отцы-иезуиты не приложат разве рук
К просвещению народа? мало что ли ихних школ?
Пусть с детьми почтенной шляхты сядет хлоп за школьный стол.
Пусть в казну и шляхтич платит подать с хлопом наравне.
Говорится: "братья-шляхта" - хлоп такой же брат по мне!
Пью здоровье добрых хлопов! Кто за них со мною пьет?"
Прокричал Филипп, с бокалом наклонялся вперёд,
И увлекшись, и отдавшись долго сдержанным страстям,
Он бокал с токайским старым подавал своим гостям.
Огорошенная речью, шляхта шумно встала с мест,
И раздался стоголосый угрожающий протест:
"Что! мой меч в гербе старинном вздумал сравнивать с цепом!
Что! в дворянстве меньше проку, чем в народишке слепом!
Что! мой сын с мальчишкой-хлопом в школе вытянется в ряд!
Что! от шляхты тоже подать! Вот отличный депутат!
Он на сейме хочет наши привилегии убить!
Что и спорить с ним напрасно! Уши, уши обрубить!
Засверкали сотни взглядов, вызывающих на бой.
Сотни сабель засверкали над безумной головой
И посыпались удары на него со всех сторон;
Зашатался сумасшедший… окровавлен… оглушен.
Он хватается за саблю, но рука не держит сталь,-
На пол падает несчастный; опрокинут стол, хрусталь
Со стола летит со звоном, кровь мешается с вином…
Лишь когда утихли страсти, порешили все на том,
Что пора поднять Филиппа. Вот он поднят на руках,
Страшно бедный изувечен, в ранах весь и в синяках.
Шляхте стало жаль Филиппа: братья-шляхта, как могли,
Привели Филиппа в чувство и немного помогли;
Утешали, как умели, и несчастный, чуть живой
Попечительною шляхтой увезен на хутор свой.
И за дело! Кто же спустит эту дерзость чудаку?
Приравнять задумал пана - и к кому же?! к мужику!
VII.
На одре болезни тяжкой он свернулся, недвижим.
Кто присмотрит за болящим? Кто поплачет вместе с ним?
Ни души! И тут сумел он отличиться пред врачом
Намекнул, что врач понятья не имеет ни о чем,
Что в своем искусстве сведущ меньше даже старых баб.
И прогневался, конечно, оскорбленный эскулап
И болящего оставил на свободе умирать.
Но Филипп не воздержался и еще успел наврать
Перед ксендзом-богословом, будто под Богом равны
Христиане всех религий, будто ксендзы не должны
Брать законной десятины с бедных мелких деревень,
Будто мало для спасенья - попоститься в постный день.
Как же, как с подобным вздором не нажить еще врага?
Ксендз сказал ему: "Не будет у тебя моя нога!"
И сдержал, конечно, слово. А затем пришла нужда:
Взят последний грош, добытый далеко не без труда;
Все заброшено, хозяйство повернулось кверху дном;
А лежать в постели можно только с полным кошельком!
У Филиппа и на мази не хватило под исход,
И в проклятиях и стонах прожил он последний год.
Вот гангрена в старых язвах показалась наконец,
И покончил счеты с жизнью голодающий глупец.
И за миг пред смертью (нищий был при нем на этот раз)
Он сказал, что "жалко с жизнью расставаться" - и угас.
Боже, Боже, так бесплодно погубивший столько лет,
Лишь один Филипп несчастный мог жалеть счастливый свет!
VIII.
И Филиппа схоронили. Все закончилось без слез;
Без обычных возлияний по усопшем обошлось.
На кресте ни слова в память об усопшем под крестом,
И могильный скромный холмик осыпался с каждым днем.
Спит Филипп и не откроет до суда сомкнутых глаз…
Впрочем, память о Филиппе в поговорке**** сбереглась:
Кто некстати словом, делом, отличится у людей,
Тот у них и "сумасшедший" и "Филипп из Коноплей".
Вот тебе, читатель добрый, мой практически совет:
Если ты яснее многих понимаешь жизнь и свет,
Не спеши с людьми делиться, не кричи везде о том,
Что прочувствовал ты сердцем, что подметил ты умом.
Никогда не увлекайся вдруг порывами души:
Жаждой кровной личной пользы те порывы потуши.
С откровенным взором, с сердцем, заключенным на замок,
Приступай, мой милый, к делу, если в нем предвидишь прок.
Поскупись на жар сердечный - хладнокровья не жалей -
О тебе зато не скажут: "Вот Филипп из Коноплей!"
Нет! прошла пора героев и триумфов навсегда;
Слезы, кровь, насмешка злая - их единственная мзда.
** древнеримская богиня войны, входила в свиту Марса, богиня защиты Родины, богиня подземного мира. Её имя произошло от bellum или duellum - "война".
*** черт, стерегущий клад.
**** Чисто польская поговорка: Wyrwa? si? jak filip z konopi.
